Страница:
Старик сглотнул.
— Вы чертовски много просите. — Он понял, что опять чертыхнулся. — Извините.
Отец Майкл выпрямился, сидя на валуне:
— Это ваше решение. Вы хотите услышать о рае?
— Я еще думаю об аде.
Старик устремил невидящий взгляд куда-то сквозь по-зимнему пустынный приютский парк. Странно, в этот холодный день кости не ныли как обычно. Он оглянулся вокруг и никого не увидел. Одна мысль стала овладевать его разумом.
— Помогите мне.
Он попытался встать.
Пораженный священник схватил его за руку и поддержал.
— Я снова стал хорошо ходить на прошлой неделе, до того, как они начали накачивать меня этими чертовыми... извините... лекарствами. Давайте посмотрим, как у меня теперь получится.
Он попробовал сделать шаг. Слабость одолевала его, но он упорно продолжал. После нескольких шагов он смог двигаться вперед уже самостоятельно.
— Пойдемте, отец Майкл. Давайте погуляем.
В сопровождении монаха Лайл пошел по ровной дорожке над прудом. Его шаги становились все увереннее.
— Я понимаю: исповедь, покаяние и избавление от пороков. Но где гарантия, что я все-таки не попаду в ад?
— Все не так просто, это же не торговая сделка, — улыбнулся монах. — Всемогущий не занимается бизнесом и не дает гарантий. Никто из нас... даже папа римский... не может быть уверен в том, что достаточно раскаялся для получения прощения. Но Бог щедр и милосерден. Он испытает ваше сердце любовью. Обратитесь к Нему в молитве.
— Но я не помню, как это делается, — признался старик.
На мгновение им овладели приятные воспоминания о тех временах, когда он был известен как великий Лайл Редмонд, Мидас недвижимости. Разве великий Лайл Редмонд склонял голову и бормотал заученные обращения к Богу, которого нельзя увидеть и в которого он не верил более чем полвека?
— Во-первых, вам нужно устранить в разуме два препятствия для молитвы — грех и тревогу, — сказал отец Майкл. — Затем вы должны не жалеть времени. Будьте терпеливы. Это диалог, но он должен быть и молитвой о свершении Божьих замыслов. Если они вам понравятся, вы возрадуетесь. Если нет, то обретете утешение.
Лайл взглянул на монаха. Что-то послышалось в его тоне.
— У вас были свои сомнения, так ведь?
Широкое лицо монаха погрустнело.
— Да. То было черное для меня время. Я страдал. В сердце моем поселилась ненависть, и я потерял Бога. Он никуда не девался, но я думал, что не смогу его найти. И действительно многие из нас вынуждены блуждать по пустыне, пока не найдут свои пути.
Он улыбнулся при виде белки, которая бежала по лужайке к дальней сосне. Ее рыжая шерстка уже стала густой в преддверии зимы. Мех блестел и переливался, как шелк, в тусклом солнечном свете.
— Мы все творения Божьи, Его слава и торжество Его благости, и при этой мысли меня охватывает огромная радость.
Раз уж сыновья сорвали его первый план побега, Лайл мучительно изыскивал иной способ. Теперь, как никогда раньше, важнее всего стало то, что Маргерит погибла. И тут еще Крейтон. Он мог стать следующим президентом. Лайл не собирался допустить это.
Будущее уходило из-под контроля. Ему пора было обратиться к своим обязанностям. Кроме того, языки пламени адского огня сверкали слишком близко.
Думая на ходу, он продолжал разглядывать монаха. Может быть, в нем были ответы на многие вопросы. В его хитром мозгу начал обретать свою форму некий план.
Отец Майкл запахнул свое коричневое одеяние. Его седые брови нахмурились.
— У вас есть что-то еще, о чем вы хотели сказать мне, сын мой? Может быть, вы уже готовы к исповеди?
И тогда Лайл Редмонд решился:
— Пока нет, отец Майкл. Но скоро. Сначала нам нужно будет сделать кое-что другое. Нам с вами. Я знаю, вы хотите помочь спасти мою душу, поэтому я могу вам довериться, — его бледное, морщинистое лицо стало суровым. — Я собираюсь бежать из этой чертовой тюрьмы. И вы мне поможете.
12
13
— Вы чертовски много просите. — Он понял, что опять чертыхнулся. — Извините.
Отец Майкл выпрямился, сидя на валуне:
— Это ваше решение. Вы хотите услышать о рае?
— Я еще думаю об аде.
Старик устремил невидящий взгляд куда-то сквозь по-зимнему пустынный приютский парк. Странно, в этот холодный день кости не ныли как обычно. Он оглянулся вокруг и никого не увидел. Одна мысль стала овладевать его разумом.
— Помогите мне.
Он попытался встать.
Пораженный священник схватил его за руку и поддержал.
— Я снова стал хорошо ходить на прошлой неделе, до того, как они начали накачивать меня этими чертовыми... извините... лекарствами. Давайте посмотрим, как у меня теперь получится.
Он попробовал сделать шаг. Слабость одолевала его, но он упорно продолжал. После нескольких шагов он смог двигаться вперед уже самостоятельно.
— Пойдемте, отец Майкл. Давайте погуляем.
В сопровождении монаха Лайл пошел по ровной дорожке над прудом. Его шаги становились все увереннее.
— Я понимаю: исповедь, покаяние и избавление от пороков. Но где гарантия, что я все-таки не попаду в ад?
— Все не так просто, это же не торговая сделка, — улыбнулся монах. — Всемогущий не занимается бизнесом и не дает гарантий. Никто из нас... даже папа римский... не может быть уверен в том, что достаточно раскаялся для получения прощения. Но Бог щедр и милосерден. Он испытает ваше сердце любовью. Обратитесь к Нему в молитве.
— Но я не помню, как это делается, — признался старик.
На мгновение им овладели приятные воспоминания о тех временах, когда он был известен как великий Лайл Редмонд, Мидас недвижимости. Разве великий Лайл Редмонд склонял голову и бормотал заученные обращения к Богу, которого нельзя увидеть и в которого он не верил более чем полвека?
— Во-первых, вам нужно устранить в разуме два препятствия для молитвы — грех и тревогу, — сказал отец Майкл. — Затем вы должны не жалеть времени. Будьте терпеливы. Это диалог, но он должен быть и молитвой о свершении Божьих замыслов. Если они вам понравятся, вы возрадуетесь. Если нет, то обретете утешение.
Лайл взглянул на монаха. Что-то послышалось в его тоне.
— У вас были свои сомнения, так ведь?
Широкое лицо монаха погрустнело.
— Да. То было черное для меня время. Я страдал. В сердце моем поселилась ненависть, и я потерял Бога. Он никуда не девался, но я думал, что не смогу его найти. И действительно многие из нас вынуждены блуждать по пустыне, пока не найдут свои пути.
Он улыбнулся при виде белки, которая бежала по лужайке к дальней сосне. Ее рыжая шерстка уже стала густой в преддверии зимы. Мех блестел и переливался, как шелк, в тусклом солнечном свете.
— Мы все творения Божьи, Его слава и торжество Его благости, и при этой мысли меня охватывает огромная радость.
Раз уж сыновья сорвали его первый план побега, Лайл мучительно изыскивал иной способ. Теперь, как никогда раньше, важнее всего стало то, что Маргерит погибла. И тут еще Крейтон. Он мог стать следующим президентом. Лайл не собирался допустить это.
Будущее уходило из-под контроля. Ему пора было обратиться к своим обязанностям. Кроме того, языки пламени адского огня сверкали слишком близко.
Думая на ходу, он продолжал разглядывать монаха. Может быть, в нем были ответы на многие вопросы. В его хитром мозгу начал обретать свою форму некий план.
Отец Майкл запахнул свое коричневое одеяние. Его седые брови нахмурились.
— У вас есть что-то еще, о чем вы хотели сказать мне, сын мой? Может быть, вы уже готовы к исповеди?
И тогда Лайл Редмонд решился:
— Пока нет, отец Майкл. Но скоро. Сначала нам нужно будет сделать кое-что другое. Нам с вами. Я знаю, вы хотите помочь спасти мою душу, поэтому я могу вам довериться, — его бледное, морщинистое лицо стало суровым. — Я собираюсь бежать из этой чертовой тюрьмы. И вы мне поможете.
12
11.05. СУББОТА
ОЙСТЕР-БЭЙ, ШТАТ НЬЮ-ЙОРК
У опушки леса, не видимый из особняка и других зданий в Арбор-Нолле, стоял обшитый красным деревом небольшой дом, который Лайл Редмонд построил для себя в качестве символа своей семьи. Прежде чем сюда переехали жена и дети, Лайл распорядился построить простой деревянный дом. В последующие годы он использовал это однокомнатное убежище не только для работы и размышлений, но и как постоянное напоминание семье и всему миру о гордом прошлом бедного мальчика, скромно начинавшего свою жизнь в Хеллз-Китчен[21]. И именно на ступенях этого дома Крейтон объявил о вступлении в президентскую гонку.
Идя к убежищу. Крейтон рассеянно смотрел вокруг. Подавали голос зимние птицы, а в отдалении приглушенно рокотал пенящийся залив. Но его вниманием владели отнюдь не тучи, собирающиеся на небе. В течение двух дней шторм трепал северное побережье Лонг-Айленда, и после него соленый воздух стал морозным и встревоженным, а море неспокойным. Но в это субботнее утро холодное голубое небо было ясным и солнечным.
Это было хорошо. Ему еще предстояло провести пресс-конференцию, и он хотел, чтобы она состоялась за главными воротами поместья, где его уже подстерегало большинство корреспондентов. Дождь мог загнать мероприятие под крышу, и репортеры получили бы возможность долго терзать Джулию, а этого нельзя допустить. Он шел быстро, поглощенный мыслями о своем деле. Время настойчиво подгоняло его. Всего три дня до выборов.
Крейтон кивнул агенту секретной службы, который на мгновение вышел из леса. С винтовкой наперевес, этот человек осмотрелся и вновь растворился среди деревьев. Подойдя к убежищу, Крейтон ощутил прилив гордости. Обойдя забор из кованого железа, который защищал этот рай от случайного проникновения детей, он запер ворота и поспешно вошел в домик.
В семье ходило много рассказов об этом изящном строении. В юности он слышал, как один из деловых знакомых отца сравнивал его с главарем разбойников, который, попав под иго богатства и обязанностей, создал пасторальное убежище, чтобы восстанавливать силы после жестоких вылазок в мир. Вероятно, тот человек был прав, потому что дом был личным убежищем Лайл а, куда он приходил, чтобы принять трудные решения, чтобы в покое почитать отчеты компании и посидеть в одиночестве на закате, попивая бренди, куря лучшие кубинские сигары и вслушиваясь в безмятежные звуки природы.
Президенты от Эйзенхауэра до Клинтона посещали Арбор-Нолл, и каждый из них приглашался в убежище на краю леса, чтобы выпить и поговорить без помех. Лайл всегда фотографировался вместе с ними на ступенях, иногда вместе с сыновьями и внуками. Случалось, что эти фотографии появлялись в газетах, журналах или на телевидении.
Ходили слухи, что здесь он иногда встречался с женщинами. Крейтон никогда не видел явных доказательств, но помнил, что персонал шушукался о том, как старик приезжал сюда в безупречном костюме с галстуком и несколько часов спустя уезжал в помятой одежде и с губной помадой на воротнике. Но в убежище не было кровати, а узкий диван вряд ли можно было приспособить для романтических отношений. И никто не видел, чтобы чужая женщина выходила на территорию имения.
Когда Крейтон вошел. Винс был уже здесь. Сын дожидался его в любимом кресле Лайла — мягкая кожа цвета сливочного крема, потемневшая до коричневого за те годы, что поддерживала тяжелое тело старика. Винс читал журнал «Форбс» и курил «Кэмеллайт 100». Им нужно было обсудить множество насущных дел.
Увидев отца. Винс сразу же отложил журнал:
— И что ты на самом деле думаешь о смерти Маргерит?
Крейтон закрыл дверь. На его ястребином лице появилось выражение меланхолии.
— Прискорбная ситуация, но, боюсь, это было необходимо. Она видела нашу женщину. И ты знаешь Маргарет. Она бы все перевернула, всех собак спустила, пока не нашла бы ее. — Он упал в кожаное кресло рядом с сыном. — Маргерит не знала пощады. Ее смерть мне меньше всего нравится. С другой стороны, представь, какой ущерб она смогла бы нанести, если бы прочитала содержимое пакета. Все деньги тут же ушли бы к отцу, а он их промотал бы. В том числе и твое наследство.
Винс скрестил ноги, и его летние брюки из бежевого хлопчатобумажного твида сложились модными складками. Он затянулся сигаретой. Нечто в нем радовалось этому убийству. В семье раньше не случалось ничего похожего, и ему было очень любопытно наблюдать.
— Ты прав. Я думал так же. Но когда мне позвонили сегодня утром, я был потрясен до глубины души...
— Извини, что не мог тебе позвонить. Твоя мать хотела сама сообщить тебе и другим детям. Я не мог делать исключения.
Он перешел к сути дела:
— Где пакет отца? Ты уверен, что Килайн не прочитал его? Это могло бы погубить нас.
Когда Крейтон сказал своему брату Дэвиду о наглом поступке старика, пославшего пакеты, Дэвид пришел в ярость: «Я говорил тебе, что нужно было убить эту старую сволочь. Мне совершенно наплевать, что он наш отец. Надо кончать с этим, Крейтон. Он опасен для нас. На приют для престарелых мало надежды». Но Крейтон повторил ему то, что сказал, когда они объявили Лайла невменяемым: «Если ты хочешь убить его, флаг в руки. Но тогда будешь платить налог на наследство за всех нас». Дэвид слишком любил деньги, чтобы пойти на это, так что Крейтон просто распорядился усилить охрану в приюте, а Джона Рейли и его персонал предупредили, что, если старый Лайл вновь выйдет из-под контроля, они будут уволены, а то и похуже.
Винс вытащил пакет в оберточной бумаге, который взял у Сэма Килайна, и протянул его отцу:
— Все под контролем. Килайн слишком дорожит своей работой, чтобы причинить нам серьезный вред.
— Ты уверен? Разве он не был когда-то одним из лучших агентов Компании?
— Это было давным-давно. Все кончилось, когда его подружку убили в восточном Берлине. С тех пор он похоронил себя в аналитической работе. Он боится сильно рисковать. Не стоит беспокоиться. — Винс сделал паузу. — Майя Стерн везет тебе тот пакет, который пришел к Маргерит?
— Да. Тебе надо будет договориться с ней о доставке пакета сюда во второй половине дня.
Крейтон ослабил узел галстука и расстегнул воротник. С сыном он освобождался от публичной маски. Его взгляд стал ровным и жестким.
— А как насчет новости, которую ты подбросил в лондонскую «Санди таймс»?
— Она должна появиться завтра утром.
Винс источал удовлетворенность. Он любил, когда хорошо смазанные колесики бюрократии обеспечивают исполнение задуманного в срок, ему доставлял радость хорошо реализованный план.
— Их репортер проверял источники за границей и здесь, случилась утечка. Как я понимаю. «Вашингтон пост» и «Лос-Анджелес таймс» сейчас как раз этим и занимаются, то есть американские репортеры, возможно, тоже учуяли запах. Разницы в часовых поясах вполне будет достаточно, чтобы наши газеты могли поместить новость в утренних изданиях. Америка будет полностью готова к той бомбе, которую Стаффилд взорвет утром.
Главный суперинтендант Скотланд-Ярда Стаффилд невольно оказывался стержнем, на котором держался их план завоевания президентской должности.
Крейтон усмехнулся:
— Завтра вся грязь этой кампании вылезет наружу.
— Твои телефоны раскалятся от звонков, и твои люди приведут тебя к победе. Ты их отлично подготовил. Они будут деликатными и не станут отчаянно трепать имя Дуга Пауэрса. Тебе нужно выглядеть великодушным. По-президентски. И когда международный коп калибра Стаффилда подтвердит открывшуюся информацию о Пауэрсе, ты выиграешь с огромным преимуществом.
Крейтон выглянул на улицу через окна, обращенные на запад. Он вдыхал аромат деревянных панелей. Сколько он себя помнил, ему страстно хотелось сделать это изящное строение своим, потому что отец так сильно дорожил им. В нем еще чувствовалось присутствие Лайла. Он занимал площадь около ста квадратных метров, а стены возвышались почти на шесть метров. Здание было величественно, как и старик с его честолюбивыми замыслами. Неудивительно, что оно стало символом семьи.
Крейтон оставил все без изменений — слишком большое кресло цвета сливочного крема, диван ему в пару. Простой письменный стол с ящичком для сигар, инкрустированным слоновой костью. Деревянный буфет с цветными стеклами. Полдюжины кожаных капитанских кресел — он сидел в том, которое было ближе всего к Винсу. Он мог бы настоять, чтобы его сын пересел с почетного места главы семейства, но Крейтон гордился тем, что он велико душнее отца. Кресло было всего лишь символом. Ибо только власть имела значение. Это напомнило ему о предстоящем прибытии еще одного источника возможной проблемы — Джулии.
— Мы должны оставить Джулию здесь, — сказал он сыну. — Однажды к ней уже вернулось зрение. Мы не можем допустить, чтобы это повторилось еще раз. Может быть, она ничего и не сделает с нашей женщиной, но только дурак может так рисковать.
— Ты думаешь, она сможет снова прозреть?
— Так мне сказал доктор Дюпюи. Я звонил ему в Париж. Он сказал, что это наверняка может случаться вновь и вновь, пока зрение не вернется к ней окончательно. С другой стороны, один приступ в Лондоне мог быть просто помрачением ума. Но мы не можем уповать на случайность.
Винс кивнул. Он затушил сигарету в пепельнице на столе. Он был главным доверенным лицом и советником отца. Они понимали друг друга и доверяли друг другу. Когда отец станет президентом, Винс будет назначен директором главной разведки, ДГИ, и станет одним из самых молодых в этой должности. У него есть все необходимые дипломы и нужный опыт, и он пройдет собеседование без сучка и задоринки.
В должности ДГИ у него будет более свободный доступ в Овальный кабинет, чем у Билла Кейси при Рональде Рейгане. Вместе с отцом они от имени Соединенных Штатов будут реагировать на все зарубежные выборы, технологические скачки, жестокие столкновения, убийства и войны. Они будут контролировать действия иностранных правительств, манипулировать целями всех мировых лидеров. И они смогут быстро действовать в интересах страны.
— От Джулии не должно быть никаких неприятностей. Ей нужно помочь остаться здесь.
Винс колебался. Все утро он думал о помощи, которую оказывал отцу. Прочитав содержимое пакета, который его дед послал Сэму Килайну, он едва сдержал злобу. Но резкие черты его красивого лица оставались невозмутимыми, а голос был совершенно спокоен, когда он сказал:
— Я и не знал, что у нас была Янтарная комната. Где же она теперь?
Крейтон разглядывал сына, сидевшего на троне своего деда. Винс мог одурачить кого угодно, даже свою мать, но не Крейтона. Они слишком похожи. Он чувствовал злобу и разочарование, которые Винс пытался скрыть.
— Так ты читал письмо отца? — сказал он мягко.
Винс взорвался:
— Конечно, читал! Как еще я мог узнать о Янтарной комнате? Ты мне ни слова о ней не говорил!
Крейтон подался вперед, его лицо было серьезным. Он мысленно контролировал все свои движения, следя за тем, чтобы жесты и мимика лица не выражали ничего, кроме доверия и спокойствия, источником которых была абсолютная искренность.
Он сказал:
— Сынок, до меня тоже доходили слухи о ней, когда я был в твоем возрасте. Я не знаю, что ты прочитал, но могу сказать, что если Янтарная комната еще существует, то у меня ее нет. Я не могу представить, что отец мог скрывать от меня ее местонахождение. Много лет назад я подслушал разговор между ним и Дэном Острианом. Отец никогда не проговорился бы — ты знаешь, какой он молчун, черт его дери, — но, судя по тому, что он сказал, она могла быть у Дэна Остриана. Вот и все. Больше я не слышал ни слова.
— Тогда почему старик написал, что она у него?
— Чтобы привлечь внимание. Он не хочет оставаться в приюте для престарелых. Мы оба это знаем. Он хочет, чтобы кто-нибудь «спас» его, и будет говорить все что угодно, и делать все что угодно, чтобы только выбраться оттуда. И тогда он попытается вернуть себе право распоряжаться своими деньгами.
Винс кивнул:
— Отдаст их первому страдальцу, который появится на горизонте. Он всякое может выдумать, чтобы выйти из приюта.
Крейтон улыбнулся. Винс был хорошим сыном, и он доверял ему почти во всем.
— Что-нибудь еще на повестке дня?
— Пока нет. Все время держи меня в курсе, где бы ты ни находился. Я буду делать то же самое. Вечером ты летишь в Калифорнию?
— Да. Завтра опять предвыборные речи. — Он посмотрел на свой «Ролекс». — Пойдем. Джулия должна уже быть здесь. Буду рад держать ее под нашим контролем.
ОЙСТЕР-БЭЙ, ШТАТ НЬЮ-ЙОРК
У опушки леса, не видимый из особняка и других зданий в Арбор-Нолле, стоял обшитый красным деревом небольшой дом, который Лайл Редмонд построил для себя в качестве символа своей семьи. Прежде чем сюда переехали жена и дети, Лайл распорядился построить простой деревянный дом. В последующие годы он использовал это однокомнатное убежище не только для работы и размышлений, но и как постоянное напоминание семье и всему миру о гордом прошлом бедного мальчика, скромно начинавшего свою жизнь в Хеллз-Китчен[21]. И именно на ступенях этого дома Крейтон объявил о вступлении в президентскую гонку.
Идя к убежищу. Крейтон рассеянно смотрел вокруг. Подавали голос зимние птицы, а в отдалении приглушенно рокотал пенящийся залив. Но его вниманием владели отнюдь не тучи, собирающиеся на небе. В течение двух дней шторм трепал северное побережье Лонг-Айленда, и после него соленый воздух стал морозным и встревоженным, а море неспокойным. Но в это субботнее утро холодное голубое небо было ясным и солнечным.
Это было хорошо. Ему еще предстояло провести пресс-конференцию, и он хотел, чтобы она состоялась за главными воротами поместья, где его уже подстерегало большинство корреспондентов. Дождь мог загнать мероприятие под крышу, и репортеры получили бы возможность долго терзать Джулию, а этого нельзя допустить. Он шел быстро, поглощенный мыслями о своем деле. Время настойчиво подгоняло его. Всего три дня до выборов.
Крейтон кивнул агенту секретной службы, который на мгновение вышел из леса. С винтовкой наперевес, этот человек осмотрелся и вновь растворился среди деревьев. Подойдя к убежищу, Крейтон ощутил прилив гордости. Обойдя забор из кованого железа, который защищал этот рай от случайного проникновения детей, он запер ворота и поспешно вошел в домик.
В семье ходило много рассказов об этом изящном строении. В юности он слышал, как один из деловых знакомых отца сравнивал его с главарем разбойников, который, попав под иго богатства и обязанностей, создал пасторальное убежище, чтобы восстанавливать силы после жестоких вылазок в мир. Вероятно, тот человек был прав, потому что дом был личным убежищем Лайл а, куда он приходил, чтобы принять трудные решения, чтобы в покое почитать отчеты компании и посидеть в одиночестве на закате, попивая бренди, куря лучшие кубинские сигары и вслушиваясь в безмятежные звуки природы.
Президенты от Эйзенхауэра до Клинтона посещали Арбор-Нолл, и каждый из них приглашался в убежище на краю леса, чтобы выпить и поговорить без помех. Лайл всегда фотографировался вместе с ними на ступенях, иногда вместе с сыновьями и внуками. Случалось, что эти фотографии появлялись в газетах, журналах или на телевидении.
Ходили слухи, что здесь он иногда встречался с женщинами. Крейтон никогда не видел явных доказательств, но помнил, что персонал шушукался о том, как старик приезжал сюда в безупречном костюме с галстуком и несколько часов спустя уезжал в помятой одежде и с губной помадой на воротнике. Но в убежище не было кровати, а узкий диван вряд ли можно было приспособить для романтических отношений. И никто не видел, чтобы чужая женщина выходила на территорию имения.
Когда Крейтон вошел. Винс был уже здесь. Сын дожидался его в любимом кресле Лайла — мягкая кожа цвета сливочного крема, потемневшая до коричневого за те годы, что поддерживала тяжелое тело старика. Винс читал журнал «Форбс» и курил «Кэмеллайт 100». Им нужно было обсудить множество насущных дел.
Увидев отца. Винс сразу же отложил журнал:
— И что ты на самом деле думаешь о смерти Маргерит?
Крейтон закрыл дверь. На его ястребином лице появилось выражение меланхолии.
— Прискорбная ситуация, но, боюсь, это было необходимо. Она видела нашу женщину. И ты знаешь Маргарет. Она бы все перевернула, всех собак спустила, пока не нашла бы ее. — Он упал в кожаное кресло рядом с сыном. — Маргерит не знала пощады. Ее смерть мне меньше всего нравится. С другой стороны, представь, какой ущерб она смогла бы нанести, если бы прочитала содержимое пакета. Все деньги тут же ушли бы к отцу, а он их промотал бы. В том числе и твое наследство.
Винс скрестил ноги, и его летние брюки из бежевого хлопчатобумажного твида сложились модными складками. Он затянулся сигаретой. Нечто в нем радовалось этому убийству. В семье раньше не случалось ничего похожего, и ему было очень любопытно наблюдать.
— Ты прав. Я думал так же. Но когда мне позвонили сегодня утром, я был потрясен до глубины души...
— Извини, что не мог тебе позвонить. Твоя мать хотела сама сообщить тебе и другим детям. Я не мог делать исключения.
Он перешел к сути дела:
— Где пакет отца? Ты уверен, что Килайн не прочитал его? Это могло бы погубить нас.
Когда Крейтон сказал своему брату Дэвиду о наглом поступке старика, пославшего пакеты, Дэвид пришел в ярость: «Я говорил тебе, что нужно было убить эту старую сволочь. Мне совершенно наплевать, что он наш отец. Надо кончать с этим, Крейтон. Он опасен для нас. На приют для престарелых мало надежды». Но Крейтон повторил ему то, что сказал, когда они объявили Лайла невменяемым: «Если ты хочешь убить его, флаг в руки. Но тогда будешь платить налог на наследство за всех нас». Дэвид слишком любил деньги, чтобы пойти на это, так что Крейтон просто распорядился усилить охрану в приюте, а Джона Рейли и его персонал предупредили, что, если старый Лайл вновь выйдет из-под контроля, они будут уволены, а то и похуже.
Винс вытащил пакет в оберточной бумаге, который взял у Сэма Килайна, и протянул его отцу:
— Все под контролем. Килайн слишком дорожит своей работой, чтобы причинить нам серьезный вред.
— Ты уверен? Разве он не был когда-то одним из лучших агентов Компании?
— Это было давным-давно. Все кончилось, когда его подружку убили в восточном Берлине. С тех пор он похоронил себя в аналитической работе. Он боится сильно рисковать. Не стоит беспокоиться. — Винс сделал паузу. — Майя Стерн везет тебе тот пакет, который пришел к Маргерит?
— Да. Тебе надо будет договориться с ней о доставке пакета сюда во второй половине дня.
Крейтон ослабил узел галстука и расстегнул воротник. С сыном он освобождался от публичной маски. Его взгляд стал ровным и жестким.
— А как насчет новости, которую ты подбросил в лондонскую «Санди таймс»?
— Она должна появиться завтра утром.
Винс источал удовлетворенность. Он любил, когда хорошо смазанные колесики бюрократии обеспечивают исполнение задуманного в срок, ему доставлял радость хорошо реализованный план.
— Их репортер проверял источники за границей и здесь, случилась утечка. Как я понимаю. «Вашингтон пост» и «Лос-Анджелес таймс» сейчас как раз этим и занимаются, то есть американские репортеры, возможно, тоже учуяли запах. Разницы в часовых поясах вполне будет достаточно, чтобы наши газеты могли поместить новость в утренних изданиях. Америка будет полностью готова к той бомбе, которую Стаффилд взорвет утром.
Главный суперинтендант Скотланд-Ярда Стаффилд невольно оказывался стержнем, на котором держался их план завоевания президентской должности.
Крейтон усмехнулся:
— Завтра вся грязь этой кампании вылезет наружу.
— Твои телефоны раскалятся от звонков, и твои люди приведут тебя к победе. Ты их отлично подготовил. Они будут деликатными и не станут отчаянно трепать имя Дуга Пауэрса. Тебе нужно выглядеть великодушным. По-президентски. И когда международный коп калибра Стаффилда подтвердит открывшуюся информацию о Пауэрсе, ты выиграешь с огромным преимуществом.
Крейтон выглянул на улицу через окна, обращенные на запад. Он вдыхал аромат деревянных панелей. Сколько он себя помнил, ему страстно хотелось сделать это изящное строение своим, потому что отец так сильно дорожил им. В нем еще чувствовалось присутствие Лайла. Он занимал площадь около ста квадратных метров, а стены возвышались почти на шесть метров. Здание было величественно, как и старик с его честолюбивыми замыслами. Неудивительно, что оно стало символом семьи.
Крейтон оставил все без изменений — слишком большое кресло цвета сливочного крема, диван ему в пару. Простой письменный стол с ящичком для сигар, инкрустированным слоновой костью. Деревянный буфет с цветными стеклами. Полдюжины кожаных капитанских кресел — он сидел в том, которое было ближе всего к Винсу. Он мог бы настоять, чтобы его сын пересел с почетного места главы семейства, но Крейтон гордился тем, что он велико душнее отца. Кресло было всего лишь символом. Ибо только власть имела значение. Это напомнило ему о предстоящем прибытии еще одного источника возможной проблемы — Джулии.
— Мы должны оставить Джулию здесь, — сказал он сыну. — Однажды к ней уже вернулось зрение. Мы не можем допустить, чтобы это повторилось еще раз. Может быть, она ничего и не сделает с нашей женщиной, но только дурак может так рисковать.
— Ты думаешь, она сможет снова прозреть?
— Так мне сказал доктор Дюпюи. Я звонил ему в Париж. Он сказал, что это наверняка может случаться вновь и вновь, пока зрение не вернется к ней окончательно. С другой стороны, один приступ в Лондоне мог быть просто помрачением ума. Но мы не можем уповать на случайность.
Винс кивнул. Он затушил сигарету в пепельнице на столе. Он был главным доверенным лицом и советником отца. Они понимали друг друга и доверяли друг другу. Когда отец станет президентом, Винс будет назначен директором главной разведки, ДГИ, и станет одним из самых молодых в этой должности. У него есть все необходимые дипломы и нужный опыт, и он пройдет собеседование без сучка и задоринки.
В должности ДГИ у него будет более свободный доступ в Овальный кабинет, чем у Билла Кейси при Рональде Рейгане. Вместе с отцом они от имени Соединенных Штатов будут реагировать на все зарубежные выборы, технологические скачки, жестокие столкновения, убийства и войны. Они будут контролировать действия иностранных правительств, манипулировать целями всех мировых лидеров. И они смогут быстро действовать в интересах страны.
— От Джулии не должно быть никаких неприятностей. Ей нужно помочь остаться здесь.
Винс колебался. Все утро он думал о помощи, которую оказывал отцу. Прочитав содержимое пакета, который его дед послал Сэму Килайну, он едва сдержал злобу. Но резкие черты его красивого лица оставались невозмутимыми, а голос был совершенно спокоен, когда он сказал:
— Я и не знал, что у нас была Янтарная комната. Где же она теперь?
Крейтон разглядывал сына, сидевшего на троне своего деда. Винс мог одурачить кого угодно, даже свою мать, но не Крейтона. Они слишком похожи. Он чувствовал злобу и разочарование, которые Винс пытался скрыть.
— Так ты читал письмо отца? — сказал он мягко.
Винс взорвался:
— Конечно, читал! Как еще я мог узнать о Янтарной комнате? Ты мне ни слова о ней не говорил!
Крейтон подался вперед, его лицо было серьезным. Он мысленно контролировал все свои движения, следя за тем, чтобы жесты и мимика лица не выражали ничего, кроме доверия и спокойствия, источником которых была абсолютная искренность.
Он сказал:
— Сынок, до меня тоже доходили слухи о ней, когда я был в твоем возрасте. Я не знаю, что ты прочитал, но могу сказать, что если Янтарная комната еще существует, то у меня ее нет. Я не могу представить, что отец мог скрывать от меня ее местонахождение. Много лет назад я подслушал разговор между ним и Дэном Острианом. Отец никогда не проговорился бы — ты знаешь, какой он молчун, черт его дери, — но, судя по тому, что он сказал, она могла быть у Дэна Остриана. Вот и все. Больше я не слышал ни слова.
— Тогда почему старик написал, что она у него?
— Чтобы привлечь внимание. Он не хочет оставаться в приюте для престарелых. Мы оба это знаем. Он хочет, чтобы кто-нибудь «спас» его, и будет говорить все что угодно, и делать все что угодно, чтобы только выбраться оттуда. И тогда он попытается вернуть себе право распоряжаться своими деньгами.
Винс кивнул:
— Отдаст их первому страдальцу, который появится на горизонте. Он всякое может выдумать, чтобы выйти из приюта.
Крейтон улыбнулся. Винс был хорошим сыном, и он доверял ему почти во всем.
— Что-нибудь еще на повестке дня?
— Пока нет. Все время держи меня в курсе, где бы ты ни находился. Я буду делать то же самое. Вечером ты летишь в Калифорнию?
— Да. Завтра опять предвыборные речи. — Он посмотрел на свой «Ролекс». — Пойдем. Джулия должна уже быть здесь. Буду рад держать ее под нашим контролем.
13
Лицо Джулии было напряженно-строгим, когда роскошный лимузин прибыл в Арбор-Нолл. Губы были запекшимися, а глаза горели от яростного желания вновь обрести зрение. Она опустила веки и прижалась лбом к холодному стеклу. Длинные волосы упали вперед, и она заправила их за уши. Она готовила себя к встрече с Редмондами.
С момента пробуждения в Лондоне «Реквием» Моцарта звучал внутри нее, наполняя торжественной печалью каждую клеточку ее тела и болезненно напоминая о потере матери. В Джульярде она узнала, что «Реквием» играли в 1849 году на похоронах Шопена в Париже. Он скончался совсем молодым. Ее мать тоже погибла молодой.
Страстная музыка подняла ее дух, когда она выходила из лимузина в Арбор-Нолле. Здесь она надеялась найти то, что нанесло ей травму в вечер дебюта, выяснить причину своей слепоты, обрести зрение и привести убийцу матери к правосудию. Она подавляла постоянно появлявшееся желание самой убить эту женщину.
Столпившиеся вокруг члены семьи выражали сочувствие. В ее представлении все они — дяди, жены, дальние родственники — были красивым кланом. Сообщество энергичных и сильных людей с общим генетическим кодом и ощущением права на свое место в мире. Каждый из них был умным и вызывал интерес.
В то же время они могли быть эгоистичными и целеустремленными до жестокости. Но сейчас был момент, когда проявились их самые лучшие черты — осознание общей цели и истории, уверенность в том, что удар по одному является ударом по всем.
Все Редмонды собрались вместе ради нее, Джулии. Она была тронута.
— Я скорблю, — сказала одна из кузин. — Какая страшная потеря.
— Это ужасно, Джулия, — сказала другая кузина.
Один за другим они выражали свои соболезнования, пока ее вели в особняк с запахом холодного мрамора, старого дерева и ароматом печенья, доносившимся с кухни. И цветы. Она повсюду улавливала запах траурных букетов.
Джулия поблагодарила их и сказала в ответ, что тоже скорбит. Им хотелось знать подробности. Вспоминая историю убийства, она чувствовала, как злость, которую она с трудом сдерживала, вспыхивает вновь. Они также возмущались, их понимание на мгновение успокоило ее.
Подошел и представился священник. Хотя Джулия не была католичкой, ее мать принадлежала этой церкви. Комок подступил к горлу Джулии, когда он рассказывал ей о том, какой замечательной женщиной была Маргерит. Он пригласил в любое время заходить в церковь.
Жена Крейтона предложила ей поздний завтрак.
— Нет, не надо, — сказала Джулия. Она не могла есть. — Спасибо.
Она решила перейти сразу к делу.
— Вы помните вечер моего дебюта, Алексис?
— Я никогда не забуду его, дорогая, — мягко сказала Алексис и взяла Джулию за руку. — А почему ты спрашиваешь?
— Произошло ли тогда что-то необычное? Что-то, что могло бы вывести меня из равновесия?
Алексис Редмонд до сих пор говорила с легким южным акцентом, выдававшим ее происхождение из аристократических кругов Джорджии.
— Дорогая, это был великолепный вечер. Ты перед этим немножко волновалась, и потом зрители были слишком возбуждены, что было им на пользу... или тебе. Вот все, что я помню. Конечно, потом, когда мы все спали, погиб твой отец. Вплоть до этого момента вечер был очень успешным. — Она помолчала. — Думаешь, ты не выдержала, нервничая из-за зрителей? Конечно, ты дорого заплатила своей слепотой...
Разочарованная Джулия поблагодарила Алексис и направилась к своим двоюродным родственникам. Почему многие люди думают, что отсутствие физических травм должно было привести ее к смирению с недугом? Она продолжала спрашивать кузенов и кузин о вечере своего дебюта. Они вспоминали музыку и прием в Арбор-Нолле, но не могли добавить ничего нового. Некоторых этот вопрос смущал, вероятно, из-за того, что все происходило накануне смерти ее отца.
— Если я что-нибудь могу сделать, Джулия, прошу тебя, звони мне.
Это был ее кузен Мэтт. Она узнала его голос и вспомнила живого молодого человека аристократичной внешности, с ранней сединой на висках. Он был сыном Дэвида, юристом с Уолл-стрит и баллотировался в сенат США от Нью-Йорка. Мэтт пожал ей руку.
Она пробормотала слова благодарности.
Голос дяди Дэвида возник сбоку:
— Похоже, что место от Нью-Йорка уже у Мэтта в кармане, Джулия. У нас будет президент Крейтон и сенатор Мэтт. Неплохо для семьи, которая только что подалась в политику.
Он гордо захохотал. Конечно, эта семья уже давно оказывала влияние на политику штата и страны, но до сих пор делала это неофициально.
— Думаю, вас беспокоит нынешний сенатор, с которым Мэтту предстоит бороться. Он очень популярен... — сказала Джулия.
— И прекрасно сходит с дистанции, — засмеялся Дэвид. — Похоже, ему сделали предложение стать главным исполнительным директором большой фармацевтической компании в Сан-Диего. У него будет много-много привилегированных акций и контракт с огромным возмещением в случае отставки. Конечно, если он выиграет повторные выборы, такая сделка не состоится. Пытаясь решить эту дилемму, он так растерялся, что не смог провести убедительную выборную кампанию. Так что Мэтт выиграет без труда.
— Спасибо, папа. — Голос Мэтта завибрировал от удовольствия.
— Это все вы сделали. Дэвид? — спросила Джулия, хотя и знала ответ.
Семья всегда получала желаемое. Деньги — это еще не власть. Важным было то, чего они помогали добиться.
— Это все ваши связи?
Она услышала довольный ответ Дэвида:
— Недавно мы взяли на себя долг фармацевтической компании по очень выгодной для них процентной ставке. Администрация была рада выслушать мое предложение о новом исполнительном директоре, особенно с учетом компетентности сенатора.
Но Джулия знала — у Дэвида была еще масса вариантов, для того чтобы выманить сенатора подачкой, на случай если бы тот оказался «не компетентен» для фармацевтической должности. Ее всегда ошеломляло циничное использование Редмондами своей власти, но для семьи это было обычное дело.
К ним присоединился дядя Крейтон. В его голосе звучала доброта и забота.
— Ты, должно быть, устала, Джулия. Пошли в рабочий кабинет, там тихо. Нам нужно поговорить о будущем. Дэвид, хочешь с нами? Брайс уже ждет.
Он взял ее под руку и повел к дому.
В дверях Джулия остановилась. Она смогла ощутить знакомый прямоугольник света справа от себя, который подсказал ей, где она находится. Импульсивно она выпустила руку Крейтона:
— Я сама.
Подобно тому, как сталь притягивает магнит, ее влек большой «Стейнвей». Может быть, произойдет чудо...
Но нет. Мрак не рассеялся, а его покров стал болезненным. На мгновение она испугалась, что это навсегда. Подавив разочарование, она сосредоточилась на рояле. В семье больше никто не играл, но управляющий следил за тем, чтобы его регулярно настраивали.
Колено коснулось стула. Она села.
— Джулия, — спросил Крейтон. — Ты уверена, что можешь играть?
— Я ценю вашу заботу. Вы очень добры.
Она смогла уловить, как ее дяди в нерешительности уступили ее желанию. И тогда она поняла, что нужно играть. Прекрасный фрагмент. Он без слов расскажет им все о матери.
Пальцы вспорхнули над клавишами, и живое начало шопеновского ноктюрна си бемоль минор хлынуло в комнату. Тихая сила и мягкость засверкали в музыке. Вскоре она перешла к средней части с ее красочными хроматическими нотами, великолепным языком, выражающим жизнелюбие и обаятельность Маргерит. Она ясно увидела мать, ее высоко поднятый подбородок, искрящиеся глаза и естественность, с которой та создавала вокруг себя атмосферу непринужденности.
Играя, Джулия могла слышать, как люди, тихо переговариваясь, собирались в кабинете. В финале она увидела смерть. Смерть матери. Ноты взмывали ввысь от страсти, скорби, любви и неукротимости человеческого духа. Ноктюрн превращал трагедию одновременно в смерть и рождение, в инь и ян, в полноту человеческого опыта. В жизнь.
Как только руки вновь застыли на коленях, она ощутила снизошедший на нее покой.
В кабинете стояла тишина. И вновь она почувствовала тепло солнца.
— Это было прекрасно, Джулия, — сказал Крейтон. — Очень красиво.
— Да, великолепно, — добавил Брайс.
Она повернула голову и сразу поняла, что комната полна людьми. Потрясенная, она на мгновение закрыла глаза. Как? Потом она поняла, что все эти люди собрались, пока она играла.
Мысль, что она начала терять остроту восприятия и не слышала, как люди входили в комнату, испугала ее. Она больше не могла позволить себе роскоши полностью уходить в музыку. Ей нужно найти убийцу матери, а это означало, что придется использовать любое свое умение. Всегда и всюду.
С момента пробуждения в Лондоне «Реквием» Моцарта звучал внутри нее, наполняя торжественной печалью каждую клеточку ее тела и болезненно напоминая о потере матери. В Джульярде она узнала, что «Реквием» играли в 1849 году на похоронах Шопена в Париже. Он скончался совсем молодым. Ее мать тоже погибла молодой.
Страстная музыка подняла ее дух, когда она выходила из лимузина в Арбор-Нолле. Здесь она надеялась найти то, что нанесло ей травму в вечер дебюта, выяснить причину своей слепоты, обрести зрение и привести убийцу матери к правосудию. Она подавляла постоянно появлявшееся желание самой убить эту женщину.
Столпившиеся вокруг члены семьи выражали сочувствие. В ее представлении все они — дяди, жены, дальние родственники — были красивым кланом. Сообщество энергичных и сильных людей с общим генетическим кодом и ощущением права на свое место в мире. Каждый из них был умным и вызывал интерес.
В то же время они могли быть эгоистичными и целеустремленными до жестокости. Но сейчас был момент, когда проявились их самые лучшие черты — осознание общей цели и истории, уверенность в том, что удар по одному является ударом по всем.
Все Редмонды собрались вместе ради нее, Джулии. Она была тронута.
— Я скорблю, — сказала одна из кузин. — Какая страшная потеря.
— Это ужасно, Джулия, — сказала другая кузина.
Один за другим они выражали свои соболезнования, пока ее вели в особняк с запахом холодного мрамора, старого дерева и ароматом печенья, доносившимся с кухни. И цветы. Она повсюду улавливала запах траурных букетов.
Джулия поблагодарила их и сказала в ответ, что тоже скорбит. Им хотелось знать подробности. Вспоминая историю убийства, она чувствовала, как злость, которую она с трудом сдерживала, вспыхивает вновь. Они также возмущались, их понимание на мгновение успокоило ее.
Подошел и представился священник. Хотя Джулия не была католичкой, ее мать принадлежала этой церкви. Комок подступил к горлу Джулии, когда он рассказывал ей о том, какой замечательной женщиной была Маргерит. Он пригласил в любое время заходить в церковь.
Жена Крейтона предложила ей поздний завтрак.
— Нет, не надо, — сказала Джулия. Она не могла есть. — Спасибо.
Она решила перейти сразу к делу.
— Вы помните вечер моего дебюта, Алексис?
— Я никогда не забуду его, дорогая, — мягко сказала Алексис и взяла Джулию за руку. — А почему ты спрашиваешь?
— Произошло ли тогда что-то необычное? Что-то, что могло бы вывести меня из равновесия?
Алексис Редмонд до сих пор говорила с легким южным акцентом, выдававшим ее происхождение из аристократических кругов Джорджии.
— Дорогая, это был великолепный вечер. Ты перед этим немножко волновалась, и потом зрители были слишком возбуждены, что было им на пользу... или тебе. Вот все, что я помню. Конечно, потом, когда мы все спали, погиб твой отец. Вплоть до этого момента вечер был очень успешным. — Она помолчала. — Думаешь, ты не выдержала, нервничая из-за зрителей? Конечно, ты дорого заплатила своей слепотой...
Разочарованная Джулия поблагодарила Алексис и направилась к своим двоюродным родственникам. Почему многие люди думают, что отсутствие физических травм должно было привести ее к смирению с недугом? Она продолжала спрашивать кузенов и кузин о вечере своего дебюта. Они вспоминали музыку и прием в Арбор-Нолле, но не могли добавить ничего нового. Некоторых этот вопрос смущал, вероятно, из-за того, что все происходило накануне смерти ее отца.
— Если я что-нибудь могу сделать, Джулия, прошу тебя, звони мне.
Это был ее кузен Мэтт. Она узнала его голос и вспомнила живого молодого человека аристократичной внешности, с ранней сединой на висках. Он был сыном Дэвида, юристом с Уолл-стрит и баллотировался в сенат США от Нью-Йорка. Мэтт пожал ей руку.
Она пробормотала слова благодарности.
Голос дяди Дэвида возник сбоку:
— Похоже, что место от Нью-Йорка уже у Мэтта в кармане, Джулия. У нас будет президент Крейтон и сенатор Мэтт. Неплохо для семьи, которая только что подалась в политику.
Он гордо захохотал. Конечно, эта семья уже давно оказывала влияние на политику штата и страны, но до сих пор делала это неофициально.
— Думаю, вас беспокоит нынешний сенатор, с которым Мэтту предстоит бороться. Он очень популярен... — сказала Джулия.
— И прекрасно сходит с дистанции, — засмеялся Дэвид. — Похоже, ему сделали предложение стать главным исполнительным директором большой фармацевтической компании в Сан-Диего. У него будет много-много привилегированных акций и контракт с огромным возмещением в случае отставки. Конечно, если он выиграет повторные выборы, такая сделка не состоится. Пытаясь решить эту дилемму, он так растерялся, что не смог провести убедительную выборную кампанию. Так что Мэтт выиграет без труда.
— Спасибо, папа. — Голос Мэтта завибрировал от удовольствия.
— Это все вы сделали. Дэвид? — спросила Джулия, хотя и знала ответ.
Семья всегда получала желаемое. Деньги — это еще не власть. Важным было то, чего они помогали добиться.
— Это все ваши связи?
Она услышала довольный ответ Дэвида:
— Недавно мы взяли на себя долг фармацевтической компании по очень выгодной для них процентной ставке. Администрация была рада выслушать мое предложение о новом исполнительном директоре, особенно с учетом компетентности сенатора.
Но Джулия знала — у Дэвида была еще масса вариантов, для того чтобы выманить сенатора подачкой, на случай если бы тот оказался «не компетентен» для фармацевтической должности. Ее всегда ошеломляло циничное использование Редмондами своей власти, но для семьи это было обычное дело.
К ним присоединился дядя Крейтон. В его голосе звучала доброта и забота.
— Ты, должно быть, устала, Джулия. Пошли в рабочий кабинет, там тихо. Нам нужно поговорить о будущем. Дэвид, хочешь с нами? Брайс уже ждет.
Он взял ее под руку и повел к дому.
В дверях Джулия остановилась. Она смогла ощутить знакомый прямоугольник света справа от себя, который подсказал ей, где она находится. Импульсивно она выпустила руку Крейтона:
— Я сама.
Подобно тому, как сталь притягивает магнит, ее влек большой «Стейнвей». Может быть, произойдет чудо...
Но нет. Мрак не рассеялся, а его покров стал болезненным. На мгновение она испугалась, что это навсегда. Подавив разочарование, она сосредоточилась на рояле. В семье больше никто не играл, но управляющий следил за тем, чтобы его регулярно настраивали.
Колено коснулось стула. Она села.
— Джулия, — спросил Крейтон. — Ты уверена, что можешь играть?
— Я ценю вашу заботу. Вы очень добры.
Она смогла уловить, как ее дяди в нерешительности уступили ее желанию. И тогда она поняла, что нужно играть. Прекрасный фрагмент. Он без слов расскажет им все о матери.
Пальцы вспорхнули над клавишами, и живое начало шопеновского ноктюрна си бемоль минор хлынуло в комнату. Тихая сила и мягкость засверкали в музыке. Вскоре она перешла к средней части с ее красочными хроматическими нотами, великолепным языком, выражающим жизнелюбие и обаятельность Маргерит. Она ясно увидела мать, ее высоко поднятый подбородок, искрящиеся глаза и естественность, с которой та создавала вокруг себя атмосферу непринужденности.
Играя, Джулия могла слышать, как люди, тихо переговариваясь, собирались в кабинете. В финале она увидела смерть. Смерть матери. Ноты взмывали ввысь от страсти, скорби, любви и неукротимости человеческого духа. Ноктюрн превращал трагедию одновременно в смерть и рождение, в инь и ян, в полноту человеческого опыта. В жизнь.
Как только руки вновь застыли на коленях, она ощутила снизошедший на нее покой.
В кабинете стояла тишина. И вновь она почувствовала тепло солнца.
— Это было прекрасно, Джулия, — сказал Крейтон. — Очень красиво.
— Да, великолепно, — добавил Брайс.
Она повернула голову и сразу поняла, что комната полна людьми. Потрясенная, она на мгновение закрыла глаза. Как? Потом она поняла, что все эти люди собрались, пока она играла.
Мысль, что она начала терять остроту восприятия и не слышала, как люди входили в комнату, испугала ее. Она больше не могла позволить себе роскоши полностью уходить в музыку. Ей нужно найти убийцу матери, а это означало, что придется использовать любое свое умение. Всегда и всюду.