Лоуэлл Элизабет. Заколдованная

   Дункан покачал головой.
   — Я поклялся, что если овладею ею, то женюсь.
   — И она соблазнила тебя, — пробормотал Доминик.
   — Нет. Она была девственна, когда мы вместе лежали под священной рябиной в Каменном Кольце.
   По спине у Мег побежали мурашки. Ведь и она тоже была девственницей, когда однажды легла в святилище с воином. И она тоже, поднявшись, уже не была ею. И она тоже следовала судьбе, где ей приходилось делать выбор, который не всегда был простым и легким.
   И не всегда зависел от нее самой.
   — А как сейчас твоя память? — спросила Мег.
   — Как листья, гонимые темным ветром, — с горечью ответил Дункан.
   — Неужели нет совсем никакого улучшения с тех пор, как ты проснулся?
   У Дункана вырвался тяжелый вздох.
   — Не больше, чем какие-то мгновения, когда мне кажется, что я что-то понимаю. Как раз столько, чтобы дразнить и мучить меня.
   — Посещают ли тебя эти воспоминания в какое-то определенное время или в каком-то определенном месте?
   — Когда я первый раз увидел Саймона в Морском Доме, я вспомнил горящие свечи, песнопения и холодное прикосновение ножа у себя между бедрами.
   Дункан повернулся и посмотрел на Саймона.
   — Так действительно было? — спросил Дункан. — Я действительно стоял в церкви, держа в руке серебряную женскую туфлю и чувствуя лезвие ножа между ног?
   Саймон бросил быстрый взгляд на Мег. Она кивнула.
   — Да, — сказал Саймон. — Это был мой нож. Воспоминания задрожали, и светлые кусочки вплыли на свои места, вернув Дункану еще частицу прошлого.
   — Это была твоя туфля, — глядя на Мег, проговорил Дункан.
   — Да.
   — Джон был тяжело болен и не мог присутствовать на церемонии, так что его место занял я, — сказал Дункан, медленно выговаривая слово за словом.
   — Да.
   — И я… и я…
   Тут опустившиеся тени мрака заволокли все, не дав Дункану до конца вспомнить утраченное прошлое.
   — Мне кажется, что еще немного, и я вспомню все. Я знаю это! Но что-то мешает, что-то держит меня! Боже, помоги мне вспомнить!
   Словно услышав отчаяние Дункана, Эмбер пошевелилась. Золотые глаза открылись. Ей не надо было спрашивать, что случилось. Она очень ясно ощутила, как разбегаются, редеют тени прошлого, как память соколиной приманкой поблескивает сквозь оттенки темноты.
   Так же ясно она ощутила и страх Дункана перед знанием прошлого. Этот страх разделяла и она.
   Но ей не оставалось ничего другого, как только посмотреть этому страху в лицо. Она не может долее терпеть, чтобы Дункан разрывался между прошлым и будущим, невидимо для глаз истекая кровью, неумолимр скользя все ближе и ближе к краю безумия.
   Как я и боялась, это губит его.
   Как я и боялась, это погубит и меня.
   Слишком рано, мой темный воин, мой любимый, сердце мое… слишком рано.
   И слишком поздно.
   Эмбер медленно перевела взгляд мимо Дункана, туда, где стояли и молча смотрели на нее трое воинов, удерживаемые на месте лишь поднятой рукой глендруидской колдуньи.
   Увидев серебряную застежку, сверкающую на плаще одного из мужчин, Эмбер поняла, что проиграла свою игру. Прошлое догнало Дункана.
   У прошлого было имя — Доминик ле Сабр.
   — Отпусти меня, — прошептала Эмбер.
   Дункан не сразу понял, что Эмбер заговорила с ним.
   Когда же он хотел ответить, она приложила руку ему к губам, призывая к молчанию.
   — Если ты хочешь вспомнить прошлое, — дрожащим голосом проговорила Эмбер, — ты должен сначала отпустить меня.
   Почему!
   Вопрос не был задан вслух, но для Эмбер он прозвучал так же ясно, как сказанное слово.
   — Потому что ты не можешь иметь и то и другое. Почему!
   Эмбер закрыла глаза от боли, которая с каждым вдохом все сильнее стягивала ей внутренности. Она подозревала правду еще до того, как отдала себя Дункану под священной рябиной. Подозревала, но не знала.
   Теперь она ее узнала.
   Слишком поздно.
   — Потому что ты не можешь по-настоящему любить меня, пока не исчезнут тени, — прошептала Эмбер, — а когда они исчезнут, то ты и подавно не станешь любить меня.
   Она уронила руку, лежавшую у него на губах. Зная, что не должна этого делать, но не в силах удержаться, она чуть коснулась его губ своими.
   — Ты говоришь непонятно, — сказал Дункан, заглядывая в потемневшие глаза Эмбер. — Ты еще не в себе после падения.
   — Нет. Оно заставило меня ясно увидеть, какое зло я тебе причинила, желая лишь защитить тебя.
   — Ты причинила мне зло? Что за бессмыслица! Ты вытащила меня из ужасающего мрака.
   Медленно покачав головой и не замечая катящихся по щекам слез, Эмбер заставила себя отдать Дункану то, в чем больше нельзя было ему отказывать.
   — Отпусти меня, темный воин. Твое прошлое — вот оно, вокруг тебя.
   — Что ты хочешь этим сказать?
   — Отпусти же меня, — прошептала она. Озадаченный Дункан разнял руки, выпуская Эмбер из объятий. Она села и хотела было встать, но поняла, что ноги откажутся ее держать.
   Как и Дункан, она тоже боролась с собой, зная, как должна поступить, и отвергая неизбежное в одно и то же время.
   — Теперь, когда мы не касаемся друг друга, ты видишь? — спросила Эмбер.
   — Я вижу лишь твои слезы.
   — Тогда слушай, что я скажу. Эта глендруидская колдунья — подруга твоих детских лет.
   — Я знаю. Мегги.
   — Вот этот белокурый и черноглазый рыцарь, который так меня ненавидит, — ты его знаешь?
   Дункан взглянул на Саймона.
   — Ну да. Это Саймон, прозванный… Верным! — закончил Дункан, и в его голосе явственно звучало торжество. — Конечно же, я его знаю!
   — А кому он верен? — тихо спросила Эмбер.
   — Своему брату.
   — Как зовут брата Саймона Верного?
   Дункан неожиданно вскочил на ноги и оказался лицом к лицу с высоким, могучего телосложения рыцарем, который наблюдал за ним глазами цвета зимнего дождя, а рука его сжимала рукоять наполовину вынутого из ножен меча.
   — Доминик ле Сабр, — ответил Дункан. Рыцарь кивнул.
   — А как зовут тебя, темный воин? — прерывающимся шепотом спросила Эмбер. — Как твое настоящее имя!
   Дункан закрыл глаза и попытался заговорить, ответить. Извивались темные тени, стараясь помешать светлым осколкам памяти, которые плыли навстречу друг другу и сплетались фрагмент за фрагментом в мерцающую ткань знания, так что теперь даже и тысяче оттенков темноты стало не под силу заслонять от глаз огненный узор истины.
   Когда Дункан снова открыл глаза, Эмбер была рада, что уже не прикасается к нему.
   — Я — Дункан Максуэллский, Шотландский Молот, — с силой сказал он.
   Доминик снова кивнул.
   — Я — Дункан Максуэллский, управляющий Эрика Колдуна в том самом замке, которым ты, мой законный лорд и господин, поручил мне управлять от твоего имени.
   Доминик хотел было заговорить, но не смог, потому что слова Дункана все падали и падали подобно горькому дождю. Звучавшие в них гордость, унижение и гнев были так сильны, что становились почти осязаемы.
   — Я — Дункан Максуэллский, человек, погубленный ведьмой с золотыми глазами и лживым языком.
   Я — Дункан Максуэллский. Клятвопреступник.

Глава 18

   Отстранение и молча Эмбер смотрела, как навьючивают на лошадей остатки временного лагеря.
   — Ты сможешь сама сесть в седло? — спросила Мег.
   — Да.
   — Вот и хорошо. Нам не хотелось бы снова причинить тебе боль.
   — А Дункан больше не желает ко мне прикасаться, — сказала Эмбер с внешним спокойствием.
   Мег неохотно кивнула. От ее острого взгляда не ускользнули ни мертвенная бледность лица Эмбер, ни темные линии страдания, залегшие по обеим сторонам ее рта.
   — Я ведь жила без прикосновений раньше, — продолжала Эмбер. — Проживу и теперь.
   — Раньше ты не знала… — Мег умолкла, не закончив того, что собиралась сказать.
   — Да. Знание — это мне кара.
   В голосе Эмбер слышалась такая печаль, что Мег пронзило острое чувство сострадания.
   — Мне очень жаль, — прошептала Мег.
   — Не надо сожалеть. Лучше мне жить неприкасаемой, чем испытать сейчас прикосновение Дункана.
   — Он никогда не поднимет на тебя руку, — быстро сказала Мег.
   — А ему и не придется этого делать: Я чувствую его ярость — будто черные крылья бьются о мою душу.
   Мег инстинктивно протянула руку жестом утешения, но тут же вспомнила, что ее прикосновение принесет вместо успокоения боль. Рука ее бессильно опустилась.
   — Дункан смягчится, — сказала Мег. — Я никогда еще не видела, чтобы он был с кем-нибудь так нежен, как с тобой, — до того, как узнал, что…
   — Что я меньше того, чем казалась, а сам он — гораздо больше? — Уголки рта Эмбер горестно опустились.
   — Его гнев подобен летней грозе, — улыбнулась Мег, пугает раскатами грома и мечет молнии, но быстро проходит.
   — Скорее вон те скалистые, вершины растают и потекут, подобно меду, чем Шотландский Молот простит меня за то, что я запятнала его честь, — возразила Эмбер. — Чтобы простить такое, нужно очень сильно любить. Дункан не любит меня.
   Сочетание отчаяния и покорности судьбе в голосе Эмбер сказало Мег больше, чем могли бы выразить слова.
   — Ты знала, что это случится, верно? — прошептала Мег.
   — Я знала, что это может случиться. И надеялась, что не случится. — Эмбер закрыла глаза. — Я поставила на карту… все. И проиграла.
   — Зачем ты это сделала?
   — Дункан явился мне из теней тьмы… и когда я коснулась его, то узнала, что эта тьма принадлежит мне, а не ему.
   — Я не понимаю.
   Эмбер усмехнулась странной усмешкой.
   — Боюсь, что этого не сможет понять никто, на ком не лежит проклятие моего «дара».
   Мег слушала, затаив дыхание. Ее глендруидские глаза видели правду Эмбер. и ее горе.
   — Я всю жизнь жила, будто в ночи, — просто сказала Эмбер. — Дункан стал моим рассветом. Разве я могла допустить, чтобы Эрик его повесил?
   — Он хотел повесить Дункана? — в ужасе спросила Мег.
   — Да.
   Словно ей стало холодно, Эмбер обхватила себя руками и прошептала: «Смерть непременно потоком прольется».
   По спине Мег поползли холодные мурашки.
   — Что это такое?
   — Пророчество Кассандры, то самое, от которого я надеялась уйти.
   — Какое пророчество?
   Смех Эмбер был похож на крик превозмогаемой боли.
   — Поделом мне, — с горечью проговорила Эмбер. — Жизнь с ее богатыми всходами была лишь приманкой, а истина — это смерть. Лучше бы мне совсем не родиться.
   — Что это за пророчество? — настойчиво повторила свой вопрос Мег.
   Услышав изменившийся тон ее голоса, к ней тут же подошел Доминик и встал рядом.
   — Что-нибудь не так, соколушка?
   — Я не знаю. Только что-то неладно, черные крылья бьются…
   Эхо ее собственных слов заставило Эмбер снова обратить внимание на Мег. Сострадание, которое она увидела в глазах целительницы из рода глендруидов, было столь же явным, как и неожиданным.
   — Мое рождение сопровождалось пророчеством, — сказала Эмбер. — «Может случиться, и безымянного воина ты пожелаешь всем сердцем, душою и телом. Жизнь тогда, может быть, даст богатые всходы, но смерть непременно потоком прольется».
   Доминик слушал, и его глаза сузились, превратившись в полоски чеканного серебра. Он бы отмахнулся от этих слов, не придав им значения, но его собственное супружество показало ему, что некоторые пророчества так же реальны и так же смертоносны, как обнаженный меч.
   « Он явится тебе из теней темноты. Коснись его — и ты узнаешь жизнь, которая возможна, или смерть, которая придет.
   Будь же подобна солнечным лучам, сокрытым в янтаре: чужой руки не ведая касаний и ни к кому сама не прикасаясь.
   Запретной оставайся».
   Когда Эмбер закончила говорить, наступила тишина, не нарушаемая даже ветром. Она обернулась назад и увидела того, кого и боялась увидеть. У нее за спиной стоял Дункан смотрел на нее глазами, полными ледяного презрения.
   — Ты явился мне из теней темноты, — сказала Эмбер. — И я прикоснулась к тебе. Ты завладел моим сердцем и телом. Дай Бог, чтобы душа моя оставалась еще свободной, иначе смерть непременно потоком прольется.
   — Тогда мы пропали, колдунья. Твоя душа продана дьяволу давным-давно.
   — Дункан — в ужасе воскликнула Мег.
   — Не позволяй своему мягкосердечию сбить тебя с пути, Мегги, — повернулся к ней Дункан. — Внутри у этой ведьмы с ангельским личиком нет ничего, кроме самых черных замыслов.
   — Ты ошибаешься. Я видела ее.
   — Я тоже, — насмешливо отпарировал он. — Я видел, как она склонялась ко мне и шептала слова любви в тот самый миг, когда самым гнусным образом предавала меня.
   Эмбер вскинула голову и посмотрела на него гордым взглядом соколиных глаз.
   — Я никогда тебя не предавала, — раздельно проговорила она.
   — Ты скрыла от меня мое настоящее имя. Я называю это предательством.
   — Я не знала, кто ты такой, пока не увидела твое смертоносное искусство в битве с разбойниками.
   Дункан ничего не сказал на это.
   — Но даже и тогда я не была полностью уверена, — продолжала Эмбер. — Меня мучили сомнения. Концы не сходились с концами. В тебе я видела проблески Знания, а ведь Дункан Максуэллский не из числа Наделенных Знанием.
   Мег бросила на Дункана любопытный взгляд, словно ей открылась такая его сторона, о существовании которой она раньше не подозревала.
   — Могли ведь быть и другие воины, — говорила Эмбер, и в ее голосе слышалась почти мольба, — мужчины, имени которых я не знала, воины, искусно владеющие молотом, не принадлежащие к тем, кто Наделен Знанием.
   — Но перед свадьбой ты уже знала, кто я такой? — с горечью спросил Дункан.
   Эмбер выпрямилась и вскинула подбородок. — Да.
   — Ты уже знала, что я обручен с другой, и должен вступить в брак, устроенный моим истинным господином, Домиником ле Сабром?
   — Эрик… сказал мне.
   — До свадьбы? — Да.
   — И ты говоришь, что не предавала меня. Таким тонким уловкам, должно быть, учат всех Наделенных Знанием, учат так играть словами, пока не останется ничего, кроме бесчестья.
   От презрения в голосе Дункана Эмбер чувствовала себя так, будто ее хлещут кнутом.
   — Мне пришлось согласиться на эту свадьбу, — сказала она с отчаянием. — Если бы я отказалась, тебя бы повесили у меня на глазах!
   — Лучше быть повешенным, чем остаться жить и узнать, что я — злополучный ублюдок, бастард, чьи клятвы дешевле овечьего помета.
   Доминик шагнул к Дункану и положил обе руки на его широкие плечи.
   — Я не считаю тебя человеком без чести, — сказал Доминик. — Твой лорд ценит и тебя самого, и твою клятву.
   Дункан замер. Потом по его телу прошла заметная дрожь. Он опустился на одно колено в знак подтверждения клятвы верности, данной Доминику ле Сабру.
   — Ты великодушен, лорд, — произнес он звенящим от напряжения голосом.
   — Надеюсь, лорд Эрик будет такого же мнения, — иронически усмехнулся Доминик, — когда возвратится из Уинтсрланса и узнает, что замок Каменного Кольца захвачен мною.
   Никем не сопровождаемый, Дункан через опущенный подъемный мост беспрепятственно проехал во внутренний двор замка. На его крик сбежалась немногочисленная вооруженная стража.
   — Отправляйтесь к хижине Эмбер, — приказал Дункан. — Ей нужно перенести в замок много вещей.
   Стражники повиновались и трусцой покинули двор. Двоих оставшихся защитников замка следовало считать скорее мальчиками, чем мужчинами; это были оруженосцы, которые надеялись когда-нибудь стать рыцарями.
   — Я буду в караульной, — сказал Дункан Эгберту. — Если кто-то из вас что-нибудь увидит, не надо кричать, а быстро и без шума явиться ко мне. Вы поняли?
   — Поняли, — в один голос ответили оба юноши. Когда оруженосцы бегом отправились на указанные им посты, Дункан быстро прошел в оружейную. Оставшееся там после отъезда Эрика оружие было все разрозненное, но его количества вполне хватало для обороны замка.
   Дункан запер двери оружейной, а ключ оставил у себя. Потом пошел в караульную — ждать Глендруидского Волка.
   Все это время он старался гнать от себя мыслило янтарной колдунье, которая разжигала в нем такой огонь, какого он не ведал ни с одной другой женщиной.
   Мое тело знает тебя. Оно откликается на тебя, как ни на кого другого.
   Сколько раз мы лежали вместе в темноте, соединенные, и наши тела были скользкими от желания?
   Сколько раз я снимал с тебя одежду, целовал твои груди, твой живот, атласную гладкость твоих бедер?
   Сколько раз я раздвигал тебе бедра и входил в твои горячие, ждущие меня ножны?
   Она подходила ему так безупречно.
   И оказалась такой вероломной.
   Будь что будет. Я буду оберегать тебя своей жизнью. Мы… соединены.
   Эхо клятвы Эмбер отдалось в памяти Дункана, а с ним пришло и ощущение боли/ от предательства, глубину которого ему и за всю жизнь не измерить.
   Я поверил ей. Клянусь всеми святыми, я дурак.
   Но даже говоря себе, что он дурак, Дункан не мог не вспомнить, как сгорал от желания, как оказался охвачен страстью, сильнее которой никогда не мог бы и вообразить.
   Ты — как огонь в моей крови, в моей плоти, в моей душе. Если я еще раз прикоснусь к тебе, то возьму тебя.
   Так прикоснись.
   Эмбер…
   Возьми меня.
   И он сделал это, вопреки всему.
   Мне страшно за тебя, за себя, за нас.
   Оттого, что я не могу вспомнить прошлое?
   Нет. Оттого, что ты можешь его вспомнить.
   И это он тоже сделал.
   Клянусь Богом, я хочу забыть ее еще крепче, чем забыл свое прошлое.
   Но этого Дункан сделать не мог. Память об Эмбер пылала тысячей факелов у него в мозгу, в теле, в душе.
   Прикоснись ко мне.
   Возьми меня.
   С каким-то сдавленным звуком Дункан вступил в бой с этими ярко горящими воспоминаниями так же яростно, как когда-то сражался с тысячей теней темноты.
   Но безуспешно.
   Его разрывали на части противоречивые желания. Та часть его существа, что оказалась во власти гнева, надеялась, что Эмбер возьмет с собой посланных к ней стражников и укроется в Морском Доме или Уинтерлансе.
   Другая его часть боялась, что она именно так и поступит.
   И тогда он никогда больше не услышит ее смех, никогда больше не увидит, внезапно обернувшись, как она смотрит на него огненными глазами, никогда больше не ощутит жаркой влажности ее расступающейся плоти, когда он входит в нее.
   — Сэр?
   Это шепотом сказанное слово послышалось у него за спиной Он повернулся с такой яростью, что Эгберт испуганно попятился.
   — Что там такое? — спросил Дункан.
   — К замку приближаются трое рыцарей и одна леди. У них с собой небольшая поклажа.
   — Леди только одна?
   Голос Дункана и его глаза предупреждали о том, что он настроен гневно. Эгберт сглотнул и отступил еще дальше.
   — Одна, — боязливо проговорил оруженосец.
   — Это Эмбер?
   — Я не узнал ни эту леди, ни рыцарей.
   В Дункане боролись гнев и боль, пытаясь овладеть его голосом. Ни одно из чувств не взяло верх. Он лишился дара речи.
   Дункан повернулся спиной к Этберту и стал смотреть через открытые ворота на дорогу. По дороге к замку действительно приближались лошади. В одной из них он узнал Щита, своего обученного боевого жеребца. К седлу Щита не было приторочено никакой поклажи, но свой меч Дункан теперь чаще носил на боку, чем держал в седельных ножнах.
   — Сэр? — напомнил о себе Эгберт.
   — Ступай обратно на свой пост.
   Эгберт чуть замешкался, потом повернулся и поспешил прочь, недоумевая, отчего вдруг лицо Дункана стало похожим на вырезанную из камня мрачную маску обитателя преисподней.
   Стоя на месте, Дункан смотрел, как к замку Каменного Кольца подъезжают, пустив лошадей легким галопом, Доминик ле Сабр и его жена из рода глендруидов.
   — Были какие-нибудь затруднения? — спросил Доминик.
   Дункан покачал головой.
   — Для человека, который только что взял свой собственный замок, не пролив ни капли крови, ты выглядишь чересчур мрачно, — сказал Доминик, спешиваясь.
   — Замок не мой, лорд. Он твой.
   — Уже нет. С этого мгновения я отдаю тебе замок Каменного Кольца во владение, без ограничений и оговорок. Дункан, ты теперь здесь хозяин, а не просто глава моих арендаторов.
   Доминик с улыбкой наблюдал, как до Дункана постепенно доходит смысл сказанного. Ему, внебрачному сыну без имени и без состояния, единственной надеждой могла служить лишь могучая правая рука, да еще страстное желание иметь свою землю… И вот теперь эта земля у него есть.
   Доминик понимал, какие сложные чувства обуревали сейчас Дункана, потому что и сам он, Доминик, был рожден вне брака и мог рассчитывать только на свое искусное владение мечом.
   И он тоже завоевал богатство и землю благодаря этому своему искусству.
   — Собственный замок. — Голос Дункана звучал странно.
   Он оглянулся вокруг, как будто видел замок впервые. И в каком-то смысле это было действительно так. Ведь он никогда раньше не смотрел на него как на свое владение.
   — Прямо не верится, что это не сон, а явь, — тихо проговорил Дункан. — Мне, безродному и безвестному, подняться до такого, и все за один день…
   Сбылась мечта всей его жизни. Она так же реальна, как эти камни у него под ногами, как ощущаемая им тяжесть меча на боку, как доносящийся из кухни запах приготовляемой пищи.
   Замок Каменного Кольца принадлежит теперь ему одному и никому другому. Он им владеет, а не управляет от чьего-то имени. И замок, и все его земли, и люди принадлежат теперь ему, Дункану, и будут принадлежать, пока он в силах удерживать их с помощью меча и мудрости. Он больше не Дункан Максуэллский.
   Он — Дункан, лорд Каменного Кольца.
   — Ты сделал мне большой подарок, — сказал Дункан, снова повернувшись к Доминику.
   — Это ты сделал мне большой подарок, — негромко возразил Доминик.
   — Я? Что я тебе дал такого, кроме долгой скачки и сомнений в моем достоинстве?
   — Ты дал мне то, чего я жажду больше всего на свете. Мир и покой для Блэкторна.
   — Мир и покой?
   — Ты вернулся один в замок Каменного Кольца. Ты ведь мог, если бы пожелал, поднять мост и послать меня в преисподнюю со всеми моими рыцарями.
   — Я бы никогда… — начал Дункан.
   — Знаю, — перебил его Доминик. — Вопреки всем сомнениям и искушениям, ты — человек слова. И это слово было дано мне.
   Дункан продолжительно выдохнул, чувствуя, будто какая-то огромная тяжесть свалилась у него с плеч.
   — Теперь, когда на севере у меня ты, мне никогда уже не придется опасаться за мои Карлайлские владения.
   — Даю тебе в этом клятву.
   — А я даю клятву тебе, Дункан, лорд Каменного Кольца. Если когда-нибудь тебе понадобится помощь для защиты того, что тебе принадлежит, пришли известие в Блэкторн. Глендруидский Волк придет, чтобы сражаться на твоей стороне.
   Сжав друг другу правые руки, они скрепили свои клятвы, как равные.
   — Боюсь, что уже очень скоро обращусь к тебе за помощью, — сказал Дункан. — Как только Эмбер достигнет Уинтерланса, Эрик тут же выступит во главе стольких рыцарей, сколько у меня не наберется и стражников.
   — Эмбер?
   — Ну да, — мрачно подтвердил Дункан. — Эта колдунья не станет медлить и разнесет повсюду весть о твоем приезде и о моем настоящем имени.
   — Обернись, Дункан. Скажи мне, что ты видишь.
   С озадаченным видом Дункан обернулся — и увидел Эмбер, подъезжавшую к замку Каменного Кольца в окружении стражников.
   В душе Дункана смешались облегчение и ярость. Он стоял и смотрел, как эта небольшая группа прошествовала по мосту и вошла в ворота. Тогда рукой в перчатке он схватил Белоногую за поводья, заставив лошадь остановиться.
   — Ступайте и продолжайте нести службу, — отрывисто приказал стражникам Дункан.
   Те разошлись, не оглянувшись. Быстрота, с которой они повиновались, красноречиво свидетельствовала о том, что они рады оказаться подальше от глаз и ушей Дункана, когда он в такой ярости.
   Даже Эмбер, заранее готовую встретить гнев Дункана, охватил холод, когда он посмотрел на нее снизу вверх жестким как камень взглядом.
   — Зачем ты сюда явилась? — требовательно спросил он.
   — Где же еще и быть жене, как не рядом с мужем? Дункан замер на месте.
   — Или ты забыл, что мы повенчаны? — спросила Эмбер с нежной и печальной улыбкой.
   — Я ничего не забыл, ведьма.
   Ощущение холода усилилось — будто ледяные когти прошлись по ее спине.
   — Тогда отпусти поводья Белоногой, муж мой, чтобы конюх отвел ее в стойло.
   Дункан повернул голову так, чтобы видеть Доминика, не отрывая глаз от Эмбер.
   — Доминик, — раздельно произнес он, — надеюсь, что за несколько месяцев пребывания лордом Блэкторнского замка ты не разучился закрывать ворота и поднимать мост?
   Глендруидский Волк засмеялся.
   — Очень хорошо, — продолжал Дункан. — Если ты будешь так любезен и окажешь мне эту небольшую услугу…
   Дункан еще не кончил говорить, а Доминик уже привел в действие механизм, поднимавший мост, и тот тяжелой преградой лег поперек въезда в замок. Засовы один за другим вошли в скобы, закрепив мост в толстых каменных стенах. Вслед за этим, с глухим стуком дерева о дерево открылись внутренние ворота.
   Без солнечного света, косо падавшего через ворота, во дворе стало довольно темно.
   — Тебе следовало бы бежать, пока было можно, — вкрадчивым тоном сказал Дункан.
   — Зачем мне бежать?
   — Чтобы привести сюда Эрика, конечно.
   — Тогда непременно придет и смерть, — ответила Эмбер. — Пока я в замке, Эрик не нападет.
   — Пускай приходит! — прорычал Дункан.
   Эмбер взглянула мимо Дункана, на человека, носившего знак Глендруидского Волка.