Лоуэлл Элизабет. Заколдованная

   — Молчи или уходи, — холодно сказал Дункан. — Раньше эта колдунья служила Эрику. Теперь она моя.
   В очаг три раза подкладывали дров, пока Дункан сортировал оруженосцев, стражников и слуг замка. Все оруженосцы остались верны своей присяге и Эрику. Стражники были уроженцами этих мест и были верны скорее замку, чем какому-то одному лорду. То же самое получилось и со слугами из живущих при замке семей.
   Когда ушел последний человек, Эмбер в изнеможении упала на стул у огня и была не в силах даже протянуть к пламени свои окоченевшие руки. Ее бледное, осунувшееся лицо было немым укором тому, кто так жестоко с ней поступил.
   — Могу ли я предложить своей дочери подкрепиться? — спросила Кассандра.
   Хотя это было сказано ничего не выражающим голосом, Дункан почувствовал себя так, будто ему дали пощечину.
   — Все у нее под рукой, — отрывисто сказал он. — Если она хочет есть или пить, то ей надо лишь протянуть руку.
   — У нее не осталось сил.
   — С чего бы? — В голосе Дункана слышалось раздражение. — Она сама сказала, что это всего лишь несколько неприятных мгновений.
   — Рядом с тобой стоит свеча, — сказала Кассандра. — Подержи свою руку над концом пламени.
   Он посмотрел на нее так, словно она лишилась разума.
   — Не думаешь ли ты, что я сошел с ума? — спросил он.
   — Я думаю, ты не стал бы просить своих рыцарей делать что-то такое, чего не мог бы сделать сам. Я права?
   — Да.
   — Отлично, — свистящим шепотом произнесла Кассандра. — Тогда подержи руку над пламенем свечи, лорд. На два дыхания, самое большее на три.
   — Не надо, — вяло сказала Эмбер. — Он не знал.
   — Значит, узнает. Не так ли, гордый лорд?
   Дункан сузил глаза в ответ на явный вызов, прозвучавший в голосе Кассандры. Не говоря ни слова, он стащил перчатку и протянул руку над пламенем свечи. Одно дыхание.
   Два дыхания. Три.
   — Ну и что теперь? — убирая руку, спросил он Кассандру вызывающим тоном.
   — Снова повтори это. Той же рукой. Тем же местом на руке.
   — Не надо! — воскликнула Эмбер и потянулась к кубку с вином. — Мне уже лучше, мудрейшая. Видишь? Я пью и ем.
   Дункан снова протянул руку над пламенем свечи. Ту же руку. Тем же местом на ладони. Одно дыхание, два, три. Убрав руку, он посмотрел на Кассандру. Она усмехнулась свирепой усмешкой.
   — Снова повтори.
   — Ты что… — начал Дункан.
   — Потом еще раз, — продолжала Кассандра. — И еще. Всего тридцать два раза…
   Дункан вдруг все понял, и его обдало волной холода. Это точно соответствовало числу опрошенных, чью правдивость проверяла Эмбер через прикосновение.
   — … пока твоя плоть не начнет дымиться и гореть, пока тебе не захочется кричать, но кричать ты не будешь, потому что от этого ничего не изменится, особенно боль.
   — Довольно.
   — Чем ты так потрясен, лорд? — насмешливо промолвила Кассандра. — Как ты сам сказал, свеча — это лишь тень огня, горящего в очаге. Но пламя… пламя с течением времени жжет так же глубоко.
   — Я не знал, — сквозь зубы пробормотал Дункан.
   — Тогда тебе следует лучше узнать природу того оружия, которым обладаешь, а то как бы тебе в своем невежестве и высокомерии не сломать его ненароком!
   — Мне надо было знать, что думают все эти люди в замке.
   — Да, — согласилась Кассандра. — Но это можно было бы сделать и помягче.
   — Ты могла бы сказать, — повернулся к Эмбер Дункан.
   — С оружием не разговаривают, — ответила Эмбер. — Им просто пользуются. Ты пока кончил мною пользоваться?
   Руки Дункана медленно сжались в кулаки. И так же медленно разжались.
   — Ступай к себе в комнату, — приказал он.
   Эмбер отставила кубок и удалилась, не оглянувшись и без единого слова.
   Дункан ее не окликнул.
   Но когда Кассандра хотела последовать за Эмбер, он указал ей на другой стул.
   — Садись, — сказал Дункан. — Со мной тебя не связывают никакие клятвы. Но ты ведь сделаешь все, что в твоих силах, чтобы помочь этой янтарной колдунье, верно?
   Губы Кассандры вытянулись в тонкую линию.
   — Эмбер не колдунья, а Наделенная Знанием.
   — Отвечай на мой вопрос.
   — Да. Если я чем-то могу помочь Эмбер, я это сделаю.
   — Тогда оставайся поблизости и говори за оружие, которое слишком упрямо, чтобы говорить за себя.
   — А, так значит, ты ценишь ее.
   — Больше, чем свой кинжал, но меньше, чем свой меч.
   — Жаль, что Эрик не видит тебя сейчас.
   — Почему?
   — Он думал, что твое чувство к Эмбер пересилит твою гордость. Мне бы хотелось показать ему, как сильно он заблуждался, — едко проговорила Кассандра. — Жаль, что не ему самому приходится расплачиваться болью за его ошибку.
   Прежде чем Дункан успел ответить, вошли Саймон и Доминик. Они окинули взглядом Кассандру, посмотрели на Дункана и заметили нетронутый ужин, стоявший на столе возле очага.
   — У меня новость, которая должна возбудить твой аппетит, — сказал Доминик.
   — Что за новость? — спросил Дункан, отворачиваясь от Кассандры.
   — Свен говорит, что население принадлежащих замку земель охотно признает тебя своим лордом.
   Дункан улыбнулся и повернулся к Кассандре.
   — Ты разочарована? — насмешливо спросил он.
   — Только тем, как ты поступаешь со своей женой.
   — Тогда тебе не придется долго беспокоиться, — сказал Саймон. — Брак будет расторгнут.
   Дункан и Кассандра одновременно повернулись лицом к Саймону.
   — Этот брак был совершен по-настоящему, — возразила Кассандра. — Пусть Дункан скажет, познал ли он плотски свою жену!
   — Девственна она или нет, — сказал Доминик, — это все равно. Брак был совершен обманным путем. Ни один епископ его не утвердит.
   — Особенно если предложить в знак почтения какую-нибудь церковь или монастырь, — язвительно добавил Саймон.
   — Вы дали друг другу священные клятвы, — продолжала Кассандра, обращаясь к Дункану. — Неужели ты отступишь от своего слова?
   — Клятвы. — Губы Дункана сжались, словно от боли или презрения или от того и другого вместе. — Нет, я не отступлю от своего истинного слова.
   Кассандра с нескрываемым облегчением закрыла глаза.
   — Я сдержу истинную клятву, которую дал, когда мой разум был в целости, — продолжал Дункан. — Я женюсь на леди Ариане из рода Дегэрров.
   — А что будет с Эмбер? — спросила Кассандра. Не ответив ей, Дункан повернулся к Доминику.
   — Пошли за моей невестой, — решительно сказал он. — Свадьба состоится сразу же, как только будет получено согласие Церкви.
   — Что будет с Эмбер? — настойчиво повторила Кассандра.
   Дункан встал и вышел из комнаты, ни на кого не глядя.
   — Что будет с Эмбер! — крикнула Кассандра.
   Крик Кассандры отдался эхом по всему большому залу, преследуя Дункана по пятам. Даже когда замер последний его отзвук, эти слова продолжали кричать в мрачном молчании его разума.
   Что будет с Эмбер?
   Что будет с твоей священной клятвой?
   Эмбер.
   Священная.
   Эмбер. Эмбер. Эмбер…
   Дункан не находил покоя ни в одной части замка. Этот крик был частью его самого, он сидел в нем так же глубоко, как и боль от старой памяти и новой измены.
   Прошлое кружилось, возвращалось, мучило его сначала голосом Эмбер, а потом его собственным.
   И правда — я в безопасности, когда с тобой.
   Всегда, моя золотая колдунья. Скорее я отсеку себе правую руку, чем причиню тебе зло.
   Это воспоминание было слишком печальным, слишком мучительным. Дункан оттолкнул его от себя, похоронил среди тысячи теней темноты, где сам он больше не мог прятаться.
   Голос Кассандры! преследовал его, слова, которые произносила Наделенная Знанием, все падали и падали, словно капли огненного дождя.
   Отрицание истины прошлого или настоящего уничтожит тебя столь же верно, как если бы тебе разрубили голову пополам.
   Вспомни мои слова, когда прошлое вернется и тебе покажется, что оно опровергает настоящее.
   Вспомни.
   Еще долго после того, как все другие уснули, Дункан мерил шагами залы и винтовые лестницы своего замка. Голоса говорили с ним в его молчании, и слова эхом отдавались у него в мозгу, где вихрем проносились мысли; голос Эмбер рассказывал, как страсть, гордость и честь используются вместо оружия.
   Эрик знал, что ты не любишь меня. Он знал, что ты не женился бы на мне, если бы вспомнил прошлое.
   И он знал, как сильно ты желал меня.
   Дункан все еще желал ее. Лживая или правдивая, ведьма или женщина, возлюбленная или жена, она заставляла его тело сгорать по ней словно в адском пламени. Необузданная сила его страсти сметала все на своем пути.
   Даже предательство.
   Вдруг Дункан понял, что стоит перед дверью в комнату Эмбер, а его руки опущены и сжаты в кулаки. Он не знал, сколько он тут стоит. Он знал только, что ему надо туда, к ней.
   Дверь в спальню открылась беззвучно, когда Дункан толкнул ее Свечи догорали. В очаге остались почти одни угли Занавеси вокруг кровати тускло блеснули, когда он отвел их в сторону.
   Эмбер спала неспокойным сном; покрывало и простыни сбились, а ее волосы спутанным золотым облаком рассыпались по подушкам. На мгновение Дункан увидел ее такой, какою она была во время купания, когда груди ее казались позолоченными от воды и отражения огня. Тогда ему хотелось уподобиться огню, чьи языки облизывали ее тело.
   Ему и сейчас этого хотелось.
   Дункан отпустил занавеси и стал снимать с себя тяжелую боевую одежду, в которой ходил весь день. Оставшись совершенно обнаженным, словно пламя свечи, он снова раздвинул занавеси и опустился на постель рядом с Эмбер.
   Он медленно протянул руку, чтобы коснуться ее. Кончики его пальцев уже почти касались ее губ, когда он вспомнил, что случилось в его покоях — как Эмбер побелела от боли и чуть не упала и как Кассандра бесстрастными словами объяснила, что произошло.
   Она чувствует твою ненависть. От ударов кнутом ей было бы не так больно.
   Однако Эмбер не вздрогнула, когда Дункан прикоснулся к ней во второй раз, когда его сочувствие к ее боли пересилило гнев на нее за предательство.
   Дункан долго лежал без движения, разрываясь между желанием и гневом. Инстинктивно он разделил свой разум, словно был одним из Наделенных Знанием, однако у него не было свойственного Наделенным понимания опасности того, что делал. Расщепленный разум скоро свернется подобно листу, опаленному огнем. И, подобно листу, разум увянет и умрет.
   Дункан заставил себя сосредоточиться не на обуревавшей его ярости из-за того, что его предали, а на своем желании. Потом он стал думать о страсти, которую питала к нему Эмбер, страсти, которую ей никогда не удавалось скрыть.
   Эрик знал, что ты был мне желанен… рассвет после долгой ночи, какою была моя жизнь.
   Мысль о том, чтобы опять стать таким желанным, пронзила Дункана. Его удерживала лишь боязнь причинить боль вместо того, чтобы возбудить в Эмбер желание своим прикосновением. Он хотел, чтобы она была не подавленной, а сгорающей от желания, столь же необузданно жаждущей слияния их тел, как и он сам.
   Жаркая волна прошла по телу Дункана, когда он вспомнил, как погружался в Эмбер, как ее тело сжимало, держало, охватывало его плотно, влажно и жарко, в неописуемом совершенстве соединения.
   Выдохнув какое-то слово, которое было одновременно молитвой и проклятием, Дункан запустил руку глубоко в волосы Эмбер, пока не почувствовал ладонью теплую кожу ее головы. Пылающим средоточием его разума стало желание. По контрасту с губительными тенями, которые он загнал в отдаленные уголки разума, этот огонь горел еще жарче.
   Поток страсти, в котором она оказалась, разбудил Эмбер. Ей не нужен был свет свечей, чтобы узнать, кто лежит рядом с нею, чье тело так горячо и твердо, чье желание так сильно, что его нельзя описать словами.
   — Дункан. Боже мой, ты страдаешь…
   Она попыталась дышать, говорить, но смогла лишь содрогнуться от сладкой судороги, когда ее собственное тело, готовясь принять его, изменилось с быстротою сокола, стрелой взмывающего в небо.
   — Ты дрожишь, — грубо сказал Дункан. — Боль или желание?
   Она не могла говорить, захлестываемая волнами его желания. Тогда его рука скользнула по ее телу вниз, ища ответа другим, более верным путем.
   Обилие горячей влаги, оросившей ему руку, подействовало на него, словно удар кнутом.
   Одним по-кошачьи быстрым движением он перекатился на нее, раздвинул ноги и вошел в нее в то самое мгновение, когда она, выгнувшись, подалась ему навстречу. Но жаркого совершенства, с каким соединились их тела, он вынести был уже не в силах. И с хриплым криком завершения он излил себя в ее лоно.
   Но этого было мало.
   Он хотел, чтобы их тела сплавились воедино, хотел, чтобы этот огонь горел вечно, хотел…
   Эмбер.
   Дункан накрыл ее рот своим и снова начал двигаться, погружаясь в нее раз за разом, соединяясь с ней тем единственным способом, какой считал для себя приемлемым, сгорая вместе с ней в сердце своего огня.
   А когда никто из них больше гореть уже не мог, они заснули в пепле своей обоюдной страсти.
   Измучившие их кошмары тоже были общими: тысяча холодных оттенков темноты и измены, клятвы, которые нельзя было исполнить, не нарушив других клятв, гнев на то, чего нельзя было изменить, первозданная жажда к тому, чему быть не суждено…
   Эмбер медленно отодвинулась от спящего мужа так, чтобы не касаться его. Глядя в темноту широко открытыми глазами, она до последней горькой капли испила понимание того, что она сделала с ним и с собой.
   Глендруидский Волк и правда читал в душе Дункана. Вопреки всем сомнениям и искушениям, Дункан был человеком слова.
   И слово это было дано Доминику ле Сабру.
   Теперь Эмбер понимала это.
   Слишком поздно.
   Если Дункан позволит себе любить меня, он не сможет допустить, чтобы наш брак был расторгнут. Он должен будет отказаться от чести и от Доминика ле Сабра.
   Дункан Максуэллский. Клятвопреступник.
   Если он откажется от чести, то возненавидит себя.
   И меня.

Глава 20

   Двенадцать дней спустя Кассандра вошла в роскошно убранную комнату, служившую тюрьмой для Эмбер.
   Эмбер подняла глаза от рукописи, которую пыталась разобрать. Пыталась, но у нее ничего не выходило. Ее мысли были заняты лишь одним.
   Дунканом.
   — Приехала Ариана, — без предисловий сказала Кассандра. — Дункан хочет, чтобы ты пришла к нему.
   На мгновение Эмбер застыла, словно мертвая. Потом она длинно, беззвучно выдохнула и окинула роскошную спальню глазами, видевшими лишь тысячу оттенков темноты.
   — Саймон привез и норманнского священника вместе с норманнской наследницей, — продолжала Кассандра. — Без сомнения, ваш брак будет расторгнут.
   Эмбер промолчала.
   — Что ты будешь делать? — спросила Кассандра.
   — То, что должна.
   — Ты все еще надеешься, что Дункан позволит себе любить тебя?
   — Нет.
   Но вспышка чувства в глазах Эмбер сказала да.
   — Он все еще приходит к тебе в самый темный ночной час, когда больше не может противостоять своему желанию? — спросила Кассандра.
   — Да.
   — А когда страсть утолена?
   — Тогда приходит гнев на самого себя и на меня, на ложь и клятвы, завлекшие нас обоих в ловушку. И тогда он больше не прикасается ко мне. Это причиняет слишком сильную боль.
   — Хорошо, что хоть столько нежности к тебе в нем осталось.
   Улыбка Эмбер была невыносимее, чем крик боли.
   — Да, — прошептала она. — Хотя он этого и не знает, но от моей боли больно и ему.
   — Ты еще надеешься, что когда-нибудь он тебя полюбит?
   Длинные ресницы опустились, скрыв глаза Эмбер.
   — Каждый раз, когда мы прикасаемся друг к другу, за страстью ощущается больше страданий, больше темноты. Там, где есть столько чувства, есть, наверное, и шанс…
   — Ты останешься с ним, пока у тебя есть надежда, — сказала Кассандра.
   Эмбер кивнула.
   — А потом? — спросила Кассандра. — Что ты будешь делать, когда надежда исчезнет и останется лишь тысяча оттенков темноты?
   Ответом было молчание.
   — Можно взглянуть на твой подвесок? — спросила мудрейшая.
   Эмбер удивленно посмотрела на нее. Мгновение поколебавшись, она сунула руку в вырез платья и вытащила древний подвесок.
   Этот драгоценный камень из прозрачного золота все так же висел на блестящей цепочке. Но при всей своей красоте янтарь изменился, изменился настолько неуловимо, что только Наделенный Знанием человек увидел бы, как… темнота затягивает свет своей вуалью.
   Кассандра коснулась подвеска кончиком пальца, который чуть заметно дрожал вопреки ее усилиям скрыть под маской безмятежности, как подобает ей, Наделенной Знанием, обуревавшую ее скорбь.
   — Ты знаешь, что Дункан губит тебя, — сказала старшая женщина.
   Эмбер ничего не ответила на это.
   — Капля по капле, ты тайно кровоточишь, — прошептала Кассандра, — пока не останется ничего от света и жизни, только темнота.
   И опять Эмбер ничего не сказала.
   — Это губит заодно и Дункана, — без всякого выражения проговорила Кассандра.
   Только тогда Эмбер вскрикнула, и в ее крике было и отрицание, и боль, и гнев под стать тому, что испытывал Дункан. Ибо с ним она была в ловушке, и с каждым днем окружавшая их темнота становилась еще на один оттенок темнее. День за днем, пока не останется ничего от света и жизни.
   Только одна темнота.
   — Он не должен отказываться от тебя, — с силой сказала Кассандра. — Я никогда никому не желала смерти, но вот теперь желаю ее этой норманнской суке, которая…
   — Нет! — резко возразила Эмбер. — Не тащи свою душу во мрак из-за того, что сделала я. Ты сама учила меня делать выбор и жить с этим выбором.
   — Или умереть.
   — Или умереть, — согласилась Эмбер. — Все равно, не будь этой наследницы, нашлась бы какая-нибудь другая. Не можем же мы убивать несчастных дев налево и направо, верно?
   Смех Кассандры был так же печален, как ее глаза.
   — Не можем, — согласилась она. — На свете не найдется столько богатых невест, сколько нам пришлось бы убить, прежде чем твой твердолобый лорд проснется и увидит, какое богатство у него под боком — только протяни руку.
   Не касаясь друг друга, однако, чувствуя близость во всех иных отношениях, Наделенная Знанием и ее названная дочь сошли вниз, в личные покои лорда. Картина, которую они там застали, освещалась огнем очага, факелами и туманным светом, лившимся сквозь высокое окно.
   Дункан сидел в дубовом кресле. Саймон своим кинжалом отрезал тонкие ломтики мяса от целого окорока и умело раскладывал их на серебряном блюде.
   Сначала Эмбер подумала, что никого больше в комнате нет. Только когда Дункан заговорил, она поняла, что Саймон режет мясо не для себя, а для кого-то другого.
   — Леди Ариана, — сказал Дункан, поднимаясь с кресла, — позволь представить тебе мое оружие, колдунью по имени Эмбер.
   Женщина, одетая в платье из черной шерсти, повернулась к ним лицом. В руках она держала небольшую арфу.
   В первое мгновение Эмбер подумала, что голову Арианы покрывает капюшон из поблескивающей черной материи, расшитый узором из серебряных и фиолетовых нитей. Потом она поняла, что это не капюшон, а волосы Арианы, туго заплетенные и уложенные. Серебряные украшения светились в этих черных, как полночь, волосах, а аметисты таинственно вспыхивали при малейшем движении Арианы.
   — Подойди к ней, Эмбер, — приказал Дункан.
   На мгновение Эмбер замешкалась, не в силах заставить себя двигаться. Потом ноги повиновались приказам — скорее разума, чем сердца. Она приблизилась к норманнской наследнице.
   — Леди Ариана, — произнесла она, наклоняя голову. На краткий миг любопытство оживило глаза, которые были того же густо-фиалкового цвета, что и драгоценные камни, вплетенные в волосы Арианы. Потом густые черные ресницы опустились.
   Когда они снова поднялись, то в глазах словно бы закрылась какая-то дверь. В них не осталось ничего от любопытства или какого-нибудь другого чувства. Глаза наследницы были так же холодны и безразличны, как и аметисты у нее в волосах.
   — Очень приятно, — сказала Ариана.
   Голос ее звучал равнодушно, в словах слышался акцент, говоривший о ее норманнском происхождении. Она ничем не выразила желания прикоснуться к Эмбер, не протянула даже кончиков пальцев для самого беглого приветствия.
   Эмбер подумала, что такая сдержанность Арианы объясняется скорее ее характером, чем каким-то особым предупреждением, которое мог сделать ей Дункан относительно прикосновений к ней, Эмбер.
   — Ты проделала долгий путь, — проговорила Эмбер.
   — Рабыня идет туда, куда ей приказано. — Ариана грациозно пожала плечами и отложила арфу в сторону.
   Ледяные пальцы прошлись по спине Эмбер. Было очевидно, что Ариане предстоящий брак с Дунканом желанен не более, чем самой Эмбер.
   — Видишь теперь, зачем ты мне нужна, — насмешливо сказал Дункан. — Восторг моей нареченной по поводу нашего брака напоминает мне о том, что ее отец считает саксов своими врагами. Бог — или, вернее, дьявол — знает, что думает барон Дегэрр о шотландцах.
   Ариана не шевельнулась и не произнесла ни слова в ответ на сказанное Дунканом. На ее бледном, прекрасном лице живыми казались одни лишь глаза; они казались живыми так, как кажется живым драгоценный камень, отражая чужой свет, но не обладая своим собственным.
   — Это напоминает мне брак Доминика, — добавил Дункан.
   Саймон отрезал еще один ломтик мяса быстрым движением кинжала.
   — Верно, — сказал он. — Джон отдал свою дочь скорее в отместку, чем в залог истинного объединения кланов.
   — Вот именно, — подтвердил Дункан. — У меня нет желания проснуться и оказаться женатым на женщине, не способной родить мне наследников.
   Эмбер почувствовала, как Внутренне сжалась эта женщина, неподвижно сидевшая во всем великолепии богатой черной одежды и удивительных украшений.
   Кассандра тоже уловила эту внутреннюю дрожь богатой норманнской наследницы. И впервые за все время с настоящим интересом посмотрела на Ариану.
   Саймон поставил блюдо с ломтиками мяса, сыра и засахаренными фруктами перед Арианой. Когда он рукой задел ее рукав, она вздрогнула и взглянула на него своими аметистовыми глазами, в которых было отчаяние и ярость попавшего в капкан зверя.
   — Эля? — невозмутимо спросил он.
   — Нет. Благодарю.
   Словно не заметив отказа Арианы, Саймон поставил перед ней кружку со слегка пенящимся элем.
   — Ты слишком худа, — резко сказал он. — Ешь.
   Саймон отступил назад и теперь больше не нависал над Арианой. Она судорожно выдохнула. Когда она потянулась за ломтиком мяса, ее рука дрожала.
   Саймон бесстрастно наблюдал, как она прожевала, проглотила и протянула руку за кусочком сыра. Увидев, что она начала есть и сыр, он посмотрел на Дункана.
   — Леди Ариане нужно отдохнуть, — сказал Саймон. — Днем мы ехали без остановки. Да и ночью было не лучше. После Карлайла негде было укрыться от непогоды.
   — Я не задержу ее надолго, — ответил Дункан. Он посмотрел на Эмбер. — Возьми ее за руку, колдунья.
   Эмбер поняла, что этого не избежать, как только услышала, что Дункан беспокоится о наследниках. Зная все заранее, она успела приготовиться. Рука, которую она протянула Ариане, не дрожала.
   Выражение лица норманнской девушки весьма ясно говорило о том, что ей неприятно, когда к ней прикасаются. Она бросила взгляд на Дункана, но, не найдя у него сочувствия, подала руку Эмбер.
   Как ни готовилась Эмбер, то хаотическое смешение ужаса, унижения и обманутых надежд, которое переполняло Ариану, чуть не заставило Эмбер упасть на колени.
   Ариана оказалась женщиной сильных страстей, зловещих и темных.
   — Леди Ариана, не бесплодна ли ты? — спросил Дункан. — Нет.
   — Согласна ли ты исполнять супружеский долг по отношению ко мне?
   — Да.
   Эмбер пошатнулась, пытаясь устоять перед напором необузданных чувств, бушевавших в душе норманнской девушки под жесткой маской внешнего спокойствия.
   — Эмбер? — окликнул ее Дункан.
   Она не услышала. Она не слышала ничего, кроме одного нескончаемого вопля о совершающемся предательстве, исторгаемого душой Арианы.
   — Эмбер. — Голос Дункана звучал резко.
   — Она… она говорит правду, — вымолвила Эмбер прерывающимся голосом.
   И выпустила руку Арианы, потому что не могла больше вынести горя и ярости, обуревавших душу норманнской наследницы.
   Это было слишком похоже на то, что испытывал Дункан.
   — Дочь моя, тебе нехорошо? — спросила Кассандра.
   — Ничего. То, что она чувствует, вынести можно. Ариана взглянула на Эмбер, и глаза ее сверкнули зарождающимся гневом.
   — Ты знаешь, — сдавленным голосом проговорила она. — Ты знаешь. Проклятая колдунья, кто наделил тебя правом терзать мою душу?
   — Замолчи, — резко сказала Кассандра.
   Она быстро приблизилась к обеим женщинам, и ее алые одежды ярко полыхнули рядом с черными Арианы и золотыми Эмбер.
   — Если здесь кого и терзали, так это Эмбер, — продолжала Кассандра. — Посмотри на нее и узнай, что тот черный огонь, который тайно жжет тебя, опалил и ее.
   Ариана побелела.
   — Узнай также, что твоя тайна, какова бы она ни была, по-прежнему остается тайной. Эмбер прикасается лишь к чувствам, она не ясновидица.
   В молчании Ариана разглядывала Эмбер, замечая бледность, покрывшую ее лицо, и напряженную линию рта.
   — Только чувства? — прошептала Ариана. Эмбер кивнула.
   — Скажи мне, что я чувствую?
   — Ты, верно, шутишь.
   — Нет. Я думала, у меня нет больше чувств. Что я чувствую?