Страница:
— Чувствую, что откуда-то пахнет мокрой псиной.
Он слабо улыбался, пока Габи не задышала глубоко и не уснула снова.
Прокричал петух. Ночь уходила, наступал день, на который он сделал ставку.
Глава 6
Глава 7
Он слабо улыбался, пока Габи не задышала глубоко и не уснула снова.
Прокричал петух. Ночь уходила, наступал день, на который он сделал ставку.
Глава 6
— Ты уверен, что ему можно доверять? — спросила Габи, когда они крутили педали велосипедов к югу по улице Пиренеев. Они наблюдали за Мышонком, маленьким человеком в заношенном плаще, ехавшим позади них на помятом велосипеде, направляясь к пересечению с улицей Де Менилмонтан, где он должен был свернуть к востоку, к шоссе Гамбетта.
— Нет, — ответил Майкл. — Но скоро мы это выясним.
Он потрогал «Люгер» у себя под плащом и свернул в переулок, а вслед за ним и Габи. Рассвет был только формальным; на солнце надвигались тучи свинцового цвета, по улицам гулял прохладный ветер. Майкл проверил время по своим часам с ядом: восемь двадцать девять. Адам должен появиться из дома, следуя ежедневному распорядку, через три минуты. Он должен пойти от Рю Тоба к шоссе Гамбетта, где должен повернуть к северо-востоку по пути к серому зданию, над которым развевались флаги нацистов на Рю де Бельвилль. К тому времени, когда Адам дойдет до перекрестка шоссе Гамбетта с Рю Сен-Фарж, Мышонок должен быть на своем месте.
Майкл разбудил Мышонка в пять тридцать, Камилла раздраженно накормила их всех завтраком, и Майкл описал ему Адама и муштровал его до тех пор, пока не убедился, насколько мог, что Мышонок сможет опознать Адама на улице. В такой ранний час улицы были еще сонными. Только несколько других велосипедистов и пешеходов двигались на работу. В кармане Мышонка была сложенная записка со словами: «В твоей ложе. В Опере. Третий акт, сегодня вечером».
Они въехали в переулок Рю де ла Шир, и Майкл едва не наскочил на двух идущих рядом немецких солдат. Габи успела вывернуть позади них, и один из солдат заорал и засвистел на нее. У нее были еще свежи сладкие воспоминания от ощущений прошлой ночи, и она беззаботно привстала с сиденья и пошлепала себя по заду, приглашая немцев поцеловать ее туда. Оба солдата захохотали и зачмокали от удовольствия. Она ехала за Майклом по улице, покрышки колес прыгали по булыжнику, а затем Майкл свернул в переулок, где прошлой ночью столкнулся с Мышонком. Габи в соответствии с их планом поехала по Рю де ла Шир дальше к югу.
Майкл остановил свой велосипед и подождал. Он смотрел в начало переулка, выходящего на Рю Тоба футах в тридцати пяти от него. Мимо прошел человек, темноволосый, сутулый, направлявшийся в другую сторону. Явно не Адам. Он посмотрел на часы: восемь тридцать одна. Мимо начала переулка, оживленно беседуя, прошли мужчина с женщиной. Любовники, подумал Майкл. У мужчины была темная борода. Не Адам. Проехала телега, цоканье лошадиных подков эхом отдавалось в переулке. Несколько велосипедистов неторопливо прокрутили педали. Молочный фургон, здоровый возница зазывал покупателей.
И тут мимо переулка в сторону шоссе Гамбетта прошел мужчина в длинном темно-коричневом плаще, держа руки в карманах. Силуэт мужчины выделялся четко, нос его был как клюв ястреба. Это не был Адам, но на нем была черная кожаная шляпа, на которой за ленточку было заткнуто перо, как у того сотрудника гестапо, на дороге, вспомнил Майкл. Мужчина внезапно остановился, прямо у входа в переулок. Майкл прижался спиной к стене, прячась за кучей ломаных ящиков. Мужчина огляделся, спиной к Майклу; в переулок он бросил беглый взгляд, который сказал Майклу, что он много раз это проделывал. Тогда мужчина снял шляпу и сбил с ее полей воображаемую пыль. Затем вернул шляпу на голову и продолжил идти в сторону шоссе Гамбетта. Сигнал, догадался Майкл. Наверно, кому-то дальше по улице.
Времени на размышления у него не оставалось. В следующее мгновение худощавый светловолосый мужчина в сером плаще, с черным чемоданчиком в руке и в очках в проволочной оправе, прошел мимо переулка. Сердце у Майкла возбужденно забилось. Адам проследовал вовремя.
Он ждал. Примерно через тридцать секунд после того, как прошел Адам, вход в переулок пересекли двое мужчин, один в восьми-девяти шагах впереди другого. На первом был коричневый костюм и мягкая шляпа с блестящим верхом, на втором бежевая куртка, парусиновые брюки и темный берет. Он нес газету, и Майкл понял, что в ней пистолет. Он переждал еще несколько секунд, потом глубоко вдохнул и поехал по переулку на Рю Тоба. Он свернул направо, двигаясь в сторону шоссе Гамбетта, и увидел всю картину целиком: человек в кожаной шляпе, быстрым шагом идущий далеко впереди по левой стороне улицы, Адам на правой стороне, а за ним через промежуток человек в костюме и читатель газеты. Красивый и эффектный скромный парад, подумал Майкл. Наверно, бы — ли и другие люди гестапо, ожидающие впереди на шоссе Гамбетта. Они выполняли этот ритуал по меньшей мере дважды в день, с тех пор, как навели на Адама мушку, и возможно, что однообразие ритуала притупляло их реакцию. Возможно. Майклу не следовало на это полагаться. Он поехал за читателем газеты, держа ровную скорость. Еще один велосипедист круто обошел его, сердито позвякав звоночком. Майкл крутил педали за человеком в костюме. Габи сейчас должна была быть в сотне ярдов позади Майкла, занимая тыловую позицию на случай, если дело примет плохой оборот. Адам приближался к перекрестку Рю Тоба и шоссе Гамбетта; он посмотрел влево и вправо, пропустил фырчащий грузовик, потом перешел через улицу и пошел на северо-восток. Майкл следовал за ним, и тут он увидел, как человек в кожаной шляпе вошел в подъезд, а другой сотрудник гестапо в сером костюме и двуцветных ботинках вышел из того же подъезда. Этот новый человек пошел вперед, глаза его медленно рыскали впереди по улице. Вдалеке по ходу, на перекрестке Рю де Бельвилль и шоссе Гамбетта, хлопали на ветру нацистские флаги.
Майкл слегка прибавил скорость и догнал Адама. Впереди показалась фигура на старом потрепанном велосипеде, переднее колесо которого виляло из стороны в сторону. Майкл обогнал этот велосипед и, минуя Мышонка, коротко кивнул. Он увидел глаза Мышонка, блестящие и влажные от страха, но времени сворачивать план не было: теперь — или никогда. Майкл проехал мимо Мышонка и оставил все на него.
Заметив кивок, Мышонок ощутил, как живот у него от страха свело. Он сейчас не понимал, зачем согласился на все это. Нет, не так: он отчетливо сознавал, почему согласился. Он хотел попасть домой, и если другого способа добиться этого не было…
Он увидел, как человек в двуцветных ботинках остро посмотрел на него, потом отвел взгляд. Где-то в двадцати футах позади двуцветного был тот светловолосый мужчина в круглых очках, описание которого крепко сидело у него в голове. Он увидел приближавшуюся темноволосую женщину, которая медленно крутила педали велосипеда. Этой ночью она сладостно стонала так, что и у мертвых бы встали… Боже, как ему не хватает жены! Блондин в сером плаще и с черным чемоданчиком приближался к пересечению с улицей Сен-Фарж. Мышонок слегка прибавил ходу, пытаясь подоспеть к нужному месту. Сердце у него колотилось, а от порыва ветра он чуть не потерял равновесие. Блондин остановился у бордюра, стал переходить улицу Сен-Фраж. Боже помоги! — подумал Мышонок, его лицо от страха перекосилось. Мимо проехало велотакси — помеха для его задачи. Переднее колесо у него безбожно восьмерило, и Мышонок подумал с ужасом о том моменте, когда у колеса поломаются спицы, но тут блондин собрался ступить на противоположный бордюр, и именно в этот момент Мышонок стиснул зубы и крутанул вправо. Его выбило из седла, колесо ушло из-под него, ударившись о бордюр. Падая, он плечом задел блондина по руке. Но при этом он простер обе руки, пытаясь, по видимости, за что-то ухватиться. Правая его рука углубилась в складки плаща, он ощутил заплатанную шерстяную изнанку и рамку кармана. Пальцы его разжались. Затем велосипед и его тело грохнулись о бордюр, от удара он едва удержал дыхание. Правая его рука, ладонь вся потная, была пуста.
Блондин прошел три шага. Он повернулся, глянул на свалившуюся ободранную фигуру и остановился.
— С вами все в порядке? — спросил он по-французски, и Мышонок глупо ухмыльнулся и закивал головой.
Но когда блондин опять повернулся уходить, Мышонок увидел, как порыв ветра взметнул полы его плаща — и из них выпал маленький листок бумаги и полетел вниз.
Мышонок от ужаса раскрыл рот. Бумажка крутилась в воздухе, как предательская бабочка, и Мышонок потянулся за ней, но она увернулась, пролетела мимо. Она опустилась на тротуар и проскользнула по нему несколько дюймов. Мышонок опять потянулся к ней, шея у него вспотела. Темно-коричневый начищенный ботинок наступил на его пальцы, костяшки хрустнули.
Мышонок глянул вверх, все еще глупо ухмыляясь. Человек, стоявший над ним, был одет в коричневый костюм и мягкую шляпу с блестящим верхом. Он тоже ухмыльнулся, только при этом лицо у него оставалось мрачным, а глаза холодными — его тонкогубый рот был не создан для улыбок. Человек подобрал с тротуара листок бумаги и развернул его. Менее чем в тридцати футах от этого места Габи снизила ход до минимума, она еле ползла, рука ее полезла под свитер за «Люгером». Человек в коричневом костюме посмотрел на то, что было написано на листке бумаги. Габи начала вытаскивать из-за пояса «Люгер», видя, что второй гестаповец направился к своему напарнику и взял газету в обе руки.
— Дайте мне сколько-нибудь денег, сударь, — сказал Мышонок, как можно чище по-французски. Голос у него дрогнул.
— Ты, грязная скотина. — Человек в коричневом смял в кулаке бумажку. — Сейчас вмажу тебе по… Смотри, когда ездишь на таком ломе. Он швырнул бумажку в кювет, отрицательно покачал головой своему напарнику, и оба они зашагали за блондином. Мышонок почувствовал тошноту. Габи была изумлена, она убрала руку с «Люгера» и повернула велосипед к улице Сен-Фарж.
Мышонок левой рукой подобрал смятую бумажку из кювета и раскрыл ее, пальцы у него дрожали. Он моргнул и прочитал то, что в ней было написано по-французски:
«Голубая рубашка, средняя пуговица оторвана. Белые рубашки, недокрахмалены. Цветные рубашки не накрахмалены. Не получен запасной воротничок».
Это была записка из прачечной. До Мышонка дошло, что она, должно быть, лежала во внутреннем кармане плаща блондина, была зацеплена и вылезла наружу, когда пальцы Мышонка положили записку.
Он засмеялся, смех был придушенным. Гибкость в правой руке подсказала, что пальцы не были сломаны, хотя два ногтя на ней уже почернели.
Я сделал это! — подумал Мышонок, и почувствовал, как слезы выступают на глазах. Благодарение Богу, я сделал это!
— Садитесь на велосипед. Скорее! — Майкл сделал круг и теперь остановился, расставив ноги и не слезая с седла, в нескольких футах от Мышонка. — Поехали, вставайте! — Он посмотрел вдаль шоссе Гамбетта, наблюдая, как Адам и гестаповские охранники приближались к улице де Бельвилль и зданию нацистов.
— Я сделал это! — возбужденно сказал Мышонок. — Я и в правду сделал…
— Садитесь на велосипед и езжайте за мной. Ну. — Майкл отъехал в сторону, направляясь к месту встречи, нацарапанной надписи, объявлявшей «Германия победоносна на всех фронтах». Мышонок вылез из кювета, сел на велосипед с восьмерившим колесом и поехал за ним. Его трясло, и, наверное, он был предателем и заслужил виселицу, но в его воображении расцветал образ дома, подобный весеннему цветку, и внезапно он действительно почувствовал себя одержавшим победу.
— Нет, — ответил Майкл. — Но скоро мы это выясним.
Он потрогал «Люгер» у себя под плащом и свернул в переулок, а вслед за ним и Габи. Рассвет был только формальным; на солнце надвигались тучи свинцового цвета, по улицам гулял прохладный ветер. Майкл проверил время по своим часам с ядом: восемь двадцать девять. Адам должен появиться из дома, следуя ежедневному распорядку, через три минуты. Он должен пойти от Рю Тоба к шоссе Гамбетта, где должен повернуть к северо-востоку по пути к серому зданию, над которым развевались флаги нацистов на Рю де Бельвилль. К тому времени, когда Адам дойдет до перекрестка шоссе Гамбетта с Рю Сен-Фарж, Мышонок должен быть на своем месте.
Майкл разбудил Мышонка в пять тридцать, Камилла раздраженно накормила их всех завтраком, и Майкл описал ему Адама и муштровал его до тех пор, пока не убедился, насколько мог, что Мышонок сможет опознать Адама на улице. В такой ранний час улицы были еще сонными. Только несколько других велосипедистов и пешеходов двигались на работу. В кармане Мышонка была сложенная записка со словами: «В твоей ложе. В Опере. Третий акт, сегодня вечером».
Они въехали в переулок Рю де ла Шир, и Майкл едва не наскочил на двух идущих рядом немецких солдат. Габи успела вывернуть позади них, и один из солдат заорал и засвистел на нее. У нее были еще свежи сладкие воспоминания от ощущений прошлой ночи, и она беззаботно привстала с сиденья и пошлепала себя по заду, приглашая немцев поцеловать ее туда. Оба солдата захохотали и зачмокали от удовольствия. Она ехала за Майклом по улице, покрышки колес прыгали по булыжнику, а затем Майкл свернул в переулок, где прошлой ночью столкнулся с Мышонком. Габи в соответствии с их планом поехала по Рю де ла Шир дальше к югу.
Майкл остановил свой велосипед и подождал. Он смотрел в начало переулка, выходящего на Рю Тоба футах в тридцати пяти от него. Мимо прошел человек, темноволосый, сутулый, направлявшийся в другую сторону. Явно не Адам. Он посмотрел на часы: восемь тридцать одна. Мимо начала переулка, оживленно беседуя, прошли мужчина с женщиной. Любовники, подумал Майкл. У мужчины была темная борода. Не Адам. Проехала телега, цоканье лошадиных подков эхом отдавалось в переулке. Несколько велосипедистов неторопливо прокрутили педали. Молочный фургон, здоровый возница зазывал покупателей.
И тут мимо переулка в сторону шоссе Гамбетта прошел мужчина в длинном темно-коричневом плаще, держа руки в карманах. Силуэт мужчины выделялся четко, нос его был как клюв ястреба. Это не был Адам, но на нем была черная кожаная шляпа, на которой за ленточку было заткнуто перо, как у того сотрудника гестапо, на дороге, вспомнил Майкл. Мужчина внезапно остановился, прямо у входа в переулок. Майкл прижался спиной к стене, прячась за кучей ломаных ящиков. Мужчина огляделся, спиной к Майклу; в переулок он бросил беглый взгляд, который сказал Майклу, что он много раз это проделывал. Тогда мужчина снял шляпу и сбил с ее полей воображаемую пыль. Затем вернул шляпу на голову и продолжил идти в сторону шоссе Гамбетта. Сигнал, догадался Майкл. Наверно, кому-то дальше по улице.
Времени на размышления у него не оставалось. В следующее мгновение худощавый светловолосый мужчина в сером плаще, с черным чемоданчиком в руке и в очках в проволочной оправе, прошел мимо переулка. Сердце у Майкла возбужденно забилось. Адам проследовал вовремя.
Он ждал. Примерно через тридцать секунд после того, как прошел Адам, вход в переулок пересекли двое мужчин, один в восьми-девяти шагах впереди другого. На первом был коричневый костюм и мягкая шляпа с блестящим верхом, на втором бежевая куртка, парусиновые брюки и темный берет. Он нес газету, и Майкл понял, что в ней пистолет. Он переждал еще несколько секунд, потом глубоко вдохнул и поехал по переулку на Рю Тоба. Он свернул направо, двигаясь в сторону шоссе Гамбетта, и увидел всю картину целиком: человек в кожаной шляпе, быстрым шагом идущий далеко впереди по левой стороне улицы, Адам на правой стороне, а за ним через промежуток человек в костюме и читатель газеты. Красивый и эффектный скромный парад, подумал Майкл. Наверно, бы — ли и другие люди гестапо, ожидающие впереди на шоссе Гамбетта. Они выполняли этот ритуал по меньшей мере дважды в день, с тех пор, как навели на Адама мушку, и возможно, что однообразие ритуала притупляло их реакцию. Возможно. Майклу не следовало на это полагаться. Он поехал за читателем газеты, держа ровную скорость. Еще один велосипедист круто обошел его, сердито позвякав звоночком. Майкл крутил педали за человеком в костюме. Габи сейчас должна была быть в сотне ярдов позади Майкла, занимая тыловую позицию на случай, если дело примет плохой оборот. Адам приближался к перекрестку Рю Тоба и шоссе Гамбетта; он посмотрел влево и вправо, пропустил фырчащий грузовик, потом перешел через улицу и пошел на северо-восток. Майкл следовал за ним, и тут он увидел, как человек в кожаной шляпе вошел в подъезд, а другой сотрудник гестапо в сером костюме и двуцветных ботинках вышел из того же подъезда. Этот новый человек пошел вперед, глаза его медленно рыскали впереди по улице. Вдалеке по ходу, на перекрестке Рю де Бельвилль и шоссе Гамбетта, хлопали на ветру нацистские флаги.
Майкл слегка прибавил скорость и догнал Адама. Впереди показалась фигура на старом потрепанном велосипеде, переднее колесо которого виляло из стороны в сторону. Майкл обогнал этот велосипед и, минуя Мышонка, коротко кивнул. Он увидел глаза Мышонка, блестящие и влажные от страха, но времени сворачивать план не было: теперь — или никогда. Майкл проехал мимо Мышонка и оставил все на него.
Заметив кивок, Мышонок ощутил, как живот у него от страха свело. Он сейчас не понимал, зачем согласился на все это. Нет, не так: он отчетливо сознавал, почему согласился. Он хотел попасть домой, и если другого способа добиться этого не было…
Он увидел, как человек в двуцветных ботинках остро посмотрел на него, потом отвел взгляд. Где-то в двадцати футах позади двуцветного был тот светловолосый мужчина в круглых очках, описание которого крепко сидело у него в голове. Он увидел приближавшуюся темноволосую женщину, которая медленно крутила педали велосипеда. Этой ночью она сладостно стонала так, что и у мертвых бы встали… Боже, как ему не хватает жены! Блондин в сером плаще и с черным чемоданчиком приближался к пересечению с улицей Сен-Фарж. Мышонок слегка прибавил ходу, пытаясь подоспеть к нужному месту. Сердце у него колотилось, а от порыва ветра он чуть не потерял равновесие. Блондин остановился у бордюра, стал переходить улицу Сен-Фраж. Боже помоги! — подумал Мышонок, его лицо от страха перекосилось. Мимо проехало велотакси — помеха для его задачи. Переднее колесо у него безбожно восьмерило, и Мышонок подумал с ужасом о том моменте, когда у колеса поломаются спицы, но тут блондин собрался ступить на противоположный бордюр, и именно в этот момент Мышонок стиснул зубы и крутанул вправо. Его выбило из седла, колесо ушло из-под него, ударившись о бордюр. Падая, он плечом задел блондина по руке. Но при этом он простер обе руки, пытаясь, по видимости, за что-то ухватиться. Правая его рука углубилась в складки плаща, он ощутил заплатанную шерстяную изнанку и рамку кармана. Пальцы его разжались. Затем велосипед и его тело грохнулись о бордюр, от удара он едва удержал дыхание. Правая его рука, ладонь вся потная, была пуста.
Блондин прошел три шага. Он повернулся, глянул на свалившуюся ободранную фигуру и остановился.
— С вами все в порядке? — спросил он по-французски, и Мышонок глупо ухмыльнулся и закивал головой.
Но когда блондин опять повернулся уходить, Мышонок увидел, как порыв ветра взметнул полы его плаща — и из них выпал маленький листок бумаги и полетел вниз.
Мышонок от ужаса раскрыл рот. Бумажка крутилась в воздухе, как предательская бабочка, и Мышонок потянулся за ней, но она увернулась, пролетела мимо. Она опустилась на тротуар и проскользнула по нему несколько дюймов. Мышонок опять потянулся к ней, шея у него вспотела. Темно-коричневый начищенный ботинок наступил на его пальцы, костяшки хрустнули.
Мышонок глянул вверх, все еще глупо ухмыляясь. Человек, стоявший над ним, был одет в коричневый костюм и мягкую шляпу с блестящим верхом. Он тоже ухмыльнулся, только при этом лицо у него оставалось мрачным, а глаза холодными — его тонкогубый рот был не создан для улыбок. Человек подобрал с тротуара листок бумаги и развернул его. Менее чем в тридцати футах от этого места Габи снизила ход до минимума, она еле ползла, рука ее полезла под свитер за «Люгером». Человек в коричневом костюме посмотрел на то, что было написано на листке бумаги. Габи начала вытаскивать из-за пояса «Люгер», видя, что второй гестаповец направился к своему напарнику и взял газету в обе руки.
— Дайте мне сколько-нибудь денег, сударь, — сказал Мышонок, как можно чище по-французски. Голос у него дрогнул.
— Ты, грязная скотина. — Человек в коричневом смял в кулаке бумажку. — Сейчас вмажу тебе по… Смотри, когда ездишь на таком ломе. Он швырнул бумажку в кювет, отрицательно покачал головой своему напарнику, и оба они зашагали за блондином. Мышонок почувствовал тошноту. Габи была изумлена, она убрала руку с «Люгера» и повернула велосипед к улице Сен-Фарж.
Мышонок левой рукой подобрал смятую бумажку из кювета и раскрыл ее, пальцы у него дрожали. Он моргнул и прочитал то, что в ней было написано по-французски:
«Голубая рубашка, средняя пуговица оторвана. Белые рубашки, недокрахмалены. Цветные рубашки не накрахмалены. Не получен запасной воротничок».
Это была записка из прачечной. До Мышонка дошло, что она, должно быть, лежала во внутреннем кармане плаща блондина, была зацеплена и вылезла наружу, когда пальцы Мышонка положили записку.
Он засмеялся, смех был придушенным. Гибкость в правой руке подсказала, что пальцы не были сломаны, хотя два ногтя на ней уже почернели.
Я сделал это! — подумал Мышонок, и почувствовал, как слезы выступают на глазах. Благодарение Богу, я сделал это!
— Садитесь на велосипед. Скорее! — Майкл сделал круг и теперь остановился, расставив ноги и не слезая с седла, в нескольких футах от Мышонка. — Поехали, вставайте! — Он посмотрел вдаль шоссе Гамбетта, наблюдая, как Адам и гестаповские охранники приближались к улице де Бельвилль и зданию нацистов.
— Я сделал это! — возбужденно сказал Мышонок. — Я и в правду сделал…
— Садитесь на велосипед и езжайте за мной. Ну. — Майкл отъехал в сторону, направляясь к месту встречи, нацарапанной надписи, объявлявшей «Германия победоносна на всех фронтах». Мышонок вылез из кювета, сел на велосипед с восьмерившим колесом и поехал за ним. Его трясло, и, наверное, он был предателем и заслужил виселицу, но в его воображении расцветал образ дома, подобный весеннему цветку, и внезапно он действительно почувствовал себя одержавшим победу.
Глава 7
«Тоска» — легенда про обреченных любовников — была этим вечером в Опере. Неимоверно огромное, словно бы в расчете на Гаргантюа, сооружение, казалось, выросло перед Майклом и Габи подобно высеченному из камня монолиту, когда они на помятом голубом «Ситроене» приблизились к нему по Проспекту Оперы. За рулем был Мышонок, основательно отчищенный, так как хорошенько отмылся в ванной и чисто побрился. И все-таки глаза у него были запавшие, а лицо в глубоких морщинах, и хотя волосы он с помощью помады зализал назад и одет был в чистую — заботами Камиллы — одежду, его нельзя было по ошибке принять за чистокровного джентльмена. Майкл в сером костюме сидел на заднем сиденье рядом с Габи, которая была одета в темно-синее платье, купленное ею днем на бульваре де ла Шанелль. Цвет его гармонировал с ее глазами, и Майкл подумал, что она так же красива, как и другие женщины, которых он знал.
Небо очистилось, выступили звезды. В мягком свете шеренги уличных фонарей вдоль Проспекта Оперы стоял, бросая вызов временам и обстоятельствам, великолепие колонн, куполов и замысловатой лепки, каменный фронтон, расцвеченный от светло-серого до морской волны цветов. Под его куполообразной крышей, на которой возвышались статуи Пегаса с каждого угла и огромная фигура Аполлона с лирой — на вершине, царила музыка, а не Гитлер. Автомобили и экипажи останавливались у чашеобразного главного подъезда и высаживали своих пассажиров. Майкл сказал:
— Остановите здесь, — и Мышонок подвел «Ситроен» к бордюру, почти не гремя шестернями. — Вы знаете, в какое время забрать нас. — Он поглядел на часы и не мог удержаться от мысли о капсуле внутри их.
— Да, — сказал Мышонок.
Габи уточнила в кассе, в какое точно время должен начаться третий акт. В это время Мышонок должен будет ждать их с автомобилем перед Оперой.
Обоим, Майклу и Габи, пришло в голову, что Мышонок может взять автомобиль и уехать, куда ему заблагорассудится, и Габи пережила несколько неприятных минут, но Майкл ее успокоил. Мышонок будет на месте вовремя, сказал он ей, потому что ему хочется попасть в Берлин, а того, что он сделал для них, достаточно, чтобы приговорить его к пыткам в гестапо. Поэтому, немец он или нет, с этого момента Мышонок с ними в одной упряжке. С другой стороны, если Мышонок действительно не совсем нормальный, трудно сказать, как и когда это может проявиться. Майкл вышел, обошел автомобиль и открыл Габи дверцу. Он сказал:
— Будь здесь.
Мышонок кивнул и отъехал. Затем Майкл предложил Габи руку, и они прошли мимо немецкого солдата на лошади точно так же, как и любая другая парочка французов вечером на представление в Опере. За исключением того, что у Майкла слева под мышкой был «Люгер» в кобуре, предоставленной Камиллой, а у Габи в блестящей черной театральной сумочке был небольшой, очень острый нож. Под руку они пересекли Проспект Оперы и подошли к самому ее зданию.
В громадном фойе, где золоченые лампы отбрасывали золотистый свет на бюсты Генделя, Люлли, Глюка и Рамо, Майкл в толпе заметил несколько офицеров-нацистов с подружками. Он провел Габи через скопление народа, по десяти ступеням из зеленого шведского мрамора ко второму фойе, где продавались билеты.
Они купили билеты, два места возле центрального прохода в заднем ряду, и пошли по зданию. Майкл никогда в жизни не видел такого обилия статуй, многоцветных мраморных колонн, зеркал в резных рамах и канделябров; в зал вела парадная лестница, одновременно изящная и массивная, с мраморными перилами. Куда бы он ни глянул, всюду были еще лестницы, переходы, статуи и канделябры. Он надеялся, что Габи знает расположение, потому что в таком доме искусства поспешный уход даже при его волчьем чувстве ориентации вызвал бы у него некоторые затруднения. Наконец они вошли в быстро заполняющийся зал, еще одно чудо пространства и пропорций, и пожилой служитель показал им их места. Самые различные ароматы хлынули Майклу в нос. Он заметил, что в громадном зале было прохладно: в целях экономии топлива обогреватели выключали. Габи бегло огляделась вокруг, примечая места, где сидело около дюжины немецких офицеров с подружками. Ее взгляд прошелся по трем-четырем ярусам лож, возвышавшихся одна на другой и соединенных в золоченые башенки с помощью резных колонн, подобно прослойкам огромного и довольно претенциозного торта. Она нашла ложу Адама. В ней было пусто.
Майкл это уже знал.
— Терпение, — спокойно сказал он. — Если Адам получил записку, он здесь будет. Если нет…
То нет. — Он взял руку Габи и стиснул ее.
— Ты прекрасно выглядишь, — сказал он ей.
Она пожала плечами, не успокоенная комплиментом.
— Мне не очень привычно одеваться подобным образом.
— Мне тоже.
Он был в безукоризненной белой рубашке под серым костюмом, с галстуком приглушенных серо-розовых тонов, с жемчужной булавкой, которую Камилла дала ему «на счастье». Он глянул на третий ярус; оркестр уже настраивался, а Адама все не было. Сотня причин могла помешать этому делу, подумал он. Гестаповцы могли обыскать его плащ, когда он пришел на работу. Записка могла выпасть. Адам мог просто повесить плащ и даже не заглянуть в карман. Нет, нет, сказал он себе. Просто жди и смотри.
Свет начал угасать. Тяжелый красный занавес раздвинулся, и началось сказание Пуччини о Флории Тоске.
Когда в конце второго акта Тоска в отчаянии убивала кинжалом своего жестокого мучителя, Майкл ощутил, как Габи стиснула его руку. Он опять глянул на третий ярус. Адама не было. Проклятье, подумал он. Хорошо, Адам знает, что за ним следят. Может, он решил, по какой-то причине, сегодня не появляться. Начался третий акт, сцена в тюрьме. Текли минуты. Габи бросила быстрый взгляд на ложу Адама, и Майкл ощутил, как ее пальцы впились в его руку.
Он понял. Адам появился.
— В ложе стоит человек, — зашептала она, приблизив к нему лицо. Он ощутил тончайший винно-яблочный аромат ее волос. — Не могу разобрать, как он выглядит.
Майкл выждал мгновение. Потом глянул наверх и увидел сидевшую фигуру. Свет рампы, приглушенный до печального полумрака, когда Тоска навещала своего заключенного в тюрьму любовника Каварадосси, блеснул на стеклах очков.
— Я иду наверх, — прошептал Майкл. — Жди здесь.
— Нет. Я пойду с тобой.
— Ш-ш-ш, — прошипел человек справа от них.
— Жди здесь, — повторил Майкл. — Я вернусь как можно скорее. Если что-нибудь случиться, я хочу, чтобы ты ушла.
Прежде чем Габи успела запротестовать, он наклонился и поцеловал ее в губы. Между ними прошел импульс, ударив по нервам, словно бы их соединение было прикосновением оголенных проводов. Затем Майкл встал, озабоченно пошел по проходу и покинул зал. Габи уставилась на сцену, ничего не видя и не слыша, все ее внимание было приковано к другой смертельной драме, которой еще только предстояло разыграться.
Майкл поднялся по нескольким широким лестницам. На третьем ярусе стоял на дежурстве молодой театральный служитель в белой куртке, черных брюках и белых перчатках.
— Могу вам чем-нибудь помочь? — спросил он, когда Майкл проходил мимо.
— Нет, благодарю вас. Я встречаюсь с приятелем. — Майкл прошел мимо него, нашел дверь розового дерева с номером «шесть» и негромко постучал. Он ждал. Замок щелкнул. Дверь на бронзовых петлях открылась.
А вот и человек по имени Адам, глаза за стеклами очков широко раскрыты от страха.
— За мной все время следят, — сказал он, голосом визгливым и дрожащим. — Они повсюду.
Майкл вошел в ложу, закрыл за собой дверь. Защелкнулся замок.
— У нас мало времени. Какое у вас сообщение?
— Подождите. Подождите немного. — Он поднял бледную длиннопалую руку. — Как я могу узнать…
Что вы не один из них? Как я могу быть уверен…
Что вы не пытаетесь меня перехитрить?
— Я могу назвать имена людей, которых вы знали по Лондону, если это поможет. Но не думаю, что поможет. Вы должны доверять мне. Если нет, мы можем все позабыть, и я уплыву домой через пролив.
— Я прошу прощения. Но это так… Я никому не доверяю. Ни одному.
— Вам придется начать это делать сейчас же, — сказал Майкл.
Адам вжался в мягкое красное кресло. Затем нагнулся вперед и провел трясущейся рукой по лицу. Он выглядел изнуренным, готовым вот-вот отдать Богу душу. На сцене Каварадосси вели из камеры к команде стрелков.
— О, Боже, — прошептал Адам. Потом моргнул, в очках отразился слабый серый свет. Он глянул на Майкла и сделал глубокий вдох. — Тео фон Франкевиц, — начал Адам. — Вам известен такой человек?
— Один из посредственных берлинских художников.
— Да… Он — мой друг. Давно, в феврале…
Его задействовали для особой работы. Полковник СС Эрих Блок, который раньше был комендантом…
— Концлагеря Фалькенхаузен, с мая по декабрь 1943 года, — встрял Майкл. — Я читал досье на Блока.
То малое, что в этом досье было. Мэллори достал ему досье на Блока, в нем говорилось только, что ему сорок семь лет, он родился в аристократической военной немецкой семье и что он был фанатиком нацистской партии. Фотографии в нем не было. Но сейчас Майкл почувствовал себя оголенным нервом: Блока в Берлине видели с Гарри Сэндлером. Какая между ними связь и каким образом в этом деле стал фигурировать охотник на крупную дичь?
— Продолжайте.
— Тео…
Привезли на аэродром с повязкой на глазах и посадили в самолет, полетевший на запад. Он думает, что направление было такое, потому что определил его по солнцу, падавшему ему на лицо. Вероятно, художник может запомнить такую вещь. Как бы то ни было, с ним был Блок, а также еще двое эсэсовцев. Когда они приземлились, Тео почувствовал запах моря. Его отвели в помещение склада. Они держали там Тео две недели, пока он рисовал.
— Рисовал? — Майкл стоял в глубине ложи, так, чтобы его нельзя было видеть из зала. — Что рисовал?
— Дырки от пуль. — Руки Адама выделялись белыми костяшками на подлокотниках кресла. — Больше двух недель он рисовал дырки от пуль на металлических обломках. Обломки явно принадлежали большой конструкции; в них еще остались заклепки. И кто-то уже выкрасил металл в оливково-зеленый цвет. — Он быстро глянул на Майкла, потом вернулся глазами на сцену. Оркестр играл похоронный марш, когда Каварадосси отказался от повязки на глаза. — Они также дали Тео разрисовать обломки стекла. Они хотели, чтобы дырки от пуль выглядели точно так, как в реальности, и чтобы на стекле были нарисованы трещины. Результат Блоку не понравился, и он заставлял Тео переделывать стекло снова и снова. Потом они доставили его самолетом обратно в Берлин, заплатили ему гонорар, и на этом все закончилось.
— Ладно. Итак, ваш приятель разрисовал какой-то металл и стекло. Что все это значит?
— Я не знаю, но меня это тревожит. — Он провел тыльной стороной руки по губам. — Немцы знают, что вторжение скоро грядет. Зачем бы им тратить время на рисование дырок от пуль на зеленом металле? И вот еще что: на склад приезжал некий человек, которому Блок показывал работу, сделанную Тео. Блок называл того человека «доктор Гильдебранд». Вам известно это имя?
Майкл покачал головой. Стрелки на сцене заряжали свои мушкеты.
— Отец Гильдебранда создал отравляющие газы, применявшиеся немцами в первой мировой войне, — сказал Адам. — Каков отец, таков и сын: Гильдебранд владеет компанией по производству химикатов и является самым яростным поборником химического и бактериологического оружия. Если Гильдебранд над чем-то работает…
Оно может быть применено против вторжения.
— Я понимаю. — В животе у Майкла заныло. Если войска союзников во время вторжения будут обстреляны снарядами с отравляющими газами, погибнут тысячи солдат. А если прибавить тот факт, что однажды отраженное вторжение в Европу может задержаться на год, то есть на время, достаточное для того, чтобы Гитлер укрепил «Атлантическую стену» и создал новое оружие. — Но я не понимаю, к чему клонит Франкевиц.
— И я не понимаю. С того момента, как гестапо нашло у меня радио и уничтожило его, я отрезан от всякой информации. Но это нечто такое, что обязательно должно быть прояснено. Если же нет… — Он оставил предложение висеть в воздухе, поскольку Майкл абсолютно все понял. — Тео подслушал, как разговаривали Блок с Гильдебрандом. Они дважды упоминали какой-то «Айзен Фауст».
— Стальной кулак, — перевел Майкл.
В дверь ложи постучали тяжелым кулаком. Адам подскочил в своем кресле. На сцене стрелки подняли свои мушкеты, а оркестр играл траурную музыку, пока Каварадосси готовился умирать.
— Месье? — тихий вкрадчивый голос театрального служителя. — Вам тут записка.
Майкл услышал в голосе молодого человека напряжение; тот явно был не один. Майкл понял, какая это могла быть записка: приглашение от гестапо поупражняться в криках.
— Вставайте, — сказал Майкл Адаму.
Адам поднялся, и в этот момент дверь была выбита мощным плечом, в тот же самый миг мушкеты на сцене выпалили. Каварадосси осел на пол. Громкий залп заглушил звук разлетевшейся двери. Двое мужчин в темных кожаных гестаповских плащах вломились в ложу. У первого в руке был «маузер», и к нему первым делом и бросился Майкл.
Майкл вскинул красное мягкое кресло и с силой опустил его на голову человека. Кресло разлетелось, а лицо человека сразу побелело, и из его сломанного носа хлынула кровь. Он отпрянул, держа пистолет кверху, палец дрожал на курке. Пуля взвизгнула над плечом Майкла, звук заглушили стенания Тоски — Нинон Валлэн, упавшей на труп Каварадосси. Майкл кинулся вперед, ухватил человека за запястье и за полу плаща, резко скрутил их вместе и поднял человека над головой. Затем сделал выпад вперед, в сторону золоченого балкона, и швырнул этого стрелка в зал.
Небо очистилось, выступили звезды. В мягком свете шеренги уличных фонарей вдоль Проспекта Оперы стоял, бросая вызов временам и обстоятельствам, великолепие колонн, куполов и замысловатой лепки, каменный фронтон, расцвеченный от светло-серого до морской волны цветов. Под его куполообразной крышей, на которой возвышались статуи Пегаса с каждого угла и огромная фигура Аполлона с лирой — на вершине, царила музыка, а не Гитлер. Автомобили и экипажи останавливались у чашеобразного главного подъезда и высаживали своих пассажиров. Майкл сказал:
— Остановите здесь, — и Мышонок подвел «Ситроен» к бордюру, почти не гремя шестернями. — Вы знаете, в какое время забрать нас. — Он поглядел на часы и не мог удержаться от мысли о капсуле внутри их.
— Да, — сказал Мышонок.
Габи уточнила в кассе, в какое точно время должен начаться третий акт. В это время Мышонок должен будет ждать их с автомобилем перед Оперой.
Обоим, Майклу и Габи, пришло в голову, что Мышонок может взять автомобиль и уехать, куда ему заблагорассудится, и Габи пережила несколько неприятных минут, но Майкл ее успокоил. Мышонок будет на месте вовремя, сказал он ей, потому что ему хочется попасть в Берлин, а того, что он сделал для них, достаточно, чтобы приговорить его к пыткам в гестапо. Поэтому, немец он или нет, с этого момента Мышонок с ними в одной упряжке. С другой стороны, если Мышонок действительно не совсем нормальный, трудно сказать, как и когда это может проявиться. Майкл вышел, обошел автомобиль и открыл Габи дверцу. Он сказал:
— Будь здесь.
Мышонок кивнул и отъехал. Затем Майкл предложил Габи руку, и они прошли мимо немецкого солдата на лошади точно так же, как и любая другая парочка французов вечером на представление в Опере. За исключением того, что у Майкла слева под мышкой был «Люгер» в кобуре, предоставленной Камиллой, а у Габи в блестящей черной театральной сумочке был небольшой, очень острый нож. Под руку они пересекли Проспект Оперы и подошли к самому ее зданию.
В громадном фойе, где золоченые лампы отбрасывали золотистый свет на бюсты Генделя, Люлли, Глюка и Рамо, Майкл в толпе заметил несколько офицеров-нацистов с подружками. Он провел Габи через скопление народа, по десяти ступеням из зеленого шведского мрамора ко второму фойе, где продавались билеты.
Они купили билеты, два места возле центрального прохода в заднем ряду, и пошли по зданию. Майкл никогда в жизни не видел такого обилия статуй, многоцветных мраморных колонн, зеркал в резных рамах и канделябров; в зал вела парадная лестница, одновременно изящная и массивная, с мраморными перилами. Куда бы он ни глянул, всюду были еще лестницы, переходы, статуи и канделябры. Он надеялся, что Габи знает расположение, потому что в таком доме искусства поспешный уход даже при его волчьем чувстве ориентации вызвал бы у него некоторые затруднения. Наконец они вошли в быстро заполняющийся зал, еще одно чудо пространства и пропорций, и пожилой служитель показал им их места. Самые различные ароматы хлынули Майклу в нос. Он заметил, что в громадном зале было прохладно: в целях экономии топлива обогреватели выключали. Габи бегло огляделась вокруг, примечая места, где сидело около дюжины немецких офицеров с подружками. Ее взгляд прошелся по трем-четырем ярусам лож, возвышавшихся одна на другой и соединенных в золоченые башенки с помощью резных колонн, подобно прослойкам огромного и довольно претенциозного торта. Она нашла ложу Адама. В ней было пусто.
Майкл это уже знал.
— Терпение, — спокойно сказал он. — Если Адам получил записку, он здесь будет. Если нет…
То нет. — Он взял руку Габи и стиснул ее.
— Ты прекрасно выглядишь, — сказал он ей.
Она пожала плечами, не успокоенная комплиментом.
— Мне не очень привычно одеваться подобным образом.
— Мне тоже.
Он был в безукоризненной белой рубашке под серым костюмом, с галстуком приглушенных серо-розовых тонов, с жемчужной булавкой, которую Камилла дала ему «на счастье». Он глянул на третий ярус; оркестр уже настраивался, а Адама все не было. Сотня причин могла помешать этому делу, подумал он. Гестаповцы могли обыскать его плащ, когда он пришел на работу. Записка могла выпасть. Адам мог просто повесить плащ и даже не заглянуть в карман. Нет, нет, сказал он себе. Просто жди и смотри.
Свет начал угасать. Тяжелый красный занавес раздвинулся, и началось сказание Пуччини о Флории Тоске.
Когда в конце второго акта Тоска в отчаянии убивала кинжалом своего жестокого мучителя, Майкл ощутил, как Габи стиснула его руку. Он опять глянул на третий ярус. Адама не было. Проклятье, подумал он. Хорошо, Адам знает, что за ним следят. Может, он решил, по какой-то причине, сегодня не появляться. Начался третий акт, сцена в тюрьме. Текли минуты. Габи бросила быстрый взгляд на ложу Адама, и Майкл ощутил, как ее пальцы впились в его руку.
Он понял. Адам появился.
— В ложе стоит человек, — зашептала она, приблизив к нему лицо. Он ощутил тончайший винно-яблочный аромат ее волос. — Не могу разобрать, как он выглядит.
Майкл выждал мгновение. Потом глянул наверх и увидел сидевшую фигуру. Свет рампы, приглушенный до печального полумрака, когда Тоска навещала своего заключенного в тюрьму любовника Каварадосси, блеснул на стеклах очков.
— Я иду наверх, — прошептал Майкл. — Жди здесь.
— Нет. Я пойду с тобой.
— Ш-ш-ш, — прошипел человек справа от них.
— Жди здесь, — повторил Майкл. — Я вернусь как можно скорее. Если что-нибудь случиться, я хочу, чтобы ты ушла.
Прежде чем Габи успела запротестовать, он наклонился и поцеловал ее в губы. Между ними прошел импульс, ударив по нервам, словно бы их соединение было прикосновением оголенных проводов. Затем Майкл встал, озабоченно пошел по проходу и покинул зал. Габи уставилась на сцену, ничего не видя и не слыша, все ее внимание было приковано к другой смертельной драме, которой еще только предстояло разыграться.
Майкл поднялся по нескольким широким лестницам. На третьем ярусе стоял на дежурстве молодой театральный служитель в белой куртке, черных брюках и белых перчатках.
— Могу вам чем-нибудь помочь? — спросил он, когда Майкл проходил мимо.
— Нет, благодарю вас. Я встречаюсь с приятелем. — Майкл прошел мимо него, нашел дверь розового дерева с номером «шесть» и негромко постучал. Он ждал. Замок щелкнул. Дверь на бронзовых петлях открылась.
А вот и человек по имени Адам, глаза за стеклами очков широко раскрыты от страха.
— За мной все время следят, — сказал он, голосом визгливым и дрожащим. — Они повсюду.
Майкл вошел в ложу, закрыл за собой дверь. Защелкнулся замок.
— У нас мало времени. Какое у вас сообщение?
— Подождите. Подождите немного. — Он поднял бледную длиннопалую руку. — Как я могу узнать…
Что вы не один из них? Как я могу быть уверен…
Что вы не пытаетесь меня перехитрить?
— Я могу назвать имена людей, которых вы знали по Лондону, если это поможет. Но не думаю, что поможет. Вы должны доверять мне. Если нет, мы можем все позабыть, и я уплыву домой через пролив.
— Я прошу прощения. Но это так… Я никому не доверяю. Ни одному.
— Вам придется начать это делать сейчас же, — сказал Майкл.
Адам вжался в мягкое красное кресло. Затем нагнулся вперед и провел трясущейся рукой по лицу. Он выглядел изнуренным, готовым вот-вот отдать Богу душу. На сцене Каварадосси вели из камеры к команде стрелков.
— О, Боже, — прошептал Адам. Потом моргнул, в очках отразился слабый серый свет. Он глянул на Майкла и сделал глубокий вдох. — Тео фон Франкевиц, — начал Адам. — Вам известен такой человек?
— Один из посредственных берлинских художников.
— Да… Он — мой друг. Давно, в феврале…
Его задействовали для особой работы. Полковник СС Эрих Блок, который раньше был комендантом…
— Концлагеря Фалькенхаузен, с мая по декабрь 1943 года, — встрял Майкл. — Я читал досье на Блока.
То малое, что в этом досье было. Мэллори достал ему досье на Блока, в нем говорилось только, что ему сорок семь лет, он родился в аристократической военной немецкой семье и что он был фанатиком нацистской партии. Фотографии в нем не было. Но сейчас Майкл почувствовал себя оголенным нервом: Блока в Берлине видели с Гарри Сэндлером. Какая между ними связь и каким образом в этом деле стал фигурировать охотник на крупную дичь?
— Продолжайте.
— Тео…
Привезли на аэродром с повязкой на глазах и посадили в самолет, полетевший на запад. Он думает, что направление было такое, потому что определил его по солнцу, падавшему ему на лицо. Вероятно, художник может запомнить такую вещь. Как бы то ни было, с ним был Блок, а также еще двое эсэсовцев. Когда они приземлились, Тео почувствовал запах моря. Его отвели в помещение склада. Они держали там Тео две недели, пока он рисовал.
— Рисовал? — Майкл стоял в глубине ложи, так, чтобы его нельзя было видеть из зала. — Что рисовал?
— Дырки от пуль. — Руки Адама выделялись белыми костяшками на подлокотниках кресла. — Больше двух недель он рисовал дырки от пуль на металлических обломках. Обломки явно принадлежали большой конструкции; в них еще остались заклепки. И кто-то уже выкрасил металл в оливково-зеленый цвет. — Он быстро глянул на Майкла, потом вернулся глазами на сцену. Оркестр играл похоронный марш, когда Каварадосси отказался от повязки на глаза. — Они также дали Тео разрисовать обломки стекла. Они хотели, чтобы дырки от пуль выглядели точно так, как в реальности, и чтобы на стекле были нарисованы трещины. Результат Блоку не понравился, и он заставлял Тео переделывать стекло снова и снова. Потом они доставили его самолетом обратно в Берлин, заплатили ему гонорар, и на этом все закончилось.
— Ладно. Итак, ваш приятель разрисовал какой-то металл и стекло. Что все это значит?
— Я не знаю, но меня это тревожит. — Он провел тыльной стороной руки по губам. — Немцы знают, что вторжение скоро грядет. Зачем бы им тратить время на рисование дырок от пуль на зеленом металле? И вот еще что: на склад приезжал некий человек, которому Блок показывал работу, сделанную Тео. Блок называл того человека «доктор Гильдебранд». Вам известно это имя?
Майкл покачал головой. Стрелки на сцене заряжали свои мушкеты.
— Отец Гильдебранда создал отравляющие газы, применявшиеся немцами в первой мировой войне, — сказал Адам. — Каков отец, таков и сын: Гильдебранд владеет компанией по производству химикатов и является самым яростным поборником химического и бактериологического оружия. Если Гильдебранд над чем-то работает…
Оно может быть применено против вторжения.
— Я понимаю. — В животе у Майкла заныло. Если войска союзников во время вторжения будут обстреляны снарядами с отравляющими газами, погибнут тысячи солдат. А если прибавить тот факт, что однажды отраженное вторжение в Европу может задержаться на год, то есть на время, достаточное для того, чтобы Гитлер укрепил «Атлантическую стену» и создал новое оружие. — Но я не понимаю, к чему клонит Франкевиц.
— И я не понимаю. С того момента, как гестапо нашло у меня радио и уничтожило его, я отрезан от всякой информации. Но это нечто такое, что обязательно должно быть прояснено. Если же нет… — Он оставил предложение висеть в воздухе, поскольку Майкл абсолютно все понял. — Тео подслушал, как разговаривали Блок с Гильдебрандом. Они дважды упоминали какой-то «Айзен Фауст».
— Стальной кулак, — перевел Майкл.
В дверь ложи постучали тяжелым кулаком. Адам подскочил в своем кресле. На сцене стрелки подняли свои мушкеты, а оркестр играл траурную музыку, пока Каварадосси готовился умирать.
— Месье? — тихий вкрадчивый голос театрального служителя. — Вам тут записка.
Майкл услышал в голосе молодого человека напряжение; тот явно был не один. Майкл понял, какая это могла быть записка: приглашение от гестапо поупражняться в криках.
— Вставайте, — сказал Майкл Адаму.
Адам поднялся, и в этот момент дверь была выбита мощным плечом, в тот же самый миг мушкеты на сцене выпалили. Каварадосси осел на пол. Громкий залп заглушил звук разлетевшейся двери. Двое мужчин в темных кожаных гестаповских плащах вломились в ложу. У первого в руке был «маузер», и к нему первым делом и бросился Майкл.
Майкл вскинул красное мягкое кресло и с силой опустил его на голову человека. Кресло разлетелось, а лицо человека сразу побелело, и из его сломанного носа хлынула кровь. Он отпрянул, держа пистолет кверху, палец дрожал на курке. Пуля взвизгнула над плечом Майкла, звук заглушили стенания Тоски — Нинон Валлэн, упавшей на труп Каварадосси. Майкл кинулся вперед, ухватил человека за запястье и за полу плаща, резко скрутил их вместе и поднял человека над головой. Затем сделал выпад вперед, в сторону золоченого балкона, и швырнул этого стрелка в зал.