Маккаммон Роберт. Час волка

   Убился? — подумал Майкл. Или просто приходит в себя? Ответ пришел через несколько секунд: шум неистово царапающих костей. Блонди пыталась атаковать дверь.
   Майкл встал и оглядел убранство своей тюрьмы. Здесь была раковина, овальное зеркало, унитаз и узкий шкафчик. Ни окошка, ни другой двери. Он осмотрел шкафчик, но ничего путного в нем не нашел. Блонди все еще рвалась сюда, расцарапывая с противоположной стороны дверь ванной. Чтобы выбраться из номеров Сэндлера, ему нужно выйти из этой комнаты и миновать сокола. В любой момент Сэндлер может вернуться; времени ждать, пока сокол устанет, не было, а шанс, что он потеряет к нему интерес, был невелик. Майкл знал, что тот чувствует в нем волка и это приводит его в бешенство. Сэндлер явно не доверял системе охраны номеров «Рейхкронена»; тонкий провод, набрасываемый им на дверную ручку перед уходом на ночь, был весьма неприятным сюрпризом для любопытствующих. Охотник однажды — охотник всегда.
   Майкл проклинал себя за недостаточную бдительность. Но в его сознании все еще стояли те страшные снимки. Однако то, что он узнал сегодняшней ночью, будет бессмысленно, если он не выберется отсюда. Блонди опять атаковала дверь, ее ярость росла. Он взглянул на свое отражение в зеркале и увидел разодранный по шву пиджак. Кусок сорочки тоже был выдран, но кожа нигде не была задета. Майкл взялся обеими руками за зеркало и вытащил его из крепления. Потом он повернул его так, что зеркало смотрело от него. Он поднял зеркало на уровень лица, как щит, и пошел к двери. Когти Блонди к этому времени, должно быть, продрали ее уже на дюйм. Майкл, держа одной рукой зеркало, глубоко вдохнул и другой рукой повернул ручку и распахнул дверь настежь. Сокол закричал и отскочил. Он увидел в зеркале свое собственное отражение. Майкл, защищая зеркалом лицо, осторожно продвигался спиной в сторону балконных дверей. Он не мог пойти на риск столкнуться с Сэндлером в коридоре; он должен вернуться в номера Чесны тем же путем, каким выходил. Наверняка Бутц со своей драгоценной сейчас уже перестали терять время попусту и ушли с балкона. Майкл услышал шипенье мощных крыльев Блонди, летевшей к нему. Сокол на лету замер рядом со своим зеркальным отражением и бешено ударил когтями в стекло. Силой удара зеркало чуть не выбило из его рук, и он сильнее сжал края зеркала своими пальцами. Блонди взлетела еще раз и еще раз ударила, не по пальцам Майкла, а в яростном стремлении убить сокола, осмелившегося вторгнуться на ее территорию. Когти снова проскрежетали по стеклу. Блонди издала высокий клекот, пролетела круг по комнате и еще раз атаковала зеркало, Майкл тем временем спиной продвигался к балкону. На этот раз Блонди нанесла по зеркалу косой удар с силой, от которой Майкл пошатнулся. Нога его зацепилась за ножку низенького кофейного столика, он потерял равновесие и упал. Зеркало выскользнуло и со звуком пистолетного выстрела вдребезги разбилось о камни.
   Блонди взлетела под потолок, делая крутые повороты вокруг хрустальной люстры. Майкл встал на колени; двери балкона были в двенадцати футах. И тут Блонди завершила последний круг и ринулась на него, расправив когти, чтобы вырвать незащищенные глаза.
   Времени для размышлений не было. Сокол падал неуловимым для глаза мазком смертоносного золота.
   Он настиг его, распахнув крылья. Когти протянулись вниз, и загнутый клюв уже собрался было вонзиться в нежные мерцавшие шары глаз. Правая рука Майкла вскинулась вверх, он услышал, как шов под мышкой лопнул. В следующий миг там, где был сокол, золотом взорвались перья. Он почувствовал, как когти Блонди вонзились в его предплечье, разрывая до тела пиджак и рубашку, и тут окровавленная изувеченная птица кувырком летела прочь, как порванный листок, и ударилась и стену, разбрасывая перья. Блонди осела на пол, пачкая его кровью. Окровавленная масса, бывшая ловчей птицей, дернулась несколько раз и замерла.
   Майкл поглядел на кисть своей руки. Поверх мощной волчьей когтистой лапы дыбилась шерсть, а под кривыми когтями было мокро от крови и внутренностей Блонди. Мышцы предплечья бугрились под рукавом, растягивая швы. Шерсть дошла почти до плеча, и он чувствовал, как начало ломить кости, менявшие форму.
   Нет, — подумал он. — Только не здесь.
   Он твердо стоял на человечьих ногах. Ему потребовался момент полного сосредоточения, чтобы остановить превращение, пока оно еще не возобладало над ним, потому что запах крови и ярость разжигали его кровь. Кривые когти убрались, причинив небольшую колющую боль. Шерсть сошла, и кожа от этого у него зачесалась. И тут все закончилось, и он опять стал человеком, за исключением острого звериного привкуса во рту.
   Он поспешил на балкон. Бутц с девушкой уже скрылись в номерах Блока. Майкл пожалел, что теперь уже нельзя скрыть его следы, сделанного не воротишь; он перелез через ограждение балкона, встал на выступ и дошел до юго-восточного угла, где спустился на этаж ниже по резным каменным лицам химер и геометрическим фигурам. Еще минут через восемь-девять он ступил на балкон номеров Чесны и вошел внутрь, закрыв за собой балконные двери.
   Только теперь он почувствовал, что можно перевести дыхание. Но где же Чесна? Все еще на сборище Бримстонского клуба, конечно. Возможно, ему тоже следовало еще разок появиться, но только не в разодранном соколом смокинге. Он прошел в ванную и вычистил все следы крови из-под ногтей на правой руке, потом переоделся в свежую белую сорочку и надел темно-серый костюм с лацканами из черного бархата. Он снова надел прежний белый галстук-бабочку, поскольку на нем кровавых пятен не оказалось. Туфли у него поцарапались, но ничего, сойдет. Он быстро огляделся в зеркале, чтобы убедиться, что не пропустил нигде красного пятнышка или золотистого перышка, а затем покинул номера и спустился на лифте в фойе.
   Собрание членов Бримстонского клуба явно уже закончилось, потому что фойе кишело нацистскими офицерами и их подругами. Из хорошо промытых пивом глоток вырывался хохот. Майкл поискал в толпе Чесну и почувствовал, как чья-то рука легла ему на плечо.
   Он обернулся и оказался лицом к лицу с Гарри Сэндлером.
   — Я разыскивал вас. Повсюду, — сказал Сэндлер. Глаза у него были красные, рот влажный и слегка раскрытый. — Куда вы уходили? — Пиво довершило то, что начало вино.
   — Погулять, — ответил Майкл. — Я почувствовал себя не совсем хорошо. Вы не видели Чесну?
   — Да, она тоже искала вас. Просила меня помочь. Хорошее было представление, правда?
   — Так где же Чесна? — повторил Майкл и высвободился из-под руки Сэндлера.
   — Последний раз я видел ее во дворе. Там. — Он кивнул в сторону выхода. — Она думала, что вы решили уехать назад домой и пособирать немного тюльпаны. Пойдемте, я приведу вас к ней. — Сэндлер жестом показал ему следовать за ними, и охотник на крупную дичь пошел, пошатываясь и качаясь, через фойе.
   Майкл заколебался. Сэндлер остановился. — Пойдемте же, барон. Она ищет своего любимого мальчика.
   Он пошел за Сэндлером сквозь толпу к выходу из «Рейхкронена». Как выйти из ситуации с распотрошенным соколом, он не знал. Но Чесна — умная, очаровательная женщина; она что-нибудь придумает. Он был рад тому, что Мышонок не видел того ужасного «представления», потому что от него у маленького человечка могли бы разрушиться последние иллюзии. Одно было Майклу совершенно ясно: им нужно найти то, над чем работал Густав Гильдебранд. И если возможно, им нужно попасть на Скарпу. Но Норвегия так далеко от Берлина, и в Берлине еще так много опасностей. Майкл спустился за Сэндлером по ступенькам, на которых охотник чуть не потерял равновесие и не свернул себе шею, что очень способствовало бы выполнению той задачи, которую Майкл собрался очень скоро выполнить. Они перешли через двор, где на камнях скопились дождевые лужи.
   — Где она? — спросил Майкл, шагая за Сэндлером.
   — Туда. — Он показал в сторону темной полосы реки. — Там сад. Может, вы мне расскажете, что за цветы в нем. Хорошо?
   Майкл уловил что-то в голосе этого человека. Жесткость сквозь пьяное бормотание. Его шаги замедлились. Ему пришло в голову, что Сэндлер сейчас пошел быстрее, не пошатываясь на неровных каменных плитах. Сэндлер был не так пьян, как притворялся. Так что все это значит?..
   Сэндлер сказал:
   — А вот и он, — спокойным, трезвым голосом. Из-за обломков обвалившейся каменной стены выступил человек. На нем был длинный серый плащ, на руках черные перчатки.
   Позади Майкла послышались звуки: подошвы сапог, скребущие по камню. Майкл повернулся и увидел еще одного человека в сером плаще, почти сразу за собой. Человек сделал два длинных шага, и рука, уже занесенная, обрушилась на него. Кастет, зажатый в руке, ударил Майкла сбоку по голове и сбил его на колени.
   — Быстрее, — торопил Сэндлер. — Берите его, черт возьми.
   Подкатил черный автомобиль. Майкл, оглушенный болью, услышал, как открылась дверца. Нет, не дверца. Что-то более тяжелое. Крышка багажника? Его подняли, и его стоптанные туфли проволочились по камню. Его тело обмякло; все произошло так быстро, что мозг у него не мог прийти в себя. Двое мужчин подтащили его к багажнику автомобиля. — Живее, — прошипел Сэндлер.
   Майкла подняли, и он понял, что они собираются сложить его как багаж и бросить в резко пахнувший багажник.
   О, нет, — решил он. Этого он не даст им сделать, только не это.
   Он напряг мышцы и ударил назад правым локтем, попал во что-то костистое и услышал, как какой-то человек выругался. Его сильно ударили кулаком по почкам, рука обхватила его сзади за горло. Майкл забился, пытаясь ослабить хватку. Если бы только я мог встать на землю, думал он, теряя силы, я бы…
   Он услышал в воздухе свист и понял, что опять на него летит кастет. Его ударило в затылок, отчего посреди белого призрачного пейзажа в голове запрыгали черные искры.
   Резная вонь. Звук крышки гроба, захлопнувшейся над ним. Нет. Крышки багажника. Моя голова…
   О, моя голова…
   Он услышал шум хорошо отлаженного мотора. Автомобиль двинулся. Майкл попытался подняться, и, когда он все же сделал это, сталь — ной кулак боли сомкнулся над ним и подмял под себя.

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ
ПОСЛЕДНИЙ ЦВЕТ ЮНОСТИ

Глава 1

   Одним летним утром четырнадцатого года жизни Михаила, когда солнце согрело землю и лес расцветился зеленью, словно юношеские мечты, по нему бежал черный волк.
   Он теперь уже научился быть ловким, учителями его были Виктор и Никита. Нужно крутануть тело задними лапами, тормознуть и развернуться передом. Всегда помни, что именно у тебя под лапами: мягкая земля, грязь, камни, песок. Все это требует разного касания, разного усилия мышц тела. Иногда мускулы должны быть как натянутые струны, иногда вялы как старая резина.
   — Но, — и это очень важно, — сказал Виктор, — постоянно надо четко сознавать, где ты и что делаешь.
   Это выражение Виктор употреблял много раз, вбивая в пытливый мозг Михаила, как согнутый гвоздь. Сознавай, где ты и что делаешь. Ощущай собственное тело, ровный шум в легких, толчки крови, действия мышц и сухожилий и ритм движения четырех лап. Ощущай солнце в небе и помни, куда бежишь. Помни, что тебя окружает и как попасть обратно домой. Следи не только за тем, что перед тобой, но и за тем, что справа, слева, сзади, вверху и внизу. Обращай внимание на следы мелкой дичи и звуки животных, убегающих от твоего запаха. Всегда сознавай все это и еще многое другое. Михаил никогда не думал, что быть волком — такая тяжелая работа.
   Но постепенно это становилось его второй натурой. Боли при изменениях облика уменьшились, хотя Виктор сказал ему, что полностью они никогда не исчезнут. Боль, как понял Михаил, это доказательство жизни. И к тому же боли от превращения были ничтожной ценой за то восторженное состояние, которое Михаил испытывал каждый раз, когда его тело скакало по лесу на четырех лапах, а мускулы ходили волнами под покрытой шерстью кожей, и ощущение силы, превосходившее все известное ему ранее. Он был еще маленьким волчонком, но Виктор говорил, что он вырастет. Ты — способный ученик, говорил Виктор. У тебя ясная голова на плечах. В те сухие августовские дни Михаил большую часть времени проводил в волчьем облике, чувствуя себя в облике мальчика слабым и беззащитным, как личинка бабочки.
   Спал он очень мало; каждый день и каждая ночь приносили новые открытия, новые события, увиденные глазами, которые ничего не упускали. Предметы, обычные для человеческого глаза, становились откровением для видения волка: дождь был потоком мерцавших красок, следы мелких животных в высокой траве были очерчены слабым голубым свечением от тепла тел, сам ветер казался загадочным живым существом, разносившим информацию о жизни и смерти других по всему лесу.
   И луна. Ох уж эта луна!
   Волчий глаз видел ее совсем по-другому. Бесконечно привлекательная серебристая дыра в ночи, иногда окаймленная ярко голубым, иногда багрово, иногда оттенком, не поддающимся описанию. Лунный свет падал серебряными стрелами, освещая лес как собор. Это было самое красивое сияние, какое когда-либо видел Михаил, и в этой благоговейной красоте волки — даже трехногий Франко — собирались на высоких скалах и пели. Песни были гимнами, в которых печаль смешивалась с радостью. Мы живем, говорилось в них, и хотим жить в веках. Но жизнь преходяща, как преходящ свет луны на небесах, и глаза волков и людей обязательно потускнеют и закроются.
   Но мы все же поем, поем, пока есть еще такой свет, как свет луны!
   Михаил бежал уже просто ради захватывающего удовольствия бегать. Иногда, когда он возвращался в человечье обличье после многих часов, проведенных на лапах, ему бывало трудно удерживать равновесие на двух ногах. Они были слабыми белыми подпорками и их нельзя было заставить бежать так же быстро. Скорость — вот что влекло Михаила; способность двигаться рывками правых и левых лап, действуя хвостом как рулем, удерживая равновесие на поворотах. Виктор стал жаловаться, что он слишком восторгается возможностями своего тела и пренебрегает занятиями. Не только изменение обличья было чудом природы, говорил Виктор; им был еще и мозг в черепе волка, который мог следовать за запахом подраненого оленя по ветру — и в то же самое время декламировать Шекспира.
   Михаил проскочил сквозь кусты и нашел прудик в углублении, окаймленном камнями. Прохладный ветерок от воды в такой жаркий пыльный день был полон притягательности. Некоторые вещи человечий мальчик мог делать лучше, чем волк, и одной из них было плавание. Он покатился по мягкой траве просто ради доставляемого этим удовольствия, потом, запыхавшись, лег на бок и отдался превращению. Как оно точно происходило, для него все еще оставалось загадкой: оно начиналось с представления себя мальчиком, точно также, как он воображал себя волком, когда желал превратиться в другом направлении. Чем более всеобъемлюще и детально он представлял себе свое облик, тем быстрее и легче происходило превращение. Это было вопросом сосредоточенности, тренировки мозга. Конечно, трудности были, иногда отказывались подчиняться то рука, то нога, а однажды голова у него заартачилась. Подобные вещи вызывали большое веселье других членов стаи, но весьма заметное недовольство самого Михаила. Однако с практикой он становился все более умелым. Как говорил ему Виктор, Рим не один день строился.
   Михаил прыгнул в воду, и она сомкнулась над его головой. Он выскочил, задохнувшись, а потом изогнулся белым телом и нырнул в глубину. Когда он коснулся каменистого дна, то вспомнил, как и где он впервые научился плавать: еще ребенком, под присмотром матери, в большом закрытом бассейне в Санкт-Петербурге. А был ли он там в действительности? Был ли он розовощеким застенчивым малышом, носившим рубашки с высокими воротничками и бравшим уроки игры на фортепиано? Сейчас это казалось таким далеким, незнакомым миром, и лица всех людей, живших в том мире, почти стерлись из его памяти. Реальной была только его теперешняя жизнь в лесу.
   Он в несколько гребков доплыл до берега и, когда замотал головой, стряхивая с волос воду, услышал женский смех.
   Изумленный, он оглянулся и увидел ее. Она сидела на камне, в солнечном свете ее длинные волосы отливали золотом. Олеся была такая же обнаженная, как и он, но ее тело было куда более интересным.
   — Ну-ка, гляньте-ка! — поддразнивая, сказала она. — Какого пескаря я тут обнаружила!
   Михаил запрыгнул в воду.
   — Что ты делаешь тут?
   — А что ты делаешь там?
   — Плаваю, — ответил он. — А что? Как это выглядит?
   — Глупо. Прохладно, но глупо.
   Она не умеет плавать, — подумал он. Не шла ли она за ним от белого дворца?
   — Плавать прохладно, — сказал он ей. — Особенно после бега.
   Он мог видеть, что Олеся только что бегала; тело у нее было влажным от слабо блестевшего пота.
   Олеся осторожно слезла с камня, наклонилась к воде и набрала пригоршню воды. Она подняла ее ко рту и по-звериному полакала из ладоней, потом вылила остаток на золотистый пушок между бедрами.
   — О, да, — сказала она и улыбнулась ему. — Она прохладная, верно?
   Михаилу стало заметно теплее. Он отплыл от нее, но прудик был невелик. Он стал плавать кругами, притворяясь, что даже не замечает, как она растянулась на камнях и подставила тело солнцу. И, конечно, его глазам. Он отвернул лицо. Что с ним происходит? В последнее время, всю весну, а теперь и летом, Олеся не выходила у него из головы. Ее светлые волосы и льдисто-голубые глаза в человечьем обличье и светлая шерсть и гордый хвост — в волчьем. Его притягивала к себе тайна между ее бедер. У него были сны…
   Нет, нет, они были неприличные.
   — Спина у тебя красивая, — сказала она ему. Голос ее был нежный, в нем была какая-то податливость. — Она выглядит такой сильной.
   Он стал плыть чуть быстрее. Может, для того, чтобы мышцы спины напружинились, а может, нет.
   — Когда ты выйдешь, — сказала Олеся. — Я обсушу тебя.
   Пенис Михаила уже догадался, как это могло быть сделано, и стал твердым как тот камень, на котором сидела Олеся. Он продолжал плавать, в то время как Олеся загорала и ждала.
   Он мог бы оставаться в пруду, пока ей не надоест и она не уйдет домой, подумал он. Она — животное: вот что сказала про нее Рената. Но, по мере того, как плавание Михаила становилось все медленнее, а сердце стучало все сильнее от неизвестной страсти, он понимал, что время его и Олеси все равно скоро наступит, пусть даже не сегодня. Она хотела его, и хотела того, чего хотел он. Это его смущало; это был урок, который Виктор ему преподать не мог. Олеся ждала, солнце жгло. От отблесков на воде у него кружилась голова. Он проплыл еще пару кругов, размышляя над этой ситуацией. Но важнейшая часть его тела уже приняла решение.
   Он вылез из воды, ощущая смесь желания и страха, глядя, как Олеся встала, груди ее напряглись, когда она увидела, что у него уже наизготовку. Она сошла с камня, а он стоял на траве и ждал.
   Она взяла его за руку, повела в тень и там они легли на мох. Она стала на колени. Олеся была красива, хотя вблизи Михаил увидел, что у глаз ее были морщинки и в углах рта тоже. Волчья жизнь была трудной, а Олеся давно уже не была девушкой. Но ее льдисто-голубые глаза обещали радости, которые ему и не снились, и она нагнулась над ним и прижалась губами к его губам. Ему предстояло многому поучиться в искусстве любви; начался первый урок.
   Олеся сдержала свое обещание обсушить его и стала выполнять это с помощью языка. Она начала с одного конца его тела и медленно ползла к другому, вылизывая насухо его кожу, медленно слизывая капельки с его нетерпеливо дрожавшего тела.
   Она дошла до торчащего в середине члена и тут проявила истинную сущность зверя: любовь к свежему мясу. Олеся поглотила его, а Михаил застонал и вцепился пальцами в ее волосы. Затем так же по-звериному она пустила в ход зубы, и пока она покусывала и облизывала его сверху донизу, у него в чреслах становилось все жарче. В голове гремело, яркие сполохи прыгали в мозгу, как летняя гроза. Горячий рот Олеси не отпускал его, пальцы ее нажимали у основания его яичек. Он почувствовал, как тело его выгибается, бессознательно, движением, не поддающимся контролю, и на короткий миг мышцы его напряглись, как будто готовые прорвать кожу. Молнии в его мозгу танцевали, ударяя по нервам и воспламеняя их. Он стонал, звериным стоном.
   Олеся выпустила его и смотрела, как семя фонтанчиком изверглось из его тела. Он дернулся второй раз и выпустил еще один белый выброс. Она улыбнулась, гордая свое властью над его юношеской плотью; потом, когда знамя Михаила стало клониться, она продолжила путешествие языка через живот, через грудь, затем, играя, делала круги по его телу. От ее движений кожа становилась гусиной.
   Михаил снова стал напрягаться и, когда мозг его прояснился после первоначального исступления, начал сознавать, что есть многое такое, чему следует поучиться, о чем монахам и не снилось.
   Их губы встретились и замерли. Олеся укусила его за язык и губы, затем взяла его ладони и положила их на свои груди, а потом раздвинула бедра и опустилась на него. Они соединились, он ощущал, как пульс его бился во влажном тепле. Бедра Олеси начали медленное ритмичное движение, которое постепенно увеличивало силу и интенсивность, глаза ее уставились в его глаза, а ее лицо и груди заблестели от пота. Михаил был учеником, схватывающим все на лету; он тоже стал раскачиваться, все глубже проникая в нее в ответ в такт ее движениям, и, когда их взаимопроникновение стало жестче и более нетерпеливым, Олеся запрокинула голову, ее золотистые волосы каскадом рассыпались по плечам, и вскрикнула от радости.
   Он почувствовал, как она вздрогнула; глаза у нее были закрыты, а губы издавали нежные стонущие звуки. Она подставляла свои груди под его поцелуи, бедра ее совершали мелкие круговые резкие движения, и тут Михаила опять охватила такая же неконтролируемая напряженность. В тот момент, когда его мышцы почти свело и кровь яростно забилась в нем, дар его сущности излился во влажную теплоту Олеси. Он расслабил мышцы, суставы его ломило от внутреннего жара. Начни даже сейчас небеса падать на его голову синими глыбами — он бы не шелохнулся. Все ощущения были ему незнакомы, он был словно бы в неведомом краю, но в одном он был уверен: все это ему нравилось, очень нравилось. И он хотел бы вернуться в нее, по возможности так скоро, как только удастся. Он опять был готов, быстрее, чем мог бы надеяться. Тело к телу, он и Олеся катались по мху из тени на солнцепек. Теперь она была под ним, ее ноги над его бедрами, и она смеялась над выражением его лица, когда он опять погрузился в нее. Эта глубина была лучше, чем глубина пруда: он не мог найти у Олеси дно. Солнце жгло их, от его жара кожа их была мокрой, и оно сплавило их вместе. Оно выжгло также последние следы стыдливости Михаила, и он стал отвечать на ее телодвижения уверенно и с силой. Ее бедра сжимали его бока, рот ее втягивал его язык, спина его выгибалась, когда он входил в ее глубины.
   И когда их тела опять устремились через напряжение к высвобождению, все произошло без предупреждения. Светлая шерсть заструилась по животу Олеси, по бедрам и рукам. Рот ее был раскрыт, глаза блуждали от удовольствия, и Михаил уловил ее звериный острый дух. Этот запах разбудил в нем волка, и черная шерсть пробилась на его спине, под ее вцепившимися пальцами. Олеся скорчилась и стала менять облик, ее зубы в улыбке удлинились в клыки, красивое лицо приобрело другую форму красоты. Михаил, все еще продолжая процесс совокупления, тоже дал себе волю; черная шерсть появилась на его плечах, руках, ягодицах и ногах. Их тела охватили корчи страсти и боли, и они перевернулись и согнулись так, что тело, становящееся черным волком, вскарабкалось на появляющуюся светлую волчицу сзади. И в миг, предшествовавший моменту окончания превращения, Михаил задергался, потому что семя его вышло в Олесю. Его обуяло радостное удовлетворение, и он запрокинул голову и завыл. Олеся присоединилась к его пению, их голоса слились в гармонии, сбились с единозвучия и снова соединились: еще одна форма любви. Михаил освободился от нее. Дух все еще желал, но его покрытые черной шерстью яички совсем опустели. Олеся стала кататься по траве, потом вспрыгнула и стала кружиться, гоняясь за своим хвостам. Михаил тоже попытался бегать, но ноги не устояли, и он лег на солнышке, свесив язык. Олеся прижималась к нему носом, перекатывалась через него и лизала его брюхо. Он наслаждался вниманием, веки его отяжелели, и он подумал, что более прекрасного дня, чем этот, у него не будет.
   Когда солнце стало западать, а небеса порозовели, Олеся учуяла по ветру запах зайца. Она и Михаил погнались за ним, обгоняя в лесу друг друга, соревнуясь, кто поймает зайца первым, и когда они по очереди перепрыгивали друг через друга, то были счастливы, как все любовники на свете.

Глава 2

   Это была золотая пора. Осень переходила в зиму, долгие любовные игры Михаила с Олесей привели к тому, что живот ее начал полнеть. Виктор старался отнимать у Михаила все больше времени; дни укорачивались, все покрывалось инеем; учеба продвигалась и теперь включала высшую математику, обществоведение, религию и философию. Но Михаил, на удивление равнодушный к себе, осознал, что его ум тянется к знаниям так же, как тело его тянется к Олесе. Открылась двойная дверь: одна к таинствам общения полов, другая к вопросам жизни. Михаил спокойно сидел, пока Виктор приучал его размышлять, и не только к размышлять, но и стараться вырабатывать свое собственное представление о вещах. Виктор регулярно поднимал вопрос, на который не было ответа: «Что есть ликантроп в глазах Божьих? Зверь проклятый или чуда порождение?»