Страница:
— "Я был проводником Пауэрса во время двух поездок в Валлен, где он использовал для своих целей двух мальчиков..."
Валлен — это амстердамский район красных фонарей, где основным товаром являются секс и наркотики. Люди стекались туда со всей Европы подобно тому, как американские игроки слетаются в Лас-Вегас и Атлантик-Сити.
— Я думаю, — сказал в завершение Стаффилд, — что мы должны верить этим документам и фотографиям, потому что большинство из них взяты из официальных отчетов и досье, они присланы добровольно и пришли из многих разных источников. Что американский народ будет с ними делать — это его выбор. Я просто исполняю то, что считаю своим долгом перед братской демократией, и делаю это единственно возможным способом и в нужное время. Что бы ни случится со мной дома, я спокоен.
Он сделал паузу, чтобы принять решительный и скромный вид. Затем просто и с большим достоинством спросил:
— Есть какие-нибудь вопросы?
Репортер из заднего ряда спросил о копиях.
— У меня их нет, — объяснил Стаффилд. Теперь он был предоставлен сам себе, не имея заранее заготовленных слов. Чтобы отвечать на вопросы, он должен был привлечь собственный здравый смысл и не забыть все то, что он сказал ранее. — Но вы свободно можете все фотографировать. Я должен был оставить себе оригиналы, чтобы быть уверенным, что они не пострадают.
Это был намек на то, что Пауэрс, конечно, при возможности уничтожил бы их.
Зал взорвался массой вопросов. Все хотели знать в подробностях о том, какие преступления были совершены. Были ли дети профессиональными проститутками? Выдавались ли ордера на арест Пауэрса?
Возбуждение прошло по телу Стаффилда. Все вопросы показывали, что он достиг цели. Видения новой богатой жизни заманчиво пронеслись перед его глазами.
— Документы подтверждают содомию. Только пражские мальчики были опознаны как проститутки. Лично я не знаю об ордерах на арест Пауэрса. Однако это не означает, что их нет. Проблема отчасти в том, что он позволял себе такие прискорбные деяния под различными псевдонимами в Амстердаме, Белграде и, может быть, где-то еще. Он был арестован в Монако, но затем быстро выпущен. Ребенок исчез, и для задержания Пауэрса не оказалось достаточных оснований.
— Были ли еще какие-то преступления?
Стаффилд сделал вид, что задумался. Это была еще одна маленькая бомба, которую ему было велено запалить.
— Пожалуй, да, возможно. Хуже не придумаешь. Страшно, что о таком приходится говорить, тем более в связи с человеком, столь близким к Белому дому. — Он вздохнул. — Мой амстердамский источник утверждает, что Пауэрс убил ребенка во время одной из своих сексуальных игр. И хотя тело не было найдено, в городском преступном мире утверждают, что это сделал Пауэрс.
Сенсационное сообщение заставило зал содрогнуться. Не так давно было время, когда репортеры не публиковали обвинения, не получив подтверждение хотя бы из двух других законных источников. Боб Вудворд и Карл Бернстайн придерживались этого строгого принципа на протяжении всего расследования Уотергейтского скандала. В те дни журналистика была высоким призванием, и скандал или слух отсылался в колонки постоянных разделов по соседству с комиксами. Не имея двух дополнительных источников, ни одно дорожащее своим именем новостное издание в те времена не опубликовало бы обвинения Стаффилда и уж тем более не стало бы печатать их на первой полосе.
Но то была уже история. Репортеры схватились за мобильные телефоны, чтобы звонить в издания. Телеоператоры помчались в студии монтировать сюжеты. Фотографы бились за то, чтобы снять крупные планы документов. Шум, смятение и энтузиазм наполняли зал. Каждый здесь знал, что, даже если редактор усомнится в надежности главного суперинтенданта Стаффилда, в конце концов они напечатают и выпустят в эфир его обвинения просто потому, что если они не сделают этого, то это сделает кто-то другой. Придерживать новость не имело смысла. В течение часа эта бомба взорвется над американской публикой.
БАЛТИМОР (ШТАТ МЭРИЛЕНД)
Тревога мучила Сэма. Жизнь преподнесла один из тех неприятных сюрпризов, которые выворачивают мир наизнанку. Это его ошибка. Ему не нужно было оставлять Джулию одну. И уж точно он ни в коем случае не должен был звонить Пинку. Ему бы следовало догадаться по реакции Пинка, что тот считает Сэма безрассудным человеком и источником возможных проблем для Компании и что в конце концов Пинк не сможет противостоять давлению начальства.
Это злило Сэма, но предательство Пинка бледнело перед его страхом за Джулию. Только бы она была жива. Ледяная рука сжала его грудь.
Когда он наконец примчался на эту ужасную стоянку перед старым театром, то был весь в поту, а сердце билось, как бешеное. Но ни полиция, ни какие-либо подозрительные машины не ждали его. Кругом были только обычные бродяги, наркоманы и грустные, грязные дети.
Он подбежал к гаражу. Дверь была взломана. Выхватив пистолет, он оглядел подъездную дорожку и скользнул внутрь. Лампы под потолком сияли вовсю.
Машина его матери исчезла. Он терялся в догадках, что это могло значить.
Крадучись, как ягуар, Сэм неслышно подошел к двери, которая вела в театр. Он выключил свет в гараже, чтобы его не было видно, приоткрыл дверь и прислушался. Он попытался использовать все свои органы чувств, как описывала Джулия. Но все, что он смог услышать, был его собственный пульс, отдававшийся в ушах, а единственное, что смог уловить его нос, были запах пыли. С дурным предчувствием он скользнул в фойе и проследовал вдоль стены к буфетной стойке. Тут он вновь остановился, все еще ничего не слыша.
Он хотел позвать ее по имени.
У подножия лестницы Сэм заметил книгу деда. Он тихо подошел к ней. Она была открыта и оставлена так, словно кто-то должен был к ней вот-вот вернуться. Он глянул вниз. На одной странице был текст, на другой — фотографии драгоценностей: большого кольца и двух брошей. Он посмотрел на кольцо. Оно было с александритом и с крошечными синими камнями, закрепленными сбоку. Может быть, это было кольцо Джулии... то самое, которое ей подарил дед Остриан. Затем он вдруг вспомнил, как она говорила ему, что ей кажется, будто это кольцо является тем пусковым механизмом, который ввергает ее в слепоту.
Он постарался отбросить страх. Весь его опыт... все, что он когда-либо умел, возвращалось. Почти не дыша, он тихо поднялся по ступеням и остановился наверху. Пальто и пистолет Джулии исчезли. Может быть, она помчалась повидаться со своим дедом Редмондом. Она говорила, что хотела поехать именно туда. Сумасшедшая!
Осталось проверить только одно место. Он схватил фонарь и сбежал по ступеням в зрительный зал. Тишина отдавалась пустым и болезненным эхом.
— Джулия! Джулия!
И тут Сэм уловил запах пороха. Это был единственный запах, который он знал очень хорошо. Может быть, она тренировалась? Или на нее напали?
Он быстро миновал проход, следуя за лучом фонаря.
— Джулия!
Сцена была пуста, а дверь кладовки широко открыта. Стальной брус все еще держался на двери, но не был закреплен. Кто-то вырывался изнутри, стреляя в болты, которые удерживали скобу. Его нога прилипла к полу. Он встал на колени и увидел большую лужу крови.
Он заставил себя дышать поглубже и принял решение. «Чистильщики» могли утащить куда-то ее тело, чтобы выбросить его. Но он не мог поверить, что это кровь Джулии, потому что ее пальто и пистолета не было на месте, как, кстати, и «Шевроле».
Сэм сбежал со сцены и помчался по проходу. Усилием воли он заставил себя думать о ее решимости и уме. Он достаточно научил ее, чтобы она знала, как стрелять. Он убеждал себя, что она каким-то образом спаслась. Любое другое объяснение было неприемлемо. Боль разрывала сердце. Он схватил книгу деда и, выключив повсюду свет, рванул к машине.
40
41
Валлен — это амстердамский район красных фонарей, где основным товаром являются секс и наркотики. Люди стекались туда со всей Европы подобно тому, как американские игроки слетаются в Лас-Вегас и Атлантик-Сити.
— Я думаю, — сказал в завершение Стаффилд, — что мы должны верить этим документам и фотографиям, потому что большинство из них взяты из официальных отчетов и досье, они присланы добровольно и пришли из многих разных источников. Что американский народ будет с ними делать — это его выбор. Я просто исполняю то, что считаю своим долгом перед братской демократией, и делаю это единственно возможным способом и в нужное время. Что бы ни случится со мной дома, я спокоен.
Он сделал паузу, чтобы принять решительный и скромный вид. Затем просто и с большим достоинством спросил:
— Есть какие-нибудь вопросы?
Репортер из заднего ряда спросил о копиях.
— У меня их нет, — объяснил Стаффилд. Теперь он был предоставлен сам себе, не имея заранее заготовленных слов. Чтобы отвечать на вопросы, он должен был привлечь собственный здравый смысл и не забыть все то, что он сказал ранее. — Но вы свободно можете все фотографировать. Я должен был оставить себе оригиналы, чтобы быть уверенным, что они не пострадают.
Это был намек на то, что Пауэрс, конечно, при возможности уничтожил бы их.
Зал взорвался массой вопросов. Все хотели знать в подробностях о том, какие преступления были совершены. Были ли дети профессиональными проститутками? Выдавались ли ордера на арест Пауэрса?
Возбуждение прошло по телу Стаффилда. Все вопросы показывали, что он достиг цели. Видения новой богатой жизни заманчиво пронеслись перед его глазами.
— Документы подтверждают содомию. Только пражские мальчики были опознаны как проститутки. Лично я не знаю об ордерах на арест Пауэрса. Однако это не означает, что их нет. Проблема отчасти в том, что он позволял себе такие прискорбные деяния под различными псевдонимами в Амстердаме, Белграде и, может быть, где-то еще. Он был арестован в Монако, но затем быстро выпущен. Ребенок исчез, и для задержания Пауэрса не оказалось достаточных оснований.
— Были ли еще какие-то преступления?
Стаффилд сделал вид, что задумался. Это была еще одна маленькая бомба, которую ему было велено запалить.
— Пожалуй, да, возможно. Хуже не придумаешь. Страшно, что о таком приходится говорить, тем более в связи с человеком, столь близким к Белому дому. — Он вздохнул. — Мой амстердамский источник утверждает, что Пауэрс убил ребенка во время одной из своих сексуальных игр. И хотя тело не было найдено, в городском преступном мире утверждают, что это сделал Пауэрс.
Сенсационное сообщение заставило зал содрогнуться. Не так давно было время, когда репортеры не публиковали обвинения, не получив подтверждение хотя бы из двух других законных источников. Боб Вудворд и Карл Бернстайн придерживались этого строгого принципа на протяжении всего расследования Уотергейтского скандала. В те дни журналистика была высоким призванием, и скандал или слух отсылался в колонки постоянных разделов по соседству с комиксами. Не имея двух дополнительных источников, ни одно дорожащее своим именем новостное издание в те времена не опубликовало бы обвинения Стаффилда и уж тем более не стало бы печатать их на первой полосе.
Но то была уже история. Репортеры схватились за мобильные телефоны, чтобы звонить в издания. Телеоператоры помчались в студии монтировать сюжеты. Фотографы бились за то, чтобы снять крупные планы документов. Шум, смятение и энтузиазм наполняли зал. Каждый здесь знал, что, даже если редактор усомнится в надежности главного суперинтенданта Стаффилда, в конце концов они напечатают и выпустят в эфир его обвинения просто потому, что если они не сделают этого, то это сделает кто-то другой. Придерживать новость не имело смысла. В течение часа эта бомба взорвется над американской публикой.
* * *
16.58. ВОСКРЕСЕНЬЕБАЛТИМОР (ШТАТ МЭРИЛЕНД)
Тревога мучила Сэма. Жизнь преподнесла один из тех неприятных сюрпризов, которые выворачивают мир наизнанку. Это его ошибка. Ему не нужно было оставлять Джулию одну. И уж точно он ни в коем случае не должен был звонить Пинку. Ему бы следовало догадаться по реакции Пинка, что тот считает Сэма безрассудным человеком и источником возможных проблем для Компании и что в конце концов Пинк не сможет противостоять давлению начальства.
Это злило Сэма, но предательство Пинка бледнело перед его страхом за Джулию. Только бы она была жива. Ледяная рука сжала его грудь.
Когда он наконец примчался на эту ужасную стоянку перед старым театром, то был весь в поту, а сердце билось, как бешеное. Но ни полиция, ни какие-либо подозрительные машины не ждали его. Кругом были только обычные бродяги, наркоманы и грустные, грязные дети.
Он подбежал к гаражу. Дверь была взломана. Выхватив пистолет, он оглядел подъездную дорожку и скользнул внутрь. Лампы под потолком сияли вовсю.
Машина его матери исчезла. Он терялся в догадках, что это могло значить.
Крадучись, как ягуар, Сэм неслышно подошел к двери, которая вела в театр. Он выключил свет в гараже, чтобы его не было видно, приоткрыл дверь и прислушался. Он попытался использовать все свои органы чувств, как описывала Джулия. Но все, что он смог услышать, был его собственный пульс, отдававшийся в ушах, а единственное, что смог уловить его нос, были запах пыли. С дурным предчувствием он скользнул в фойе и проследовал вдоль стены к буфетной стойке. Тут он вновь остановился, все еще ничего не слыша.
Он хотел позвать ее по имени.
У подножия лестницы Сэм заметил книгу деда. Он тихо подошел к ней. Она была открыта и оставлена так, словно кто-то должен был к ней вот-вот вернуться. Он глянул вниз. На одной странице был текст, на другой — фотографии драгоценностей: большого кольца и двух брошей. Он посмотрел на кольцо. Оно было с александритом и с крошечными синими камнями, закрепленными сбоку. Может быть, это было кольцо Джулии... то самое, которое ей подарил дед Остриан. Затем он вдруг вспомнил, как она говорила ему, что ей кажется, будто это кольцо является тем пусковым механизмом, который ввергает ее в слепоту.
Он постарался отбросить страх. Весь его опыт... все, что он когда-либо умел, возвращалось. Почти не дыша, он тихо поднялся по ступеням и остановился наверху. Пальто и пистолет Джулии исчезли. Может быть, она помчалась повидаться со своим дедом Редмондом. Она говорила, что хотела поехать именно туда. Сумасшедшая!
Осталось проверить только одно место. Он схватил фонарь и сбежал по ступеням в зрительный зал. Тишина отдавалась пустым и болезненным эхом.
— Джулия! Джулия!
И тут Сэм уловил запах пороха. Это был единственный запах, который он знал очень хорошо. Может быть, она тренировалась? Или на нее напали?
Он быстро миновал проход, следуя за лучом фонаря.
— Джулия!
Сцена была пуста, а дверь кладовки широко открыта. Стальной брус все еще держался на двери, но не был закреплен. Кто-то вырывался изнутри, стреляя в болты, которые удерживали скобу. Его нога прилипла к полу. Он встал на колени и увидел большую лужу крови.
Он заставил себя дышать поглубже и принял решение. «Чистильщики» могли утащить куда-то ее тело, чтобы выбросить его. Но он не мог поверить, что это кровь Джулии, потому что ее пальто и пистолета не было на месте, как, кстати, и «Шевроле».
Сэм сбежал со сцены и помчался по проходу. Усилием воли он заставил себя думать о ее решимости и уме. Он достаточно научил ее, чтобы она знала, как стрелять. Он убеждал себя, что она каким-то образом спаслась. Любое другое объяснение было неприемлемо. Боль разрывала сердце. Он схватил книгу деда и, выключив повсюду свет, рванул к машине.
40
20.16. ВОСКРЕСЕНЬЕ
ОКРУГ ВЕСТЧЕСТЕР (ШТАТ НЬЮ-ЙОРК)
Сегодня был великий вечер. Удача и отец Майкл помогут старому Лайлу вырваться из этой вонючей тюрьмы. Ему нужно было собраться с силами, поэтому он провел вторую половину дня в дремоте, слушая радио. Несмотря на то что диджеи его станции предпочитали классические мелодии тридцатых и сороковых годов, новости о Дугласе Пауэрсе были настолько сенсационны, что ведущий прервал программу. Шок и изумление охватили Лайла. Черт подери, как ловко Крейтон все это провернул. Он не был уверен, но догадывался, что Крейтон должен быть за кулисами этой истории.
Он переключил приемник на новостную станцию и сел. Команда Пауэрса все отрицала, в то время как Крейтон изображал благородство, призывая американский народ не спешить с выводами. До выборов оставалось меньше двух дней. Если все это сработает, Крейтон должен будет стать президентом.
Злой и обеспокоенный, Лайл встал и прошаркал в холл. Его белая грива под лампами дневного света сияла как нимб. Он стал беспокойно мерить шагами коридор. Крейтон всегда был сукиным сыном, еще худшим, чем он сам. Он не мог поверить, что страной будут управлять его алчные сыновья, — он знал, что Крейтон не смог бы провернуть все это в одиночку, даже обладая его деньгами.
Он не мог допустить такого развития событий.
Он должен остановить их, но это будет очень трудно.
Как только вечер протянул длинные фиолетовые тени по Вестчестерским холмам, он решил хорошенько все обдумать. Все складывалось хуже некуда. Маргерит погибла, и тут тоже не обошлось без Крейтона. А теперь за его внучкой Джулией охотятся потому, что она убила какого-то нью-йоркского психолога. И здесь он уловил следы грязных пальцев Крейтона.
Трудно поверить во все эти беды. Он знал, что делал ужасные вещи... события прошлого пронеслись в его мозгу, как лента новостей... но он никогда не делал ничего столь откровенно заслуживавшего презрения, как то, что творил Крейтон. Когда Крейтон стал таким чудовищем? В прошлом году, когда на него были оформлены бумаги по опеке и ему пришлось бороться против собственных мальчиков, доказывая собственную вменяемость?
Тогда он решил, что должен разоблачить их — Крейтона, Дэвида и Брайса. Вот почему он вел свои дневники.
— Добрый вечер, сэр.
Красномордый урод Рейли заглянул к нему в комнату и вежливо кивнул.
Рейли был повсюду. Избавиться от него будет крайне трудно.
— А пошел-ка ты, Рейли, куда подальше.
Тот даже не моргнул.
— Плохо спали, мистер Редмонд?
Лайл проигнорировал вопрос. Он просто остановился перед стеклянными дверьми, которые выходили на кольцевую подъездную дорожку. Посмотрел на запотевшее стекло: капельки смерзлись в серебряную паутину на фоне холодной и темной ночи. Он еще раз прокручивал в голове все. Одна из женщин с сиреневыми волосами, проехавшая мимо, вызвала воспоминания, которые могли стать завтрашними снами. Может быть, их мысль была правильной. Может быть, ему было бы легче, если бы у него действительно шариков не хватало.
С облегчением Лайл увидел, как в потрепанном фургоне «Фольксваген» подъехал отец Майкл. Он выскочил из него в обычном францисканском облачении, перепоясанный простой веревкой, с капюшоном на голове, чтобы защититься от ледяного холода, и зашагал к дверям приюта с мрачным выражением на широком лице. Мешки под глазами казались сегодня больше, а большой нос покраснел от холода. Он шел так, словно нес на плечах груз своих шестидесяти с лишком лет.
Словно по волшебству, появился Джон Рейли:
— У вас посетитель в столь поздний час, сэр?
— Ты угадал. Мне нужно повидаться со священником. Исповедь полезна для души. Иногда и тебе стоило бы попробовать.
Он пытался отогнать неприятную тревогу.
Рейли встал у двери, когда вошел священник:
— Свет выключается в десять часов, сэр.
Отец Майкл кивнул:
— Конечно, мистер Рейли. Можете не беспокоиться, я уйду раньше.
Рейли отступил назад, но Лайл продолжал ощущать, что он напряженно следит за тем, как священник покатил кресло обратно к коридору, ведущему в комнаты.
— Давайте пойдем в комнату отдыха, отец Майкл, — предложил он.
Было слишком темно и холодно, чтобы гулять на улице, они не могли также воспользоваться и комнатой Лайла — из-за камер слежения, записывавших все из-под потолка.
Священник откинул капюшон на плечи и покатил Лайла по коридору. Слабый запах женского лосьона для рук доносился из некоторых открытых дверей. По телевизору показывали какой-то фильм.
В комнате отдыха было темно, но Лайл знал, где находится выключатель.
— Что вы думаете о прощении, святой отец?
Он указал шишковатым пальцем на окна. Толкая кресло со старым Лайлом мимо столов для пинг-понга к окну, монах ответил:
— Церковь предлагает великое таинство исповеди для того, чтобы грешники могли снять груз со своих сердец и обрести прощение грехов. Вы хотели бы сейчас исповедаться?
Лайл покачал головой:
— Сейчас я говорю не о том, чтобы Бог простил меня. Я говорю о прощении одного человека другим.
Они остановились рядом с окнами, и священник расположил кресло так, чтобы Лайл Редмонд был перед ним. Он рассматривал его широкое лицо, потускневшие от старости глаза, копну блестящих белых волос. Казалось, что под кожей, похожей на папиросную бумагу, кипит энергия.
— Мы должны прощать, — сказал с чувством отец Майкл. — Ненависть — это грех. Если ты прощаешь, сын мой, ты можешь двигаться вперед по жизни, не будучи отягощенным ошибками других людей. Кроме того, прощение лишает месть, которая также является грехом, острой привлекательности.
Лайл задумался:
— Но как прощение согласуется с представлением об исправлении? Если какой-то чертов засранец крадет все мое земное имущество, имею я право исправить ситуацию, как по-вашему?
— Есть законы человеческие, а есть законы Божьи. Бог не хочет, чтобы мы мстили и ненавидели во имя Его. Ни один человек не имеет права на строгое наказание и воздаяние. Вместо этого должны возобладать законы общества, а после этого... после того, как грешник покинет эту жизнь... Бог будет судить его.
Старый Лайл оглядел пустую комнату. Где-то в холле послышались шаги, но, казалось, они направлялись не к ним. Телевизор за дверью заорал громче.
— Но если я захочу искупить свои грехи, если захочу совершить искупление, как вы сказали, то я должен действовать.
Священник задумался над ответом:
— Что вы имеете в виду?
— Я не собираюсь делать ничего незаконного. Я обещаю вам это. В любом случае я просто хочу прояснить кое-что, прежде чем, так сказать, препояшу чресла.
— А как насчет преступления законов Божьих?
— Здесь мы тоже чисты, — улыбнулся Лайл. — Полагаю, вы вполне можете рассматривать мое участие как акт веры.
Отец Майкл промолчал. «Сделай завещание для дома твоего, ибо ты умрешь». Это фраза из Книги Исайи, глава 38, стих 1. Он понимал, что именно этим сейчас занимался Лайл Редмонд — делал завещание для дома своего. Священник подумал о Боге. Если Господь видел кого-то, погрязшего во грехе, Он дожидался времени проявить Свою милость. Если отец Майкл хотел спасти непокорную душу Лайла Редмонда, ему следует проявить терпение.
И все-таки священник спросил:
— Скажите мне, какую задачу вы ставите перед собой, чтобы я смог вам помочь.
— Я хочу это сделать сам. — Лайл заставил себя выпрямиться в кресле. — Он идет. — Его голос стал тихим. — Сейчас почти самое время. Джон Рейли не спускает с меня глаз, сволочь этакая. Как только он удовлетворит свое любопытство, мы сможем начать действовать.
Оба повернулись к двери, когда в них появился Рейли, занудный и вежливый до тошноты.
— Ты чего-то хотел, Рейли? — прорычал Лайл. — Может, тебя нужно уложить в постельку?
Рейли осмотрел комнату отдыха, а затем остановил холодный взгляд на старике.
— Я могу чем-нибудь вам помочь, сэр?
— Ты можешь проваливать отсюда к дьяволу. И не возвращаться, — сказал Лайл грозным тоном. — Мы здесь разговариваем, куриные твои мозги. Я не хочу видеть твою поганую рожу до утра. Ко мне пришел мой священник, и я хочу, чтобы меня оставили в покое. В какую, черт возьми, неприятность я могу попасть со священником?
Рейли моргнул:
— Доброй ночи, сэр. — Он кивнул и монаху: — Отец Майкл.
Затем он повернулся на каблуках и неспешно вышел.
— Вы все еще чертыхаетесь, — отметил священник.
— Я знаю. Я пытаюсь отказаться от всех моих дурных привычек сразу. Кто бы мог подумать, что это окажется так тяжело? — Лайл вздохнул. — Рейли придет проверять меня только через час. Может быть, позже. Как насчет лишнего облачения?
Священник встал и развязал перекрученную веревку, служившую ему поясом. Он стянул свое францисканское облачение через голову и отдал его старому Лайлу. Под ним у него оказалось еще одно. Он поправил пояс на нем.
Лайл встал и вынул из кармана своего халата два ключа. Отец Майкл помог Лайлу одеться.
Тяжелая ткань легла на его плечи, как обещание. Свобода. Искупление. Спасение. А затем небеса. Его сердце затрепетало от надежды.
— У вас есть какие-нибудь вопросы по поводу нашего плана?
— Я принимаю его. И сделаю то, что от меня требуется. Могу я сделать что-нибудь для вас прежде, чем мы уйдем?
Он поправил пояс Лайла и натянул капюшон на его белую голову.
Лайл провел покрытыми старческой «гречкой» руками по складкам новой одежды, ощутил грубый материал и задал себе вопрос, каким будет его мир, если он свяжется с церковью. Он никогда не любил предаваться долгим размышлениям. Даже теперь, в старости, когда он уже сильно устал и когда вина мучила его душу, он находил размышления делом трудным. Действовать ему нравилось гораздо больше.
— У вас есть какие-нибудь деньги? — спросил он.
— Я дал обет бедности.
— Ладно.
Лайл выпрямился. Чтобы сберечь силы, он провел в кресле большую часть вечера. Он медленно пошел к двери и выключил свет.
Священник поднял капюшон, пошел следом, а затем мимо него. Он осмотрел холл:
— Я никого не вижу.
— Идите. Я сосчитаю до десяти.
Лайл ощутил прилив энергии. Или все-таки страха?
Когда священник свернул направо, Лайл начал считать. Вряд ли было разумно допускать, чтобы кто-нибудь увидел их двоих вместе в монашеских облачениях. Несколько мгновений спустя он высунул голову за дверь и увидел, что священник исчезает в направлении фойе.
Он тут же зашаркал налево, мимо телевизионной комнаты.
— Отец Майкл! — раздался голос, дребезжащий от возраста.
Лайл застыл. Он мог попасть в беду. Он тут же отбросил мысль о том, чтобы броситься бежать. Вряд ли его ноги смогут двигаться так быстро. Он натянул капюшон на лицо и обернулся.
Это был Джед Куперсмит, страдавший от опухших коленей и воспаленного чувства вины. Он прирастил инвестиционный фонд на миллиард долларов, когда миллиард действительно чего-то стоил. Конечно, он выжимал все возможное из работников, инвесторов, а также из друзей и семьи, которые тоже стали инвесторами, но все это было частью бизнеса.
Со своего моторизованного кресла Джед потянул старика за облачение:
— Исповедуйте меня, отец. Пожалуйста. Я всегда после этого лучше сплю.
Лайл сочувствовал Джеду, но он не мог задерживаться. Отец Майкл, наверно, уже за дверьми, а этот ничтожный Рейли может вернуться, чтобы проверить его. Ему нужно было срочно убираться отсюда.
Стоя в коридоре, он положил руку на плечо Джеда Куперсмита и сказал, подражая интонациям отца Майкла и даже пытаясь добавить легкий немецкий акцент:
— Сын мой, я слышал твою исповедь уже много раз и вновь услышу ее завтра. Из прошлого опыта я предписываю тебе за твои грехи двадцать раз повторить молитву «Радуйся, Мария». Тогда ты сможешь заснуть.
Лайл двинулся вперед.
Но Куперсмит еще не закончил.
— Только двадцать раз «Радуйся, Мария»?
И тут до Лайла дошло.
— Конечно, ты прав. — Куперсмит хотел чего-то соразмерного своей вине. — Пятьдесят молитв «Радуйся, Мария», повторишь «розарий»[34] двадцать раз и зажжешь свечу за миссис Миллер.
Миссис Миллер находилась в изоляторе с бронхитом.
— Это много, — сказал с удовлетворением Куперсмит. — Но я могу все выполнить. Мне нужно было самому подумать о миссис Миллер.
Он начал бормотать себе под нос.
Лайл повернул его коляску и направил Куперсмита обратно в сторону телевизионной комнаты. Как только Куперсмит укатил, Лайл вставил украденный им ключ в дверь и нетерпеливо вышел на холодный ветер ноябрьского вечера. С первого же порыва он понял, что оделся недостаточно тепло, но с этим теперь уже ничего не поделаешь. Дрожа, он упорно двигался вперед через темную стоянку. Его шаги становились все более неверными. Холод, казалось, пронизывал его до мозга костей.
Ему нужно было добраться до ворот, где священник подберет его. Это была несколько пугающая задача. Ночной воздух вдруг запах гниющими костями. Лайл вздрогнул, но не отрывал взгляда от ворот. Он напомнил себе, что священник должен ждать его на другой стороне. Они спокойно уедут. Пока он, спотыкаясь, двигался вперед, в голове все стало путаться.
Отец Майкл тем временем подошел к въездным воротам. Опасность, казалось, приближалась со всех сторон. Он ощутил волну жуткого страха. Но он, как всегда, кивнул женщине за конторкой в приемной. Джон Рейли сидел на стуле рядом с дверью с «Плейбоем» в руке. Рейли был опасен. Как священник, отец Майкл не мог лгать. Он решил отвести взгляд.
Но Рейли встал перед двойными стеклянными дверьми. Его сильное и худое тело перекрыло путь отцу Майклу. Он схватил руку священника и впился в нее ногтями.
Отец Майкл остановился, не обращая внимания на боль в руке. Он спокойно поднял глаза, не выказывая страха.
— Мистер Редмонд пошел спать? — требовательно спросил Рейли.
Неожиданно священник ощутил себя сильным человеком. Столкнись он с одним из приспешников Сатаны, он был бы сильнее противника, потому что на его стороне Бог. Внутренне он ощутил, как на него нисходит мир, а его решение помочь Лайлу Редмонду не только обретало смысл, но и становилось единственно верным.
— Мистер Редмонд покинул комнату отдыха одновременно со мной, — правдиво сказал священник.
Взгляд Рейли оставался тяжелым, угрожающим и подозрительным.
— Спокойной ночи, мистер Рейли, — сказал священник.
Рейли еще несколько секунд пытался удержать его. Наконец молча отступил в сторону.
Отец Майкл вышел и поспешил по освещенной подъездной дорожке к машине. Он беспокоился: было очень холодно. Старому Лайлу не стоило бы выходить на улицу в такую погоду. Он влез в свой фургон. Мотор быстро завелся, и он поехал по направлению к будке, где они договорились встретиться.
Священник прочитал охранную молитву, чтобы Лайлу ничто не угрожало. Никто никогда не знает, что творится в сердце другого, но он чувствовал, что Лайл Редмонд перешел наконец Рубикон на пути к спасению. Он очень хотел, чтобы старик прожил достаточно долго и насладился плодами своего поступка. И он надеялся быть рядом, чтобы засвидетельствовать избавление.
Когда он притормозил, чтобы дежурный смог его увидеть, с другой стороны к будке подъехал и остановился коричневый «Шевроле». Он даже заметил, что внутри сидит женщина. Ее седые волосы были собраны сзади в тугой узел.
Дежурный нажал кнопку, и стальной шлагбаум, перекрывавший путь священнику, поднялся. Как только дежурный повернулся, чтобы задать вопрос седовласой женщине, отец Майкл нажал педаль газа, и фургон помчался по дороге. Ему нужно было развернуться и быстро найти Лайла. Мороз усиливался.
ОКРУГ ВЕСТЧЕСТЕР (ШТАТ НЬЮ-ЙОРК)
Сегодня был великий вечер. Удача и отец Майкл помогут старому Лайлу вырваться из этой вонючей тюрьмы. Ему нужно было собраться с силами, поэтому он провел вторую половину дня в дремоте, слушая радио. Несмотря на то что диджеи его станции предпочитали классические мелодии тридцатых и сороковых годов, новости о Дугласе Пауэрсе были настолько сенсационны, что ведущий прервал программу. Шок и изумление охватили Лайла. Черт подери, как ловко Крейтон все это провернул. Он не был уверен, но догадывался, что Крейтон должен быть за кулисами этой истории.
Он переключил приемник на новостную станцию и сел. Команда Пауэрса все отрицала, в то время как Крейтон изображал благородство, призывая американский народ не спешить с выводами. До выборов оставалось меньше двух дней. Если все это сработает, Крейтон должен будет стать президентом.
Злой и обеспокоенный, Лайл встал и прошаркал в холл. Его белая грива под лампами дневного света сияла как нимб. Он стал беспокойно мерить шагами коридор. Крейтон всегда был сукиным сыном, еще худшим, чем он сам. Он не мог поверить, что страной будут управлять его алчные сыновья, — он знал, что Крейтон не смог бы провернуть все это в одиночку, даже обладая его деньгами.
Он не мог допустить такого развития событий.
Он должен остановить их, но это будет очень трудно.
Как только вечер протянул длинные фиолетовые тени по Вестчестерским холмам, он решил хорошенько все обдумать. Все складывалось хуже некуда. Маргерит погибла, и тут тоже не обошлось без Крейтона. А теперь за его внучкой Джулией охотятся потому, что она убила какого-то нью-йоркского психолога. И здесь он уловил следы грязных пальцев Крейтона.
Трудно поверить во все эти беды. Он знал, что делал ужасные вещи... события прошлого пронеслись в его мозгу, как лента новостей... но он никогда не делал ничего столь откровенно заслуживавшего презрения, как то, что творил Крейтон. Когда Крейтон стал таким чудовищем? В прошлом году, когда на него были оформлены бумаги по опеке и ему пришлось бороться против собственных мальчиков, доказывая собственную вменяемость?
Тогда он решил, что должен разоблачить их — Крейтона, Дэвида и Брайса. Вот почему он вел свои дневники.
* * *
Приют престарелых затихал. Запах говяжьей тушенки, оставшийся после ужина, еще стоял в углах здания, но быстро выветривался. Некоторые обитатели искали убежища у телевизора, остальные отправились спать. Нервничая по поводу своего плана, старый Лайл выключил свет в комнате и поправил подушки на постели, а затем покатил в своем кресле-каталке в вестибюль.— Добрый вечер, сэр.
Красномордый урод Рейли заглянул к нему в комнату и вежливо кивнул.
Рейли был повсюду. Избавиться от него будет крайне трудно.
— А пошел-ка ты, Рейли, куда подальше.
Тот даже не моргнул.
— Плохо спали, мистер Редмонд?
Лайл проигнорировал вопрос. Он просто остановился перед стеклянными дверьми, которые выходили на кольцевую подъездную дорожку. Посмотрел на запотевшее стекло: капельки смерзлись в серебряную паутину на фоне холодной и темной ночи. Он еще раз прокручивал в голове все. Одна из женщин с сиреневыми волосами, проехавшая мимо, вызвала воспоминания, которые могли стать завтрашними снами. Может быть, их мысль была правильной. Может быть, ему было бы легче, если бы у него действительно шариков не хватало.
С облегчением Лайл увидел, как в потрепанном фургоне «Фольксваген» подъехал отец Майкл. Он выскочил из него в обычном францисканском облачении, перепоясанный простой веревкой, с капюшоном на голове, чтобы защититься от ледяного холода, и зашагал к дверям приюта с мрачным выражением на широком лице. Мешки под глазами казались сегодня больше, а большой нос покраснел от холода. Он шел так, словно нес на плечах груз своих шестидесяти с лишком лет.
Словно по волшебству, появился Джон Рейли:
— У вас посетитель в столь поздний час, сэр?
— Ты угадал. Мне нужно повидаться со священником. Исповедь полезна для души. Иногда и тебе стоило бы попробовать.
Он пытался отогнать неприятную тревогу.
Рейли встал у двери, когда вошел священник:
— Свет выключается в десять часов, сэр.
Отец Майкл кивнул:
— Конечно, мистер Рейли. Можете не беспокоиться, я уйду раньше.
Рейли отступил назад, но Лайл продолжал ощущать, что он напряженно следит за тем, как священник покатил кресло обратно к коридору, ведущему в комнаты.
— Давайте пойдем в комнату отдыха, отец Майкл, — предложил он.
Было слишком темно и холодно, чтобы гулять на улице, они не могли также воспользоваться и комнатой Лайла — из-за камер слежения, записывавших все из-под потолка.
Священник откинул капюшон на плечи и покатил Лайла по коридору. Слабый запах женского лосьона для рук доносился из некоторых открытых дверей. По телевизору показывали какой-то фильм.
В комнате отдыха было темно, но Лайл знал, где находится выключатель.
— Что вы думаете о прощении, святой отец?
Он указал шишковатым пальцем на окна. Толкая кресло со старым Лайлом мимо столов для пинг-понга к окну, монах ответил:
— Церковь предлагает великое таинство исповеди для того, чтобы грешники могли снять груз со своих сердец и обрести прощение грехов. Вы хотели бы сейчас исповедаться?
Лайл покачал головой:
— Сейчас я говорю не о том, чтобы Бог простил меня. Я говорю о прощении одного человека другим.
Они остановились рядом с окнами, и священник расположил кресло так, чтобы Лайл Редмонд был перед ним. Он рассматривал его широкое лицо, потускневшие от старости глаза, копну блестящих белых волос. Казалось, что под кожей, похожей на папиросную бумагу, кипит энергия.
— Мы должны прощать, — сказал с чувством отец Майкл. — Ненависть — это грех. Если ты прощаешь, сын мой, ты можешь двигаться вперед по жизни, не будучи отягощенным ошибками других людей. Кроме того, прощение лишает месть, которая также является грехом, острой привлекательности.
Лайл задумался:
— Но как прощение согласуется с представлением об исправлении? Если какой-то чертов засранец крадет все мое земное имущество, имею я право исправить ситуацию, как по-вашему?
— Есть законы человеческие, а есть законы Божьи. Бог не хочет, чтобы мы мстили и ненавидели во имя Его. Ни один человек не имеет права на строгое наказание и воздаяние. Вместо этого должны возобладать законы общества, а после этого... после того, как грешник покинет эту жизнь... Бог будет судить его.
Старый Лайл оглядел пустую комнату. Где-то в холле послышались шаги, но, казалось, они направлялись не к ним. Телевизор за дверью заорал громче.
— Но если я захочу искупить свои грехи, если захочу совершить искупление, как вы сказали, то я должен действовать.
Священник задумался над ответом:
— Что вы имеете в виду?
— Я не собираюсь делать ничего незаконного. Я обещаю вам это. В любом случае я просто хочу прояснить кое-что, прежде чем, так сказать, препояшу чресла.
— А как насчет преступления законов Божьих?
— Здесь мы тоже чисты, — улыбнулся Лайл. — Полагаю, вы вполне можете рассматривать мое участие как акт веры.
Отец Майкл промолчал. «Сделай завещание для дома твоего, ибо ты умрешь». Это фраза из Книги Исайи, глава 38, стих 1. Он понимал, что именно этим сейчас занимался Лайл Редмонд — делал завещание для дома своего. Священник подумал о Боге. Если Господь видел кого-то, погрязшего во грехе, Он дожидался времени проявить Свою милость. Если отец Майкл хотел спасти непокорную душу Лайла Редмонда, ему следует проявить терпение.
И все-таки священник спросил:
— Скажите мне, какую задачу вы ставите перед собой, чтобы я смог вам помочь.
— Я хочу это сделать сам. — Лайл заставил себя выпрямиться в кресле. — Он идет. — Его голос стал тихим. — Сейчас почти самое время. Джон Рейли не спускает с меня глаз, сволочь этакая. Как только он удовлетворит свое любопытство, мы сможем начать действовать.
Оба повернулись к двери, когда в них появился Рейли, занудный и вежливый до тошноты.
— Ты чего-то хотел, Рейли? — прорычал Лайл. — Может, тебя нужно уложить в постельку?
Рейли осмотрел комнату отдыха, а затем остановил холодный взгляд на старике.
— Я могу чем-нибудь вам помочь, сэр?
— Ты можешь проваливать отсюда к дьяволу. И не возвращаться, — сказал Лайл грозным тоном. — Мы здесь разговариваем, куриные твои мозги. Я не хочу видеть твою поганую рожу до утра. Ко мне пришел мой священник, и я хочу, чтобы меня оставили в покое. В какую, черт возьми, неприятность я могу попасть со священником?
Рейли моргнул:
— Доброй ночи, сэр. — Он кивнул и монаху: — Отец Майкл.
Затем он повернулся на каблуках и неспешно вышел.
— Вы все еще чертыхаетесь, — отметил священник.
— Я знаю. Я пытаюсь отказаться от всех моих дурных привычек сразу. Кто бы мог подумать, что это окажется так тяжело? — Лайл вздохнул. — Рейли придет проверять меня только через час. Может быть, позже. Как насчет лишнего облачения?
Священник встал и развязал перекрученную веревку, служившую ему поясом. Он стянул свое францисканское облачение через голову и отдал его старому Лайлу. Под ним у него оказалось еще одно. Он поправил пояс на нем.
Лайл встал и вынул из кармана своего халата два ключа. Отец Майкл помог Лайлу одеться.
Тяжелая ткань легла на его плечи, как обещание. Свобода. Искупление. Спасение. А затем небеса. Его сердце затрепетало от надежды.
— У вас есть какие-нибудь вопросы по поводу нашего плана?
— Я принимаю его. И сделаю то, что от меня требуется. Могу я сделать что-нибудь для вас прежде, чем мы уйдем?
Он поправил пояс Лайла и натянул капюшон на его белую голову.
Лайл провел покрытыми старческой «гречкой» руками по складкам новой одежды, ощутил грубый материал и задал себе вопрос, каким будет его мир, если он свяжется с церковью. Он никогда не любил предаваться долгим размышлениям. Даже теперь, в старости, когда он уже сильно устал и когда вина мучила его душу, он находил размышления делом трудным. Действовать ему нравилось гораздо больше.
— У вас есть какие-нибудь деньги? — спросил он.
— Я дал обет бедности.
— Ладно.
Лайл выпрямился. Чтобы сберечь силы, он провел в кресле большую часть вечера. Он медленно пошел к двери и выключил свет.
Священник поднял капюшон, пошел следом, а затем мимо него. Он осмотрел холл:
— Я никого не вижу.
— Идите. Я сосчитаю до десяти.
Лайл ощутил прилив энергии. Или все-таки страха?
Когда священник свернул направо, Лайл начал считать. Вряд ли было разумно допускать, чтобы кто-нибудь увидел их двоих вместе в монашеских облачениях. Несколько мгновений спустя он высунул голову за дверь и увидел, что священник исчезает в направлении фойе.
Он тут же зашаркал налево, мимо телевизионной комнаты.
— Отец Майкл! — раздался голос, дребезжащий от возраста.
Лайл застыл. Он мог попасть в беду. Он тут же отбросил мысль о том, чтобы броситься бежать. Вряд ли его ноги смогут двигаться так быстро. Он натянул капюшон на лицо и обернулся.
Это был Джед Куперсмит, страдавший от опухших коленей и воспаленного чувства вины. Он прирастил инвестиционный фонд на миллиард долларов, когда миллиард действительно чего-то стоил. Конечно, он выжимал все возможное из работников, инвесторов, а также из друзей и семьи, которые тоже стали инвесторами, но все это было частью бизнеса.
Со своего моторизованного кресла Джед потянул старика за облачение:
— Исповедуйте меня, отец. Пожалуйста. Я всегда после этого лучше сплю.
Лайл сочувствовал Джеду, но он не мог задерживаться. Отец Майкл, наверно, уже за дверьми, а этот ничтожный Рейли может вернуться, чтобы проверить его. Ему нужно было срочно убираться отсюда.
Стоя в коридоре, он положил руку на плечо Джеда Куперсмита и сказал, подражая интонациям отца Майкла и даже пытаясь добавить легкий немецкий акцент:
— Сын мой, я слышал твою исповедь уже много раз и вновь услышу ее завтра. Из прошлого опыта я предписываю тебе за твои грехи двадцать раз повторить молитву «Радуйся, Мария». Тогда ты сможешь заснуть.
Лайл двинулся вперед.
Но Куперсмит еще не закончил.
— Только двадцать раз «Радуйся, Мария»?
И тут до Лайла дошло.
— Конечно, ты прав. — Куперсмит хотел чего-то соразмерного своей вине. — Пятьдесят молитв «Радуйся, Мария», повторишь «розарий»[34] двадцать раз и зажжешь свечу за миссис Миллер.
Миссис Миллер находилась в изоляторе с бронхитом.
— Это много, — сказал с удовлетворением Куперсмит. — Но я могу все выполнить. Мне нужно было самому подумать о миссис Миллер.
Он начал бормотать себе под нос.
Лайл повернул его коляску и направил Куперсмита обратно в сторону телевизионной комнаты. Как только Куперсмит укатил, Лайл вставил украденный им ключ в дверь и нетерпеливо вышел на холодный ветер ноябрьского вечера. С первого же порыва он понял, что оделся недостаточно тепло, но с этим теперь уже ничего не поделаешь. Дрожа, он упорно двигался вперед через темную стоянку. Его шаги становились все более неверными. Холод, казалось, пронизывал его до мозга костей.
Ему нужно было добраться до ворот, где священник подберет его. Это была несколько пугающая задача. Ночной воздух вдруг запах гниющими костями. Лайл вздрогнул, но не отрывал взгляда от ворот. Он напомнил себе, что священник должен ждать его на другой стороне. Они спокойно уедут. Пока он, спотыкаясь, двигался вперед, в голове все стало путаться.
Отец Майкл тем временем подошел к въездным воротам. Опасность, казалось, приближалась со всех сторон. Он ощутил волну жуткого страха. Но он, как всегда, кивнул женщине за конторкой в приемной. Джон Рейли сидел на стуле рядом с дверью с «Плейбоем» в руке. Рейли был опасен. Как священник, отец Майкл не мог лгать. Он решил отвести взгляд.
Но Рейли встал перед двойными стеклянными дверьми. Его сильное и худое тело перекрыло путь отцу Майклу. Он схватил руку священника и впился в нее ногтями.
Отец Майкл остановился, не обращая внимания на боль в руке. Он спокойно поднял глаза, не выказывая страха.
— Мистер Редмонд пошел спать? — требовательно спросил Рейли.
Неожиданно священник ощутил себя сильным человеком. Столкнись он с одним из приспешников Сатаны, он был бы сильнее противника, потому что на его стороне Бог. Внутренне он ощутил, как на него нисходит мир, а его решение помочь Лайлу Редмонду не только обретало смысл, но и становилось единственно верным.
— Мистер Редмонд покинул комнату отдыха одновременно со мной, — правдиво сказал священник.
Взгляд Рейли оставался тяжелым, угрожающим и подозрительным.
— Спокойной ночи, мистер Рейли, — сказал священник.
Рейли еще несколько секунд пытался удержать его. Наконец молча отступил в сторону.
Отец Майкл вышел и поспешил по освещенной подъездной дорожке к машине. Он беспокоился: было очень холодно. Старому Лайлу не стоило бы выходить на улицу в такую погоду. Он влез в свой фургон. Мотор быстро завелся, и он поехал по направлению к будке, где они договорились встретиться.
Священник прочитал охранную молитву, чтобы Лайлу ничто не угрожало. Никто никогда не знает, что творится в сердце другого, но он чувствовал, что Лайл Редмонд перешел наконец Рубикон на пути к спасению. Он очень хотел, чтобы старик прожил достаточно долго и насладился плодами своего поступка. И он надеялся быть рядом, чтобы засвидетельствовать избавление.
Когда он притормозил, чтобы дежурный смог его увидеть, с другой стороны к будке подъехал и остановился коричневый «Шевроле». Он даже заметил, что внутри сидит женщина. Ее седые волосы были собраны сзади в тугой узел.
Дежурный нажал кнопку, и стальной шлагбаум, перекрывавший путь священнику, поднялся. Как только дежурный повернулся, чтобы задать вопрос седовласой женщине, отец Майкл нажал педаль газа, и фургон помчался по дороге. Ему нужно было развернуться и быстро найти Лайла. Мороз усиливался.
41
21.02. ВОСКРЕСЕНЬЕ
Двигаясь в «Шевроле» Килайнов по шоссе № 95, по нью-джерсийской платной автостраде и по шоссе «Хатчинсон ривер», Джулия раздумывала, как ей проникнуть в приют престарелых, поскольку подозревала, что тамошней охране, вероятно, предписано следить за приезжающими. Несмотря на беспокойство, она отчасти испытывала восторг. Она сделала то, что предсказывал Орион, — она загипнотизировала сама себя, и в тот момент, когда нажала на газ и вырвалась из гаража «Театра Романова» на подъездную дорожку, вновь видела все вполне отчетливо. Она верила, что наверняка придумает, как попасть в приют.
Она собиралась победить их. Она собиралась найти Майю Стерн.
Поначалу с вождением у нее не все получалось. Она сбила несколько помойных баков в конце подъездной дорожки, но постепенно справилась с управлением и почувствовала машину. Ей всегда нравилось водить автомобиль, и поэтому без особых трудностей она вошла в нужный ритм. Кроме того, вести машину, хоть и не совсем уверенно, — это намного лучше, чем слепой убегать от киллеров.
Всю дорогу через штаты Мэриленд, Делавэр и Нью-Джерси она непрерывно думала обо всем, что случилось за последние два дня. Все начинало обретать какой-то жуткий смысл. Больше всего ее поразило кольцо с александритом, подаренное дедом Острианом. Казалось, все сходилось на этом кольце, Дэне Остриане и Редмондах — ее слепота, два пакета, которые свели вместе ее и Сэма, убийство матери, женщина-киллер Майя Стерн и, наконец, обвинения против Дугласа Пауэрса.
Двигаясь в «Шевроле» Килайнов по шоссе № 95, по нью-джерсийской платной автостраде и по шоссе «Хатчинсон ривер», Джулия раздумывала, как ей проникнуть в приют престарелых, поскольку подозревала, что тамошней охране, вероятно, предписано следить за приезжающими. Несмотря на беспокойство, она отчасти испытывала восторг. Она сделала то, что предсказывал Орион, — она загипнотизировала сама себя, и в тот момент, когда нажала на газ и вырвалась из гаража «Театра Романова» на подъездную дорожку, вновь видела все вполне отчетливо. Она верила, что наверняка придумает, как попасть в приют.
Она собиралась победить их. Она собиралась найти Майю Стерн.
Поначалу с вождением у нее не все получалось. Она сбила несколько помойных баков в конце подъездной дорожки, но постепенно справилась с управлением и почувствовала машину. Ей всегда нравилось водить автомобиль, и поэтому без особых трудностей она вошла в нужный ритм. Кроме того, вести машину, хоть и не совсем уверенно, — это намного лучше, чем слепой убегать от киллеров.
Всю дорогу через штаты Мэриленд, Делавэр и Нью-Джерси она непрерывно думала обо всем, что случилось за последние два дня. Все начинало обретать какой-то жуткий смысл. Больше всего ее поразило кольцо с александритом, подаренное дедом Острианом. Казалось, все сходилось на этом кольце, Дэне Остриане и Редмондах — ее слепота, два пакета, которые свели вместе ее и Сэма, убийство матери, женщина-киллер Майя Стерн и, наконец, обвинения против Дугласа Пауэрса.