Страница:
— Хватит, — свирепо прорычал Дункан.
— Ну как? — резко спросила она.
— Что как?
— Что-то одно из всего этого должно быть правдой.
— Неужели?
Эмбер пожала плечами.
— Кем еще ты мог быть?
— Крепостным или матросом, — насмешливо ответил он.
— Нет. Для этого тебе не хватает мозолей. Да и туп ты недостаточно, хотя я уже начинаю в этом сомневаться.
Неожиданно Дункан рассмеялся. Эмбер улыбнулась против своей воли.
— Вот видишь? Сказать можно все что угодно, но это не значит знать. Это должен сделать только ты сам. За тебя никто этого не сделает.
Дункан перестал смеяться. Несколько мгновений он не говорил ни слова.
Искушение прикоснуться к нему и узнать, что он чувствует, оказалось сильнее, чем решимость Эмбер. Она сопротивлялась как могла этому жадному желанию.
И была побеждена.
Кончиками пальцев она легонько провела по чисто выбритой щеке Дункана.
Гнев.
Недоумение.
Ощущение потери — такой огромной, что описать ее невозможно, ее можно лишь чувствовать, словно дрожащий в воздухе отголосок грома дальней грозы.
— Дункан, — с болью в голосе прошептала Эмбер. — Мой темный воин.
Он следил за ней суженными до щелочек, блестящими глазами — глазами попавшего в капкан животного.
— Драка с самим собой только ранит тебя еще больше, — сказала она. — Дай себе привыкнуть к той жизни, которая у тебя теперь.
— Разве это возможно? — хрипло спросил Дункан. — Что станется с той жизнью, которую я оставил там? Что, если меня ожидает лорд, которому я присягал в верности? Что, если меня ждет жена? Наследники? Земля?
Когда Дункан говорил о лорде и земле, Эмбер ощутила темное кипение его памяти. При упоминании жены и наследников такого отклика она не уловила.
Облегчение было таким острым, что у Эмбер чуть не подкосились ноги. Мысль о том, что Дункан может быть связан нерушимым обетом, данным другой женщине, была ей как нож в сердце. Она и не подозревала, насколько силен был этот страх, пока его не прогнала невыразимая словами уверенность, лежавшая под ускользающей памятью Дункана.
Дай Бог, чтобы память к нему не вернулась. Чем больше он вспоминает, тем больше я боюсь.
Враг, а не друг.
Возлюбленный.
Дункан пришел ко мне из теней темноты. В тенях темноты он должен и оставаться.
Или погибнуть.
И эта мысль была ей еще более невыносима, чем живой Дункан, связанный обетом с другой женщиной.
Делая частые, мелкие взмахи крыльями, кречет быстро настиг приманку, которую Дункан раскручивал плавными, мощными движениями руки.
— Очень хорошо, — воскликнула Эмбер, возбужденно хлопая в ладоши. — Должно быть, прежде тебе не раз доводилось пускать приманку.
Приманка дернулась, потом опять стала размеренно кружить.
Эмбер сразу же пожалела о своих словах. Последние пять дней она отказывалась от всяких разговоров о прошлом Дункана. И память к нему не вернулась, хотя прошло уже девять дней, как он проснулся.
После первого быстрого взгляда, который он бросил на Эмбер, Дункан сосредоточился лишь на том, чтобы плавно раскручивать приманку, побуждая крылатого хищника спуститься с усеянного облаками неба. Внезапно маленький сокол упал камнем, ударил приманку с убийственной скоростью и сел на землю, готовясь к трапезе и охраняя свою «добычу» распростертыми над ней крыльями.
Эмбер быстро подманила кречета кусочком мяса и пронзительным свистом. Издав несколько резких, протестующих криков, сокол покорился и уселся на запястье Эмбер.
— Не сердись, моя красавица, — негромко сказала Эмбер, расправляя путы так, чтобы они ровно лежали у нее на перчатке. — Ты охотилась очень хорошо.
— Достаточно хорошо, чтобы заслужить настоящую охоту? — спросил Дункан.
Эмбер улыбнулась.
— Видно, тебе так же не терпится, как и соколу.
— Еще бы. Я не привык сидеть взаперти в хижине, в компании с одной лишь недоверчивой девушкой и своими мыслями — или в отсутствие и того и другого, — добавил он насмешливым тоном.
Эмбер стало не по себе.
Дункан не выказывал большого интереса к предписанному ею лечению — сон, еда и опять сон. Когда на дворе шел холодный дождь, ей было нетрудно удерживать Дункана в хижине, хотя он и ходил по ней из угла в угол, словно посаженный в клетку волк.
Но сегодня, когда солнце припекло так, что от земли большими серебристыми полотнищами поднялся и уплыл туман, удержать Дункана на месте было просто невозможно.
— Я боялась, — сказала она.
— Боялась чего? Я ведь не сосулька — не растаю от солнца или дождя.
— Я боялась врагов.
— Кого? — быстро спросил он.
— Спорные Земли, они есть… спорные. Безземельные рыцари, честолюбивые бастарды[3], вторые и третьи сыновья, разбойники. Все они бродят тут в поисках добычи.
— Однако ты ходила одна в замок Каменного Кольца за одеждой для меня, разве не так?
Эмбер пожала плечами.
— За себя я не боюсь. Ни один человек не посмеет меня тронуть.
Дункан недоверчиво смотрел на нее.
— Это правда, — сказала она. — Но всем Спорным Землям известно, что Эрик повесит того, кто прикоснется ко мне.
— Я прикасался к тебе.
— А потом, ты так жаловался, что тебе приходится заворачиваться в покрывала, как сарацину… — продолжала Эмбер, будто не слыша его слов.
Дункан произнес несколько непотребных ругательств на языке, которому научился в Святой Земле.
— Что это значит? — спросила она с любопытством.
— Тебе незачем этого знать.
— Ну что ж. — Она вздохнула. — Я просто хотела подождать, пока ты окончательно оправишься от всех бед, причиненных грозой.
— От всех? — переспросил Дункан.
— Почти от всех, — колко ответила Эмбер. — Если ждать, пока исправится твой нрав, то скорее окажешься завернутой в саван и по дороге на кладбище.
Дункан сверкнул на нее своими карими глазами, но у него хватило ума признать, что она права. С самого утра он пребывал в отвратительном настроении — его сновидения были полны неясных теней и чувственного жара.
— Прости меня, — сказал он. — Нелегко смириться с тем, что я потерял память о прошлом. Но чтобы прошлое мешало моему настоящему и будущему — снести такое я уж никак не могу.
— Здесь у тебя есть будущее — если захочешь, — заметила Эмбер.
— Фригольдером или оруженосцем? Она кивнула.
— Ты великодушна.
— Не я. Эрик. Он хозяин в замке Каменного Кольца. Дункан нахмурился. Он еще не видел молодого лорда, но сомневался, что поладит с ним. Привязанность Эмбер к Эрику сильно мешала его душевному спокойствию.
Как всегда, глубина его собственнического чувства по отношению к Эмбер поразила Дункана, но он не в силах был ничего изменить. Как и понять, почему он испытывает такое чувство.
Должно быть, мы были любовниками. Или хотели быть.
Дункан подождал, прислушиваясь к себе, будто пробуя языком больной зуб.
Осторожно. Настойчиво.
Ничего не случилось. Совсем ничего.
Не возникло ни ощущения правильности, ни ощущения неправильности, как в тот момент, когда он заметил, что у него нет меча; была лишь уверенность, что никогда еще он не испытывал такого сильного чувства к женщине.
— Дункан? — тихо окликнула его Эмбер. Он мигнул и очнулся от своих мыслей.
— Не думаю, что мне понравилась бы жизнь фригольдера или оруженосца, — медленно произнес Дункан.
— Чего же ты хочешь тогда?
— Того, что потерял.
— Темный воин… — прошептала она. — Перестань думать о прошлом.
— Это было бы равносильно смерти. Опечаленная Эмбер отвернулась и надела на голову кречета колпачок. Птица отнеслась к этому спокойно, удовлетворенная на какое-то время недавним полетом и вкусом крови.
— Даже самый свирепый сокол почти безропотно позволяет надеть на себя колпачок, — сказала она.
— Потому что знает, что колпачок снимут, — ответил Дункан.
Эмбер повернулась и пошла к конюшне, примыкавшей к одной стороне хижины. Оруженосец Эгберт, скорее мальчик, чем мужчина, медленно поднялся на ноги, потянулся и открыл перед ней дверь. Посадив кречета на место, Эмбер сама закрыла дверь за собой и махнула рыжему Эгберту в знак того, что он может вернуться к своему занятию — ленивому пересчитыванию облаков в небе.
Как только они с Дунканом удалились настолько, что оруженосец больше не мог их видеть, Эмбер повернулась к своему спутнику и легонько прикоснулась к его руке.
— А кроме прошлого, чего ты больше всего хочешь? — тихо спросила она.
Ответ не заставил себя ждать.
— Тебя.
Эмбер замерла. Радость и страх боролись в ней, сотрясая ее.
— Но этого не будет, — ровным голосом продолжал Дункан. — Я не возьму девушку, не зная, какой обет мог дать другой.
— Я не верю, что ты связан с другой женщиной.
— И я не верю. Но сам я родился от внебрачного союза, — четко произнес он. — И не оставлю после себя ни незаконнорожденного сына, которому пришлось бы жить подачками, ни незаконнорожденной дочери, которой пришлось бы стать наложницей какого-нибудь знатного лорда.
— Дункан, — прошептала Эмбер. — Откуда ты знаешь?
— Знаю что?
— Что ты незаконнорожденный. Что один из твоих родителей нарушил супружескую верность.
Дункан открыл рот, но не смог вымолвить ни слова. Он резко тряхнул головой, словно после только что полученного удара.
— Я не знаю, — простонал он. — Не знаю!
Но он это знал. Всего одно мгновение. Эмбер ощутила это так же безошибочно, как ощущала жар его тела.
На какой-то миг тени потеряли часть своей силы. Несколько ярких звезд сверкнуло сквозь мрак ночи, окружающей прошлое Дункана.
— Почему я не могу вспомнить? — резко спросил он.
— Оставь это, успокойся. Тени нельзя побить, можно лишь проскользнуть между ними.
Еще раньше, чем Дункан сам это ощутил, она уловила, что напряжение покидает его. Высвободив свою руку из его руки, она грустно улыбнулась и открыла дверь хижины. Но переступить порог не успела — Дункан притянул ее обратно.
Эмбер в испуге повернулась к нему Его жесткая рука с удивительной нежностью взяла ее за подбородок. Она на миг закрыла глаза, упиваясь сладкой негой, потоком хлынувшей в нее от прикосновения Дункана. Его забота о ней была словно весенние лучи солнца, которые греют не обжигая.
А страсть текла где-то совсем рядом, словно бурный поток огня.
— Я не хотел опечалить тебя, — сказал Дункан.
— Знаю, — прошептала она, открыв глаза. Дункан стоял так близко, что Эмбер различала осколки зеленого и синего, золотого и серебряного цветов, из которых получались его карие глаза.
— Тогда почему же у тебя на ресницах слезинки? — спросил он.
— Мне страшно за тебя, за себя, за нас.
— Оттого что я не могу вспомнить прошлое?
— Нет. Оттого что ты можешь его вспомнить. Он резко втянул в себя воздух.
— Почему? Что в этом может быть плохого?
— Что, если ты женат?
— Не думаю. Я бы это чувствовал — ведь чувствую же я отсутствие меча.
— Что, если ты связан присягой верности какому-нибудь лорду из норманнов? — в отчаянии спросила Эмбер, пытаясь остудить страсть, сверкавшую в глазах Дункана.
— Ну и что? Ведь саксы в мире с норманнами.
— Все может перемениться.
— Небо тоже может упасть на землю.
— А вдруг ты враг лорда Роберта? Или сэра Эрика?
— Разве Эрих принес бы к тебе врага? — возразил Дункан.
Эмбер хотела было что-то сказать, но он перебил ее:
— А вдруг я простой рыцарь, вернувшийся из похода в Святую Землю, который ищет, к кому бы поступить на службу?
Слова Дункана пронзили Эмбер, будто нежная молния, от которой на мгновение вспыхнула светом сама темнота.
Эмбер улыбнулась неуверенной, дрожащей улыбкой.
— Ты сражался с сарацинами?
— Я… да! — Улыбка Дункана сверкнула под шелковистой сенью усов одновременно с коротким проблеском какого-то воспоминания. Я бился с ними в этом месте… как оно называется… Кровь Господня, все опять пропало!
— Оно вернется.
— Но я сражался. Я это знаю, — сказал он. — Знаю так же точно, как то, что хочу вот этого.
Дункан нагнулся так, что его губы почти касались губ Эмбер. Когда она попробовала отстраниться, его рука крепче сжала ее подбородок, а другая скользнула ей за спину.
— Всего один поцелуй. Большего я не прошу. Подари один поцелуй человеку; которого ты вывела из тьмы.
Тело Эмбер напряглось, но ей не под силу было сопротивляться искушению его страсти и ее собственной.
— Мы не должны, — прошептала она.
— Да, — тоже шепотом ответил он и улыбнулся.
— Это опасно.
— Это восхитительно до невероятности.
Эмбер пыталась спорить, но безуспешно. Быть в объятиях ее темного воина было поистине восхитительно до невероятности.
— Открой мне свои губы, — прошептал Дункан, почти касаясь их своими. — Дай мне попробовать твоего нектара — я сделаю это так же нежно, как пчела пробует фиалку.
— Дункан…
— Да. Вот так.
На этот раз Эмбер не испугалась, когда почувствовала живое тепло его языка, скользнувшего к ней в рот, но поразилась его сдержанности. Она ощущала бушующую в нем страсть — словно бурное море, волны которого разбиваются о берег его воли.
Все его тело было невероятно напряжено, словно натянутая тетива. Он содрогался от желания. Но его поцелуй был лишь немногим больше, чем дуновение тепла, чем легкое касание вспыхнувшего и тут же угасшего язычка пламени.
Сама того не сознавая, Эмбер с едва слышным, коротким стоном шире открыла губы, прося большего, чем предлагал Дункан. Огрубевшие в сражениях руки осторожно переместились, притягивая ее все ближе и ближе к средоточию пылавшего в нем огня.
— Дункан, — прошептала она.
— Да?
— Ты на вкус, как солнечный свет и как гроза в одно и то же время.
У него перехватило дыхание от участившихся ударов сердца.
— А ты на вкус — как мед с пряностями, — сказал Дункан. — Я хочу вылизать все до последней сладостной капельки.
— Я хочу, чтобы ты сделал это.
Его выдох превратился в стон. Его губы настойчивее прильнули к ее губам, ища более полного слияния. Его руки лепили ее податливую теплоту по форме его тела до тех пор, пока она не ощутила каждую частицу его силы. Его сильные пальцы раскачивали ее бедра в ритме таком же древнем, как желание, к таком же неведомом ей, как заря нового дня.
Наконец Дункан поднял голову и с трудом перевел дыхание.
— Мое тело знает тебя, — уверенно сказал он. — Оно откликается на тебя, как ни на кого другого.
Эмбер охватила дрожь; она боролась с двумя потоками страсти — его и своей; их желание сливалось и росло, пока не стало рекой в половодье, и берег уже обваливался у нее под ногами, и течение было готово вот-вот подхватить ее и унести.
— Сколько раз мы лежали вместе в темноте, соединенные, и наши тела были скользкими от желания? — спросил он.
Эмбер хотела ответить, но, ощутив руку Дункана на своей груди, растеряла все мысли.
— Сколько раз я снимал с тебя одежду, целовал твои груди, твой живот, атласную гладкость твоих бедер?
В ответ раздался лишь прерывистый стон желания.
— Сколько раз я раздвигал тебе бедра и входил в твои горячие, ждущие меня ножны?
— Дункан, — простонала она. — Мы не должны.
— Почему нет, любимая? Почему нельзя делать того, что мы раньше уже делали много раз?
— Мы не… — У нее перехватило дыхание. — Никогда.
— Всегда, — возразил ей Дункан. — Но…
Он осторожно прихватил зубами нижнюю губу Эмбер, заставив ее замолчать. Когда его пальцы скользнули ей под плащ, добрались до сосков и стали ими играть, и соски затвердели от его прикосновений, ноги у нее подкосились.
— Дорогой желания мы с тобой много раз проходили вместе, — сказал Дункан, улыбаясь и склоняясь над ее грудью. — Вот почему наши тела так быстро отвечают друг другу.
— Нет, это…
Голос Эмбер оборвался, потому что в это мгновение жаркие губы Дункана сжали ей сосок. Когда же он легонько провел по нему зубами, она едва не лишилась чувств.
— Дункан, — прерывающимся голосом прошептала Эмбер, — ты как огонь, который сжигает меня.
— Нет, это ты меня сжигаешь.
— Мы не должны больше… касаться друг друга. Дункан как-то загадочно усмехнулся.
— В свое время, — согласился он. — Но сначала я потушу тот огонь, что в тебе. А ты потушишь тот, что во мне.
Охваченная дрожью Эмбер представила себя нагой в объятиях Дункана, когда одежда не притупляет пронзительности ощущений, когда между ними нет ничего, кроме страстного жара их слившегося дыхания, и она отдает свое тело своему темному воину.
Вдруг безымянного воина ты пожелаешь всем сердцем, душою и телом.
— Нет! — внезапно крикнула она. — Это грозит нам бедой!
Сильные руки сжали ее еще крепче и не дали ей вырваться, когда она попробовала это сделать.
— Отпусти меня! — воскликнула она.
— Не могу.
— Ты должен!
Дункан заглянул в широко открытые золотистые глаза Эмбер. То, что он в них увидел, ошеломило его и заставило отпустить ее. В тот же миг она отступила на такое расстояние, чтобы он не мог до нее дотянуться.
— Ты боишься, — сказал он, сам почти не веря этому.
— Да.
— Я не сделаю тебе больно, милая Эмбер. Ты ведь должна это знать. Разве ты не знаешь?
Эмбер отступила еще дальше от протянутой руки Дункана.
С яростным проклятием Дункан резко повернулся и бросился прочь из хижины.
Глава 5
— Ну как? — резко спросила она.
— Что как?
— Что-то одно из всего этого должно быть правдой.
— Неужели?
Эмбер пожала плечами.
— Кем еще ты мог быть?
— Крепостным или матросом, — насмешливо ответил он.
— Нет. Для этого тебе не хватает мозолей. Да и туп ты недостаточно, хотя я уже начинаю в этом сомневаться.
Неожиданно Дункан рассмеялся. Эмбер улыбнулась против своей воли.
— Вот видишь? Сказать можно все что угодно, но это не значит знать. Это должен сделать только ты сам. За тебя никто этого не сделает.
Дункан перестал смеяться. Несколько мгновений он не говорил ни слова.
Искушение прикоснуться к нему и узнать, что он чувствует, оказалось сильнее, чем решимость Эмбер. Она сопротивлялась как могла этому жадному желанию.
И была побеждена.
Кончиками пальцев она легонько провела по чисто выбритой щеке Дункана.
Гнев.
Недоумение.
Ощущение потери — такой огромной, что описать ее невозможно, ее можно лишь чувствовать, словно дрожащий в воздухе отголосок грома дальней грозы.
— Дункан, — с болью в голосе прошептала Эмбер. — Мой темный воин.
Он следил за ней суженными до щелочек, блестящими глазами — глазами попавшего в капкан животного.
— Драка с самим собой только ранит тебя еще больше, — сказала она. — Дай себе привыкнуть к той жизни, которая у тебя теперь.
— Разве это возможно? — хрипло спросил Дункан. — Что станется с той жизнью, которую я оставил там? Что, если меня ожидает лорд, которому я присягал в верности? Что, если меня ждет жена? Наследники? Земля?
Когда Дункан говорил о лорде и земле, Эмбер ощутила темное кипение его памяти. При упоминании жены и наследников такого отклика она не уловила.
Облегчение было таким острым, что у Эмбер чуть не подкосились ноги. Мысль о том, что Дункан может быть связан нерушимым обетом, данным другой женщине, была ей как нож в сердце. Она и не подозревала, насколько силен был этот страх, пока его не прогнала невыразимая словами уверенность, лежавшая под ускользающей памятью Дункана.
Дай Бог, чтобы память к нему не вернулась. Чем больше он вспоминает, тем больше я боюсь.
Враг, а не друг.
Возлюбленный.
Дункан пришел ко мне из теней темноты. В тенях темноты он должен и оставаться.
Или погибнуть.
И эта мысль была ей еще более невыносима, чем живой Дункан, связанный обетом с другой женщиной.
Делая частые, мелкие взмахи крыльями, кречет быстро настиг приманку, которую Дункан раскручивал плавными, мощными движениями руки.
— Очень хорошо, — воскликнула Эмбер, возбужденно хлопая в ладоши. — Должно быть, прежде тебе не раз доводилось пускать приманку.
Приманка дернулась, потом опять стала размеренно кружить.
Эмбер сразу же пожалела о своих словах. Последние пять дней она отказывалась от всяких разговоров о прошлом Дункана. И память к нему не вернулась, хотя прошло уже девять дней, как он проснулся.
После первого быстрого взгляда, который он бросил на Эмбер, Дункан сосредоточился лишь на том, чтобы плавно раскручивать приманку, побуждая крылатого хищника спуститься с усеянного облаками неба. Внезапно маленький сокол упал камнем, ударил приманку с убийственной скоростью и сел на землю, готовясь к трапезе и охраняя свою «добычу» распростертыми над ней крыльями.
Эмбер быстро подманила кречета кусочком мяса и пронзительным свистом. Издав несколько резких, протестующих криков, сокол покорился и уселся на запястье Эмбер.
— Не сердись, моя красавица, — негромко сказала Эмбер, расправляя путы так, чтобы они ровно лежали у нее на перчатке. — Ты охотилась очень хорошо.
— Достаточно хорошо, чтобы заслужить настоящую охоту? — спросил Дункан.
Эмбер улыбнулась.
— Видно, тебе так же не терпится, как и соколу.
— Еще бы. Я не привык сидеть взаперти в хижине, в компании с одной лишь недоверчивой девушкой и своими мыслями — или в отсутствие и того и другого, — добавил он насмешливым тоном.
Эмбер стало не по себе.
Дункан не выказывал большого интереса к предписанному ею лечению — сон, еда и опять сон. Когда на дворе шел холодный дождь, ей было нетрудно удерживать Дункана в хижине, хотя он и ходил по ней из угла в угол, словно посаженный в клетку волк.
Но сегодня, когда солнце припекло так, что от земли большими серебристыми полотнищами поднялся и уплыл туман, удержать Дункана на месте было просто невозможно.
— Я боялась, — сказала она.
— Боялась чего? Я ведь не сосулька — не растаю от солнца или дождя.
— Я боялась врагов.
— Кого? — быстро спросил он.
— Спорные Земли, они есть… спорные. Безземельные рыцари, честолюбивые бастарды[3], вторые и третьи сыновья, разбойники. Все они бродят тут в поисках добычи.
— Однако ты ходила одна в замок Каменного Кольца за одеждой для меня, разве не так?
Эмбер пожала плечами.
— За себя я не боюсь. Ни один человек не посмеет меня тронуть.
Дункан недоверчиво смотрел на нее.
— Это правда, — сказала она. — Но всем Спорным Землям известно, что Эрик повесит того, кто прикоснется ко мне.
— Я прикасался к тебе.
— А потом, ты так жаловался, что тебе приходится заворачиваться в покрывала, как сарацину… — продолжала Эмбер, будто не слыша его слов.
Дункан произнес несколько непотребных ругательств на языке, которому научился в Святой Земле.
— Что это значит? — спросила она с любопытством.
— Тебе незачем этого знать.
— Ну что ж. — Она вздохнула. — Я просто хотела подождать, пока ты окончательно оправишься от всех бед, причиненных грозой.
— От всех? — переспросил Дункан.
— Почти от всех, — колко ответила Эмбер. — Если ждать, пока исправится твой нрав, то скорее окажешься завернутой в саван и по дороге на кладбище.
Дункан сверкнул на нее своими карими глазами, но у него хватило ума признать, что она права. С самого утра он пребывал в отвратительном настроении — его сновидения были полны неясных теней и чувственного жара.
— Прости меня, — сказал он. — Нелегко смириться с тем, что я потерял память о прошлом. Но чтобы прошлое мешало моему настоящему и будущему — снести такое я уж никак не могу.
— Здесь у тебя есть будущее — если захочешь, — заметила Эмбер.
— Фригольдером или оруженосцем? Она кивнула.
— Ты великодушна.
— Не я. Эрик. Он хозяин в замке Каменного Кольца. Дункан нахмурился. Он еще не видел молодого лорда, но сомневался, что поладит с ним. Привязанность Эмбер к Эрику сильно мешала его душевному спокойствию.
Как всегда, глубина его собственнического чувства по отношению к Эмбер поразила Дункана, но он не в силах был ничего изменить. Как и понять, почему он испытывает такое чувство.
Должно быть, мы были любовниками. Или хотели быть.
Дункан подождал, прислушиваясь к себе, будто пробуя языком больной зуб.
Осторожно. Настойчиво.
Ничего не случилось. Совсем ничего.
Не возникло ни ощущения правильности, ни ощущения неправильности, как в тот момент, когда он заметил, что у него нет меча; была лишь уверенность, что никогда еще он не испытывал такого сильного чувства к женщине.
— Дункан? — тихо окликнула его Эмбер. Он мигнул и очнулся от своих мыслей.
— Не думаю, что мне понравилась бы жизнь фригольдера или оруженосца, — медленно произнес Дункан.
— Чего же ты хочешь тогда?
— Того, что потерял.
— Темный воин… — прошептала она. — Перестань думать о прошлом.
— Это было бы равносильно смерти. Опечаленная Эмбер отвернулась и надела на голову кречета колпачок. Птица отнеслась к этому спокойно, удовлетворенная на какое-то время недавним полетом и вкусом крови.
— Даже самый свирепый сокол почти безропотно позволяет надеть на себя колпачок, — сказала она.
— Потому что знает, что колпачок снимут, — ответил Дункан.
Эмбер повернулась и пошла к конюшне, примыкавшей к одной стороне хижины. Оруженосец Эгберт, скорее мальчик, чем мужчина, медленно поднялся на ноги, потянулся и открыл перед ней дверь. Посадив кречета на место, Эмбер сама закрыла дверь за собой и махнула рыжему Эгберту в знак того, что он может вернуться к своему занятию — ленивому пересчитыванию облаков в небе.
Как только они с Дунканом удалились настолько, что оруженосец больше не мог их видеть, Эмбер повернулась к своему спутнику и легонько прикоснулась к его руке.
— А кроме прошлого, чего ты больше всего хочешь? — тихо спросила она.
Ответ не заставил себя ждать.
— Тебя.
Эмбер замерла. Радость и страх боролись в ней, сотрясая ее.
— Но этого не будет, — ровным голосом продолжал Дункан. — Я не возьму девушку, не зная, какой обет мог дать другой.
— Я не верю, что ты связан с другой женщиной.
— И я не верю. Но сам я родился от внебрачного союза, — четко произнес он. — И не оставлю после себя ни незаконнорожденного сына, которому пришлось бы жить подачками, ни незаконнорожденной дочери, которой пришлось бы стать наложницей какого-нибудь знатного лорда.
— Дункан, — прошептала Эмбер. — Откуда ты знаешь?
— Знаю что?
— Что ты незаконнорожденный. Что один из твоих родителей нарушил супружескую верность.
Дункан открыл рот, но не смог вымолвить ни слова. Он резко тряхнул головой, словно после только что полученного удара.
— Я не знаю, — простонал он. — Не знаю!
Но он это знал. Всего одно мгновение. Эмбер ощутила это так же безошибочно, как ощущала жар его тела.
На какой-то миг тени потеряли часть своей силы. Несколько ярких звезд сверкнуло сквозь мрак ночи, окружающей прошлое Дункана.
— Почему я не могу вспомнить? — резко спросил он.
— Оставь это, успокойся. Тени нельзя побить, можно лишь проскользнуть между ними.
Еще раньше, чем Дункан сам это ощутил, она уловила, что напряжение покидает его. Высвободив свою руку из его руки, она грустно улыбнулась и открыла дверь хижины. Но переступить порог не успела — Дункан притянул ее обратно.
Эмбер в испуге повернулась к нему Его жесткая рука с удивительной нежностью взяла ее за подбородок. Она на миг закрыла глаза, упиваясь сладкой негой, потоком хлынувшей в нее от прикосновения Дункана. Его забота о ней была словно весенние лучи солнца, которые греют не обжигая.
А страсть текла где-то совсем рядом, словно бурный поток огня.
— Я не хотел опечалить тебя, — сказал Дункан.
— Знаю, — прошептала она, открыв глаза. Дункан стоял так близко, что Эмбер различала осколки зеленого и синего, золотого и серебряного цветов, из которых получались его карие глаза.
— Тогда почему же у тебя на ресницах слезинки? — спросил он.
— Мне страшно за тебя, за себя, за нас.
— Оттого что я не могу вспомнить прошлое?
— Нет. Оттого что ты можешь его вспомнить. Он резко втянул в себя воздух.
— Почему? Что в этом может быть плохого?
— Что, если ты женат?
— Не думаю. Я бы это чувствовал — ведь чувствую же я отсутствие меча.
— Что, если ты связан присягой верности какому-нибудь лорду из норманнов? — в отчаянии спросила Эмбер, пытаясь остудить страсть, сверкавшую в глазах Дункана.
— Ну и что? Ведь саксы в мире с норманнами.
— Все может перемениться.
— Небо тоже может упасть на землю.
— А вдруг ты враг лорда Роберта? Или сэра Эрика?
— Разве Эрих принес бы к тебе врага? — возразил Дункан.
Эмбер хотела было что-то сказать, но он перебил ее:
— А вдруг я простой рыцарь, вернувшийся из похода в Святую Землю, который ищет, к кому бы поступить на службу?
Слова Дункана пронзили Эмбер, будто нежная молния, от которой на мгновение вспыхнула светом сама темнота.
Эмбер улыбнулась неуверенной, дрожащей улыбкой.
— Ты сражался с сарацинами?
— Я… да! — Улыбка Дункана сверкнула под шелковистой сенью усов одновременно с коротким проблеском какого-то воспоминания. Я бился с ними в этом месте… как оно называется… Кровь Господня, все опять пропало!
— Оно вернется.
— Но я сражался. Я это знаю, — сказал он. — Знаю так же точно, как то, что хочу вот этого.
Дункан нагнулся так, что его губы почти касались губ Эмбер. Когда она попробовала отстраниться, его рука крепче сжала ее подбородок, а другая скользнула ей за спину.
— Всего один поцелуй. Большего я не прошу. Подари один поцелуй человеку; которого ты вывела из тьмы.
Тело Эмбер напряглось, но ей не под силу было сопротивляться искушению его страсти и ее собственной.
— Мы не должны, — прошептала она.
— Да, — тоже шепотом ответил он и улыбнулся.
— Это опасно.
— Это восхитительно до невероятности.
Эмбер пыталась спорить, но безуспешно. Быть в объятиях ее темного воина было поистине восхитительно до невероятности.
— Открой мне свои губы, — прошептал Дункан, почти касаясь их своими. — Дай мне попробовать твоего нектара — я сделаю это так же нежно, как пчела пробует фиалку.
— Дункан…
— Да. Вот так.
На этот раз Эмбер не испугалась, когда почувствовала живое тепло его языка, скользнувшего к ней в рот, но поразилась его сдержанности. Она ощущала бушующую в нем страсть — словно бурное море, волны которого разбиваются о берег его воли.
Все его тело было невероятно напряжено, словно натянутая тетива. Он содрогался от желания. Но его поцелуй был лишь немногим больше, чем дуновение тепла, чем легкое касание вспыхнувшего и тут же угасшего язычка пламени.
Сама того не сознавая, Эмбер с едва слышным, коротким стоном шире открыла губы, прося большего, чем предлагал Дункан. Огрубевшие в сражениях руки осторожно переместились, притягивая ее все ближе и ближе к средоточию пылавшего в нем огня.
— Дункан, — прошептала она.
— Да?
— Ты на вкус, как солнечный свет и как гроза в одно и то же время.
У него перехватило дыхание от участившихся ударов сердца.
— А ты на вкус — как мед с пряностями, — сказал Дункан. — Я хочу вылизать все до последней сладостной капельки.
— Я хочу, чтобы ты сделал это.
Его выдох превратился в стон. Его губы настойчивее прильнули к ее губам, ища более полного слияния. Его руки лепили ее податливую теплоту по форме его тела до тех пор, пока она не ощутила каждую частицу его силы. Его сильные пальцы раскачивали ее бедра в ритме таком же древнем, как желание, к таком же неведомом ей, как заря нового дня.
Наконец Дункан поднял голову и с трудом перевел дыхание.
— Мое тело знает тебя, — уверенно сказал он. — Оно откликается на тебя, как ни на кого другого.
Эмбер охватила дрожь; она боролась с двумя потоками страсти — его и своей; их желание сливалось и росло, пока не стало рекой в половодье, и берег уже обваливался у нее под ногами, и течение было готово вот-вот подхватить ее и унести.
— Сколько раз мы лежали вместе в темноте, соединенные, и наши тела были скользкими от желания? — спросил он.
Эмбер хотела ответить, но, ощутив руку Дункана на своей груди, растеряла все мысли.
— Сколько раз я снимал с тебя одежду, целовал твои груди, твой живот, атласную гладкость твоих бедер?
В ответ раздался лишь прерывистый стон желания.
— Сколько раз я раздвигал тебе бедра и входил в твои горячие, ждущие меня ножны?
— Дункан, — простонала она. — Мы не должны.
— Почему нет, любимая? Почему нельзя делать того, что мы раньше уже делали много раз?
— Мы не… — У нее перехватило дыхание. — Никогда.
— Всегда, — возразил ей Дункан. — Но…
Он осторожно прихватил зубами нижнюю губу Эмбер, заставив ее замолчать. Когда его пальцы скользнули ей под плащ, добрались до сосков и стали ими играть, и соски затвердели от его прикосновений, ноги у нее подкосились.
— Дорогой желания мы с тобой много раз проходили вместе, — сказал Дункан, улыбаясь и склоняясь над ее грудью. — Вот почему наши тела так быстро отвечают друг другу.
— Нет, это…
Голос Эмбер оборвался, потому что в это мгновение жаркие губы Дункана сжали ей сосок. Когда же он легонько провел по нему зубами, она едва не лишилась чувств.
— Дункан, — прерывающимся голосом прошептала Эмбер, — ты как огонь, который сжигает меня.
— Нет, это ты меня сжигаешь.
— Мы не должны больше… касаться друг друга. Дункан как-то загадочно усмехнулся.
— В свое время, — согласился он. — Но сначала я потушу тот огонь, что в тебе. А ты потушишь тот, что во мне.
Охваченная дрожью Эмбер представила себя нагой в объятиях Дункана, когда одежда не притупляет пронзительности ощущений, когда между ними нет ничего, кроме страстного жара их слившегося дыхания, и она отдает свое тело своему темному воину.
Вдруг безымянного воина ты пожелаешь всем сердцем, душою и телом.
— Нет! — внезапно крикнула она. — Это грозит нам бедой!
Сильные руки сжали ее еще крепче и не дали ей вырваться, когда она попробовала это сделать.
— Отпусти меня! — воскликнула она.
— Не могу.
— Ты должен!
Дункан заглянул в широко открытые золотистые глаза Эмбер. То, что он в них увидел, ошеломило его и заставило отпустить ее. В тот же миг она отступила на такое расстояние, чтобы он не мог до нее дотянуться.
— Ты боишься, — сказал он, сам почти не веря этому.
— Да.
— Я не сделаю тебе больно, милая Эмбер. Ты ведь должна это знать. Разве ты не знаешь?
Эмбер отступила еще дальше от протянутой руки Дункана.
С яростным проклятием Дункан резко повернулся и бросился прочь из хижины.
Глава 5
— Малыш Эгберт сказал мне, что ты хочешь поехать со мной в Морской Дом и посмотреть, как мои люди обучаются военному искусству, — сказал Эрик.
— Да, — в один голос ответили Эмбер и Дункан. Все трое стояли в хижине перед открытой дверью. В нескольких шагах от них, за порогом, с видом терпеливого ожидания стоял под моросящим дождем Эгберт, держа под уздцы лошадей для Эмбер и Дункана. Одна из них ударила копытом о землю и фыркнула, раздраженная струйкой дождевой воды, сбегавшей у нее по ноге.
Эрик искоса бросил взгляд на Дункана, потом повернулся к Эмбер.
— Раньше тебе никогда не хотелось смотреть на учения, — мягко заметил он.
— Как и Дункану, мне тоже надоело сидеть в четырех стенах в хижине, — натянуто ответила Эмбер. — Осенние дожди нагоняют тоску.
Эрик повернулся теперь к Дункану. Тот попробовал улыбнуться, но его улыбке недоставало как веселья, так и непринужденности.
— Колдунья и я — о, прошу прощения, — насмешливым тоном заговорил Дункан, — это Наделенное Знанием существо женского пола и я устали от игры в прятки, от вопросов без ответов и от общества юного Эгберта.
Юный оруженосец, о котором шла речь, прочувствованно вздохнул. Ему и впрямь стало невмоготу ходить на цыпочках вокруг колдуньи неустойчивого нрава и воина, чей нрав был вполне устойчив — просто невыносим.
— В таком случае решено, — сказал Эрик, шагая за порог хижины, — едем в Морской Дом.
Эмбер натянула на голову капюшон своего плаща и ступила на траву, блестевшую крупными каплями воды. Дым от горевших в очагах поленьев и торфа змеился в утреннем воздухе, пробираясь между каплями влаги, которые были слишком мелки, чтобы стать дождем, и слишком крупны для тумана.
Когда Эмбер приблизилась, Эгберт сдернул защитное покрывало с седла грациозной гнедой кобылки. Он не пытался помочь Эмбер сесть в седло. Для этого ему нужно было бы прикоснуться к ней, но Эгберт знал, что никто не смел касаться Эмбер без ее особого соизволения.
Дункан ничего такого не знал. Бросив изумленный взгляд на юного оруженосца, он быстро шагнул вперед и подсадил Эмбер в седло, прежде чем остальные сообразили, что он собирается делать.
Эрик успел наполовину выхватить свой меч из ножен, но увидел, что Эмбер осталась спокойной. Прищурившись, он наблюдал за ними обоими.
Уже отпуская ее, Дункан позволил своим рукам со скрытой лаской провести от талии к бедрам, ощущая упругость ее тела.
— Благодарю тебя, — сказала Эмбер.
Она произнесла эти слова задыхающимся голосом, а ее щеки вспыхнули румянцем. Желание Дункана разгоралось все жарче с каждым прикосновением, с каждым взглядом — день ото дня вынужденной близости, на которую их обрекала жизнь в хижине, где была лишь одна комната.
Перестав сердиться на Эмбер за то, что она боится его как возлюбленного, Дункан принялся соблазнять ее с такой сосредоточенной настойчивостью, которая уже сама по себе была соблазнительной. Присутствие же Эгберта, вместо того чтобы умерять пыл взаимного влечения, лишь усилило воздействие на них той близости, которую они искали и находили в обыденности. Украдкой подаренная и принятая ласка, мимолетная улыбка, которую надо тут же спрятать, сильные пальцы, накрывшие более нежную руку, чтобы снять с огня горшок, — все это давало пищу страсти, пока от нее не начинал, казалось, дрожать сам воздух.
Эмбер в жизни не испытывала ничего подобного. Она казалась себе арфой, струны которой перебирают пальцы мастера. Каждое прикосновение Дункана вибрировало в ней, вызывая дивные аккорды в самых неожиданных местах. Бешеный стук ее сердца сочетался с каким-то странным ощущением, как будто что-то таяло глубоко у нее внутри. Дыхание становилось учащенным, а кожа приобретала тончайшую чувствительность.
Иногда ей было достаточно лишь посмотреть на Дункана, чтобы ею овладела сладкая истома, от которой кости таяли, словно мед. Это произошло и сейчас. Дункан вскочил в седло запасной лошади с грацией прыгнувшей на забор кошки. Его рука ободряюще потрепала крутую лошадиную шею.
Глубоко, до боли вздохнув, Эмбер попыталась подавить ропот своего тела, требующего именно этого единственного человека, которого ей было запрещено желать. Но она ничего не могла поделать со своей памятью, где жили и выражение глаз Дункана, когда он смотрел на нее, и движение его губ, когда они произносили слова, заставившие ее пылать.
Сколько раз я снимал с тебя одежду, целовал твои груди, твой живот, атласную гладкость твоих бедер?
— Эмбер, тебе дурно? — спросил Эрик.
— Нет, — слабым голосом ответила она.
— Что-то не верится.
Повернувшись к Дункану, Эрик внимательно посмотрел на него.
— Никто не смеет касаться Эмбер без ее разрешения, — сказал Эрик. — Понял?
— А почему? — спросил Дункан.
— Она запретная.
Удивленное выражение появилось на лице у Дункана, но он тут же прогнал его.
— Не понимаю, — осторожно произнес он.
— А тебе и не нужно ничего понимать, — ответил Эрик. — Просто не прикасайся к ней. Она этого не желает.
Дункан чуть заметно усмехнулся.
— Неужели?
— Да.
— В таком случае я буду делать так, как желает леди.
С загадочной, чувственной усмешкой Дункан заставил свою лошадь посторониться и подождать, пока Эрик займет свое место во главе и они тронутся в путь в неясном свете раннего утра.
Эрик повернулся к Эмбер.
— Разве ты не предупреждала его, чтобы он не прикасался к тебе? — спросил он.
— В этом не было необходимости.
— Почему?
— Даже после того, как Дункан проснулся, его прикосновение не причиняло мне боли.
— Странно.
— Да.
— А Кассандра знает? — спросил Эрик.
— Да.
— Что она сказала?
— Она все еще спрашивает совета у своих рун. Эрик хмыкнул.
— На моей памяти Кассандра никогда еще не раздумывала так долго над пророчеством.
— Никогда.
— Кровь Господня! Неудивительно, что Дункану так не терпится убраться из хижины, — пробормотал Эрик.
Эмбер искоса глянула на него золотистыми глазами, но ничего не сказала.
— Что-то ты не очень разговорчива сегодня, — бросил Эрик.
Она кивнула головой.
И не сказала ни слова.
С нетерпеливым проклятием Эрик развернул лошадь, пришпорил ее и поскакал вперед. Двое рыцарей с оруженосцами рысью подъехали через луг и присоединились к этой небольшой кавалькаде. На них под плащами были надеты кольчуги, а головы были защищены металлическими шлемами. При них были также длинные, каплеобразной формы щиты, какие саксы переняли у своих завоевателей-норманнов. Под седлом у обоих рыцарей были боевые кони.
Дункан перевел взгляд с рыцарей в полном вооружении на Эрика.
— Несмотря на одежду, которую мне прислали из замка Каменного Кольца, я вдруг почувствовал себя таким же голым, как тогда, когда меня нашли, — сухо сказал Дункан.
— Ты думаешь, что когда-то носил доспехи? — спросил Эрик.
— Я это знаю.
Уверенность, прозвучавшая в голосе Дункана, не допускала сомнений.
— И это заставляет меня думать, не взял ли мои доспехи тот, кто меня нашел, — в уплату за свои труды, — добавил Дункан.
— Не взял.
— Ты как будто уверен в этом.
— Уверен. Тот, кто тебя нашел, это я. Дункан вопросительно приподнял правую бровь.
— Эмбер сказала мне только, что ты принес меня к ней.
По сигналу Эрика рыцари повернули лошадей и выехали со двора хижины. Через какое-то время Эрик поехал рядом с Дунканом.
— Как твоя память — возвращается к тебе? — спросил Эрик.
— Кусочки и осколки, не более того.
— Например?
Хотя вопрос был задан вполне вежливым тоном, обоим было ясно, что это требование, приказ.
— Я воевал с сарацинами — сказал Дункан, — но не знаю когда и где.
Эрик кивнул, не высказав никакого удивления.
— Я чувствую себя голым без оружия и доспехов, — продолжал Дункан. — Знаю, что такое соколиная охота.
— Да, — в один голос ответили Эмбер и Дункан. Все трое стояли в хижине перед открытой дверью. В нескольких шагах от них, за порогом, с видом терпеливого ожидания стоял под моросящим дождем Эгберт, держа под уздцы лошадей для Эмбер и Дункана. Одна из них ударила копытом о землю и фыркнула, раздраженная струйкой дождевой воды, сбегавшей у нее по ноге.
Эрик искоса бросил взгляд на Дункана, потом повернулся к Эмбер.
— Раньше тебе никогда не хотелось смотреть на учения, — мягко заметил он.
— Как и Дункану, мне тоже надоело сидеть в четырех стенах в хижине, — натянуто ответила Эмбер. — Осенние дожди нагоняют тоску.
Эрик повернулся теперь к Дункану. Тот попробовал улыбнуться, но его улыбке недоставало как веселья, так и непринужденности.
— Колдунья и я — о, прошу прощения, — насмешливым тоном заговорил Дункан, — это Наделенное Знанием существо женского пола и я устали от игры в прятки, от вопросов без ответов и от общества юного Эгберта.
Юный оруженосец, о котором шла речь, прочувствованно вздохнул. Ему и впрямь стало невмоготу ходить на цыпочках вокруг колдуньи неустойчивого нрава и воина, чей нрав был вполне устойчив — просто невыносим.
— В таком случае решено, — сказал Эрик, шагая за порог хижины, — едем в Морской Дом.
Эмбер натянула на голову капюшон своего плаща и ступила на траву, блестевшую крупными каплями воды. Дым от горевших в очагах поленьев и торфа змеился в утреннем воздухе, пробираясь между каплями влаги, которые были слишком мелки, чтобы стать дождем, и слишком крупны для тумана.
Когда Эмбер приблизилась, Эгберт сдернул защитное покрывало с седла грациозной гнедой кобылки. Он не пытался помочь Эмбер сесть в седло. Для этого ему нужно было бы прикоснуться к ней, но Эгберт знал, что никто не смел касаться Эмбер без ее особого соизволения.
Дункан ничего такого не знал. Бросив изумленный взгляд на юного оруженосца, он быстро шагнул вперед и подсадил Эмбер в седло, прежде чем остальные сообразили, что он собирается делать.
Эрик успел наполовину выхватить свой меч из ножен, но увидел, что Эмбер осталась спокойной. Прищурившись, он наблюдал за ними обоими.
Уже отпуская ее, Дункан позволил своим рукам со скрытой лаской провести от талии к бедрам, ощущая упругость ее тела.
— Благодарю тебя, — сказала Эмбер.
Она произнесла эти слова задыхающимся голосом, а ее щеки вспыхнули румянцем. Желание Дункана разгоралось все жарче с каждым прикосновением, с каждым взглядом — день ото дня вынужденной близости, на которую их обрекала жизнь в хижине, где была лишь одна комната.
Перестав сердиться на Эмбер за то, что она боится его как возлюбленного, Дункан принялся соблазнять ее с такой сосредоточенной настойчивостью, которая уже сама по себе была соблазнительной. Присутствие же Эгберта, вместо того чтобы умерять пыл взаимного влечения, лишь усилило воздействие на них той близости, которую они искали и находили в обыденности. Украдкой подаренная и принятая ласка, мимолетная улыбка, которую надо тут же спрятать, сильные пальцы, накрывшие более нежную руку, чтобы снять с огня горшок, — все это давало пищу страсти, пока от нее не начинал, казалось, дрожать сам воздух.
Эмбер в жизни не испытывала ничего подобного. Она казалась себе арфой, струны которой перебирают пальцы мастера. Каждое прикосновение Дункана вибрировало в ней, вызывая дивные аккорды в самых неожиданных местах. Бешеный стук ее сердца сочетался с каким-то странным ощущением, как будто что-то таяло глубоко у нее внутри. Дыхание становилось учащенным, а кожа приобретала тончайшую чувствительность.
Иногда ей было достаточно лишь посмотреть на Дункана, чтобы ею овладела сладкая истома, от которой кости таяли, словно мед. Это произошло и сейчас. Дункан вскочил в седло запасной лошади с грацией прыгнувшей на забор кошки. Его рука ободряюще потрепала крутую лошадиную шею.
Глубоко, до боли вздохнув, Эмбер попыталась подавить ропот своего тела, требующего именно этого единственного человека, которого ей было запрещено желать. Но она ничего не могла поделать со своей памятью, где жили и выражение глаз Дункана, когда он смотрел на нее, и движение его губ, когда они произносили слова, заставившие ее пылать.
Сколько раз я снимал с тебя одежду, целовал твои груди, твой живот, атласную гладкость твоих бедер?
— Эмбер, тебе дурно? — спросил Эрик.
— Нет, — слабым голосом ответила она.
— Что-то не верится.
Повернувшись к Дункану, Эрик внимательно посмотрел на него.
— Никто не смеет касаться Эмбер без ее разрешения, — сказал Эрик. — Понял?
— А почему? — спросил Дункан.
— Она запретная.
Удивленное выражение появилось на лице у Дункана, но он тут же прогнал его.
— Не понимаю, — осторожно произнес он.
— А тебе и не нужно ничего понимать, — ответил Эрик. — Просто не прикасайся к ней. Она этого не желает.
Дункан чуть заметно усмехнулся.
— Неужели?
— Да.
— В таком случае я буду делать так, как желает леди.
С загадочной, чувственной усмешкой Дункан заставил свою лошадь посторониться и подождать, пока Эрик займет свое место во главе и они тронутся в путь в неясном свете раннего утра.
Эрик повернулся к Эмбер.
— Разве ты не предупреждала его, чтобы он не прикасался к тебе? — спросил он.
— В этом не было необходимости.
— Почему?
— Даже после того, как Дункан проснулся, его прикосновение не причиняло мне боли.
— Странно.
— Да.
— А Кассандра знает? — спросил Эрик.
— Да.
— Что она сказала?
— Она все еще спрашивает совета у своих рун. Эрик хмыкнул.
— На моей памяти Кассандра никогда еще не раздумывала так долго над пророчеством.
— Никогда.
— Кровь Господня! Неудивительно, что Дункану так не терпится убраться из хижины, — пробормотал Эрик.
Эмбер искоса глянула на него золотистыми глазами, но ничего не сказала.
— Что-то ты не очень разговорчива сегодня, — бросил Эрик.
Она кивнула головой.
И не сказала ни слова.
С нетерпеливым проклятием Эрик развернул лошадь, пришпорил ее и поскакал вперед. Двое рыцарей с оруженосцами рысью подъехали через луг и присоединились к этой небольшой кавалькаде. На них под плащами были надеты кольчуги, а головы были защищены металлическими шлемами. При них были также длинные, каплеобразной формы щиты, какие саксы переняли у своих завоевателей-норманнов. Под седлом у обоих рыцарей были боевые кони.
Дункан перевел взгляд с рыцарей в полном вооружении на Эрика.
— Несмотря на одежду, которую мне прислали из замка Каменного Кольца, я вдруг почувствовал себя таким же голым, как тогда, когда меня нашли, — сухо сказал Дункан.
— Ты думаешь, что когда-то носил доспехи? — спросил Эрик.
— Я это знаю.
Уверенность, прозвучавшая в голосе Дункана, не допускала сомнений.
— И это заставляет меня думать, не взял ли мои доспехи тот, кто меня нашел, — в уплату за свои труды, — добавил Дункан.
— Не взял.
— Ты как будто уверен в этом.
— Уверен. Тот, кто тебя нашел, это я. Дункан вопросительно приподнял правую бровь.
— Эмбер сказала мне только, что ты принес меня к ней.
По сигналу Эрика рыцари повернули лошадей и выехали со двора хижины. Через какое-то время Эрик поехал рядом с Дунканом.
— Как твоя память — возвращается к тебе? — спросил Эрик.
— Кусочки и осколки, не более того.
— Например?
Хотя вопрос был задан вполне вежливым тоном, обоим было ясно, что это требование, приказ.
— Я воевал с сарацинами — сказал Дункан, — но не знаю когда и где.
Эрик кивнул, не высказав никакого удивления.
— Я чувствую себя голым без оружия и доспехов, — продолжал Дункан. — Знаю, что такое соколиная охота.