Страница:
Но момент прошел, а он не шевельнулся. Черная шерсть заструилась, стала уходить назад в мякоть, отдавая саднящей колющей болью, а пальцы опять затрещали и удлинились. Кривые когти убрались под кожу, оставляя человеческие ногти. Поверхность руки изменилась, стала белой, как луна, и пальцы повисли странными мясистыми отростками. Боль уменьшилась, потом исчезла. Все это продолжалось, наверное, секунд пятнадцать.
Михаил вобрал в себя воздух и едва всхлипнул.
— Превращение, — сказал Виктор, сидевший на корточках в футах семи от мальчика. — Оно к тебе приближается.
Два больших истекающих кровью зайца лежали на камнях возле него. Михаил вскочил, ошеломленный. Голос Виктора сразу же разбудил Никиту, Франко и Олесю, которые спали, свернувшись калачиками, поблизости. Поля, ум которой все еще был слаб после смерти Белого, зашевелилась на подстилке из сена и открыла глаза. Позади Виктора стояла Рената, которая бдительно следила за всеми эти три дня, с той самой поры, когда он ушел выслеживать того, кто убил брата Поли. Виктор встал, величественный в своих покрытых снежной коркой одеждах, высеченные погодой морщины и складки на его бородатом лице блестели от таявшего снега. Огонь едва теплился, дожирая остатки сосновых веток. — Пока вы спите, — сказал он им, — по лесу гуляет смерть.
Виктор собрал их в кружок, дыхание его было заметно в холодном воздухе. Кровь зайцев уже замерзла.
— Берсеркер, — сказал он.
— Что? — Франко встал, неохотно отделяясь от теплой беременной Олеси.
— Берсеркер, — говорил Виктор. — Волк, который убивает из-за любви к убийству. Тот, который зарезал Белого. — Он посмотрел на Полю своими янтарными глазами; она все еще была отравлена печалью и оставалась совершенно безучастной ко всему. — Волк, который убивает из-за любви к убийству, — сказал он. — Я нашел его след примерно в двух верстах к северу отсюда. Он — огромный, весит, наверное, пудов пять. Он двигался к северу ровным скоком, поэтому я смог проследить его следы.
Виктор сел на колени у слабого огонька и стал греть руки. Лицо его омывали трепетавшие розовые огоньки.
— Он очень ловкий. Каким-то образом он учуял меня, и мне пришлось быть все время внимательным, стараться, чтобы ветер всегда дул мне в лицо. Он не собирался позволить мне обнаружить его логово; он повел меня через болото, и я чуть не провалился в том месте, где он подломил лед, чтобы тот не устоял подо мной. — Он слабо улыбнулся, наблюдая за огнем. — Если бы я не учуял его мочу на льду, я бы уже был мертв. Я знаю, что он рыжий: я нашел клочки его шерсти, зацепившиеся за колючки. Вот что я узнал о нем. — Он потер руки, массируя побитые костяшки пальцев, и встал. — Его охотничья территория скудеет. Он хочет завладеть нашей. Он знает, что для этого ему нужно перебить всех нас. — Он обвел взглядом сидящую кружком стаю. — С этого момента никто не выходит в одиночку. Даже за пригоршней снега. Будем охотиться парами и всегда следить до рези в глазах, чтобы не терять друг друга из виду. Понятно? — Он дождался, чтобы Никита, Рената, Франко и Олеся кивнули. Поля по-прежнему сидела с отсутствующим взглядом, в ее длинных каштановых волосах торчали соломинки. Виктор глянул на Михаила. — Понятно? — повторил он.
— Да, сударь, — быстро ответил Михаил.
Время кошмарных дней и ночей миновало. В то время как тело Олеси полнело, Виктор учил Михаила по пыльным книгам в огромном зале. У Михаила не было трудностей с латинским и немецким, но английский застревал у него в горле. Он был и в самом деле совсем иностранным языком.
— Произношение! — гремел Виктор. — Это надо произносить как «ин»! Говори!
Английский язык был джунглями терний, но мало-помалу Михаил пробивал в них тропу.
— Мы будем читать вот из этой книги, — сказал однажды Виктор, открывая огромный иллюстрированный рукописный фолиант, написанный по-английски, страницы которого были оформлены как свитки. — Слушай, — сказал Виктор и стал читать:
Я, вдохновленный свыше, как пророк, В мой смертный час его судьбу провижу.
Огонь его беспутств угаснет скоро:
Пожар ведь истощает сам себя.
Дождь мелкий каплет долго, ливень — краток; Все время шпоря, утомишь коня;
Глотая быстро, можешь подавиться.
Тщеславие — обжора ненасытный, И, снедь пожрав, начнет глодать себя.
Он поднял взгляд.
— Ты знаешь, кто это написал?
Михаил покачал головой, и Виктор назвал имя.
— Теперь повтори его, — сказал он.
— Шэк… Шэки… Шэкиспер.
— Шекспир, — поправил Виктор.
Он прочитал еще несколько строк голосом, в котором чувствовалось благоговение:
Счастливейшего племени отчизна, Сей мир особый, дивный сей алмаз В серебряной оправе океана, Который словно замковой стеной Иль рвом защитным ограждает остров От зависти не столь счастливых стран;
То Англия, священная земля, Взрастившая великих венценосцев. Он посмотрел Михаилу в лицо.
— Так что есть страна, где не казнят учителей, — сказал он. — Пока еще, по крайней мере. Я всегда хотел увидать Англию — там человек может жить свободно. — В глазах его отразился яркий отблеск далеких огней. — В Англии не сжигают книг и не убивают за любовь к ним. — Он резко вернулся к теме. — Но, впрочем, я никогда ее не видел. А ты — можешь. Если когда-нибудь уйдешь отсюда, езжай в Англию. Сам тогда и узнаешь, такой ли это благословенный край. Правильно?
— Да, сударь, — согласился Михаил, не совсем понимая то, с чем соглашался.
А после того, как по лесу прошла помелом серая мгла одной из последних вьюг, в Россию пришла весна; сначала проливными дождями, а затем повсеместной зеленью. Сны Михаила стали фантастическими: он бежит на четырех лапах, тело его со свистом рассекает воздух над темной местностью. Когда он просыпался от них, то дрожал и был в поту. Иногда он успевал мельком заметить вид черной шерсти, покрывавшей руки, грудь и ноги. Кости у него ломило, как будто их регулярно ломали и опять сращивали. Когда он слышал завывающие, отдающиеся эхом голоса перекликавшихся между собой Виктора, Никиты или Ренаты во время охоты, горло его сжималось и сердце болело. Превращение надвигалось на него, медленно и неотступно, превращение начинало его захватывать.
В одну из ночей раннего мая Олеся стала корчиться и вскрикивать. Тогда Поля и Никита стали держать ее, свет, казалось, прыгал, а окровавленные руки Ренаты извлекли двух новорожденных. Михаил видел их, пока Рената не пошепталась с Виктором и не завернула тела в тряпки; одна из слабых крошек, миниатюрное подобие человека, была без левой руки и ноги и словно бы искусана. У второго трупика, задохнувшегося от пуповины, были когти и клыки. Рената туго спеленала тряпками мертвые тельца, прежде чем Олеся и Франко их увидели. Олеся подняла голову, пот блестел на ее лице, и прошептала:
— Они — мальчики? Они — мальчики?
Михаил ушел прочь раньше, чем Рената ей ответила. Позади него раздался вопль Олеси, в коридоре он чуть не налетел на Франко; тот грубо отшвырнул его в сторону, спеша мимо.
Когда взошло солнце, они отнесли спеленатых малышей к местечку в полуверсте на юг от белого дворца: в сад, сказала Рената Михаилу, когда он спросил ее. В сад, сказала она, где лежат все малыши.
Это было место, окруженное высокими березами, и на мягкой, покрытой опавшими листьями земле лежали выложенные из камней прямоугольники, отмечавшие захороненные тела. Франко и Олеся опустились на колени и вдвоем стали выкапывать руками могилки, в то время как Виктор держал трупики. Вначале Михаил думал, как это жестоко, потому что Олеся всхлипывала и слезы катились по ее лицу, когда она копала, но через некоторое время ее плач прекратился и она заработала быстрее. Он понял, в чем суть обычая стаи хоронить мертвых: слезы уступали работе мышц, пальцы разрывали землю все решительнее. Франко и Олесе было позволено выкопать так глубоко, как им хотелось, а потом Виктор уложил тельца в могилки, и их засыпали сверху землей и листьями. Михаил окинул взглядом все выложенные из камней маленькие квадратики. В этой части сада были только дети; подальше, в тени высоких деревьев, могилы были побольше.
Он понял, что где-то там лежал Андрей, так же как и те члены стаи, которые умерли до того, как был укушен Михаил. Он видел, как много уже умерло детей: их было больше тридцати. Ему пришло в голову, что стая продолжает попытки обзавестись детьми, но младенцы всегда умирают. Может ли быть новорожденный получеловеком-полуволком? — думал он, когда теплый ветерок шевелил ветви. Он не мог представить, как бы тело младенца могло вынести подобную боль; если какой-то младенец действительно выжил бы после такой муки, он должен был бы оказаться очень крепок духом.
Франко и Олеся разыскали камни и обложили ими могилки. Виктор не произнес ни слова, ни к ним, ни к Богу; когда работа была завершена, он повернулся и зашагал прочь, его сандалии хрустели по корке палой листвы. Михаил видел, как Олеся взяла Франко за руку, но он оттолкнул ее руку прочь и зашагал один. Она мгновение постояла, глядя ему вслед, солнечные лучи отблескивали в ее длинных золотистых волосах. Михаил увидел, как губы у нее дрогнули, и подумал, что сейчас она опять заплачет. Но она встала, распрямилась, глаза ее сузились от холодного презрения. Он видел, что между ней и Франко любви уже не было: вместе с погребенными детьми ушла и вся страсть. Или, вероятно, Франко о ней думал теперь гораздо меньше. Михаил смотрел на нее, как она, казалось, росла перед его глазами. Затем голова ее повернулась, льдисто-голубые глаза уставились на него. Он, не шевелясь, смотрел прямо на нее.
Олеся сказала:
— У меня будет мальчик. Будет.
— Твое тело устало, — сказала ей Рената, стоя позади Михаила. Он понял, что взор Олеси был устремлен на Ренату. — Подожди следующего года.
— У меня будет мальчик, — твердо повторила она.
Ее взор перешел на Михаила и задержался. Он ощутил собственное волнение и напряженность в потайном месте. А потом она резко повернулась и покинула сад, следуя за Никитой и Полей.
Рената стояла над свежими могилками. Она покачала головой.
— Малышечки, — нежно сказала она. — Ох, мальчишечки. Надеюсь, у вас будут хорошие братишки на небесах. — Она оглянулась на Михаила. — Ты меня ненавидишь? — спросила она.
— Ненавижу тебя? — Вопрос изумил его. — Нет.
— Я бы тебя вполне поняла, если бы ты ненавидел, — сказала она. — В конце концов, именно я ввела тебя в эту жизнь. Я ненавидела ту, что покусала меня. Она лежит там, с самого края. — Рената кивнула в сторону тени. — Я была замужем за сапожником. Мы ехали на свадьбу моей сестры. Я сказала Темке, что он перепутал поворот, но разве он слушал меня? Конечно, нет. — Она жестом показала в сторону больших камней. — Темка умер при превращении. Это было…
Двенадцать весен назад, мне кажется. Он все-таки не был здоровым мужиком; из него получился бы жалкий волк. Но я его любила. — Она улыбнулась, но улыбка не задержалась. — У каждой могилы своя история, но некоторые из них появились даже раньше, чем здесь оказался Виктор. И потому кажется, что они — немые загадки, а?
— Сколько уже…
Стая живет здесь? — спросил Михаил.
— О, я не знаю. Виктор говорит, что старик, умерший за год до моего появления, жил здесь двадцать лет, и старик тот знал других, которые пробыли здесь еще дольше. Кто знает? — она пожала плечами.
— А хоть кто-нибудь здесь родился? И выжил?
— Виктор говорит, что слышал о семерых-восьмерых, которые родились и выжили. Конечно, со временем и они умерли. Но большинство детей или рождались мертвыми, или умирали через несколько недель. Поля уже прекратила свои попытки. И я тоже. Олеся пока еще достаточно молода, чтобы поупрямиться, да и стольких детей она уже похоронила, что теперь сердце у нее должно быть, как один из этих камней. Что же, я сочувствую ей. — Рената оглядела сад кругом и посмотрела вверх, на высившиеся березы, сквозь которые пробивалось солнце. — Я знаю твой следующий вопрос, — сказала она, прежде чем Михаил смог его задать. — Ответ — нет. Никто из стаи никогда не покидал этого леса. Это — наш дом, и всегда будет нашим домом…
Михаил, все еще одетый в лохмотья прошлогодней одежды, кивнул. Сейчас мир, который когда-то был его миром, человеческий мир, — казался ему смутным, похожим на давнее воспоминание. Он слышал, как в ветвях пели птицы, и видел, как некоторые из них порхали с ветки на ветку. Это были красивые птички, и Михаил заинтересовался, будут ли они хороши на вкус.
— Пойдем назад.
Своеобразная церемония окончилась. Рената пошла в сторону белого дворца, а вслед за ней и Михаил. Они еще не ушли далеко, когда Михаил услыхал далекий, высокий звук свистка. Вероятно, где-то в версте на юго-восток, прикинул он. Он остановился, вслушиваясь в этот звук. Не птица, а…
— А-а, — сказала Рената. — Это примета лета. Идет поезд. Пути проходят через лес не так далеко отсюда.
Она продолжала шагать, потом остановилась, заметив, что Михаил не двинулся. Свисток прозвучал вновь, короткая и визгливая нота.
— Должно быть, на пути вышел олень, — решила Рената. — Иногда там можно найти убитого. Это бывает совсем не плохо, если только солнце и хищники не поработают над ним. — Свист поезда затих. — Михаил? — подстегнула она.
Он все еще прислушивался; свисток заставил что-то внутри его затосковать, но о чем — он не совсем понимал. Рената ждала его, а берсеркер крался где-то по лесу. Пора было идти. Михаил еще раз оглянулся на сад, с его выложенными из камня прямоугольниками, и пошел за Ренатой домой.
Глава 2
Михаил вобрал в себя воздух и едва всхлипнул.
— Превращение, — сказал Виктор, сидевший на корточках в футах семи от мальчика. — Оно к тебе приближается.
Два больших истекающих кровью зайца лежали на камнях возле него. Михаил вскочил, ошеломленный. Голос Виктора сразу же разбудил Никиту, Франко и Олесю, которые спали, свернувшись калачиками, поблизости. Поля, ум которой все еще был слаб после смерти Белого, зашевелилась на подстилке из сена и открыла глаза. Позади Виктора стояла Рената, которая бдительно следила за всеми эти три дня, с той самой поры, когда он ушел выслеживать того, кто убил брата Поли. Виктор встал, величественный в своих покрытых снежной коркой одеждах, высеченные погодой морщины и складки на его бородатом лице блестели от таявшего снега. Огонь едва теплился, дожирая остатки сосновых веток. — Пока вы спите, — сказал он им, — по лесу гуляет смерть.
Виктор собрал их в кружок, дыхание его было заметно в холодном воздухе. Кровь зайцев уже замерзла.
— Берсеркер, — сказал он.
— Что? — Франко встал, неохотно отделяясь от теплой беременной Олеси.
— Берсеркер, — говорил Виктор. — Волк, который убивает из-за любви к убийству. Тот, который зарезал Белого. — Он посмотрел на Полю своими янтарными глазами; она все еще была отравлена печалью и оставалась совершенно безучастной ко всему. — Волк, который убивает из-за любви к убийству, — сказал он. — Я нашел его след примерно в двух верстах к северу отсюда. Он — огромный, весит, наверное, пудов пять. Он двигался к северу ровным скоком, поэтому я смог проследить его следы.
Виктор сел на колени у слабого огонька и стал греть руки. Лицо его омывали трепетавшие розовые огоньки.
— Он очень ловкий. Каким-то образом он учуял меня, и мне пришлось быть все время внимательным, стараться, чтобы ветер всегда дул мне в лицо. Он не собирался позволить мне обнаружить его логово; он повел меня через болото, и я чуть не провалился в том месте, где он подломил лед, чтобы тот не устоял подо мной. — Он слабо улыбнулся, наблюдая за огнем. — Если бы я не учуял его мочу на льду, я бы уже был мертв. Я знаю, что он рыжий: я нашел клочки его шерсти, зацепившиеся за колючки. Вот что я узнал о нем. — Он потер руки, массируя побитые костяшки пальцев, и встал. — Его охотничья территория скудеет. Он хочет завладеть нашей. Он знает, что для этого ему нужно перебить всех нас. — Он обвел взглядом сидящую кружком стаю. — С этого момента никто не выходит в одиночку. Даже за пригоршней снега. Будем охотиться парами и всегда следить до рези в глазах, чтобы не терять друг друга из виду. Понятно? — Он дождался, чтобы Никита, Рената, Франко и Олеся кивнули. Поля по-прежнему сидела с отсутствующим взглядом, в ее длинных каштановых волосах торчали соломинки. Виктор глянул на Михаила. — Понятно? — повторил он.
— Да, сударь, — быстро ответил Михаил.
Время кошмарных дней и ночей миновало. В то время как тело Олеси полнело, Виктор учил Михаила по пыльным книгам в огромном зале. У Михаила не было трудностей с латинским и немецким, но английский застревал у него в горле. Он был и в самом деле совсем иностранным языком.
— Произношение! — гремел Виктор. — Это надо произносить как «ин»! Говори!
Английский язык был джунглями терний, но мало-помалу Михаил пробивал в них тропу.
— Мы будем читать вот из этой книги, — сказал однажды Виктор, открывая огромный иллюстрированный рукописный фолиант, написанный по-английски, страницы которого были оформлены как свитки. — Слушай, — сказал Виктор и стал читать:
Я, вдохновленный свыше, как пророк, В мой смертный час его судьбу провижу.
Огонь его беспутств угаснет скоро:
Пожар ведь истощает сам себя.
Дождь мелкий каплет долго, ливень — краток; Все время шпоря, утомишь коня;
Глотая быстро, можешь подавиться.
Тщеславие — обжора ненасытный, И, снедь пожрав, начнет глодать себя.
Он поднял взгляд.
— Ты знаешь, кто это написал?
Михаил покачал головой, и Виктор назвал имя.
— Теперь повтори его, — сказал он.
— Шэк… Шэки… Шэкиспер.
— Шекспир, — поправил Виктор.
Он прочитал еще несколько строк голосом, в котором чувствовалось благоговение:
Счастливейшего племени отчизна, Сей мир особый, дивный сей алмаз В серебряной оправе океана, Который словно замковой стеной Иль рвом защитным ограждает остров От зависти не столь счастливых стран;
То Англия, священная земля, Взрастившая великих венценосцев. Он посмотрел Михаилу в лицо.
— Так что есть страна, где не казнят учителей, — сказал он. — Пока еще, по крайней мере. Я всегда хотел увидать Англию — там человек может жить свободно. — В глазах его отразился яркий отблеск далеких огней. — В Англии не сжигают книг и не убивают за любовь к ним. — Он резко вернулся к теме. — Но, впрочем, я никогда ее не видел. А ты — можешь. Если когда-нибудь уйдешь отсюда, езжай в Англию. Сам тогда и узнаешь, такой ли это благословенный край. Правильно?
— Да, сударь, — согласился Михаил, не совсем понимая то, с чем соглашался.
А после того, как по лесу прошла помелом серая мгла одной из последних вьюг, в Россию пришла весна; сначала проливными дождями, а затем повсеместной зеленью. Сны Михаила стали фантастическими: он бежит на четырех лапах, тело его со свистом рассекает воздух над темной местностью. Когда он просыпался от них, то дрожал и был в поту. Иногда он успевал мельком заметить вид черной шерсти, покрывавшей руки, грудь и ноги. Кости у него ломило, как будто их регулярно ломали и опять сращивали. Когда он слышал завывающие, отдающиеся эхом голоса перекликавшихся между собой Виктора, Никиты или Ренаты во время охоты, горло его сжималось и сердце болело. Превращение надвигалось на него, медленно и неотступно, превращение начинало его захватывать.
В одну из ночей раннего мая Олеся стала корчиться и вскрикивать. Тогда Поля и Никита стали держать ее, свет, казалось, прыгал, а окровавленные руки Ренаты извлекли двух новорожденных. Михаил видел их, пока Рената не пошепталась с Виктором и не завернула тела в тряпки; одна из слабых крошек, миниатюрное подобие человека, была без левой руки и ноги и словно бы искусана. У второго трупика, задохнувшегося от пуповины, были когти и клыки. Рената туго спеленала тряпками мертвые тельца, прежде чем Олеся и Франко их увидели. Олеся подняла голову, пот блестел на ее лице, и прошептала:
— Они — мальчики? Они — мальчики?
Михаил ушел прочь раньше, чем Рената ей ответила. Позади него раздался вопль Олеси, в коридоре он чуть не налетел на Франко; тот грубо отшвырнул его в сторону, спеша мимо.
Когда взошло солнце, они отнесли спеленатых малышей к местечку в полуверсте на юг от белого дворца: в сад, сказала Рената Михаилу, когда он спросил ее. В сад, сказала она, где лежат все малыши.
Это было место, окруженное высокими березами, и на мягкой, покрытой опавшими листьями земле лежали выложенные из камней прямоугольники, отмечавшие захороненные тела. Франко и Олеся опустились на колени и вдвоем стали выкапывать руками могилки, в то время как Виктор держал трупики. Вначале Михаил думал, как это жестоко, потому что Олеся всхлипывала и слезы катились по ее лицу, когда она копала, но через некоторое время ее плач прекратился и она заработала быстрее. Он понял, в чем суть обычая стаи хоронить мертвых: слезы уступали работе мышц, пальцы разрывали землю все решительнее. Франко и Олесе было позволено выкопать так глубоко, как им хотелось, а потом Виктор уложил тельца в могилки, и их засыпали сверху землей и листьями. Михаил окинул взглядом все выложенные из камней маленькие квадратики. В этой части сада были только дети; подальше, в тени высоких деревьев, могилы были побольше.
Он понял, что где-то там лежал Андрей, так же как и те члены стаи, которые умерли до того, как был укушен Михаил. Он видел, как много уже умерло детей: их было больше тридцати. Ему пришло в голову, что стая продолжает попытки обзавестись детьми, но младенцы всегда умирают. Может ли быть новорожденный получеловеком-полуволком? — думал он, когда теплый ветерок шевелил ветви. Он не мог представить, как бы тело младенца могло вынести подобную боль; если какой-то младенец действительно выжил бы после такой муки, он должен был бы оказаться очень крепок духом.
Франко и Олеся разыскали камни и обложили ими могилки. Виктор не произнес ни слова, ни к ним, ни к Богу; когда работа была завершена, он повернулся и зашагал прочь, его сандалии хрустели по корке палой листвы. Михаил видел, как Олеся взяла Франко за руку, но он оттолкнул ее руку прочь и зашагал один. Она мгновение постояла, глядя ему вслед, солнечные лучи отблескивали в ее длинных золотистых волосах. Михаил увидел, как губы у нее дрогнули, и подумал, что сейчас она опять заплачет. Но она встала, распрямилась, глаза ее сузились от холодного презрения. Он видел, что между ней и Франко любви уже не было: вместе с погребенными детьми ушла и вся страсть. Или, вероятно, Франко о ней думал теперь гораздо меньше. Михаил смотрел на нее, как она, казалось, росла перед его глазами. Затем голова ее повернулась, льдисто-голубые глаза уставились на него. Он, не шевелясь, смотрел прямо на нее.
Олеся сказала:
— У меня будет мальчик. Будет.
— Твое тело устало, — сказала ей Рената, стоя позади Михаила. Он понял, что взор Олеси был устремлен на Ренату. — Подожди следующего года.
— У меня будет мальчик, — твердо повторила она.
Ее взор перешел на Михаила и задержался. Он ощутил собственное волнение и напряженность в потайном месте. А потом она резко повернулась и покинула сад, следуя за Никитой и Полей.
Рената стояла над свежими могилками. Она покачала головой.
— Малышечки, — нежно сказала она. — Ох, мальчишечки. Надеюсь, у вас будут хорошие братишки на небесах. — Она оглянулась на Михаила. — Ты меня ненавидишь? — спросила она.
— Ненавижу тебя? — Вопрос изумил его. — Нет.
— Я бы тебя вполне поняла, если бы ты ненавидел, — сказала она. — В конце концов, именно я ввела тебя в эту жизнь. Я ненавидела ту, что покусала меня. Она лежит там, с самого края. — Рената кивнула в сторону тени. — Я была замужем за сапожником. Мы ехали на свадьбу моей сестры. Я сказала Темке, что он перепутал поворот, но разве он слушал меня? Конечно, нет. — Она жестом показала в сторону больших камней. — Темка умер при превращении. Это было…
Двенадцать весен назад, мне кажется. Он все-таки не был здоровым мужиком; из него получился бы жалкий волк. Но я его любила. — Она улыбнулась, но улыбка не задержалась. — У каждой могилы своя история, но некоторые из них появились даже раньше, чем здесь оказался Виктор. И потому кажется, что они — немые загадки, а?
— Сколько уже…
Стая живет здесь? — спросил Михаил.
— О, я не знаю. Виктор говорит, что старик, умерший за год до моего появления, жил здесь двадцать лет, и старик тот знал других, которые пробыли здесь еще дольше. Кто знает? — она пожала плечами.
— А хоть кто-нибудь здесь родился? И выжил?
— Виктор говорит, что слышал о семерых-восьмерых, которые родились и выжили. Конечно, со временем и они умерли. Но большинство детей или рождались мертвыми, или умирали через несколько недель. Поля уже прекратила свои попытки. И я тоже. Олеся пока еще достаточно молода, чтобы поупрямиться, да и стольких детей она уже похоронила, что теперь сердце у нее должно быть, как один из этих камней. Что же, я сочувствую ей. — Рената оглядела сад кругом и посмотрела вверх, на высившиеся березы, сквозь которые пробивалось солнце. — Я знаю твой следующий вопрос, — сказала она, прежде чем Михаил смог его задать. — Ответ — нет. Никто из стаи никогда не покидал этого леса. Это — наш дом, и всегда будет нашим домом…
Михаил, все еще одетый в лохмотья прошлогодней одежды, кивнул. Сейчас мир, который когда-то был его миром, человеческий мир, — казался ему смутным, похожим на давнее воспоминание. Он слышал, как в ветвях пели птицы, и видел, как некоторые из них порхали с ветки на ветку. Это были красивые птички, и Михаил заинтересовался, будут ли они хороши на вкус.
— Пойдем назад.
Своеобразная церемония окончилась. Рената пошла в сторону белого дворца, а вслед за ней и Михаил. Они еще не ушли далеко, когда Михаил услыхал далекий, высокий звук свистка. Вероятно, где-то в версте на юго-восток, прикинул он. Он остановился, вслушиваясь в этот звук. Не птица, а…
— А-а, — сказала Рената. — Это примета лета. Идет поезд. Пути проходят через лес не так далеко отсюда.
Она продолжала шагать, потом остановилась, заметив, что Михаил не двинулся. Свисток прозвучал вновь, короткая и визгливая нота.
— Должно быть, на пути вышел олень, — решила Рената. — Иногда там можно найти убитого. Это бывает совсем не плохо, если только солнце и хищники не поработают над ним. — Свист поезда затих. — Михаил? — подстегнула она.
Он все еще прислушивался; свисток заставил что-то внутри его затосковать, но о чем — он не совсем понимал. Рената ждала его, а берсеркер крался где-то по лесу. Пора было идти. Михаил еще раз оглянулся на сад, с его выложенными из камня прямоугольниками, и пошел за Ренатой домой.
Глава 2
В полдень второго дня после того, как похоронили детей, Франко схватил Михаила за руку, когда тот сидел на коленях снаружи белого дворца, выискивая в мягкой земле съедобные корешки. Франко подтянул его за руку вверх.
— Пойдем со мной, — сказал он. — Нам надо бы кое-куда сходить.
Они двинулись, направляясь через лес на юг. Франко оглянулся назад. Никто за ними не следил, это хорошо.
— Куда мы идем? — спросил его Михаил, потому что Франко тащил его за собой.
— В сад, — ответил он. — Я хочу увидеть своих детей.
Михаил попытался выдернуть руку из ладони Франко, но Франко стиснул ее сильнее. Он хотел заплакать, не иначе как потому, что ему не нравился Франко, но стая бы этого не одобрила, Виктор бы этого не одобрил; ему самому следует разбираться с собственными отношениями.
— Зачем я вам нужен?
— Чтобы копать, — сказал Франко. — А теперь закрой рот и шагай быстрее.
Когда белый дворец остался позади и лес закрыл за ними свои зеленые ворота, Михаил понял, что Франко не полагалось этого делать. Возможно, законы стаи не позволяли вскрывать могилы после того, как хоронили детей; возможно, отцам запрещалось видеть мертвых детей. Он не был уверен, но знал, что Франко пользуется им, чтобы делать что-то такое, чего Виктору бы не понравилось. Он попытался идти помедленнее, но Франко стал тянуть его, вывихивая руку.
Успевать за Франко было тяжело; у этого человека был такой шаг, что у Михаила в легких скоро закололо.
— Ты дохлый, как цыпленок, — ворчал на него Франко. — Иди скорее, ну же.
Михаил споткнулся о корень и упал на колени. Франко дернул его за собой, и они продолжили идти. На болезненном кареглазом лице Франко светилась жестокость; даже сквозь человеческую маску проглядывала волчья морда. Может быть, раскапывание могил — это к несчастью, думал Михаил. Потому-то сад и был так далеко от белого дворца. Но человеческая натура Франко отвергла все ограничения; как любой отец-человек, он сгорал от нетерпения увидеть результаты своего семени.
— Идем, идем! — говорил он Михаилу, оба они спешили через лес.
Еще несколько минут — и они вырвались на прогалину, где были прямоугольники из камней. Франко резко остановился. Михаил наскочил на него, но это столкновение на Франко никак не отразилось. Он только бессильно раскрыл рот.
— Боже праведный, — прошептал Франко.
Михаил тоже увидел это: могилы в саду были разворочены, повсюду были раскиданы кости. Черепа, маленькие и большие, некоторые человеческие, некоторые звериные, а некоторые смесь того и другого, лежали, расколотые, перед Михаилом. Франко прошел дальше в сад, ладони у него скрючились по бокам, как когти. Почти все могилы были раскопаны, их содержимое вырыто, разломано на кусочки и безобразно раскидано вокруг. Михаил уставился на лежавший ухмыляющийся череп, с острыми клыками и клочком серой шерсти. Неподалеку валялись кость предплечья, а дальше кости кисти руки. Маленький изогнутый позвоночник приковал взгляд Михаила, потом детский череп, раздавленный с неистовством. Франко шел дальше, влекомый к тому месту, где были захоронены свежие трупы. Он переступал через старые кости и наступил на череп, нижняя челюсть которого была отломана, словно кусок перегнившего дерева. Он остановился, шатаясь, и уставился на выскобленные ямы, куда два дня назад были положены новорожденные. На земле лежала разодранная тряпка. Франко поднял ее, и что-то изорванное и красное, кишевшее мухами, упало на листья.
Ребенок бы разорван пополам, Франко видел следы огромных клыков. Верхняя половина, голова и мозг, исчезла. Мухи вились вокруг лица Франко, а с ними медянистый аромат крови и гниения. Он посмотрел направо, на другое красное пятно на земле. Маленькая ножка, покрытая блестящей бурой шерсткой. Он издал слабый ужасный стон, и старые кости хрустнули под его ногой, когда он отшатнулся от розовых останков. — Берсеркер, — услышал Михаил его шепот.
На верхушках деревьев пели птицы, счастливые и беззаботные. Вокруг повсюду были разрытые могилы и части скелетов, детей и взрослых, человеческих и волчьих. Франко повернулся к Михаилу, и мальчик увидел его лицо — кожа обтянула кости, глаза остекленевшие и выпученные. Резко запахло гнилью.
— Берсеркер, — повторил Франко, голос у него был слабый и дрожащий. Он огляделся вокруг, ноздри у него раздулись, и на лице заблестел пот.
— Где ты? — закричал Франко, и пение птиц сразу же оборвалось. — Где ты, подлец? — Он шагнул в одну сторону, потом в другую, ноги его, казалось, хотели растащить его на две половины. — Ну, выходи! — завопил он, зубы его оскалились, грудь вздымалась. — Я сражусь с тобой! — Он схватил волчий череп и запустил им в ствол дерева, ударившись о который, тот разлетелся с звуком пистолетного выстрела. — Боже, низвергни его в ад. Выходи же!
Мухи налетели на лицо Михаила и закружили прочь, вспугнутые яростью Франко. Тот вскипел, на его впалых щеках показались розовые пятна, тело напряглось, как туго скрученная опасная пружина. Он вопил:
— Выходи же, давай сразимся! — и от его голоса птицы слетели со своих веток.
На вызов Франко никто не отозвался. Скалящиеся черепа лежали как немые свидетели бойни, а красную мякоть малышей покрывали тучи мух. Прежде чем Михаил успел шевельнуться для защиты, Франко накинулся на него. Он оторвал его от земли и швырнул спиной о дерево так сильно, что из легких Михаила с резким звуком «хук» вырвался воздух.
— Ты — ничтожество! — свирепел Франко. — Ты меня слышишь? — Он затряс Михаила. — Ты — ничтожество!
В глазах Михаила стояли слезы боли, но он не дал им пролиться. Франко испытывал необходимость что-нибудь уничтожить, также как берсеркер уничтожил тела его детей. Он еще раз швырнул Михаила о дерево, теперь сильнее.
— Ты нам не нужен! — орал он. — Ты — кусочек слабовольного гов… Это произошло стремительно. Михаил не понял, когда это произошло, потому это было как взрыв. Внутри его будто бы открылся огненный колодец и опалил его изнутри; в долю секунды его ослепила боль, а затем правая рука Михаила — волчья лапа, покрытая гладкой черной шерстью, которая обвила ее до локтя — взметнулась и цапнула Франко за щеку. Голова Франко резко отдернулась назад, там, где прошлись ногти, остались кровавые полосы. Франко остолбенел, и в глазах у него промелькнул страх. Он выпустил Михаила и отскочил от него, на его лице набухали кровью красные полосы. Михаил выпрямился на ногах, сердце его стучало; он был столь же изумлен, как и Франко, и уставился на свои волчьи когти: под их белыми кончиками была ярко-красная кровь и кусочки кожи Франко. Черная шерсть поползла дальше, за локоть, и он ощутил ломоту в костях, когда они стали меняться в форме. Раздался гулкий звук «оп», когда изменился локтевой сустав, ладонь укоротилась, кости утолщились под склизской плотью с черной шерстью. Шерсть распространилась на плечо и отливала иссиня-черным там, где ее коснулось солнце. Михаил почувствовал дергающую боль в челюстях и на лбу, как будто стальные тиски стали сжимать его череп. Из глаз брызнули слезы и потекли по щекам. Теперь изменялась его левая рука, пальцы втягивались и укорачивались, обрастая шерстью и выставляя молодые белые коготки. Что-то происходило с его зубами, а в деснах было такое ощущение, будто их резали. Во рту ощущался вкус крови. Перепуганный Михаил беспомощно смотрел на Франко; Франко лишь пялил на него остекленевшие глаза, кровь капала с его подбородка. Она напомнила Михаилу своим запахом красное вино, которое, вспомнилось ему, пили его отец и мать из бокалов в какой-то другой жизни. Мышцы у него сводило, они дрожали, утолщаясь на плечах и спине. Черная шерсть неудержимо пробивалась у него в паху, под грязной одежонкой.
— Нет, — услышал Михаил собственный стон, хрип испуганного животного. — Пожалуйста… Нет! — Он этого не хотел. Он не в силах вынести это, пока не в силах вынести; он упал на колени в листья, потому что гнущиеся кости и растягивающиеся мышцы были нестерпимо давящим бременем.
Мгновение спустя черная шерсть, охватившая его плечо, стала убираться назад, спустилась вниз по руке, пальцы лапы удлинились и снова стали обычными человеческими пальцами. Кости вытянулись, а мышцы снова стали тонкими, мальчишескими. Челюсть и лицевые кости при перестройке издавали легкие потрескивающие звуки. Он ощутил, как зубы вошли назад в свои гнезда, и это вероятно было самой худшей болью. Менее чем через сорок секунд после того, как превращение началось, оно полностью завершилось в обратном направлении; Михаил моргал сквозь слезы, которые жгли его глаза, и смотрел на свои человечьи безволосые руки. Из-под ногтей сочилась кровь. Непривычная напряженность новых мышц пропала. Он языком пощупал человеческие зубы и ощутил вкус крови.
Совершилось.
— Ты, говнюк, — сказал Франко, но большая часть его злобы уже испарилась. Из него будто выпустили пар. — Не мог такое сделать, да? — Он приложил руку к своей процарапанной щеке и посмотрел на испачканную красным ладонь. — Мне надо бы убить тебя, — сказал он. — Ты поднял на меня руку. Мне надо бы разорвать тебя на куски, ты, говнюк.
Михаил попытался встать. Ноги у него ослабли и не подчинялись.
— Но ты даже не стоишь того, чтобы тебя убивать, — решил Франко. — Ты еще слишком человек. Мне надо бы оставить тебя тут, ведь ты никогда не найдешь дорогу назад, верно? — Он стер кровь с кровоточащих царапин и опять посмотрел на ладонь. — Говно! — сказал он со злобой.
— За что…
Вы так меня ненавидите? — удалось спросить Михаилу. — Я ничего такого вам не сделал.
Какое-то время Франко не отвечал, и Михаил решил, что он и не собирается. Потом Франко заговорил, голос его был кислым.
— Виктор считает, что ты какой-то особенный. — Он пробурчал слово «особенный» так, будто оно было ему ненавистно. — Он говорит, что никогда не видел, чтобы кто-нибудь так боролся за жизнь, как ты. О, у него на тебя большие виды. — Он горестно фыркнул. — Послушай меня: ты — жалкий щенок, но должен признать, что тебе повезло. Виктор прежде ни для кого не охотился. Он делает теперь это для тебя, потому что, как он говорит, ты еще не готов к превращению. Послушай, ты или станешь одним из стаи, как все, или мы тебя сожрем. И тогда именно я размозжу твой череп и высосу твои мозги. Как тебе это нравится?
— Я…
Думаю… — Михаил опять попытался встать. Пот заливал ему лицо. Он поднялся только усилием воли, совершая насилие над измученными мышцами. Ноги его чуть было опять не подкосились, но он все-таки стоял, тяжело дыша, и смотрел в лицо Франко. — Я думаю…
Однажды…
Мне придется убить вас! — сказал он.
Франко воззрился на него. Молчание затягивалось; вороны вдалеке перекликались друг с другом. И тут Франко засмеялся — на самом деле, скорее даже зарычал — и часто заморгал от смеха, прижимая пальцы к разодранной щеке.
— Ты? Убить меня? — он снова засмеялся, снова заморгал. Глаза у него были ледяными и грозили жестокостью. — Я думаю, сегодня стоит оставить тебя в живых, — сказал он, будто бы из милосердия. Михаил догадался, что на самом деле причина заключается в страхе, который Франко испытывал перед Виктором. — Как я уже сказал, тебе повезло.
Он огляделся, глаза его сузились, чувства были настороже. Признаков берсеркера не было, если не считать развороченных могил и переломанных костей; вскопанная земля и кучи листьев не сохранили никаких следов, не было и клочьев шерсти, зацепившихся за колючки в траве; берсеркер к тому же покатался в гниющей плоти, чтобы отбить свой запах. Святотатство против стаи было совершено вероятно часов шесть-семь назад, подумал Франко. Берсеркер уже давно исчез. Франко сделал несколько шагов, нагнулся и согнал мух, подобрал маленькую истерзанную руку, кисть еще держалась на ней, и поднялся в полный рост. Он нежно трогал пальчики, распрямил их, как лепестки странного цветка.
— Пойдем со мной, — сказал он. — Нам надо бы кое-куда сходить.
Они двинулись, направляясь через лес на юг. Франко оглянулся назад. Никто за ними не следил, это хорошо.
— Куда мы идем? — спросил его Михаил, потому что Франко тащил его за собой.
— В сад, — ответил он. — Я хочу увидеть своих детей.
Михаил попытался выдернуть руку из ладони Франко, но Франко стиснул ее сильнее. Он хотел заплакать, не иначе как потому, что ему не нравился Франко, но стая бы этого не одобрила, Виктор бы этого не одобрил; ему самому следует разбираться с собственными отношениями.
— Зачем я вам нужен?
— Чтобы копать, — сказал Франко. — А теперь закрой рот и шагай быстрее.
Когда белый дворец остался позади и лес закрыл за ними свои зеленые ворота, Михаил понял, что Франко не полагалось этого делать. Возможно, законы стаи не позволяли вскрывать могилы после того, как хоронили детей; возможно, отцам запрещалось видеть мертвых детей. Он не был уверен, но знал, что Франко пользуется им, чтобы делать что-то такое, чего Виктору бы не понравилось. Он попытался идти помедленнее, но Франко стал тянуть его, вывихивая руку.
Успевать за Франко было тяжело; у этого человека был такой шаг, что у Михаила в легких скоро закололо.
— Ты дохлый, как цыпленок, — ворчал на него Франко. — Иди скорее, ну же.
Михаил споткнулся о корень и упал на колени. Франко дернул его за собой, и они продолжили идти. На болезненном кареглазом лице Франко светилась жестокость; даже сквозь человеческую маску проглядывала волчья морда. Может быть, раскапывание могил — это к несчастью, думал Михаил. Потому-то сад и был так далеко от белого дворца. Но человеческая натура Франко отвергла все ограничения; как любой отец-человек, он сгорал от нетерпения увидеть результаты своего семени.
— Идем, идем! — говорил он Михаилу, оба они спешили через лес.
Еще несколько минут — и они вырвались на прогалину, где были прямоугольники из камней. Франко резко остановился. Михаил наскочил на него, но это столкновение на Франко никак не отразилось. Он только бессильно раскрыл рот.
— Боже праведный, — прошептал Франко.
Михаил тоже увидел это: могилы в саду были разворочены, повсюду были раскиданы кости. Черепа, маленькие и большие, некоторые человеческие, некоторые звериные, а некоторые смесь того и другого, лежали, расколотые, перед Михаилом. Франко прошел дальше в сад, ладони у него скрючились по бокам, как когти. Почти все могилы были раскопаны, их содержимое вырыто, разломано на кусочки и безобразно раскидано вокруг. Михаил уставился на лежавший ухмыляющийся череп, с острыми клыками и клочком серой шерсти. Неподалеку валялись кость предплечья, а дальше кости кисти руки. Маленький изогнутый позвоночник приковал взгляд Михаила, потом детский череп, раздавленный с неистовством. Франко шел дальше, влекомый к тому месту, где были захоронены свежие трупы. Он переступал через старые кости и наступил на череп, нижняя челюсть которого была отломана, словно кусок перегнившего дерева. Он остановился, шатаясь, и уставился на выскобленные ямы, куда два дня назад были положены новорожденные. На земле лежала разодранная тряпка. Франко поднял ее, и что-то изорванное и красное, кишевшее мухами, упало на листья.
Ребенок бы разорван пополам, Франко видел следы огромных клыков. Верхняя половина, голова и мозг, исчезла. Мухи вились вокруг лица Франко, а с ними медянистый аромат крови и гниения. Он посмотрел направо, на другое красное пятно на земле. Маленькая ножка, покрытая блестящей бурой шерсткой. Он издал слабый ужасный стон, и старые кости хрустнули под его ногой, когда он отшатнулся от розовых останков. — Берсеркер, — услышал Михаил его шепот.
На верхушках деревьев пели птицы, счастливые и беззаботные. Вокруг повсюду были разрытые могилы и части скелетов, детей и взрослых, человеческих и волчьих. Франко повернулся к Михаилу, и мальчик увидел его лицо — кожа обтянула кости, глаза остекленевшие и выпученные. Резко запахло гнилью.
— Берсеркер, — повторил Франко, голос у него был слабый и дрожащий. Он огляделся вокруг, ноздри у него раздулись, и на лице заблестел пот.
— Где ты? — закричал Франко, и пение птиц сразу же оборвалось. — Где ты, подлец? — Он шагнул в одну сторону, потом в другую, ноги его, казалось, хотели растащить его на две половины. — Ну, выходи! — завопил он, зубы его оскалились, грудь вздымалась. — Я сражусь с тобой! — Он схватил волчий череп и запустил им в ствол дерева, ударившись о который, тот разлетелся с звуком пистолетного выстрела. — Боже, низвергни его в ад. Выходи же!
Мухи налетели на лицо Михаила и закружили прочь, вспугнутые яростью Франко. Тот вскипел, на его впалых щеках показались розовые пятна, тело напряглось, как туго скрученная опасная пружина. Он вопил:
— Выходи же, давай сразимся! — и от его голоса птицы слетели со своих веток.
На вызов Франко никто не отозвался. Скалящиеся черепа лежали как немые свидетели бойни, а красную мякоть малышей покрывали тучи мух. Прежде чем Михаил успел шевельнуться для защиты, Франко накинулся на него. Он оторвал его от земли и швырнул спиной о дерево так сильно, что из легких Михаила с резким звуком «хук» вырвался воздух.
— Ты — ничтожество! — свирепел Франко. — Ты меня слышишь? — Он затряс Михаила. — Ты — ничтожество!
В глазах Михаила стояли слезы боли, но он не дал им пролиться. Франко испытывал необходимость что-нибудь уничтожить, также как берсеркер уничтожил тела его детей. Он еще раз швырнул Михаила о дерево, теперь сильнее.
— Ты нам не нужен! — орал он. — Ты — кусочек слабовольного гов… Это произошло стремительно. Михаил не понял, когда это произошло, потому это было как взрыв. Внутри его будто бы открылся огненный колодец и опалил его изнутри; в долю секунды его ослепила боль, а затем правая рука Михаила — волчья лапа, покрытая гладкой черной шерстью, которая обвила ее до локтя — взметнулась и цапнула Франко за щеку. Голова Франко резко отдернулась назад, там, где прошлись ногти, остались кровавые полосы. Франко остолбенел, и в глазах у него промелькнул страх. Он выпустил Михаила и отскочил от него, на его лице набухали кровью красные полосы. Михаил выпрямился на ногах, сердце его стучало; он был столь же изумлен, как и Франко, и уставился на свои волчьи когти: под их белыми кончиками была ярко-красная кровь и кусочки кожи Франко. Черная шерсть поползла дальше, за локоть, и он ощутил ломоту в костях, когда они стали меняться в форме. Раздался гулкий звук «оп», когда изменился локтевой сустав, ладонь укоротилась, кости утолщились под склизской плотью с черной шерстью. Шерсть распространилась на плечо и отливала иссиня-черным там, где ее коснулось солнце. Михаил почувствовал дергающую боль в челюстях и на лбу, как будто стальные тиски стали сжимать его череп. Из глаз брызнули слезы и потекли по щекам. Теперь изменялась его левая рука, пальцы втягивались и укорачивались, обрастая шерстью и выставляя молодые белые коготки. Что-то происходило с его зубами, а в деснах было такое ощущение, будто их резали. Во рту ощущался вкус крови. Перепуганный Михаил беспомощно смотрел на Франко; Франко лишь пялил на него остекленевшие глаза, кровь капала с его подбородка. Она напомнила Михаилу своим запахом красное вино, которое, вспомнилось ему, пили его отец и мать из бокалов в какой-то другой жизни. Мышцы у него сводило, они дрожали, утолщаясь на плечах и спине. Черная шерсть неудержимо пробивалась у него в паху, под грязной одежонкой.
— Нет, — услышал Михаил собственный стон, хрип испуганного животного. — Пожалуйста… Нет! — Он этого не хотел. Он не в силах вынести это, пока не в силах вынести; он упал на колени в листья, потому что гнущиеся кости и растягивающиеся мышцы были нестерпимо давящим бременем.
Мгновение спустя черная шерсть, охватившая его плечо, стала убираться назад, спустилась вниз по руке, пальцы лапы удлинились и снова стали обычными человеческими пальцами. Кости вытянулись, а мышцы снова стали тонкими, мальчишескими. Челюсть и лицевые кости при перестройке издавали легкие потрескивающие звуки. Он ощутил, как зубы вошли назад в свои гнезда, и это вероятно было самой худшей болью. Менее чем через сорок секунд после того, как превращение началось, оно полностью завершилось в обратном направлении; Михаил моргал сквозь слезы, которые жгли его глаза, и смотрел на свои человечьи безволосые руки. Из-под ногтей сочилась кровь. Непривычная напряженность новых мышц пропала. Он языком пощупал человеческие зубы и ощутил вкус крови.
Совершилось.
— Ты, говнюк, — сказал Франко, но большая часть его злобы уже испарилась. Из него будто выпустили пар. — Не мог такое сделать, да? — Он приложил руку к своей процарапанной щеке и посмотрел на испачканную красным ладонь. — Мне надо бы убить тебя, — сказал он. — Ты поднял на меня руку. Мне надо бы разорвать тебя на куски, ты, говнюк.
Михаил попытался встать. Ноги у него ослабли и не подчинялись.
— Но ты даже не стоишь того, чтобы тебя убивать, — решил Франко. — Ты еще слишком человек. Мне надо бы оставить тебя тут, ведь ты никогда не найдешь дорогу назад, верно? — Он стер кровь с кровоточащих царапин и опять посмотрел на ладонь. — Говно! — сказал он со злобой.
— За что…
Вы так меня ненавидите? — удалось спросить Михаилу. — Я ничего такого вам не сделал.
Какое-то время Франко не отвечал, и Михаил решил, что он и не собирается. Потом Франко заговорил, голос его был кислым.
— Виктор считает, что ты какой-то особенный. — Он пробурчал слово «особенный» так, будто оно было ему ненавистно. — Он говорит, что никогда не видел, чтобы кто-нибудь так боролся за жизнь, как ты. О, у него на тебя большие виды. — Он горестно фыркнул. — Послушай меня: ты — жалкий щенок, но должен признать, что тебе повезло. Виктор прежде ни для кого не охотился. Он делает теперь это для тебя, потому что, как он говорит, ты еще не готов к превращению. Послушай, ты или станешь одним из стаи, как все, или мы тебя сожрем. И тогда именно я размозжу твой череп и высосу твои мозги. Как тебе это нравится?
— Я…
Думаю… — Михаил опять попытался встать. Пот заливал ему лицо. Он поднялся только усилием воли, совершая насилие над измученными мышцами. Ноги его чуть было опять не подкосились, но он все-таки стоял, тяжело дыша, и смотрел в лицо Франко. — Я думаю…
Однажды…
Мне придется убить вас! — сказал он.
Франко воззрился на него. Молчание затягивалось; вороны вдалеке перекликались друг с другом. И тут Франко засмеялся — на самом деле, скорее даже зарычал — и часто заморгал от смеха, прижимая пальцы к разодранной щеке.
— Ты? Убить меня? — он снова засмеялся, снова заморгал. Глаза у него были ледяными и грозили жестокостью. — Я думаю, сегодня стоит оставить тебя в живых, — сказал он, будто бы из милосердия. Михаил догадался, что на самом деле причина заключается в страхе, который Франко испытывал перед Виктором. — Как я уже сказал, тебе повезло.
Он огляделся, глаза его сузились, чувства были настороже. Признаков берсеркера не было, если не считать развороченных могил и переломанных костей; вскопанная земля и кучи листьев не сохранили никаких следов, не было и клочьев шерсти, зацепившихся за колючки в траве; берсеркер к тому же покатался в гниющей плоти, чтобы отбить свой запах. Святотатство против стаи было совершено вероятно часов шесть-семь назад, подумал Франко. Берсеркер уже давно исчез. Франко сделал несколько шагов, нагнулся и согнал мух, подобрал маленькую истерзанную руку, кисть еще держалась на ней, и поднялся в полный рост. Он нежно трогал пальчики, распрямил их, как лепестки странного цветка.