Маккефри Энн. Наследница Единорогов

   — Глубоко! — наставала Акорна, — нужен бур. Найти рений — скоро вернуться. Потом лететь в другое, новое место?
   — Чтобы отыскать твой народ?
   Глаза Акорны сузились, она посмотрела на свои руки. Несмотря на всю миловидность ее личика, оно явно носило черты сходства с мордой лошади: сейчас малышка стала особенно похожей на печального жеребенка.
   — Милая, одна из причин, по которой мы задерживаемся на больший, чем обычно, срок состоит в том, что мы хотим заработать побольше денег для хорошей галактической экспедиции, которая поможет найти твой народ. Твою Авви. Авви была единственной на вашем корабле?
   — Нет. Лалли тоже там.
   — Твои мама и папа? — спросил Гилл, надеясь, что теперь, когда она так хорошо понимает их язык, возможно, ей удастся переводить на него слова ее родного языка.
   — Нет, Авви и Лалли.
   — Неплохая попытка, Гилл, — сочувственно коснувшись его руки, проговорил Рафик.
   — Кстати, милая, “полный на три трети” — это значит просто “полный”. Три трети равно одному, — заметил Калум, пытаясь отвлечь девочку от грустных мыслей. Акорна была явно расстроена и, опустив глаза, сосредоточенно разглядывала свои ладошки. — Трети — это доли.
   — Доли? — она подняла голову.
   — Части целого. Существует великое множество долей — половины, четверти, пятые части, и шестые части, и множество других. Если у тебя есть две половины — значит, у тебя есть одна целая. И четыре четверти — это одна целая.
   — И пять пятых — это тоже одна целая? — ее глаза снова удивленно расширились; она старалась осмыслить новую идею. — А самая маленькая часть какая? Одна?
   — Смотрите-ка, ребята, у нас тут математический гений! — воскликнул Рафик, вскинув руки в жесте насмешливого преклонения.
   Одна математическая концепция вела к другой, и вскоре Акорна уже дошла до алгебраических уравнений. Калум, ворча что-то насчет того, что перевернет на этом астероиде каждый камешек и вытянет из него все, что возможно, заставил остальных использовать метод глубокого бурения, чтобы проверить, что таится под более доступными верхними слоями пород.
   — Почему бы не научить ее чему-нибудь полезному? Например, следить за каталитическим конвертером и вовремя выключать его? — спросил Рафик. — Тогда я смог бы работать на астероиде вместе с вами, ребята, и малышка быстрее избавилась бы от своей зависимости.
   — Я думаю, — в голосе Калума звучало опасливое почтение, — она родилась, уже зная гораздо больше полезных вещей. чем мы можем себе представить.
   Он изучал образцы пород, поднятых буром с большой глубины.
   — Посмотрите-ка на результаты анализа…
   — Рений и гафний, — склонившись к экрану, медленно проговорил Рафик. — И в высокой концентрации. Если бурение будет давать руду в таких же количествах, мы сможем заполнить грузовые капсулы и вернуться на Базу гораздо раньше, чем если станем вести разработки на поверхности, добывая платину. И наш груз будет стоить дороже на…
   — Сорок два и шестьдесят пять сотых процента, — рассеянно моргая, закончил за него Калум. — Помните? Она сказала , что на глубине есть рений.
   — Структура “Дельфиниума” как астероида не нарушена; здесь не было атмосферных процессов и сдвигов геологических слоев. С точки зрения логики, в глубине должны быть те же самые металлы и в той же концентрации, что и на поверхности… просто до них труднее добраться.
   — С точки зрения логики, — возразил Гилл, — если посмотреть на пробы, все обстоит совершенно по-другому. Может быть, существуют некоторые вещи, которые еще не известны космическим исследователям. Но я дорого дал бы за то, чтобы понять, как ты об этом узнала, Акорна акушла. Думаю, нам лучше научить ее распознавать и другие металлы, джентльмены, чтобы она в дальнейшем могла сообщать нам об их наличии. А что до зависимости… — Гилл фыркнул. — Как только ты сделал ей ее собственную клавиатуру, Рафик, она стала вполне независимой; неужели вы двое этого не заметили?
   — Некоторые рождаются хакерами, а некоторые — нет, — заметил Рафик.
   — Что ж, попытка — не пытка, разве нет? — пожал плечами Гилл; однако было видно, что он гордится Акорной не меньше, чем его товарищи. — Похоже, из нас получаются не такие уж плохие родители, а, ребята?
   — Насколько взрослой она родилась? — спросил Калум почти умоляющим тоном. — Она ведь живет на борту корабля только…
   Ему пришлось просмотреть компьютерные логи, чтобы выяснить, когда они нашли девочку.
   — Ого! Двенадцать месяцев и пятнадцать дней назад!
   — Целый год? — ошеломленно проговорил Рафик.
   — Год! — воскликнул Гилл. — Черт, мы забыли про ее день рождения!
   Остальные двое, оскорбленно поджав губы, одновременно указали ему на банку с надписью “Достойные слова”, которая не пополнялась уже некоторое время.

Глава 2

 
   — Чисто внешние изменения, — заявил Гилл, когда старая База КРИ оказалась в пределах видимости “Кхедайва”. — Надеюсь, Рафик, ты не станешь говорить, что выиграл пари, только на основе мелких косметических изменений?
   — Я был бы просто счастлив, — ответил Рафик, — и вовсе его не выигрывать.
   До них больше не доходило никаких известий и объявлений о реорганизации; однако эмблема КРИ, ранее украшавшая створки обоих шлюзовых ворот, была заменена другим, более крупным и броским знаком КОП — “Концерна Объединенных Производителей”. Вместо обычного жизнерадостного приветствия Джонни Грина они услышали сухой механический голос, отказавшийся назваться, зато долго сетовавший на то, что они не заполнили “форму протокола КОП” (что это за протокол, для команды “Кхедайва” осталось тайной).
   Сам по себе док не особенно изменился; однако, едва команда “Кхедайва” вместе с Акорной миновала двойные двери шлюзового отсека, их тут же встретил обладатель механического голоса, который все еще никак не мог успокоиться по поводу незаполненного протокола.
   — Послушайте-ка, приятель, — заговорил Гилл, — как вам и говорил пилот, — тут он кивнул в сторону Калума, — мы — команда “Кхедайва” и работаем по контракту с КРИ; никакой информации по новым правилам захода в док и заполнения протоколов мы не получали. И если уж вам, ребята, так приспичило, чтобы мы соблюдали новые процедуры, надо было заранее выслать нам правила: что ж вы этого не сделали?
   — Это нарушение установления о невозможности рассылки протоколов компании, не предназначенных для всеобщего доступа, по незащищенным каналам связи.
   — У древних американцев было присловие на этот счет, — еле заметно улыбнулся Рафик. — Что-то насчет “поправки двадцать два”.
   — А где Джонни Грин?
   — Сочтен излишним.
   — Это еще что такое?..
   Голос Гилла звучал все громче, эхом отдаваясь в гулких коридорах. К нему уже спешила молодая женщина в бледно-голубом комбинезоне: ее светлые волосы были зачесаны назад и забраны в пучок на затылке.
   — Эва Глатт, — представилась она, протягивая маленькую руку для рукопожатия. — ТТиА — я имею в виду, отдел Тестирования, Терапии и Адаптации. Слияние КРИ и “Объединенных Производителей” повлекло за собой некоторое количество организационных изменений, имеющих целью оптимизацию работы. Мистер… Гилоглы, не так ли? Я пришла для того, чтобы взять под опеку ребенка.
   — Она находится под нашей опекой, — возразил Гилл.
   — О, я уверена, вы не захотите, чтобы она обременяла вас, пока вы будете заполнять формы протоколов прибытия и перерегистрировать “Кхедайв” как корабль “Объединенных Производителей. Я все подготовила, несмотря на то, что вы дали нам на это не слишком много времени.
   Рафик и Калум убедили Гилла в том, что правильнее будет сообщить Базе о той загадке, которую они везли с собой из последней экспедиции, однако они сделали это только на обратном пути от “Дельфиниума” — на всякий случай: вдруг кому-нибудь на Базе пришло бы в голову немедленно отозвать их с места работ.
   — Доктор Форелль лично хочет осмотреть капсулу, в которой была обнаружена девочка, а также изучить записи начальной стадии контакта, — продолжала Эва. — Пока вы будете регистрироваться, я отдам распоряжение о доставке материалов с борта корабля; согласны? А ты, бедное дитя, можешь пойти со мной, — она опустилась на колени и протянула Акорне руку; та спрятала руки за спину и отступила на шаг. Ее зрачки сжались, превратившись в две вертикальных черточки.
   — Не , — решительно заявила девочка.
   — Говори полными предложениями, Акорна акушла, — вздохнул Гилл.
   — Ну же, дорогая, — жизнерадостно проговорила Эва, — тебе будет очень скучно, если ты останешься со своими милями дядюшками, пока они будут заполнять все эти утомительные бумаги. Разве тебе не хочется пойти в детский садик и поиграть в разные интересные игры?
   Акорна посмотрела на Рафика. Он еле заметно кивнул; девочка немного расслабилась. Теперь она выглядела не такой настороженной.
   — Пойду, — объявила она. — Недолго!
   — Вот видите, — поднимаясь, заметила Эва Глатт, — немного элементарной психологии — и вопрос решен. Я уверена, она окажется вполне понятливой и послушной.
   — Эта девица, — проговорил Гилл, глядя вслед Эве, уводившей Акорну, — полная идиотка.
   — Она что-то говорила о детском садике, — заметил Рафик. — Может быть, ради разнообразия Акорне понравится общение с другими детишками. А у меня есть предчувствие, что ближайший час действительно окажется неимоверно скучным…
 
   Пока Гилл, Рафик и Калум с трудом продирались сквозь список вопросов (они, надо сказать, оказались самыми разнообразными, и включали, например, вопрос о девичьих фамилиях бабушек и предпочтениях в области базовых групп продуктов), доктор Альтон Форелль успел с дюжину раз прослушать запись первых слов Акорны.
   — Еще раз! — резко бросил он, и его ассистент, Джудит Кендоро, послушно включила запись снова.
   — Идиоты, — жизнерадостно заявил Форелль. — Почему они не могли записать все, что она говорила? Зачем нужно было вмешиваться и обучать ее Универсальному языку? Здесь совершенно недостаточно данных для анализа!
   — Достаточно для того, чтобы понять, что это одинокий ребенок, зовущий кого-то, кто был ему дорог, — мягко проговорила Джудит. Ей подумалось, что, если она еще немного послушает этот плач и повторяющееся жалобное: “Авви, авви!” — то сама не сможет сдержать слез.
   Форелль отключил запись.
   — Вы антропоморфизируете ее, Джудит, — заметил он. — Можем ли мы пытаться перевести нечеловеческую речь, исходя только из ситуации и эмоций ребенка? Нам придется провести тщательный синтаксический и семантический анализ, прежде чем сможем сделать какие-либо обоснованные выводы.
   — Но как мы собираемся это сделать, — поинтересовалась Джудит, — если она жила с этими людьми больше года, а за это время усвоила основы Универсального и совершенно забыла собственный язык?
   — Мы проведем регрессию и вернем ее в то время, когда ее только что обнаружили, разумеется, — ответил Форелль таким тоном, словно эта процедура была чем-то само собой разумеющимся. — Техника этого процесса довольно проста; если правильно подобрать наркотические вещества, никто не сможет сопротивляться процессу регрессии. Судя по количеству и последовательности издаваемых ею звуков, в тот момент, когда ее нашли, она уже в определенной степени владела своим родным языком. Информация все еще хранится в ее мозгу под наслоениями недавнего опыта. Нам нужно всего-навсего убрать эти наслоения.
   Джудит невольно вздрогнула. Даже взрослые, добровольно соглашавшиеся на этот процесс, находили полную регрессию ужасающей. А что будет, если процессу подвергнется маленький ребенок?
   — Но вы, разумеется, остановите процесс, если увидите, что он травмирует девочку?
   — Разумеется, — уверил ее Форелль. — Но вы, однако, слишком уж чувствительны и сентиментальны. Для того, чтобы должным образом подтвердить сделанное открытие, нам нужно собрать как можно больше фактов. Если она — разумное инопланетное существо, говорящее на языке, принципиально отличающемся от любых человеческих языков, то все, что нам удастся узнать об этом языке, будет представлять невероятную научную ценность. Мы не можем позволить нашим эмоциям стоять на пути Науки…
   — И публикаций, — сухо закончила Джудит.
   — О, об этом можете не беспокоиться, — ответил Форелль. — Если вы поможете мне в работе с этим ребенком, я, разумеется, упомяну вас как моего соавтора. Однако вы не должны забывать и о другой возможности. Если она — результат какой-то мутации, и издаваемые ею звуки — всего-навсего искаженные слова одного из земных языков, которые мы не сумели распознать в записи, представьте себе, как глупо мы будем выглядеть, объявив во всеуслышанье об открытии первого внеземного языка! Ведь мы же не можем так рисковать, верно? — он улыбнулся в пространство и продолжил, обращаясь скорее к себе самому, чем к Джудит: — Пришло время, когда лингвистика должна занять свое место среди научных дисциплин. Все это время мы вели себя до смешного глупо, мы проявляли нелепую щепетильность, отказываясь проводить эксперименты на людях. Теория критического периода в освоении языка могла быть проверена и подтверждена много лет назад, если бы у кого-нибудь хватило решимости изолировать несколько десятков младенцев на срок от десяти до двадцати лет, лишив их постоянного контакта с другими людьми. Это был бы прекрасно контролируемый эксперимент: представьте себе, что каждые шесть месяцев одного ребенка помещали бы на время в нормальную языковую среду; как только дети перестали бы усваивать язык, мы поняли бы, что критический период окончился. Разумеется, никто не стал бы портить исследовательский материал, возвращая детей, уже побывавших в языковой среде, в подопытную группу; не следует забывать возможности заболеваний и о том, что требуется тщательная проверка результатов, включающая повторные опыты, так что нам нужна была бы большая группа испытуемых. Я уверен, именно это и послужило причиной отказа в моей просьбе о финансировании этого проекта. Правительственные чиновники крайне близоруки в вопросах научных исследований. Однако на этот раз мне не нужно ждать разрешения. Объект исследования уже здесь — по крайней мере, я заполучу его, как только эта девица Глатт покончит со своими дурацкими бесполезными тестами. Психосоциализационная лаборатория “Объединенных Производителей” прекрасно оснащена для такого рода опытов.
   Джудит Кендоро закусила губу и напомнила себе о том, что ей повезло: повезло вырваться с фабрик Кездета, повезло выиграть стипендию техношколы для неимущих студентов… и еще больше повезло в том, что она получила хорошую работу в “Концерне Объединенных Производителей”. Эта работа позволит ей освободить сестру, все еще прозябавшую на Кездете, а через несколько месяцев ее брат смог бы окончить школу и найти себе приличную работу. Даже если забыть обо всем остальном, нелепо было бы думать, что она может перечеркнуть все, чего добилась за долгие годы тяжкой работы, из-за какого-то ребенка-найденыша — из боязни того, что этот ребенок может получить психологическую травму, если вернется к своим первым воспоминаниям. Кроме того, что она могла бы сделать для этого ребенка?
   — Я пока посмотрю, как идут дела с этим ребенком в ТТиА, — сказала она.
   Доктор Форелль улыбнулся:
   — Прекрасная мысль! Она у них уже довольно долго. Вы можете также прихватить с собой результаты тестов… впрочем, я не жду от них ничего особо толкового, памятуя о тех устаревших неуклюжих инструментах, которыми пользуется эта девица Глатт.
 
   — Ну вот, мы заполнили все формы, — Гилл оперся ладонями на стол Эвы Глатт, — и пришли за Акорной. Может быть, вы покажете нам дорогу к детскому садику?
   Эва выглядела удивленной:
   — О, но вы не можете забрать ее сейчас!
   — Почему? Конечно, ей, наверное, интересно было поиграть с другими детьми, но я уверен, что сейчас она уже скучает по нам.
   — Поиграть? Другие дети?.. Боюсь, вы неверно меня поняли. Мы только что начали исследовать ее ментальные и физиологические возможности. Тесты займут у нее большую часть дня. Возможно, большую часть недели. В любом случае, вы больше не будете ею заниматься.
   — Не будем? — повторил Рафик. — Прошу прощения, но это неприемлемо.
   — Она к нам привыкла, — поспешно проговорил Гилл, пытаясь загладить впечатление от показавшегося ему слишком категоричным высказывания Рафика, — и… мы тоже, в некотором роде, к ней привязались. Мы решили, что, если вы не обнаружите ее народ, она может просто остаться с нами. Девочка уже потеряла своих родителей. Нельзя, чтобы она потеряла и нас тоже.
   Эва Глатт весело рассмеялась:
   — Как мило! Но вы же не думаете, что сможете по-прежнему опекать ее, верно? Три горных инженера, иногда проводящих в космосе по несколько лет… Я уверена, вы делали все, что могли, но у вас навряд ли хватит опыта и подготовки, чтобы справиться с ее особымипроблемами .
   — У Акорны нет никаких “особых проблем”, — гневно заявил Калум. — Она — совершенно замечательная маленькая девочка, и нам нравится заботиться о ней. О, конечно, я не говорю, что мы не поместили бы ее в ясли или в садик здесь, на Базе, если бы в самом начале у нас была такая возможность. Однако получилось так, что она провела с нами целых два года. Мы — ее семья. И, разумеется, мы полагаем, что продолжим заботиться о ней.
   Эва снова засмеялась:
   — Ох, не будьте смешным! Даже если бы подобная ситуация не была совершенно невероятной, ваши ППП не дали бы вам получить официальное право опеки.
   — ППП? — озадаченно повторил Рафик.
   — Персональный психологический профиль, — любезно объяснила Эва. — Я подняла файлы КОП с вашими психологическими данными. Вы все трое классифицируетесь как плохо адаптабельные личности, которых в силу комбинации деструктивных черт характера и романтического стремления к опасности привлекают такие виды деятельности, как разведка полезных ископаемых на астероидах, связанные с высокой степенью риска…
   — Прошу прощения, — перебил ее Рафик, — но лично я не помню, чтобы этак компания заставляла меня проходить какие-либо психологические тесты. Калум? Гилл?..
   Оба отрицательно покачали головами.
   — Вы только что заполнили формы и анкеты служащих корпорации, — терпеливо объяснила Эва. — Компьютерный анализ был немедленно переслан мне, поскольку ваши личностные проблемы могли оказать отрицательное влияние на психологическое состояние ребенка. Результаты оказались именно такими, каких я и ожидала.
   — Психология! Когда мы заключали контракт с КРИ, — заговорил Гилл, — мы предоставляли отчеты директору отдела рудных разработок, а того больше интересовало, знаем ли мы, как работать с вакуумным взрывателем при ультранизких температурах, чем то, какие картинки мы видим в чернильных кляксах.
   — Устаревший подход, — ответила Эва. — “Объединенные Производители” полагают, что в суровых условиях космического пространства должны работать только люди с хорошей социальной адаптабельностью.
   — И как же именно, — вкрадчиво поинтересовался Рафик, — вы пришли к подобным… заключениям относительно наших личностей?
   — Это совершенно очевидно! — ответила Эва. — Зачем еще вам подвергать себя опасностям и одиночеству, которое несет с собой подобная карьера, в то время как вы все обладаете достаточно высоким коэффициентом умственного развития и более чем достаточным образованием для того, чтобы получить гораздо более высокооплачиваемую административную работу здесь, в штаб-квартире компании?
   — Да, больше денег, — спокойно согласился Калум, — и все прелести обстановки, разработанной с учетом психологии. Действительно, почему мы не стали работать здесь?
   Эва бросила на него неуверенный взгляд:
   — Я… я рада, что вы со мной согласны. Значит, вы все понимаете. Ребенок имеет серьезные врожденные увечья, и, возможно, также является умственно отсталым…
   Она остановилась, услышав шипение Гилла; Рафик придержал товарища за локоть.
   — Не прерывай ее, друг мой, — посоветовал он. — Мы крайне заинтересованы в том, чтобы выслушать оценку, которую леди доктор даст Акорне, не так ли?
   — По показателям роста и веса она является хорошо развитым шестилетним ребенком, — продолжила Эва. — Однако по СЯТ — стандартизированному языковому тесту — ее развитие соответствует как максимум двум годам.
   — Если судить по моему собственному опыту, — возразил Гилл, — она была младенцем, когда мы ее нашли, а это было менее двух лет назад. Ей никак не может быть больше трех-четырех лет.
   — И ее понимание языка просто поразительно, — прибавил Калум. — Если ее речь и не отличается выразительностью, это скорее всего объясняется тем, что ее мозг от начала не был приспособлен к восприятию человеческого языка; ей приходится учить его аналитическим способом, а не естественным путем, как проходит усвоение языка у человеческих детей.
   — Я рада, что вы сами признаете: у девочки есть проблемы с мозгом.
   — Отличия, — поправил Калум. — Отличия и проблемы — разные вещи.
   Эва принялась что-то набирать на настольной панели управления, затем продолжила:
   — Узнав степень ее языковой отсталости, мы провели цветовой тест Колкухауна, который, разумеется, разработан для детей меньшего возраста. Она обнаружила заметную неловкость при управлении курсором…
   — На ее пальцах на одну фалангу меньше, чем у людей, — заметил Рафик. — Разумеется, у нее будут проблемы с оборудованием, созданным для человеческих рук. Что вы проверяли: умственное развитие или ловкость рук?
   — Давно известно и доказано, что эти два показателя взаимосвязаны, — возразила Эва. — Каждый дурак знает, что ребенок будет готов обучаться чтению и счету, только когда он будет способен проскакать по прямой на одной ноге: это один из стандартных тестов, проводящихся в детских садах.
   — Да, я уверен, что это знает каждый дурак , — с неприкрытой насмешкой проговорил Гилл; однако от Эвы его ирония ускользнула. — А вы вообще проверяли , насколько развит ее интеллект?
   — Может быть, вы попросили ее написать простейшую программу для снижения содержания углерода в породе?
   — Или попросили рассчитать концентрацию металлов платиновой группы в коре астероида типа Е?
   — Не будьте смешными! — оборвала их Эва. — Даже если ребенок и способен выполнить такие расчеты, это означает только, что она заучила их наизусть! То, что она делает подобные вещи, совершенно не соответствующие ее возрасту — еще одно свидетельство плохой социальной адаптабельности; мы займемся этой проблемой сразу после того, как будут исправлены ее физические дефекты. Если мы хотим, чтобы она выросла полноценной личностью, способной адаптироваться к жизни в обществе, ее воспитанием и обучением должны заняться эксперты, знающие, как помочь ей компенсировать физические недостатки, и не требующие от нее того, что она не способна сделать.
   — И что же именно собираетесь предпринять вы ? — вежливо поинтересовался Рафик.
   — Ну, я… сперва, разумеется, она должна пройти более тщательное тестирование; однако я не вижу причин, по которым она не могла бы выполнять работы, требующие минимальной ответственности, в закрытых помещениях.
   — Например, разнося подносы в кафетерии компании, — предположил Гилл.
   — Или складывая скатерти и простыни, — прибавил Калум.
   Эва вспыхнула:
   — Я не умею творить чудеса, — резко ответила она. — Вы привезли мне отсталого ребенка-калеку, психика которой и без того достаточно пострадала от почти двухлетнего пребывания в обществе людей, обладающих плохой социальной адаптабельностью!
   — Я лично не стал бы делать столь поспешных выводов об умственной отсталости этого ребенка, — сказал Калум. — Если вы соблаговолите оторвать взгляд от результатов психологических текстов и посмотрите на нее саму — а одного взгляда вполне достаточно для того, чтобы понять, что она не принадлежит к человеческой расе, и это может вам подтвердить любой мало-мальски компетентный биолог, — возможно, вы поймете, что проблемы и отличия — это не одно и то же. Верно, у нее действительно есть некоторые проблемы с языком, и ей действительно трудно работать с оборудованием, предназначенным для людей. И что с того? Во всех других научных областях, доктор Глатт, экспертом считается тот, кто знает, как разрешить проблему, а не тот, кто причитает, что она не имеет решения!
   В глазах Эвы Глатт вспыхнул огонек торжества.
   — Собственно говоря, — любезно ответила она, — я как раз собираюсь решить часть проблем этого ребенка. Боюсь, коррекция ее рук хирургическим путем на данном этапе невозможна, однако уродливый нарост на ее лбу удалить вполне возможно.
   — То есть… вы хотите сказать, что собираетесь вырезать ее рог?! — взорвался Гилл. — Женщина, у вас что, вовсе мозгов не осталось? Это не уродство и не отклонение: это часть ее тела!
   — Команда медиков, находящаяся на этой базе “Объединенных Производителей”, вполне способна сделать местную анестезию и перекрыть кровяные сосуды, проходящие сквозь этот нарост, — твердо заявила Эва.
   — Мне кажется, вы нас не поняли, — Рафик наклонился над столом Эвы, пристально глядя ей в лицо. — Акорна — не — человек. Отличия — это не отклонения. И ее раса использует этот рог так же, как мы — свои глаза или уши. Мы уже выяснили, что она пользуется им для того, чтобы очищать воздух и воду, и полагаем, что этот орган связан с ее способностью чувствовать металлы.