Страница:
Габи крутила руль, веером разворачивая «Мерседес» через дорогу и направляя его на непрочную деревянную ограду, в которую она ударилась бампером и пробила брешь, достаточную для их проезда. Она пролетела мимо заброшенной фуры с сеном в тень от деревьев сада, а через три секунды «Тандерболт» зазудел над головой, срубая очередями ветви и белые бутоны с деревьев, но ни одна пуля не попала в «Мерседес». Габи остановила автомобиль и поставила на ручной тормоз. Сердце у нее колотилось, в горле першило от пыли. Она глянула на дыры в крыше: места выхода пуль были отмечены отверстиями в сиденье рядом с водителем и в полу. Она ощутила себя в смутном полусонном состоянии, которое, подумала она, могло быть первым признаком того, что к ней по-кошачьи подкрадывается обморок. Она закрыла глаза и уткнулась лбом в рулевое колесо.
Самолет над ними снова взвыл. На этот раз пулеметы молчали, и мышцы у Майкла расслабились. Он увидел, как «Тандерболт» развернулся к западу и ринулся за другой мишенью, вероятно, за бегущими солдатами или броневиком. «Тандерболт» нырнул, строча пулеметами, потом быстро набрал высоту и, завывая, двинулся прочь, направляясь на запад, к побережью.
Глава 3
Глава 4
Самолет над ними снова взвыл. На этот раз пулеметы молчали, и мышцы у Майкла расслабились. Он увидел, как «Тандерболт» развернулся к западу и ринулся за другой мишенью, вероятно, за бегущими солдатами или броневиком. «Тандерболт» нырнул, строча пулеметами, потом быстро набрал высоту и, завывая, двинулся прочь, направляясь на запад, к побережью.
Глава 3
— Улетел, — сказал наконец Майкл, когда убедился в этом. Он сделал несколько глубоких вздохов, чтобы привести себя в спокойствие, и почувствовал запахи пыли, собственного пота и сладкий аромат яблоневых бутонов. Все вокруг автомобиля было усеяно белыми лепестками, и много их все еще оставалось на деревьях. Габи кашлянула, и Майкл нагнулся к ней, взял ее за плечи и оттянул от руля. — С тобой все в порядке? — В его голосе почувствовалось напряжение. Габи кивнула, глаза у нее заблестели и увлажнились, и Майкл с облегчением вздохнул — он боялся, что ее зацепила пуля, и если бы это случилось, задание было бы в ужасной опасности.
— Да, — сказала она, найдя в себе силы. — Я в полном порядке. Просто наглоталась пыли. — Она несколько раз прокашлялась, чтобы прочистить горло. Что больше всего пугало ее в этом происшествии, так это то, что она была полностью в руках Божьих и не могла отвечать стрельбой.
— Нам лучше двигаться. У них не займет много времени установить, что Хольманн был застрелен из «Люгера», а не из пулемета.
Габи собралась с силами, только усилием воли усмирив взвинченные нервы. Она отпустила тормоз и задом вывела «Мерседес» по колее в примятой траве снова на дорогу. Она въехала на булыжник и повела автомобиль к востоку. В радиаторе слегка шумело, но приборы показывали, что бензин, масло и вода были в норме. Майкл посматривал на небо с волчьим неослабным вниманием, но больше никакие самолеты оттуда не выскакивали. И никто за ними не ехал, и из этого он заключил, откровенно говоря, понадеялся, что солдаты и второй гестаповец все еще пребывают в шоке. Дорога вилась под колесами «Мерседеса», и булыжник очень скоро перешел в асфальт, а указатель пояснил, что до Парижа осталось восемь километров. Контрольных дорожных пунктов больше не было, отчего им обоим полегчало, но они миновали нескольких грузовиков с солдатами, ехавших из города и в город.
Внезапно по обеим сторонам дороги появились высокие стройные деревья, и она перешла в широкое шоссе. Они проехали последний деревянный сельский домик и увидели первый из множества кирпичных и каменных домов, потом пошли большие серые каменные здания, украшенные белыми статуями, как торты, украшенные кремом. Перед ними в солнечном свете сверкал Париж, башни его соборов и знаменитых архитектурных сооружений светились как золотые иглы. Его вычурные здания грудились вместе, очень похожие на подобные во многих столицах, но на этих лежала печать столетий. На фоне плывущих облаков стояла Эйфелева башня, такая же изящная, как французские кружева, а сводчатые крыши Монмартра сияли разнообразными, отблескивающими красным и коричневым, оттенками палитры художника. По мосту, украшенному каменными херувимами, «Мерседес» пересек светло-зеленые воды Сены, и Майкл уловил запахи мха и томившейся в тине рыбы. Поток автомашин увеличился, как только они пересекли бульвар Бертье, одно из широких шоссе, опоясывавших Город Света, которое было названо по имени наполеоновского маршала. Габи смело ринулась в гонку с «Ситроенами», телегами с лошадьми, велосипедистами и прохожими, и большинство из них уступало дорогу внушительному черному штабному автомобилю.
Пока Габи вела машину по улицам Парижа, одну руку держа на руле, а другой — жестикулируя другим видам транспорта или людям освобождать ей дорогу, Майкл внюхивался в ароматы города: крепкий бодрящий настой из тысяч запахов, от струи дымного выдоха через круассан и кофе из кафе на тротуаре до травянистого навоза, подбираемого уличным уборщиком. Майкла эти ароматы слегка ошеломили, как бывало с ним в любом городе. Здешние запахи жизни, человеческой деятельности были резкими и изумляющими, ничего общего не имевшими с влажным туманным духом, ассоциировавшимся у него с Лондоном. Он видел многих людей беседовавшими на улицах, но немногие из них улыбались. Еще меньше смеялись. И было так потому, что на улицах повсюду встречались немецкие солдаты, носившие винтовки, и немецкие офицеры, пившие в кафе кофе «эспрессо». Они сидели, откинувшись на стульях в расслабленных позах завоевателей. Со многих зданий свисали нацистские флаги, трепещущие по ветру над мраморными поднятыми руками и умоляющими лицами высеченных французами статуй. Немецкие солдаты регулировали движение, а некоторые улицы были перекрыты шлагбаумами с надписями: «АХТУНГ! ЭЙНТРИТТ ФЕРБОТТЕН!»2] Дополнительное оскорбление к обиде — неупотребление родного языка, подумал Майкл. Не удивительно, что многие лица хмурились на «Мерседес», когда он проезжал мимо.
Осложняли движение многочисленные едва ползущие грузовики, оглушавшие окружавших велосипедистов звуками выхлопов, как взрывами бомб. Майкл видел несколько военных грузовиков, набитых солдатами, даже пару танков, стоявших на обочине, их экипажи загорали и покуривали сигареты. Общее впечатление было таким, что немцы уверены, что останутся здесь навсегда, и потому позволяют французам заниматься повседневными делами, уверены, это они — завоеватели, которые крепко держат в руках бразды правления. Он видел группу молодых солдат, флиртовавших с девушками, офицера навытяжку, которому мальчишка начищал сапоги, другого офицера, кричавшего по-немецки на официанта, испуганно вытиравшего расплескавшееся из графина белое вино. Майкл сидел на заднем сиденье, поглощая все ароматы, картины и звуки, и ощущал тяжелую тень на Городе Света. «Мерседес» притормозил, и Габи нажала сигнал, чтобы поторопить нескольких горожан на велосипедах освободить ей дорогу. Майкл почуял конский запах и глянул влево, на военного полицейского, сидевшего на лошади, у которой на глазах были шоры с нацистской эмблемой. Человек отдал ему честь.
Майкл рассеянно кивнул и пожелал, чтобы этот подлец повстречался ему в лесу один на один.
Габи повела на восток, к бульвару Батиньоль, через район особняков и домов в стиле «рококо». Они достигли этого бульвара, свернули на шоссе Клиши, а затем направились к северу. Габи повернула вправо на улицу Кентон, и они въехали в район, где улицы были вымощены щербатыми коричневыми каменными плитами и перед окнами на веревках висело белье. Здания были выкрашены в выцветшие пастельные тона, у некоторых фасады треснули и старые глиняные кирпичи проглядывали наружу, как желтые ребра. Здесь было меньше велосипедистов, не было кафе на тротуарах или углах улиц. Строения, казалось, как пьяные опирались друг на друга, будто лишившись опоры, и даже воздух казался Майклу пропахшим кислым вином. Фигуры, словно тени, наблюдали, как скользил мимо них черный автомобиль, глаза у них были безжизненными, словно фальшивые монеты. Порывы ветра от «Мерседеса» вздымали старые газеты в сточных канавах, и их пожелтевшие листы летели по неметенным тротуарам.
Габи быстро проскочила эти улицы, едва притормаживая на нерегулируемых перекрестках. Она свернула влево, потом вправо, потом, через несколько кварталов, еще раз налево. Майкл увидел загнутый указатель: «Улица Лафарж».
— Прибыли, — объявила Габи и, притормозив, мигнула фарами.
Двое мужчин, оба среднего возраста, отомкнули ворота и распахнули их. За воротами шла мощеная булыжником дорожка, лишь несколькими дюймами шире «Мерседеса», и Майкл сжался в ожидании, что машина сейчас поцарапается, но Габи въехала, не зацепившись ни с одной стороны. Двое мужчин заперли за ними ворота. Габи проехала дальше и въехала в зеленый гараж с просевшей крышей. Потом сказала:
— Выходите, — и выключила мотор.
Майкл вышел. Мужчина с коричневым от загара, в шрамах лицом и седыми волосами вошел в гараж.
— Следуйте, пожалуйста, за мной, — сказал он по-французски и быстро пошел прочь. Майкл вышел следом, оглянувшись на Габи, которая открыла багажник «Мерседеса» и вынимала коричневый чемодан. Она закрыла багажник, потом дверь гаража, и один из тех двух мужчин, которые открывали ворота, запер гараж на висячий замок и спрятал ключ в карман. — Пожалуйста, побыстрее, — поторопил мужчина Майкла, голос у него был приятный, но твердый. Сапоги Майкла стучали по булыжнику, звуки эхом отдавались в тишине. Вокруг него окна неряшливо выглядевших домов почти все были закрыты ставнями. Седоволосый мужчина, широкоплечий, с руками рабочего, отпер железную калитку с острыми пиками наверху, и Майкл прошел за ним через розарий к черному ходу в здание, светло-голубое, как голубиное яйцо. Перед ними открылся узкий коридор и пролет шатких ступенек. Они поднялись на второй этаж. Открылась еще одна дверь, и седоволосый человек жестом пригласил его войти внутрь. Майкл вошел в комнату, в которой был ковер, составленный из разноцветных лоскутков, и сильно пахло свежевыпеченным хлебом и вареным луком.
— Приветствуем вас в нашем доме, — сказал кто-то, и Майкл обнаружил, что смотрит на маленькую хрупкую старушку с снежно-белыми волосами, заплетенными на затылке в длинную косу. Она была одета в выцветшее синее платье, поверх которого был фартук в красную клетку. Под круглыми очками у нее были темно-карие глаза, которые видели все и не выдавали ничего. Она улыбнулась, лицо в форме сердечка собралось в многочисленные морщинки и обнажились зубы цвета слабого чая. — Раздевайтесь, пожалуйста.
— Раздеваться?
— Да. Это отвратительная форма. Пожалуйста, снимите ее.
Вошла Габи, сопровождаемая мужчиной, закрывавшим гараж. Старушка глянула на нее, и Майкл увидел, как ее лицо напряглось.
— Нам сказали ожидать двух мужчин.
— С ней все в порядке, — сказал Майкл. — Мак-Каррен…
— Никаких имен, — резко прервала его старушка. — Нам сказали ожидать двух мужчин. Водителя и пассажира. Почему не так? — Ее глаза, черные, как стволы пистолета, вернулись к Габи.
— Изменение в планах, — сказала Габи. — Я так решила.
— Измененный план — это план с изъяном. Кто вы такая, чтобы решать подобные вещи?
— Я сказал, что с ней все в порядке, — сказал старушке Майкл, на этот раз принимая на себя всю силу ее взгляда. Двое мужчин встали позади него, и Майкл почувствовал, что у них наверняка были пистолеты. Один слева, другой справа, у каждого рука за пазухой. — Я за нее ручаюсь, — сказал Майкл.
— А кто тогда поручится за вас, зеленоглазый? — спросила старушка. — Профессионалы так не поступают. — Она перевела взгляд с Майкла на Габи и обратно, и ее взгляд остановился на Габи. — А! — решила она, кивнув. — Вы любите его, а?
— Конечно, нет, — лицо Габи залилось румянцем.
— Ну, может теперь это называется по-другому. — Она опять улыбнулась, но легонько. — Любовь всегда была словом из шести букв. Зеленоглазый, я сказала вам снять эту форму.
— Если меня собираются убить, я бы предпочел, чтобы это было проделано, пока на мне есть штаны.
Старушка хрипло рассмеялась.
— Мне кажется, что вы относитесь к тому типу мужчин, которые участвуют в перестрелках большей частью без штанов. — Она помахала ему рукой. — Давайте, не тяните. Здесь никто никого не собирается убивать. По крайней мере, сегодня.
Майкл снял плащ, и один из мужчин принял его и стал отпарывать подкладку. Другой взял у Габи чемодан, положил его на стол и открыл. Он стал рыться в одежде, которую она везла. Старушка сорвала медаль «За Сталинград» с груди Майкла, осмотрела ее под лампой. — Этот хлам не одурачит и слепого жестянщика.
— Это — настоящая медаль, — холодно ответила Габи.
— О? А откуда вы это знаете, моя маленькая влюбленная?
— Знаю, — сказала Габи, — потому что сама сняла ее с трупа, после того как перерезала ему глотку.
— Для тебя это здорово. — Старушка отложила медаль. — Хотя для него было плохо. Ты тоже снимай форму, влюбленная. Поскорее, пока я не умерла от старости, ожидая.
Майкл стал раздеваться. Он снял все до нижнего белья, и Габи тоже разделась.
— Вы, однако, волосатый паршивец, — обозрела его старушка. — Каким же животным был ваш отец? — Одному из мужчин она сказала:
— Принесите ему его новую одежду и обувь. — Он вышел в другую комнату, а старушка взяла «Люгер» Майкла и обнюхала ствол. Затем сморщила нос, почуяв запах недавнего выстрела. — У вас были какие-то происшествия по дороге? — Одно маленькое неудобство, — сказал Майкл.
— Ладно, не думаю, что мне хочется слушать. — Она взяла серебряные карманные часы, дважды щелкнула заводной головкой и посмотрела на капсулу с цианидом, когда открылась задняя крышка. Тихо проворчала, закрыла часы и вернула их ему. — Это вам тоже может понадобиться. Знать правильное время сейчас очень важно.
Седоволосый человек вернулся с охапкой одежды и парой поношенных ботинок. — Нам сообщили ваши размеры по радио, — сказала женщина. — Но мы ожидали двух мужчин. — Она указала на содержимое чемодана Габи. — Значит, вы привезли свою одежду с собой? Это хорошо. У нас нет для вас хороших гражданских документов. А сейчас в городе слишком легко оказаться выслеженным. Если кто-то из вас попадется… — Она глянула на Майкла, глаза ее были жесткими. — Думаю, вы хорошо понимаете, какое сейчас время? — Она дождалась, чтобы Майкл понимающе кивнул. — Теперь вы больше никогда не увидите ни своей прежней формы, ни автомобиля. Вам дадут велосипеды. Если вам покажется, что вам нужен автомобиль, мы об этом поговорим отдельно. Денег у нас тут не много, но, к счастью, много друзей. Зовите меня Камилла, и разговаривать будете только со мной. Вам не нужно иметь дело с вот этими двумя господами. — Она показала на двух французов, которые аккуратно складывали немецкую форму и укладывали ее в корзину с крышкой. — Оставьте себе свой пистолет, — сказала она Майклу. — Такой достать трудно. — Она несколько секунд разглядывала Габи, как бы оценивая ее, потом глянула на Майкла. — Уверена, оба вы имеете опыт в таких делах. Мне нет дела до того, кто вы или что вы делали; важно то, что от вашей ловкости — и осторожности — зависят многие жизни. Пока вы в Париже, мы поможем вам, чем сможем, но если вас схватят, мы вас не знаем. Это ясно?
— Абсолютно, — ответил Майкл.
— Хорошо. Если хотите пока отдохнуть, ваша комната там. — Камилла кивнула в сторону коридора и выхода. — Я как раз только что приготовила луковый суп, если хотите перекусить.
Майкл подхватил пару ботинок и охапку одежды со стола, на котором они лежали, а Габи закрыла свой чемодан и подняла его. Камилла сказала:
— Вы, ребятки, ведите себя прилично, — а затем вышла и пошла в маленькую кухню, где на чугунной печке кипела кастрюля.
— После вас, — сказал Майкл и пошел по коридору за Габи к их новой квартире. Дверь скрипнула петлями, когда Габи толкнула ее. Внутри была кровать на четырех столбиках, с белым покрывалом и весьма скромная раскладушка с зеленым одеялом. Комната была маленькая, но опрятная, хорошо освещенная солнцем, с окном, выходившим на пьяные пастельные строения.
Габи положила свой чемодан на кровать с четырьмя столбиками с безапелляционной уверенностью. Майкл глянул на раскладушку, и ему показалось, что он услышал, как застонала его спина. Он подошел к окну и раскрыл его, вдохнув полные легкие парижского воздуха. Он был все еще только в нижнем белье, как и Габи, но, как казалось, не было нужды куда-то торопиться, включая одевание — или раздевание, как получится. Габи легла на кровать и накрылась чистой хлопчатобумажной простыней. Она смотрела на него, рисовавшегося в окне, и позволила себе задержаться взглядом на его мышцах, гладкой спине и длинных, покрытых темными волосами ногах.
— Я собираюсь пока отдохнуть, — объявила она, натянув простыню до подбородка. — А в этой постели для двоих места не хватит.
— Конечно, нет. — Он быстро глянул на нее, увидел длинные черные волосы, распущенные теперь, когда на ней не было фуражки, по набитой гусиным пухом подушке как узорчатый веер.
— Не хватит, если даже я ужмусь, — продолжала Габи. — Так что вам придется спать на раскладушке.
— Ладно, придется на раскладушке.
Она улеглась, нежась на матрасе с гусиным пухом. Простыни были прохладные и слегка пахли гвоздикой: ароматом, который Майкл почуял сразу же, как только они вошли в комнату. Габи не сознавала, как она устала; она поднялась в пять часов, и сон ее тогда был беспокойным, если не сказать тревожным. Зачем она поехала с этим человеком? — спрашивала она себя. Она его едва знала. В сущности, и вовсе не знала его. Кто он был для нее? Ее глаза слипались; она открыла их и увидела, что он стоит над ней, уставившись, так близко, что у нее мурашки пошли по коже.
Ее голая нога вылезла из-под простыни. Майкл провел пальцами по ее лодыжке, отчего у нее пошла гусиная кожа. Потом нежно взял ее за лодыжку и подсунул ногу под ароматную простыню. На мгновение ей показалось, что на ее ноге осталось жгучее ощущение от его пальцев.
— Спи спокойно, — сказал он и надел коричневые брюки с заплатами на коленях. Затем двинулся прочь из комнаты, и Габи села, придерживая на груди простыню.
— Куда вы?
— За миской супа, — ответил Майкл. — Я голоден. — Потом повернулся и вышел, мягко прикрыв за собой дверь.
Габи опять легла, но заснуть не могла. Внутри у нее горело, нервы были расстроены. Это от налета истребителя, решила она. Кто бы смог спокойно отдыхать после чего-нибудь подобного? Им просто повезло, что они остались в живых, а завтра…
Ну, завтра будет завтра. Как всегда и бывает.
Она слезла с кровати и подвинула раскладушку на несколько дюймов ближе. Он не узнает. Затем, успокоившись и задремывая с подушкой в объятиях, Габи закрыла глаза. Через несколько минут в мозгу ее закрутились картины с самолетом и строчащими пулеметами. Они стали путаться, как дневная дрема.
Она спала.
— Да, — сказала она, найдя в себе силы. — Я в полном порядке. Просто наглоталась пыли. — Она несколько раз прокашлялась, чтобы прочистить горло. Что больше всего пугало ее в этом происшествии, так это то, что она была полностью в руках Божьих и не могла отвечать стрельбой.
— Нам лучше двигаться. У них не займет много времени установить, что Хольманн был застрелен из «Люгера», а не из пулемета.
Габи собралась с силами, только усилием воли усмирив взвинченные нервы. Она отпустила тормоз и задом вывела «Мерседес» по колее в примятой траве снова на дорогу. Она въехала на булыжник и повела автомобиль к востоку. В радиаторе слегка шумело, но приборы показывали, что бензин, масло и вода были в норме. Майкл посматривал на небо с волчьим неослабным вниманием, но больше никакие самолеты оттуда не выскакивали. И никто за ними не ехал, и из этого он заключил, откровенно говоря, понадеялся, что солдаты и второй гестаповец все еще пребывают в шоке. Дорога вилась под колесами «Мерседеса», и булыжник очень скоро перешел в асфальт, а указатель пояснил, что до Парижа осталось восемь километров. Контрольных дорожных пунктов больше не было, отчего им обоим полегчало, но они миновали нескольких грузовиков с солдатами, ехавших из города и в город.
Внезапно по обеим сторонам дороги появились высокие стройные деревья, и она перешла в широкое шоссе. Они проехали последний деревянный сельский домик и увидели первый из множества кирпичных и каменных домов, потом пошли большие серые каменные здания, украшенные белыми статуями, как торты, украшенные кремом. Перед ними в солнечном свете сверкал Париж, башни его соборов и знаменитых архитектурных сооружений светились как золотые иглы. Его вычурные здания грудились вместе, очень похожие на подобные во многих столицах, но на этих лежала печать столетий. На фоне плывущих облаков стояла Эйфелева башня, такая же изящная, как французские кружева, а сводчатые крыши Монмартра сияли разнообразными, отблескивающими красным и коричневым, оттенками палитры художника. По мосту, украшенному каменными херувимами, «Мерседес» пересек светло-зеленые воды Сены, и Майкл уловил запахи мха и томившейся в тине рыбы. Поток автомашин увеличился, как только они пересекли бульвар Бертье, одно из широких шоссе, опоясывавших Город Света, которое было названо по имени наполеоновского маршала. Габи смело ринулась в гонку с «Ситроенами», телегами с лошадьми, велосипедистами и прохожими, и большинство из них уступало дорогу внушительному черному штабному автомобилю.
Пока Габи вела машину по улицам Парижа, одну руку держа на руле, а другой — жестикулируя другим видам транспорта или людям освобождать ей дорогу, Майкл внюхивался в ароматы города: крепкий бодрящий настой из тысяч запахов, от струи дымного выдоха через круассан и кофе из кафе на тротуаре до травянистого навоза, подбираемого уличным уборщиком. Майкла эти ароматы слегка ошеломили, как бывало с ним в любом городе. Здешние запахи жизни, человеческой деятельности были резкими и изумляющими, ничего общего не имевшими с влажным туманным духом, ассоциировавшимся у него с Лондоном. Он видел многих людей беседовавшими на улицах, но немногие из них улыбались. Еще меньше смеялись. И было так потому, что на улицах повсюду встречались немецкие солдаты, носившие винтовки, и немецкие офицеры, пившие в кафе кофе «эспрессо». Они сидели, откинувшись на стульях в расслабленных позах завоевателей. Со многих зданий свисали нацистские флаги, трепещущие по ветру над мраморными поднятыми руками и умоляющими лицами высеченных французами статуй. Немецкие солдаты регулировали движение, а некоторые улицы были перекрыты шлагбаумами с надписями: «АХТУНГ! ЭЙНТРИТТ ФЕРБОТТЕН!»2] Дополнительное оскорбление к обиде — неупотребление родного языка, подумал Майкл. Не удивительно, что многие лица хмурились на «Мерседес», когда он проезжал мимо.
Осложняли движение многочисленные едва ползущие грузовики, оглушавшие окружавших велосипедистов звуками выхлопов, как взрывами бомб. Майкл видел несколько военных грузовиков, набитых солдатами, даже пару танков, стоявших на обочине, их экипажи загорали и покуривали сигареты. Общее впечатление было таким, что немцы уверены, что останутся здесь навсегда, и потому позволяют французам заниматься повседневными делами, уверены, это они — завоеватели, которые крепко держат в руках бразды правления. Он видел группу молодых солдат, флиртовавших с девушками, офицера навытяжку, которому мальчишка начищал сапоги, другого офицера, кричавшего по-немецки на официанта, испуганно вытиравшего расплескавшееся из графина белое вино. Майкл сидел на заднем сиденье, поглощая все ароматы, картины и звуки, и ощущал тяжелую тень на Городе Света. «Мерседес» притормозил, и Габи нажала сигнал, чтобы поторопить нескольких горожан на велосипедах освободить ей дорогу. Майкл почуял конский запах и глянул влево, на военного полицейского, сидевшего на лошади, у которой на глазах были шоры с нацистской эмблемой. Человек отдал ему честь.
Майкл рассеянно кивнул и пожелал, чтобы этот подлец повстречался ему в лесу один на один.
Габи повела на восток, к бульвару Батиньоль, через район особняков и домов в стиле «рококо». Они достигли этого бульвара, свернули на шоссе Клиши, а затем направились к северу. Габи повернула вправо на улицу Кентон, и они въехали в район, где улицы были вымощены щербатыми коричневыми каменными плитами и перед окнами на веревках висело белье. Здания были выкрашены в выцветшие пастельные тона, у некоторых фасады треснули и старые глиняные кирпичи проглядывали наружу, как желтые ребра. Здесь было меньше велосипедистов, не было кафе на тротуарах или углах улиц. Строения, казалось, как пьяные опирались друг на друга, будто лишившись опоры, и даже воздух казался Майклу пропахшим кислым вином. Фигуры, словно тени, наблюдали, как скользил мимо них черный автомобиль, глаза у них были безжизненными, словно фальшивые монеты. Порывы ветра от «Мерседеса» вздымали старые газеты в сточных канавах, и их пожелтевшие листы летели по неметенным тротуарам.
Габи быстро проскочила эти улицы, едва притормаживая на нерегулируемых перекрестках. Она свернула влево, потом вправо, потом, через несколько кварталов, еще раз налево. Майкл увидел загнутый указатель: «Улица Лафарж».
— Прибыли, — объявила Габи и, притормозив, мигнула фарами.
Двое мужчин, оба среднего возраста, отомкнули ворота и распахнули их. За воротами шла мощеная булыжником дорожка, лишь несколькими дюймами шире «Мерседеса», и Майкл сжался в ожидании, что машина сейчас поцарапается, но Габи въехала, не зацепившись ни с одной стороны. Двое мужчин заперли за ними ворота. Габи проехала дальше и въехала в зеленый гараж с просевшей крышей. Потом сказала:
— Выходите, — и выключила мотор.
Майкл вышел. Мужчина с коричневым от загара, в шрамах лицом и седыми волосами вошел в гараж.
— Следуйте, пожалуйста, за мной, — сказал он по-французски и быстро пошел прочь. Майкл вышел следом, оглянувшись на Габи, которая открыла багажник «Мерседеса» и вынимала коричневый чемодан. Она закрыла багажник, потом дверь гаража, и один из тех двух мужчин, которые открывали ворота, запер гараж на висячий замок и спрятал ключ в карман. — Пожалуйста, побыстрее, — поторопил мужчина Майкла, голос у него был приятный, но твердый. Сапоги Майкла стучали по булыжнику, звуки эхом отдавались в тишине. Вокруг него окна неряшливо выглядевших домов почти все были закрыты ставнями. Седоволосый мужчина, широкоплечий, с руками рабочего, отпер железную калитку с острыми пиками наверху, и Майкл прошел за ним через розарий к черному ходу в здание, светло-голубое, как голубиное яйцо. Перед ними открылся узкий коридор и пролет шатких ступенек. Они поднялись на второй этаж. Открылась еще одна дверь, и седоволосый человек жестом пригласил его войти внутрь. Майкл вошел в комнату, в которой был ковер, составленный из разноцветных лоскутков, и сильно пахло свежевыпеченным хлебом и вареным луком.
— Приветствуем вас в нашем доме, — сказал кто-то, и Майкл обнаружил, что смотрит на маленькую хрупкую старушку с снежно-белыми волосами, заплетенными на затылке в длинную косу. Она была одета в выцветшее синее платье, поверх которого был фартук в красную клетку. Под круглыми очками у нее были темно-карие глаза, которые видели все и не выдавали ничего. Она улыбнулась, лицо в форме сердечка собралось в многочисленные морщинки и обнажились зубы цвета слабого чая. — Раздевайтесь, пожалуйста.
— Раздеваться?
— Да. Это отвратительная форма. Пожалуйста, снимите ее.
Вошла Габи, сопровождаемая мужчиной, закрывавшим гараж. Старушка глянула на нее, и Майкл увидел, как ее лицо напряглось.
— Нам сказали ожидать двух мужчин.
— С ней все в порядке, — сказал Майкл. — Мак-Каррен…
— Никаких имен, — резко прервала его старушка. — Нам сказали ожидать двух мужчин. Водителя и пассажира. Почему не так? — Ее глаза, черные, как стволы пистолета, вернулись к Габи.
— Изменение в планах, — сказала Габи. — Я так решила.
— Измененный план — это план с изъяном. Кто вы такая, чтобы решать подобные вещи?
— Я сказал, что с ней все в порядке, — сказал старушке Майкл, на этот раз принимая на себя всю силу ее взгляда. Двое мужчин встали позади него, и Майкл почувствовал, что у них наверняка были пистолеты. Один слева, другой справа, у каждого рука за пазухой. — Я за нее ручаюсь, — сказал Майкл.
— А кто тогда поручится за вас, зеленоглазый? — спросила старушка. — Профессионалы так не поступают. — Она перевела взгляд с Майкла на Габи и обратно, и ее взгляд остановился на Габи. — А! — решила она, кивнув. — Вы любите его, а?
— Конечно, нет, — лицо Габи залилось румянцем.
— Ну, может теперь это называется по-другому. — Она опять улыбнулась, но легонько. — Любовь всегда была словом из шести букв. Зеленоглазый, я сказала вам снять эту форму.
— Если меня собираются убить, я бы предпочел, чтобы это было проделано, пока на мне есть штаны.
Старушка хрипло рассмеялась.
— Мне кажется, что вы относитесь к тому типу мужчин, которые участвуют в перестрелках большей частью без штанов. — Она помахала ему рукой. — Давайте, не тяните. Здесь никто никого не собирается убивать. По крайней мере, сегодня.
Майкл снял плащ, и один из мужчин принял его и стал отпарывать подкладку. Другой взял у Габи чемодан, положил его на стол и открыл. Он стал рыться в одежде, которую она везла. Старушка сорвала медаль «За Сталинград» с груди Майкла, осмотрела ее под лампой. — Этот хлам не одурачит и слепого жестянщика.
— Это — настоящая медаль, — холодно ответила Габи.
— О? А откуда вы это знаете, моя маленькая влюбленная?
— Знаю, — сказала Габи, — потому что сама сняла ее с трупа, после того как перерезала ему глотку.
— Для тебя это здорово. — Старушка отложила медаль. — Хотя для него было плохо. Ты тоже снимай форму, влюбленная. Поскорее, пока я не умерла от старости, ожидая.
Майкл стал раздеваться. Он снял все до нижнего белья, и Габи тоже разделась.
— Вы, однако, волосатый паршивец, — обозрела его старушка. — Каким же животным был ваш отец? — Одному из мужчин она сказала:
— Принесите ему его новую одежду и обувь. — Он вышел в другую комнату, а старушка взяла «Люгер» Майкла и обнюхала ствол. Затем сморщила нос, почуяв запах недавнего выстрела. — У вас были какие-то происшествия по дороге? — Одно маленькое неудобство, — сказал Майкл.
— Ладно, не думаю, что мне хочется слушать. — Она взяла серебряные карманные часы, дважды щелкнула заводной головкой и посмотрела на капсулу с цианидом, когда открылась задняя крышка. Тихо проворчала, закрыла часы и вернула их ему. — Это вам тоже может понадобиться. Знать правильное время сейчас очень важно.
Седоволосый человек вернулся с охапкой одежды и парой поношенных ботинок. — Нам сообщили ваши размеры по радио, — сказала женщина. — Но мы ожидали двух мужчин. — Она указала на содержимое чемодана Габи. — Значит, вы привезли свою одежду с собой? Это хорошо. У нас нет для вас хороших гражданских документов. А сейчас в городе слишком легко оказаться выслеженным. Если кто-то из вас попадется… — Она глянула на Майкла, глаза ее были жесткими. — Думаю, вы хорошо понимаете, какое сейчас время? — Она дождалась, чтобы Майкл понимающе кивнул. — Теперь вы больше никогда не увидите ни своей прежней формы, ни автомобиля. Вам дадут велосипеды. Если вам покажется, что вам нужен автомобиль, мы об этом поговорим отдельно. Денег у нас тут не много, но, к счастью, много друзей. Зовите меня Камилла, и разговаривать будете только со мной. Вам не нужно иметь дело с вот этими двумя господами. — Она показала на двух французов, которые аккуратно складывали немецкую форму и укладывали ее в корзину с крышкой. — Оставьте себе свой пистолет, — сказала она Майклу. — Такой достать трудно. — Она несколько секунд разглядывала Габи, как бы оценивая ее, потом глянула на Майкла. — Уверена, оба вы имеете опыт в таких делах. Мне нет дела до того, кто вы или что вы делали; важно то, что от вашей ловкости — и осторожности — зависят многие жизни. Пока вы в Париже, мы поможем вам, чем сможем, но если вас схватят, мы вас не знаем. Это ясно?
— Абсолютно, — ответил Майкл.
— Хорошо. Если хотите пока отдохнуть, ваша комната там. — Камилла кивнула в сторону коридора и выхода. — Я как раз только что приготовила луковый суп, если хотите перекусить.
Майкл подхватил пару ботинок и охапку одежды со стола, на котором они лежали, а Габи закрыла свой чемодан и подняла его. Камилла сказала:
— Вы, ребятки, ведите себя прилично, — а затем вышла и пошла в маленькую кухню, где на чугунной печке кипела кастрюля.
— После вас, — сказал Майкл и пошел по коридору за Габи к их новой квартире. Дверь скрипнула петлями, когда Габи толкнула ее. Внутри была кровать на четырех столбиках, с белым покрывалом и весьма скромная раскладушка с зеленым одеялом. Комната была маленькая, но опрятная, хорошо освещенная солнцем, с окном, выходившим на пьяные пастельные строения.
Габи положила свой чемодан на кровать с четырьмя столбиками с безапелляционной уверенностью. Майкл глянул на раскладушку, и ему показалось, что он услышал, как застонала его спина. Он подошел к окну и раскрыл его, вдохнув полные легкие парижского воздуха. Он был все еще только в нижнем белье, как и Габи, но, как казалось, не было нужды куда-то торопиться, включая одевание — или раздевание, как получится. Габи легла на кровать и накрылась чистой хлопчатобумажной простыней. Она смотрела на него, рисовавшегося в окне, и позволила себе задержаться взглядом на его мышцах, гладкой спине и длинных, покрытых темными волосами ногах.
— Я собираюсь пока отдохнуть, — объявила она, натянув простыню до подбородка. — А в этой постели для двоих места не хватит.
— Конечно, нет. — Он быстро глянул на нее, увидел длинные черные волосы, распущенные теперь, когда на ней не было фуражки, по набитой гусиным пухом подушке как узорчатый веер.
— Не хватит, если даже я ужмусь, — продолжала Габи. — Так что вам придется спать на раскладушке.
— Ладно, придется на раскладушке.
Она улеглась, нежась на матрасе с гусиным пухом. Простыни были прохладные и слегка пахли гвоздикой: ароматом, который Майкл почуял сразу же, как только они вошли в комнату. Габи не сознавала, как она устала; она поднялась в пять часов, и сон ее тогда был беспокойным, если не сказать тревожным. Зачем она поехала с этим человеком? — спрашивала она себя. Она его едва знала. В сущности, и вовсе не знала его. Кто он был для нее? Ее глаза слипались; она открыла их и увидела, что он стоит над ней, уставившись, так близко, что у нее мурашки пошли по коже.
Ее голая нога вылезла из-под простыни. Майкл провел пальцами по ее лодыжке, отчего у нее пошла гусиная кожа. Потом нежно взял ее за лодыжку и подсунул ногу под ароматную простыню. На мгновение ей показалось, что на ее ноге осталось жгучее ощущение от его пальцев.
— Спи спокойно, — сказал он и надел коричневые брюки с заплатами на коленях. Затем двинулся прочь из комнаты, и Габи села, придерживая на груди простыню.
— Куда вы?
— За миской супа, — ответил Майкл. — Я голоден. — Потом повернулся и вышел, мягко прикрыв за собой дверь.
Габи опять легла, но заснуть не могла. Внутри у нее горело, нервы были расстроены. Это от налета истребителя, решила она. Кто бы смог спокойно отдыхать после чего-нибудь подобного? Им просто повезло, что они остались в живых, а завтра…
Ну, завтра будет завтра. Как всегда и бывает.
Она слезла с кровати и подвинула раскладушку на несколько дюймов ближе. Он не узнает. Затем, успокоившись и задремывая с подушкой в объятиях, Габи закрыла глаза. Через несколько минут в мозгу ее закрутились картины с самолетом и строчащими пулеметами. Они стали путаться, как дневная дрема.
Она спала.
Глава 4
Майкл слез, и пружины мягко заскрипели. Он приставил поржавелый велосипед марки «Пежо» к фонарному столбу на пересечении улицы Бельвиль с улицей Пиренеев и посмотрел на желтом свету свои карманные часы. 9:43. Камилла сказала, что время заступления полиции на дежурство — одиннадцать часов ровно. После этого часа немецкая военная полиция, грубые крепконосые подлецы, шляются по улицам. Он держал голову опущенной, глядя на часы, пока Габи медленно проезжала мимо него, направляясь к юго-востоку, по улице Пиренеев. Темнота скрыла ее. Доходные дома, большинство из которых когда-то были элегантными строениями, украшенными статуями, стояли вокруг, в некоторых окнах мелькали замаскированные огни. Улица была пустой, не считая нескольких велотакси и одной-двух телег, запряженных лошадьми. Во время поездки от Монмартра по запутанным улицам Майкл и Габи видели много немецких солдат, фланировавших по бульварам буйными группами или сидевших в кафе на тротуарах, как подвыпившие лорды. Они видели также несколько военных транспортных грузовиков и бронемашин, деловито, неторопливо двигавшихся по булыжным мостовым. Но в своем новом облике Майкл и Габи не привлекли ничьего внимания. На Майкле были заплатанные штаны, синяя рубашка, видавший виды темно-коричневый парусиновый плащ; на ногах у него были поношенные черные ботинки, а на голове коричневая кепка. На Габи были черные брюки, желтая блузка и мешковатый серый свитер, под которым прятался «Люгер». У них была внешность обычных заполнявших Париж горожан, главной заботой которых теперь было скорее добыча пропитания, а не установление европейской моды. Майкл мгновение-другое смотрел на нее, потом сел на велосипед и поехал за ней среди старых и печальных каменных красот. Он видел, что многие статуи разбиты. Кое-какие из них отсутствовали — видимо, были выломаны из своих пьедесталов и украдены, вероятно, чтобы украшать нацистские жилища. Майкл с ровной скоростью крутил педали. Мимо про — ехал в противоположном направлении экипаж, копыта лошади цокали по мостовой. Майкл подъехал к указателю с надписью «Рю Тоба» и повернул велосипед вправо.
Дома здесь были построены тесно, огней было мало. Этот район, некогда преуспевающий, теперь имел вид разрушающегося и разваливающегося. Некоторые оконные стекла были разбиты и склеены бумажными полосками, и много резной кладки обрушилось или было снято. Майклу пришло на ум сравнение с ногами балерины, распухшими, с проступающими венами. Безголовые статуи стояли в центре фонтана, заполненного вместо воды мусором и старыми газетами. С каменной стены бросалась в глаза нацистская свастика и слова «ДЕЙЧЛАНД ЗИТТ АН АЛЛЕН ФРОНТЕН» — «Германия победоносна на всех фронтах». Скоро увидим, подумал Майкл, проезжая мимо.
Он знал эту улицу, хорошо изучил ее по карте. Справа сейчас приближалось серое здание, некогда величественное, с разбитыми каменными ступенями, поднимавшимися от тротуара. Это здание он тоже теперь хорошо знал. Продолжая крутить педали, он быстро глянул вверх. На втором этаже в угловом окне сквозь занавески пробивался свет. Квартира номер восемь. В этой комнате жил Адам. И Майкл не стал смотреть туда, потому что также помнил про серый дом напротив, где гестапо пристроило своих наблюдателей. Прохожих на улице не было, а Габи замедленно крутила педали впереди, поджидая, когда он ее догонит. Проезжая мимо дома Адама, Майкл ощущал, что за ним наблюдают. Возможно, с крыши дома напротив. Возможно, из темневшего окна. Это была ловушка для мышей, подумал Майкл. Адам здесь был сыром, а коты облизывали свои усы. Он перестал крутить педали и повел велосипед за руль через рас — трескавшуюся мостовую. Боковым зрением увидел слева вспышку огня. Кто-то, стоя в дверях, подносил к сигарете зажженную спичку. Спичка погасла, показалась струйка дыма. Мяу, подумал Майкл. Он продолжал идти, опустив голову, и справа увидел приближавшийся переулок. Он направил велосипед в его сторону, свернул в него, проехал на велосипеде футов двадцать и остановился. Он прислонил «Пежо» к стене из серого кирпича и пошел назад по переулку до въезда в него с Рю Тоба, потом, присев на корточки за несколькими мусорными бачками, стал всматриваться через улицу в тот дверной проем, где стоял человек из гестапо, куривший сигарету. Крошечная красная точка вспыхивала и угасала в ночи. Майкл видел мужчину, одетого в темный плащ и шляпу, силуэт которого рисовался слабым голубым мерцанием. Медленно протянулись семь или восемь минут. Внимание Майкла привлекла полоска света, и он глянул в окно на третьем этаже. Кто-то отодвинул черную занавеску дюйма на два-три; занавеска была отодвинута только на несколько секунд, потом опять вернулась на место, и свет исчез.
Майкл сообразил, что несколько людей гестапо держали квартиру Адама под наблюдением круглые сутки. С этого наблюдательного поста на третьем этаже они просматривали насквозь всю Рю Тоба и могли видеть каждого входящего или выходящего из дома Адама. Они наверное имели также в квартире Адама подслушивающие устройства, и все его телефонные разговоры записывались. Итак, связной должен передать записку Адаму где-то на его пути на работу; но как это возможно, если гестапо ходит за ним по пятам?
Майкл привстал и попятился обратно в переулок, по-прежнему наблюдая за курившим сигарету. Человек его не видел; его взгляд прохаживался взад и вперед вдоль улицы с рассеянной, даже скучающей бдительностью. Майкл сделал еще два шага назад и тут почуял его.
Пот от испуга.
Позади него кто-то был. Кто-то очень тихий, но Майкл расслышал слабое хриплое дыхание.
И вдруг лезвие ножа ткнулось ему в позвоночник.
— Отдавай деньги, — сказал мужской голос по-французски с сильным немецким акцентом.
Вор, подумал Майкл. Подстерегающий по темным углам. У него не было кошелька, чтобы уступить, а при любой драке мусорные бачки обязательно загремят и вызовут интерес у людей гестапо. Он решил, как надо действовать, в течение секунды. Он встал в полный рост и сказал по-немецки:
— Хочешь умереть?
Наступила пауза. Затем:
— Я сказал…
Отдавай… — Голос дрогнул. Вор был перепуган до смерти.
— Убери нож от моей спины, — сказал спокойно Майкл, — или через три секунды я тебя убью.
Прошла секунда. Другая. Майкл напрягся, готовый крутануться назад.
Нажим ножа на позвоночник исчез.
Он услышал, как вор побежал назад по переулку, в сторону Рю де ла Шир. Первой его мыслью было ему дать убежать, но тут в его мозгу сверкнула идея и стала раскаляться добела. Он повернулся и побежал за вором; этот человек бежал быстро, но недостаточно. Прежде чем вор добежал до Рю де ла Шир, Майкл нагнал его, ухватил за развевающийся грязный плащ и почти сбил с ног. Человек, во весь свой пять футов с двумя дюймами ростик, обернулся и с приглушенным проклятьем ударил ножом, не целясь. Кулак Майкла ударил по его запястью, выбил нож из его онемевших пальцев. Затем Майкл схватил человечка и ударил его о стену из серого кирпича.
Дома здесь были построены тесно, огней было мало. Этот район, некогда преуспевающий, теперь имел вид разрушающегося и разваливающегося. Некоторые оконные стекла были разбиты и склеены бумажными полосками, и много резной кладки обрушилось или было снято. Майклу пришло на ум сравнение с ногами балерины, распухшими, с проступающими венами. Безголовые статуи стояли в центре фонтана, заполненного вместо воды мусором и старыми газетами. С каменной стены бросалась в глаза нацистская свастика и слова «ДЕЙЧЛАНД ЗИТТ АН АЛЛЕН ФРОНТЕН» — «Германия победоносна на всех фронтах». Скоро увидим, подумал Майкл, проезжая мимо.
Он знал эту улицу, хорошо изучил ее по карте. Справа сейчас приближалось серое здание, некогда величественное, с разбитыми каменными ступенями, поднимавшимися от тротуара. Это здание он тоже теперь хорошо знал. Продолжая крутить педали, он быстро глянул вверх. На втором этаже в угловом окне сквозь занавески пробивался свет. Квартира номер восемь. В этой комнате жил Адам. И Майкл не стал смотреть туда, потому что также помнил про серый дом напротив, где гестапо пристроило своих наблюдателей. Прохожих на улице не было, а Габи замедленно крутила педали впереди, поджидая, когда он ее догонит. Проезжая мимо дома Адама, Майкл ощущал, что за ним наблюдают. Возможно, с крыши дома напротив. Возможно, из темневшего окна. Это была ловушка для мышей, подумал Майкл. Адам здесь был сыром, а коты облизывали свои усы. Он перестал крутить педали и повел велосипед за руль через рас — трескавшуюся мостовую. Боковым зрением увидел слева вспышку огня. Кто-то, стоя в дверях, подносил к сигарете зажженную спичку. Спичка погасла, показалась струйка дыма. Мяу, подумал Майкл. Он продолжал идти, опустив голову, и справа увидел приближавшийся переулок. Он направил велосипед в его сторону, свернул в него, проехал на велосипеде футов двадцать и остановился. Он прислонил «Пежо» к стене из серого кирпича и пошел назад по переулку до въезда в него с Рю Тоба, потом, присев на корточки за несколькими мусорными бачками, стал всматриваться через улицу в тот дверной проем, где стоял человек из гестапо, куривший сигарету. Крошечная красная точка вспыхивала и угасала в ночи. Майкл видел мужчину, одетого в темный плащ и шляпу, силуэт которого рисовался слабым голубым мерцанием. Медленно протянулись семь или восемь минут. Внимание Майкла привлекла полоска света, и он глянул в окно на третьем этаже. Кто-то отодвинул черную занавеску дюйма на два-три; занавеска была отодвинута только на несколько секунд, потом опять вернулась на место, и свет исчез.
Майкл сообразил, что несколько людей гестапо держали квартиру Адама под наблюдением круглые сутки. С этого наблюдательного поста на третьем этаже они просматривали насквозь всю Рю Тоба и могли видеть каждого входящего или выходящего из дома Адама. Они наверное имели также в квартире Адама подслушивающие устройства, и все его телефонные разговоры записывались. Итак, связной должен передать записку Адаму где-то на его пути на работу; но как это возможно, если гестапо ходит за ним по пятам?
Майкл привстал и попятился обратно в переулок, по-прежнему наблюдая за курившим сигарету. Человек его не видел; его взгляд прохаживался взад и вперед вдоль улицы с рассеянной, даже скучающей бдительностью. Майкл сделал еще два шага назад и тут почуял его.
Пот от испуга.
Позади него кто-то был. Кто-то очень тихий, но Майкл расслышал слабое хриплое дыхание.
И вдруг лезвие ножа ткнулось ему в позвоночник.
— Отдавай деньги, — сказал мужской голос по-французски с сильным немецким акцентом.
Вор, подумал Майкл. Подстерегающий по темным углам. У него не было кошелька, чтобы уступить, а при любой драке мусорные бачки обязательно загремят и вызовут интерес у людей гестапо. Он решил, как надо действовать, в течение секунды. Он встал в полный рост и сказал по-немецки:
— Хочешь умереть?
Наступила пауза. Затем:
— Я сказал…
Отдавай… — Голос дрогнул. Вор был перепуган до смерти.
— Убери нож от моей спины, — сказал спокойно Майкл, — или через три секунды я тебя убью.
Прошла секунда. Другая. Майкл напрягся, готовый крутануться назад.
Нажим ножа на позвоночник исчез.
Он услышал, как вор побежал назад по переулку, в сторону Рю де ла Шир. Первой его мыслью было ему дать убежать, но тут в его мозгу сверкнула идея и стала раскаляться добела. Он повернулся и побежал за вором; этот человек бежал быстро, но недостаточно. Прежде чем вор добежал до Рю де ла Шир, Майкл нагнал его, ухватил за развевающийся грязный плащ и почти сбил с ног. Человек, во весь свой пять футов с двумя дюймами ростик, обернулся и с приглушенным проклятьем ударил ножом, не целясь. Кулак Майкла ударил по его запястью, выбил нож из его онемевших пальцев. Затем Майкл схватил человечка и ударил его о стену из серого кирпича.