Лоуэлл Элизабет. Заколдованная

   — Ты его возлюбленная? — спросил Дункан. Сначала Эмбер не поняла заданного резким тоном вопроса. Когда же его смысл дошел до нее, она вспыхнула.
   — Нет! Лорд Роберт — это…
   — Не Роберт, — перебил ее Дункан. — Эрик, одно упоминание имени которого вызывает у тебя улыбку.
   Эмбер радостно улыбнулась.
   — Возлюбленная Эрика? — повторила она. — Эрик бы просто задохнулся от смеха, если бы это услышал. Мы с ним знаем друг друга с тех пор, когда были не больше желторотых гусят.
   — И он одаривает дорогими подарками всех друзей своего детства? — холодно спросил Дункан.
   — Мы оба учились у Кассандры Мудрой.
   — Ну и что?
   — Семья Эрика подружилась со мной.
   — И ей это кое-чего стоило, — язвительно произнес Дункан.
   — Их подарки, как бы щедры они ни были, не ложатся бременем на богатство лорда Роберта, — сухо ответила Эмбер.
   Дункан уже открыл было рот, чтобы продолжить ее допрос, но вдруг понял, что в его возражениях звучит чересчур много ревности по отношению к девушке, которую он только что узнал.
   Только что?
   Совершенно обнаженный, он лежала ее постели. Ее руки не боялись прикасаться к нему. Она не покраснела и не отвернулась, когда покрывало сбилось и соскользнуло, открыв его наготу. И она не очень-то торопилась снова укрыть его.
   Как же поделикатнее узнать у девушки, кем она ему приходится — невестой, женой или возлюбленной?
   Или, упаси Боже, сестрой!
   Дункан поморщился. Мысль, что он и Эмбер могут быть родными по крови, привела его в ужас.
   — Дункан! Тебе больно? — Нет.
   — Правда не больно?
   У него вырвался какой-то резкий звук.
   — Скажи мне…
   Тут голос его сник, и храбрость ему изменила. Но чувственный жар в крови не угас.
   — Ты что-то хотел спросить?
   . — Между нами есть кровное родство?
   — Нет, — без промедления ответила она.
   — Слава Богу.
   Эмбер смотрела на него в недоумении.
   — А что, Кассандра — одна из тех, кого ты называешь Наделенными Знанием? — спросил Дункан, переводя разговор на другое и отвлекая внимание Эмбер.
   — Да.
   — Это племя или клан, или жреческий сан?
   Сначала Эмбер подумала, что Дункан шутит. Человек, которого нашли спящим под священной рябиной внутри Каменного Кольца, сам должен быть одним из Наделенных!
   Эта мысль подействовала на нее как бальзам. До нее доходило немало разговоров о Дункане Максуэллском, Шотландском Молоте, но никогда ей не приходилось слышать хотя бы намека на то, что он — один из Наделенных Знанием.
   Кем бы когда-то ни был этот незнакомец, которого она нарекла Дунканом, сейчас это был другой человек, отсеченный от прошлого Знания ударом молнии.
   Нахмурившись, Эмбер старалась найти слова, чтобы описать свои отношения с Кассандрой и Эриком, и с теми-немногими другими Наделенными, которых ей приходилось встречать. Она не хотела, чтобы Дункан смотрел на нее с суеверным предубеждением или страхом, как это порой случалось у простолюдинов.
   — Многие Наделенные связаны кровными узами, но не все, — медленно заговорила Эмбер. — Это такое учение, как школа, но не все те, кто пробует учиться, одинаково способны его воспринимать.
   — Как гончие, лошади или рыцари? Эмбер непонимающе смотрела на него.
   — У некоторых всегда все получается лучше, чем у других, — просто сказал он. — А немногие, очень немногие, умеют что-то делать намного лучше, чем все другие.
   — Да, — сказала Эмбер, обрадованная тем, что Дункан понял. — Те, кто не может научиться, называют тех, кто может, проклятыми или благословенными. Обычно проклятыми.
   Дункан криво усмехнулся.
   — Но мы ни то ни другое, — продолжала она. — Просто мы такие, какими нас создал Бог. Другие.
   — Верно. Мне приходилось встречать таких людей. Не таких, как все.
   Сам того не сознавая, Дункан согнул свою правую руку как бы для того, чтобы схватиться за меч. Это движение было таким же непроизвольным, как и дыхание. Он его даже не заметил.
   Зато Эмбер заметила.
   Она припомнила то, что слышала о Шотландском Молоте — воине, который лишь однажды потерпел поражение в битве, причем от руки ненавистного захватчика-норманна, Доминика ле Сабра. В обмен на свою жизнь Дункан присягнул на верность врагу.
   Поговаривали, что Доминик победил Дункана с помощью своей жены-колдуньи, которая была из глендруидов.
   Эмбер вспомнила лицо, на мгновение увиденное сквозь застилавшую сознание Дункана пелену забвения — огненно-рыжие волосы и глаза необычайно яркого зеленого цвета.
   Зеленый цвет глендруидов.
   Боже милостивый, а вдруг это сам Доминик ле Сабр, заклятый враг Эрика?
   Всматриваясь в глаза Дункана, Эмбер пробовала представить себе, что они серые, но у нее ничего не выходило. Зеленые — может быть. Или синие. Или карие. Но не серые, нет.
   Эмбер глубоко вздохнула. Дай-то Бог, чтобы это не оказалось заблуждением.
   — И где же ты встречал этих необычных людей? — спросила она. — Это были мужчины или женщины?
   Дункан открыл рот, но сказать ничего не смог. Он болезненно сморщился при этом новом доказательстве того, что ничего не помнит.
   — Я не знаю, — ответил Дункан без всякого выражения. — Знаю только, что встречал их.
   Эмбер подошла к Дункану и коснулась пальцами его беспокойной правой руки.
   — Ты помнишь, как их звали? — тихо спросила Эмбер.
   Ответом ей было молчание, за которым последовало проклятие.
   Она уловила горькое разочарование Дункана и поднимающийся в нем гнев, но никаких лиц, имен — ничего, что могло бы вызвать воспоминания.
   — Они были враги или друзья? — так же тихо спросила Эмбер.
   — И те и другие, — ответил он охрипшим голосом. — Но не… не совсем.
   Рука Дункана сжалась в тяжелый кулак. Эмбер попыталась мягко разжать его пальцы, заставить их расслабиться. Он резко выдернул руку и ударил себя по ноге.
   — Кровь Господня! — прорычал он. — Каким же надо быть бесчестным подонком, чтобы не помнить ни друга, ни врага, ни священных клятв?
   Боль пронзила Эмбер — боль, которая принадлежала Дункану и, каким-то странным образом, одновременно и ей самой.
   — А ты давал такие клятвы? — еле слышно спросила она.
   — Я… не… знаю.
   Он почти выкрикнул эти слова.
   — Тише, мой воин, тише, — с нежностью сказала Эмбер.
   С этими словами она провела рукой по волосам и лицу Дункана, как делала в те долгие часы, что он был погружен в свой странный сон.
   Первое прикосновение заставило Дункана вздрогнуть. Потом, заглянув во встревоженные золотые глаза Эмбер, он со стоном разжал кулаки, поддаваясь успокоению от ее нежной ласки.
   — Спи, Дункан. Я чувствую твою усталость.
   — Нет, — решительно сказал он.
   — Это нужно, чтобы ты поправился.
   — Я не хочу больше погружаться в эту ужасную темноту.
   — И не надо.
   — А что, если это все же случится?
   — Я опять тебя выведу оттуда.
   — Почему? — спросил он. — Кто я тебе?
   Эмбер не сразу ответила на такой прямой вопрос. Потом улыбнулась странной улыбкой, в которой смешались радость и печаль, когда, подобно отдаленным раскатам грома, у нее в ушах прозвучало пророчество Кассандры.
   Он явится тебе из теней темноты. И он явился.
   Она прикоснулась в безымянному воину, и он пленил ее сердце.
   Эмбер не знала, мог ли ее безрассудный поступок изменить ход событий и вызвать потоки жизни и смерти. Она знала лишь одно, и знала это с такой непререкаемой твердостью, с какой солнечный диск чертил по небосклону свой огненный путь.
   — Будь что будет, — тихо произнесла Эмбер. — Я буду оберегать тебя своей жизнью. Мы… соединены.
   Глаза Дункана сузились, когда он понял, что Эмбер только что дала ему клятву, которая связывала ее так же крепко, как любая клятва, даваемая и принимаемая среди лордов. Яростная решимость, с которой она готова защищать его от мрака беспамятства, не только ободрила, но и развеселила Дункана.
   Она казалась такой хрупкой — горсть солнечного света, душистый ветерок, нежное тепло.
   — Ты что, еще одна неустрашимая Боадицея, сражающаяся во главе воинов-мужчин? — мягко поддразнил ее Дункан.
   Чуть улыбнувшись, Эмбер покачала головой.
   — Я никогда не держала в руках палаша. Они мне кажутся такими большими и громоздкими.
   — Феям и не полагается размахивать мечами. У них есть другое оружие.
   — Но я же не фея.
   — Так я тебе и поверил!
   Дункан с улыбкой провел рукой по всей длине распущенных волос Эмбер.
   — Как странно думать, что ты принадлежишь мне, а я тебе, — пробормотал он.
   Эмбер не стала говорить Дункану, что он неправильно ее понял, потому что теперь в его прикосновении ощущалось что-то новое, чего не было раньше. Что-то, от чего по всему ее телу побежали тоненькие язычки — сладкого, тайного огня.
   — Только если ты этого хочешь, — прошептала она.
   — Я не могу поверить, что забыл бы такое волшебное, прекрасное создание, как ты.
   — Все потому, что я не красива, — возразила она.
   — Для меня ты так же прекрасна, как рассветная заря после долгой зимней ночи.
   Неподдельная искренность, звучавшая в голосе и светившаяся в глазах Дункана, ощущалась ею и через его прикосновение. Его слова не были комплиментами, которые говорят из учтивости. Он говорил то, что было для него просто истиной.
   Эмбер вздрогнула, когда Дункан большим пальцем очертил изгиб ее приоткрытых губ. Он это почувствовал и улыбнулся, несмотря на головную боль, вернувшуюся к нему, когда возобновились толчки пульсирующей в жилах крови. Эта улыбка была откровенно торжествующей улыбкой мужчины, как если бы он получил ответ на вопрос, который ему не хотелось облекать в слова.
   Другая рука Дункана скользнула глубоко в волосы Эмбер, одновременно и лаская, и сковывая ее. От этого прикосновения тело ее пронизывали до сих пор не изведанные ею ощущения Не успела она дать им названия, как оказалась распростертой у него на груди; его губы прильнули к ее губам, а язык проник к ней в рот.
   Удивление пересилило все другие обуревавшие Эмбер чувства. Инстинктивно она стала вырываться из крепких объятий Дункана.
   Сначала его руки сжали ее сильнее. Потом, медленно и неохотно, он немного ослабил хватку — так, чтобы можно было говорить.
   — Ты сказала, что принадлежишь мне.
   — Я сказала, что мы соединены.
   — Ну да, милая. Как раз это и было у меня на уме.
   — Я хотела сказать… то есть…
   — Что ты хотела сказать?
   Прежде чем она успела ответить, на поляну, где стояла хижина, с лаем и завываниями ворвалась свора охотничьих собак. Эмбер поняла, даже не глядя в окно: это Эрик явился взглянуть на незнакомца, оставленного ее заботам.
   Эрик придет в ярость, когда узнает, что она ослушалась его и развязала этого человека без имени.

Глава 3

   Дункан резко сел в постели и тут же застонал от резкой боли в голове, где-то позади глаз.
   — Ложись, ложись, — быстро сказала Эмбер. — Это всего лишь Эрик.
   Глаза Дункана сузились, но он повиновался, уступая давлению ее рук на свои плечи.
   Возмущенное кудахтанье и писк, доносившиеся со двора, дали знать о том, что собаки Эрика обнаружили кур. Когда Эмбер открыла входную дверь, выжлятник как раз затрубил в рог, скликая гончих.
   Самая молодая в своре собака не послушалась приказа. Этот собачий недоросль только что обнаружил старого гуся. Посчитав его легкой добычей, пес кинулся к нему, заливаясь восторженным лаем. Гусак изогнул длинную шею, опустил голову, растопырил крылья и угрожающе зашипел.
   Пес не остановился.
   — Эрик, — крикнула Эмбер, — позови его!
   — Ничего, это будет ему на пользу. — Но…
   Поджарый, жесткошерстный гончак бросился в атаку. Правое крыло гусака опустилось одним неуловимым движением, и гончак покатился по земле. Завизжав от Удивления и боли, пес с трудом поднялся на ноги и, поджав хвост, помчался обратно к своре.
   Эрик так расхохотался, что его смех встревожил сокола, сидевшего на луке седла. Серебряные колокольца на свисающих концах пут звякнули, выдавая беспокойство птицы. Сокол раскрыл свои узкие, изящные крылья и резко, пронзительно крикнул.
   Ответный свист Эрика был таким же высоким и резким, как и соколиный крик. Птица повела головой и еще раз крикнула. И этот крик в ответ на свист Эрика был уже не таким, как первый.
   Сокол сложил крылья и успокоился.
   Охотившиеся вместе с Эриком оруженосцы и рыцари обменялись быстрыми взглядами. Его необыкновенное умение обращаться с дикими созданиями вызывало много досужих разговоров. Хотя в лицо никто не называл Эрика колдуном, но его люди перешептывались об этом.
   — Сиди спокойно, моя красавица, — тихонько сказал Эрик.
   Он погладил птицу голой рукой. На другой руке у него была толстая кожаная перчатка, защищавшая руку, когда сокол сидел у него на запястье.
   — Робби, — позвал Эрик выжлятника. — Уведи собак и моих людей подальше в лес. Вы нарушаете покой Эмбер.
   Эмбер уже открыла рот, собираясь сказать, что это не так. Но взгляд, брошенный на нее Эриком, заставил ее промолчать. Она молча ждала, пока вся беспорядочная и шумная толпа собак, лошадей и людей не скрылась за деревьями.
   — Как поживает незнакомец? — резко спросил Эрик.
   — Лучше, чем твой гончий.
   — Может быть, в следующий раз Трабл прибежит сразу, как только Робби затрубит в рог.
   — Сомневаюсь. У подростков мужского пола много страсти и мало мозгов.
   — Я бы обиделся, не будь я давно взрослым, — сказал Эрик.
   Эмбер округлила глаза.
   — Правда? И с каких же пор ты взрослый, мой господин?
   Улыбка мелькнула и угасла на красивом лице Эрика.Он молча ждал, когда Эмбер заговорит о том взрослом мужчине, который лежит у нее в хижине.
   — Он проснулся, — сказала она.
   Правая рука Эрика легла на рукоять меча, с которым он никогда не расставался.
   — Как его зовут? — спросил он.
   — Он не помнит.
   — Что такое?
   — Он не помнит никаких имен из прошлой жизни, даже своего собственного.
   — Он просто хитрый, как лис, — возразил Эрик. — Знает, что попал в руки к врагу, вот и…
   — Нет, — перебила Эмбер. — Он не знает даже, норманн он или сакс, крепостной или лорд.
   — Что же, он околдован?
   Эмбер покачала головой. Внезапное ощущение веса и блеска рассыпавшихся по плечам волос напомнило ей, что она еще не прибрала их как следует. Нетерпеливо тряхнув головой, она убрала волосы под капюшон своего плаща.
   — От него не исходит чувство принуждения, — сказала Эмбер.
   — Что еще ты почувствовала?
   — Храбрость. Силу. Честь. Великодушие. Брови Эрика поползли кверху.
   — Значит, святой, — сухо промолвил он. — Вот неожиданность.
   На щеках Эмбер проступил румянец, когда она вспомнила, каким страстным желанием воспылал к ней Дункан; какая уж тут святость!
   — Еще смятение, и боль, и страх, — твердо сказала она.
   — А, так он все-таки человек. Какое разочарование.
   — Эрик, сын Роберта Северного, ты дьявол! Он усмехнулся.
   — Благодарю, Эмбер. Приятно, когда тебя по-настоящему ценят.
   Эмбер засмеялась вопреки своей воле.
   — Что еще? — спросил он. Ее веселость угасла.
   — Ничего.
   — Как это ничего?
   — Ничего, и все.
   Сокол распустил крылья, мгновенно уловив раздражение хозяина.
   — Что он делает на Спорных Землях? — отрывисто спросил Эрик.
   — Он не помнит.
   — Куда он направлялся?
   — Он не знает, — ответила Эмбер.
   — Он под присягой у какого-то лорда или же ландскнехт?
   — Он не знает.
   — Раны Господни! — прошипел Эрик. — Он что, слабоумный?
   — Нет! Просто он ничего не помнит.
   — Когда ты его спрашивала, ты прикасалась к нему? Эмбер набрала полную грудь воздуха и коротко кивнула.
   — И что ты чувствовала? — настойчиво продолжал расспрашивать Эрик.
   — Когда он пытается вспомнить, получается какой-то хаос. Если не отступает, то видит ослепляющий свет и чувствует резкую боль…
   — Будто удар молнии?
   — Может быть, — сказала она.
   Сузившиеся глаза Эрика стали похожи на янтарные щелки.
   — Что с тобой? — спросил он через минуту. — Раньше ты никогда не говорила так неуверенно.
   — Раньше и ты никогда не привозил мне человека, найденного в беспамятстве внутри Каменного Кольца, — ответила она.
   — Ты жалуешься? Эмбер вздохнула.
   — Прости. Я очень мало спала с тех пор, как ты привез его. Очень трудно было вызволять его из мрака.
   — Да. Я вижу это по темным кругам у тебя под глазами.
   Она слабо улыбнулась в ответ.
   — Эмбер, скажи. Друг он или враг?
   Это был как раз тот прямой вопрос, которого она все время боялась.
   — Друг, — прошептала она. Потом честность и привязанность заставили ее добавить: — Пока к нему не вернется память. Тогда он станет тем, чем был до того, как ты привез его ко мне. Либо другом, либо врагом, либо вольным наемником, еще не присягнувшим никакому лорду.
   — И это все, что ты смогла узнать о нем?
   — Он не преступник и не дикий зверь, терзающий себе подобных. Несмотря на свой страх, он не причинил мне зла.
   — Но…
   — Но если память вернется к нему, он, возможно, не будет считать себя нашим другом. Или же окажется давно пропавшим кузеном, который будет счастлив вернуться домой. Только он сам может это сказать.
   — Если память к нему вернется…
   Эрик молча поглаживал своего сокола по блестящей спине, обдумывая услышанное. Неотвязное ощущение беспокойства пронизывало его мысли. Что-то тут было не так. Он знал это.
   Он не знал лишь, что именно.
   — А память вернется к нему? — спросил Эрик.
   — Я не знаю.
   — Так угадай, — коротко сказал он.
   У Эмбер все похолодело внутри. Ей не хотелось и думать о том, что будет, если к Дункану вернется память. Если окажется, что он и враг, и любимый в одном лице…
   Это разобьет ей сердце.
   Не больше ей хотелось думать и о том, что будет с Дунканом, если память к нему не вернется. Он станет беспокойным, грубым, обезумевшим от оставшихся забытыми имен и неисполненных священных обетов, станет считать себя клятвопреступником.
   И это разобьет ему сердце.
   Эмбер стало трудно дышать. Такого бесчестия и таких мук она и врагу не пожелает, а не то что человеку, который покорил ее одним прикосновением, одной улыбкой, одним поцелуем.
   — Я… — начала она, но тут голос ей изменил.
   — Что с тобой, малышка? — спросил Эрик, встревоженный выражением обреченности, которое появилось в золотистых глазах Эмбер.
   — Я не знаю, — сказала она прерывающимся голосом. — Может сотвориться столько зла. И так мало добра.
   Жизнь тогда, может быть, даст богатые всходы, но смерть непременно потоком прольется.
   — Может, будет лучше, если я возьму незнакомца к себе, в замок Каменного Кольца, — задумчиво произнес Эрик.
   — Нет.
   — Почему нет?
   — Он носит священный янтарь. Он мой. Уверенность, прозвучавшая в голосе Эмбер, удивила и встревожила Эрика.
   — А что если память вернется к нему? — спросил он.
   — Значит, так тому и быть.
   — Ты можешь оказаться в опасности.
   — На все Божья воля.
   Волна гнева накатила на Эрика. Сокол закричал, а лошадь беспокойно переступила и стала грызть удила. Эрик придержал лошадь и успокоил сокола, не отводя глаз под пристальным взглядом Эмбер.
   — Тебя не понять, — сказал он наконец. — Я пришлю за ним оруженосца, как только мы вернемся с охоты.
   Эмбер непокорно вскинула голову.
   — Как тебе будет угодно, господин.
   — Проклятье! Дьявол в тебя вселился, что ли? Я же только хочу оберечь тебя от человека, у которого нет имени.
   — У него есть имя.
   — А мне ты сказала, что он не помнит, как его зовут.
   — Он и не помнит, — ответила Эмбер. — Имя дала ему я.
   — Как его теперь зовут?
   — Дункан.
   Эрик открыл рот, потом захлопнул его, и было ясно слышно, как клацнули его зубы.
   — Объясни, — потребовал он.
   — Надо же было как-то его называть. «Темный воин» ему подходит.
   — Дункан, — повторил Эрик ничего не выражающим тоном.
   — Да.
   Издали донеслись звуки рога, говорившие о том, что спустили собак, которые должны были поднять пернатую дичь на крыло. А потом за ней устремятся в небо птицы, сидящие на руках у рыцарей. Сокол на луке Эрикова седла беспокойно закричал, услышав знакомый зов к охоте, на которую его почему-то не взяли.
   У них над головой раздался крик завидевшего добычу кречета. Эрик поднял голову, обшаривая безоблачное небо глазами, не менее зоркими, чем у любой ловчей птицы.
   Маленький свирепый сокол стал камнем падать вниз, подобный темной молнии, ударившей с ясного неба; серебряные украшения на его путах сверкнули в солнечных лучах. Хотя стремительное падение сокола закончилось за каменистой возвышенностью, Эрик не сомневался в его исходе.
   — Кассандра получит куропатку раньше, чем я добуду крякву, — сказал он. — Как всегда, полет Девы Мэриэн изящен и смертелен.
   Эмбер прикрыла глаза и неслышно вздохнула с облегчением: Эрик больше не заговорил о незнакомце, которого она нарекла Дунканом.
   — Кассандра придет к тебе на ужин, — продолжал Эрик. — И я тоже. Будь здесь. И позаботься, чтобы человек, которого ты зовешь Дунканом, тоже был здесь.
   Эмбер вдруг обнаружила, что смотрит в холодные, топазовые глаза волка, живущего внутри у друга ее детских лет. Она вздернула подбородок и уставилась на Эрика прищуренными янтарными глазами, взгляд которых был так же холоден, как и его.
   — Да, господин.
   Зубы Эрика сверкнули в улыбке под темно-золотистой бородкой.
   — У тебя еще осталась копченая оленина?
   Она кивнула.
   — Вот и хорошо, — сказал он. — Я буду голоден.
   — Ты всегда голоден.
   Смеясь, Эрик заставил сокола пересесть к нему на запястье, чуть тронул шпорами свою лошадь и поскакал в лес. Под лучами солнца золотым огнем вспыхивали его волосы, а лошадь казалась серебристо-серой, словно грозовое облако.
   Эмбер смотрела ему вслед, пока он не исчез и смотреть стало не на что, кроме каменистого склона. Когда она уже повернулась, собираясь вернуться в хижину, кречет с криком взлетел на воздушном потоке, отправляясь на поиски новой добычи. Эмбер наклонила голову и прислушалась, но не уловила топота копыт приближающейся лошади. В отличие от Эрика, Кассандра дождется окончания охоты, чтобы поговорить с ней.
   Успокоившись, Эмбер вошла в хижину и тихонько притворила за собой дверь. Так же бесшумно она заложила проем толстым деревянным брусом. Теперь, пока она не вынет брус, никто не сможет к ней войти, разве что прорубит дверь топором.
   — Дункан? — тихо окликнула Эмбер. Ответа не было.
   Страх ледяными когтями сжал ее внутренности. Она подбежала к кровати и отдернула занавес.
   Дункан лежал на боку — тело расслаблено, глаза закрыты. Эмбер протянула руку и коснулась его лба. От облегчения ее задержанное дыхание с шумом вырвалось из груди. Он спал глубоким, но естественным сном.
   Контраст между мощной линией плеч Дункана и светлым кружевом отделки на простынях из льняного полотна вызвал у Эмбер улыбку. Она осторожно отвела прядь волос у него со лба, испытывая удовольствие от теплоты и гладкости его кожи.
   Дункан пошевелился, но не отстранился. Напротив, он потянулся к ней, к ее прикосновению. Его рука нащупала ее руку и крепко ухватилась за нее. Когда она хотела отнять руку, его пальцы сжались еще крепче. Она почувствовала, что он просыпается.
   — Нет, — прошептала она, гладя свободной рукой Дункана по щеке. — Спи, Дункан. Выздоравливай.
   Он опять погрузился в сон, но руки Эмбер из своей не выпустил. Она сбросила туфли и села на край кровати, борясь с усталостью, которую гнала от себя все эти долгие дни и ночи с той минуты, как обнаженное тело Дункана оказалось у нее на пороге.
   Но спать ей было еще нельзя. Надо было все как следует обдумать, найти ту единственную нить в запутанном переплетении судьбы Дункана с ее собственной судьбой, которая приведет к богатым всходам на ниве жизни, а не к безвременной гибели.
   Так много зависит от его памяти. Или от ее отсутствия.
   Так много зависит от пророчества.
   Да. Пророчество. Надо сделать так, чтобы другие его слова не сбылись. Боюсь, что свое сердце я уже отдала, но тело и душу еще нет.
   Так все должно оставаться и дальше. Я не должна прикасаться к нему.
   Но как только она об этом подумала, все в ней взбунтовалось. Прикосновение к Дункану подарило ей самое большое наслаждение, какое она, Неприкосновенная, когда-либо испытывала.
   Он для меня запретен.
   Нет. Между нами запретны лишь особые прикосновения, которыми обмениваются возлюбленные. Если их избегать, то мое тело по-прежнему останется моим.
   Неприкосновенным.
   Пророчество не сбудется.
   Наконец усталость одолела Эмбер. Глаза ее закрылись, она качнулась вперед и уснула прежде, чем голова ее коснулась подушки. Почувствовав рядом с собой вес ее тела, Дункан наполовину проснулся, придвинул ее ближе к себе и вновь погрузился в целительный сон.
   Заключенная в объятия тех самых рук, которые были Для нее запретны, Эмбер спала самым спокойным и безмятежным сном в своей жизни.
   Она проснулась лишь тогда, когда в сумерках послышалась мелодия волчьей песни. Первым ее ощущением было ощущение удивительного покоя. Вторым — ощущение тепла, словно спину ей грело солнце. Третьим — ощущение того, что она лежит в изгибах обнаженного тела Дункана, как в колыбели, а одна ее грудь в чаше его правой ладони.
   Ее вдруг обдало каким-то странным жаром. Потом от прилива крови у нее запылали щеки. Она попробовала выскользнуть из объятий Дункана. Он издал сонный, протестующий звук и крепче сжал пальцы руки. У нее перехватило дыхание от тех ощущений, которые побежали от груди по всему телу.