Страница:
Человек завизжал, громче, чем когда-либо удавалось Тоске, падая с пятидесяти двух футов на пол зала; послышались вскрики, и вопли, словно расходящиеся от всплеска волны, распространялись по залу. На сцене храбрая Нинон Валлэн отчаянно пыталась продолжать игру, уже столь близкую к драматическому финалу.
Но Майкл не собирался позволить, чтобы для него прозвучала сейчас лебединая песня. Второй человек полез под плащ, но прежде, чем показалось оружие, Майкл врезал ему кулаком в лицо, а вслед за этим ударил в горло. Хрипя поврежденной глоткой, человек завалился назад и грохнулся о стену. Но в разбитой двери ложи показалась еще одна фигура: третий человек в костюме в мелкую полоску, с «Люгером» в правой руке. За ним был виден спешащий сюда же солдат с винтовкой. Майкл крикнул Адаму:
— Залезайте мне на спину.
Адам так и сделал, уцепившись руками за плечи Майкла и сцепив пальцы. Адам был легким, фунтов сто тридцать, а то и меньше; Майкл увидел, как глаза третьего человека расширились, и понял, что сейчас произойдет. «Люгер» поднялся для выстрела.
Майкл прыгнул вправо и перелез через балкон с приникшим к спине Адамом.
Глава 8
Глава 9
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
Глава 1
Но Майкл не собирался позволить, чтобы для него прозвучала сейчас лебединая песня. Второй человек полез под плащ, но прежде, чем показалось оружие, Майкл врезал ему кулаком в лицо, а вслед за этим ударил в горло. Хрипя поврежденной глоткой, человек завалился назад и грохнулся о стену. Но в разбитой двери ложи показалась еще одна фигура: третий человек в костюме в мелкую полоску, с «Люгером» в правой руке. За ним был виден спешащий сюда же солдат с винтовкой. Майкл крикнул Адаму:
— Залезайте мне на спину.
Адам так и сделал, уцепившись руками за плечи Майкла и сцепив пальцы. Адам был легким, фунтов сто тридцать, а то и меньше; Майкл увидел, как глаза третьего человека расширились, и понял, что сейчас произойдет. «Люгер» поднялся для выстрела.
Майкл прыгнул вправо и перелез через балкон с приникшим к спине Адамом.
Глава 8
Он не собирался попадать в руки сбегавшим вниз в зал сотрудникам гестапо, пальцы его вцепились в резной венчик золоченной колонки, поднимавшейся от ложи Адама, и, напрягши мышцы, он подтянулся вместе с Адамом к верхнему ярусу. В публике поднялся новый хор визгов и криков. Кричала даже Нинон Валлин, в страхе за человеческую жизнь или в ярости за испорченную игру — Майкл не понял. Он поднимался кверху, цепляясь за любую опору, какая попадалась. Сердце его колотилось, в венах шумела кровь, но мозг оставался холодным; что бы ни обещало будущее, все решится очень быстро.
Так и было. Он услышал зловещий треск пистолетного выстрела — »Люгер» стрелял под углом вверх. Он почувствовал, как тело Адама дернулось и распрямилось. Его руки, крепко вцепившиеся в него, в одно мгновение стали негнущимися, как стальные прутья. По волосам Майкла на затылке и шее поползла теплая жидкость, пропитывая его пиджак; он понял, что пуля снесла большую часть черепа Адама и мышцы трупа застыли от внезапного паралича омертвевших нервов. Он карабкался вверх по колонке, с мертвым телом, вцепившимся в его спину, и кровь стекала по резным украшениям колонки. Он перевалился через барьерчик балкона ложи самого верхнего яруса, в то время как вторая пуля обдала его брызгами золотой краски, попав в четырех дюймах от его правого локтя. — Вверх по лестнице! — услышал он выкрик сотрудника гестапо. — Скорее!
Ложа, в которой оказался Майкл, была свободной. Он потерял несколько секунд, пытаясь расцепить пальцы Адама на своей груди, где они переплетались; два из них сломались, как сухие прутики, но другие не поддавались. Времени возиться с хваткой мертвого не было. Майкл, наклонившись, пролез через дверь в застеленый розовыми коврами проход и очутился в залитом светом лабиринте переходов и лестниц. — Сюда, — услышал он выкрик откуда-то слева. Майкл рванулся вправо и пробежал, шатаясь, по переходу, украшенному средневековыми охотничьими сценами. Труп висел у него на спине, носки его ботинок бороздили ковер. За ними, дошло до Майкла, тянулся кровавый след. Он остановился, чтобы отцепить тело, но все что он делал, было тратой бесценного времени, а труп оставался пришитым к нему, как безжизненный сиамский близнец. Прозвучал выстрел. Прямо над плечом Майкла взорвалась лампа, которую держала статуя Дианы. Он увидел бегущих к нему двух солдат, вооруженных винтовками. Он попытался выхватить «Люгер», но не смог из-за обхватившего его трупа. Он свернул и побежал по другому проходу, который поворачивал влево. Преследователи криками подсказывали друг другу направление, их отрывистые выкрики по-немецки напоминали лай гончих. Теперь труп в сто тридцать фунтов весом казался ему вечным бременем. Он с трудом тащился с трупом, оставлявшим кровавые следы посреди всей этой красоты.
Перед ним была лестница, ведущая вверх, на перилах стояли херувимы с лирами. Майкл двинулся к ней и…
Почувствовал запах пота незнакомого человека. Слева из темного прохода показался солдат с пистолетом.
— Руки, — сказал солдат. — Руки вверх.
И слегка махнул, указывая, пистолетом.
В ту же секунду, как ствол пистолета оказался смотрящим не на него, Майкл пнул солдата по колену и услышал, как колено сломалось. Пистолет выстрелил, пуля ударила в потолок. Немец, с лицом, перекосившимся от боли, отшатнулся к стене, но оружие не выпустил. Он стал целиться, и Майкл с телом Адама, все еще не отпускавшим его, прыгнул на этого солдата. Он поймал немца за запястье. Пистолет опять выстрелил, но пуля прошла у щеки Майкла и ударила во что-то на другой стороне прохода. Немец вцепился Майклу в лицо скрюченными пальцами и заорал:
— Я взял его! Помогите! Я взял его!
Даже с разбитым коленом, этот немец был силен. Они дрались в проходе, борясь за оружие. Солдат ударил Майкла так, что оглушил его, и несколько секунд у Галатина в глазах двоилось, но он удержал рукоять пистолета. Майкл нанес удар немцу в зубы, а затем крепко вдарил ему в грудь, отчего его крик о помощи прервался и перешел в задыхающееся хрипенье. Немец ударил Майкла коленом в живот, отчего у него перехватило дыхание, и от тяжести трупа тот потерял равновесие. Он упал назад, ударившись о стену с такой силой, что пробитый пулей череп Адама раскололся о мраморную стену. Солдат, отчаянно пытаясь передвигаться на одной ноге, поднял свой «Люгер», чтобы в упор выстрелить в Майкла.
Позади немца Майкл увидел вдруг темно-синее быстрое движение, словно бы несущийся вихрь. В свете канделябра сверкнул нож. Его острие вошло в основание шеи солдата. Человек захрипел и зашатался, выронил пистолет и схватился за шею. Габи пыталась выдернуть нож, но тот вошел слишком глубоко. Она оставила его, и солдат со страшным стоном рухнул лицом вниз.
Габи моргала, ошеломленная картиной, представшей перед ней: Майкла с окровавленными волосами и запекшейся кровью на лице, и уцепившийся за его спину с разверстым ртом труп, у которого на месте висков была жидкая каша. Ее замутило. Она подобрала пистолет, ее рука, держащая нож, была запачкана розовым. Майкл тем временем вновь обрел равновесие.
— Гейсен! — закричал человек из прохода внизу. — Где ты, черт побери?
Габи помогала Майклу расцепить пальцы трупа, но был уже слышен шум голосов других солдат, приближавшихся к ним. Единственным доступным путем оставалась лестница, ведущая вверх. Они двинулись по ней, ноги Майкла стали подкашиваться под весом Адама. Лестница повернула и привела их к запертой двери. Когда Габи рывком отодвинула засов и распахнула дверь, им в лицо ударил ветер ночного Парижа. Они вышли на крышу здания Оперы.
Носки начищенных ботинок Адама волочились по просмоленным плитам, когда Майкл шел за Габи по громадной крыше Оперы. Габи оглянулась и увидела фигуры, появлявшиеся из проема, через который они вылезли. Она знала, что здесь должны быть другие ходы вниз, но сколько времени понадобится немцам, чтобы перекрыть все выходы? Она торопилась, но была вынуждена поджидать Майкла, силы его убывали, спина его начинала гнуться.
— Иди отсюда быстрее! — рявкнул он. — Не жди меня!
Она ждала, сердце у нее колотилось, когда она увидела фигуры, двигавшиеся по их следам. Лишь когда Майкл опять поравнялся с ней, она повернулась и двинулась дальше. Они приблизились к переднему краю крыши, откуда был хорошо виден простиравшийся вдаль светящийся огнями город. Посередине этого края крыши поднималась массивная статуя Аполлона, и когда Майкл и Габи приблизились к ней, с нее слетели голуби. Он остановился, опершись спиной с вцепившимся Адамом на основание фигуры Аполлона.
— Ну, иди же! — сказал он Габи, когда она опять остановилась. — Ищи, где спуск, и уходи.
— Я от тебя не уйду, — сказала она, уставившись на него своими сапфировыми глазами.
— Не глупи! Здесь не место и не время спорить.
Он слышал, как тут и там окликают друг друга приближавшиеся люди. Он сунул руку в плащ и коснулся не «Люгера», уложенного в кобуру, а часов с ядом. Пальцы его стиснули их, но он не мог заставить себя их вытащить.
— Иди — сказал он ей.
— Я не уйду, — сказала Габи. — Я люблю тебя.
— Нет, не любишь. Ты любишь лишь воспоминания о тех моментах. Обо мне ты не знаешь ничего — и никогда не узнаешь. — Он глянул на приближавшиеся фигуры — их разделяло тридцать футов. Они еще не видели за статуями его и Габи. Карманные часы тикали, время уходило. — Не трать понапрасну такую ценность, как собственная жизнь, — сказал он. — Ни из-за меня, ни из-за кого-то другого.
Она колебалась, Майкл видел на ее лице следы внутренней борьбы. Она взглянула на приближавшихся немцев, затем опять на Майкла. Может, она действительно любит только воспоминания о тех моментах?
Он вытащил часы и открыл их. Капсула с цианидом безучастно ждала его.
— Что ты могла, ты уже сделала, — сказал он ей. — Теперь иди.
И вытряс капсулу себе в рот. Она увидела, как у него кадык двинулся вверх-вниз, когда он глотал капсулу. Лицо его исказила боль.
— Вон там! Вон они! — закричал один из приближавшихся.
Выстрелил пистолет, пуля высекла искры из бедра Аполлона. Майкл Галатин задрожал и рухнул на колени, придавленный тяжестью Адама. Он посмотрел вверх на Габи, лицо его блестело от пота.
Она не могла смотреть на его смерть. Прозвучал еще один выстрел, пуля провизжала совсем близко, так что ноги у нее сами подогнулись. Она отвернулась от Майкла Галатина, слезы потекли по ее щекам, и побежала прочь. В пятидесяти футах от того места, где лежал умирающий Майкл, туфли ее стуком выдали крышку люка. Она открыла его и бросила еще один взгляд на Майкла; его окружали фигуры, победившие в охоте. Все, что смогла сейчас сделать Габи, это удержаться от того, чтобы выстрелить в их сосредоточение, потому что они наверняка бы разнесли ее на куски. Она спустилась на лестницу из перекладинок и закрыла за собой люк.
Шестеро немецких солдат и двое гестаповцев стояли вокруг Майкла. Человек, отстреливший голову Адаму, ухмылялся.
— Ну вот, мы добрались до тебя, сволочь.
Майкл выплюнул капсулу, которую держал во рту. Тело его под трупом Адама била дрожь. По жилам разливались уколы боли. Сотрудник гестапо потянулся к нему, и Майкл отдался во власть превращения.
Он словно бы вышел из безопасного укрытия на бешеный ураган — сознательно принятое решение, окончательное и бесповоротное. Он ощутил ноющее жжение костей, когда прогибался его позвоночник; череп и лицо у него стали менять свою форму, отчего в голове раздавались громы. Он бессознательно дрожал и стонал.
Рука сотрудника гестапо застыла в воздухе. Один из солдат засмеялся.
— Он молит о пощаде! — сказал он.
— Ну, вставай! — гестаповец отступил назад. — Вставай, ты, свинья!
Стон изменялся в тональности. Он переходил с человеческого на звериный.
— Дайте сюда фонарь! — закричал гестаповец. Он не понимал, что происходит с человеком, распростертым перед ним, но не хотел к нему приближаться. — Кто-нибудь, посветите на него…
Раздался треск рвущейся материи, хруст переламываемых костей. Солдаты отступили назад, на лице человека, который смеялся, застыла кривая улыбка. Один из солдат достал ручной фонарик, и сотрудник гестапо неумело пытался включить его. Что-то перед ним пыталось подняться, высвобождаясь из-под застывшего трупа у его ног. Руки у него дрожали, ему не удавалось щелкнуть наподдававшейся кнопкой.
— Ну что за черт! — заорал он — но тут кнопка поддалась, и свет зажегся.
Он увидел, что там было, и дыханье у него сперло.
У черта были зеленые глаза и крепкое мускулистое тело, покрытое черной с седыми подпалинами шерстью. У этого черта были белые клыки, и стоял он на четырех лапах.
Зверь яростно встрепенулся, сильным движением, от которого руки трупа отлетели от него как спички, и отбросил мертвое тело в сторону. С ним отлетели остатки человеческого маскарада, заляпанный кровью серый костюм, белая рубашка с галстуком, все еще охватывавшим разодранный воротник, белье, носки и ботинки. Среди хлама осталась и кобура с «Люгером»: у зверя было более смертельное оружие.
— О…
Мой… — гестаповец никогда не взывал к Богу, но Гитлера тут не было, а Бог знал, что такое справедливость.
Зверь метнулся, раскрыв пасть; когда он достиг гестаповца, его зубы тут же вонзились в его глотку и вырвали мякоть и артерии. Покрытие крыши вокруг тут же окрасилось красным.
Двое солдат и второй гестаповец заорали и бросились прочь, спасая жизни. Еще один солдат побежал не в ту сторону, — не к чердаку, а в сторону улицы. Далеко уйти ему не удалось — он скончался, как оборванная нота. Второй гестаповец, герой-дурак, поднял пистолет, чтобы застрелить зверя, обернувшись к нему всего лишь на долю секунды, но свирепое зеленое свечение глаз зверя заворожило его, и этой краткой заминки оказалось более чем достаточно. Зверь прыжком метнулся к нему, раздирая когтями лицо в кровавые клочья, и его безгубый придушенный хрип вывел двоих оставшихся солдат из состояния транса. Они тоже бросились прочь, один из них упал, запутавшись у второго в ногах. Майкл Галатин рассвирепел. Он скрипел зубами, челюсти его щелка — ли. С его морды капала кровь, горячий запах ее побуждал к дальнейшим зверствам. Человеческий разум работал в волчьем черепе, глаза его видели не ночную тьму, а сероватое мерцание, в котором очерченные голубизной фигуры бежали к двери, визжа словно крысы, за которыми гонятся. Майкл мог слышать паническое биение их сердец, военный барабан, в который колотят с безумной скоростью. В запахе их пота ощущался запах сосисок и шнапса. Он двинулся вперед, его мышцы и сухожилия работали как безупречный механизм машины для убийств, и он повернул в сторону солдата, пытавшегося встать на ноги. Майкл глянул немцу в лицо и в долю секунды определил в нем юношу, не старше семнадцати лет. Невинность, испорченная оружием и книгой под названием «Майн Кампф». Майкл вцепился челюстями в правую руку юнца и сломал косточки, не повредив кожи, лишив его возможности и дальше портиться оружием. Затем, когда юнец вскрикнул и стал отбиваться от него руками, Майкл отпустил его и двинулся по крыше за остальными.
Один из солдат остановился, чтобы выстрелить из пистолета; пуля отскочила рикошетом слева от Майкла, но он не замедлил хода. В тот момент, когда солдат повернулся, чтобы бежать дальше, Майкл метнулся и ударил его в спину, свалив словно пугало. Затем Майкл проворно соскочил с него и продолжил бег, сливаясь в смазанные линии. Он видел, как другие протискивались в дверь, ведущую к лестнице, и еще через несколько секунд они бы накинули на нее изнутри запор. На крыше оставался последний человек, который пролезал через дверь, которая уже закрывалась, и немцы в истерике пытались поскорее втащить его. Майкл пригнул голову и рванулся вперед.
Он взлетел в прыжке, и, изогнувшись в воздухе, всем телом ударил в дверь. Она от удара отлетела, сбив немцев на лестницу клубком рук и ног. Он приземлился в середине клубка, яростно раздирая его клыками и когтями без разбора, затем бросил их, окровавленных и изувеченных, и понесся вниз по лестнице и переходам, все еще помеченным следам носков ботинок Адама.
Когда он сбежал по широкой лестнице, ведущей в зал, ему встретилась толпа, возмущенно толкавшаяся и громко требовавшая возмещения убытков за сорванное представление. Когда Майкл появился на лестнице, крики прекратились; однако тишина длилась недолго. Новая волна визга ударилась о мраморные стены Оперы, и мужчины и женщины в элегантных нарядах перепрыгивали через перила, как матросы с торпедированного линкора. Майкл прыжком одолел последние шесть ступенек, лапы его при приземлении заскользили по зеленому мрамору, и бородатый аристократ с тросточкой слоновой кости побледнел и завалился назад, на его брюках спереди стало расплываться мокрое пятно.
Майкл понесся дальше, мощь и возбуждение пели в его крови. Сердце у него ровно качало кровь, легкие вздымались как мехи, мышцы работали как стальные пружины. Он щелкал челюстями справа и слева, распугивая тех, кто остолбенел и не мог двинуться. Затем пролетел через последнее фойе, расчистив тропу среди визга, и выскочил наружу. Он проскользнул под брюхом у лошади, везшей экипаж, она встала на дыбы и, обезумев, затанцевала. Майкл оглянулся через плечо; за ним бежало несколько человек, но напуганная лошадь кинулась прямо на них, и они рассеялись, спасаясь от ее лягающих копыт.
Раздался новый визг: изношенных тормозов и покрышек, трущихся о камень. Майкл глянул перед собой и увидел пару огней, летевших на него. Не мешкая, он оттолкнулся от земли и взмыл над бампером и капотом автомобиля. В то же мгновение он увидел за стеклом два изумленных лица и, тут же оттолкнувшись от верха, приземлился на другой стороне и помчался прочь через Проспект Оперы.
— Боже мой! — разинул рот Мышонок, когда «Ситроен» задрожал от резкого останова. Он посмотрел на Габи. — Что это?
— Не знаю.
Она была ошеломлена, и ее голова, казалось, была полна ржавых шестеренок. Она увидела людей, высыпавших из здания Оперы, среди них несколько немецких офицеров, и сказала:
— Едем!
Мышонок нажал на акселератор, рывком развернул автомобиль и рванул прочь от Оперы, оставив после себя хлопок и облако голубого дыма, как последний салют.
Так и было. Он услышал зловещий треск пистолетного выстрела — »Люгер» стрелял под углом вверх. Он почувствовал, как тело Адама дернулось и распрямилось. Его руки, крепко вцепившиеся в него, в одно мгновение стали негнущимися, как стальные прутья. По волосам Майкла на затылке и шее поползла теплая жидкость, пропитывая его пиджак; он понял, что пуля снесла большую часть черепа Адама и мышцы трупа застыли от внезапного паралича омертвевших нервов. Он карабкался вверх по колонке, с мертвым телом, вцепившимся в его спину, и кровь стекала по резным украшениям колонки. Он перевалился через барьерчик балкона ложи самого верхнего яруса, в то время как вторая пуля обдала его брызгами золотой краски, попав в четырех дюймах от его правого локтя. — Вверх по лестнице! — услышал он выкрик сотрудника гестапо. — Скорее!
Ложа, в которой оказался Майкл, была свободной. Он потерял несколько секунд, пытаясь расцепить пальцы Адама на своей груди, где они переплетались; два из них сломались, как сухие прутики, но другие не поддавались. Времени возиться с хваткой мертвого не было. Майкл, наклонившись, пролез через дверь в застеленый розовыми коврами проход и очутился в залитом светом лабиринте переходов и лестниц. — Сюда, — услышал он выкрик откуда-то слева. Майкл рванулся вправо и пробежал, шатаясь, по переходу, украшенному средневековыми охотничьими сценами. Труп висел у него на спине, носки его ботинок бороздили ковер. За ними, дошло до Майкла, тянулся кровавый след. Он остановился, чтобы отцепить тело, но все что он делал, было тратой бесценного времени, а труп оставался пришитым к нему, как безжизненный сиамский близнец. Прозвучал выстрел. Прямо над плечом Майкла взорвалась лампа, которую держала статуя Дианы. Он увидел бегущих к нему двух солдат, вооруженных винтовками. Он попытался выхватить «Люгер», но не смог из-за обхватившего его трупа. Он свернул и побежал по другому проходу, который поворачивал влево. Преследователи криками подсказывали друг другу направление, их отрывистые выкрики по-немецки напоминали лай гончих. Теперь труп в сто тридцать фунтов весом казался ему вечным бременем. Он с трудом тащился с трупом, оставлявшим кровавые следы посреди всей этой красоты.
Перед ним была лестница, ведущая вверх, на перилах стояли херувимы с лирами. Майкл двинулся к ней и…
Почувствовал запах пота незнакомого человека. Слева из темного прохода показался солдат с пистолетом.
— Руки, — сказал солдат. — Руки вверх.
И слегка махнул, указывая, пистолетом.
В ту же секунду, как ствол пистолета оказался смотрящим не на него, Майкл пнул солдата по колену и услышал, как колено сломалось. Пистолет выстрелил, пуля ударила в потолок. Немец, с лицом, перекосившимся от боли, отшатнулся к стене, но оружие не выпустил. Он стал целиться, и Майкл с телом Адама, все еще не отпускавшим его, прыгнул на этого солдата. Он поймал немца за запястье. Пистолет опять выстрелил, но пуля прошла у щеки Майкла и ударила во что-то на другой стороне прохода. Немец вцепился Майклу в лицо скрюченными пальцами и заорал:
— Я взял его! Помогите! Я взял его!
Даже с разбитым коленом, этот немец был силен. Они дрались в проходе, борясь за оружие. Солдат ударил Майкла так, что оглушил его, и несколько секунд у Галатина в глазах двоилось, но он удержал рукоять пистолета. Майкл нанес удар немцу в зубы, а затем крепко вдарил ему в грудь, отчего его крик о помощи прервался и перешел в задыхающееся хрипенье. Немец ударил Майкла коленом в живот, отчего у него перехватило дыхание, и от тяжести трупа тот потерял равновесие. Он упал назад, ударившись о стену с такой силой, что пробитый пулей череп Адама раскололся о мраморную стену. Солдат, отчаянно пытаясь передвигаться на одной ноге, поднял свой «Люгер», чтобы в упор выстрелить в Майкла.
Позади немца Майкл увидел вдруг темно-синее быстрое движение, словно бы несущийся вихрь. В свете канделябра сверкнул нож. Его острие вошло в основание шеи солдата. Человек захрипел и зашатался, выронил пистолет и схватился за шею. Габи пыталась выдернуть нож, но тот вошел слишком глубоко. Она оставила его, и солдат со страшным стоном рухнул лицом вниз.
Габи моргала, ошеломленная картиной, представшей перед ней: Майкла с окровавленными волосами и запекшейся кровью на лице, и уцепившийся за его спину с разверстым ртом труп, у которого на месте висков была жидкая каша. Ее замутило. Она подобрала пистолет, ее рука, держащая нож, была запачкана розовым. Майкл тем временем вновь обрел равновесие.
— Гейсен! — закричал человек из прохода внизу. — Где ты, черт побери?
Габи помогала Майклу расцепить пальцы трупа, но был уже слышен шум голосов других солдат, приближавшихся к ним. Единственным доступным путем оставалась лестница, ведущая вверх. Они двинулись по ней, ноги Майкла стали подкашиваться под весом Адама. Лестница повернула и привела их к запертой двери. Когда Габи рывком отодвинула засов и распахнула дверь, им в лицо ударил ветер ночного Парижа. Они вышли на крышу здания Оперы.
Носки начищенных ботинок Адама волочились по просмоленным плитам, когда Майкл шел за Габи по громадной крыше Оперы. Габи оглянулась и увидела фигуры, появлявшиеся из проема, через который они вылезли. Она знала, что здесь должны быть другие ходы вниз, но сколько времени понадобится немцам, чтобы перекрыть все выходы? Она торопилась, но была вынуждена поджидать Майкла, силы его убывали, спина его начинала гнуться.
— Иди отсюда быстрее! — рявкнул он. — Не жди меня!
Она ждала, сердце у нее колотилось, когда она увидела фигуры, двигавшиеся по их следам. Лишь когда Майкл опять поравнялся с ней, она повернулась и двинулась дальше. Они приблизились к переднему краю крыши, откуда был хорошо виден простиравшийся вдаль светящийся огнями город. Посередине этого края крыши поднималась массивная статуя Аполлона, и когда Майкл и Габи приблизились к ней, с нее слетели голуби. Он остановился, опершись спиной с вцепившимся Адамом на основание фигуры Аполлона.
— Ну, иди же! — сказал он Габи, когда она опять остановилась. — Ищи, где спуск, и уходи.
— Я от тебя не уйду, — сказала она, уставившись на него своими сапфировыми глазами.
— Не глупи! Здесь не место и не время спорить.
Он слышал, как тут и там окликают друг друга приближавшиеся люди. Он сунул руку в плащ и коснулся не «Люгера», уложенного в кобуру, а часов с ядом. Пальцы его стиснули их, но он не мог заставить себя их вытащить.
— Иди — сказал он ей.
— Я не уйду, — сказала Габи. — Я люблю тебя.
— Нет, не любишь. Ты любишь лишь воспоминания о тех моментах. Обо мне ты не знаешь ничего — и никогда не узнаешь. — Он глянул на приближавшиеся фигуры — их разделяло тридцать футов. Они еще не видели за статуями его и Габи. Карманные часы тикали, время уходило. — Не трать понапрасну такую ценность, как собственная жизнь, — сказал он. — Ни из-за меня, ни из-за кого-то другого.
Она колебалась, Майкл видел на ее лице следы внутренней борьбы. Она взглянула на приближавшихся немцев, затем опять на Майкла. Может, она действительно любит только воспоминания о тех моментах?
Он вытащил часы и открыл их. Капсула с цианидом безучастно ждала его.
— Что ты могла, ты уже сделала, — сказал он ей. — Теперь иди.
И вытряс капсулу себе в рот. Она увидела, как у него кадык двинулся вверх-вниз, когда он глотал капсулу. Лицо его исказила боль.
— Вон там! Вон они! — закричал один из приближавшихся.
Выстрелил пистолет, пуля высекла искры из бедра Аполлона. Майкл Галатин задрожал и рухнул на колени, придавленный тяжестью Адама. Он посмотрел вверх на Габи, лицо его блестело от пота.
Она не могла смотреть на его смерть. Прозвучал еще один выстрел, пуля провизжала совсем близко, так что ноги у нее сами подогнулись. Она отвернулась от Майкла Галатина, слезы потекли по ее щекам, и побежала прочь. В пятидесяти футах от того места, где лежал умирающий Майкл, туфли ее стуком выдали крышку люка. Она открыла его и бросила еще один взгляд на Майкла; его окружали фигуры, победившие в охоте. Все, что смогла сейчас сделать Габи, это удержаться от того, чтобы выстрелить в их сосредоточение, потому что они наверняка бы разнесли ее на куски. Она спустилась на лестницу из перекладинок и закрыла за собой люк.
Шестеро немецких солдат и двое гестаповцев стояли вокруг Майкла. Человек, отстреливший голову Адаму, ухмылялся.
— Ну вот, мы добрались до тебя, сволочь.
Майкл выплюнул капсулу, которую держал во рту. Тело его под трупом Адама била дрожь. По жилам разливались уколы боли. Сотрудник гестапо потянулся к нему, и Майкл отдался во власть превращения.
Он словно бы вышел из безопасного укрытия на бешеный ураган — сознательно принятое решение, окончательное и бесповоротное. Он ощутил ноющее жжение костей, когда прогибался его позвоночник; череп и лицо у него стали менять свою форму, отчего в голове раздавались громы. Он бессознательно дрожал и стонал.
Рука сотрудника гестапо застыла в воздухе. Один из солдат засмеялся.
— Он молит о пощаде! — сказал он.
— Ну, вставай! — гестаповец отступил назад. — Вставай, ты, свинья!
Стон изменялся в тональности. Он переходил с человеческого на звериный.
— Дайте сюда фонарь! — закричал гестаповец. Он не понимал, что происходит с человеком, распростертым перед ним, но не хотел к нему приближаться. — Кто-нибудь, посветите на него…
Раздался треск рвущейся материи, хруст переламываемых костей. Солдаты отступили назад, на лице человека, который смеялся, застыла кривая улыбка. Один из солдат достал ручной фонарик, и сотрудник гестапо неумело пытался включить его. Что-то перед ним пыталось подняться, высвобождаясь из-под застывшего трупа у его ног. Руки у него дрожали, ему не удавалось щелкнуть наподдававшейся кнопкой.
— Ну что за черт! — заорал он — но тут кнопка поддалась, и свет зажегся.
Он увидел, что там было, и дыханье у него сперло.
У черта были зеленые глаза и крепкое мускулистое тело, покрытое черной с седыми подпалинами шерстью. У этого черта были белые клыки, и стоял он на четырех лапах.
Зверь яростно встрепенулся, сильным движением, от которого руки трупа отлетели от него как спички, и отбросил мертвое тело в сторону. С ним отлетели остатки человеческого маскарада, заляпанный кровью серый костюм, белая рубашка с галстуком, все еще охватывавшим разодранный воротник, белье, носки и ботинки. Среди хлама осталась и кобура с «Люгером»: у зверя было более смертельное оружие.
— О…
Мой… — гестаповец никогда не взывал к Богу, но Гитлера тут не было, а Бог знал, что такое справедливость.
Зверь метнулся, раскрыв пасть; когда он достиг гестаповца, его зубы тут же вонзились в его глотку и вырвали мякоть и артерии. Покрытие крыши вокруг тут же окрасилось красным.
Двое солдат и второй гестаповец заорали и бросились прочь, спасая жизни. Еще один солдат побежал не в ту сторону, — не к чердаку, а в сторону улицы. Далеко уйти ему не удалось — он скончался, как оборванная нота. Второй гестаповец, герой-дурак, поднял пистолет, чтобы застрелить зверя, обернувшись к нему всего лишь на долю секунды, но свирепое зеленое свечение глаз зверя заворожило его, и этой краткой заминки оказалось более чем достаточно. Зверь прыжком метнулся к нему, раздирая когтями лицо в кровавые клочья, и его безгубый придушенный хрип вывел двоих оставшихся солдат из состояния транса. Они тоже бросились прочь, один из них упал, запутавшись у второго в ногах. Майкл Галатин рассвирепел. Он скрипел зубами, челюсти его щелка — ли. С его морды капала кровь, горячий запах ее побуждал к дальнейшим зверствам. Человеческий разум работал в волчьем черепе, глаза его видели не ночную тьму, а сероватое мерцание, в котором очерченные голубизной фигуры бежали к двери, визжа словно крысы, за которыми гонятся. Майкл мог слышать паническое биение их сердец, военный барабан, в который колотят с безумной скоростью. В запахе их пота ощущался запах сосисок и шнапса. Он двинулся вперед, его мышцы и сухожилия работали как безупречный механизм машины для убийств, и он повернул в сторону солдата, пытавшегося встать на ноги. Майкл глянул немцу в лицо и в долю секунды определил в нем юношу, не старше семнадцати лет. Невинность, испорченная оружием и книгой под названием «Майн Кампф». Майкл вцепился челюстями в правую руку юнца и сломал косточки, не повредив кожи, лишив его возможности и дальше портиться оружием. Затем, когда юнец вскрикнул и стал отбиваться от него руками, Майкл отпустил его и двинулся по крыше за остальными.
Один из солдат остановился, чтобы выстрелить из пистолета; пуля отскочила рикошетом слева от Майкла, но он не замедлил хода. В тот момент, когда солдат повернулся, чтобы бежать дальше, Майкл метнулся и ударил его в спину, свалив словно пугало. Затем Майкл проворно соскочил с него и продолжил бег, сливаясь в смазанные линии. Он видел, как другие протискивались в дверь, ведущую к лестнице, и еще через несколько секунд они бы накинули на нее изнутри запор. На крыше оставался последний человек, который пролезал через дверь, которая уже закрывалась, и немцы в истерике пытались поскорее втащить его. Майкл пригнул голову и рванулся вперед.
Он взлетел в прыжке, и, изогнувшись в воздухе, всем телом ударил в дверь. Она от удара отлетела, сбив немцев на лестницу клубком рук и ног. Он приземлился в середине клубка, яростно раздирая его клыками и когтями без разбора, затем бросил их, окровавленных и изувеченных, и понесся вниз по лестнице и переходам, все еще помеченным следам носков ботинок Адама.
Когда он сбежал по широкой лестнице, ведущей в зал, ему встретилась толпа, возмущенно толкавшаяся и громко требовавшая возмещения убытков за сорванное представление. Когда Майкл появился на лестнице, крики прекратились; однако тишина длилась недолго. Новая волна визга ударилась о мраморные стены Оперы, и мужчины и женщины в элегантных нарядах перепрыгивали через перила, как матросы с торпедированного линкора. Майкл прыжком одолел последние шесть ступенек, лапы его при приземлении заскользили по зеленому мрамору, и бородатый аристократ с тросточкой слоновой кости побледнел и завалился назад, на его брюках спереди стало расплываться мокрое пятно.
Майкл понесся дальше, мощь и возбуждение пели в его крови. Сердце у него ровно качало кровь, легкие вздымались как мехи, мышцы работали как стальные пружины. Он щелкал челюстями справа и слева, распугивая тех, кто остолбенел и не мог двинуться. Затем пролетел через последнее фойе, расчистив тропу среди визга, и выскочил наружу. Он проскользнул под брюхом у лошади, везшей экипаж, она встала на дыбы и, обезумев, затанцевала. Майкл оглянулся через плечо; за ним бежало несколько человек, но напуганная лошадь кинулась прямо на них, и они рассеялись, спасаясь от ее лягающих копыт.
Раздался новый визг: изношенных тормозов и покрышек, трущихся о камень. Майкл глянул перед собой и увидел пару огней, летевших на него. Не мешкая, он оттолкнулся от земли и взмыл над бампером и капотом автомобиля. В то же мгновение он увидел за стеклом два изумленных лица и, тут же оттолкнувшись от верха, приземлился на другой стороне и помчался прочь через Проспект Оперы.
— Боже мой! — разинул рот Мышонок, когда «Ситроен» задрожал от резкого останова. Он посмотрел на Габи. — Что это?
— Не знаю.
Она была ошеломлена, и ее голова, казалось, была полна ржавых шестеренок. Она увидела людей, высыпавших из здания Оперы, среди них несколько немецких офицеров, и сказала:
— Едем!
Мышонок нажал на акселератор, рывком развернул автомобиль и рванул прочь от Оперы, оставив после себя хлопок и облако голубого дыма, как последний салют.
Глава 9
Шел третий час ночи, когда Камилла услышала стук в дверь. Она села в постели, мгновенно проснувшись, полезла под подушку и вытащила смертоносный пистолет «Вальтер». Затем прислушалась; стук повторился, более настойчиво. Не гестапо, рассудила она; те стучат топором, а не костяшками пальцев. Но взяла пистолет с собой, когда зажгла керосиновую лампу и пошла в длинной белой ночной сорочке к двери. Она чуть не столкнулась с Мышонком; маленький человечек стоял в проходе, испуганно глядя широко раскрытыми глазами. Она приложила палец к губам, когда он хотел было что-то сказать, а затем прошла мимо него к двери. Что за безумная пошла жизнь! — сердито подумала она. Ей с трудом удалось двадцать минут назад уложить спать потрясенную горем девицу — дурной бритт позволил убить себя и Адама, — а теперь она наталкивается на этого нацистского психа! Из такого можно выкрутиться только чудом, но Жанна д'Арк давно уже обратилась в прах.
— Кто это? — спросила Камилла, притворяясь, что охрипла спросонья. Сердце у нее колотилось, а палец держался на курке.
— Зеленые глаза, — сказал человек с другой стороны.
Ни одна рука в Париже не отпирала дверь так скоро.
Майкл стоял с запавшими глазами, на щеках и подбородке темная щетина. На нем были коричневые парусиновые штаны, на пару размеров меньше, чем требовалось, и белая рубашка, рассчитанная на полного мужчину. На ногах были темно-синие носки, но ботинок не было. Он шагнул в помещение, мимо Камиллы, стоявшей с открытым ртом. Мышонок словно бы подавился. Майкл тихо закрыл за собой дверь и запер ее.
— Задание, — сказал он, — выполнено.
— О, — сказал кто-то, задыхаясь от спешки. В проеме двери в спальню стояла Габи, с бледным лицом и красными кругами вокруг глаза. На ней все еще было новое голубое платье, теперь бесформенное и сильно смятое.
— Ты…
Умер. Я видела, как ты…
Принял яд.
— Он не подействовал, — сказал Майкл.
Он прошел мимо них, мышцы его были как у избитого и болели, а голову ломило от тупой боли: все это — последствия превращения. Он подошел в кухне к тазу с водой и ополоснул лицо, потом взял яблоко и стал его грызть. Камилла, Габи и Мышонок, как три тени, проследовали за ним.
— Я получил сведения, — сказал он, когда зубы его сгрызли яблоко до сердцевины; это сыграло роль чистки зубов и удалило остатки запекшийся крови. — Но их недостаточно. — Он взглянул на Камиллу, его зеленые глаза блеснули в свете лампы. — Я обещал Мышонку, что доставлю его в Берлин. У меня тоже есть причины попасть туда. Вы нам поможете?
— Девушка сказала, что видела, как вас окружили нацисты, — сказала ему Камилла. — Если даже цианид не подействовал, от них-то вы как избавились? — Глаза у нее сузились: невозможно, чтобы этот человек сейчас стоял здесь. Невозможно!
Он, не мигая, уставился на нее.
— Я был проворнее, чем они. — Она хотела продолжить расспросы, но не знала, о чем. Куда подевалась та одежда, в которой он ушел отсюда? Она посмотрела на его украденные штаны и рубашку. — Мне пришлось переодеться, — сказал он спокойным и внушающим доверие голосом. — Немцы гнались за мной. Я взял одежду, висевшую на веревке.
— Я не… — Она посмотрела на его босые ноги. Он покончил с яблоком, бросил огрызок в мусорное ведро и достал другое. — Я не понимаю! — Габи просто смотрела на него, ее чувства были все еще в смятении. Мышонок сказал:
— Эй! Мы слышали про это по радио! Говорили, что в здание Оперы попала собака и устроила сущий ад! Мы тоже видели ее! Прямо над нашим автомобилем! Разве не так? — подтолкнул он Габи.
— Да. Я видела.
— Сведения, которые я получил этим вечером, — сказал Майкл Камилле, — нужно проверить. Для нас крайне важно как можно скорее попасть в Берлин. Вы можете помочь нам в этом?
— Это…
Слишком сложно. Я не уверена, что могу…
— Можете, — сказал он. — Нам понадобится новая одежда. Удостоверения личности, если сможете достать. И следует согласовать с Эхо, чтобы она встретила меня в Берлине.
— Я не имею полномочий, чтобы…
— Я даю вам полномочия. Мы с Мышонком направляемся в Берлин как можно скорее. Согласовывайте с кем угодно. Делайте все, что ни придется. Но доставьте нас туда. Поняли?
Он слегка улыбнулся, показывая зубы. От его улыбки ей стало не по себе. — Да, — сказала она. — Поняла.
— Постойте. А как насчет меня? — Габи наконец стряхнула с себя оцепенение. Она ступила вперед и тронула за плечо Майкла, желая удостовериться, что это действительно он. Так оно и было; ее рука сжала его за локоть. — Я поеду в Берлин с тобой.
Он посмотрел в ее красивые глаза, и его улыбка смягчилась.
— Нет, — мягко сказал он. — Ты едешь на запад, обратно туда, где у тебя хорошо знакомая работа, которую ты делаешь отлично.
Она хотела было протестовать, но Майкл приложил палец к ее губам.
— Ты сделала для меня все, что могла. Но сама ты к востоку от Парижа не выживешь, а я не могу все время быть тебе охраной.
Он заметил, что под ногтем пальца, прижатого ко рту Габи, запеклась кровь, и быстро убрал его.
— Единственная причина, почему я беру с собой его, в том, что я заключил с ним сделку.
— Да уж, точно заключил, — пропищал Мышонок.
— И я ее выполню. Но в одиночку я всегда действую лучше. Ты понимаешь? — спросил он Габи.
Конечно, она не понимала. Пока. Но со временем она должна понять; когда война окончится, и она повзрослеет, станет матерью, а там, где землю когда-то давили гусеницы немецкого танка, у нее будет виноградник, на обязательно поймет. И будет рада тому, что Майкл Галатин дал ей будущее.
— Когда мы сможем уехать? — Майкл переключился на Камиллу, чей мозг лихорадочно прорабатывал варианты путешествия из Парижа к больному сердцу Рейха.
— Через неделю. Это самое ранее, когда я смогу вывезти вас отсюда.
— Четыре дня, — сказал он ей и подождал, пока она не кивнула со вздохом.
Домой! — подумал Мышонок, у которого от возбуждения закружилась голова. — Я еду домой!
Это самая распроклятая кутерьма, в какую я когда-либо попадала в своей жизни, подумала Камилла. Габи потонула в противоречиях; ее тянуло к чудом избежавшему смерти мужчине, который был перед ней, но она любила свою страну. А у Майкла было две заботы. Одна была о Берлине, а другой была фраза, ключ к тайне: «Стальной Кулак».
В спальне, когда свечи догорали, Габи легла на постель из гусиного пуха. Майкл склонился над ней и поцеловал в губы. Они на время прильнули друг к другу горячими губами, а потом Майкл предпочел раскладушку и лег поразмыслить о дальнейшем.
Ночь продолжалась, рассвет начал окрашивать небо розовыми отблесками пламени.
— Кто это? — спросила Камилла, притворяясь, что охрипла спросонья. Сердце у нее колотилось, а палец держался на курке.
— Зеленые глаза, — сказал человек с другой стороны.
Ни одна рука в Париже не отпирала дверь так скоро.
Майкл стоял с запавшими глазами, на щеках и подбородке темная щетина. На нем были коричневые парусиновые штаны, на пару размеров меньше, чем требовалось, и белая рубашка, рассчитанная на полного мужчину. На ногах были темно-синие носки, но ботинок не было. Он шагнул в помещение, мимо Камиллы, стоявшей с открытым ртом. Мышонок словно бы подавился. Майкл тихо закрыл за собой дверь и запер ее.
— Задание, — сказал он, — выполнено.
— О, — сказал кто-то, задыхаясь от спешки. В проеме двери в спальню стояла Габи, с бледным лицом и красными кругами вокруг глаза. На ней все еще было новое голубое платье, теперь бесформенное и сильно смятое.
— Ты…
Умер. Я видела, как ты…
Принял яд.
— Он не подействовал, — сказал Майкл.
Он прошел мимо них, мышцы его были как у избитого и болели, а голову ломило от тупой боли: все это — последствия превращения. Он подошел в кухне к тазу с водой и ополоснул лицо, потом взял яблоко и стал его грызть. Камилла, Габи и Мышонок, как три тени, проследовали за ним.
— Я получил сведения, — сказал он, когда зубы его сгрызли яблоко до сердцевины; это сыграло роль чистки зубов и удалило остатки запекшийся крови. — Но их недостаточно. — Он взглянул на Камиллу, его зеленые глаза блеснули в свете лампы. — Я обещал Мышонку, что доставлю его в Берлин. У меня тоже есть причины попасть туда. Вы нам поможете?
— Девушка сказала, что видела, как вас окружили нацисты, — сказала ему Камилла. — Если даже цианид не подействовал, от них-то вы как избавились? — Глаза у нее сузились: невозможно, чтобы этот человек сейчас стоял здесь. Невозможно!
Он, не мигая, уставился на нее.
— Я был проворнее, чем они. — Она хотела продолжить расспросы, но не знала, о чем. Куда подевалась та одежда, в которой он ушел отсюда? Она посмотрела на его украденные штаны и рубашку. — Мне пришлось переодеться, — сказал он спокойным и внушающим доверие голосом. — Немцы гнались за мной. Я взял одежду, висевшую на веревке.
— Я не… — Она посмотрела на его босые ноги. Он покончил с яблоком, бросил огрызок в мусорное ведро и достал другое. — Я не понимаю! — Габи просто смотрела на него, ее чувства были все еще в смятении. Мышонок сказал:
— Эй! Мы слышали про это по радио! Говорили, что в здание Оперы попала собака и устроила сущий ад! Мы тоже видели ее! Прямо над нашим автомобилем! Разве не так? — подтолкнул он Габи.
— Да. Я видела.
— Сведения, которые я получил этим вечером, — сказал Майкл Камилле, — нужно проверить. Для нас крайне важно как можно скорее попасть в Берлин. Вы можете помочь нам в этом?
— Это…
Слишком сложно. Я не уверена, что могу…
— Можете, — сказал он. — Нам понадобится новая одежда. Удостоверения личности, если сможете достать. И следует согласовать с Эхо, чтобы она встретила меня в Берлине.
— Я не имею полномочий, чтобы…
— Я даю вам полномочия. Мы с Мышонком направляемся в Берлин как можно скорее. Согласовывайте с кем угодно. Делайте все, что ни придется. Но доставьте нас туда. Поняли?
Он слегка улыбнулся, показывая зубы. От его улыбки ей стало не по себе. — Да, — сказала она. — Поняла.
— Постойте. А как насчет меня? — Габи наконец стряхнула с себя оцепенение. Она ступила вперед и тронула за плечо Майкла, желая удостовериться, что это действительно он. Так оно и было; ее рука сжала его за локоть. — Я поеду в Берлин с тобой.
Он посмотрел в ее красивые глаза, и его улыбка смягчилась.
— Нет, — мягко сказал он. — Ты едешь на запад, обратно туда, где у тебя хорошо знакомая работа, которую ты делаешь отлично.
Она хотела было протестовать, но Майкл приложил палец к ее губам.
— Ты сделала для меня все, что могла. Но сама ты к востоку от Парижа не выживешь, а я не могу все время быть тебе охраной.
Он заметил, что под ногтем пальца, прижатого ко рту Габи, запеклась кровь, и быстро убрал его.
— Единственная причина, почему я беру с собой его, в том, что я заключил с ним сделку.
— Да уж, точно заключил, — пропищал Мышонок.
— И я ее выполню. Но в одиночку я всегда действую лучше. Ты понимаешь? — спросил он Габи.
Конечно, она не понимала. Пока. Но со временем она должна понять; когда война окончится, и она повзрослеет, станет матерью, а там, где землю когда-то давили гусеницы немецкого танка, у нее будет виноградник, на обязательно поймет. И будет рада тому, что Майкл Галатин дал ей будущее.
— Когда мы сможем уехать? — Майкл переключился на Камиллу, чей мозг лихорадочно прорабатывал варианты путешествия из Парижа к больному сердцу Рейха.
— Через неделю. Это самое ранее, когда я смогу вывезти вас отсюда.
— Четыре дня, — сказал он ей и подождал, пока она не кивнула со вздохом.
Домой! — подумал Мышонок, у которого от возбуждения закружилась голова. — Я еду домой!
Это самая распроклятая кутерьма, в какую я когда-либо попадала в своей жизни, подумала Камилла. Габи потонула в противоречиях; ее тянуло к чудом избежавшему смерти мужчине, который был перед ней, но она любила свою страну. А у Майкла было две заботы. Одна была о Берлине, а другой была фраза, ключ к тайне: «Стальной Кулак».
В спальне, когда свечи догорали, Габи легла на постель из гусиного пуха. Майкл склонился над ней и поцеловал в губы. Они на время прильнули друг к другу горячими губами, а потом Майкл предпочел раскладушку и лег поразмыслить о дальнейшем.
Ночь продолжалась, рассвет начал окрашивать небо розовыми отблесками пламени.
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
БЕРСЕРКЕР
Глава 1
Моя рука! — испуганно подумал Михаил, садясь на своей постели из сена. Что с моей рукой?
Во мраке подвала белого дворца он чувствовал, как его правую руку дергает и жжет, будто вместо крови по ее артериям течет жидкий огонь. Боль, разбудившая его, усиливалась, распространяясь от предплечья на плечо. Пальцы его скручивало, выворачивало, и Михаил стиснул зубы, чтобы сдержать крик. Он схватил себя за запястье, потому что пальцы у него судорожно дергались, и собрал их в кулак; ему были слышны тихие слабые потрескивания, с каждым из них в него будто бы вонзался еще один болезненный укол. Лицо у него покрылось потом. Он не осмеливался плакать, потому что его бы высмеяли. В следующие мучительные секунды кисть руки у него стала искривляться и менять форму, превращаясь в причудливую темную штуку на его запястье, белом и дергавшемся. Боль доводила его до крика, но все, что могло выдавить его горло, был всхлип. Из мякоти на его руке образовались полоски черной шерсти, они обволокли запястье и предплечье Михаила подобно ленточкам. Пальцы с хрустящими звуками уходили внутрь суставов, костяшки меняли форму. Михаил раскрыл рот, готовый заорать, рука его была покрыта черной шерстью, а там, где у него были пальцы, появились кривые когти и мягкие розовые подушечки. Волна черной шерсти поднялась вверх по предплечью, охватила локоть, и Михаил понял, что в следующий момент ему надо бы вскочить и бежать с криком к Ренате.
Во мраке подвала белого дворца он чувствовал, как его правую руку дергает и жжет, будто вместо крови по ее артериям течет жидкий огонь. Боль, разбудившая его, усиливалась, распространяясь от предплечья на плечо. Пальцы его скручивало, выворачивало, и Михаил стиснул зубы, чтобы сдержать крик. Он схватил себя за запястье, потому что пальцы у него судорожно дергались, и собрал их в кулак; ему были слышны тихие слабые потрескивания, с каждым из них в него будто бы вонзался еще один болезненный укол. Лицо у него покрылось потом. Он не осмеливался плакать, потому что его бы высмеяли. В следующие мучительные секунды кисть руки у него стала искривляться и менять форму, превращаясь в причудливую темную штуку на его запястье, белом и дергавшемся. Боль доводила его до крика, но все, что могло выдавить его горло, был всхлип. Из мякоти на его руке образовались полоски черной шерсти, они обволокли запястье и предплечье Михаила подобно ленточкам. Пальцы с хрустящими звуками уходили внутрь суставов, костяшки меняли форму. Михаил раскрыл рот, готовый заорать, рука его была покрыта черной шерстью, а там, где у него были пальцы, появились кривые когти и мягкие розовые подушечки. Волна черной шерсти поднялась вверх по предплечью, охватила локоть, и Михаил понял, что в следующий момент ему надо бы вскочить и бежать с криком к Ренате.