Страница:
10
Раздача наград
23 апреля
Сегодняшнее совещание с руководителями различных подразделений министерства оставило у меня неприятное впечатление.На все мои вопросы, принимаются ли какие-нибудь меры по экономии средств при эксплуатации служебных помещений, закупке конторского оборудования, управлении лесопарками и заповедниками, а также при расчете бюджета на образование, они, как всегда, уклончиво или лицемерно-извиняющимся тоном отвечали что-то вроде: «Нет, господин министр», «Боюсь, что нет, господин министр», «Не представляется возможным, господин министр», «Мы делали все, что могли, господин министр, но увы…» – и так далее, и тому подобное.
Размышляя вслух, я заметил, что теперь, по крайней мере, университеты будут обходиться нам дешевле, поскольку иностранные студенты должны будут полностью оплачивать свое обучение у нас.
– Если только вы не согласитесь пойти на уступки, – перебил меня чей-то голос.
Из них никто не идет на уступки, подумал я, с какой стати это делать мне?
– Поскольку на данный момент иных реальных мер экономии, судя по всему, не существует, – подчеркнул я, – нам ничего не остается, как довести до логического завершения хотя бы эту.
Сразу же после совещания Бернард напомнил мне, что секретарь по наградным делам интересуется, утвердил ли я список лиц, рекомендованных МАДом к награждению.
Странно. Бернард напоминает мне об этом вот уже восьмой раз. Не без сарказма спросил его, неужели у нашего министерства нет более важных дел.
Очевидно, не заметив в моих словах насмешки, Бернард ответил, что для тех, кто внесен в наградной список, важнее сейчас нет ничего на свете.
– Они обрывают мне телефон! – с пафосом заявил он. – Некоторые от волнения уже ночами не спят.
От волнения? Почему? Разве все это не простая формальность?
– Ведь министры никогда не налагают вето на награды, не так ли, Бернард?
– Практически никогда. Но теоретически это не исключено, потому их так и беспокоит задержка.
Я вдруг вспомнил: ведь Бернард сказал, что они знали о своем выдвижении. Откуда? Список идет под грифом «Строго секретно». Он загадочно улыбнулся и покачал головой.
– Ах, господин министр!…
Я устыдился собственной наивности. И все же в голове не укладывалось, как можно тратить столько нервной энергии на какие-то там награды! Если бы они хоть часть ее употребили на сокращение расходов!…
– Как вы думаете, Бернард, нельзя ли заставить наших руководителей добиваться экономии с той же страстью, с какой они добиваются ордена Британской империи, ордена Бани и тому подобной мишуры?
В глазах моего личного секретаря мелькнул лукавый огонек, какого я у него прежде не замечал.
– Э-э… в общем, у меня имеются кое-какие соображения, но…
– Какие же?
– Нет-нет, пожалуй, лучше не…
– Что значит «лучше не»?
– Пустяки, господин министр.
«Лучше не…», «пустяки» – меня это заинтриговало. Что у него на уме?
– Ну ладно, Бернард, хватит играть в прятки, выкладывайте.
Ничего он, конечно, не выложил. Зато принялся долго, витиевато излагать: дескать, это не его компетенция, и он никогда бы не осмелился предлагать мне такое, поскольку не считает для себя возможным давать мне рекомендации. Хотя, с другой стороны… если бы я отказался утверждать награды тем руководителям министерства, которые не обеспечивают ежегодного сокращения своих бюджетных расходов, скажем, на пять процентов…
– Бернард!
Он тут же спрятал голову под крыло.
– Простите, ради бога, простите, господин министр. Я знал, что мне не следовало…
– Вы меня не так поняли, – поспешил я его успокоить. (У Бернарда иногда появляются интересные мысли, но ему не хватает уверенности в себе. Его надо время от времени подбадривать.) – Прекрасная мысль!
Идея действительно хоть куда. Неужели я нашел наконец управу на государственных служащих? Министр не может остановить рост их заработной платы, не может повлиять на их продвижение по служебной лестнице, не пишет на них характеристик. Иными словами, министр не обладает, по существу, никакой дисциплинарной властью. Но Бернард прав, тысячу раз прав: я могу лишить их наград! Это просто здорово!
Я искренне поздравил его и, не жалея слов, выразил свою благодарность.
– Да за что же, господин министр, – скромно отозвался он. – Вы сами до этого додумались.
– Нет, Бернард, идея полностью принадлежит вам.
– Нет, вам, – со значением произнес он. – Прошу вас!
Тут я понял его намек и, улыбаясь, кивнул.
А у него на лице мелькнуло беспокойство.
(Несколько дней спустя сэр Хамфри Эплби получил приглашение на званый обед в свою alma mater – Бейли-колледж, Оксфорд. Свои впечатления он, как всегда, подробно изложил в дневнике. – Ред.)
«…Присутствовал в Бейли на великолепном обеде, после которого в непринужденной обстановке за бокалом вина побеседовал с мастером[64] и казначеем. Они серьезно обеспокоены предстоящими бюджетными сокращениями. Сэр Уильям (сэр Уильям Гатри – мастер Бейли-колледжа. – Ред.) выглядел неважно даже после своего любимого портвейна. Лицо красное, весь седой, хотя взгляд умных голубых глаз по-прежнему полон живости и проницательности. В целом вид весьма патриотичный. А вот над Кристофером (Кристофер Венебл – казначей Бейли-колледжа. – Ред.) время, похоже, совсем не властно. Все такой же подтянутый офицер ВВС, с уверенными движениями и четкой манерой речи – каким он был много лет назад, до того, как попал в Оксфорд.(Собственно говоря, количество студентов в Оксфорде ограничено фондом университетских стипендий. Скорее всего, Бейли мог бы увеличить число студентов-англичан, только забрав их «места» из других колледжей, но те никогда бы на это не согласились, поскольку тогда сами оказались бы в трудном положении.
«Я чувствую, что очень постарел», – сказал мастер, когда я справился о его самочувствии. И, улыбнувшись, добавил: «Я – уже аномалия, которая скоро превратится в анахронизм. Несправедливо, верно? Но мы еще повоюем».
Старик не теряет остроумия!
Гатри и Венебл прежде всего сообщили мне о своем намерении продать запасы «фонсеки» урожая 1927 года (этот великолепный марочный портвейн мы и пили). У них осталось еще две бочки, и, по словам казначея, за них можно выручить хорошие деньги. Я был озадачен: никак не мог уловить, к чему они клонят. (Кстати, превосходная тактика – привести собеседника в недоумение.) Затем они объяснили, что, продав все картины, вино и серебро, они смогли бы полностью выкупить отданные под залог новые здания колледжа.
Они считают (или хотят мне внушить), что Бейли-колледж на грани банкротства.
Постепенно картина прояснилась. Их финансовые страхи вызваны намерением правительства взимать полную плату за обучение с иностранных студентов, процент которых в Бейли традиционно очень высок.
Казначей уверяет, что требовать с иностранных студентов четыре тысячи в год просто бессмысленно: вряд ли кто заплатит.
А он-то где только не побывал! Исколесил всю Америку, «выколачивая» фонды и «продавая» (его собственное определение) идею о бесценности оксфордского образования для обитателей Подунка (штат Индиана) и Седар-Рэпидса (штат Айова).
А конкуренция! Жесточайшая, беспощадная конкуренция! Создается впечатление, будто Африка кишмя кишит британскими профессорами, которые буквально из кожи вон лезут, чтобы прочитать туземцам лекции по социологии. Равно как и Индия. Или Ближний Восток.
Я предложил им сделать то, что мне представлялось очевидным, то есть на освободившиеся места взять англичан.
Однако предложение мое было встречено более чем прохладно. «Не самая удачная шутка, Хамфри», – неодобрительно заметил мастер.
Впрочем, он тут же объяснил мне, почему «своих» студентов следует избегать любой ценой. («Все, кто угодно, только не свои»!)
Дело в том, что за каждого англичанина Бейли получает от казначейства всего 500 фунтов в год.
Таким образом, вместо пятидесяти иностранцев ему придется зачислить четыреста граждан Соединенного Королевства. Соответственно количество студентов возрастет в четыре раза, а соотношение «преподаватель – студент» изменится от одного к десяти до одного к тридцати четырем.
Что ж, тревога мастера и казначея мне понятна. Решение правительства может означать конец цивилизации (как мы ее себе представляем) и почти наверняка конец Бейли (как мы его себе представляем). В нем появятся общежития! Аудитории! Его будет невозможно отличить от Уормвуд-Скрабз[65] или от Сассексского университета[66]!
И изменить это, то есть вернуть все на круги своя, во власти только моего министра – Хэкера, поскольку – как это я сразу не сообразил! – претворять в жизнь решение, принятое министерством образования и науки, надлежит именно нашему министерству.
Хотя ответственность за осуществление упомянутых мер возлагалась на сэра Хамфри и Джеймса Хэкера, весьма примечательно, что министерство образования и науки даже не подумало поставить в известность о своем намерении другие заинтересованные ведомства, такие как МИДДС, министерство здравоохранения и социального обеспечения или, на худой конец, министерство административных дел. – Ред.)
Надо доказать Хэкеру особое, уникальное значение Бейли, решил я. Почему бы, скажем, не пригласить его сюда на званый обед? Здесь будет легче ему все растолковать.(Поскольку данный эпизод из жизни Хэкера в основном связан с наградами – заслуженными или незаслуженными, распределяемыми по достоинству или по знакомству, – мы сочли целесообразным ознакомить читателей с титулами, наградами и почетными званиями, обладателями коих являются главные герои нашего повествования.
Я уехал из Оксфорда, окончательно убедившись в необходимости любой ценой добиться признания особого статуса Бейли ввиду исключительной деятельности, проводящейся в его стенах».
Сэр Уильям Гагры – кавалер ордена «За услуги», член Королевского общества, доктор философии, кавалер ордена «Военный крест», магистр искусств (Оксфорд).
Кристофер Венебл (капитан ВВС в отставке) – кавалер ордена «За боевые заслуги», магистр искусств.
Сэр Хамфри Эплби – кавалер ордена Бани II степени, кавалер ордена Королевы Виктории IV степени, магистр искусств (Оксфорд).
Бернард Вули – магистр искусств (Кембридж).
Достопочтенный Джеймс Хэкер – член Тайного совета, член парламента, бакалавр наук (экон.).
Сэр Арнольд Робинсон – кавалер ордена св. Михаила и св. Георгия I степени, кавалер ордена Королевы Виктории III степени, магистр искусств (Оксфорд). – Ред.)
28 апреля
Сегодня утром Хамфри снова пристал ко мне, как репей.– Два срочных дела, господин министр, – вместо приветствия начал он, едва войдя в кабинет. – Во-первых, наградной список…
Услышав, что я намерен вернуться к этому вопросу позже, он как-то сразу задергался (мне стоило большого труда не показать, как это меня забавляет) и возбужденно застрекотал: «Дело не терпит… скоро пять недель…»
(Обычно кандидатам официально сообщается об их выдвижении не менее, чем за пять недель до принятия решения. Теоретически это делается для того, чтобы у них было время отказаться. Но такое случается крайне редко. Собственно, известен только один случай. В 1496 гаду государственный служащий отказался от рыцарского звания, поскольку… уже имел его. – Ред.)
Такая настойчивость нисколько не поколебала моей решимости не спешить с подписанием документа, так как в результате проведенного мной исследования (Хэкер, очевидно, имел в виду, что исследование провел один из функционеров партийного центра и представил ему соответствующие материалы. – Ред.) выявились очень интересные факты. Оказывается, на долю государственных служащих приходится двадцать процентов всех наград! Остальные граждане нашей страны могут заслужить награду, только совершив что-то экстраординарное, что-то выходящее далеко за рамки обычных служебных обязанностей, за выполнение которых они получают заработную плату. Вам или мне придется совершить подвиг! Скажем, в течение двадцати семи лет шесть вечеров в неделю на общественных началах работать с умственно отсталыми детьми – тогда, возможно, мы удостоимся чести быть представленными к медали Британской империи. А государственным служащим рыцарские звания и награды достаются в качестве естественного дополнения к должности!
Да и вообще многие из ныне существующих почетных титулов и наград нелепы и превратились в анахронизм. Возьмем тот же орден Британской империи: неужели никто в Уайтхолле до сих пор не заметил, что империи давно уже нет?
Государственные служащие из года в год улучшают свое и без того неплохое положение. И если раньше (во время оно) их награждали в порядке компенсации за многолетний преданный труд на благо общества, за который они получали относительно небольшое жалованье, скромную пенсию и в целом незначительные привилегии, то теперь их материальное положение сравнимо с доходами менеджеров процветающих частных компаний. (Эттли в бытность свою премьер-министром получал пять тысяч фунтов в год, а секретарь кабинета – ровно в два раза меньше. Сейчас же секретарь кабинета получает больше премьер-министра. Почему?) Они ездят на государственных машинах, в конце службы их ждет солидная, не зависящая от инфляции пенсия, и… на них по-прежнему сыплется золотой дождь почестей и наград!
(Хэкер был прав. Государственные служащие безусловно «подгоняли» систему распределения наград под свои интересы. Аналогичным образом политика доходов всегда «подгонялась» под интересы тех, кто ее готовил и формулировал. Например, в бюджете 1975 года предусматривались значительные поощрения для государственных служащих и юристов. Нужно ли говорить о том, что бюджет этот готовили государственные служащие и юристы?
Итак: «Quis custodiet ipsos custodes?», то есть «Кто же будет сторожить самих сторожей?» – вот в чем вопрос. – Ред.)
Напрашивается риторический вопрос: способны ли государственные служащие понять трудности нашей каждодневной жизни, если над ними, в отличие от нас, не висит дамоклов меч инфляции и безработицы?
Чему они обязаны всеми этими выгодами? Умению оставаться в тени: они каким-то образом сумели убедить людей, что обсуждать этот вопрос просто неприлично – дурной тон.
Но я – стреляный воробей и верю не в слова, а в дела. Реальные дела. Поэтому я без обиняков спросил Хамфри, чем он объясняет тот факт, что на долю государственных служащих приходится двадцать процентов всех наград.
– Их преданностью долгу службы, – напыщенно ответил он. «Такая служба стоит преданности», – мелькнула у меня мысль.
– К тому же, – продолжал Хамфри, – служащие Ее Величества всю свою жизнь трудятся за скромную плату на благо общества, а потом… потом канут в безвестность. Награды и почести – всего лишь незначительная компенсация за их верное, самоотверженное служение Ее Величеству и стране.
Прекрасные слова! Однако…
– За скромную плату? – иронически переспросил я.
– Увы!
Пришлось напомнить ему (на тот случай, если ему изменяет память), что он получает свыше тридцати тысяч в год. На семь с половиной тысяч больше меня!
Мой постоянный заместитель согласно кивнул, но тут же добавил, что эта плата все равно сравнительно невелика.
– Сравнительно с кем?
Он на секунду замешкался.
– С кем?… Ну… скажем, с Элизабет Тейлор.
Я счел своим долгом объяснить сэру Хамфри, что о сравнении с Элизабет Тейлор не может быть и речи – слишком велико различие между ними.
– Еще бы! Ведь у нее нет оксфордского диплома с отличием, – изрек он и спросил без всякого перехода: – Господин министр, вы подписали наградной список?
– Нет, Хамфри, – твердо ответил я. – Его надо пересмотреть и оставить в нем только тех, кто действительно заслужил это право. Таково мое решение.
– Что значит «заслужил»? – подчеркнул бесстрастно мой постоянный заместитель.
Я терпеливо объяснил, что «заслужил» означает «заработал», совершил нечто особенное, из ряда вон выходящее.
– Это неслыханно! – вспылил он.
– Как вам будет угодно, но в соответствии с моей новой политикой на награды могут рассчитывать только те государственные служащие, которые добились пятипроцентного сокращения бюджета в своих отделах.
Потрясенный Хамфри молчал.
Выдержав паузу, я, как ни в чем не бывало, продолжил:
– Следует ли мне расценивать ваше молчание, как знак согласия, Хамфри?
К нему наконец-то вернулся дар речи.
– Нет, не следует, господин министр! – возмущенно заявил он. – Интересно, кто подал вам эту чудовищную идею?
Я бросил взгляд на Бернарда, целиком поглощенного неожиданно развязавшимся шнурком на правом ботинке.
– Никто, я сам до этого додумался.
– Нелепо!… Немыслимо!… Исключено! – распалялся мой постоянный заместитель, и остановить его теперь было невозможно. – Ваша идея… подрубает корни… к чему это приведет… к отмене монархии…
Я попросил его не говорить глупостей. Это привело сэра Хамфри в еще большую ярость.
– Нет никакого смысла изменять систему, которая так прекрасно зарекомендовала себя в прошлом!
– Она себя не зарекомендовала…
– Любая система требует проверки временем. Прежде всего надо быть объективным и справедливым.
На первый взгляд, вполне логично, однако не следует забывать, что орден Подвязки, например, был основан королем Эдуардом III в 1348 году. Тоже требуется проверка временем?
Тогда Хамфри попробовал зайти с другой стороны. Он заявил, что ставить награды в зависимость от экономических соображений – значит создавать опасный прецедент. Иначе говоря, правильно поступая сейчас, мы будем вынуждены правильно поступать и в будущем – вот что он имел в виду под «опасным прецедентом». Если следовать такой логике, то лучше вообще никогда и ничего не делать. (Вносим ясность: в принципе можно делать, что угодно, но упаси боже делать что-либо впервые. – Ред.)
Почувствовав мою непреклонность, сэр Хамфри, изменив тактику, лицемерно заверил меня, что он, дескать, полностью разделяет мои устремления и безусловно приложит все силы для скорейшего претворения их в жизнь.
На прямой вопрос, как он намерен претворить в жизнь разделяемые им устремления, мой постоянный заместитель предложил создать авторитетный межведомственный комитет. Его рекомендации, сказал он, позволят нам учесть все возможные последствия и принять решение, основанное не на сиюминутных, а на долгосрочных соображениях. (Другими словами – никак! – Ред.)
Мне надоело (в который раз!) выслушивать его маловразумительные, витиеватые отговорки, и я потребовал немедленных действий. Хамфри побледнел. Я добавил, что считаю награды нездоровым явлением в основе своей, что ни один здравомыслящий человек не может испытывать в них нужду, они только поощряют угодничество, снобизм, зависть.
– И с какой, собственно, стати все они достаются вам? Это несправедливо, – твердо сказал я.
Как и следовало ожидать, сэр Хамфри со мной не согласился.
– Вполне справедливо. Мы – государственные служащие! – многозначительно произнес он.
– Ну да, конечно, – ухмыльнулся я. – И потому, чтобы произвести впечатление на простачков, ставите после своих фамилий такие загадочные буквы. Знали бы они, что эти буквы означают, то-то удивились бы. КОБ!… Кавалер ордена Бани? Потрясающе! Они бы приняли вас за водопроводчика.
Сэр Хамфри даже не улыбнулся.
– Очень остроумно! – язвительно заметил он. – Но ведь и вы, господин министр, любите буковки после собственной фамилии: ТС[67], ЧП[68] и даже БН[69] (экономических), если не ошибаюсь? – с откровенной издевкой спросил он и брезгливо сморщил свой надменный нос.
– Свою степень я, по крайней мере, заслужил, – парировал я. – В отличие от вашей МИ[70]. Говорят, в Оксфорде их дают просто так… любому.
– Не просто так, а за четыре гинеи, – гордо отозвался мой постоянный заместитель.
Устав от бессмысленной перепалки (к тому же цель была достигнута – Хамфри ушел в глухую оборону), я довел до его сведения, что решение принято и не требует дальнейших обсуждений.
– Да, вы, кажется, хотели спросить меня о чем-то еще?
Сэр Хамфри был настолько потрясен моей непреклонностью и веской аргументацией, что забыл свой второй вопрос. Впрочем, скоро вспомнил.
Оказывается, новые правила платы за обучение для иностранных студентов поставят оксфордский Бейли-колледж в крайне сложное положение.
По его словам, в Бейли были бы просто счастливы заполучить студентов-англичан (никто в этом и не сомневался!), но, поскольку в настоящее время там обучаются преимущественно иностранцы, новые правила поставят под удар факультеты тропической медицины и международного права. А факультет арабистики, возможно, придется закрыть вообще.
Их страдания вызывают у меня искреннее сочувствие, однако прецедентов здесь быть не может. Мне, например, непонятно, почему мы должны обучать иностранцев за счет британских налогоплательщиков.
– Не просто иностранцев, господин министр, – возразил сэр Хамфри. – Если нам, допустим, будет негде обучать арабистов, то можете себе представить последствия для нашей дипломатии – вплоть до произраильского министерства иностранных дел! А что будет с нашей нефтяной политикой?…
Я посоветовал посылать их обучаться куда-нибудь еще.
– Где же еще они могут изучать арабский? – недоуменно спросил он.
– В арабских странах, – предположил я.
Мой постоянный заместитель открыл рот, но не смог вымолвить и слова. Его выручил Бернард.
– Господин министр, – сказал он, – позвольте вам напомнить о блестящей репутации Бейли. Его выпускники провели немало лет в тюрьмах Британской империи.
Такая рекомендация мне мало что говорила, поэтому я попросил Бернарда высказаться яснее.
– Как вам известно, – начал он, – в странах Содружества право называться УБ считается высшей честью…
– УБ?
– Узники Британии, – с готовностью подхватил сэр Хамфри, вновь обретя дар речи. – Ганди, Нкрума, Макариос, Бен-Гурион, Кеньятта, Неру, Мугабе… Перечень УБ можно продолжать до бесконечности, и среди них немало наших выпускников.
Наших выпускников? Он сказал «наших выпускников»?! Вот все и встало на свои места. Я понимающе улыбнулся.
– А вы из какого колледжа, Хамфри?
– Я? Э-э… это не имеет отношения к делу, господин министр.
Да, сегодня ему явно не везет.
– А почему бы нам не обсудить и то, что не имеет отношения к делу? Иногда это полезно. Так что же вы кончали, Хамфри? Случайно, не Бейли?
– Да, Бейли, – выдавил он, – но, повторяю, это не имеет ни малейшего касательства…
Как только у него язык поворачивается говорить такое мне! Неужели он считает меня законченным идиотом?
В этот момент раздался звонок, возвещавший о начале голосования, и Хамфри был спасен от полного позора.
У дверей кабинета я вспомнил, что забыл спросить у Бернарда, как мне голосовать: «за» или «против»?
– Против, – сказал он и принялся объяснять, что речь идет о поправке оппозиции…
Но меня уже не было. Бернард ничего не смыслит в наших делах. Суть дебатов не имеет никакого значения. Я просто не хочу перепутать лобби.
(Слухи о намерении Хэкера связать вручение наград с достигнутой экономией стремительно распространялись по Уайтхоллу через шоферов и личных секретарей и уже через несколько часов дошли до секретаря кабинета сэра Арнольда Робинсона. Тот немедленно пригласил к себе сэра Хамфри, и между ними состоялась беседа, весьма поучительная не только для сэра Хамфри, но и для историков, поскольку из нее явствует, что, хотя секретарь кабинета теоретически считается primus inter pares[71], на практике он значит куда больше, чем просто primus. Практика также подтверждает, что «все постоянные заместители равны, но некоторые из них более равны, чем другие».
Записи о беседе с сэром Хамфри Эплби мы обнаружили в архивах государственной службы в Уолтхэмстоу, куда получили доступ по окончании тридцатилетнего срока хранения секретной документации.
Сэр Хамфри, естественно, не имел возможности ознакомиться с записями. Это было бы нарушением правил игры. – Ред.)
«Я выразил Эплби свою обеспокоенность решением его министра по поводу наград.