Маккаммон Роберт. Час волка

   — Это от моего, — услышал Михаил его тихие слова.
   Франко опять наклонился, разгреб горстью землю, положил истерзанную ручонку и тщательно засыпал ее землей. Он примял ее и прикрыл опавшими бурыми листьями. Затем долго сидел на корточках, а мухи жужжали над его головой в поисках исчезнувшей плоти. Несколько их сели на окровавленную щеку Франко и пировали там, но он не шевелился. Он неподвижно уставился на сочетание цветных пятен земли и листьев перед собой.
   Затем он резко встал, повернулся спиной к потревоженному саду и быстро зашагал прочь в лес, не оглянувшись на Михаила.
   Михаил дал ему уйти, потому что знал дорогу домой. Да даже если бы он и потерялся, то смог бы идти по запаху Франко. Силы возвращались к нему, пульсирующая боль в голове и сердце утихла. Он смотрел на сад с раскиданными скелетами, думая о том, где будут лежать его собственные кости и кто зароет их. Он отвернулся, отгоняя эти мысли прочь, и пошел по следам Франко, чуя их на потревоженной земле.

Глава 3

   Еще три весны наступили и ушли, и двенадцатое лето жизни Михаила обжигало леса. В течение этого времени Рената чуть не умерла, заразившись от больного кабана. Виктор сам выхаживал ее и охотился для нее, доказывая, что и гранит может размягчиться. Поля родила девочку, которую произвел Франко; той же ночью дитя умерло, тельце ее было исковеркано и покрыто светло-бурой шерсткой; ей было всего лишь два месяца от роду. Никита осеменил чрево Олеси, но росточек вышел наружу кровью и плотью, когда не прошло еще и четырех месяцев.
   Михаил ходил в одежде из оленьей шкуры и в сандалиях, которые сшила ему Рената, его старая одежда совсем на него не лезла и изорвалась в клочья. Он рос, становился неуклюжим, на предплечьях и ногах стали расти густые черные волосы. Разум его тоже рос на пище из книг Виктора: математике, русской истории, языках, классической литературе — всех тех яствах, которыми потчевал его Виктор. Иногда учение шло легко, в другое время Михаил только и делал, что спотыкался на чем-то, но громовой голос Виктора в большом зале руководил его вниманием. Михаил даже полюбил Шекспира, в особенности тревоги и волнения Гамлета.
   Чувства его тоже развивались. Теперь для него не существовало абсолютной тьмы; самая черная ночь была как сероватое свечение с существами из плоти и крови, очерченными чудным светло-голубым светом. Когда он действительно сосредотачивался, отбрасывая все, что могло отвлекать, он мог найти в белом дворце любого из стаи, определяя его по особому ритму сердцебиения: например, у Олеси оно всегда было частым, как от маленького оркестрового барабана, в то время как у Виктора — размеренное, с четкостью великолепно настроенного инструмента. Цвета, звуки, ароматы стали более насыщенными. При дневном свете он мог видеть бегущего через густую чащу оленя на расстоянии в сотню саженей. Михаил познал преимущества скорости и ловкости: он с легкостью ловил крыс, белок и зайцев, чем немного способствовал пищевому снабжению стаи, но дичь покрупнее от него ускользала. Он часто просыпался и обнаруживал, что его рука или нога покрылась черной шерстью и приняла волчью форму, но полноценное превращение его все еще ужасало. Хотя тело его, возможно, было к этому готово, сознание его готово еще не было. Он почитал за чудо, что другие могут переходить туда и обратно между мирами, почти будто бы одним только желанием. Конечно, самым скорым был Виктор; ему требовалось не более сорока секунд, чтобы завершить переход от человеческого облика к серой волчьей шкуре. Следующим по быстроте был Никита, который выполнял превращение чуть дольше сорока пяти секунд. У Олеси была самая красивая шкура, а у Франко самый громкий вой. Поля была самая робкая, а Рената самая добрая: она часто позволяла мелкой, самой беззащитной жертве спастись, даже если загоняла ее до изнеможения. Виктор бранил ее за такие вольности, и Франко ругал ее, но она делала так, как ей нравилось.
   После осквернения сада спокойно-яростный Виктор взял с собой Никиту и Франко в долгие бесплодные розыски логова берсеркера. За прошедшие три года берсеркер выдавал себя оставленными им вокруг белого дворца маленькими кучками помета, а однажды стая услышала, как он выл ночью; низкий хриплый насмешливый вызов, менявшийся по направлению, так как берсеркер искусно менял свое положение. Это был вызов на битву, но Виктор не поддался; он предпочел не попадать в западню берсеркера. Поля клялась, что снежной ночью в начале ноября видела берсеркера, когда бежала рядом с Никитой по следу оленя. Рыжий зверь выскочил к ней из снега, достаточно близко, чтобы почуять его явное безумие, и глаза его были холодными черными пропастями ненависти. Он разинул свою слюнявую пасть, чтобы разорвать ей горло, — но тут Никита прыгнул к ней, и берсеркер исчез в снегопаде. Поля клялась в этом, но она иногда путала ночные кошмары с реальностью, а Никита не помнил, чтобы видел что-нибудь, кроме ночи и летевших снежных хлопьев.
   Ночью в середине июля снежных хлопьев не было, были лишь золотистые мушки, поднимавшиеся с лесной подстилки, когда Михаил и Никита в человечьем облике тихо бежали по лесу. Из-за засушливой погоды стада поредели, и в последний месяц охота стала скудной. Виктор приказал Михаилу и Никите что-нибудь принести, что угодно съедобное, и сейчас Михаил бежал за старшим изо всех сил. Никита следовал саженях в двадцати перед ним и был впереди Михаила всю дорогу. Они ровным темпом направлялись к югу, и вскоре Никита перешел на скорую ходьбу.
   — Куда мы двигаемся? — шепотом спросил Михаил.
   Он вгляделся в ночной сумрак, выглядывая что-нибудь живое. Но даже беличий глаз не сверкнул в свете звезд.
   — К железнодорожным путям, — ответил Никита. — Посмотрим, не удастся ли нам там поживиться.
   Часто стая находила мертвого оленя, кабаргу или животное поменьше, сбитых поездами, которые с мая по август дважды в день пробегали через лес, направляясь днем на восток, а ночью на запад.
   Там, где лес упирался в нагромождение скал и утесов, уходящее к югу, из грубо обтесанного туннеля вырывались рельсы, вились вниз по склону поросшего лесом оврага по меньшей мере саженей шестьсот, а затем вели в другой туннель с западной стороны. Михаил пошел следом за Никитой вниз по откосу, и они перешли на рельсы, глазами выискивая темные очертания тела и ноздрями вынюхивая в теплом воздухе свежую кровь. В эту ночь на рельсах никого не убило. Они дошли до западного туннеля, и тут Никита вдруг сказал:
   — Слушай.
   Михаил прислушался и тоже услышал мягкий рокот, словно где-то в отдалении непрерывно грохотал гром, только небо было ясным, и звезды мерцали сквозь теплый мутный воздух. Приближался поезд.
   Никита наклонился, приложив к железу руку. Он почувствовал, как оно вибрирует, когда поезд набирал ход, начиная длинный спуск по склону. Еще через мгновение он вырвется из туннеля всего лишь в нескольких саженях от них.
   — Нам лучше уйти, — сказал ему Михаил.
   Никита остался, где стоял, держа руку на рельсе. Он уставился на каменистое отверстие туннеля, а затем Михаил увидел, как он посмотрел в сторону восточного туннеля, до которого было далеко.
   — Я, бывало, приходил сюда в одиночку, — спокойно объяснил Никита. — Наблюдал, как поезд с ревом проносится мимо. Это было до берсеркера, чтоб он, сволочь, в ад провалился. Я много раз видел, как поезд проскакивал мимо. В сторону Минска, я думаю. Он выбегает из этого туннеля, — он указал кивком, — и въезжает в тот, который там. В некоторые ночи, если машинист торопится скорее попасть домой, ему нужно меньше тридцати секунд, чтобы пробежать это расстояние. Если он пьян или притормаживает на спуске, то пробежка от одного туннеля до другого занимает около тридцати пяти секунд. Я знаю, я высчитывал.
   — Зачем? — спросил Михаил. Грохот поезда — несущийся ураган — приближался.
   — Потому что однажды я собираюсь перегнать его. — Никита встал. — Ты знаешь, что для меня в мире самое главное? — Его миндалевидные монгольские глаза устремились сквозь тьму на Михаила. Мальчик покачал головой. — Быть резвым, — продолжал Никита, в голосе его нарастало возбуждение. — Самым резвым в стае. Резвее любого живущего. Выполнить превращение за время, за которое поезд выходит из первого туннеля и уходит во второй. Понимаешь?
   Михаил покачал головой.
   — Тогда смотри, — сказал ему Никита.
   Западный туннель стал светлеть, рельсы дрожали от мощного биения пульса паровоза. Никита сбросил одежду и предстал обнаженным. И тут из туннеля внезапно вырвался поезд, подобный фырчащему черному бегемоту с единственным желтым глазом циклопа. Михаил отскочил назад от горячего дыхания, обдавшего его. Никита, стоявший у самых путей, не шевельнул и мускулом. Мимо грохотали товарные вагоны, вихрем крутились красные искры. Михаил увидел, что тело Никиты выгнулось, его кости заходили ходуном, руки начали обрастать покровом красивой черной шерсти, а затем Никита побежал вдоль рельсов, спина и ноги у него покрылись волчьей шерстью. Он бежал к восточному туннелю, его позвоночник прогибался, ноги и руки дергались и поджимались к торсу. Михаил увидел, как шерсть покрыла ягодицы Никиты, темная, подобная наросту, штука выросла и повисла на крестце, развернулась в волчий хвост. Хребет Никиты прогнулся, он бежал уже низко над землей, предплечья его утолщались, а руки стали искривляться в лапы. Он поравнялся с паровозом и понесся рядом с ним к зеву восточного туннеля. Машинист включил тормоза, но топка все еще выбрасывала искры. Грохочущие колеса гремели в полусажени от лап Никиты. Во время бега сердце его било молотом, ноги изменили строение, из-за чего он слегка сбился с курса и потерял секунды, пока старался выправить бег. Паровоз обогнал его, черный дым и искры вихрились следом. Ему пришлось вдохнуть копоть, и легкие его теперь ощущали слабое отравление. В черном вихре Михаил потерял Никиту из вида.
   Грохоча, поезд влетел в восточный туннель и продолжил свое движение к Минску. Одинокий красный фонарь мотался из стороны в сторону на буфере последнего товарного вагона. Дым, расползавшийся вдоль оврага, отдавал горьковатым запахом гари. Михаил вошел в него, следуя вдоль рельсов, все еще ощущая жар промчавшегося поезда. Пепел еще вихрился у земли ночными умиравшими звездочками.
   — Никита! — позвал он. — Где…
   На него прыгнула сильная темная фигура. Черный волк придавил лапами плечи Михаила и сбил его на землю. Потом волк поднялся, встал Михаилу на грудь, раскосые глаза уставились на его лицо, пасть раскрылась, показывая блестящие белые клыки.
   — Прекрати, — сказал Михаил. Он ухватил морду Никиты и оттолкнул в сторону волчью голову. Волк зарычал, щелкнув челюстями у его носа. — Ты перестанешь? — потребовал Михаил. — Ты же сейчас меня раздавишь! Волк опять обнажил клыки, прямо перед носом у Михаила, а затем из пасти выскочил влажный розовый язык и лизнул его лицо. Михаил взвизгнул и стал сталкивать с себя зверя, но весил Никита немало. Наконец Никита соскочил с груди Михаила, и мальчик уселся, предчувствуя, что на следующее утро найдет у себя на коже оставленные лапами синяки. Никита стал бегать кругами, щелкая челюстями в охоте за собственным хвостом, просто ради веселья, а потом прыгнул в высокую траву на краю оврага и стал кататься по ней.
   — Ты ненормальный! — сказал Михаил, вставая на ноги.
   Пока Никита катался по траве, тело его стало опять менять облик. Слышалось потрескивание растягивающихся сухожилий, костей изменяющегося скелета. Никита слегка взвизгнул от боли, и Михаил отошел на несколько саженей, чтобы оставить его в одиночестве. Секунд через тридцать или около того Михаил услышал, как Никита спокойно сказал:
   — Вот черт.
   Монгол прошел мимо Михаила, взбираясь по склону к своей брошенной одежде.
   — Я опять сбился в момент изменения этих чертовых ног, — сказал он. — Они всегда мешают.
   Михаил пошел вровень с ним. Черный дым сейчас уже вымывало из оврага, а с ним и жженый железный запах цивилизации.
   — Я не понимаю, — сказал он. — Чего ты пытаешься добиться?
   — Я тебе говорил. Быть быстрым. — Он глянул назад, в ту сторону, куда ушел поезд. — Завтрашней ночью он вернется. И еще через ночь. Я буду пробовать.
   Он дошел до своей одежды, поднял ее и накинул на плечи. Михаил бессмысленно наблюдал за ним, все еще не совсем понимая.
   — Виктор расскажет тебе, если попросишь, — сказал Никита. — Он говорит, что старик, водивший стаю до того, как в ней появился Виктор, помнил такого, кто мог волевым усилием совершить превращение за двадцать четыре секунды. Можешь себе представить? Из человека в волка за двадцать четыре секунды? Самому Виктору не удавалось сделать это быстрее чем за тридцать секунд! А я…
   Ну, а мне остается только завидовать.
   — Ну, что ты. Ты же резвый.
   — Недостаточно, — с жаром сказал Никита. — Я не самый быстрый, я не самый сильный, я не самый ловкий. Всю жизнь, даже когда я был мальчишкой твоего возраста и надрывался в угольной шахте, я хотел быть хоть в чем-нибудь особенным. Если слишком долго работать на дне угольного колодца, то мечтаешь стать птицей. Может быть, у меня так и сохранилась эта мечта, потому что иногда я хочу, чтобы мои ноги превратились в крылья.
   — Какая разница, самый ли ты быстрый или…
   — Для меня разница есть, — перебил он. — Это дает мне цель. Понимаешь? — Он продолжил, не дожидаясь, отзовется ли Михаил. — Я часто хожу сюда летом, но только по ночам. Я не хочу, чтобы машинист меня увидел. Я становлюсь быстрее, но только ноги у меня так и не научились летать. — Он показал жестом вдоль рельсов в сторону дальнего восточного туннеля. — Я рассчитываю однажды, в одну из ночей, обогнать поезд. Я начну отсюда как человек, и до того, как поезд достигнет другого туннеля, я хочу пересечь пути перед паровозом как волк.
   — Пересечь пути?
   — Да. На четырех лапах, — сказал Никита. — Теперь нам надо бы по — скорее найти какую-нибудь еду для стаи, иначе придется искать ее всю ночь.
   Он двинулся вдоль путей, вниз по склону на восток, и Михаил пошел следом. Не далее полуверсты от того места, где Никита начал гнаться за поездом, они нашли сбитого кролика, лежавшего на рельсах. Он был еще свежим, его глаза вылезли из орбит, как будто все еще загипнотизированные светящимся желтым шаром чудовища, прошедшего над ним. Кролик был мелкой находкой, но все же это была еда. Никита подцепил его за уши и так и понес, помахивая им как поломанной куклой, когда они продолжали поиск.
   От запаха кроличьей крови у Михаила потекли слюнки. Он с трудом сдерживал звериное рычание, подступившее к горлу. С каждым днем он все более соответствовал стае. Превращение поджидало его как стоявший в сумраке друг. Все, что ему нужно было сделать, это дотянуться до него, обнять, потому что он был близко и горел нетерпением. Но он не знал, как держать все это под контролем. Он не имел ни малейшего представления, как ему волевым усилием сменить облик, сделать то, что умели другие. Управлялось ли все это сознанием или происходило как во сне? При этом он боялся потерять последнюю каплю человеческого; полная смена облика привела бы его туда, куда он не осмеливался попасть. Но нет, все еще нет…
   Слюна пошла обильнее. Послышалось урчание; не в горле, а в животе. В конце концов, он скорее все же был мальчиком, а не волком.
   В то долгое, засушливое лето Михаил много раз охотился ночью вместе с Никитой у железнодорожных путей. Однажды в начале августа они нашли страдавшего маленького олененка, две ножки которому отрезало колесами поезда. Никита наклонился и поглядел в посеребрившиеся от боли глаза олененка, и Михаил смотрел, как он протянул свои нежные руки, чтобы погладить животное по спине. Никита тихо наговаривал что-то олененку, пытаясь его успокоить, а потом положил руки ему на голову и резким сильным движением крутанул ее. Олененок обмяк — свернутая шея положила конец всем его страданиям. И в этом, сказал Никита, была не жестокость, а милосердие.
   Поезд ходил по расписанию. Днем он пыхтел вверх по склону, от туннеля к туннелю, а ночью у него скрипели тормоза и от колес взметались искры. Михаил сидел под откосом, под прикрытием сосен, и смотрел, как Никита мчался вдоль путей, тело у него скручивалось, пытаясь сохранять ровность бега, когда совершалось превращение. Каждый раз казалось, что его ноги — это привязанные к земле крылья, на которых ему никак не удавалось взлететь. Никита становился все резвее, но так и не стал достаточно резвым; поезд неизменно обгонял его и обдавал напоследок дымом, когда, гремя, въезжал в туннель.
   Август окончился, и последний летний поезд прогрохотал прочь к Минску, красный фонарь колыхался на последнем вагоне, как розовая ухмылка. Никита, с опущенной головой и поникшими плечами, плелся назад, к месту, где оставил одежду, и Михаил смотрел, как его тело теряло блестящую черную шерсть. Никита, опять в человечьем облике, оделся и вдохнул горький запах дыма, как будто нюхал пот свирепого и уважаемого врага.
   — Что ж, — сказал он наконец, — лето придет опять.
   Они двинулись домой, шагая навстречу осени.

Глава 4

   Зима, жестокая дама в белом, забрала лес в свои кулаки и заковала его в лед. Деревья трещали от мороза, лужи превратились в белые льдышки, а небеса редко просвечивали сквозь низкие тучи и мглу. Иногда солнце не показывалось многие дни, и весь мир состоял из снежного моря и черных безлистых деревьев. Даже вороны, эти черно-фрачные дипломаты, мерзли, сидя на ветках, или пытались пробиться к солнцу на обмерзающих крыльях. Только белые зайцы суетились в тишине опустевшего леса, но когда из Сибири мели вьюги, даже зайцы дрожали в своих норах.
   Точно так же в подвале белого дворца дрожала стая. Они сгрудились вместе, едва дыша, вокруг костра из сосновых сучьев. Образование Михаила, однако, продолжалось; Виктор был жестким наставником, и когда он и мальчик жались друг к другу, Михаил декламировал Шекспира, сочинения Данте, штудировал математические теоремы и европейскую историю.
   Однажды в январе Поля и Никита вылезли наружу, чтобы собрать немного хвороста. Виктор велел им держаться поближе к белому дворцу и не терять друг друга из виду. Опускалась мгла, затрудняя видение, но поддерживать огонь было необходимо. Прошло с полчаса, пока в логово не вернулся Никита, двигаясь, как оцепеневший придурок, его брови и волосы посеребрил иней. Он внес охапку веток, которая свалилась к его ногам, а он продолжал идти в круг, освещаемый огнем. Глаза у него были круглыми, изумленными. Виктор встал и спросил:
   — Где Поля?
   Она была в двадцати саженях от него, сказал Никита. В двадцати саженях. Они шли переговариваясь, стараясь согреть друг друга словами. И вдруг, совершенно неожиданно, Поля просто не ответила. Не было слышно ни крика о помощи, ни борьбы в полумраке. Только что Поля была тут, и вот…
   Никита повел Виктора и Франко показать им. Они обнаружили на снегу яркие пятна крови, менее чем в сорока саженях от снежных куполов дворца. Одежда Поли была неподалеку, тоже испятнанная кровью. На земле лежало несколько веточек, похожих на обглоданные кости. Отпечатки ног Поли заканчивались там, где следы лап берсеркера выходили из терновой чащи. Далее шла борозда от тела, которое волокли через холмик в густые заросли. Они нашли что-то от внутренностей Поли, буро-красных, как синяки, на снегу. Следы берсеркера и борозды от волочившегося тела Поли шли дальше через лес. Виктор, Франко и Никита сбросили свои одежды и, дрожа, сменили облик в наступавшей темноте. Три волка, серый, светло-бурый и черный, запрыгали по сугробам по следу берсеркера. В версте к востоку они нашли руку Поли, голубую, как мрамор, застрявшую между двух камней. Она была вырвана из плеча. Они пришли к скалистому месту, где ветер начисто сдувал с иззубренных глыб и снег, и запахи; там следы берсеркера заканчивались, так же как и следы от трупа Поли.
   Несколько следующих часов волчье трио рыскало расширявшимися кругами, которые уводили их все дальше и дальше от белого дворца. Один раз Франко показалось, что он увидел огромную рыжую фигуру, стоявшую на выступавшей над ними скале, но падавший снег на несколько секунд затуманил обзор, а когда он снова смог ясно видеть, фигура исчезла. Никита на стыке ветров уловил запах Поли, острый летний аромат сена, и они пробежали еще с полверсты к северу, прежде чем обнаружили на дне расщелины ее голову. Череп был размозжен, мозг выскоблен. Следы берсеркера привели их на край скалистого ущелья, где они пропадали на камнях. Края ущелья были изрыты пещерами и спуск здесь был весьма коварным, но спуститься было можно. Любая из этих пещер могла быть логовом берсеркера. Но если это было не так, Виктор, Никита и Франко рисковали свернуть себе шеи ни за что, ни про что. Снег пошел гуще, в воздухе было предвестие крепкой серой пурги. Виктор высказал свое мнение фырканьем и кивком головы, и они повернули назад, в долгое путешествие домой.
   Обо всем этом Виктор доложил стае, собравшейся у костра. Когда он закончил, Никита отошел в сторону и одиноко уселся в углу. Он грыз кабанью кость и смотрел на пустую подстилку, где прежде лежала Поля, глаза его горели холодным блеском.
   — Говорю вам, нужно идти и устроить на проклятого зверя охоту, — шумел Франко, в то время как за стенами ревела пурга. — Мы не можем просто сидеть тут, как…
   Как…
   — Как люди? — спокойно спросил Виктор. Он вытащил из огня маленький прутик и смотрел, как тот горит.
   — Как трусы! — сказал Франко. — Сначала Белый, потом оскверненный сад, теперь не стало Поли! Он не уймется, пока не убьет нас всех!
   — Мы не можем идти в такую бурю, — заметил Никита, сидевший на корточках. — И берсеркер тоже не выйдет из своего логова.
   — Мы должны найти его и убить! — Франко вышагивал перед костром и чуть не наступил на Михаила. — Если бы я только мог вонзить свои когти в его проклятую глотку, я бы… Рената насмешливо фыркнула:
   — Скорее, он мог бы позавтракать тобой.
   — Заткнись, ты, старая карга. Тебя кто просил говорить?
   Рената мгновенно вскочила. Она шагнула к нему, и он повернулся к ней. На руках Ренаты выступила русая шерсть, пальцы стали загибаться в лапы с когтями.
   — Перестаньте, — сказал Виктор. Рената глянула на него, лицевые кости у нее начинали изменяться. — Рената, пожалуйста, перестань, — повторил он.
   — Пусть она убьет его, — сказала Олеся, ее льдисто-голубые глаза холодно сверкали на красивом лице. — Он заслуживает смерти.
   — Рената? — Виктор встал. Хребет у Ренаты начал выгибаться.
   — Давай, давай! — насмехался Франко. Он поднял кверху правую руку, покрывавшуюся светло-бурой шерстью, на ней уже появились когти. — Я тоже готов!
   — Прекратите! — заорал Виктор, и от звука его голоса Михаил подскочил; это был громовой рык вожака. Голос эхом отозвался между стен. — Если мы поубиваем друг друга, берсеркер точно выиграет. Он сможет просто прийти сюда и занять наше логово, если мы будем лежать мертвыми. Так что перестаньте, вы оба. Сейчас нам следует думать по-человечьи, а не поступать по-звериному.
   Рената часто заморгала, ее пасть и челюсть уже изменились на волчьи. Небольшая капля сочившейся слюны стекла с нижней челюсти вниз по подбородку с русой шерсткой и секунду повисела, прежде чем упасть. А затем ее морда стала возвращаться к прежнему человеческому лицу, мышцы под кожей утончались, клыки с влажными щелчками уходили в челюсть. Волчья шерсть превратилась в щетину и пропала. Рената стала чесать руки, потому что остатки шерсти раздражали кожу.
   — Ты, мелкая сволочь, — сказала она, гневно глядя на Франко. — Ты будешь меня уважать, понял?
   Франко заворчал и ухмыльнулся. Он презрительно махнул на нее правой рукой, теперь опять человечьей и бледной, и отошел от тепла костра. В помещении остались острые запахи разъярившихся зверей. Виктор стоял между Ренатой и Франко; он ждал, пока их возбуждение не остынет, а потом сказал:
   — Мы — одна семья, а не враги. Берсеркеру хотелось бы, чтобы мы сцепились друг с другом; это облегчило бы его задачу. — Он бросил горящий прутик в костер. — Но Франко прав. Мы должны разыскать берсеркера и убить его. Если не мы, то он убьет нас, поодиночке.
   — Поняла? — сказал Франко Ренате. — Он согласен со мной!
   — Я согласен с законами логики, — поправил его Виктор, — которым, к несчастью, вы не всегда подчиняетесь. — Он на мгновение смолк, вслушиваясь в пронзительные завывания бури, доносившиеся через разбитые окна этажом выше. — Я думаю, что берсеркер живет в одной из тех пещер, которые мы обнаружили, — продолжал он. — Никита прав: в такую бурю берсеркер не выйдет наружу. Но мы — можем.
   — Там, снаружи, и руки не увидишь перед своим носом, — сказала Рената. — Послушайте этот ветер!
   — Я слышу. — Виктор обошел вокруг костра, потирая руки. — Когда буря стихнет, берсеркер снова выйдет на охоту. Мы не знаем его маршрутов, а как только он почует, что мы побывали неподалеку от его пещеры, он найдет себе другое логово. Но…
   Что если мы найдем его пещеру, в которой будет и он сам, пока буря еще не стихла?