Линн Джонатан. Да, господин министр

   Я снова спросил его, соответствуют ли действительности приведенные в журнале факты.
   И вновь получил уклончивый ответ:
   – По-моему, не стоит принимать это так близко к сердцу, господин министр.
   Его сочувственный тон привел меня в ярость. Я заявил, что рассматриваю данный пасквиль, как возмутительное, недопустимое вмешательство в мою частную жизнь. И если он не находит в этом ничего предосудительного, то я другого мнения. Шутка сказать – за мной, свободным гражданином, более того, членом парламента, была установлена тотальная слежка! Сознает ли он, что это нарушение всех демократических устоев и противоречит европейской Конвенции по правам человека?
   На Хамфри мои слова, казалось, не произвели никакого впечатления.
   – Негласное наблюдение, – невозмутимо констатировал он, – является незаменимым оружием в борьбе против организованной преступности.
   Невероятно! Неужели это может служить оправданием для установки подслушивающих устройств у меня, политического деятеля?
   – Хамфри, вы что, политиков тоже причисляете к организованному преступному миру?
   – Хм… И к неорганизованному тоже, – отшутился он, но, поглядев на меня, понял, что переборщил, – Если серьезно, господин министр…
   Я резко оборвал его, напомнив об одном факте моей биографии.
   – Будучи редактором журнала «Реформ», я написал передовицу, в которой резко осудил подобное вмешательство в частную жизнь свободных граждан. К тому же я был инициатором общенациональной петиции, требовавшей запретить чиновникам совать нос в чужие дела. И что я узнаю теперь – заметьте, не от вас, а от «Прайвит аи»? Оказывается, ответственность за технические аспекты этой порочной практики несу именно я!
   Сэр Хамфри ограничился кивком.
   – Почему же вы не информировали меня об этом? (Мой извечный вопрос.)
   – А вы не спрашивали. (Его извечный ответ.)
   – Что ж, да здравствует свободная пресса! Слава богу, в нашей стране нашелся один смелый и честный журнал!
   Бернард принялся было лепетать, что, дескать, пять минут назад я говорил совсем другое. Посоветовал ему (в довольно резкой форме) оттачивать политическое чутье. Надо уметь гибко реагировать на малейшие изменения в ситуации.
   Надеюсь, он меня понял.
   – Теперь предстоит выяснить еще один важный момент – о магнитофонных записях и/или стенограммах моих подслушанных разговоров. Где они?
   – Очевидно, их приложили к отчетам, – беззаботно, будто дело выеденного яйца не стоит, сообщил Хамфри.
   – И у кого эти отчеты?
   – Видимо, их получает… получал министр внутренних дел, – почти без запинки ответил сэр Хамфри.
   – Получает?! – взвился я. – Вы хотите сказать, это продолжается и поныне?
   – Нет-нет, господин министр, лично вы можете быть спокойны. Теперь ему направляют отчеты о деятельности членов оппозиции.
   Слабое утешение.
   – Хорошо. Ну а кто готовит эти отчеты для министра внутренних дел?
   Он пожал плечами.
   – Полагаю, МИ-5^[59].
   – Меня поражает ваше спокойствие, Хамфри.
   Он снисходительно, с чувством собственного превосходства усмехнулся. Этот самодовольный… (Дальнейшее опускается из соображений чистоты языка. – Ред.)
   Я, в отличие от своего постоянного заместителя, не мог оставаться спокойным. Категорически, не стесняясь в выражениях, я осудил позорную практику слежки и подслушивания.
   – Это чудовищно! Честный британский гражданин, а в случае со мной – заслуженный британский гражданин, отдает всего себя родине и ее народу, а какие-то бездарные, безликие чинуши подслушивают каждое его слово! Все его звонки! Ссоры с женой! Скандалы с дочерью! Его деловые переговоры с собственным банкиром! (Не слишком ли много я себе позволяю? А вдруг мой кабинет прослушивается?) И дело совсем не в том, что я стыжусь какой-либо страницы своего прошлого: моя жизнь – открытая книга!
   – Конечно, конечно! – в один голос подтвердили Хамфри и Бернард.
   – Дело в принципе!
   Я замолчал и испытующе поглядел на Хамфри – его ход. Что-то ведь он должен ответить? Однако ни объяснений, ни тем более оправданий не последовало.
   Сэр Хамфри просто сидел, чуть склонив голову набок, словно психоаналитик, который сочувственно и понимающе выслушивает бредовые жалобы очередного пациента-неврастеника.
   Пауза несколько затянулась. Очевидно, мой постоянный заместитель и не догадывается, что я жду ответа.
   – Так в чем же дело?
   Сэр Хамфри встрепенулся и устремил на меня недоумевающий взор.
   – Простите, господин министр, вы имеете в виду слежку или себя?
   – И то и другое.
   – В любом случае, господин министр, ответ один и тот же.
   Я даже затрясся от возмущения.
   – Тогда зачем вы делаете это разграничение?
   Последовала новая долгая пауза.
   (Сэр Хамфри явно не желал рисковать, отвечая на вопрос, который Хэкер не задавал. – Ред.)
   Затем он все-таки снизошел до объяснения.
   – Но ведь это очевидно, господин министр, – произнес он свою излюбленную фразу. – Еще до выборов прошел слух, что вас, возможно, назначат министром обороны. В связи с этим необходимо было успокоить МИ-5, документально доказав, что безопасности страны ничто не грозит…
   – Однако при этом вторглись в мою частную жизнь! – не унимался я.
   Сэр Хамфри улыбнулся самой обаятельной из своих улыбок.
   – Это все-таки лучше, чем вторжение в нашу страну, господин министр.
   Веский аргумент, ничего не скажешь.
   У меня почему-то было такое чувство, что Хамфри никогда не случалось бывать в подобных ситуациях. Поэтому вряд ли ему когда приходило в голову, что подлинная демократия означает уважение чувств и прав каждой отдельной личности – именно это в первую очередь отличает ее от диктатуры!
   – Хамфри, – спросил я, – а вы когда-нибудь находились под наблюдением?
   – Я? – Он был потрясен.
   – Да-да, вы. Вы, Хамфри.
   На его лице появилось обиженное выражение.
   – Я – государственный служащий! – надменно произнес он, как будто это говорило само за себя.
   – Так же, как Бэрджес, Маклин и Филби^[60], – заметил я. Мое сравнение ему явно не понравилось и даже несколько выбило из колеи, однако он тут же нашел контраргумент.
   – Но они никогда не были постоянными заместителями! Чтобы стать постоянным заместителем, человек должен жизнью доказать свою надежность, стойкость и честность. В результате жесточайшего естественного отбора эта должность достается самым высоконравственным, самым благородным и самым сдержанным государственным служащим.
   Слово «сдержанным» он произнес с особым выражением, тем самым открыто подтверждая пристрастие Уайтхолла ко всякого рода секретности. А еще я отметил, что моделью для идеального портрета постоянного заместителя, очевидно, служил он сам.
   Однако, даже если предположить, что постоянные заместители вне подозрений, непонятно, почему Хамфри так уверен, что никогда не попадал под наблюдение? Ведь не всегда же он был постоянным заместителем!
   Ну раз уж сэр Хамфри столь красноречиво охарактеризовал постоянных заместителей, не худо бы услышать его мнение и о министрах. Услышал я, в общем, то, что и ожидал:
   – Министры, как правило, обладают рядом ценнейших качеств, в том числе… э-э… способностью к быстрой интеллектуальной адаптации и… э-э… высокой моральной гибкостью.
   Я потребовал разъяснений.
   – Короче говоря, министрам нельзя доверять, – нагло заявил он и, на мой взгляд, без всякой нужды добавил: – Я говорю вполне откровенно. (Я бы назвал это возмутительной дерзостью!) Я не хочу сказать, что нельзя доверять лично вам, господин министр. Вам, конечно, можно. Но в общем, согласитесь, назначение министров, в отличие от государственных служащих, всегда несет в себе элемент случайности, нередко целиком и полностью зависит от прихоти премьер-министра, который раздает портфели либо в награду за услуги… э-э… сомнительного характера, либо чтобы оттереть действительно достойного человека, вероятного конкурента – нет-нет, конечно же, не вас, господин министр. Вам, безусловно, доверять можно. Почти что как государственному служащему.
   (По всей вероятности, сэр Хамфри хотел сделать своему министру в известном смысле редкий комплимент. И Хэкер, не разглядев за этой щедростью очередного этапа своего «приручения», к сожалению, попался на удочку. – Ред.)
   Последние слова сэра Хамфри, не скрою, были мне приятны, и я позволил ему продолжать.
   – Господин министр, положа руку на сердце, можете вы поручиться хоть за одного из своих коллег по кабинету, можете гарантировать, что уж тут-то ни в коем случае не будет утечки секретной информации?
   Естественно, я не мог честно ответить на его вопрос, не проявив определенной нелояльности по отношению к своим коллегам по кабинету.
   – А за лидеров оппозиции? – не дожидаясь ответа, осведомился он.
   – Ну, этим вообще доверять нельзя! – не задумываясь, воскликнул я.
   – Безусловно, – подтвердил сэр Хамфри и с довольной улыбкой объявил мне мат: – Так вот, господин министр, в то время вы были одним из лидеров оппозиции!
   С моим постоянным заместителем трудно спорить. Однако для него главное – победить в споре, а для меня – сделать правильный вывод.
   Поэтому я прервал нашу дискуссию и вынес свое решение: немедленно прекратить практику негласного наблюдения. Это дело принципа!
   Он возразил, что такие решения чаще всего не входят в нашу компетенцию – это прерогатива министерства внутренних дел.
   Ну и что? Меня вопрос о прерогативах меньше всего беспокоит. Я знаю, что просто обязан помешать дальнейшему распространению злокачественной опухоли. Раз уж я отвечаю за подслушивающую аппаратуру, почему бы мне заодно не взять на себя ответственность и за создание надежного защитного механизма от злоупотребления ею (разумеется, до того, как эта аппаратура будет пущена в ход).
   – Господин министр, следует ли понимать вас в том смысле, что, прежде чем «поставить кого-либо на контроль», у него или у нее необходимо испросить письменное согласие? – не без сарказма заметил Хамфри.
   Отвечать ему в том же тоне я счел ниже своего достоинства, поэтому мягко, но решительно возразил:
   – Нет, я предлагаю создать специальную комиссию из представителей обеих палат под председательством лорда-судьи, и пусть она принимает решение в каждом конкретном случае. Причем санкция на подслушивание должна подтверждаться комиссией – и только ею – не реже, чем каждые две недели.
   После чего я потребовал, чтобы он незамедлительно «запустил машину в действие».
   Сэр Хамфри больше спорить не стал, но попрощался со мной весьма прохладно.
   Сегодня у меня плодотворный день. Сразу же после ухода Хамфри дал указание Бернарду подготовить и разослать соответствующую информацию всем членам кабинета. А еще мне в голову пришла любопытная идея «организовать» запрос министру внутренних дел от какого-нибудь заднескамеечника. Что-то вроде: «Может ли господин министр заверить палату, что ни один из членов нынешнего кабинета Ее Величества никогда не подвергался негласному наблюдению?» Это собьет с них спесь и придаст делу необходимую огласку. Еще посмотрим, замыкается ли все на министерстве внутренних дел. Я лично сомневаюсь.
   И наконец, я попросил Бернарда условиться о встрече с Уолтером Фаулером из «Экспресс» в неофициальной обстановке, скажем, в баре «У Энни» (один из тринадцати баров Вестминстерского дворца. – Ред.) ближе к концу недели.
   – С какой целью? – поинтересовался Бернард, приготовив блокнот.
   – Первый закон политической «несдержанности» гласит: «Прежде чем проговориться, выпей», – назидательно ответил я.
   (Уолтер Фаулер был парламентским корреспондентом «Экспресс». А это означало, что он являлся либо ведущим политическим обозревателем, либо даже шефом отдела политических новостей этой популярной тогда газеты и, соответственно, имел доступ в парламентское лобби – это уникальное порождение британской системы власти, к тому же прекрасно зарекомендовавшее себя во всех демократиях западного мира, как наиболее эффективное средство «приручения» и «обуздания» свободной прессы. Когда пресса желает быть свободной, на нее очень трудно накинуть узду, но если она сама изъявляет готовность пожертвовать свободой – нет ничего проще.
   В 80-х годах в Англии насчитывалось 150 корреспондентов, вхожих в лобби и, соответственно, пользовавшихся привилегией общения с депутатами обеих палат и членами кабинета. Разумеется, им разрешалось далеко не все. В частности, они не имели права садиться на обитые кожей скамьи в палате общин и предавать огласке все, что удавалось подслушать или увидеть, например, как один депутат ударил другого.
   Вы спросите: «А кто определил, что можно, а что нельзя делать? Кто ввел все эти ограничения?» Ответ: сами парламентские корреспонденты!
   В качестве платы за доступ к министрам и членам парламента они подвергли себя удивительной по сути и замысловатой по форме самоцензуре.
   Ежедневно на Даунинг-стрит, 10 пресс-секретарь премьер-министра проводил брифинг для вхожих в лобби, а еженедельно аналогичные брифинги устраивали в парламенте лидер палаты общин и лидер оппозиции. Разумеется, с условием, что полученная информация будет использована «без ссылок на источники».
   По признанию самих парламентских корреспондентов, в обмен на добровольную самоцензуру они получили уникальную возможность детально знакомиться с планами правительства и их обоснованиями. Профессиональные политики буквально обожали систему лобби, поскольку могли, ничем не рискуя, допускать утечку любой устаревшей чепухи, которая, как правило, заглатывалась целиком и без остатка. Получая информацию конфиденциально, газетчики были искренне убеждены в ее абсолютной правдивости.
   Как показывает ретроспективный анализ, лобби – лишь единичный пример методов борьбы британского истэблишмента с опасными критиканами и инакомыслящими: блестящее решение проблемы – задушить их в собственных объятиях.
   Лобби, безусловно, отучило парламентских корреспондентов от активного поиска материалов, поскольку единственное, что для этого требовалось, – сидеть в баре «У Энни» и ждать очередной утечки от великих мира сего.
   И наконец, несколько слов об утечках, как таковых. Из-за отсутствия открытого доступа к информации, она просачивалась в Уайтхолле изо всех дыр. Иного способа заставить «колеса крутиться» просто не существовало.
   Но, с другой стороны, все единодушны в том, что утечка – это «недостойный ход», «нечестная игра», «запрещенный удар» и тому подобное. Ведь политическая сдержанность в Уайтхолле ценится превыше всего. Даже выше надежности. А точнее говоря, сдержанность можно считать главным показателем надежности!
   В случае обнаружения очередной утечки Уайтхолл буквально содрогается от негодующих воплей и премьер-министр немедленно создает комиссию по расследованию. Хотя результаты таких расследований крайне редко становятся достоянием гласности – ведь чаще всего источником утечек является сам Номер Десять – эвфемизм, – а в области бюджетной политики – Номер Одиннадцать – еще один эвфемизм – резиденция министерства финансов. – Ред.)

30 марта

   Сегодня в конце дня я встретился с Уолтером Фаулером, как и было условлено, в баре «У Энни» и в ходе беседы «проговорился» о своем намерении положить конец незаконной практике слежки за согражданами.
   Уолтер был настроен скептически. Он отметил благородство моих побуждений, однако выразил сомнение, что мне удастся претворить их в жизнь. Недоверие лишь укрепило мою решимость бороться до конца. «Со временем мы доберемся и до министерства внутренних дел», – пообещал я. А затем поинтересовался, представляет ли это интерес для серьезной прессы. (В том, что представляет, я, конечно, не сомневался, но журналисты – особенно парламентские корреспонденты – обожают, когда их просят высказать свое мнение.)
   – Пожалуй, – подтвердил Уолтер. – Можно будет сделать достаточно громкую статью: «МИНИСТР БОРЕТСЯ ПРОТИВ СЛЕЖКИ ЗА СОГРАЖДАНАМИ!» Да, в этом что-то есть.
   Он шумно выдохнул и залпом осушил кружку пива. Я спросил, где ее поместят. «Скорее всего, в разделе внутренней хроники», – последовал ответ. Я был слегка разочарован.
   – Не на первой полосе?
   – М-м… – с сомнением протянул он, – вот если бы мы могли пустить ее под заголовком «МИНИСТР РАЗОБЛАЧАЕТ!…»
   Я категорически отмел этот вариант.
   – Ну а откуда в таком случае ко мне попала информация? – недоуменно пожал плечами Уолтер. – Полагаю, было бы попросту нелепо ссылаться на «официальные источники» или на «представителя правительства»?
   – Верно, – согласился я.
   Несколько минут мы молча перебирали в уме варианты.
   – Может, «источники, близкие к МАДу»? – предположил Уолтер.
   – Не годится, – отверг я. – Все тут же поймут, что вы узнали это от меня. Послушайте, а вам не подойдет что-нибудь вроде «В Вестминстере ходят слухи…»?
   – Слабовато. – Уолтер покачал головой и снова с шумом выдохнул. Как старый аккордеон.
   Затем своими пухлыми, словно сардельки, пальцами с черной каймой под ногтями вытащил из громадного кармана чудовищных размеров трубку и набил ее дешевым табаком.
   – Ну а если просто «из неофициальных источников»? – предложил я, раньше чем меня окутали первые клубы удушливого дыма.
   – Не пройдет. Нельзя же пользоваться ими трижды в течение одной недели, – отозвался Уолтер и с видимым удовольствием принялся отравлять никотином «мозговой центр» Лондона.
   Действительно, на этой неделе он уже дважды ссылался на «неофициальные источники», я это заметил.
   – Кабинет течет, как дырявое решето, вы не находите, Уолтер?
   Он кивнул и подсыпал табаку в темное жерло своей трубки.
   – Да… а кстати, не приписать ли это «видному представителю решета»? – Поймав мой взгляд, он тут же поправился: – Э-э… кабинета.
   Я многозначительно промолчал. Тогда он, как бы размышляя вслух, заметил:
   – В принципе вас, конечно, можно было бы сделать «информированным источником»…
   Действительно, а почему бы нет? Неплохая мысль. Ведь я вот уже несколько недель не был информированным источником.
   – Отлично, Уолтер! Считайте меня информированным источником.
   Уолтер неожиданно захихикал.
   – Ладно, но вообще-то это очень смешно.
   – Что? – не понял я.
   – Называть «информированным источником» человека, чьим постоянным заместителем является сэр Хамфри Эплби.
   Он ощерил в ухмылке свои желтые зубы. Я не стал улыбаться в ответ – просто показал зубы и все.

31 марта

   Сегодня в Лондон приехала Энни, и я ей рассказал, что мы находились под негласным наблюдением. Честно говоря, я ожидал вспышки гнева. К моему удивлению, она отнеслась к новости довольно спокойно, чтобы не сказать – равнодушно.
   Я начал говорить о чудовищном произволе, допущенном по отношению к нам.
   – Каждое слово по телефону, каждая фраза друг другу – все, буквально все записывалось на пленку, прослушивалось, вносилось в досье… Это же унизительно!
   – Да, конечно, – задумчиво произнесла она. – В том, что кому-то из МИ-5 стало известно, насколько скучна и однообразна наша жизнь, есть действительно что-то унизительное.
   – Что?…
   – Теперь все будут знать… вернее, уже знают: дома ты говоришь то же, что и на работе, – о валовом национальном продукте, о необходимости субсидировать государственный сектор, о повестке предстоящей партийной конференции…
   Я объяснил ей, что имел в виду совсем другое. Сам факт подслушивания наших семейных разговоров.
   – Вот как? Я об этом и не подумала… «Ключи от машины у тебя?…» – «Нет, я думала, они у тебя…» – «Да нет же, я отдал их тебе…» О господи, это точно приведет к падению правительства!
   Я начал сердиться.
   – Энни, ты слишком легкомысленно к этому относишься.
   – Ты так считаешь?
   – Неужели тебе до сих пор не ясно? Они вторглись в нашу личную жизнь! Ведь они… они, возможно, прослушивали наши разговоры… даже в постели!
   – Ну и что из этого? – спросила она с притворным удивлением. – У тебя что, храп шифрованный?
   Кажется, она на что-то намекает. Не далее, как на прошлой неделе она уже поставила меня в неловкое положение своим интервью какому-то женскому журналу. На вопрос, не сотрясается ли мир, когда она ложится со мной в постель, Энни ответила: «Нет, и даже кровать не сотрясается».
   По-моему, это начало семейной кампании против меня.
   Я не ошибся, так как ровно через минуту она сказала:
   – Послушай, Джим, скоро пасха. Почему бы нам не устроить себе небольшие каникулы… Денька на два-три? Помнишь, как бывало?
   Вначале подумал, что вряд ли смогу, а потом: «Почему бы и нет?» И не нашел против этого довода никаких возражений. В конце концов, государственным деятелям тоже нужно отдыхать!
   – Давай съездим в Кингсбери-даун, – предложила она.
   – Отлично! Где это?
   Она с удивлением посмотрела на меня.
   – Как где? Там, где мы провели свой медовый месяц, дорогой.
   Странно, название начисто стерлось в памяти. Я попытался представить себе, как выглядит то местечко.
   – Там ты мне впервые объяснил закон о воздействии темпов оборота на чистую прибыль… Помнишь?
   – Ну конечно же! Теперь я все вспомнил.
   Энни наклонилась к настольной лампе.
   – Записали, ребята? – пробормотала она, выключая свет.
 
   (На следующий день случилось нечто из ряда вон выходящее. Спецслужба^[61] проинформировала сэра Хамфри Эплби и Бернарда, что ею был обнаружен список лиц, приговоренных террористами к смерти, и Джеймс Хэкер в их числе.
   По имеющимся данным, список был составлен известной террористической группой, называвшей себя «Всемирная армия освобождения». – Ред.)

Вспоминает сэр Бернард Вули:

   «Мы и представить себе не могли, что кому-то придет в голову покушаться на жизнь нашего министра – он ведь абсолютно никому не мешал.
   И тем не менее мы с сэром Хамфри Эплби пришли к единодушному решению: мы не имеем права рисковать жизнью министра, поэтому необходимо срочно принять надлежащие меры безопасности».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

2 апреля

   Сегодня утром Бернард, встретив меня в министерстве, принялся кудахтать, словно наседка, заботливо расспрашивая о моем самочувствии.
   – Хуже некуда, – буркнул я, полагая, что его интерес вызван моим опозданием на работу. – До утра не мог заснуть.
   – Их работа… – трагически прошептал Бернард сэру Хамфри. Тогда я не понял этой загадочной фразы, но теперь… теперь считаю ее верхом бестактности.
   А ведь в целом настроение у меня было превосходное. Утечка сработала, и в «Экспресс» уже появилась статья «от нашего парламентского корреспондента» под заголовком «ХЭКЕР ТВЕРДО НАМЕРЕН ПОЛОЖИТЬ КОНЕЦ ПРОСЛУШИВАНИЮ ТЕЛЕФОНОВ!» Как мы и договорились, Уолтер сослался на «информированный источник».
   Не обращаясь ни к кому в отдельности, но вопросительно взглянув на меня, сэр Хамфри поинтересовался, откуда у них эта информация. Естественно, я и не подумал признаваться.
   (В те времена у чиновников Уайтхолла было популярно изречение: «Сверху дает течь лишь корабль государственной власти». – Ред.)
   – Как бы там ни было, – заявил я, – эта утечка еще больше укрепляет мою решимость довести дело до конца.
   Хамфри спросил, хорошо ли я подумал о возможных последствиях. (На языке Уайтхолла это означает: «Понимаете ли вы, что мелете вздор?» – Ред.) В данном случае, как вскоре выяснилось, о последствиях я и не подумал.
   – Граждане свободной страны имеют право на личную жизнь. Абсолютное право! – ответил я.
   И как мне пришло в голову сказать такое?! Но тогда я еще не знал – ведь эти негодяи просто не сочли нужным своевременно поставить меня в известность!
   – Ну а предположим, МИ-5 имеет основание подозревать, что некоторые из этих «свободных граждан» намерены совершить политическое убийство, скажем… э-э… министра Ее Величества? – предположил Хамфри.
   И тут меня понесло. Я произнес высокопарную речь о свободе британских граждан, о том, что она несравненно важнее, чем жизнь отдельных министров.
   – Свободу ничем не заменишь, – изрек я, – тогда как министров можно и заменить. Государственные деятели должны свыкнуться с мыслью о возможности стать мишенью для всякого рода безумцев и фанатиков. Долг любого министра Ее Величества – не думая о собственной шкуре, грудью встретить грозящую опасность, не искать трусливо убежища за потайными микрофонами и прочими чудовищными атрибутами полицейского государства, а встать и гордо бросить им вызов: «Вот он я, делайте свое черное дело!»
   О боже, почему ты не укоротил мой длинный, глупый язык?!
   Сэр Хамфри многозначительно взглянул на Бернарда. Он явно порывался что-то объяснить, но я дал ему понять, что не желаю слушать никаких возражений.