Страница:
направил луч света вниз. Через иллюминатор в полу было видно, что песчаное
дно находится примерно в одной морской сажени под нами. - Быстро давайте
направление. Я не хочу зарыться здесь.
- Прямо вперед.
Я дал электродвигателям средний ход и установил рули глубины на
всплытие. Это мало что дало - дифферент на корму был не более двух
градусов. В отличие от рулей направления рули глубины на батискафе
выполняли второстепенные функции и лишь очень незначительно влияли на
направление движения. Они использовались только при погружении и всплытии.
Я медленно дал полный ход.
- Идем строго на зюйд-вест, - сказал Вайленд, сверяясь с клочком
бумаги, который достал из кармана. - Курс двести двадцать два.
- Истинный?
- Что ты имеешь в виду под "истинным"? - сердито спросил он. Теперь,
когда он находился в батискафе, который являлся для него постоянным
источником опасности, мой вопрос Вайленду совсем не понравился. Возможно,
клаустрофобия, подумал я.
- ""го истинное направление или по этому компасу? - переспросил я
спокойно.
- По этому компасу.
- Поправка на девиацию сделана? Он снова посмотрел на листок.
- Да. И Брайсон сказал, что если мы пойдем этим курсом, металл опор
не будет влиять на нас.
Я ничего не ответил. Брайсон, умерший от кессонной болезни, - где он
сейчас? Наверное, менее чем в сотне футов от нас. В этом я был уверен.
Чтобы пробурить скважину в две с половиной мили глубиной, необходимо по
меньшей мере шесть тысяч мешков цемента, а двух ведер его вполне
достаточно, чтобы быть полностью уверенным в том, что Брайсон останется на
дне до тех пор, пока его скелет невозможно будет идентифицировать.
- Пятьсот двадцать метров от опоры до самолета, - сообщил Вайленд.
Это было первое упоминание о самолете. - Это по горизонтали. С учетом
понижения дна около шестисот двадцати метров. Так Брайсон сказал.
- Где начинается впадина?
- Примерно в ста семидесяти метрах отсюда. Сначала идет ровное дно,
глубина примерно такая же, на какой стоит платформа. Затем резкий спуск
под углом около тридцати градусов до четырехсот восьмидесяти футов.
Я молча кивнул. Говорят, человек не может чувствовать две сильные
боли одновременно, но это неправда. Моя рука, плечо и спина разламывались
от боли. Боль от сломанного зуба пульсировала во рту. Я не склонен был
разговаривать и вообще не склонен был что-либо делать - попытался забыть о
боли, сосредоточившись на работе.
Буксирный трос, связывавший нас с платформой, был, как я заметил,
намотан вокруг барабана, приводящегося во вращение электродвигателем. Но
вращался он только в одну сторону - для наматывания троса при возвращении.
При движении вперед он разматывался, таща за собой изолированный
телефонный кабель. Количество оборотов, сделанных барабаном, указывалось
на счетчике в обсервационной камере - это позволяло определять пройденное
расстояние и скорость движения. Максимальная скорость батискафа составляла
два узла, но даже легкое сопротивление буксирного троса снижало ее до
одного. Но все равно двигались мы достаточно быстро, тем более что плыть
нам было недалеко.
Вайленд, казалось, был более чем доволен тем, что переложил
управление батискафом на меня. Большую часть времени он с опаской смотрел
в боковой иллюминатор. Здоровый глаз Ройала холодно и немигающе следил за
мной. Он фиксировал каждое мое движение, но это была лишь дань привычке.
Уверен: он не имел никакого представления о работе батискафа и о том, как
им управлять. Даже когда я практически до минимума сократил поглощение
углекислого газа, он ничего не понял.
Мы медленно плыли примерно в десяти футах от дна моря. Нос батискафа
был слегка задран вверх из-за троса, тянувшегося за нами. Гайдроп свободно
болтался, периодически задевая скалы, колонии кораллов или скопления
губок. Темнота была абсолютной, но свет наших двух прожекторов и
внутреннее освещение обсервационной камеры давали возможность кое-что
видеть. Несколько морских окуней лениво слонялись около иллюминаторов,
занимаясь своими делами. Змееобразная барракуда изогнула свое серое тощее
тело, уперлась злой мордой в боковое стекло и с минуту рассматривала нас.
Некоторое время компанию нам составляла стайка рыб, похожих на макрель,
затем она исчезла, поскольку появилась акула, величественно проплывшая у
нас перед глазами, едва заметно шевеля мощным хвостом. Но большую часть
времени море было пустынным. Возможно, шторм, бушевавший на поверхности,
распугал всю рыбу и заставил ее уйти в глубину.
Ровно через десять минут после отплытия дно моря резко пошло вниз, и
наши прожекторы не смогли пробить черную зияющую черноту. Я знал, что это
только иллюзия. Если Вайленд сказал, что угол понижения дна только
тридцать градусов, то так оно и было. Но тем не менее впечатление
бездонности провала было ошеломляющим.
- Вот она, - голос Вайленда был сдавленным, на его лице выступили
капельки пота. - Теперь вниз, Толбот!
- Позже, - отрицательно покачал я головой, - если начнем погружаться
сейчас, буксирный трос, который мы тянем за собой, наверняка задерет корму
вверх. Наши прожекторы не могут светить вперед - только вниз. Хотите,
чтобы мы разбили нос о какой-нибудь выступ или скалу, которую не заметим?
Хотите пробить носовой бензобак? Не забывайте, что баки сделаны из очень
тонкого металлического листа. Достаточно пробить один бак, и создавшаяся
отрицательная плавучесть не позволит нам подняться на поверхность. Вас
устраивает это, Вайленд?
Его лицо обильно покрылось потом, и он облизнул губы: - Делай, как
знаешь, Толбот.
Я поступил так, как считал нужным: сохранял курс до тех пор, пока
счетчик буксирного троса не показал метров, затем застопорил двигатели и,
используя нашу отрицательную плавучесть, которая при движении
компенсировалась поставленными под углом рулями глубины, начал медленно
погружаться. Стрелка глубиномера едва двигалась. Трос старался задрать нам
корму, поэтому каждые десять саженей я ненадолго включал двигатель и
вытравливал трос.
На глубине 76 морских саженей наши прожекторы осветили дно. Здесь не
было ни скал, ни кораллов, ни колоний морских губок, только небольшие
кучки сероватого песка и длинные черные гряды ила. Я вновь запустил
двигатели и вывел их на половинную мощность, компенсировал рулями
отрицательную плавучесть и очень медленно начал продвигаться вперед. Нам
потребовалось проплыть только пять ярдов. Брайсон рассчитал все точно.
Когда указатель длины буксирного троса показал 625 метров, я уловил с
левой стороны отблеск чего-то, выступавшего над дном. Это было хвостовое
оперение самолета. Его носовая часть была направлена туда, откуда мы
приплыли... Я дал задний ход, включил барабан, наматывавший трос, отвел
батискаф ярдов на двадцать назад, затем снова дал передний ход, забирая
влево. Добравшись до нужного, по моим расчетам, места, дал задний ход и
тут же выключил двигатели совсем. Батискаф начал медленно опускаться.
Свободно свисавший гайдроп коснулся дна, но это не компенсировало
отрицательной плавучести батискафа, как должно было произойти, и основание
обсервационной камеры тяжело плюхнулось в черный ил.
Прошло только пятнадцать минут с того момента, как я уменьшил
поглощение углекислого газа, но воздух в камере уже стал тяжелым. Ни
Вайленд, ни Ройал, казалось, не чувствовали этого - возможно, они считали,
что так и должно быть, а может, просто не обратили на это внимания - оба
были поглощены тем, что можно было увидеть через передний иллюминатор.
Я и сам был поглощен этим. Сотни раз задумывался я над тем, что буду
чувствовать, как буду реагировать, когда наконец увижу то, что лежит
сейчас полузахороненным в иле рядом с нами. Предполагал все: злость и
ярость, ужас и сердечные боли и, может быть, некоторый страх. Но ничего
этого не было, больше не было. Я испытывал только сожаление, печаль и
жесточайшую меланхолию. Возможно, я реагировал не так, как предполагал,
потому, что мой мозг был затуманен болью, но я знал, что не в этом дело.
Сожаление и меланхолия относились только ко мне. Меланхолия была вызвана
воспоминаниями, которые у меня только и остались; сожаление было
сожалением человека о себе, безвозвратно потерянном в своем одиночестве.
Самолет зарылся в ил почти на четыре фута. Правое крыло отсутствовало
- скорее всего, оно отломилось при падении самолета в воду. Конца левого
крыла также не было, но хвостовое оперение и фюзеляж были в полном
порядке, за исключением изрешеченного носа и разбитых стекол кабины,
которые показывали, как погиб самолет "ДиСи". Мы находились рядом с
фюзеляжем. Нос батискафа висел над кабиной, и обсервационная камера была
не далее чем в шести футах от разбитых стекол и практически на том же
самом уровне. В кабине самолета я смог различить два скелета - один, в
командирском кресле, сидел прямо, чуть наклонясь в сторону разбитого
бокового стекла, и удерживался в этом положении пристяжным ремнем, другой,
в кресле второго пилота, сильно наклонился вперед, и его практически не
было видно.
- Красиво, Толбот? Не правда ли - это нечто. - Вайленд, клаустрофобия
которого моментально испарилась, нервно потирал руки. - Все не напрасно!
Все не напрасно! И даже не тронут! Я боялся, что он будет разбросан по
всему дну. Для такого опытного спасателя, как ты, Толбот, думаю, это не
составит труда? - и не дождавшись ответа, он отвернулся, чтобы насладиться
видом из иллюминатора. - Великолепно! - повторил он снова. - Просто
великолепно!
- Прекрасно, - согласился я. Меня даже удивило, насколько спокойным и
безразличным оказался мой голос. - За исключением английского фрегата "Де
Браак", затонувшего во время шторма около берегов Делавэра в тысяча
семьсот восемьдесят девятом году, это, вероятно, самый большой подводный
клад в Западном полушарии. Десять миллионов двести пятьдесят тысяч
долларов в золотых слитках, изумрудах и необработанных алмазах.
- Да, сэр, - Вайленд позабыл о своих манерах высокопоставленного
чиновника и снова начал потирать руки. - Десять миллионов двести... - его
голос звучал все тише и тише, и наконец он замолчал. - Откуда?.. Откуда ты
знаешь это, Толбот? - прошептал он.
- Я знал это еще до того, как вы услышали об этом, Вайленд, -
спокойно ответил я. Они оба отвернулись от иллюминатора и уставились на
меня: Вайленд - в замешательстве, с подозрительностью и зачатками страха,
а здоровый глаз Ройала был шире, чем я когда-либо видел. - Боюсь, что вы,
Вайленд, не так сообразительны, как генерал, да и я сам в общем-то. Он
расшифровал меня сегодня утром. И я понял - почему. Хотите знать - почему,
Вайленд?
- О чем ты говоришь? - прохрипел он.
- Он умный, этот генерал, - продолжал я, будто не слыша его вопроса.
- Увидел, когда мы прилетели этим утром к платформе, что я прятал лицо
только до тех пор, пока не убедился, что среди встречавших нет некоего
лица, а потом уже ни о чем не беспокоился. Небрежность с моей стороны,
признаю. Но это навело его на мысль, что я не убийца, ведь убийца должен
был скрывать свое лицо от любого. Он также пришел к выводу, что раньше я
бывал на платформе и опасаюсь кого-то, кто может узнать меня. И в обоих
случаях оказался прав: я не убийца и раньше бывал на платформе, например,
- сегодня рано утром.
Вайленд молчал - шок от моих слов и грозящие громадные неприятности
полностью вывели его из равновесия. Он был слишком поражен, чтобы
перевести свои противоречивые мысли в слова.
- Генерал заметил и еще кое-что, - продолжал я. - Когда вы говорили
мне о предстоящей работе, я ни разу не задал вам самых естественных
вопросов: что за сокровище надо достать и на каком судне или самолете оно
находится, если вообще существует. Я никогда не задавал этих вопросов,
Вайленд. Снова небрежность с моей стороны, не так ли, Вайленд? Но ты не
заметил этого. А генерал Рутвен заметил и понял, что есть только один
ответ на эти вопросы: я уже знал обо всем.
Пауза затянулась секунд на десять. Затем Вайленд прошептал: - Кто ты,
Толбот?
- Да уж не друг вам, Вайленд, - я усмехнулся, насколько позволила мне
больная верхняя челюсть. - Вы умрете, Вайленд, оба. Вы умрете мучительно и
проклянете меня и тот день и час, когда встретили меня.
Снова пауза. Еще более длинная, чем раньше. Мне хотелось закурить, но
это было невозможно - одному Богу было известно, насколько воздух уже
отравлен. Мы дышали неестественно часто, и пот начал струиться по нашим
лицам.
- Разрешите мне рассказать вам небольшую историю, - продолжил я. -
Это не сказка, но мы начнем со слов "жили-были".
- Жила-была одна страна, у которой был очень маленький военно-морской
флот - парочка эсминцев, фрегат и канонерка. Маленький флот, правда,
Вайленд? Поэтому правители решили удвоить его. Они располагали хорошими
рынками экспорта нефти и кофе. Дела с экспортом шли хорошо, и они
посчитали, что могут себе позволить увеличить флот. Заметь, они могли
вложить деньги гораздо более выгодно, но страна была подвержена
революциям, и сила любого правительства во многом зависела от мощи
преданных ему вооруженных сил. "Давайте удвоим наш флот", - сказали они.
Кто это сказал, Вайленд?
Он попытался ответить, но у него только хрип вырвался. Он облизнул
губы и выдавил: - Колумбия.
- Как это ты догадался? Я поражен. Действительно, это Колумбия. Они
договорились о поставке нескольких эсминцев из Великобритании, фрегатов,
минных тральщиков и канонерок из США. Эти корабли были практически новыми,
а обошлись им чрезвычайно дешево - в десять миллионов двести пятьдесят
тысяч долларов. Но потом возникло неожиданное затруднение: в Колумбии
назревали революция, гражданская война и анархия. Курс песо за границей
сильно упал. В результате США и Великобритания отказались поставлять
корабли за песо. Ни один международный банк не поддержал Колумбию. В
результате решили, что платежи будут осуществлены другим способом. Одно из
предыдущих правительств импортировало для промышленных нужд на сумму более
двух миллионов долларов необработанные алмазы из Бразилии, которые не были
использованы, к этому было добавлено колумбийское золото на два с
половиной миллиона долларов - около двух тонн в двадцативосьмифунтовых
слитках, а основную часть платежей составили обработанные изумруды. Думаю,
тебе не надо напоминать, Вайленд, что шахты Мусо в восточных Андах -
основной и наиболее известный источник изумрудов в мире.
Вайленд ничего не ответил. Он достал носовой платок и промокнул лицо.
Выглядел он совершенно больным.
- Затем встал вопрос о перевозке. Предполагалось, что груз доставят
сначала в Тамна самолетами компаний "Авьянка" или "Ланса", но в начале мая
пятьдесят восьмого года накануне выборов всем внутренним авиакомпаниям
временно запретили осуществлять перевозки. Кое-кто из государственных
служащих захотели избавиться от этих денег, дабы они не попали в чужие
руки. Они поискали иностранную авиакомпанию, самолеты которой не летали бы
на внутренних линиях, и остановились на "Транскарибской чартерной службе".
Ллойд согласился застраховать переброску груза. На самолет заполнили
фальшивый полетный лист, и он вылетел из Барранкильи в Тампа через
Юкатанский пролив.
В этом самолете летело всего четыре человека, Вайленд: пилот -
брат-близнец владельца "Транскарибской чартерной службы", второй пилот,
выполнявший обязанности штурмана, а также женщина и маленький ребенок,
которых решили не оставлять в стране на случай, если во время выборов
победят не те, на кого ставили, и выяснится, какую роль сыграла в вывозе
денег из страны авиакомпания.
Они заполнили фальшивый полетный лист, Вайленд, но это не принесло им
удачи, так как один из этих гордых высокопоставленных гражданских служащих
оказался подлецом и твоим человеком. Он узнал истинный маршрут полета и
радировал тебе. Ты находился в Гаване и все организовал, не так ли,
Вайленд?
- Как ты узнал все это? - прохрипел Вайленд.
- Я... был владельцем "Транскарибской чартерной службы". - Я
почувствовал непреодолимую усталость, не знаю, была ли виновата в этом
боль, или спертый воздух, или просто переполнявшее меня ощущение
бессмысленности жизни. - Я находился в это время в Белизе в Британском
Гондурасе, но мне удалось связаться с ними по радио - после того, как они
починили передатчик. Они сообщили, что кто-то хотел взорвать самолет, но
теперь я знаю, что это не совсем так - пытались вывести из строя
радиопередатчик, чтобы изолировать "ДиСи" от внешнего мира. И вам почти
удалось это. Ты же не знал, Вайленд, что с самолетом, непосредственно
перед тем, как он был сбит, вышли на связь. Всего на две минуты. - Я
медленно поднял глаза и внимательно посмотрел на него. - Две коротенькие
минуты, которые означают, что сегодня ты умрешь.
Вайленд уставился на меня. В его глазах застыл ужас. Он хорошо знал,
что будет дальше, или ему казалось, что знал. Теперь ему было известно,
кто я; он знал, что значит - встретиться с человеком, который потерял все,
с человеком, который больше не знал значения слов "жалость" и
"сочувствие". Медленно, словно это стоило ему огромных усилий и как бы
превозмогая страшную боль, он повернул голову и посмотрел на Ройала и,
возможно, впервые не нашел у него поддержки: наконец-то случилось
невероятное - Ройал испугался.
Я повернулся и показал на изрешеченную кабину "ДиСи": - Посмотри
хорошенько, Вайленд, - сказал я спокойно, - посмотри хорошенько на свою
работу и гордись собой. Вот командирское кресло: этот скелет был когда-то
Питером Толботом, моим братом-близнецом. Второй скелет - Элизабет Толбот,
моя жена. В хвосте самолета находится то, что осталось от очень маленького
мальчика, моего сына - Джона Толбота. Ему было три с половиной года.
Тысячи раз я представлял себе, как умирал мой маленький сын, Вайленд.
Пули, убившие моего брата и жену, не должны были задеть его. Он был жив,
пока самолет не врезался в воду. Возможно, две или три минуты самолет,
кувыркаясь, падал, и мой мальчик плакал, кричал, звал маму - он был
напуган, - а мама не приходила, и он снова и снова звал ее. Она и не могла
прийти, правда, Вайленд? Она сидела в своем кресле мертвая. Затем самолет
упал в воду. И даже тогда, возможно, Джонни был еще жив. Потребовалось,
быть может, несколько минут, чтобы самолет затонул - это часто случается,
ты знаешь это, Вайленд, - или в фюзеляже мог остаться воздух, когда
самолет тонул. Сколько прошло времени, пока вода сомкнулась над ним?
Можешь ли ты представить себе, Вайленд, трехлетнего малыша, плачущего,
борющегося за жизнь, - и никого рядом с ним. А потом плач и борьба
прекратились - мой маленький сынишка утонул.
Я долго смотрел на разбитую кабину самолета или мне так показалось,
что долго. Когда я повернулся, Вайленд схватил меня за правую руку. Я
оттолкнул его, и он упал на дощатый пол и уставился на меня широко
раскрытыми глазами, в которых стоял панический страх. Его рот был открыт,
дышал он быстро и прерывисто, а тело его сотрясала дрожь. Ройал держал
себя в руках, но было заметно, что он на пределе: его кулаки, сжатые так,
что побелели костяшки пальцев, лежали на коленях, а взгляд перебегал с
предмета на предмет - загнанный зверь в поисках пути к спасению.
- Я долго ждал этого момента, Вайленд, - вновь заговорил я. - Ждал
два года и четыре месяца. За это время не было и пяти минут, чтобы я не
думал об этом. Мне незачем жить, Вайленд, и ты это понимаешь. С меня
достаточно. Возможно, это ужасно, но я хочу остаться здесь, рядом с ними.
Я перестал обманывать себя, что есть смысл жить дальше. Теперь уже нет
смысла, ибо единственное, что заставляло меня действовать, - это клятва,
которую я дал себе третьего мая пятьдесят восьмого года: не успокоюсь,
пока не найду и не уничтожу человека, который сломал мне жизнь. Я сдержал
слово, и с меня достаточно. Возможно, мысль о том, что вы также будете
здесь, отравит мое торжество, но, с другой стороны, это неплохо: убийцы и
их жертвы собрались вместе.
- Ты - сумасшедший, - прошептал Вайленд. - Сумасшедший! Что ты
говоришь?!
- Только то, что ты слышал. Помнишь тот электрический выключатель,
который остался на столе? Тот, о котором я сказал, что он нам больше не
понадобится. Он действительно нам не понадобится. Больше не понадобится.
Это был основной выключатель цепи сброса балласта, и без него сброс
балласта абсолютно невозможен. А если мы не освободимся от балласта, мы
никогда не сможем всплыть. Здесь мы и останемся. Навсегда, Вайленд.
Пот ручьями катился по нашим лицам. Температура воздуха повысилась
примерно до 120ь по Фаренгейту, воздух был влажен и неописуемо насыщен
углекислотой. Единственным звуком в этом небольшом металлическом шаре,
лежавшем на дне Мексиканского залива в 480 футах от поверхности океана,
было наше тяжелое прерывистое дыхание.
- Ты испортил его? - прошептал Вайленд, его глаза были
полусумасшедшими от страха. - Мы останемся здесь? Здесь, в этом... - его
голос прервался, он повернул голову и стал озираться с отчаянием загнанной
в угол крысы, которой предстояло умереть. Да он и был крысой.
- Отсюда нет выхода, - мрачно заверил я его. - Только через этот
выходной люк. Может, у тебя есть желание попытаться открыть его? На этой
глубине давление примерно пятьдесят тонн. Даже если тебе удастся открыть
люк, тебя раскатает по противоположной стенке в лепешку толщиной не более
полдюйма. Не принимай все так близко к сердцу, Вайленд. Последние
несколько минут твоей жизни будут такой агонией, которой ты себе и
представить не можешь. Ты увидишь, как посинеют твои лицо и руки, потом
они станут пунцовыми, перед тем как начнут лопаться сосуды в легких, и
вскоре после этого...
- Прекрати, прекрати! - закричал Вайленд. - Ради Бога, прекрати!
Вытащи нас отсюда, Толбот, вытащи нас отсюда! Я дам тебе все, что ты
захочешь: миллион, два, пять! Ты получишь все, Толбот, ты получишь все! -
Его губы, все лицо дергалось, как у маньяка, глаза вылезали из орбит.
- Я устал от тебя, - равнодушно ответил я. - Я не смог бы вытащить
тебя отсюда, даже если бы и захотел. Я же сказал именно тебе, что
специально оставил выключатель наверху. Нам осталось жить минут пятнадцать
- двадцать, если можно назвать жизнью агонию, которая ждет нас... Или,
скорее, ждет вас. - Я опустил руку, оторвал от пальто пуговицу и сунул ее
в рот. - Не хочу ничего знать. Много месяцев я готовился к этому. Это не
пуговица, Вайленд. Это капсула с цианистым калием. Раскушу ее и умру еще
до того, как пойму, что умираю.
Это доконало его. Брызгая слюной и бормоча что-то бессвязное, он,
непонятно зачем, бросился на меня. Он был слишком невменяем, чтобы давать
себе отчет в своих поступках. Однако я предвидел это и держал наготове
тяжелый разводной ключ. И ударил Вайленда раньше, чем он смог коснуться
меня. Ударил несильно, но этого оказалось достаточно - он откинулся назад,
ударился головой о стену и тяжело рухнул на пол.
Оставался Ройал. Он полусидел, полулежал на маленьком раскладном
стульчике, его самоконтроль почти испарился. Он знал, что жить ему
осталось всего несколько минут, и по его лицу пробегало столько эмоций,
сколько он, видимо, не испытал за всю жизнь. Он чувствовал, как к нему
приближалось то, на что он обрекал свои многочисленные жертвы, и страх
проникал в него все глубже и глубже, достигая самых отдаленных уголков его
мозга. Он еще не паниковал, как Вайленд, но его способность размышлять и
анализировать была уже утрачена. Он мог думать только о том, о чем всегда
думал в критических ситуациях - как воспользоваться своим пистолетом. Он
держал его в руке, наставив на меня, но я знал, что это чисто рефлекторный
поступок - у него не было намерения воспользоваться им. Впервые Ройал
столкнулся с ситуацией, из которой нельзя выйти, нажав на спусковой
крючок.
- Ты испуган, Ройал. Правда? - мягко сказал я. Даже разговор уже
требовал больших усилий. Нормальная частота дыхания - около шестнадцати
вдохов в минуту - подскочила у меня до пятидесяти, и требовалось приложить
большие усилия, чтобы выдавливать из себя каждое слово.
Он ничего не ответил, только посмотрел на меня, и все черти
преисподней были в глубине его черных глаз. Второй раз за эти двое суток,
и не из-за влажности и отравленного углекислотой воздуха, я почувствовал
запах свежевырытой могилы.
- Отвратительный бандюга, - прошептал я. - Ройал - убийца.
Вспоминаешь ли ты обо всех тех людях, которые трепетали да и сейчас
трепещут, когда слышат твое имя? Не хочешь, чтобы они увидели тебя сейчас?
Увидели трепещущим? Не хочешь, Ройал? Дрожишь? Ты испуган так, как еще
никогда в жизни. Правда, Ройал?
Он молчал. Черти все еще прыгали в его глазах, но они больше не
смотрели на меня, они набросились на Ройала, проникая все глубже и глубже
в тайники его черного ума. Изменившееся выражение его лица
свидетельствовало о том, что черти раздирали его на части, в то же время
все вместе тащили к краю пропасти, к полному развалу личности, к безумию.
- Нравится, Ройал? - язвительно поинтересовался я. - Ты уже
чувствуешь, как начали болеть горло и легкие. Я чувствую боль у себя и
вижу, что твое лицо начало синеть. Пока еще не все. Пока только под
глазами. Ты же знаешь, Ройал, что все начинается с глаз и носа. - Я сунул
руку в нагрудный карман и вытащил маленький блестящий прямоугольник. -
дно находится примерно в одной морской сажени под нами. - Быстро давайте
направление. Я не хочу зарыться здесь.
- Прямо вперед.
Я дал электродвигателям средний ход и установил рули глубины на
всплытие. Это мало что дало - дифферент на корму был не более двух
градусов. В отличие от рулей направления рули глубины на батискафе
выполняли второстепенные функции и лишь очень незначительно влияли на
направление движения. Они использовались только при погружении и всплытии.
Я медленно дал полный ход.
- Идем строго на зюйд-вест, - сказал Вайленд, сверяясь с клочком
бумаги, который достал из кармана. - Курс двести двадцать два.
- Истинный?
- Что ты имеешь в виду под "истинным"? - сердито спросил он. Теперь,
когда он находился в батискафе, который являлся для него постоянным
источником опасности, мой вопрос Вайленду совсем не понравился. Возможно,
клаустрофобия, подумал я.
- ""го истинное направление или по этому компасу? - переспросил я
спокойно.
- По этому компасу.
- Поправка на девиацию сделана? Он снова посмотрел на листок.
- Да. И Брайсон сказал, что если мы пойдем этим курсом, металл опор
не будет влиять на нас.
Я ничего не ответил. Брайсон, умерший от кессонной болезни, - где он
сейчас? Наверное, менее чем в сотне футов от нас. В этом я был уверен.
Чтобы пробурить скважину в две с половиной мили глубиной, необходимо по
меньшей мере шесть тысяч мешков цемента, а двух ведер его вполне
достаточно, чтобы быть полностью уверенным в том, что Брайсон останется на
дне до тех пор, пока его скелет невозможно будет идентифицировать.
- Пятьсот двадцать метров от опоры до самолета, - сообщил Вайленд.
Это было первое упоминание о самолете. - Это по горизонтали. С учетом
понижения дна около шестисот двадцати метров. Так Брайсон сказал.
- Где начинается впадина?
- Примерно в ста семидесяти метрах отсюда. Сначала идет ровное дно,
глубина примерно такая же, на какой стоит платформа. Затем резкий спуск
под углом около тридцати градусов до четырехсот восьмидесяти футов.
Я молча кивнул. Говорят, человек не может чувствовать две сильные
боли одновременно, но это неправда. Моя рука, плечо и спина разламывались
от боли. Боль от сломанного зуба пульсировала во рту. Я не склонен был
разговаривать и вообще не склонен был что-либо делать - попытался забыть о
боли, сосредоточившись на работе.
Буксирный трос, связывавший нас с платформой, был, как я заметил,
намотан вокруг барабана, приводящегося во вращение электродвигателем. Но
вращался он только в одну сторону - для наматывания троса при возвращении.
При движении вперед он разматывался, таща за собой изолированный
телефонный кабель. Количество оборотов, сделанных барабаном, указывалось
на счетчике в обсервационной камере - это позволяло определять пройденное
расстояние и скорость движения. Максимальная скорость батискафа составляла
два узла, но даже легкое сопротивление буксирного троса снижало ее до
одного. Но все равно двигались мы достаточно быстро, тем более что плыть
нам было недалеко.
Вайленд, казалось, был более чем доволен тем, что переложил
управление батискафом на меня. Большую часть времени он с опаской смотрел
в боковой иллюминатор. Здоровый глаз Ройала холодно и немигающе следил за
мной. Он фиксировал каждое мое движение, но это была лишь дань привычке.
Уверен: он не имел никакого представления о работе батискафа и о том, как
им управлять. Даже когда я практически до минимума сократил поглощение
углекислого газа, он ничего не понял.
Мы медленно плыли примерно в десяти футах от дна моря. Нос батискафа
был слегка задран вверх из-за троса, тянувшегося за нами. Гайдроп свободно
болтался, периодически задевая скалы, колонии кораллов или скопления
губок. Темнота была абсолютной, но свет наших двух прожекторов и
внутреннее освещение обсервационной камеры давали возможность кое-что
видеть. Несколько морских окуней лениво слонялись около иллюминаторов,
занимаясь своими делами. Змееобразная барракуда изогнула свое серое тощее
тело, уперлась злой мордой в боковое стекло и с минуту рассматривала нас.
Некоторое время компанию нам составляла стайка рыб, похожих на макрель,
затем она исчезла, поскольку появилась акула, величественно проплывшая у
нас перед глазами, едва заметно шевеля мощным хвостом. Но большую часть
времени море было пустынным. Возможно, шторм, бушевавший на поверхности,
распугал всю рыбу и заставил ее уйти в глубину.
Ровно через десять минут после отплытия дно моря резко пошло вниз, и
наши прожекторы не смогли пробить черную зияющую черноту. Я знал, что это
только иллюзия. Если Вайленд сказал, что угол понижения дна только
тридцать градусов, то так оно и было. Но тем не менее впечатление
бездонности провала было ошеломляющим.
- Вот она, - голос Вайленда был сдавленным, на его лице выступили
капельки пота. - Теперь вниз, Толбот!
- Позже, - отрицательно покачал я головой, - если начнем погружаться
сейчас, буксирный трос, который мы тянем за собой, наверняка задерет корму
вверх. Наши прожекторы не могут светить вперед - только вниз. Хотите,
чтобы мы разбили нос о какой-нибудь выступ или скалу, которую не заметим?
Хотите пробить носовой бензобак? Не забывайте, что баки сделаны из очень
тонкого металлического листа. Достаточно пробить один бак, и создавшаяся
отрицательная плавучесть не позволит нам подняться на поверхность. Вас
устраивает это, Вайленд?
Его лицо обильно покрылось потом, и он облизнул губы: - Делай, как
знаешь, Толбот.
Я поступил так, как считал нужным: сохранял курс до тех пор, пока
счетчик буксирного троса не показал метров, затем застопорил двигатели и,
используя нашу отрицательную плавучесть, которая при движении
компенсировалась поставленными под углом рулями глубины, начал медленно
погружаться. Стрелка глубиномера едва двигалась. Трос старался задрать нам
корму, поэтому каждые десять саженей я ненадолго включал двигатель и
вытравливал трос.
На глубине 76 морских саженей наши прожекторы осветили дно. Здесь не
было ни скал, ни кораллов, ни колоний морских губок, только небольшие
кучки сероватого песка и длинные черные гряды ила. Я вновь запустил
двигатели и вывел их на половинную мощность, компенсировал рулями
отрицательную плавучесть и очень медленно начал продвигаться вперед. Нам
потребовалось проплыть только пять ярдов. Брайсон рассчитал все точно.
Когда указатель длины буксирного троса показал 625 метров, я уловил с
левой стороны отблеск чего-то, выступавшего над дном. Это было хвостовое
оперение самолета. Его носовая часть была направлена туда, откуда мы
приплыли... Я дал задний ход, включил барабан, наматывавший трос, отвел
батискаф ярдов на двадцать назад, затем снова дал передний ход, забирая
влево. Добравшись до нужного, по моим расчетам, места, дал задний ход и
тут же выключил двигатели совсем. Батискаф начал медленно опускаться.
Свободно свисавший гайдроп коснулся дна, но это не компенсировало
отрицательной плавучести батискафа, как должно было произойти, и основание
обсервационной камеры тяжело плюхнулось в черный ил.
Прошло только пятнадцать минут с того момента, как я уменьшил
поглощение углекислого газа, но воздух в камере уже стал тяжелым. Ни
Вайленд, ни Ройал, казалось, не чувствовали этого - возможно, они считали,
что так и должно быть, а может, просто не обратили на это внимания - оба
были поглощены тем, что можно было увидеть через передний иллюминатор.
Я и сам был поглощен этим. Сотни раз задумывался я над тем, что буду
чувствовать, как буду реагировать, когда наконец увижу то, что лежит
сейчас полузахороненным в иле рядом с нами. Предполагал все: злость и
ярость, ужас и сердечные боли и, может быть, некоторый страх. Но ничего
этого не было, больше не было. Я испытывал только сожаление, печаль и
жесточайшую меланхолию. Возможно, я реагировал не так, как предполагал,
потому, что мой мозг был затуманен болью, но я знал, что не в этом дело.
Сожаление и меланхолия относились только ко мне. Меланхолия была вызвана
воспоминаниями, которые у меня только и остались; сожаление было
сожалением человека о себе, безвозвратно потерянном в своем одиночестве.
Самолет зарылся в ил почти на четыре фута. Правое крыло отсутствовало
- скорее всего, оно отломилось при падении самолета в воду. Конца левого
крыла также не было, но хвостовое оперение и фюзеляж были в полном
порядке, за исключением изрешеченного носа и разбитых стекол кабины,
которые показывали, как погиб самолет "ДиСи". Мы находились рядом с
фюзеляжем. Нос батискафа висел над кабиной, и обсервационная камера была
не далее чем в шести футах от разбитых стекол и практически на том же
самом уровне. В кабине самолета я смог различить два скелета - один, в
командирском кресле, сидел прямо, чуть наклонясь в сторону разбитого
бокового стекла, и удерживался в этом положении пристяжным ремнем, другой,
в кресле второго пилота, сильно наклонился вперед, и его практически не
было видно.
- Красиво, Толбот? Не правда ли - это нечто. - Вайленд, клаустрофобия
которого моментально испарилась, нервно потирал руки. - Все не напрасно!
Все не напрасно! И даже не тронут! Я боялся, что он будет разбросан по
всему дну. Для такого опытного спасателя, как ты, Толбот, думаю, это не
составит труда? - и не дождавшись ответа, он отвернулся, чтобы насладиться
видом из иллюминатора. - Великолепно! - повторил он снова. - Просто
великолепно!
- Прекрасно, - согласился я. Меня даже удивило, насколько спокойным и
безразличным оказался мой голос. - За исключением английского фрегата "Де
Браак", затонувшего во время шторма около берегов Делавэра в тысяча
семьсот восемьдесят девятом году, это, вероятно, самый большой подводный
клад в Западном полушарии. Десять миллионов двести пятьдесят тысяч
долларов в золотых слитках, изумрудах и необработанных алмазах.
- Да, сэр, - Вайленд позабыл о своих манерах высокопоставленного
чиновника и снова начал потирать руки. - Десять миллионов двести... - его
голос звучал все тише и тише, и наконец он замолчал. - Откуда?.. Откуда ты
знаешь это, Толбот? - прошептал он.
- Я знал это еще до того, как вы услышали об этом, Вайленд, -
спокойно ответил я. Они оба отвернулись от иллюминатора и уставились на
меня: Вайленд - в замешательстве, с подозрительностью и зачатками страха,
а здоровый глаз Ройала был шире, чем я когда-либо видел. - Боюсь, что вы,
Вайленд, не так сообразительны, как генерал, да и я сам в общем-то. Он
расшифровал меня сегодня утром. И я понял - почему. Хотите знать - почему,
Вайленд?
- О чем ты говоришь? - прохрипел он.
- Он умный, этот генерал, - продолжал я, будто не слыша его вопроса.
- Увидел, когда мы прилетели этим утром к платформе, что я прятал лицо
только до тех пор, пока не убедился, что среди встречавших нет некоего
лица, а потом уже ни о чем не беспокоился. Небрежность с моей стороны,
признаю. Но это навело его на мысль, что я не убийца, ведь убийца должен
был скрывать свое лицо от любого. Он также пришел к выводу, что раньше я
бывал на платформе и опасаюсь кого-то, кто может узнать меня. И в обоих
случаях оказался прав: я не убийца и раньше бывал на платформе, например,
- сегодня рано утром.
Вайленд молчал - шок от моих слов и грозящие громадные неприятности
полностью вывели его из равновесия. Он был слишком поражен, чтобы
перевести свои противоречивые мысли в слова.
- Генерал заметил и еще кое-что, - продолжал я. - Когда вы говорили
мне о предстоящей работе, я ни разу не задал вам самых естественных
вопросов: что за сокровище надо достать и на каком судне или самолете оно
находится, если вообще существует. Я никогда не задавал этих вопросов,
Вайленд. Снова небрежность с моей стороны, не так ли, Вайленд? Но ты не
заметил этого. А генерал Рутвен заметил и понял, что есть только один
ответ на эти вопросы: я уже знал обо всем.
Пауза затянулась секунд на десять. Затем Вайленд прошептал: - Кто ты,
Толбот?
- Да уж не друг вам, Вайленд, - я усмехнулся, насколько позволила мне
больная верхняя челюсть. - Вы умрете, Вайленд, оба. Вы умрете мучительно и
проклянете меня и тот день и час, когда встретили меня.
Снова пауза. Еще более длинная, чем раньше. Мне хотелось закурить, но
это было невозможно - одному Богу было известно, насколько воздух уже
отравлен. Мы дышали неестественно часто, и пот начал струиться по нашим
лицам.
- Разрешите мне рассказать вам небольшую историю, - продолжил я. -
Это не сказка, но мы начнем со слов "жили-были".
- Жила-была одна страна, у которой был очень маленький военно-морской
флот - парочка эсминцев, фрегат и канонерка. Маленький флот, правда,
Вайленд? Поэтому правители решили удвоить его. Они располагали хорошими
рынками экспорта нефти и кофе. Дела с экспортом шли хорошо, и они
посчитали, что могут себе позволить увеличить флот. Заметь, они могли
вложить деньги гораздо более выгодно, но страна была подвержена
революциям, и сила любого правительства во многом зависела от мощи
преданных ему вооруженных сил. "Давайте удвоим наш флот", - сказали они.
Кто это сказал, Вайленд?
Он попытался ответить, но у него только хрип вырвался. Он облизнул
губы и выдавил: - Колумбия.
- Как это ты догадался? Я поражен. Действительно, это Колумбия. Они
договорились о поставке нескольких эсминцев из Великобритании, фрегатов,
минных тральщиков и канонерок из США. Эти корабли были практически новыми,
а обошлись им чрезвычайно дешево - в десять миллионов двести пятьдесят
тысяч долларов. Но потом возникло неожиданное затруднение: в Колумбии
назревали революция, гражданская война и анархия. Курс песо за границей
сильно упал. В результате США и Великобритания отказались поставлять
корабли за песо. Ни один международный банк не поддержал Колумбию. В
результате решили, что платежи будут осуществлены другим способом. Одно из
предыдущих правительств импортировало для промышленных нужд на сумму более
двух миллионов долларов необработанные алмазы из Бразилии, которые не были
использованы, к этому было добавлено колумбийское золото на два с
половиной миллиона долларов - около двух тонн в двадцативосьмифунтовых
слитках, а основную часть платежей составили обработанные изумруды. Думаю,
тебе не надо напоминать, Вайленд, что шахты Мусо в восточных Андах -
основной и наиболее известный источник изумрудов в мире.
Вайленд ничего не ответил. Он достал носовой платок и промокнул лицо.
Выглядел он совершенно больным.
- Затем встал вопрос о перевозке. Предполагалось, что груз доставят
сначала в Тамна самолетами компаний "Авьянка" или "Ланса", но в начале мая
пятьдесят восьмого года накануне выборов всем внутренним авиакомпаниям
временно запретили осуществлять перевозки. Кое-кто из государственных
служащих захотели избавиться от этих денег, дабы они не попали в чужие
руки. Они поискали иностранную авиакомпанию, самолеты которой не летали бы
на внутренних линиях, и остановились на "Транскарибской чартерной службе".
Ллойд согласился застраховать переброску груза. На самолет заполнили
фальшивый полетный лист, и он вылетел из Барранкильи в Тампа через
Юкатанский пролив.
В этом самолете летело всего четыре человека, Вайленд: пилот -
брат-близнец владельца "Транскарибской чартерной службы", второй пилот,
выполнявший обязанности штурмана, а также женщина и маленький ребенок,
которых решили не оставлять в стране на случай, если во время выборов
победят не те, на кого ставили, и выяснится, какую роль сыграла в вывозе
денег из страны авиакомпания.
Они заполнили фальшивый полетный лист, Вайленд, но это не принесло им
удачи, так как один из этих гордых высокопоставленных гражданских служащих
оказался подлецом и твоим человеком. Он узнал истинный маршрут полета и
радировал тебе. Ты находился в Гаване и все организовал, не так ли,
Вайленд?
- Как ты узнал все это? - прохрипел Вайленд.
- Я... был владельцем "Транскарибской чартерной службы". - Я
почувствовал непреодолимую усталость, не знаю, была ли виновата в этом
боль, или спертый воздух, или просто переполнявшее меня ощущение
бессмысленности жизни. - Я находился в это время в Белизе в Британском
Гондурасе, но мне удалось связаться с ними по радио - после того, как они
починили передатчик. Они сообщили, что кто-то хотел взорвать самолет, но
теперь я знаю, что это не совсем так - пытались вывести из строя
радиопередатчик, чтобы изолировать "ДиСи" от внешнего мира. И вам почти
удалось это. Ты же не знал, Вайленд, что с самолетом, непосредственно
перед тем, как он был сбит, вышли на связь. Всего на две минуты. - Я
медленно поднял глаза и внимательно посмотрел на него. - Две коротенькие
минуты, которые означают, что сегодня ты умрешь.
Вайленд уставился на меня. В его глазах застыл ужас. Он хорошо знал,
что будет дальше, или ему казалось, что знал. Теперь ему было известно,
кто я; он знал, что значит - встретиться с человеком, который потерял все,
с человеком, который больше не знал значения слов "жалость" и
"сочувствие". Медленно, словно это стоило ему огромных усилий и как бы
превозмогая страшную боль, он повернул голову и посмотрел на Ройала и,
возможно, впервые не нашел у него поддержки: наконец-то случилось
невероятное - Ройал испугался.
Я повернулся и показал на изрешеченную кабину "ДиСи": - Посмотри
хорошенько, Вайленд, - сказал я спокойно, - посмотри хорошенько на свою
работу и гордись собой. Вот командирское кресло: этот скелет был когда-то
Питером Толботом, моим братом-близнецом. Второй скелет - Элизабет Толбот,
моя жена. В хвосте самолета находится то, что осталось от очень маленького
мальчика, моего сына - Джона Толбота. Ему было три с половиной года.
Тысячи раз я представлял себе, как умирал мой маленький сын, Вайленд.
Пули, убившие моего брата и жену, не должны были задеть его. Он был жив,
пока самолет не врезался в воду. Возможно, две или три минуты самолет,
кувыркаясь, падал, и мой мальчик плакал, кричал, звал маму - он был
напуган, - а мама не приходила, и он снова и снова звал ее. Она и не могла
прийти, правда, Вайленд? Она сидела в своем кресле мертвая. Затем самолет
упал в воду. И даже тогда, возможно, Джонни был еще жив. Потребовалось,
быть может, несколько минут, чтобы самолет затонул - это часто случается,
ты знаешь это, Вайленд, - или в фюзеляже мог остаться воздух, когда
самолет тонул. Сколько прошло времени, пока вода сомкнулась над ним?
Можешь ли ты представить себе, Вайленд, трехлетнего малыша, плачущего,
борющегося за жизнь, - и никого рядом с ним. А потом плач и борьба
прекратились - мой маленький сынишка утонул.
Я долго смотрел на разбитую кабину самолета или мне так показалось,
что долго. Когда я повернулся, Вайленд схватил меня за правую руку. Я
оттолкнул его, и он упал на дощатый пол и уставился на меня широко
раскрытыми глазами, в которых стоял панический страх. Его рот был открыт,
дышал он быстро и прерывисто, а тело его сотрясала дрожь. Ройал держал
себя в руках, но было заметно, что он на пределе: его кулаки, сжатые так,
что побелели костяшки пальцев, лежали на коленях, а взгляд перебегал с
предмета на предмет - загнанный зверь в поисках пути к спасению.
- Я долго ждал этого момента, Вайленд, - вновь заговорил я. - Ждал
два года и четыре месяца. За это время не было и пяти минут, чтобы я не
думал об этом. Мне незачем жить, Вайленд, и ты это понимаешь. С меня
достаточно. Возможно, это ужасно, но я хочу остаться здесь, рядом с ними.
Я перестал обманывать себя, что есть смысл жить дальше. Теперь уже нет
смысла, ибо единственное, что заставляло меня действовать, - это клятва,
которую я дал себе третьего мая пятьдесят восьмого года: не успокоюсь,
пока не найду и не уничтожу человека, который сломал мне жизнь. Я сдержал
слово, и с меня достаточно. Возможно, мысль о том, что вы также будете
здесь, отравит мое торжество, но, с другой стороны, это неплохо: убийцы и
их жертвы собрались вместе.
- Ты - сумасшедший, - прошептал Вайленд. - Сумасшедший! Что ты
говоришь?!
- Только то, что ты слышал. Помнишь тот электрический выключатель,
который остался на столе? Тот, о котором я сказал, что он нам больше не
понадобится. Он действительно нам не понадобится. Больше не понадобится.
Это был основной выключатель цепи сброса балласта, и без него сброс
балласта абсолютно невозможен. А если мы не освободимся от балласта, мы
никогда не сможем всплыть. Здесь мы и останемся. Навсегда, Вайленд.
Пот ручьями катился по нашим лицам. Температура воздуха повысилась
примерно до 120ь по Фаренгейту, воздух был влажен и неописуемо насыщен
углекислотой. Единственным звуком в этом небольшом металлическом шаре,
лежавшем на дне Мексиканского залива в 480 футах от поверхности океана,
было наше тяжелое прерывистое дыхание.
- Ты испортил его? - прошептал Вайленд, его глаза были
полусумасшедшими от страха. - Мы останемся здесь? Здесь, в этом... - его
голос прервался, он повернул голову и стал озираться с отчаянием загнанной
в угол крысы, которой предстояло умереть. Да он и был крысой.
- Отсюда нет выхода, - мрачно заверил я его. - Только через этот
выходной люк. Может, у тебя есть желание попытаться открыть его? На этой
глубине давление примерно пятьдесят тонн. Даже если тебе удастся открыть
люк, тебя раскатает по противоположной стенке в лепешку толщиной не более
полдюйма. Не принимай все так близко к сердцу, Вайленд. Последние
несколько минут твоей жизни будут такой агонией, которой ты себе и
представить не можешь. Ты увидишь, как посинеют твои лицо и руки, потом
они станут пунцовыми, перед тем как начнут лопаться сосуды в легких, и
вскоре после этого...
- Прекрати, прекрати! - закричал Вайленд. - Ради Бога, прекрати!
Вытащи нас отсюда, Толбот, вытащи нас отсюда! Я дам тебе все, что ты
захочешь: миллион, два, пять! Ты получишь все, Толбот, ты получишь все! -
Его губы, все лицо дергалось, как у маньяка, глаза вылезали из орбит.
- Я устал от тебя, - равнодушно ответил я. - Я не смог бы вытащить
тебя отсюда, даже если бы и захотел. Я же сказал именно тебе, что
специально оставил выключатель наверху. Нам осталось жить минут пятнадцать
- двадцать, если можно назвать жизнью агонию, которая ждет нас... Или,
скорее, ждет вас. - Я опустил руку, оторвал от пальто пуговицу и сунул ее
в рот. - Не хочу ничего знать. Много месяцев я готовился к этому. Это не
пуговица, Вайленд. Это капсула с цианистым калием. Раскушу ее и умру еще
до того, как пойму, что умираю.
Это доконало его. Брызгая слюной и бормоча что-то бессвязное, он,
непонятно зачем, бросился на меня. Он был слишком невменяем, чтобы давать
себе отчет в своих поступках. Однако я предвидел это и держал наготове
тяжелый разводной ключ. И ударил Вайленда раньше, чем он смог коснуться
меня. Ударил несильно, но этого оказалось достаточно - он откинулся назад,
ударился головой о стену и тяжело рухнул на пол.
Оставался Ройал. Он полусидел, полулежал на маленьком раскладном
стульчике, его самоконтроль почти испарился. Он знал, что жить ему
осталось всего несколько минут, и по его лицу пробегало столько эмоций,
сколько он, видимо, не испытал за всю жизнь. Он чувствовал, как к нему
приближалось то, на что он обрекал свои многочисленные жертвы, и страх
проникал в него все глубже и глубже, достигая самых отдаленных уголков его
мозга. Он еще не паниковал, как Вайленд, но его способность размышлять и
анализировать была уже утрачена. Он мог думать только о том, о чем всегда
думал в критических ситуациях - как воспользоваться своим пистолетом. Он
держал его в руке, наставив на меня, но я знал, что это чисто рефлекторный
поступок - у него не было намерения воспользоваться им. Впервые Ройал
столкнулся с ситуацией, из которой нельзя выйти, нажав на спусковой
крючок.
- Ты испуган, Ройал. Правда? - мягко сказал я. Даже разговор уже
требовал больших усилий. Нормальная частота дыхания - около шестнадцати
вдохов в минуту - подскочила у меня до пятидесяти, и требовалось приложить
большие усилия, чтобы выдавливать из себя каждое слово.
Он ничего не ответил, только посмотрел на меня, и все черти
преисподней были в глубине его черных глаз. Второй раз за эти двое суток,
и не из-за влажности и отравленного углекислотой воздуха, я почувствовал
запах свежевырытой могилы.
- Отвратительный бандюга, - прошептал я. - Ройал - убийца.
Вспоминаешь ли ты обо всех тех людях, которые трепетали да и сейчас
трепещут, когда слышат твое имя? Не хочешь, чтобы они увидели тебя сейчас?
Увидели трепещущим? Не хочешь, Ройал? Дрожишь? Ты испуган так, как еще
никогда в жизни. Правда, Ройал?
Он молчал. Черти все еще прыгали в его глазах, но они больше не
смотрели на меня, они набросились на Ройала, проникая все глубже и глубже
в тайники его черного ума. Изменившееся выражение его лица
свидетельствовало о том, что черти раздирали его на части, в то же время
все вместе тащили к краю пропасти, к полному развалу личности, к безумию.
- Нравится, Ройал? - язвительно поинтересовался я. - Ты уже
чувствуешь, как начали болеть горло и легкие. Я чувствую боль у себя и
вижу, что твое лицо начало синеть. Пока еще не все. Пока только под
глазами. Ты же знаешь, Ройал, что все начинается с глаз и носа. - Я сунул
руку в нагрудный карман и вытащил маленький блестящий прямоугольник. -