Страница:
— Но мне казалось, они… — Гилл осекся, не окончив фразы. Некогда знаменитые поющие камни Скаррнесса ныне исчезли, пав жертвой беззастенчивых коллекционеров, которые растащили такое количество камней, что оставшиеся просто не могли обеспечить продолжение жизни популяции. Однако Рафик упоминал, что Хафиз является собирателем редкостей, а также намекал, что его дядюшка не слишком-то обременен совестью. Доводить мысль Гилла до конца, скорее всего, было бы бестактным и неуместным.
— Очень редки, это верно, — закончил за него Хафиз. — Мне невероятно повезло, что я сумел приобрести идеально подобранный до-мажорный набор, а также еще более редкий набор в лидийском стиле. Знаете ли, сейчас полные наборы, к сожалению, еще более редки…
“Благодаря таим хапугам, как ты,” — подумал Гилл, но вслух ничего не сказал, а лицо его продолжало сохранять выражение внимания и заинтересованности.
Музыкальная тропинка привела их к высокой стене из темного камня; как вскользь заметил Хафиз, сложена она была из фаринезского мрамора. Створки двойных ворот — металлическое кружево ручной ковки — открылись, пропуская хозяина и его гостей во второй сад, с трех сторон окруженный крытой галереей с колоннами все из того же фаринезского мрамора. Между колонами Гилл сумел разглядеть утопавшие в прохладной тени полированные деревянные полы, резные ширмы и шелковые драпировки.
Хафиз хлопнул в ладоши, и появилось несколько одинаково одетых слуг: двое несли шелковые подушки, расшитые яркими причудливыми узорами, третий — высокий, по виду хрустальный кувшин, а четвертый — хрустальную же чашу и стопку полотенец, так богато вышитых золотой нитью, что в центре каждого из них виднелся только небольшой участок не вышитого цветного шелка.
— Разумеется, у нас есть все современные удобства, — извиняющимся тоном проговорил Хафиз, — но мне доставляет удовольствие соблюдать древний обычай, согласно которому я сам должен предложить своим гостям воду, чтобы они омыли руки, а также напитки и пищу в саду.
Взяв кувшин, он принялся тонкой струйкой лить холодную воду на подставленные руки Рафика. Гилл повторил действия Рафика и взял одно из вышитых полотенец, чтобы вытереть руки. Хафиз с поклоном передал кувшин Рафику:
— Быть может, ты предпочтешь сам предложить воду своим женам. Я не хотел бы оскорблять твою новую веру.
Рафик поклонился в ответ и начал лить воду сперва на руки Калума, потом — Акорны, при этом словно бы невзначай встав так, чтобы не дать Хафизу разглядеть странные, на человеческий взгляд, руки Акорны и сильные пальцы Калума, выдававшие в нем мужчину.
Хафиз пригласил своих гостей сесть на шелковые подушки, вскользь упомянув о том, что кувшин и чаша были вырезаны из цельного куска мерастикамского хрусталя, а затем приказал слугам унести принадлежности для омовения рук и подать гостям закуски. Гиллу казалось, что прошло необыкновенно много времени, пока на деревянных треножниках расставляли латунные подносы, пока передавали по кругу крохотные стаканы, наполненные крепким ликером, и тонкие мисочки с фруктовым шербетом; Хафиз и Рафик в это время болтали о каких-то пустяках. Рафик устроил целый спектакль, отказываясь от ликера, поддерживая образ приверженца суровых правил секты нео-хаддитов, признававшей все запреты, данные Первым Пророком. Гилл сперва был рад тому, что его представили как официально неверующего, так что он мог спокойно наслаждаться ароматом ликера; однако после того, как он отхлебнул глоток обжигающего напитка, ему пришла в голову мысль: а не объявить ли, что он внезапно решил перейти в веру Рафика? Он с немалым облегчением увидел, что Акорне удается есть шербет, не откидывая вуали, поскольку серьезно опасался, что “камуфляж” девочки пострадает от того, что она станет есть и пить. Однако же, похоже, предполагалось, что нео-хаддиты разработали костюмы для своих женщин таким образом, что те могли не снимать вуаль ни при каких обстоятельствах. Интересно, а в постели-то они ее снимают? — желчно подумал Гилл.
Но вот, наконец, в ходе длиннейшей дискуссии по вопросам межзвездной торговли Рафик словно бы случайно упомянул о том, что они с партнером столкнулись с маленькой технической сложностью, и что дядя Хафиз, как он, Рафик, полагает, мог бы помочь им разрешить эту небольшую проблему — разумеется, за соответствующую компенсацию.
— О да, все эти технические мелочи.., — сочувственно вздохнул Хафиз. — Как они донимают нас — все эти бюрократы с их вечными придирками и мелочной дотошностью!.. И в чем же заключается сложность, о сын моей любимейшей сестры?
Рафик рассказал Хафизу весьма сильно отредактированную историю проблем, возникших у них с “Объединенными Производителями”, ни разу не упомянув об Акорне, зато подчеркнув незаконность претензий “Объединенных Производителей” на “Кхедайв”.
— Но если их претензии не имеют под собой никаких оснований, — спросил Хафиз словно бы невзначай, из праздного любопытства, — почему бы тебе не представить это дело на рассмотрение в одном из судов Федерации?
— В Книге Второго Пророка сказано, — ответил Рафик: — “Доверяй родным более, чем единоплеменникам, единоплеменникам более, чем чужеземцам, но любому из них — более, чем неверующему”.
— Однако твой партнер — неверующий, — заметил Хафиз.
— Наше партнерство длится уже много лет, — ответил Рафик. — Кроме того, у нас есть небольшое осложнение с деньгами, полученными от КРИ, компании, на которую мы работали раньше, в качестве аванса на оборудование и припасы. Эти псы-неверные из “Объединенных Производителей” требуют наш корабль в качестве залога, утверждая, что мы должны вернуть аванс, хотя если бы они зачли нам все те металлы, которые мы отослали на базу за последние три года, наш долг был бы покрыт уже троекратно. Как бы то ни было, мы покинули базу “Объединенных Производителей” в некоторой спешке, и проблема так и осталась нерешенной.
— Написано также, — заметил Хафиз: — “Не спеши собирать серебро, если при этом рассыпаешь золото”.
— Прекрасные слова, почтенный мой дядюшка, — вежливо ответил Хафиз, — но, к сожалению, в предложенных обстоятельствах я не был способен им следовать.
Он понизил голос словно бы для того, чтобы двое, скрывающиеся под белыми вуалями и сидевшие напротив них, по ту сторону подноса с закусками, не услышали его:
— Понимаешь, тут все дело в женщине…
Хафиз широко улыбнулся:
— Я начинаю понимать, сын мой, почему ты решил присоединиться к нео-хаддитам! Тебе импонирует их возвращение к полигамии. Значит, двух жен оказалось недостаточно? И тебе нужно было навлекать на себя неприятности из-за какой-то неверующей с базы “Объединенных Производителей”?
— По чести сказать, — ответил Рафик, — та из моих жен, которая выше ростом, так некрасива, что ее легко можно принять за мужчину, и как женщина она для меня не годится; а та, что поменьше, слишком молода для того, чтобы разделить со мной ложе. Оба брака были заключены для того, чтобы связать себя более тесными узами с нео-хаддитами, а вовсе не из страсти или желания.
Калум поперхнулся под своей вуалью. Гилл протянул руку под столом и ущипнул его сквозь многослойный полишелк за некую часть тела — достаточно сильно, чтобы это заставило Калума проглотить все, что он собирался было сказать.
Хафиз весело посмеялся над рассказом Рафика о его супружеских проблемах: похоже, получив возможность поддразнивать своего племянника неудачной сделкой, которую тот совершил, присоединившись к нео-хаддитам, он смягчился и был теперь более расположен помочь Рафику. Однако перерегистрация нового маяка на имя Рафика и Гилла, предупредил он, будет нелегким делом, которое потребует некоторой суммы, чтобы подмазать определенных людей: не все, сказало он, столь либеральны в своих взглядах, как он, Хафиз. Однако он будет рад устроить это дело, если Рафик сможет предоставить в его распоряжение определенную сумму.
— Это напомнило мне еще об одном небольшом моменте, — сказал Рафик, показывая Хафизу акции “Объединенных Производителей”.
— Разумеется, эти бумаги можно перевести в кредиты Федерации, — проговорил Хафиз, быстро просмотрев сертификаты, — правда, с существенной скидкой.
— Скидка на акции компании, признанной во всей Галактике, которые, несомненно, поднимутся в цене, должна быть практически номинальной, — возразил Рафик.
Хафиз улыбнулся:
— Не сказано ли в Книге Третьего Пророка: “Не считай среди достояния твоего свет далекой звезды, ибо кто знает? — в то время, когда свет ее достиг твоих глаз, быть может, она уже мертва”? — он взглянул на Акорну, которая беспокойно возилась под своими белыми покровами, заставляя серьезно нервничать Калума и Гилла. — Однако твоя младшая жена, как я вижу, в некотором беспокойстве. Возможно, твои жены захотят направиться в подготовленные для них комнаты, пока мы урегулируем мелкие проблемы скидок при продаже акций и выплат, необходимых для ускорения регистрации нового маяка? Или, может быть, им захочется погулять во внешнем садике? Я могу позвать одну из своих женщин, чтобы она сопровождала их.
— В этом нет необходимости, — поднимаясь на ноги, ответил Гилл. — Я почту за честь сопровождать дам.
Рафик улыбнулся ангельской улыбкой:
— Я полностью доверяю моему партнеру, — уверил он Хафиза. — Если он доверяет мне довести до конца наши переговоры, то и я могу доверить ему мою честь и честь моих женщин.
— В особенности, — Хафиз не отказал себе в удовольствии подпустить племяннику шпильку, благо Гилл и две “жены” Рафика удалились, — поскольку одна из них, по твоим собственным словам, слишком некрасива, чтобы спать с ней, а вторая слишком мала.
— Именно так, — жизнерадостно подтвердил График. — А теперь, возвращаясь к скидкам…
Едва они скрылись за цветущим кустарником внешнего сада, Калум откинул свою многослойную вуаль и глубоко вздохнул.
— Я убью Рафика, — объявил он.
Гилл хихикнул.
— Не забывай ходить мелкими шажками, как и положено женщине, — поддразнил он товарища, — и лучше опусти вуаль. Хотя Рафик и предупредил, что ты страшна, как мужик, у Хафиза могут возникнуть кое-какие подозрения, если он увидит, что тебе неплохо было бы побриться.
— Остается надеяться, что они закончат расшаркиваться друг перед другом, и мы сможем вернуться на корабль, — кисло проговорил Калум, но вуаль, тем не менее, на лицо набросил. — Я устал от этого маскарада.
Акорна потянула Гилла за рукав и указала на траву, росшую вокруг каждого из синих поющих камней.
— Что?.. Да, конечно, милая, можешь перекусить, если тебе хочется. Ты была хорошей девочкой. Только помни, если мы услышим, что кто-то идет, тебе надо прикрыть голову. Поющие камни нас предупредят, — прибавил Гилл, взглянув на Калума так, словно тот собирался его в чем-то обвинить.
— Но мне ты не позволил снять вуаль!
— Скромность, только скоромность, — снова хихикнул Гилл. — Кроме того, тебе не нужно есть. Ты же знаешь, Акорне с ее метаболизмом нужно что-то более существенное, чем блюдечко шербета. К тому же, если Хафиз собирается оставить нас на обед, там, скорее всего, будут в основном мясные блюда — а ты же знаешь, что она их не ест.
Акорна, не обращая внимания на разгоревшийся спор двух своих опекунов, тихо опустилась на колени, напоминая при этом белый сугроб, откинула вуаль и принялась объедать нежные верхушки травы.
— Хорошая девочка, хорошая, — ободрил ее Гилл. — только под корень ее не съедай.
— Делать дырки в траве — грубо, — проговорила Акорна. — Это “нет”.
— Очень большое “нет” в чьем-нибудь другом саду, — согласился Гилл. — Но, я думаю, здесь ее все равно подстригают, так что, если ты съешь дюйм-другой сверху, ничего плохого не будет.
Пять нот, издаваемых поющими камнями, прозвучали внезапно и очень быстро. Акорна попыталась вскочить, но многослойная полупрозрачная ткань сковывала ее движения: она упала бы, если бы Гилл не схватил ее за руку и не поставил прямо. Когда Рафик и Хафиз появились в поле зрения, девочка все еще сражалась со своей вуалью, пытаясь прикрыть лицо.
Хафиз вскинул брови в изумлении и поторопился подойти поближе к Акорне:
— Во имя пейсов Третьего пророка! — воскликнул он. — Вот это действительно редкость! Рафик, любимый мой племянник, я верю, что мы можем прийти к соглашению, устраивающему нас обоих, с существенно меньшими затратами, чем я ожидал!
— Дядя, — с упреком проговорил Рафик, — прошу тебя не оскорблять скромность моих жен и честь моей семьи…
Однако он опоздал: Хафиз уже поглаживал короткий рог, росший изо лба Акорны. Она стояла совершенно неподвижно, и только сузившиеся зрачки выдавали ее огорчение и замешательство.
— Ты жаловался на то, что эта жена слишком молода, чтобы от нее была какая-то польза, — не отводя глаз от Акорны, проговорил Хафиз. — Какая радость, что твои новые друзья-верующие придерживаются старых традиций не только в вопросах полигамии и хиджаба, но и в вопросах развода! Нет ничего проще, чем тихий семейный развод, который одновременно избавит тебя от нежеланной связи и позволит мне приобрести новую редкость.
— Об этом нечего и думать! — возразил Рафик. — Ее семья доверила девушку мне; заботиться о ней — мой священный долг.
— Тогда они, несомненно, будут счастливы слышать, что отныне она будет озарять своим присутствием дом такого почтенного и достойного коллекционера, как я, — радостно заявил Хафиз. — Я приму все религиозные запреты, которые соблюдает ваша секта, и всей душой готов чтить их. Она может жить в тех комнатах, которые я приготовил на сегодня для тебя и твоих жен; я предоставлю их ей в ее полное распоряжение, туда не будет заходить никто, кроме ее слуг, так что верования нео-хаддитов ничто не оскорбит. Ты сможешь честно сказать ее семье, что она окружена всей возможной роскошью.
— Мне очень жаль, — твердо заявил Рафик, — но я не продаю моих женщин. Дядя Хафиз, это задевает мою честь!
Хафиз взмахнул рукой, легко отметая все возражения своего племянника:
— О, как все-таки нетерпеливы молодые люди! Мальчик мой, я не был бы твоим дядей, если бы позволил тебе так поспешно отказаться от того, что, по здравом размышлении, может стать наиболее удачным и выгодным решением всех твоих проблем. Нет, семейные узы велят мне дать тебе возможность на досуге спокойно обдумать ситуацию. Вы будете моими гостями до тех пор, пока ты не поймешь, насколько мудрым станет такое решение.
— Но мы не можем навязывать тебе свое присутствие, — проговорил Рафик. — Сегодня вечером мы вернемся на наш корабль и там обсудим между собой этот вопрос.
— Нет, нет, мой милый мальчик, я и слышать об этом не хочу! Мой дом будет опозорен навеки, если я не смогу проявить по отношению к вам достаточного гостеприимства! Сегодня вечером вы — мои гости. Я настаиваю на этом, — чуть возвысив голос, ответил Хафиз.
В кустах раздался шорох, и внезапно позади Рафика, его друзей и Акорны появилось по двое молчаливых слуг.
— Конечно, поющие камни — редкостная диковинка, однако они не всегда удобны, — жизнерадостно объявил Хафиз. — Для тех, кто мне служит, есть другие пути через сад.
Рафик встретился глазами с Гиллом и обреченно пожал плечами:
— Мы с радостью воспользуемся твоим гостеприимством, дядюшка. Ты крайне любезен.
Любезность Хафиза дошла до того, что он предоставил своим гостям отдельные апартаменты: Несколько комнат для Рафика и его “жен” — и отдельную комнату в другом крыле дома для Гилла.
— Разумеется, ты предпочтешь, чтобы твои жены жили в уединении и вдалеке от спален других мужчин, — непринужденно объяснил он.
— И это делает любые попытки выбраться отсюда крайне затруднительными, — проворчал Калум, когда Хафиз оставил их одних. — Как нам найти Гилла и добраться до нашего скиммера?
— Спокойнее, — рассеянно попросил его Рафик.
— Но ты же не собираешься поддаваться на его уговоры!
— В этом доме я играл, когда был еще ребенком, — заметил Рафик. — Я знаю каждый дюйм этой земли, быть может, даже лучше, чем мой дядя: прошло уже много лет с тех пор, когда его фигура позволяла ему пробираться по неприметных тропкам между кустов или перебираться с карниза на трубу вдоль верхних этажей. Однако нам придется задержаться на день или два, Калум.
— Почему?
— Но ведь мы же хотим дать Хафизу время уладить дела с регистрацией нового маяка нашего корабля, разве нет? — Рафик был само спокойствие и любезность. — Пусть думает, что мы с ним согласны, пока все не будет закончено: тогда наступит время бежать.
— И как же ты собираешься уладить все вопросы с регистрацией и продажей наших акций, не отдавая ему Акорну?
— Ни о чем не беспокойся, — ответил Рафик. — В отношении переговоров я мастер. Я учился о настоящего эксперта.
— Это я знаю, — проговорил Калум. — Но именно с этим экспертом мы сейчас и ведем переговоры…
Глава 4
Акорна проснулась от утреннего щебета птиц, рассевшихся на цветущих лианах за окном; Цветы источали изысканный сладостный аромат. Ночь была жаркой и безветренной, и девочка сбросила с постели все покрывала; утро же выдалось холодным и зябким. Девочка поплотнее завернулась в свое многослойное одеяние. Полишелк не давал ей замерзнуть, но надеть капюшон и вуаль без помощи Рафика она не смогла бы. Она с сомнением взглянула на спящего Рафика, потом на Калума. Будет ли большим “нет” то, что она покинет комнату без вуали на лице? Вуаль страшно раздражала ее, легкая ткань закрывала рот и нос, мешая дышать, липла к лицу; к тому же от ее прикосновения чесалась кожа вокруг растущего, еще не успевшего затвердеть рога. И все-таки еще большим “нет”, наверное, будет разбудить Рафика и Калума и попросить их одеть ее, правда?
Переполненный мочевой пузырь настойчиво давал о себе знать, и это решило вопрос. На цыпочках, чтобы не разбудить спящих “опекунов”, Акорна потихоньку проскользнула в приоткрытую дверь. Она помнила ванную, которую им показывали вчера: настоящую волшебную страну, выложенную синей плиткой, где было вдосталь горячей и холодной воды и где сквозь деревянный настил поднимался ароматный, пахнущий мятой пар. Однако этим утром некому было открыть для нее горячую воду, потому, облегчившись, она направилась вниз по лестнице, туда, где сквозь изящную арку можно было выйти в сад.
Как и прошлым вечером, синие камни запели, когда она ступила на них. Завороженная удивительно чистыми звуками, Акорна принялась прыгать с одного камня на другой, что-то напевая в унисон пению камней. Она даже и не подозревала, насколько громко поет, пока в ее мелодию не вторгся чужеродный звук. Обернувшись, она увидела дядю Хафиза, стоявшего в начале дорожки из синих камней.
Акорна умолкла, внезапно осознав, насколько она расшалилась: в саду царила полная тишина.
— Слишком громко? — с раскаяньем спросила она. — Если я делаю слишком много шума, это большое “нет”?
— Ни в коем случае, мое милое дитя, — ответил дядя Хафиз. — Твое пение было восхитительным и приятным поводом прервать весьма утомительное занятие. Нет, нет, — остановил он ее, когда девочка запоздало попыталась закутаться в свое белое облачение, — в кругу семьи тебе нет нужды беспокоиться о таких вещах.
— Я должна быть закрыта.Так сказал Рафик.
— На улицах — быть может, — согласился с ней Хафиз,, — но среди родственников все по-другому.
Акорна задумалась.
— Ты родс-ник?
— И надеюсь в ближайшем будущем стать очень близким родственником.
— Ты мой родс-ник?
— Да.
— А я — родс-ник Рафика, Гилла и Калума. Значит, ты — родс-ник Гилла?
Дядя Хафиз был настолько ошарашен мыслью о том, что он каким-то образом оказался “родс-ником” рыжебородого неверного, что даже не спросил о том, кто такой Калум.
— О… это не совсем так, — поспешно проговорил он.
— На сколько процентов ты — родс-ник Гилла?
— Ноль процентов, — ответил Хафиз; потом удивленно моргнул: — разве ты не слишком мала для того, чтобы разбираться в долях и процентах?
— Я знаю долю, процент, десятичные, октальные, шестнадцатеричные и модули, — жизнерадостно ответила Акорна. — Я люблю цифры. Ты любишь цифры?
— Только тогда, — ответил Хафиз, — когда чет-нечет выпадает в мою пользу.
Акорна нахмурилась:
— Нечет — это не чёт. Чёт — это не нечет. А чёт-нечет?..
— Ах, милая моя, — проговорил Хафиз, — похоже, мальчики упустили существенную часть твоего обучения. Давай зайдем внутрь. Я не могу объяснять тебе, не рисуя картинок.
Когда часом позже Рафик с грохотом сбежал по лестнице, уверенный, что Акорна была похищена, пока они с Калумом спали, первое, что он услышал, был знакомый тоненький голосок, доносившийся из кабинета дяди: Акорна задавала вопросы.
— Это верно! — судя по голосу, Хафиз был доволен и жизнерадостен, как никогда в жизни. — А теперь предположим, что ты делаешь ставки на бегах, где на фаворита ставят три к двум; и вот ты предлагаешь немного лучшую ставку, например, шесть к пяти..
— Шесть к пяти — намного лучше, — возразила Акорна. — Не надо давать больше, чем семь к четырем.
— Послушай, это всего лишь пример, верно? Ну, хорошо, предположим, что ты ставишь семь к четырем. И что произойдет?
— Против тебя будут делать ставки много людей.
— А что надо сделать, чтобы не потерять свои деньги?
— Изменить ставку.
— Или, — жизнерадостно прибавил дядя Хафиз, — сделать так, чтобы фаворит не смог выиграть.
Именно в этот момент Рафик и прервал их разговор, чтобы увести Акорну назад в комнаты, куда Хафиз уже послал им прекрасный завтрак. Они с Калумом принялись за нарезанные ломтиками плоды манго и шашлык из барашка, в то время как Акорна тихо поглощала зелень из специально присланной для нее Хафизом миски.
— Как ты мог быть таким беспечным и безответственным? — вопросил Калум, ткнув шампуром в сторону Рафика.
— Ты тоже спал в этой комнате, — язвительно заметил Рафик. — И, насколько я знаю, этой ночью ты спал просто прекрасно. Ты храпел!
— Ты должен был сказать ей, что она может выходить только с кем-нибудь из нас!
— Послушай, — примирительно заметил Рафик, — ведь ничего страшного не произошло, верно? Он ей ничего плохого не сделал!
— Это ты так считаешь, — возразил Калум. — Он учил ее заключать пари! Это не то обучение, которого я хотел бы для своей подопечной.
— Она и моя подопечная тоже, — сказал Рафик, — и нет ничего плохого в том, что она будет разбираться в таких вещах.
Тут Акорна решила вступить в разговор, покончив, наконец, с зеленью и тертой морковью.
— Испортить фаворита перед бегами! — отчетливо проговорила она и с удовольствием улыбнулась, произнеся новое слово.
— Я своих претензий не снимаю, — скрестив руки на груди , объявил Калум. — И хочу тебе еще сказать, что тебе не удастся снова запихнуть меня в эти глупые тряпки. Если уж Акорна может бегать вокруг безо всякой вуали, то и я могу.
— Нет, не можешь, — тихо, но настойчиво возразил Рафик. — Ты не станешь делать ничего, что могло бы подорвать мою “легенду” нео-хаддита. Ничего, включая и повышение на меня голоса. Нам просто повезло, что дядя Хафиз уважает мои религиозные воззрения и не позволяет слугам шастать по нашим комнатам, иначе нас уже давно разоблачили бы.
— Мне кажется, нас и так разоблачили, — сказал Калум. — Вывели на чистую воду. Теперь, когда он уже видел Акорну, какой смысл нам заворачиваться в эти тряпки? Я в них похож на снежную бабу!
— Мой переход в веру нео-хаддитов, — ответил Рафик — важная часть той стратегии переговоров, которой я придерживаюсь. В конце концов, то, что Акорна так очаровала дядю Хафиза, тоже не так уж и плохо. Теперь он захочет побыстрее покончить с нашими делами, чтобы мы отправились в путь.
Калум уставился на него в удивлении.
— Ты говоришь так, словно и вправду хочешь оставить ему Акорну!
Глаза Акорны сузились, серебряные зрачки стали почти не видны. Потянувшись через стол, она схватила Рафика и Калума за руки.
— Все хорошо, милая, — успокоил ее Калум. — Мы никуда не полетим без тебя. Правда , Рафик?
— Хочу Гилла, — твердо заявила Акорна. — Хочу, чтобы все вместе.
— Мы будем все вместе, дорогая, и очень скоро, — пообещал Рафик.
— Хочу Гилла здесь и сейчас! — уже громче проговорила Акорна.
Калум и Рафик переглянулись у нее над головой.
— Мне казалось, ты говорил, что она освободилась от зависимости, — одними губами проговорил Рафик.
— Девочка не может чувствовать себя в безопасности, когда ее выторговывают, словно редкую вещицу, — шепотом ответил Калум.
— Гилл! — громко и пронзительно зарыдала девочка.
— Чтобы ты знал, — чуть позже заявил Калум, — я делаю это только ради Акорны.
— Милый мой, я бы никогда не попросил тебя надеть хиджаб ради меня , — ласково проговорил Рафик. — Белый — не твой цвет.
Они гуляли по саду, Калум и Акорна — под вуалями, так что Гилл мог к ним присоединиться, не оскорбляя при этом нео-хаддитские верования Рафика и его чувства собственника.
— Объясни-ка мне еще раз, — обратился к Рафику Калум, пока Акорна шагала впереди, держа за руку Гилла, — объясни, каким именно образом наворачивание меня в кокон из полишелка способствует осуществлению твоей стратегии переговоров? И не смей хихикать! — резко добавил он, едва не запутавшись в подоле многослойного платья.
— Очень редки, это верно, — закончил за него Хафиз. — Мне невероятно повезло, что я сумел приобрести идеально подобранный до-мажорный набор, а также еще более редкий набор в лидийском стиле. Знаете ли, сейчас полные наборы, к сожалению, еще более редки…
“Благодаря таим хапугам, как ты,” — подумал Гилл, но вслух ничего не сказал, а лицо его продолжало сохранять выражение внимания и заинтересованности.
Музыкальная тропинка привела их к высокой стене из темного камня; как вскользь заметил Хафиз, сложена она была из фаринезского мрамора. Створки двойных ворот — металлическое кружево ручной ковки — открылись, пропуская хозяина и его гостей во второй сад, с трех сторон окруженный крытой галереей с колоннами все из того же фаринезского мрамора. Между колонами Гилл сумел разглядеть утопавшие в прохладной тени полированные деревянные полы, резные ширмы и шелковые драпировки.
Хафиз хлопнул в ладоши, и появилось несколько одинаково одетых слуг: двое несли шелковые подушки, расшитые яркими причудливыми узорами, третий — высокий, по виду хрустальный кувшин, а четвертый — хрустальную же чашу и стопку полотенец, так богато вышитых золотой нитью, что в центре каждого из них виднелся только небольшой участок не вышитого цветного шелка.
— Разумеется, у нас есть все современные удобства, — извиняющимся тоном проговорил Хафиз, — но мне доставляет удовольствие соблюдать древний обычай, согласно которому я сам должен предложить своим гостям воду, чтобы они омыли руки, а также напитки и пищу в саду.
Взяв кувшин, он принялся тонкой струйкой лить холодную воду на подставленные руки Рафика. Гилл повторил действия Рафика и взял одно из вышитых полотенец, чтобы вытереть руки. Хафиз с поклоном передал кувшин Рафику:
— Быть может, ты предпочтешь сам предложить воду своим женам. Я не хотел бы оскорблять твою новую веру.
Рафик поклонился в ответ и начал лить воду сперва на руки Калума, потом — Акорны, при этом словно бы невзначай встав так, чтобы не дать Хафизу разглядеть странные, на человеческий взгляд, руки Акорны и сильные пальцы Калума, выдававшие в нем мужчину.
Хафиз пригласил своих гостей сесть на шелковые подушки, вскользь упомянув о том, что кувшин и чаша были вырезаны из цельного куска мерастикамского хрусталя, а затем приказал слугам унести принадлежности для омовения рук и подать гостям закуски. Гиллу казалось, что прошло необыкновенно много времени, пока на деревянных треножниках расставляли латунные подносы, пока передавали по кругу крохотные стаканы, наполненные крепким ликером, и тонкие мисочки с фруктовым шербетом; Хафиз и Рафик в это время болтали о каких-то пустяках. Рафик устроил целый спектакль, отказываясь от ликера, поддерживая образ приверженца суровых правил секты нео-хаддитов, признававшей все запреты, данные Первым Пророком. Гилл сперва был рад тому, что его представили как официально неверующего, так что он мог спокойно наслаждаться ароматом ликера; однако после того, как он отхлебнул глоток обжигающего напитка, ему пришла в голову мысль: а не объявить ли, что он внезапно решил перейти в веру Рафика? Он с немалым облегчением увидел, что Акорне удается есть шербет, не откидывая вуали, поскольку серьезно опасался, что “камуфляж” девочки пострадает от того, что она станет есть и пить. Однако же, похоже, предполагалось, что нео-хаддиты разработали костюмы для своих женщин таким образом, что те могли не снимать вуаль ни при каких обстоятельствах. Интересно, а в постели-то они ее снимают? — желчно подумал Гилл.
Но вот, наконец, в ходе длиннейшей дискуссии по вопросам межзвездной торговли Рафик словно бы случайно упомянул о том, что они с партнером столкнулись с маленькой технической сложностью, и что дядя Хафиз, как он, Рафик, полагает, мог бы помочь им разрешить эту небольшую проблему — разумеется, за соответствующую компенсацию.
— О да, все эти технические мелочи.., — сочувственно вздохнул Хафиз. — Как они донимают нас — все эти бюрократы с их вечными придирками и мелочной дотошностью!.. И в чем же заключается сложность, о сын моей любимейшей сестры?
Рафик рассказал Хафизу весьма сильно отредактированную историю проблем, возникших у них с “Объединенными Производителями”, ни разу не упомянув об Акорне, зато подчеркнув незаконность претензий “Объединенных Производителей” на “Кхедайв”.
— Но если их претензии не имеют под собой никаких оснований, — спросил Хафиз словно бы невзначай, из праздного любопытства, — почему бы тебе не представить это дело на рассмотрение в одном из судов Федерации?
— В Книге Второго Пророка сказано, — ответил Рафик: — “Доверяй родным более, чем единоплеменникам, единоплеменникам более, чем чужеземцам, но любому из них — более, чем неверующему”.
— Однако твой партнер — неверующий, — заметил Хафиз.
— Наше партнерство длится уже много лет, — ответил Рафик. — Кроме того, у нас есть небольшое осложнение с деньгами, полученными от КРИ, компании, на которую мы работали раньше, в качестве аванса на оборудование и припасы. Эти псы-неверные из “Объединенных Производителей” требуют наш корабль в качестве залога, утверждая, что мы должны вернуть аванс, хотя если бы они зачли нам все те металлы, которые мы отослали на базу за последние три года, наш долг был бы покрыт уже троекратно. Как бы то ни было, мы покинули базу “Объединенных Производителей” в некоторой спешке, и проблема так и осталась нерешенной.
— Написано также, — заметил Хафиз: — “Не спеши собирать серебро, если при этом рассыпаешь золото”.
— Прекрасные слова, почтенный мой дядюшка, — вежливо ответил Хафиз, — но, к сожалению, в предложенных обстоятельствах я не был способен им следовать.
Он понизил голос словно бы для того, чтобы двое, скрывающиеся под белыми вуалями и сидевшие напротив них, по ту сторону подноса с закусками, не услышали его:
— Понимаешь, тут все дело в женщине…
Хафиз широко улыбнулся:
— Я начинаю понимать, сын мой, почему ты решил присоединиться к нео-хаддитам! Тебе импонирует их возвращение к полигамии. Значит, двух жен оказалось недостаточно? И тебе нужно было навлекать на себя неприятности из-за какой-то неверующей с базы “Объединенных Производителей”?
— По чести сказать, — ответил Рафик, — та из моих жен, которая выше ростом, так некрасива, что ее легко можно принять за мужчину, и как женщина она для меня не годится; а та, что поменьше, слишком молода для того, чтобы разделить со мной ложе. Оба брака были заключены для того, чтобы связать себя более тесными узами с нео-хаддитами, а вовсе не из страсти или желания.
Калум поперхнулся под своей вуалью. Гилл протянул руку под столом и ущипнул его сквозь многослойный полишелк за некую часть тела — достаточно сильно, чтобы это заставило Калума проглотить все, что он собирался было сказать.
Хафиз весело посмеялся над рассказом Рафика о его супружеских проблемах: похоже, получив возможность поддразнивать своего племянника неудачной сделкой, которую тот совершил, присоединившись к нео-хаддитам, он смягчился и был теперь более расположен помочь Рафику. Однако перерегистрация нового маяка на имя Рафика и Гилла, предупредил он, будет нелегким делом, которое потребует некоторой суммы, чтобы подмазать определенных людей: не все, сказало он, столь либеральны в своих взглядах, как он, Хафиз. Однако он будет рад устроить это дело, если Рафик сможет предоставить в его распоряжение определенную сумму.
— Это напомнило мне еще об одном небольшом моменте, — сказал Рафик, показывая Хафизу акции “Объединенных Производителей”.
— Разумеется, эти бумаги можно перевести в кредиты Федерации, — проговорил Хафиз, быстро просмотрев сертификаты, — правда, с существенной скидкой.
— Скидка на акции компании, признанной во всей Галактике, которые, несомненно, поднимутся в цене, должна быть практически номинальной, — возразил Рафик.
Хафиз улыбнулся:
— Не сказано ли в Книге Третьего Пророка: “Не считай среди достояния твоего свет далекой звезды, ибо кто знает? — в то время, когда свет ее достиг твоих глаз, быть может, она уже мертва”? — он взглянул на Акорну, которая беспокойно возилась под своими белыми покровами, заставляя серьезно нервничать Калума и Гилла. — Однако твоя младшая жена, как я вижу, в некотором беспокойстве. Возможно, твои жены захотят направиться в подготовленные для них комнаты, пока мы урегулируем мелкие проблемы скидок при продаже акций и выплат, необходимых для ускорения регистрации нового маяка? Или, может быть, им захочется погулять во внешнем садике? Я могу позвать одну из своих женщин, чтобы она сопровождала их.
— В этом нет необходимости, — поднимаясь на ноги, ответил Гилл. — Я почту за честь сопровождать дам.
Рафик улыбнулся ангельской улыбкой:
— Я полностью доверяю моему партнеру, — уверил он Хафиза. — Если он доверяет мне довести до конца наши переговоры, то и я могу доверить ему мою честь и честь моих женщин.
— В особенности, — Хафиз не отказал себе в удовольствии подпустить племяннику шпильку, благо Гилл и две “жены” Рафика удалились, — поскольку одна из них, по твоим собственным словам, слишком некрасива, чтобы спать с ней, а вторая слишком мала.
— Именно так, — жизнерадостно подтвердил График. — А теперь, возвращаясь к скидкам…
Едва они скрылись за цветущим кустарником внешнего сада, Калум откинул свою многослойную вуаль и глубоко вздохнул.
— Я убью Рафика, — объявил он.
Гилл хихикнул.
— Не забывай ходить мелкими шажками, как и положено женщине, — поддразнил он товарища, — и лучше опусти вуаль. Хотя Рафик и предупредил, что ты страшна, как мужик, у Хафиза могут возникнуть кое-какие подозрения, если он увидит, что тебе неплохо было бы побриться.
— Остается надеяться, что они закончат расшаркиваться друг перед другом, и мы сможем вернуться на корабль, — кисло проговорил Калум, но вуаль, тем не менее, на лицо набросил. — Я устал от этого маскарада.
Акорна потянула Гилла за рукав и указала на траву, росшую вокруг каждого из синих поющих камней.
— Что?.. Да, конечно, милая, можешь перекусить, если тебе хочется. Ты была хорошей девочкой. Только помни, если мы услышим, что кто-то идет, тебе надо прикрыть голову. Поющие камни нас предупредят, — прибавил Гилл, взглянув на Калума так, словно тот собирался его в чем-то обвинить.
— Но мне ты не позволил снять вуаль!
— Скромность, только скоромность, — снова хихикнул Гилл. — Кроме того, тебе не нужно есть. Ты же знаешь, Акорне с ее метаболизмом нужно что-то более существенное, чем блюдечко шербета. К тому же, если Хафиз собирается оставить нас на обед, там, скорее всего, будут в основном мясные блюда — а ты же знаешь, что она их не ест.
Акорна, не обращая внимания на разгоревшийся спор двух своих опекунов, тихо опустилась на колени, напоминая при этом белый сугроб, откинула вуаль и принялась объедать нежные верхушки травы.
— Хорошая девочка, хорошая, — ободрил ее Гилл. — только под корень ее не съедай.
— Делать дырки в траве — грубо, — проговорила Акорна. — Это “нет”.
— Очень большое “нет” в чьем-нибудь другом саду, — согласился Гилл. — Но, я думаю, здесь ее все равно подстригают, так что, если ты съешь дюйм-другой сверху, ничего плохого не будет.
Пять нот, издаваемых поющими камнями, прозвучали внезапно и очень быстро. Акорна попыталась вскочить, но многослойная полупрозрачная ткань сковывала ее движения: она упала бы, если бы Гилл не схватил ее за руку и не поставил прямо. Когда Рафик и Хафиз появились в поле зрения, девочка все еще сражалась со своей вуалью, пытаясь прикрыть лицо.
Хафиз вскинул брови в изумлении и поторопился подойти поближе к Акорне:
— Во имя пейсов Третьего пророка! — воскликнул он. — Вот это действительно редкость! Рафик, любимый мой племянник, я верю, что мы можем прийти к соглашению, устраивающему нас обоих, с существенно меньшими затратами, чем я ожидал!
— Дядя, — с упреком проговорил Рафик, — прошу тебя не оскорблять скромность моих жен и честь моей семьи…
Однако он опоздал: Хафиз уже поглаживал короткий рог, росший изо лба Акорны. Она стояла совершенно неподвижно, и только сузившиеся зрачки выдавали ее огорчение и замешательство.
— Ты жаловался на то, что эта жена слишком молода, чтобы от нее была какая-то польза, — не отводя глаз от Акорны, проговорил Хафиз. — Какая радость, что твои новые друзья-верующие придерживаются старых традиций не только в вопросах полигамии и хиджаба, но и в вопросах развода! Нет ничего проще, чем тихий семейный развод, который одновременно избавит тебя от нежеланной связи и позволит мне приобрести новую редкость.
— Об этом нечего и думать! — возразил Рафик. — Ее семья доверила девушку мне; заботиться о ней — мой священный долг.
— Тогда они, несомненно, будут счастливы слышать, что отныне она будет озарять своим присутствием дом такого почтенного и достойного коллекционера, как я, — радостно заявил Хафиз. — Я приму все религиозные запреты, которые соблюдает ваша секта, и всей душой готов чтить их. Она может жить в тех комнатах, которые я приготовил на сегодня для тебя и твоих жен; я предоставлю их ей в ее полное распоряжение, туда не будет заходить никто, кроме ее слуг, так что верования нео-хаддитов ничто не оскорбит. Ты сможешь честно сказать ее семье, что она окружена всей возможной роскошью.
— Мне очень жаль, — твердо заявил Рафик, — но я не продаю моих женщин. Дядя Хафиз, это задевает мою честь!
Хафиз взмахнул рукой, легко отметая все возражения своего племянника:
— О, как все-таки нетерпеливы молодые люди! Мальчик мой, я не был бы твоим дядей, если бы позволил тебе так поспешно отказаться от того, что, по здравом размышлении, может стать наиболее удачным и выгодным решением всех твоих проблем. Нет, семейные узы велят мне дать тебе возможность на досуге спокойно обдумать ситуацию. Вы будете моими гостями до тех пор, пока ты не поймешь, насколько мудрым станет такое решение.
— Но мы не можем навязывать тебе свое присутствие, — проговорил Рафик. — Сегодня вечером мы вернемся на наш корабль и там обсудим между собой этот вопрос.
— Нет, нет, мой милый мальчик, я и слышать об этом не хочу! Мой дом будет опозорен навеки, если я не смогу проявить по отношению к вам достаточного гостеприимства! Сегодня вечером вы — мои гости. Я настаиваю на этом, — чуть возвысив голос, ответил Хафиз.
В кустах раздался шорох, и внезапно позади Рафика, его друзей и Акорны появилось по двое молчаливых слуг.
— Конечно, поющие камни — редкостная диковинка, однако они не всегда удобны, — жизнерадостно объявил Хафиз. — Для тех, кто мне служит, есть другие пути через сад.
Рафик встретился глазами с Гиллом и обреченно пожал плечами:
— Мы с радостью воспользуемся твоим гостеприимством, дядюшка. Ты крайне любезен.
Любезность Хафиза дошла до того, что он предоставил своим гостям отдельные апартаменты: Несколько комнат для Рафика и его “жен” — и отдельную комнату в другом крыле дома для Гилла.
— Разумеется, ты предпочтешь, чтобы твои жены жили в уединении и вдалеке от спален других мужчин, — непринужденно объяснил он.
— И это делает любые попытки выбраться отсюда крайне затруднительными, — проворчал Калум, когда Хафиз оставил их одних. — Как нам найти Гилла и добраться до нашего скиммера?
— Спокойнее, — рассеянно попросил его Рафик.
— Но ты же не собираешься поддаваться на его уговоры!
— В этом доме я играл, когда был еще ребенком, — заметил Рафик. — Я знаю каждый дюйм этой земли, быть может, даже лучше, чем мой дядя: прошло уже много лет с тех пор, когда его фигура позволяла ему пробираться по неприметных тропкам между кустов или перебираться с карниза на трубу вдоль верхних этажей. Однако нам придется задержаться на день или два, Калум.
— Почему?
— Но ведь мы же хотим дать Хафизу время уладить дела с регистрацией нового маяка нашего корабля, разве нет? — Рафик был само спокойствие и любезность. — Пусть думает, что мы с ним согласны, пока все не будет закончено: тогда наступит время бежать.
— И как же ты собираешься уладить все вопросы с регистрацией и продажей наших акций, не отдавая ему Акорну?
— Ни о чем не беспокойся, — ответил Рафик. — В отношении переговоров я мастер. Я учился о настоящего эксперта.
— Это я знаю, — проговорил Калум. — Но именно с этим экспертом мы сейчас и ведем переговоры…
Глава 4
Акорна проснулась от утреннего щебета птиц, рассевшихся на цветущих лианах за окном; Цветы источали изысканный сладостный аромат. Ночь была жаркой и безветренной, и девочка сбросила с постели все покрывала; утро же выдалось холодным и зябким. Девочка поплотнее завернулась в свое многослойное одеяние. Полишелк не давал ей замерзнуть, но надеть капюшон и вуаль без помощи Рафика она не смогла бы. Она с сомнением взглянула на спящего Рафика, потом на Калума. Будет ли большим “нет” то, что она покинет комнату без вуали на лице? Вуаль страшно раздражала ее, легкая ткань закрывала рот и нос, мешая дышать, липла к лицу; к тому же от ее прикосновения чесалась кожа вокруг растущего, еще не успевшего затвердеть рога. И все-таки еще большим “нет”, наверное, будет разбудить Рафика и Калума и попросить их одеть ее, правда?
Переполненный мочевой пузырь настойчиво давал о себе знать, и это решило вопрос. На цыпочках, чтобы не разбудить спящих “опекунов”, Акорна потихоньку проскользнула в приоткрытую дверь. Она помнила ванную, которую им показывали вчера: настоящую волшебную страну, выложенную синей плиткой, где было вдосталь горячей и холодной воды и где сквозь деревянный настил поднимался ароматный, пахнущий мятой пар. Однако этим утром некому было открыть для нее горячую воду, потому, облегчившись, она направилась вниз по лестнице, туда, где сквозь изящную арку можно было выйти в сад.
Как и прошлым вечером, синие камни запели, когда она ступила на них. Завороженная удивительно чистыми звуками, Акорна принялась прыгать с одного камня на другой, что-то напевая в унисон пению камней. Она даже и не подозревала, насколько громко поет, пока в ее мелодию не вторгся чужеродный звук. Обернувшись, она увидела дядю Хафиза, стоявшего в начале дорожки из синих камней.
Акорна умолкла, внезапно осознав, насколько она расшалилась: в саду царила полная тишина.
— Слишком громко? — с раскаяньем спросила она. — Если я делаю слишком много шума, это большое “нет”?
— Ни в коем случае, мое милое дитя, — ответил дядя Хафиз. — Твое пение было восхитительным и приятным поводом прервать весьма утомительное занятие. Нет, нет, — остановил он ее, когда девочка запоздало попыталась закутаться в свое белое облачение, — в кругу семьи тебе нет нужды беспокоиться о таких вещах.
— Я должна быть закрыта.Так сказал Рафик.
— На улицах — быть может, — согласился с ней Хафиз,, — но среди родственников все по-другому.
Акорна задумалась.
— Ты родс-ник?
— И надеюсь в ближайшем будущем стать очень близким родственником.
— Ты мой родс-ник?
— Да.
— А я — родс-ник Рафика, Гилла и Калума. Значит, ты — родс-ник Гилла?
Дядя Хафиз был настолько ошарашен мыслью о том, что он каким-то образом оказался “родс-ником” рыжебородого неверного, что даже не спросил о том, кто такой Калум.
— О… это не совсем так, — поспешно проговорил он.
— На сколько процентов ты — родс-ник Гилла?
— Ноль процентов, — ответил Хафиз; потом удивленно моргнул: — разве ты не слишком мала для того, чтобы разбираться в долях и процентах?
— Я знаю долю, процент, десятичные, октальные, шестнадцатеричные и модули, — жизнерадостно ответила Акорна. — Я люблю цифры. Ты любишь цифры?
— Только тогда, — ответил Хафиз, — когда чет-нечет выпадает в мою пользу.
Акорна нахмурилась:
— Нечет — это не чёт. Чёт — это не нечет. А чёт-нечет?..
— Ах, милая моя, — проговорил Хафиз, — похоже, мальчики упустили существенную часть твоего обучения. Давай зайдем внутрь. Я не могу объяснять тебе, не рисуя картинок.
Когда часом позже Рафик с грохотом сбежал по лестнице, уверенный, что Акорна была похищена, пока они с Калумом спали, первое, что он услышал, был знакомый тоненький голосок, доносившийся из кабинета дяди: Акорна задавала вопросы.
— Это верно! — судя по голосу, Хафиз был доволен и жизнерадостен, как никогда в жизни. — А теперь предположим, что ты делаешь ставки на бегах, где на фаворита ставят три к двум; и вот ты предлагаешь немного лучшую ставку, например, шесть к пяти..
— Шесть к пяти — намного лучше, — возразила Акорна. — Не надо давать больше, чем семь к четырем.
— Послушай, это всего лишь пример, верно? Ну, хорошо, предположим, что ты ставишь семь к четырем. И что произойдет?
— Против тебя будут делать ставки много людей.
— А что надо сделать, чтобы не потерять свои деньги?
— Изменить ставку.
— Или, — жизнерадостно прибавил дядя Хафиз, — сделать так, чтобы фаворит не смог выиграть.
Именно в этот момент Рафик и прервал их разговор, чтобы увести Акорну назад в комнаты, куда Хафиз уже послал им прекрасный завтрак. Они с Калумом принялись за нарезанные ломтиками плоды манго и шашлык из барашка, в то время как Акорна тихо поглощала зелень из специально присланной для нее Хафизом миски.
— Как ты мог быть таким беспечным и безответственным? — вопросил Калум, ткнув шампуром в сторону Рафика.
— Ты тоже спал в этой комнате, — язвительно заметил Рафик. — И, насколько я знаю, этой ночью ты спал просто прекрасно. Ты храпел!
— Ты должен был сказать ей, что она может выходить только с кем-нибудь из нас!
— Послушай, — примирительно заметил Рафик, — ведь ничего страшного не произошло, верно? Он ей ничего плохого не сделал!
— Это ты так считаешь, — возразил Калум. — Он учил ее заключать пари! Это не то обучение, которого я хотел бы для своей подопечной.
— Она и моя подопечная тоже, — сказал Рафик, — и нет ничего плохого в том, что она будет разбираться в таких вещах.
Тут Акорна решила вступить в разговор, покончив, наконец, с зеленью и тертой морковью.
— Испортить фаворита перед бегами! — отчетливо проговорила она и с удовольствием улыбнулась, произнеся новое слово.
— Я своих претензий не снимаю, — скрестив руки на груди , объявил Калум. — И хочу тебе еще сказать, что тебе не удастся снова запихнуть меня в эти глупые тряпки. Если уж Акорна может бегать вокруг безо всякой вуали, то и я могу.
— Нет, не можешь, — тихо, но настойчиво возразил Рафик. — Ты не станешь делать ничего, что могло бы подорвать мою “легенду” нео-хаддита. Ничего, включая и повышение на меня голоса. Нам просто повезло, что дядя Хафиз уважает мои религиозные воззрения и не позволяет слугам шастать по нашим комнатам, иначе нас уже давно разоблачили бы.
— Мне кажется, нас и так разоблачили, — сказал Калум. — Вывели на чистую воду. Теперь, когда он уже видел Акорну, какой смысл нам заворачиваться в эти тряпки? Я в них похож на снежную бабу!
— Мой переход в веру нео-хаддитов, — ответил Рафик — важная часть той стратегии переговоров, которой я придерживаюсь. В конце концов, то, что Акорна так очаровала дядю Хафиза, тоже не так уж и плохо. Теперь он захочет побыстрее покончить с нашими делами, чтобы мы отправились в путь.
Калум уставился на него в удивлении.
— Ты говоришь так, словно и вправду хочешь оставить ему Акорну!
Глаза Акорны сузились, серебряные зрачки стали почти не видны. Потянувшись через стол, она схватила Рафика и Калума за руки.
— Все хорошо, милая, — успокоил ее Калум. — Мы никуда не полетим без тебя. Правда , Рафик?
— Хочу Гилла, — твердо заявила Акорна. — Хочу, чтобы все вместе.
— Мы будем все вместе, дорогая, и очень скоро, — пообещал Рафик.
— Хочу Гилла здесь и сейчас! — уже громче проговорила Акорна.
Калум и Рафик переглянулись у нее над головой.
— Мне казалось, ты говорил, что она освободилась от зависимости, — одними губами проговорил Рафик.
— Девочка не может чувствовать себя в безопасности, когда ее выторговывают, словно редкую вещицу, — шепотом ответил Калум.
— Гилл! — громко и пронзительно зарыдала девочка.
— Чтобы ты знал, — чуть позже заявил Калум, — я делаю это только ради Акорны.
— Милый мой, я бы никогда не попросил тебя надеть хиджаб ради меня , — ласково проговорил Рафик. — Белый — не твой цвет.
Они гуляли по саду, Калум и Акорна — под вуалями, так что Гилл мог к ним присоединиться, не оскорбляя при этом нео-хаддитские верования Рафика и его чувства собственника.
— Объясни-ка мне еще раз, — обратился к Рафику Калум, пока Акорна шагала впереди, держа за руку Гилла, — объясни, каким именно образом наворачивание меня в кокон из полишелка способствует осуществлению твоей стратегии переговоров? И не смей хихикать! — резко добавил он, едва не запутавшись в подоле многослойного платья.