Страница:
— Да это же не самолет, а гроб с моторчиком!
Майкл был готов с ним согласиться. Трехмоторный транспортный самолет, выкрашенный в серое, был достаточно вместителен, чтобы везти семь или восемь пассажиров, но его способность летать вызывала сомнения. Машину покрывали строчки пулевых отверстий, капоты крыльевых моторов выглядели так, будто их долбили кувалдами, а одна из стоек колес была заметно перекошена.
— Это «Юнкерс-52», — сказал Лазарев. — Такие выпускали в 1934 году.
Он осмотрел самолет снизу и провел пальцами по замазанным краской стыкам, зло выругавшись, когда нашел дыру размером с кулак.
— Это чертова штука вполне может развалиться на части! — сказал он Чесне. — Вы его не на свалке откопали?
— Конечно, — ответила она. — Если бы он был исправен, то «Люфтваффе» до сих пор его использовала бы.
— И он полетит, да? — спросил Майкл.
— Полетит. Моторы немного барахлят, но в Норвегию они нас доставят.
— Вопрос на самом-то деле в том, — сказал Лазарев, — полетит ли он с людьми? — Он нашел еще одну дыру с проржавевшими краями. — Пол в кабине летчиков вот-вот провалится!
Он подошел спереди к крыльевому мотору, потянулся и засунул руку внутрь, за пропеллер. Пальцы его вымазались в грязном масле и смазке. — Ну, надо же! В моторе столько грязи, что можно растить пшеницу! Златовласка, ты что, хочешь покончить самоубийством?
— Нет, — выразительно сказала она. — И я бы попросила вас перестать так меня называть.
— Ну, я-то думал, что сказки должны вам нравиться. Тем более, если такую рухлядь вы называете самолетом. — Лазарев взял у одного мужчины фонарь, прошел к дверце на фюзеляже и низко наклонился, чтобы забраться в самолет.
— Это лучшее, что я смогла сейчас раздобыть, — сказала Чесна Майклу. — Он, может, и не в лучшем виде, — они услыхали, как Лазарев рассмеялся, когда осветил фонарем кабину, — но может доставить нас туда, куда нам нужно. Независимо от того, что по этому поводу думает ваш приятель.
Нам придется пролететь больше семисот миль, подумал Майкл. Часть этого путешествия пройдет над свирепо холодным морем. Если мотор откажет над водой…
— Есть ли, на крайний случай, спасательный плотик? — спросил он. — Да, есть. Я сама заклеивала в нем дыры.
Из «Юнкерса» вылез Лазарев, ругая все и вся.
— Там сплошная ржавчина и разболтанные болты! — обильно пересыпая свою речь матом, поведал он. — Если там хорошенько чихнуть, то из кабины вылетят стекла! Сомневаюсь, что эта трухлявая железяка сможет сделать больше сотни узлов, даже при попутном ветре!
— Никто вас не заставляет лететь с нами. — Чесна забрала у него фонарь и вернула его хозяину. — Но двенадцатого мы вылетаем. Послезавтра ночью. К тому времени одежда и припасы будут готовы. Между этим местом и Юскедалем у нас будут три посадки для заправки в таких же укромных местах. При удачном стечение обстоятельств мы прибудем к месту приземления утром шестнадцатого.
— Если нам очень повезет, — Лазарев приставил один палец к носу и высморкался, — то у этого проклятого самолета крылья к югу от Дании не отвалятся. — Он повернулся, чтобы опять посмотреть на «Юнкерс», оперев руки на бедра. — Я бы даже сказал, что этого бедолагу по его состоянию можно сравнить с обычным русским истребителем. Да, вот что я бы сказал. — Он посмотрел на Майкла, потом на Чесну. — Я лечу с вами. Согласен на что угодно, только бы стряхнуть пыль Германии со своих ног. Вернувшись в дом Стронберга, Майкл и Чесна вместе лежали в по — стели, а снаружи усиливался ветер и кружил среди деревьев. Разговаривать не было нужды; их тела связывало другое красноречие, вначале яростное, потом нежное.
Чесна спала в объятиях Майкла. Он прислушивался к разгулявшемуся ветру, мысли его были прикованы к Скарпе и Стальному Кулаку. Он не знал, что они найдут на этом острове, но воспоминания о тех страшных снимках из чемоданчика Блока пиявками присосались к его сознанию. Оружие, способное наносить столь ужасные раны, должно быть найдено и уничтожено не только ради успеха вторжения союзников, но и ради тех, кто прошел через нацистские лагеря. Если оставить такое оружие в руках Гитлера, весь мир может оказаться заклейменным свастикой.
Сон позвал его и увел за собой. В ночных кошмарах гусиным шагом маршировали солдаты, на Гитлере на фоне Биг-Бена была шуба меха черного волка, и голос Виктора шептал: «Не подведи меня».
Глава 4
Майкл был готов с ним согласиться. Трехмоторный транспортный самолет, выкрашенный в серое, был достаточно вместителен, чтобы везти семь или восемь пассажиров, но его способность летать вызывала сомнения. Машину покрывали строчки пулевых отверстий, капоты крыльевых моторов выглядели так, будто их долбили кувалдами, а одна из стоек колес была заметно перекошена.
— Это «Юнкерс-52», — сказал Лазарев. — Такие выпускали в 1934 году.
Он осмотрел самолет снизу и провел пальцами по замазанным краской стыкам, зло выругавшись, когда нашел дыру размером с кулак.
— Это чертова штука вполне может развалиться на части! — сказал он Чесне. — Вы его не на свалке откопали?
— Конечно, — ответила она. — Если бы он был исправен, то «Люфтваффе» до сих пор его использовала бы.
— И он полетит, да? — спросил Майкл.
— Полетит. Моторы немного барахлят, но в Норвегию они нас доставят.
— Вопрос на самом-то деле в том, — сказал Лазарев, — полетит ли он с людьми? — Он нашел еще одну дыру с проржавевшими краями. — Пол в кабине летчиков вот-вот провалится!
Он подошел спереди к крыльевому мотору, потянулся и засунул руку внутрь, за пропеллер. Пальцы его вымазались в грязном масле и смазке. — Ну, надо же! В моторе столько грязи, что можно растить пшеницу! Златовласка, ты что, хочешь покончить самоубийством?
— Нет, — выразительно сказала она. — И я бы попросила вас перестать так меня называть.
— Ну, я-то думал, что сказки должны вам нравиться. Тем более, если такую рухлядь вы называете самолетом. — Лазарев взял у одного мужчины фонарь, прошел к дверце на фюзеляже и низко наклонился, чтобы забраться в самолет.
— Это лучшее, что я смогла сейчас раздобыть, — сказала Чесна Майклу. — Он, может, и не в лучшем виде, — они услыхали, как Лазарев рассмеялся, когда осветил фонарем кабину, — но может доставить нас туда, куда нам нужно. Независимо от того, что по этому поводу думает ваш приятель.
Нам придется пролететь больше семисот миль, подумал Майкл. Часть этого путешествия пройдет над свирепо холодным морем. Если мотор откажет над водой…
— Есть ли, на крайний случай, спасательный плотик? — спросил он. — Да, есть. Я сама заклеивала в нем дыры.
Из «Юнкерса» вылез Лазарев, ругая все и вся.
— Там сплошная ржавчина и разболтанные болты! — обильно пересыпая свою речь матом, поведал он. — Если там хорошенько чихнуть, то из кабины вылетят стекла! Сомневаюсь, что эта трухлявая железяка сможет сделать больше сотни узлов, даже при попутном ветре!
— Никто вас не заставляет лететь с нами. — Чесна забрала у него фонарь и вернула его хозяину. — Но двенадцатого мы вылетаем. Послезавтра ночью. К тому времени одежда и припасы будут готовы. Между этим местом и Юскедалем у нас будут три посадки для заправки в таких же укромных местах. При удачном стечение обстоятельств мы прибудем к месту приземления утром шестнадцатого.
— Если нам очень повезет, — Лазарев приставил один палец к носу и высморкался, — то у этого проклятого самолета крылья к югу от Дании не отвалятся. — Он повернулся, чтобы опять посмотреть на «Юнкерс», оперев руки на бедра. — Я бы даже сказал, что этого бедолагу по его состоянию можно сравнить с обычным русским истребителем. Да, вот что я бы сказал. — Он посмотрел на Майкла, потом на Чесну. — Я лечу с вами. Согласен на что угодно, только бы стряхнуть пыль Германии со своих ног. Вернувшись в дом Стронберга, Майкл и Чесна вместе лежали в по — стели, а снаружи усиливался ветер и кружил среди деревьев. Разговаривать не было нужды; их тела связывало другое красноречие, вначале яростное, потом нежное.
Чесна спала в объятиях Майкла. Он прислушивался к разгулявшемуся ветру, мысли его были прикованы к Скарпе и Стальному Кулаку. Он не знал, что они найдут на этом острове, но воспоминания о тех страшных снимках из чемоданчика Блока пиявками присосались к его сознанию. Оружие, способное наносить столь ужасные раны, должно быть найдено и уничтожено не только ради успеха вторжения союзников, но и ради тех, кто прошел через нацистские лагеря. Если оставить такое оружие в руках Гитлера, весь мир может оказаться заклейменным свастикой.
Сон позвал его и увел за собой. В ночных кошмарах гусиным шагом маршировали солдаты, на Гитлере на фоне Биг-Бена была шуба меха черного волка, и голос Виктора шептал: «Не подведи меня».
Глава 4
Плывущий по воздуху «Юнкерс» более походил на орла, чем казалось на земле, но в воздушных ямах его трясло, а моторы на крыльях дымились и постреливали голубовато-белыми искрами.
— Жрет масло и топливо, как дьявол! — хмурился Лазарев, сидевший на месте второго пилота и следивший за приборами. — Еще часа два — и будем идти пешком!
— Мы как раз приближаемся к месту первой посадки для заправки, — спокойно сказала Чесна, держа руки на штурвале.
Разговаривать из-за сильного рева моторов было почти невозможно. Майкл, сидя за узким штурманским столиком в задней части кабины, проверял местонахождение по картам: их первая посадка — скрытное летное поле, обслуживаемое людьми из немецкого Сопротивления — была возле южной оконечности Дании. Следующая посадка, завтра ночью, должна быть на партизанском полем на одном из мысов почти на самом севере Дании, а пункт их последней заправки был на территории Норвегии. Расстояния казались огромными.
— Мы же просто развалимся при посадке, Златовласка, — сказал Лазарев. «Юнкерс» задрожал, внезапно попав в воздушную яму, ослабевшие болты застучали пулеметной очередью. — Я видел там сзади парашюты. — Он ткнул большим пальцем в сторону грузового отсека, где были сложены мешки с продуктами, фляги, зимняя одежда, автоматы и боеприпасы. — Они рассчитаны на детей. Если вы думаете, что я выпрыгну из этой корзины с одним из них, то вы с ума сошли.
Пока он говорил, взгляд его шарил в темноте, высматривая голубые язычки выхлопа моторов немецких истребителей, выдающие их полет. Он, однако, знал, что вовремя заметить их трудно, обычно тогда, когда их видишь, одна из пуль уже идет к цели. Его выворачивало при мысли, что могут сделать с этой хлипкой кабиной тяжелые пулеметы, и он старался побольше говорить, чтобы скрыть свой страх, хотя ни Чесна, ни Майкл его не слушали.
— Единственный шанс выжить с таким парашютом — упасть на стог сена.
Чуть менее двух часов спустя правый мотор начал покашливать. Чесна смотрела, как стрелки указателей топлива стали снижаться до нуля. Нос «Юнкерса» потянуло вниз, будто сам самолет торопился возвратиться на землю. Запястья у Чесны побелели от усилий удержать самолет на курсе, и задолго до конца этого перелета ей пришлось просить Лазарева помочь держать штурвал.
— Этот самолет столь же неповоротлив, как линкор, — откомментировал русский, когда повел в сторону координат по карте, которые ему дал Майкл.
На земле показалась полоса огней: костры их друзей, указывающие направление их первого приземления. Лазарев взял управление «Юнкерсом», сделал круг и пошел на снижение вдоль полосы, и когда колеса покатили по земле, в кабине раздался дружный вздох.
За последующие восемнадцать с лишним часов дневного времени «Юнкерс» был вновь заправлен топливом и моторы залиты маслом, для чего Лазареву пришлось стать во главе наземной команды, большинство из которой были крестьянами, никогда не подходившими к самолету ближе сотни ярдов. Лазарев раздобыл кое-какие инструменты и под прикрытием маскировочной сетки ковырялся в правом моторе, получая, казалось, удовольствие от того, что оказался весь испачканным маслом и грязью. Он сделал около десятка мелких исправлений, не переставая ворчать и ругаться.
Когда же наступила полночь, они были уже в воздухе, перелетая из Германии в Данию. Темнота в одной стране была точно такой же, как и в другой. Лазарев опять взял штурвал, когда Чесна устала, и перекрывал грубыми и непристойными русскими песнями несмолкающую музыку моторов. Он угомонился, когда Чесна указала ему на голубой мазок, проходивший над из головами примерно в пяти тысячах футов. Ночной истребитель, вероятно новая модель «Хейнкеля» или «Дорнье», сказала она ему, судя по его скорости; он в считанные секунды исчез в сторону запада, но созерцание такого стервятника отбило у Лазарева желание петь.
На земле Дании их пригласили на банкет из молодого картофеля и кровяной колбасы, пищи, особенно порадовавшей Майкла. Их хозяевами снова были простые фермеры, которые подготовили пир так, будто прибывали королевские гости.
Лысая макушка Лазарева привлекла внимание маленького мальчишки, которому все хотелось ее пощупать. Хозяйская собака нервно обнюхивала Майкла, а одна из присутствующих женщин была в страшном восторге, потому что узнала Чесну по снимку в затасканном собаками журнале про немецких кинозвезд.
Совсем другие звезды приветствовали их, когда почти всю следующую ночь они летели над морем. Из тьмы сыпался дождь метеоритов, сверкавших красными и золотыми вспышками, и Майкл улыбался, наблюдая за Лазаревым, который радовался этому зрелищу, как ребенок. Приземлившись и выйдя из самолета, они вступили в холод Норвегии. Чесна вытащила парки северного покроя, которые они натянули поверх серо-зеленой десантной одежды. Среди норвежских партизан, встречавших их, был британский агент, представившейся как Крэддок; их доставили на нартах в оленьей упряжке к каменному домику, где было разложено очередное угощение. Крэддок — простоватый юноша, куривший трубку, чье правое ухо было отстрелено пулей из немецкой винтовки, — сказал им, что погода к северу ухудшается и снег ожидается раньше, чем им удастся добраться до Юскедаля. Около Лазарева сидела самая обширная женщина, каких только видел Майкл, явно старшая дочь из семьи их хозяина; она неотступно наблюдала, как он жевал предложенную еду: вяленую соленую оленину. Слезы были у нее на глазах, когда они покидали их в начале ночи для последнего перелета, и Лазарев сжимал рукой ножку белого зайца, невесть как попавшую ему в парку.
Это была лишь маленькая доля тех миллионов человеческих существ, о которых Гитлер решил, что они нисколько не ушли от зверей.
Моторы «Юнкерса» завывали в разреженном морозном воздухе. Утро 16 мая принесло снег, который вихрем налетал из темноты на стекла кабины. Самолет снижался и рыскал, бросаемый сильными ветрами над зазубренными горными вершинами. И Лазарев, и Чесна вцепились в штурвал управления, «Юнкерс» взлетал и падал на сотни футов. Майклу не оставалось ничего другого, кроме как прикрепиться ремнями и держаться за столик, из-под мышек у него выступил пот, живот скручивало. «Юнкерс» яростно трясло, и все они слышали, как трещит фюзеляж, издавая звуки, похожие на контрабасовые.
— На крыльях — лед, — выразительно сказала Чесна, всматриваясь в приборы. — Давление масла в левом моторе падает. Температура быстро растет.
— Утечка масла. Лопнул шов. — В голосе Лазарева была только деловитость.
«Юнкерс» затрясло, будто они ехали по булыжной дороге. Он потянулся к пульту управления и убрал обороты левого мотора, но прежде чем он отнял от переключателя руку, послышался пугающий звук взрыва и вокруг обтекателя мотора выскочили язычки пламени. Пропеллер дернулся и замер.
— Теперь мы узнаем, чего он стоит, — сквозь стиснутые зубы сказал Лазарев, когда альтиметр стал показывать снижение высоты.
Нос «Юнкерса» был наклонен к земле, Лазарев стал снова задирать его, руки в перчатках вцепились в штурвал. Чесна пришла ему на помощь, но самолет никак не хотел быть послушным.
— Я не могу удержать! — сказала она, но Лазарев ей ответил:
— Вы должны.
Она стала давить на штурвал всем весом спины и плеч. Майкл отцепил свои ремни и налег на Чесну, помогая удерживать штурвал. Он ощущал огромное, до дрожи, напряжение, в котором находился самолет.
— Пристегнитесь ремнями! — закричал Лазарев. — Вы же сломаете себе шею!
Майкл снова нажал вперед, помогая Чесне держать нос самолета насколько можно ровнее. Лазарев глянул на мотор левого крыла, увидел языки красного огня, потекшие назад из-под вздувшегося обтекателя.
Горящее топливо, понял он. Если крыльевый бак с топливом взорвется… «Юнкерс» по-прежнему сносило в сторону, яростно скручивая так, что стонал фюзеляж. Лазарев услышал звуки лопавшегося металла и с ужасом понял, что пол кабины треснул прямо у него под ногами.
Майкл заметил бешеное дергание стрелки альтиметра. Он не видел ничего за стеклом из-за снега, но знал, что там горы, и Чесна тоже знала это. Самолет падал, его фюзеляж стонал и напрягался, как тело под пытками. Лазарев следил за левым мотором. Пламя погасло, сбитое ветром. Когда исчез последний язык пламени, он вывернул штурвал назад, отчего мышцы на плеча у него заломило. «Юнкерс» реагировал медленно. Запястья и предплечья у него уже резала боль. Чесна ухватилась за штурвал и тоже стала тянуть назад. Затем пришел на помощь Майкл, и «Юнкерс» трясся и стонал, но подчинялся. Стрелка альтиметра выровнялась как раз на двух тысячах футов.
— Там! — Чесна показала направо, на мерцавшую на снегу точку. Она повернула самолет в ту сторону и продолжила медленно снижать высоту. Засветилась вторая мерцающая точка. Затем третья.
— Это посадочная полоса, — сказала Чесна, в то время как стрелка альтиметра ползла по шкале вниз. Зажегся четвертый огонек. Теперь банки с горящим маслом однозначно указывали направление и ширину посадочной полосы.
— Снижаемся. — Она потянула на себя рычаги, убирая скорость, руки ее тряслись от напряжения, и Майкл быстро пристегнулся ремнями к сиденью.
Когда они приблизились к полю с горящими огоньками, Чесна выпрямила закрылки и заглушила моторы. «Юнкерс», неуклюжая птица, заскользил по полю, снег зашипел на горячих обтекателях. Покрышки стукнули о землю. Прыжок. Удар, а затем прыжок поменьше. Потом Чесна стала тормозить, и «Юнкерс», вздымая за собой султаны снега и пара, покатился по полосе.
Самолет сбавил ход и, с толчками и бульканьем вытекавшей гидравлической жидкости, скрипя, остановились.
Лазарев уставился между своими ногами, где увидел набившийся снег в трещине около шести дюймов шириной. Он первым выбрался из самолета. Когда выбрались Чесна и Майкл, Лазарев уже похаживал возле самолета, снова привыкая опираться ногами о твердую землю. Моторы «Юнкерса» парили и потрескивали.
Пока Майкл и Чесна разгружали свои вещи, рядом с «Юнкерсом» притормозил потрепанный, выкрашенный в белое грузовик. Несколько человек соскочили с него и стали раскатывать огромный белый брезент. Ими руководил рыжебородый мужчина, назвавший себя Хёрксом, он сам помогал грузить рюкзаки, автоматы, боеприпасы и гранаты в грузовик. Пока Хёркс занимался этим, другие люди трудились над тем, что закрывали «Юнкерс» брезентом.
— Мы чуть не грохнулись! — сказал Лазарев Хёрксу, сжимая рукой заячью лапку. — Этот ураган чуть не оторвал нам крылья!
Хёркс озадаченно посмотрел на него.
— Какой ураган? Сейчас же весна.
Потом вернулся к работе, Лазарев растерянно замер, снег набивался ему в бороду.
Послышался скрип и хлопки лопающихся болтов. Майкл и Чесна повернулись к самолету, а Лазарев от ужаса раскрыл рот. Почерневший от огня левый мотор в несколько секунд оторвался от своего крепления, затем лопнули последние несколько болтов, и весь мотор грохнулся на землю.
— Приветствуем вас в Норвегии, — сказал Хёркс. — Поторапливайтесь! — перекрикивая вой пронзительного ветра, крикнул он другим мужчинам.
Мужчины заработали быстрее, перекинув через «Юнкерс» белые веревки и затягивая затем ими брезент. Потом, когда прибывшие на самолете и норвежцы забрались в грузовик, Хёркс сел за руль и повез их от посадочной полосы в сторону побережья, двадцать пять к юго-западу. Солнце уже серебрило на востоке небо, когда они ехали по узким грязным улочкам Юскедаля. Это был рыбацкий поселок, дома которого были построены из серых бревен и камней. Из труб вились тонкие струйки дыма, Майкл ощущал ароматы крепкого кофе и жирного бекона. Внизу, где скалы подступали к серо-голубому морю, на предрассветной приливной волне покачивалась маленькая флотилия лодок, снаряженных сетями и готовых приступить к лову. Пара тощих собак лаяла и тявкала почти под колесами грузовика, и Майкл то тут, то там замечал фигуры, следившие за ними сквозь полуприкрытые ставни.
Чесна локтем толкнула его в бок и показала на гавань. Большая летающая лодка «блом-унд-фосс» со свастикой на хвосте скользила по гладкой водной поверхности ярдах в двухстах от берега. Она сделала два медленных круга вокруг рыбацкой флотилии, потом, взлетев, набрала высоту и исчезла в низко плывущих облаках. Нацистские хозяева наблюдают.
Хёркс остановил грузовик перед каменным домом.
— Вы слезайте здесь, — сказал он Майклу, Чесне и Лазареву. — Мы позаботимся о вашем грузе.
Ни Чесне, ни Майклу вовсе не хотелось доверять оружие и боеприпасы человеку, которого они не знали, но они не хотели идти на тот риск, что оружие может быть найдено, если поселок будут обыскивать люди из экипажа летающей лодки. Они с неохотой сошли с грузовика.
— Вы заходите туда, — Хёркс показал им на дом. Двери его блестели от шеллака высушенных шкурок тюленьих бельков. — Отдыхайте. Ешьте. Ждите. — Он надавил на газ и порулил дальше по грязи.
Майкл открыл дверь и вошел. Волосы ему причесал маленький водопад серебряных колокольчиков, свисающих с притолоки, зазвеневших весело, как в канун Рождества. Колокольчики прошлись и по волосам Чесны и погладили щетинистую макушку Лазарева. Внутри дома было мрачно, пахло рыбой и высохшей тиной. По стенам были развешаны сети и кое-где на гвоздях висели вырезанные из журналов картинки. В глубине чугунной печки мерцал слабый огонь.
— Эй! — позвал Майкл. — Есть здесь кто-нибудь?
Заскрипели пружины. На старом коричневом диване лежала большая куча грязной одежды, куча эта зашевелилась и, когда вновь прибывшие уставились на нее, села, проминая диван.
— Боже мой! — по-немецки выдохнул Лазарев. — Что это?
Чем бы оно ни было, оно потянулось за бутылкой водки, стоявшей на полу рядом с собой. Большая смуглая рука вынула откупорила бутылку, подняла ее, и послышались звуки бульканья жидкости. Затем отрыжки.
Куча попыталась встать и, поднявшись, оказалась значительно выше шести футов.
— Пожалуйте! — Голос был хриплый и пьяный. Женский голос. — Пожалуйте! — Она подошла к ним, в красноватые отблески печки. Доски пола под ней жалобно скрипели, и Майкл удивился, что они вообще ее держали. В этой женщине было, должно быть, не менее двухсот пятидесяти фунтов веса и, вероятно, шесть футов и два дюйма роста. Она приблизилась к ним, колышущийся передвигающийся холм. — Пожалуйте! — сказала она еще раз, пьяным заплетающимся языком. Широкое морщинистое лицо ощерилось в улыбке, демонстрируя рот, в котором торчало лишь три зуба. У нее были светло-голубые глаза миндалевидной эскимосской формы, кожа медно-коричневого цвета и гладкие прямые волосы, остриженные будто бы по горшку, бронзово-рыжеватого цвета: смесь, как понял Майкл, эскимосских и нордических генов, боровшихся между собой за преобладание. Она явно была очень необычной женщиной, и стояла с ухмылкой, завернувшись в складки разноцветного одеяла. Майкл решил, что ей около сорока лет или даже больше, судя по морщинам и седине в рыжих волосах.
Она предложила им бутылку водки.
— Пожалуйте? — спросила она, в одной ноздре у нее торчала золотая булавка.
— Пожалуем! — сказал Лазарев, принимая бутылку из ее рук, и глотнул огненной жидкости. Он задержал дыхание, потом уважительно энергично выдохнул и хлебнул еще раз.
Майкл поспешил высвободить бутылку из его пальцев и вернуть ее женщине, которая облизнула горлышко и тоже сделала глоток.
— Как вас зовут? — спросила Чесна по-немецки. Женщина покачала головой. — Ваше имя? — испытала она свои познания в норвежском, который знала очень слабо. Затем прижала руку к своей груди. — Чесна. — По — казала на Майкла. — Майкл. — Потом на довольного русского. — Лазарев.
— А! — радостно закивала женщина. Она показала между своих массивных бедер. — Китти! — сказала она. — Пожалуйте!
— Мужчина на ней, однако, будет иметь чертовские сложности, — глубокомысленно заключил Лазарев.
Хижина была хоть и не совсем чистой, но зато теплой. Майкл снял с себя парку и повесил на крючок на стене, в то время как Чесна продолжала попытки общения с огромной, изрядно подвыпившей эскинордкой. Все, что ей пока удалось понять, это то, что эта женщина живет здесь и что у нее есть еще много бутылок водки.
Дверь открылась, зазвенели колокольчики, Хёркс прикрыл ее за собой.
— Ну! — сказал он, стащив с себя шубу. — Вижу, вы уже познакомились с Китти!
Китти ухмыльнулась, допила бутылку и с шумом повалилась на диван.
— Она несколько не в ладах с мебелью, — как бы извиняясь заметил Хёркс, — но довольно мила. Кто из вас старший?
— Я старшая, — сказала Чесна.
— Хорошо.
Хёркс стал разговаривать с Китти на певучем диалекте, который для Майкла звучал смесью ворчаний и причмокиваний. Китти кивала, ухмылка у нее исчезла и она стала рассматривать Чесну.
— Я сказал ей, кто вы, — сказал Хёркс. — Она говорит, что ожидала вас.
— Ожидала? — Чесна потрясла головой. — Не понимаю.
— Китти берется доставить вас на остров Скарпа, — пояснил Хёркс. Он залез в шкафчик и вытащил оттуда коробку с песочным печеньем.
— Что? — Чесна посмотрела на женщину, которая закрыла глаза и улыбалась, пустая бутылка лежала у нее на животе. — Она…
Она же пьяница!
— Разве? В такое время всем нам приходится выпивать. — Он взял со стола побитый кофейник, потряс его, чтобы взболтать жидкость, затем поставил на печку. — Китти знает море и знает остров Скарпу. А я ничего не понимаю в лодках. Я даже не умею плавать. Что, впрочем, вам тоже не пригодится, если вы столкнетесь с миной.
— Значит, вы говорите, что если мы хотим попасть на Скарпу, то должны доверить ей свои жизни?
— Именно так, — сказал Хёркс.
— Скарпа! — глаза Китти открылись. Голос стал низким, горловым рычанием. — Скарпа плохо! Патуу! — Она сплюнула на пол. — Нацистские парни! Патуу! — Еще один плевок шмякнулся на грязный пол.
— У Китти, — продолжал Хёркс, — есть здесь своя лодка. Она была лучшей рыбачкой на сотню миль вокруг. Она говорит, что раньше могла слышать, как поют рыбы, и когда выучила их песни, то стала сама петь им, и они тогда плыли в ее сети тоннами.
— Поющие рыбы меня не интересуют, — холодно сказала Чесна. — Меня интересуют патрульные катера, прожекторы и мины.
— О, Китти хорошо знает, где они. — Он снял с крючков оловянные чашки. — Китти раньше жила на острове Скарпа, до того, как пришли нацисты. Она, ее муж и шестеро их сыновей.
Раздалось звяканье отброшенной в сторону пустой бутылки. Она упала в углу, рядом с тремя другими. Китти зарыла руку в одеяло на диване и вытащила ее, сжимая новую бутылку. Остатками зубов она ее откупорила, прильнула к горлышку и отпила.
— Что случилось с ее семьей? — спросил Майкл.
— Нацисты…
Скажем так…
Рекрутировали их помогать строить эту чертову химическую фабрику. Они забрали из деревни Китти всех годных для этого людей. И, конечно, саму Китти, потому что она сильна, как лошадь. Затем они построили еще и аэродром, и тогда стали самолетами привозить туда рабов. В общем, почти всех, кто там работал, нацисты казнили. Китти тоже получила две пули. Иногда, когда погода становится действительно морозной, эти пули ее беспокоят. — Он потрогал кофейник. — Боюсь, что кофе придется пить черным. Сливки и сахар у нас закончились. — Он стал наливать им кофе; оно было густым и грязным. — Китти лежала с пулями три или четыре дня. Она точно не знает, сколько именно. А когда поняла, что не умерла, то поднялась и нашла весельную лодку. Я познакомился с ней в сорок втором году, когда мое судно ушло на дно с торпедой в брюхе. Я был тогда моряком в торговом флоте и, по милости Божьей, оказался на плоту. — Он передал первую чашку Чесне, затем предложил ей печенье.
— А что нацисты сделали тогда с телами? Почему она осталась жива? — Чесна взяла чашку и печенье.
Хёркс стал спрашивать Китти с помощью того же языка ворчаний и причмокиваний. Китти отвечала тихим пьяным голосом.
— Они бросили их волкам, — сказал Хёркс. Он предложил коробку с печеньем Майклу. — Печенье?
Оттуда же, откуда он доставал кофе и печенье, Хёркс извлек корзинку с вяленой жилистой бараниной, которая лишь Майклу показалась вкусной, а Чесна и Лазарев есть ее не смогли.
— Вечером у нас будет вкусное мясо в горшке, — пообещал Хёркс. — С жиром, луком и картофелем. Очень вкусно, с солью и перцем.
— Я не могу есть жир! — сказал Лазарев, сбрасывая с плеч свою парку и садясь за стол, где перед ним стояла чашка кофе. Его передернуло. — Мне он всегда кажется похожим на блевотину. — Он потянулся за чашкой. — Нет, я лучше поем просто лук с картошкой.
Позади него произошло какое-то движение, очень быстрое. Он увидел блеск лезвия, и на него навалилась громада туши Китти, как обвал в шахте.
— Не шевелись! — крикнул Хёркс, и тут лезвие ножа ударило в стол, прежде чем Майкл или Чесна успели прийти русскому на помощь. Нож для снятия шкур с тюленей, с выгнутым лезвием, воткнулся в ободранную столешницу, между растопыренными указательным и средним пальцами Лазарева. Он не попал по пальцам, но Лазарев отдернул руки к груди и взвыл, как кот, которому наступили на хвост.
— Жрет масло и топливо, как дьявол! — хмурился Лазарев, сидевший на месте второго пилота и следивший за приборами. — Еще часа два — и будем идти пешком!
— Мы как раз приближаемся к месту первой посадки для заправки, — спокойно сказала Чесна, держа руки на штурвале.
Разговаривать из-за сильного рева моторов было почти невозможно. Майкл, сидя за узким штурманским столиком в задней части кабины, проверял местонахождение по картам: их первая посадка — скрытное летное поле, обслуживаемое людьми из немецкого Сопротивления — была возле южной оконечности Дании. Следующая посадка, завтра ночью, должна быть на партизанском полем на одном из мысов почти на самом севере Дании, а пункт их последней заправки был на территории Норвегии. Расстояния казались огромными.
— Мы же просто развалимся при посадке, Златовласка, — сказал Лазарев. «Юнкерс» задрожал, внезапно попав в воздушную яму, ослабевшие болты застучали пулеметной очередью. — Я видел там сзади парашюты. — Он ткнул большим пальцем в сторону грузового отсека, где были сложены мешки с продуктами, фляги, зимняя одежда, автоматы и боеприпасы. — Они рассчитаны на детей. Если вы думаете, что я выпрыгну из этой корзины с одним из них, то вы с ума сошли.
Пока он говорил, взгляд его шарил в темноте, высматривая голубые язычки выхлопа моторов немецких истребителей, выдающие их полет. Он, однако, знал, что вовремя заметить их трудно, обычно тогда, когда их видишь, одна из пуль уже идет к цели. Его выворачивало при мысли, что могут сделать с этой хлипкой кабиной тяжелые пулеметы, и он старался побольше говорить, чтобы скрыть свой страх, хотя ни Чесна, ни Майкл его не слушали.
— Единственный шанс выжить с таким парашютом — упасть на стог сена.
Чуть менее двух часов спустя правый мотор начал покашливать. Чесна смотрела, как стрелки указателей топлива стали снижаться до нуля. Нос «Юнкерса» потянуло вниз, будто сам самолет торопился возвратиться на землю. Запястья у Чесны побелели от усилий удержать самолет на курсе, и задолго до конца этого перелета ей пришлось просить Лазарева помочь держать штурвал.
— Этот самолет столь же неповоротлив, как линкор, — откомментировал русский, когда повел в сторону координат по карте, которые ему дал Майкл.
На земле показалась полоса огней: костры их друзей, указывающие направление их первого приземления. Лазарев взял управление «Юнкерсом», сделал круг и пошел на снижение вдоль полосы, и когда колеса покатили по земле, в кабине раздался дружный вздох.
За последующие восемнадцать с лишним часов дневного времени «Юнкерс» был вновь заправлен топливом и моторы залиты маслом, для чего Лазареву пришлось стать во главе наземной команды, большинство из которой были крестьянами, никогда не подходившими к самолету ближе сотни ярдов. Лазарев раздобыл кое-какие инструменты и под прикрытием маскировочной сетки ковырялся в правом моторе, получая, казалось, удовольствие от того, что оказался весь испачканным маслом и грязью. Он сделал около десятка мелких исправлений, не переставая ворчать и ругаться.
Когда же наступила полночь, они были уже в воздухе, перелетая из Германии в Данию. Темнота в одной стране была точно такой же, как и в другой. Лазарев опять взял штурвал, когда Чесна устала, и перекрывал грубыми и непристойными русскими песнями несмолкающую музыку моторов. Он угомонился, когда Чесна указала ему на голубой мазок, проходивший над из головами примерно в пяти тысячах футов. Ночной истребитель, вероятно новая модель «Хейнкеля» или «Дорнье», сказала она ему, судя по его скорости; он в считанные секунды исчез в сторону запада, но созерцание такого стервятника отбило у Лазарева желание петь.
На земле Дании их пригласили на банкет из молодого картофеля и кровяной колбасы, пищи, особенно порадовавшей Майкла. Их хозяевами снова были простые фермеры, которые подготовили пир так, будто прибывали королевские гости.
Лысая макушка Лазарева привлекла внимание маленького мальчишки, которому все хотелось ее пощупать. Хозяйская собака нервно обнюхивала Майкла, а одна из присутствующих женщин была в страшном восторге, потому что узнала Чесну по снимку в затасканном собаками журнале про немецких кинозвезд.
Совсем другие звезды приветствовали их, когда почти всю следующую ночь они летели над морем. Из тьмы сыпался дождь метеоритов, сверкавших красными и золотыми вспышками, и Майкл улыбался, наблюдая за Лазаревым, который радовался этому зрелищу, как ребенок. Приземлившись и выйдя из самолета, они вступили в холод Норвегии. Чесна вытащила парки северного покроя, которые они натянули поверх серо-зеленой десантной одежды. Среди норвежских партизан, встречавших их, был британский агент, представившейся как Крэддок; их доставили на нартах в оленьей упряжке к каменному домику, где было разложено очередное угощение. Крэддок — простоватый юноша, куривший трубку, чье правое ухо было отстрелено пулей из немецкой винтовки, — сказал им, что погода к северу ухудшается и снег ожидается раньше, чем им удастся добраться до Юскедаля. Около Лазарева сидела самая обширная женщина, каких только видел Майкл, явно старшая дочь из семьи их хозяина; она неотступно наблюдала, как он жевал предложенную еду: вяленую соленую оленину. Слезы были у нее на глазах, когда они покидали их в начале ночи для последнего перелета, и Лазарев сжимал рукой ножку белого зайца, невесть как попавшую ему в парку.
Это была лишь маленькая доля тех миллионов человеческих существ, о которых Гитлер решил, что они нисколько не ушли от зверей.
Моторы «Юнкерса» завывали в разреженном морозном воздухе. Утро 16 мая принесло снег, который вихрем налетал из темноты на стекла кабины. Самолет снижался и рыскал, бросаемый сильными ветрами над зазубренными горными вершинами. И Лазарев, и Чесна вцепились в штурвал управления, «Юнкерс» взлетал и падал на сотни футов. Майклу не оставалось ничего другого, кроме как прикрепиться ремнями и держаться за столик, из-под мышек у него выступил пот, живот скручивало. «Юнкерс» яростно трясло, и все они слышали, как трещит фюзеляж, издавая звуки, похожие на контрабасовые.
— На крыльях — лед, — выразительно сказала Чесна, всматриваясь в приборы. — Давление масла в левом моторе падает. Температура быстро растет.
— Утечка масла. Лопнул шов. — В голосе Лазарева была только деловитость.
«Юнкерс» затрясло, будто они ехали по булыжной дороге. Он потянулся к пульту управления и убрал обороты левого мотора, но прежде чем он отнял от переключателя руку, послышался пугающий звук взрыва и вокруг обтекателя мотора выскочили язычки пламени. Пропеллер дернулся и замер.
— Теперь мы узнаем, чего он стоит, — сквозь стиснутые зубы сказал Лазарев, когда альтиметр стал показывать снижение высоты.
Нос «Юнкерса» был наклонен к земле, Лазарев стал снова задирать его, руки в перчатках вцепились в штурвал. Чесна пришла ему на помощь, но самолет никак не хотел быть послушным.
— Я не могу удержать! — сказала она, но Лазарев ей ответил:
— Вы должны.
Она стала давить на штурвал всем весом спины и плеч. Майкл отцепил свои ремни и налег на Чесну, помогая удерживать штурвал. Он ощущал огромное, до дрожи, напряжение, в котором находился самолет.
— Пристегнитесь ремнями! — закричал Лазарев. — Вы же сломаете себе шею!
Майкл снова нажал вперед, помогая Чесне держать нос самолета насколько можно ровнее. Лазарев глянул на мотор левого крыла, увидел языки красного огня, потекшие назад из-под вздувшегося обтекателя.
Горящее топливо, понял он. Если крыльевый бак с топливом взорвется… «Юнкерс» по-прежнему сносило в сторону, яростно скручивая так, что стонал фюзеляж. Лазарев услышал звуки лопавшегося металла и с ужасом понял, что пол кабины треснул прямо у него под ногами.
Майкл заметил бешеное дергание стрелки альтиметра. Он не видел ничего за стеклом из-за снега, но знал, что там горы, и Чесна тоже знала это. Самолет падал, его фюзеляж стонал и напрягался, как тело под пытками. Лазарев следил за левым мотором. Пламя погасло, сбитое ветром. Когда исчез последний язык пламени, он вывернул штурвал назад, отчего мышцы на плеча у него заломило. «Юнкерс» реагировал медленно. Запястья и предплечья у него уже резала боль. Чесна ухватилась за штурвал и тоже стала тянуть назад. Затем пришел на помощь Майкл, и «Юнкерс» трясся и стонал, но подчинялся. Стрелка альтиметра выровнялась как раз на двух тысячах футов.
— Там! — Чесна показала направо, на мерцавшую на снегу точку. Она повернула самолет в ту сторону и продолжила медленно снижать высоту. Засветилась вторая мерцающая точка. Затем третья.
— Это посадочная полоса, — сказала Чесна, в то время как стрелка альтиметра ползла по шкале вниз. Зажегся четвертый огонек. Теперь банки с горящим маслом однозначно указывали направление и ширину посадочной полосы.
— Снижаемся. — Она потянула на себя рычаги, убирая скорость, руки ее тряслись от напряжения, и Майкл быстро пристегнулся ремнями к сиденью.
Когда они приблизились к полю с горящими огоньками, Чесна выпрямила закрылки и заглушила моторы. «Юнкерс», неуклюжая птица, заскользил по полю, снег зашипел на горячих обтекателях. Покрышки стукнули о землю. Прыжок. Удар, а затем прыжок поменьше. Потом Чесна стала тормозить, и «Юнкерс», вздымая за собой султаны снега и пара, покатился по полосе.
Самолет сбавил ход и, с толчками и бульканьем вытекавшей гидравлической жидкости, скрипя, остановились.
Лазарев уставился между своими ногами, где увидел набившийся снег в трещине около шести дюймов шириной. Он первым выбрался из самолета. Когда выбрались Чесна и Майкл, Лазарев уже похаживал возле самолета, снова привыкая опираться ногами о твердую землю. Моторы «Юнкерса» парили и потрескивали.
Пока Майкл и Чесна разгружали свои вещи, рядом с «Юнкерсом» притормозил потрепанный, выкрашенный в белое грузовик. Несколько человек соскочили с него и стали раскатывать огромный белый брезент. Ими руководил рыжебородый мужчина, назвавший себя Хёрксом, он сам помогал грузить рюкзаки, автоматы, боеприпасы и гранаты в грузовик. Пока Хёркс занимался этим, другие люди трудились над тем, что закрывали «Юнкерс» брезентом.
— Мы чуть не грохнулись! — сказал Лазарев Хёрксу, сжимая рукой заячью лапку. — Этот ураган чуть не оторвал нам крылья!
Хёркс озадаченно посмотрел на него.
— Какой ураган? Сейчас же весна.
Потом вернулся к работе, Лазарев растерянно замер, снег набивался ему в бороду.
Послышался скрип и хлопки лопающихся болтов. Майкл и Чесна повернулись к самолету, а Лазарев от ужаса раскрыл рот. Почерневший от огня левый мотор в несколько секунд оторвался от своего крепления, затем лопнули последние несколько болтов, и весь мотор грохнулся на землю.
— Приветствуем вас в Норвегии, — сказал Хёркс. — Поторапливайтесь! — перекрикивая вой пронзительного ветра, крикнул он другим мужчинам.
Мужчины заработали быстрее, перекинув через «Юнкерс» белые веревки и затягивая затем ими брезент. Потом, когда прибывшие на самолете и норвежцы забрались в грузовик, Хёркс сел за руль и повез их от посадочной полосы в сторону побережья, двадцать пять к юго-западу. Солнце уже серебрило на востоке небо, когда они ехали по узким грязным улочкам Юскедаля. Это был рыбацкий поселок, дома которого были построены из серых бревен и камней. Из труб вились тонкие струйки дыма, Майкл ощущал ароматы крепкого кофе и жирного бекона. Внизу, где скалы подступали к серо-голубому морю, на предрассветной приливной волне покачивалась маленькая флотилия лодок, снаряженных сетями и готовых приступить к лову. Пара тощих собак лаяла и тявкала почти под колесами грузовика, и Майкл то тут, то там замечал фигуры, следившие за ними сквозь полуприкрытые ставни.
Чесна локтем толкнула его в бок и показала на гавань. Большая летающая лодка «блом-унд-фосс» со свастикой на хвосте скользила по гладкой водной поверхности ярдах в двухстах от берега. Она сделала два медленных круга вокруг рыбацкой флотилии, потом, взлетев, набрала высоту и исчезла в низко плывущих облаках. Нацистские хозяева наблюдают.
Хёркс остановил грузовик перед каменным домом.
— Вы слезайте здесь, — сказал он Майклу, Чесне и Лазареву. — Мы позаботимся о вашем грузе.
Ни Чесне, ни Майклу вовсе не хотелось доверять оружие и боеприпасы человеку, которого они не знали, но они не хотели идти на тот риск, что оружие может быть найдено, если поселок будут обыскивать люди из экипажа летающей лодки. Они с неохотой сошли с грузовика.
— Вы заходите туда, — Хёркс показал им на дом. Двери его блестели от шеллака высушенных шкурок тюленьих бельков. — Отдыхайте. Ешьте. Ждите. — Он надавил на газ и порулил дальше по грязи.
Майкл открыл дверь и вошел. Волосы ему причесал маленький водопад серебряных колокольчиков, свисающих с притолоки, зазвеневших весело, как в канун Рождества. Колокольчики прошлись и по волосам Чесны и погладили щетинистую макушку Лазарева. Внутри дома было мрачно, пахло рыбой и высохшей тиной. По стенам были развешаны сети и кое-где на гвоздях висели вырезанные из журналов картинки. В глубине чугунной печки мерцал слабый огонь.
— Эй! — позвал Майкл. — Есть здесь кто-нибудь?
Заскрипели пружины. На старом коричневом диване лежала большая куча грязной одежды, куча эта зашевелилась и, когда вновь прибывшие уставились на нее, села, проминая диван.
— Боже мой! — по-немецки выдохнул Лазарев. — Что это?
Чем бы оно ни было, оно потянулось за бутылкой водки, стоявшей на полу рядом с собой. Большая смуглая рука вынула откупорила бутылку, подняла ее, и послышались звуки бульканья жидкости. Затем отрыжки.
Куча попыталась встать и, поднявшись, оказалась значительно выше шести футов.
— Пожалуйте! — Голос был хриплый и пьяный. Женский голос. — Пожалуйте! — Она подошла к ним, в красноватые отблески печки. Доски пола под ней жалобно скрипели, и Майкл удивился, что они вообще ее держали. В этой женщине было, должно быть, не менее двухсот пятидесяти фунтов веса и, вероятно, шесть футов и два дюйма роста. Она приблизилась к ним, колышущийся передвигающийся холм. — Пожалуйте! — сказала она еще раз, пьяным заплетающимся языком. Широкое морщинистое лицо ощерилось в улыбке, демонстрируя рот, в котором торчало лишь три зуба. У нее были светло-голубые глаза миндалевидной эскимосской формы, кожа медно-коричневого цвета и гладкие прямые волосы, остриженные будто бы по горшку, бронзово-рыжеватого цвета: смесь, как понял Майкл, эскимосских и нордических генов, боровшихся между собой за преобладание. Она явно была очень необычной женщиной, и стояла с ухмылкой, завернувшись в складки разноцветного одеяла. Майкл решил, что ей около сорока лет или даже больше, судя по морщинам и седине в рыжих волосах.
Она предложила им бутылку водки.
— Пожалуйте? — спросила она, в одной ноздре у нее торчала золотая булавка.
— Пожалуем! — сказал Лазарев, принимая бутылку из ее рук, и глотнул огненной жидкости. Он задержал дыхание, потом уважительно энергично выдохнул и хлебнул еще раз.
Майкл поспешил высвободить бутылку из его пальцев и вернуть ее женщине, которая облизнула горлышко и тоже сделала глоток.
— Как вас зовут? — спросила Чесна по-немецки. Женщина покачала головой. — Ваше имя? — испытала она свои познания в норвежском, который знала очень слабо. Затем прижала руку к своей груди. — Чесна. — По — казала на Майкла. — Майкл. — Потом на довольного русского. — Лазарев.
— А! — радостно закивала женщина. Она показала между своих массивных бедер. — Китти! — сказала она. — Пожалуйте!
— Мужчина на ней, однако, будет иметь чертовские сложности, — глубокомысленно заключил Лазарев.
Хижина была хоть и не совсем чистой, но зато теплой. Майкл снял с себя парку и повесил на крючок на стене, в то время как Чесна продолжала попытки общения с огромной, изрядно подвыпившей эскинордкой. Все, что ей пока удалось понять, это то, что эта женщина живет здесь и что у нее есть еще много бутылок водки.
Дверь открылась, зазвенели колокольчики, Хёркс прикрыл ее за собой.
— Ну! — сказал он, стащив с себя шубу. — Вижу, вы уже познакомились с Китти!
Китти ухмыльнулась, допила бутылку и с шумом повалилась на диван.
— Она несколько не в ладах с мебелью, — как бы извиняясь заметил Хёркс, — но довольно мила. Кто из вас старший?
— Я старшая, — сказала Чесна.
— Хорошо.
Хёркс стал разговаривать с Китти на певучем диалекте, который для Майкла звучал смесью ворчаний и причмокиваний. Китти кивала, ухмылка у нее исчезла и она стала рассматривать Чесну.
— Я сказал ей, кто вы, — сказал Хёркс. — Она говорит, что ожидала вас.
— Ожидала? — Чесна потрясла головой. — Не понимаю.
— Китти берется доставить вас на остров Скарпа, — пояснил Хёркс. Он залез в шкафчик и вытащил оттуда коробку с песочным печеньем.
— Что? — Чесна посмотрела на женщину, которая закрыла глаза и улыбалась, пустая бутылка лежала у нее на животе. — Она…
Она же пьяница!
— Разве? В такое время всем нам приходится выпивать. — Он взял со стола побитый кофейник, потряс его, чтобы взболтать жидкость, затем поставил на печку. — Китти знает море и знает остров Скарпу. А я ничего не понимаю в лодках. Я даже не умею плавать. Что, впрочем, вам тоже не пригодится, если вы столкнетесь с миной.
— Значит, вы говорите, что если мы хотим попасть на Скарпу, то должны доверить ей свои жизни?
— Именно так, — сказал Хёркс.
— Скарпа! — глаза Китти открылись. Голос стал низким, горловым рычанием. — Скарпа плохо! Патуу! — Она сплюнула на пол. — Нацистские парни! Патуу! — Еще один плевок шмякнулся на грязный пол.
— У Китти, — продолжал Хёркс, — есть здесь своя лодка. Она была лучшей рыбачкой на сотню миль вокруг. Она говорит, что раньше могла слышать, как поют рыбы, и когда выучила их песни, то стала сама петь им, и они тогда плыли в ее сети тоннами.
— Поющие рыбы меня не интересуют, — холодно сказала Чесна. — Меня интересуют патрульные катера, прожекторы и мины.
— О, Китти хорошо знает, где они. — Он снял с крючков оловянные чашки. — Китти раньше жила на острове Скарпа, до того, как пришли нацисты. Она, ее муж и шестеро их сыновей.
Раздалось звяканье отброшенной в сторону пустой бутылки. Она упала в углу, рядом с тремя другими. Китти зарыла руку в одеяло на диване и вытащила ее, сжимая новую бутылку. Остатками зубов она ее откупорила, прильнула к горлышку и отпила.
— Что случилось с ее семьей? — спросил Майкл.
— Нацисты…
Скажем так…
Рекрутировали их помогать строить эту чертову химическую фабрику. Они забрали из деревни Китти всех годных для этого людей. И, конечно, саму Китти, потому что она сильна, как лошадь. Затем они построили еще и аэродром, и тогда стали самолетами привозить туда рабов. В общем, почти всех, кто там работал, нацисты казнили. Китти тоже получила две пули. Иногда, когда погода становится действительно морозной, эти пули ее беспокоят. — Он потрогал кофейник. — Боюсь, что кофе придется пить черным. Сливки и сахар у нас закончились. — Он стал наливать им кофе; оно было густым и грязным. — Китти лежала с пулями три или четыре дня. Она точно не знает, сколько именно. А когда поняла, что не умерла, то поднялась и нашла весельную лодку. Я познакомился с ней в сорок втором году, когда мое судно ушло на дно с торпедой в брюхе. Я был тогда моряком в торговом флоте и, по милости Божьей, оказался на плоту. — Он передал первую чашку Чесне, затем предложил ей печенье.
— А что нацисты сделали тогда с телами? Почему она осталась жива? — Чесна взяла чашку и печенье.
Хёркс стал спрашивать Китти с помощью того же языка ворчаний и причмокиваний. Китти отвечала тихим пьяным голосом.
— Они бросили их волкам, — сказал Хёркс. Он предложил коробку с печеньем Майклу. — Печенье?
Оттуда же, откуда он доставал кофе и печенье, Хёркс извлек корзинку с вяленой жилистой бараниной, которая лишь Майклу показалась вкусной, а Чесна и Лазарев есть ее не смогли.
— Вечером у нас будет вкусное мясо в горшке, — пообещал Хёркс. — С жиром, луком и картофелем. Очень вкусно, с солью и перцем.
— Я не могу есть жир! — сказал Лазарев, сбрасывая с плеч свою парку и садясь за стол, где перед ним стояла чашка кофе. Его передернуло. — Мне он всегда кажется похожим на блевотину. — Он потянулся за чашкой. — Нет, я лучше поем просто лук с картошкой.
Позади него произошло какое-то движение, очень быстрое. Он увидел блеск лезвия, и на него навалилась громада туши Китти, как обвал в шахте.
— Не шевелись! — крикнул Хёркс, и тут лезвие ножа ударило в стол, прежде чем Майкл или Чесна успели прийти русскому на помощь. Нож для снятия шкур с тюленей, с выгнутым лезвием, воткнулся в ободранную столешницу, между растопыренными указательным и средним пальцами Лазарева. Он не попал по пальцам, но Лазарев отдернул руки к груди и взвыл, как кот, которому наступили на хвост.