Страница:
Эплби сказал, что, несмотря на все его старания, министр остался при своем мнении.
Я заметил, что мы считаем создавшуюся ситуацию угрожающей, и спросил его, как он себе представляет последствия.
Эплби полностью разделял мои опасения, но затем, как ни странно, назвал план Хэкера «недопустимым и вместе с тем непреодолимым».
Такая оценка только усилила мою тревогу, и я счел нужным отметить, что пока у меня нет веских оснований в чем-либо упрекнуть его, однако я жду заверений, что план Хэкера не будет претворен в жизнь.
Услышав фразу «нет веских оснований упрекнуть», Эплби побледнел.
(По неписаным законам Уайтхолла, простое упоминание глагола «упрекать» на столь высоком уровне административной иерархии означает серьезное осуждение с далеко идущими последствиями. Иначе говоря, сэр Арнольд был настолько раздражен, что не побоялся пренебречь так называемой «теорией хорошего парня», в соответствии с которой «один хороший парень не говорит другому хорошему парню того, что хороший парень сам должен знать». Таким образом, сэр Арнольд недвусмысленно намекал, что не считает сэра Хамфри «достаточно хорошим парнем». – Ред.)
Впрочем, лучше все по порядку. Еще по дороге в Оксфорд Бернард рассказал мне массу интересных вещей.
По его словам, вчера сэра Хамфри вызывал секретарь кабинета и задал ему хорошую взбучку. «От сэра Хамфри только пух и перья летели», – сказал Бернард. И все из-за гениальной идеи моего личного секретаря поставить вручение наград в зависимость от экономической эффективности!
Любопытно, Бернард упорно продолжает приписывать эту идею мне. Впрочем, в тот момент его упорство было вполне объяснимо. Разговор происходил в служебном автомобиле, и Рой напряженно вслушивался в каждое слово, чтобы впоследствии выгодно продать или обменять добытую информацию. Известие о взбучке, полученной сэром Хамфри, разумеется, найдет своего «покупателя», поэтому не сегодня-завтра на Роя наверняка так и польются интересные «утечки». Не забыть бы потом его расспросить.
Меня заинтересовало, что может означать «взбучка» применительно к лицам, занимающим столь высокое положение, как, скажем, сэр Хамфри.
Бернард с удовольствием объяснил:
– Обычно это делается достаточно интеллигентно, но на этот раз сэр Арнольд оставил церемонии и прямо заявил сэру Хамфри, что «не имеет веских оснований упрекнуть его».
– Даже так?
– Более того, он высказал предположение, что кое-кто может усомниться в надежности сэра Хамфри.
Из страха пропустить хоть слово у Роя вспотел затылок.
– Чистый нокаут, – не без удовлетворения констатировал я.
Столь пристальное внимание сэра Арнольда к второстепенному (на мой взгляд) вопросу о наградах невольно наводит на мысль: а нет ли здесь личного интереса? Хотя, с другой стороны, зачем ему награды? Наверняка у него уже полный комплект.
На всякий случай спросил Бернарда, есть ли у Арнольда БК (Большой крест – орден 1 степени. – Ред.). Бернард молча кивнул.
(Как правило, у каждого ведомства «свои» награды: для МАДа – это орден Бани – например, сэр Хамфри в описываемое время являлся кавалером ордена Бани II степени и соответственно стремился получить БК, то есть стать кавалером ордена Бани I степени, а для МИДДСа – орден св. Михаила и св. Георгия. – Ред.)
Однако далее Бернард пояснил: хотя у сэра Арнольда уже имеется БК, существует еще целый ряд наград, на которые он может претендовать, например пэрство, 33 (орден «За заслуги». – Ред.), КП (орден «Кавалеров почета». – Ред.), орден Подвязки, орден Чертополоха[72] и т.д.
– Интересно, кого они награждают Чертополохом – шотландцев или ослов? – сострил я.
– В зависимости от обстоятельств, – по обыкновению дипломатично отозвался Бернард.
– Уж не имели ли вы случайно дело с шотландскими националистами? – мгновенно отреагировал я, не обращая внимания на стоящие торчком уши Роя. – От кого они зависят, эти обстоятельства?
– От специального комитета, господин министр.
Затем я попросил его поделиться своими соображениями по поводу предстоящего визита в Бейли.
– Неужели Хамфри действительно рассчитывает, что званый обед способен заставить меня изменить политику правительства в отношении финансирования университетов?
Бернард улыбнулся и заметил, что, по слухам, Бейли славится своими приемами.
Мы добрались до Оксфорда всего за час с небольшим. М-40 – превосходная автострада. Равно как и М-4. Стоит задуматься, почему в Оксфорд хорошие дороги были проложены раньше, чем, скажем, в Саутгемптон, Дувр или любой другой порт.
Бернард объясняет это двумя причинами. Во-первых, практически все постоянные заместители окончили Оксфорд, и, во-вторых, большинство оксфордских колледжей устраивает отменные обеды.
Звучит невероятно, но доля истины, очевидно, в этом есть.
– И кабинет закрыл на это глаза? – удивился я.
– Ни в коем случае! Они сразу же вмешались и категорически заявили, что чиновники Уайтхолла не будут ездить по хорошим дорогам на званые обеды в Оксфорд до тех пор, пока в распоряжение членов кабинета не предоставят хорошую дорогу в центральные графства, где они обычно охотятся. Вот почему М-1 в пятидесятых годах довели только до середины Лестершира.
Аргументация убедительная – одна только маленькая неувязка, и я немедленно указал на нее Бернарду:
– Почему же тогда М-11 закончена только недавно? Разве в Кембридже дают плохие обеды?
– Нет, отнюдь, – возразил он. – Просто в министерстве транспорта уже много лет не было постоянного заместителя из Кембриджа.
(Нам представляется любопытным сравнить описание обеда самого Хэкера с рассказом о нем сэра Бернарда Вули. Начнем с версии Хэкера. – Ред.)
Превосходный обед, ничего не скажешь!
Зная о намерении мастера и казначея поговорить со мной о своих финансовых затруднениях, я решил первым открыть ящик Пандоры, выпустить кота из мешка и сдвинуть дело с мертвой точки… (Хэкеру никогда не удавалось избавиться от пристрастия нагромождать метафоры. – Ред.). Поэтому, когда подали портвейн с десертом, я шутливо заметил, что для колледжа, находящегося на грани банкротства, «скромный обед» был совсем неплох. На самом деле его следовало бы назвать пиршеством: невиданные деликатесы, четыре перемены блюд, изысканные вина…
Мастер поспешил довести до моего сведения, что это традиционный обед в честь Фитцуолтера, покровителя колледжа в шестнадцатом веке, и оплачивается из специального фонда пожертвований.
А казначей добавил, что если бы я навестил их в обычный день, то, скорее всего, увидел бы на столе «Гордость матери» (фирменный хлеб в упаковке. Разумеется, на званых обедах его не подают. – Ред.) и обезжиренный сыр.
Я посоветовал им поискать мецената в двадцатом веке, и эта невинная ремарка вызвала целую дискуссию о различных типах университетских покровителей. Оказывается, Исаак Вольфсон – всего лишь третий человек в истории Вселенной, именем которого назван колледж в Оксбридже[73]. Первыми двумя были Иисус и святой Иоанн.
– Покровители университетов со временем обретают что-то вроде бессмертия, – с благоговением произнес казначей. – Их имена живут и славятся в веках. Например, сэр Уильям де Вер, чье имя выбито на кубке, в пятнадцатом веке отвел от Бейли армию баронов. Благодаря его стараниям она разместилась в колледже Святого Георгия.
Очень не хотелось показывать свое невежество, но я все-таки признался, что понятия не имею о существовании такого колледжа.
– А его и не существует, – успокоил меня казначей. – С тех самых пор.
Мы все захихикали.
Затем казначей перешел к рассказу о Генри Монктоне:
– Его именем назван учебный плац… Он не отдал Кромвелю наше серебро для уплаты солдатам его армии.
– Сказал, что в кембриджском Тринити-колледже оно более высокого качества, – добавил сэр Хамфри.
За столом снова раздались смешки. Когда они смолкли, мастер, на мой взгляд, не без задней мысли заметил, что, как это ни прискорбно, похоже, покровителей Бейли, достойнейших из достойных, скоро просто будет некому вспоминать. Если, конечно, не будет решена проблема иностранных студентов.
Все выжидательно посмотрели на меня. И хотя я привык к подобного рода давлению, мне тем не менее захотелось оказать им посильную помощь. Поэтому я высказался в том духе, что мы не должны давать друг друга в обиду, что я – идеалист и что политики идут в политику прежде всего из желания не давать в обиду других. А чтобы у хозяев не создалось ошибочного впечатления, будто все эти разговоры о достойнейших из достойных, равно как и о бессмертии покровителей, способны хоть как-нибудь повлиять на мое решение не дать в обиду Бейли, я обратил их внимание на свое полнейшее равнодушие к любым почестям вообще: в конце концов, не все ли равно, выбито твое имя на серебряном кубке или нет, когда над тобой шесть футов земли?
В этот момент Хамфри внезапно сменил тему разговора, спросив, когда в университете присуждаются почетные звания. Мастер ответил, что, хотя сама церемония награждения состоится еще не скоро, в июне, окончательное утверждение кандидатур сенатом[74] должно завершиться через две-три недели.
Мне кажется, сэр Хамфри не случайно завел об этом речь.
(Упомянутая церемония проводится ежегодно в июне и состоит из двух частей: обильного завтрака в «Кодрингтонской библиотеке всех душ» и приема во второй половине дня. Процедура награждения проходит в Шелдоне[75] в полном соответствии с древними традициями, включая выступления на латинском языке. Канцлером[76] университета в тот период являлся господин (как его тогда называли) Гарольд Макмиллан, впоследствии граф Стоктонский. – Ред.)
Я без труда догадался: Хамфри, мастер и казначей недвусмысленно намекали на некую, весьма заманчивую перспективу. Должен сознаться, я всегда втайне сожалел, что не принадлежу к числу выходцев из Оксбриджа, ведь в интеллектуальном отношении мне, естественно, у них не занимать. А наверное, мало кто из питомцев ЛЭШа когда-либо удостаивался чести получить почетную степень Оксфордского университета.
Затем мастер, как бы невзначай, упомянул о наличии у них незаполненной вакансии почетного доктора права. Они, дескать, еще колеблются, присудить эту степень судье или кому-нибудь из правительства.
Я высказал мнение, что выбор, конечно же, должен пасть на политика. Хотя бы из уважения к канцлеру университета. Честно говоря, я не очень хорошо помню, как я выразился, но моя аргументация, по-видимому, была неотразимой. Иначе чем объяснить тот энтузиазм и одобрение, которые она вызвала у всех присутствовавших?
Утомленный собственным красноречием и яркими впечатлениями от приема, я крепко уснул в машине по дороге домой.
К тому времени, когда мы перешли к портвейну и десерту, Хэкер, что называется, еле ворочал языком.
Мастер, сэр Хамфри и казначей пытались внушить ему мысль, что он может прямо-таки обессмертить свое имя, став покровителем колледжа – иными словами, сделав исключение для Бейли в вопросе об иностранных студентах. Типичный оксфордский подход: услуга за услугу.
В его интерпретации разговора о колледжах Вольфсона и Иисуса пропущены некоторые существенные детали. В частности, услышав, что помимо Иисуса и святого Иоанна Вольфсон является единственным человеком, имя которого присвоено колледжу, он осоловело посмотрел на нас и тупо переспросил: «Иисуса»? Казначей счел необходимым внести ясность: «Иисуса Христа».
Свою тираду насчет того, чтобы не давать в обиду других, Хэкер выдал, подливая себе портвейна. Произнес он, как сейчас помню, буквально следующее: «Да, никогда нельзя давать себя в обиду… э-э… я имею в виду, не давать в обиду своих друзей… то есть колледж… не за звания, конечно…» Яснее некуда!
Мастер и казначей, как положено, разразились дежурными фразами вроде: «Ну, разумеется, не за звания», «Никому и в голову не придет» – и так далее в том же духе.
В ответ Хэкер понес всякую ахинею, что он избрал карьеру политика специально, чтобы не давать в обиду других, как он безразличен к почестям и тому подобное. Однако едва речь зашла о возможности получить почетную степень, он пришел в невероятное возбуждение и так яростно расколол грецкий орех, что скорлупа разлетелась в разные стороны, словно шрапнель.
Затем началось такое… вспоминать неловко.
Когда был поднят вопрос, кому предпочтительнее отдать единственную вакансию на почетную степень доктора права (если она действительно была единственной) – судье или политику, ни у кого не осталось сомнений: ученая братия решила поиграть с Хэкером, как кошка с мышкой.
Он же был слишком пьян и, естественно, не замечал, что они просто развлекаются. Я навсегда запомнил его маловразумительный монолог: «Судья? Какой смысл делать судью доктором права? Политики – вот кто творит и создает законы, – заявил он (эта его любовь к тавтологии!). – Если бы не политики, судьям нечего было бы судить… Как судить, если законов нет? Вы меня понимаете? Они бы все остались без работы… Все до единого. Судьи в очереди за пособием по безработице! В своих нелепых париках!…»
Мне потому этот эпизод так врезался в память, что я с большим удовольствием представил себе безработных в судейских париках. Что может быть более абсурдным, чем судьи, отчитывающие людей за «несоответствующий внешний вид» – например, женщин в брюках, – а сами устраивающие в суде нелепый маскарад.
Как бы там ни было, Хэкер вдруг перешел на плаксивое нытье – явный признак того, что он уже дошел до положения риз.
«Судьям и без того куда легче живется. Им не надо лебезить перед телекомментаторами, не надо врать журналистам, не надо изображать симпатию к коллегам по кабинету. Хотите, я вам кое-что скажу? – Он разбил еще один орех, и осколок скорлупы едва не попал казначею в правый глаз. – Если бы судьи снюхались с некоторыми из моих коллег по кабинету, у нас уже завтра была бы введена смертная казнь… и может, оно к лучшему».
Сэр Хамфри попытался было направить беседу в другое русло, но безрезультатно. Хэкер тут же обвиняюще ткнул в него пальцем. «Более того, – объявил он, не отдавая себе отчета, что присутствующим явно не по душе его речь, – ведь я, если хотите знать, не могу посадить в тюрьму сэра Хамфри!» От возмущения сэр Хамфри чуть не поперхнулся.
А Хэкер мутным взором обвел сидящих за столом. «Я не могу посадить в тюрьму? – удивленно повторил он, будто открыл для себя странную аномалию в законе. – А будь я судьей, мне бы ничего не стоило упечь старину Хамфри в Скрабз… проще простого… никаких проблем… раз-два и готово… до встречи через три года… за примерное поведение досрочное освобождение условно…»
Все изумленно переглянулись, когда Хэкер, тяжело сопя, отхлебнул из своего бокала и по его подбородку медленно потекла струйка «фонсеки» выдержки 1927 года. Судя по выражению лиц ученых мужей, им вряд ли приходилось когда-либо видеть политика на вечернем приеме.
(Конечно, в палате общин на поведение Хэкера никто бы и внимания не обратил. Там оно было бы воспринято, как нечто вполне нормальное и, возможно, даже заслуживающее одобрения. – Ред.)
А Хэкер, осушив бокал, снова пустился в разглагольствования. Теперь его уже было не остановить.
«Но я не могу так поступить со стариной Хамфри, – заплетающимся языком бормотал он. – Я должен… о боже!… выслушивать его наставления! – Хэкер закатил глаза к потолку. Казалось, он вот-вот зарыдает. – Знаете, его предложения длиннее, чем приговоры судьи Джеффри! – Он икнул и громко захохотал. – Нет… короче говоря, политики – более достойные люди… Нельзя давать ваши сочетные птепени каким-то судьям… ни в коем случае…»
Наконец он умолк. Мастер собрался с духом и, делая над собой невероятное усилие, попытался изобразить хоть малейшее подобие дружеской улыбки, а не абсолютное отвращение. Эта героическая попытка удалась ему только наполовину.
Тем не менее, у него хватило выдержки объяснить Хэкеру, что его аргументация производит большое впечатление и теперь они понимают, насколько неразумно было бы отдать почетную степень судье.
Вокруг послышались дружные возгласы одобрения. Деканы наперебой славословили Хэкера. До конца понять истинную природу угодливого раболепия можно только при виде ученого мужа, перед которым открывается перспектива больших денег. Или саморекламы.
Они, перебивая друг друга, принялись рисовать Хэкеру картину его будущего награждения: вот он, облаченный в великолепную пурпурную мантию, стоит на возвышении в Шелдоне в окружении столь же именитых, как и он, ученых, вот… Источая винные пары, Хэкер громко рыгнул, неуклюже схватился за спинку стула, чтобы не свалиться под стол, и блаженно улыбнулся.
Тот вечер навсегда сохранится в моей памяти. Именно тогда я сделал еще один важный шаг к зрелости, поняв, что даже самые большие ученые имеют свою цену, причем не столь высокую, как можно было бы предположить».
На 10.30 было назначено очередное совещание по вопросу о сокращении административных расходов. Я не сомневался: исход будет таким же, как и всех предыдущих.
Хамфри заскочил ко мне на несколько минут пораньше, чтобы, как он выразился, «кое-что сообщить». Оказалось, очень приятное известие. Похоже, вчера вечером мастер попросил Хамфри «прощупать» меня, не соглашусь ли я принять почетную степень доктора права Оксфордского университета.
Я изобразил удивление. На самом деле меня это ничуть не удивило. Я же знал, какое впечатление произвел на них мой визит.
Однако Хамфри поспешил заметить, что, к сожалению, это еще не официальное предложение. По его словам, кто-то в сенате высказывает сомнение в уместности такого шага ввиду моей общеизвестной неприязни к наградам.
Ловкий удар. Эту чушь необходимо пресечь в зародыше!
– Не говорите глупостей, Хамфри. Мой случай – это совсем другое дело.
– Как сказать, господин министр, – возразил он. – В данном случае речь идет, выражаясь вашим языком, о награждении почетной степенью человека, который ничего не сделал, чтобы ее заслужить.
– Я – член кабинета Ее Величества!
– А разве вам за это не платят?
Подлый, коварный изменник! Будто я пекусь только о себе!
– Да, но… э-э… в некоторых случаях отказываться от почетной степени просто неприлично. Мне кажется, мой отказ будет однозначно воспринят всеми, как пощечина МАДу… Ведь присуждение мне почетной степени является чем-то вроде вотума доверия всему министерству, поскольку я – его законный глава.
Хамфри промолчал, опять давая понять, что официального предложения еще не поступало. Значит, у него наверняка припасен вариант какой-то сделки. Раздумывая над смыслом затянувшейся паузы, я наконец сообразил, в чем дело.
– Кстати, Хамфри… э-э… правда, это не имеет никакого отношения к делу, но… в общем, я намерен сделать все возможное, чтобы помочь Бейли в решении проблемы иностранных студентов…
Настала очередь Хамфри изобразить удивление.
– Вот как? Отлично, – сказал он и улыбнулся.
– Но для этого нам требуется серьезное обоснование, то есть соответствующий предлог.
Как и следовало ожидать, предлог у него был наготове.
– Насколько мне известно, Ее Величество испытывает серьезное давление со стороны ряда лидеров Содружества. Так вот, чтобы не ставить Ее Величество в неловкое положение, нам, очевидно, придется присвоить Бейли статус… ну, скажем, центра Содружества по образованию.
Не желая терять столь удачную возможность повернуть дело в свою пользу (то есть в пользу всего общества), я с наигранным недоумением спросил:
– Где взять деньги? Впрочем… если бы нам удалось воплотить мою идею о повсеместном сокращении административных расходов на пять процентов, тогда, конечно…
Я был уверен: от такого предложения он не сможет отказаться. И не ошибся.
– Э-э… господин министр, мы могли бы добиться этих сокращений. (Какой прогресс!) Я, естественно, говорю только о своем министерстве. Но… при условии, что нелепая идея о зависимости наград от экономии будет предана полному забвению.
Вот так. Двойное quid pro quo. Все встало на свои места.
Ровно в 10.30 в кабинет вошли члены специальной комиссии МАДа по изысканию возможностей для сокращения административных расходов.
Стенограмма предыдущего совещания была утверждена без возражений. Затем мы перешли к текущим проблемам. Первым в повестке стоял пункт «Эксплуатация служебных помещений». Помощник постоянного заместителя – он всегда выступает по этому вопросу – собрался было приступить к докладу, но его неожиданно опередил Хамфри.
– Мне приятно сообщить собравшимся, что мы изыскали возможность сократить расходы на пять процентов, продав одно из наших старых зданий в Хай-Уикомбе.
Помощник, совсем еще молодой человек, не сумел скрыть свою растерянность. Очевидно, сэр Хамфри не успел предупредить его о «новом курсе».
Я вслух высказал свое удовлетворение, и мы, не вдаваясь в подробности, перешли ко второму пункту – «Закупка канцелярского оборудования».
Сэр Хамфри выразительно посмотрел на своего заместителя и чуть заметно кивнул. Тот попросил слова и сказал:
– Господин министр, мы разработали новую систему снабжения. По нашим расчетам, она уже в этом году приведет к сокращению расходов…
– На сколько? – перебил я.
Заместитель чуть смутился, но его выручил Хамфри:
– Если мне не изменяет память, приблизительно на пять процентов, господин министр.
– Отлично, – сказал я. – Что дальше? «Заповедники и парки»?
Поднялся другой заместитель моего постоянного заместителя (этот сразу понял, куда ветер дует, – истинный профессионал государственной службы) и бодро сказал:
– Господин министр, если мы перенесем сроки ввода в строй нового компьютерного центра на следующий год, то в этом году сможем добиться заметной экономии.
– Насколько заметной?
Все уткнулись в свои бумаги, делая вид, будто хотят поточнее ответить. Затем сообразительный заместитель с надеждой в голосе предположил:
– Приблизительно на пять процентов?
Члены комиссии согласно кивнули, послышались утвердительные возгласы: «Да-да, совершенно верно», «Никак не меньше».
А Хамфри, когда голоса за столом стихли, заметил, что экономия на компьютерном центре неизбежно приведет к снижению текущих расходов на «обработку данных». Я выжидательно посмотрел на него.
Я заметил, что мы считаем создавшуюся ситуацию угрожающей, и спросил его, как он себе представляет последствия.
Эплби полностью разделял мои опасения, но затем, как ни странно, назвал план Хэкера «недопустимым и вместе с тем непреодолимым».
Такая оценка только усилила мою тревогу, и я счел нужным отметить, что пока у меня нет веских оснований в чем-либо упрекнуть его, однако я жду заверений, что план Хэкера не будет претворен в жизнь.
Услышав фразу «нет веских оснований упрекнуть», Эплби побледнел.
(По неписаным законам Уайтхолла, простое упоминание глагола «упрекать» на столь высоком уровне административной иерархии означает серьезное осуждение с далеко идущими последствиями. Иначе говоря, сэр Арнольд был настолько раздражен, что не побоялся пренебречь так называемой «теорией хорошего парня», в соответствии с которой «один хороший парень не говорит другому хорошему парню того, что хороший парень сам должен знать». Таким образом, сэр Арнольд недвусмысленно намекал, что не считает сэра Хамфри «достаточно хорошим парнем». – Ред.)
Эплби оказался не в состоянии дать необходимые заверения. Он всего лишь «выразил надежду», что Хэкер откажется от своей опасной затеи. «Одних надежд недостаточно», – напомнил я ему. Если Хэкеру удастся реализовать свой план в МАДе, зараза может распространиться и на другие ведомства. Даже на правительство!(Небезынтересно, на наш взгляд, сравнить впечатление от беседы сэра Арнольда с тем, как ее воспринял сэр Хамфри. – Ред.)
Затем я снова спросил Эплби, можем ли мы рассчитывать на него в этом серьезном вопросе. Он обещал сделать все возможное. И только! Мне ничего не оставалось, как предупредить его: лично я не сомневаюсь в его способности верно оценивать обстановку, но другие могут задуматься, надежный ли он человек.
Похоже, мои слова были сильным ударом для бедняги Эплби. Что ж, поделом!
В заключение я сообщил ему о звонке мастера Бейли-колледжа и выразил твердую уверенность, что Эплби сумеет убедить Хэкера по-особому отнестись к нашей alma mater.
К сожалению, Эплби и тут оказался не на высоте, хотя и поспешил уведомить меня, что уже договорился о приглашении Хэкера на благотворительный обед.
Я одобрил основательность его подхода к решению этой проблемы, но, по-моему, Эплби это не слишком воодушевило. Мне начинает казаться, что он теряет свое влияние – на Хэкера, во всяком случае.
Вряд ли Эплби можно считать достойным кандидатом на должность секретаря кабинета. Ему недостает универсализма. Пожалуй, лучше подыскать для него должность попроще – вроде председателя клирингового банка или нашего представителя в ЕЭС.
А.Р.»
«Встречался с Арнольдом в его кабинете. Как всегда, мы прекрасно поняли друг друга. Его очень беспокоит затея Хэкера с наградами, а также будущее Бейли. В ходе беседы возникло несколько напряженных моментов, но в целом, полагаю, я сумел убедить его, что мне не составит большого труда справиться с этими проблемами».
(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)
4 мая
Сегодня был удостоен чести присутствовать на благотворительном обеде в Бейли-колледже. На мой взгляд, обед прошел с небывалым успехом.Впрочем, лучше все по порядку. Еще по дороге в Оксфорд Бернард рассказал мне массу интересных вещей.
По его словам, вчера сэра Хамфри вызывал секретарь кабинета и задал ему хорошую взбучку. «От сэра Хамфри только пух и перья летели», – сказал Бернард. И все из-за гениальной идеи моего личного секретаря поставить вручение наград в зависимость от экономической эффективности!
Любопытно, Бернард упорно продолжает приписывать эту идею мне. Впрочем, в тот момент его упорство было вполне объяснимо. Разговор происходил в служебном автомобиле, и Рой напряженно вслушивался в каждое слово, чтобы впоследствии выгодно продать или обменять добытую информацию. Известие о взбучке, полученной сэром Хамфри, разумеется, найдет своего «покупателя», поэтому не сегодня-завтра на Роя наверняка так и польются интересные «утечки». Не забыть бы потом его расспросить.
Меня заинтересовало, что может означать «взбучка» применительно к лицам, занимающим столь высокое положение, как, скажем, сэр Хамфри.
Бернард с удовольствием объяснил:
– Обычно это делается достаточно интеллигентно, но на этот раз сэр Арнольд оставил церемонии и прямо заявил сэру Хамфри, что «не имеет веских оснований упрекнуть его».
– Даже так?
– Более того, он высказал предположение, что кое-кто может усомниться в надежности сэра Хамфри.
Из страха пропустить хоть слово у Роя вспотел затылок.
– Чистый нокаут, – не без удовлетворения констатировал я.
Столь пристальное внимание сэра Арнольда к второстепенному (на мой взгляд) вопросу о наградах невольно наводит на мысль: а нет ли здесь личного интереса? Хотя, с другой стороны, зачем ему награды? Наверняка у него уже полный комплект.
На всякий случай спросил Бернарда, есть ли у Арнольда БК (Большой крест – орден 1 степени. – Ред.). Бернард молча кивнул.
(Как правило, у каждого ведомства «свои» награды: для МАДа – это орден Бани – например, сэр Хамфри в описываемое время являлся кавалером ордена Бани II степени и соответственно стремился получить БК, то есть стать кавалером ордена Бани I степени, а для МИДДСа – орден св. Михаила и св. Георгия. – Ред.)
Однако далее Бернард пояснил: хотя у сэра Арнольда уже имеется БК, существует еще целый ряд наград, на которые он может претендовать, например пэрство, 33 (орден «За заслуги». – Ред.), КП (орден «Кавалеров почета». – Ред.), орден Подвязки, орден Чертополоха[72] и т.д.
– Интересно, кого они награждают Чертополохом – шотландцев или ослов? – сострил я.
– В зависимости от обстоятельств, – по обыкновению дипломатично отозвался Бернард.
– Уж не имели ли вы случайно дело с шотландскими националистами? – мгновенно отреагировал я, не обращая внимания на стоящие торчком уши Роя. – От кого они зависят, эти обстоятельства?
– От специального комитета, господин министр.
Затем я попросил его поделиться своими соображениями по поводу предстоящего визита в Бейли.
– Неужели Хамфри действительно рассчитывает, что званый обед способен заставить меня изменить политику правительства в отношении финансирования университетов?
Бернард улыбнулся и заметил, что, по слухам, Бейли славится своими приемами.
Мы добрались до Оксфорда всего за час с небольшим. М-40 – превосходная автострада. Равно как и М-4. Стоит задуматься, почему в Оксфорд хорошие дороги были проложены раньше, чем, скажем, в Саутгемптон, Дувр или любой другой порт.
Бернард объясняет это двумя причинами. Во-первых, практически все постоянные заместители окончили Оксфорд, и, во-вторых, большинство оксфордских колледжей устраивает отменные обеды.
Звучит невероятно, но доля истины, очевидно, в этом есть.
– И кабинет закрыл на это глаза? – удивился я.
– Ни в коем случае! Они сразу же вмешались и категорически заявили, что чиновники Уайтхолла не будут ездить по хорошим дорогам на званые обеды в Оксфорд до тех пор, пока в распоряжение членов кабинета не предоставят хорошую дорогу в центральные графства, где они обычно охотятся. Вот почему М-1 в пятидесятых годах довели только до середины Лестершира.
Аргументация убедительная – одна только маленькая неувязка, и я немедленно указал на нее Бернарду:
– Почему же тогда М-11 закончена только недавно? Разве в Кембридже дают плохие обеды?
– Нет, отнюдь, – возразил он. – Просто в министерстве транспорта уже много лет не было постоянного заместителя из Кембриджа.
(Нам представляется любопытным сравнить описание обеда самого Хэкера с рассказом о нем сэра Бернарда Вули. Начнем с версии Хэкера. – Ред.)
Превосходный обед, ничего не скажешь!
Зная о намерении мастера и казначея поговорить со мной о своих финансовых затруднениях, я решил первым открыть ящик Пандоры, выпустить кота из мешка и сдвинуть дело с мертвой точки… (Хэкеру никогда не удавалось избавиться от пристрастия нагромождать метафоры. – Ред.). Поэтому, когда подали портвейн с десертом, я шутливо заметил, что для колледжа, находящегося на грани банкротства, «скромный обед» был совсем неплох. На самом деле его следовало бы назвать пиршеством: невиданные деликатесы, четыре перемены блюд, изысканные вина…
Мастер поспешил довести до моего сведения, что это традиционный обед в честь Фитцуолтера, покровителя колледжа в шестнадцатом веке, и оплачивается из специального фонда пожертвований.
А казначей добавил, что если бы я навестил их в обычный день, то, скорее всего, увидел бы на столе «Гордость матери» (фирменный хлеб в упаковке. Разумеется, на званых обедах его не подают. – Ред.) и обезжиренный сыр.
Я посоветовал им поискать мецената в двадцатом веке, и эта невинная ремарка вызвала целую дискуссию о различных типах университетских покровителей. Оказывается, Исаак Вольфсон – всего лишь третий человек в истории Вселенной, именем которого назван колледж в Оксбридже[73]. Первыми двумя были Иисус и святой Иоанн.
– Покровители университетов со временем обретают что-то вроде бессмертия, – с благоговением произнес казначей. – Их имена живут и славятся в веках. Например, сэр Уильям де Вер, чье имя выбито на кубке, в пятнадцатом веке отвел от Бейли армию баронов. Благодаря его стараниям она разместилась в колледже Святого Георгия.
Очень не хотелось показывать свое невежество, но я все-таки признался, что понятия не имею о существовании такого колледжа.
– А его и не существует, – успокоил меня казначей. – С тех самых пор.
Мы все захихикали.
Затем казначей перешел к рассказу о Генри Монктоне:
– Его именем назван учебный плац… Он не отдал Кромвелю наше серебро для уплаты солдатам его армии.
– Сказал, что в кембриджском Тринити-колледже оно более высокого качества, – добавил сэр Хамфри.
За столом снова раздались смешки. Когда они смолкли, мастер, на мой взгляд, не без задней мысли заметил, что, как это ни прискорбно, похоже, покровителей Бейли, достойнейших из достойных, скоро просто будет некому вспоминать. Если, конечно, не будет решена проблема иностранных студентов.
Все выжидательно посмотрели на меня. И хотя я привык к подобного рода давлению, мне тем не менее захотелось оказать им посильную помощь. Поэтому я высказался в том духе, что мы не должны давать друг друга в обиду, что я – идеалист и что политики идут в политику прежде всего из желания не давать в обиду других. А чтобы у хозяев не создалось ошибочного впечатления, будто все эти разговоры о достойнейших из достойных, равно как и о бессмертии покровителей, способны хоть как-нибудь повлиять на мое решение не дать в обиду Бейли, я обратил их внимание на свое полнейшее равнодушие к любым почестям вообще: в конце концов, не все ли равно, выбито твое имя на серебряном кубке или нет, когда над тобой шесть футов земли?
В этот момент Хамфри внезапно сменил тему разговора, спросив, когда в университете присуждаются почетные звания. Мастер ответил, что, хотя сама церемония награждения состоится еще не скоро, в июне, окончательное утверждение кандидатур сенатом[74] должно завершиться через две-три недели.
Мне кажется, сэр Хамфри не случайно завел об этом речь.
(Упомянутая церемония проводится ежегодно в июне и состоит из двух частей: обильного завтрака в «Кодрингтонской библиотеке всех душ» и приема во второй половине дня. Процедура награждения проходит в Шелдоне[75] в полном соответствии с древними традициями, включая выступления на латинском языке. Канцлером[76] университета в тот период являлся господин (как его тогда называли) Гарольд Макмиллан, впоследствии граф Стоктонский. – Ред.)
Я без труда догадался: Хамфри, мастер и казначей недвусмысленно намекали на некую, весьма заманчивую перспективу. Должен сознаться, я всегда втайне сожалел, что не принадлежу к числу выходцев из Оксбриджа, ведь в интеллектуальном отношении мне, естественно, у них не занимать. А наверное, мало кто из питомцев ЛЭШа когда-либо удостаивался чести получить почетную степень Оксфордского университета.
Затем мастер, как бы невзначай, упомянул о наличии у них незаполненной вакансии почетного доктора права. Они, дескать, еще колеблются, присудить эту степень судье или кому-нибудь из правительства.
Я высказал мнение, что выбор, конечно же, должен пасть на политика. Хотя бы из уважения к канцлеру университета. Честно говоря, я не очень хорошо помню, как я выразился, но моя аргументация, по-видимому, была неотразимой. Иначе чем объяснить тот энтузиазм и одобрение, которые она вызвала у всех присутствовавших?
Утомленный собственным красноречием и яркими впечатлениями от приема, я крепко уснул в машине по дороге домой.
Вспоминает сэр Бернард Вули:
«Ознакомившись с рассказом Хэкера о приеме в Бейли, должен не без сожаления отметить, что министр, мягко говоря, не слишком точен в формулировках и грешит неоправданным самовосхвалением.К тому времени, когда мы перешли к портвейну и десерту, Хэкер, что называется, еле ворочал языком.
Мастер, сэр Хамфри и казначей пытались внушить ему мысль, что он может прямо-таки обессмертить свое имя, став покровителем колледжа – иными словами, сделав исключение для Бейли в вопросе об иностранных студентах. Типичный оксфордский подход: услуга за услугу.
В его интерпретации разговора о колледжах Вольфсона и Иисуса пропущены некоторые существенные детали. В частности, услышав, что помимо Иисуса и святого Иоанна Вольфсон является единственным человеком, имя которого присвоено колледжу, он осоловело посмотрел на нас и тупо переспросил: «Иисуса»? Казначей счел необходимым внести ясность: «Иисуса Христа».
Свою тираду насчет того, чтобы не давать в обиду других, Хэкер выдал, подливая себе портвейна. Произнес он, как сейчас помню, буквально следующее: «Да, никогда нельзя давать себя в обиду… э-э… я имею в виду, не давать в обиду своих друзей… то есть колледж… не за звания, конечно…» Яснее некуда!
Мастер и казначей, как положено, разразились дежурными фразами вроде: «Ну, разумеется, не за звания», «Никому и в голову не придет» – и так далее в том же духе.
В ответ Хэкер понес всякую ахинею, что он избрал карьеру политика специально, чтобы не давать в обиду других, как он безразличен к почестям и тому подобное. Однако едва речь зашла о возможности получить почетную степень, он пришел в невероятное возбуждение и так яростно расколол грецкий орех, что скорлупа разлетелась в разные стороны, словно шрапнель.
Затем началось такое… вспоминать неловко.
Когда был поднят вопрос, кому предпочтительнее отдать единственную вакансию на почетную степень доктора права (если она действительно была единственной) – судье или политику, ни у кого не осталось сомнений: ученая братия решила поиграть с Хэкером, как кошка с мышкой.
Он же был слишком пьян и, естественно, не замечал, что они просто развлекаются. Я навсегда запомнил его маловразумительный монолог: «Судья? Какой смысл делать судью доктором права? Политики – вот кто творит и создает законы, – заявил он (эта его любовь к тавтологии!). – Если бы не политики, судьям нечего было бы судить… Как судить, если законов нет? Вы меня понимаете? Они бы все остались без работы… Все до единого. Судьи в очереди за пособием по безработице! В своих нелепых париках!…»
Мне потому этот эпизод так врезался в память, что я с большим удовольствием представил себе безработных в судейских париках. Что может быть более абсурдным, чем судьи, отчитывающие людей за «несоответствующий внешний вид» – например, женщин в брюках, – а сами устраивающие в суде нелепый маскарад.
Как бы там ни было, Хэкер вдруг перешел на плаксивое нытье – явный признак того, что он уже дошел до положения риз.
«Судьям и без того куда легче живется. Им не надо лебезить перед телекомментаторами, не надо врать журналистам, не надо изображать симпатию к коллегам по кабинету. Хотите, я вам кое-что скажу? – Он разбил еще один орех, и осколок скорлупы едва не попал казначею в правый глаз. – Если бы судьи снюхались с некоторыми из моих коллег по кабинету, у нас уже завтра была бы введена смертная казнь… и может, оно к лучшему».
Сэр Хамфри попытался было направить беседу в другое русло, но безрезультатно. Хэкер тут же обвиняюще ткнул в него пальцем. «Более того, – объявил он, не отдавая себе отчета, что присутствующим явно не по душе его речь, – ведь я, если хотите знать, не могу посадить в тюрьму сэра Хамфри!» От возмущения сэр Хамфри чуть не поперхнулся.
А Хэкер мутным взором обвел сидящих за столом. «Я не могу посадить в тюрьму? – удивленно повторил он, будто открыл для себя странную аномалию в законе. – А будь я судьей, мне бы ничего не стоило упечь старину Хамфри в Скрабз… проще простого… никаких проблем… раз-два и готово… до встречи через три года… за примерное поведение досрочное освобождение условно…»
Все изумленно переглянулись, когда Хэкер, тяжело сопя, отхлебнул из своего бокала и по его подбородку медленно потекла струйка «фонсеки» выдержки 1927 года. Судя по выражению лиц ученых мужей, им вряд ли приходилось когда-либо видеть политика на вечернем приеме.
(Конечно, в палате общин на поведение Хэкера никто бы и внимания не обратил. Там оно было бы воспринято, как нечто вполне нормальное и, возможно, даже заслуживающее одобрения. – Ред.)
А Хэкер, осушив бокал, снова пустился в разглагольствования. Теперь его уже было не остановить.
«Но я не могу так поступить со стариной Хамфри, – заплетающимся языком бормотал он. – Я должен… о боже!… выслушивать его наставления! – Хэкер закатил глаза к потолку. Казалось, он вот-вот зарыдает. – Знаете, его предложения длиннее, чем приговоры судьи Джеффри! – Он икнул и громко захохотал. – Нет… короче говоря, политики – более достойные люди… Нельзя давать ваши сочетные птепени каким-то судьям… ни в коем случае…»
Наконец он умолк. Мастер собрался с духом и, делая над собой невероятное усилие, попытался изобразить хоть малейшее подобие дружеской улыбки, а не абсолютное отвращение. Эта героическая попытка удалась ему только наполовину.
Тем не менее, у него хватило выдержки объяснить Хэкеру, что его аргументация производит большое впечатление и теперь они понимают, насколько неразумно было бы отдать почетную степень судье.
Вокруг послышались дружные возгласы одобрения. Деканы наперебой славословили Хэкера. До конца понять истинную природу угодливого раболепия можно только при виде ученого мужа, перед которым открывается перспектива больших денег. Или саморекламы.
Они, перебивая друг друга, принялись рисовать Хэкеру картину его будущего награждения: вот он, облаченный в великолепную пурпурную мантию, стоит на возвышении в Шелдоне в окружении столь же именитых, как и он, ученых, вот… Источая винные пары, Хэкер громко рыгнул, неуклюже схватился за спинку стула, чтобы не свалиться под стол, и блаженно улыбнулся.
Тот вечер навсегда сохранится в моей памяти. Именно тогда я сделал еще один важный шаг к зрелости, поняв, что даже самые большие ученые имеют свою цену, причем не столь высокую, как можно было бы предположить».
(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)
5 мая
Сегодня утром встал весь разбитый, голова раскалывалась на части. Вряд ли это с похмелья – не так уж много я вчера выпил. Нет-нет, исключено. Иначе я просто не смог бы произвести такой фурор среди этой ученой братии.На 10.30 было назначено очередное совещание по вопросу о сокращении административных расходов. Я не сомневался: исход будет таким же, как и всех предыдущих.
Хамфри заскочил ко мне на несколько минут пораньше, чтобы, как он выразился, «кое-что сообщить». Оказалось, очень приятное известие. Похоже, вчера вечером мастер попросил Хамфри «прощупать» меня, не соглашусь ли я принять почетную степень доктора права Оксфордского университета.
Я изобразил удивление. На самом деле меня это ничуть не удивило. Я же знал, какое впечатление произвел на них мой визит.
Однако Хамфри поспешил заметить, что, к сожалению, это еще не официальное предложение. По его словам, кто-то в сенате высказывает сомнение в уместности такого шага ввиду моей общеизвестной неприязни к наградам.
Ловкий удар. Эту чушь необходимо пресечь в зародыше!
– Не говорите глупостей, Хамфри. Мой случай – это совсем другое дело.
– Как сказать, господин министр, – возразил он. – В данном случае речь идет, выражаясь вашим языком, о награждении почетной степенью человека, который ничего не сделал, чтобы ее заслужить.
– Я – член кабинета Ее Величества!
– А разве вам за это не платят?
Подлый, коварный изменник! Будто я пекусь только о себе!
– Да, но… э-э… в некоторых случаях отказываться от почетной степени просто неприлично. Мне кажется, мой отказ будет однозначно воспринят всеми, как пощечина МАДу… Ведь присуждение мне почетной степени является чем-то вроде вотума доверия всему министерству, поскольку я – его законный глава.
Хамфри промолчал, опять давая понять, что официального предложения еще не поступало. Значит, у него наверняка припасен вариант какой-то сделки. Раздумывая над смыслом затянувшейся паузы, я наконец сообразил, в чем дело.
– Кстати, Хамфри… э-э… правда, это не имеет никакого отношения к делу, но… в общем, я намерен сделать все возможное, чтобы помочь Бейли в решении проблемы иностранных студентов…
Настала очередь Хамфри изобразить удивление.
– Вот как? Отлично, – сказал он и улыбнулся.
– Но для этого нам требуется серьезное обоснование, то есть соответствующий предлог.
Как и следовало ожидать, предлог у него был наготове.
– Насколько мне известно, Ее Величество испытывает серьезное давление со стороны ряда лидеров Содружества. Так вот, чтобы не ставить Ее Величество в неловкое положение, нам, очевидно, придется присвоить Бейли статус… ну, скажем, центра Содружества по образованию.
Не желая терять столь удачную возможность повернуть дело в свою пользу (то есть в пользу всего общества), я с наигранным недоумением спросил:
– Где взять деньги? Впрочем… если бы нам удалось воплотить мою идею о повсеместном сокращении административных расходов на пять процентов, тогда, конечно…
Я был уверен: от такого предложения он не сможет отказаться. И не ошибся.
– Э-э… господин министр, мы могли бы добиться этих сокращений. (Какой прогресс!) Я, естественно, говорю только о своем министерстве. Но… при условии, что нелепая идея о зависимости наград от экономии будет предана полному забвению.
Вот так. Двойное quid pro quo. Все встало на свои места.
Ровно в 10.30 в кабинет вошли члены специальной комиссии МАДа по изысканию возможностей для сокращения административных расходов.
Стенограмма предыдущего совещания была утверждена без возражений. Затем мы перешли к текущим проблемам. Первым в повестке стоял пункт «Эксплуатация служебных помещений». Помощник постоянного заместителя – он всегда выступает по этому вопросу – собрался было приступить к докладу, но его неожиданно опередил Хамфри.
– Мне приятно сообщить собравшимся, что мы изыскали возможность сократить расходы на пять процентов, продав одно из наших старых зданий в Хай-Уикомбе.
Помощник, совсем еще молодой человек, не сумел скрыть свою растерянность. Очевидно, сэр Хамфри не успел предупредить его о «новом курсе».
Я вслух высказал свое удовлетворение, и мы, не вдаваясь в подробности, перешли ко второму пункту – «Закупка канцелярского оборудования».
Сэр Хамфри выразительно посмотрел на своего заместителя и чуть заметно кивнул. Тот попросил слова и сказал:
– Господин министр, мы разработали новую систему снабжения. По нашим расчетам, она уже в этом году приведет к сокращению расходов…
– На сколько? – перебил я.
Заместитель чуть смутился, но его выручил Хамфри:
– Если мне не изменяет память, приблизительно на пять процентов, господин министр.
– Отлично, – сказал я. – Что дальше? «Заповедники и парки»?
Поднялся другой заместитель моего постоянного заместителя (этот сразу понял, куда ветер дует, – истинный профессионал государственной службы) и бодро сказал:
– Господин министр, если мы перенесем сроки ввода в строй нового компьютерного центра на следующий год, то в этом году сможем добиться заметной экономии.
– Насколько заметной?
Все уткнулись в свои бумаги, делая вид, будто хотят поточнее ответить. Затем сообразительный заместитель с надеждой в голосе предположил:
– Приблизительно на пять процентов?
Члены комиссии согласно кивнули, послышались утвердительные возгласы: «Да-да, совершенно верно», «Никак не меньше».
А Хамфри, когда голоса за столом стихли, заметил, что экономия на компьютерном центре неизбежно приведет к снижению текущих расходов на «обработку данных». Я выжидательно посмотрел на него.