--------------------
Alistair McLean. Fear is the key
Перевод с английского Г.А.Давыдова
_____________________
Origin: FileEcho BOOK
--------------------
(сканируется по изданию: Алистер Маклин. "Страх открывает
все двери" ("Fear is the key"),
М:"Ассоциация художников-полигра-
фистов", 1991 г.
Перевод с английского Г.А.Давыдова,
1991.
Отсканировано by UDA, 1997 г.)
и по изданию: Алистер Маклин. "Остросюжетный детектив",
М: РИКЦ "Фемида-Ю", 1993 г.
Перевод с английского Соколова В.,
Орловой А., Дробышева В.
Отсканировано by VLK, 2003 г.
3 мая 1958 года.
Если деревянную будку - десять на шесть футов, установленную на
четырехколесном трейлере, можно назвать офисом, то тогда я сидел в своем
офисе. Сидел уже четыре часа - наушники начали причинять боль; темнота
наползала с болот и моря. Но если мне суждено сидеть здесь всю ночь, то я
буду сидеть, потому что эти наушники - самая важная вещь в мире, только
они теперь связывали меня с остальным миром.
Питер должен был оказаться в пределах досягаемости радиостанции уже
три часа назад. Это был длинный рейс на север от Барранкильи, но мы летали
по этому маршруту уже много раз, да и наши три самолета "ДиСи" были хотя и
старыми, но превосходными машинами. Пит - хороший пилот, Барри - отличный
штурман, прогноз обещал хорошую погоду в западной части Карибского
бассейна, а сезон ураганов еще не наступил.
Я не мог понять, почему они не вышли на связь еще несколько часов
назад, ведь они должны были уже пролететь неподалеку от меня, следуя на
север к Тампа - месту своего назначения. Могли ли они нарушить мои
инструкции и вместо того, чтобы сделать большой крюк и пролететь над
Юкатанским проливом, следовать напрямую через Кубу? Маловероятно, а
учитывая, какой груз у них на борту, - просто невозможно. Когда речь шла о
каком-либо, пусть даже малейшем риске. Пит проявлял большую осторожность и
предусмотрительность, чем я. Однако любые неприятности могли случиться в
эти дни с самолетами над охваченной войной Кубой.
В углу моего офиса на колесах тихо играло радио. Оно было настроено
на какую-то станцию, передававшую программы на английском языке, и уже
второй раз за этот вечер какой-то гитарист пел нежно в стиле "кантри" о
смерти то ли матери, то ли жены, то ли любимой - я так и не понял, кто же
умер. "Моя красная роза стала белой" - так называлась эта песня. Красное -
жизнь, белое - смерть. Красное и белое - цвета трех самолетов нашей
"Транскарибской чартерной службы". Я обрадовался, когда песня закончилась.
В офисе было мало мебели: стол, два стула, картотечный шкафчик и
большой передатчик, от которого через отверстие в двери змеился по траве и
грязи через самолетную стоянку к главным зданиям терминала тяжелый кабель
питания. Было еще зеркало - Элизабет повесила его в тот единственный раз,
когда побывала в моем офисе, а у меня так и не дошли руки снять его.
Я глянул в зеркало, и напрасно: черные волосы, черные брови, синие
глаза, а лицо - бледное, усталое и очень встревоженное. Как будто я этого
не знал!
Я отвернулся и посмотрел в окно, но лучше от этого не стало.
Единственное преимущество - больше не мог видеть себя. Я вообще ничего не
мог видеть. Даже в отличную погоду через это окно было видно лишь десять
миль пустынных болот, протянувшихся от аэропорта Стенли-Филд до Белиза. Но
теперь, когда в Гондурасе с сегодняшнего утра начался сезон дождей, струи
воды, непрерывно стекавшие по стеклу, и рваные, низко и быстро летящие
тучи, обрушившие проливной дождь на иссушенную, а теперь парившую землю,
превратили мир за окном в серое и туманное ничто. Я послал в эфир наш
позывной, но результат был таким же, как и за последние несколько сот раз,
- тишина. Я изменил диапазон частот для проверки приема, услышал быстро
сменявшие друг друга голоса, помехи, пение, музыку и снова настроился на
нашу частоту.
Это был самый важный рейс, который когда-либо выполняла наша
чартерная служба, а я был вынужден сидеть здесь в бесконечном ожидании
запасного карбюратора. И наш красно-белый "ДиСи", стоявший в ста
пятидесяти футах от меня, был столь же полезен мне, как солнцезащитные
очки в дождливую погоду.
Они вылетели из Барранкильи - в этом я был уверен. Первое сообщение я
получил три дня назад, когда приехал сюда, и в шифрованной телеграмме не
содержалось и намека на возможные неприятности. Все держалось в большой
тайне, и лишь трое постоянных гражданских служащих знали кое-что об
операции. "Ллойд" согласился на риск, даже несмотря на очень высокую
страховку. Даже переданные по радио новости о вчерашней попытке
государственного переворота продиктаторскими элементами, которые хотели
предотвратить избрание либерала Льераса, не очень беспокоили меня: хотя
вылеты всех военных самолетов и самолетов внутренних авиалиний были
запрещены, на самолеты иностранных авиакомпаний это не распространялось.
Колумбийцы, находившиеся в тяжелом экономическом положении, не могли
позволить себе обидеть даже беднейшего иностранца, а мы как раз подпадали
под эту категорию.
Но я все же решил не рисковать: телеграммой попросил Пита прихватить
Элизабет и Джона с собой. Если завтра, 4 мая, к власти придут не те, кто
надо, и пронюхают про наши дела, то "Транскарибскую чартерную службу"
будут ждать неприятности. И очень скоро. Кроме того, невероятное
вознаграждение, которое нам предложили за этот один рейс в Тампа...
В наушниках раздалось потрескивание, перебиваемое помехами, слабое,
но на нашей частоте. Как будто кто-то пытался настроиться на волну. Я
нащупал регулятор громкости, вывернул его на максимум, точно подстроился
по частоте и замер, прислушиваясь. Ничего! Никаких голосов, никаких
переданных азбукой Морзе позывных. Тишина. Я сдвинул один наушник и взял
сигарету.
Радио все еще продолжало играть. Уже третий раз за вечер кто-то пел о
красной розе, превратившейся в белую.
Терпение мое лопнуло. Я сорвал наушники, подскочил к приемнику и
выключил его с такой силой, что чуть не сломал ручку. Затем достал из-под
стола бутылку, налил виски и снова надел наушники.
- CQR вызывает CQS, CQR вызывает CQS. Как слышите? Как слышите?
Прием.
Виски выплеснулось на стол, а стакан упал на пол и со звоном разбился
- я схватился за переключатель передатчика и микрофон.
- Я CQS, я CQS! - закричал я. - Пит, это ты? Пит, прием!
- Я. Следуем по курсу, по графику. Извини за задержку. Слышно было
плохо, но даже металлический отзвук мембраны наушника не помешал мне
почувствовать напряжение и раздраженность в голосе Пита.
- Я сижу здесь уже черт знает сколько! - ответил я раздраженно и в то
же время с облегчением. - Что-нибудь не так. Пит?
- Все пошло не так! Какой-то шутник знал, что у нас на борту, или мы
ему просто не понравились. Он заложил за радиостанцией пиропатрон.
Детонатор сработал, но заряд - тринитротолуол или что там было - не
взорвался. Радиостанция чуть било не вышла из строя. К счастью, у Барри с
собой целый ящик запасных частей, он только что закончил ремонт.
Лицо мое покрылось потом, руки дрожали. Когда я снова заговорил,
задрожал и мой голос: - Ты хочешь сказать, что кто-то заложил бомбу?
Кто-то пытался взорвать самолет?
- Вот именно.
- Кто-нибудь пострадал? - Я со страхом ждал ответа.
- Расслабься, братишка. Только радиостанция.
- Слава богу! Будем надеяться, что неприятности на этом закончились.
- Не о чем волноваться. К тому же, у нас теперь есть "сторожевой пес"
- последние тридцать минут с нами летит самолет армейской авиации США. Из
Барранкильи, должно быть, вызвали по радио эскорт, чтобы встретить нас, -
невесело хохотнул Питер. - Ты же знаешь, как американцы заинтересованы в
нашем грузе.
- Что за самолет? - удивился я, зная, что лишь очень хороший летчик
мог пролететь двести-триста миль в глубь Мексиканского залива и найти
самолет, не используя при этом радиопеленгатор. - Вас предупредили о нем?
- Нет, но не беспокойся, он действительно свой, все в порядке. Мы
только что разговаривали с ним. Знает все о нас и нашем грузе. У него
старый "Мустанг" с подвесными топливными баками. Реактивный истребитель не
смог бы так долго сопровождать нас.
- Понимаю... - очевидно, я, как всегда, волновался по пустякам. -
Курс?
- Точно 040.
- Местоположение? Питер ответил, но я не разобрал - помехи
усиливались.
- Повтори, пожалуйста.
- Барри сейчас пытается выяснить это. Он был слишком занят ремонтом
радиостанции... Подожди две минуты.
- Дай мне поговорить с Элизабет.
- Пожалуйста. И в наушниках послышался голос, который значил для меня
больше всего в этом мире: - Здравствуй, дорогой. Извини, что мы заставили
тебя поволноваться.
Да, в этом была вся Элизабет. Извиняется за то, что она заставила
меня поволноваться, - и ни слова о себе.
- С тобой все в порядке? Я имею в виду - ты уверена, что ты...
- Да, конечно. Ее я тоже слышал плохо, но даже если бы она находилась
в десяти тысячах миль от меня, я все равно распознал бы в ее голосе
веселые нотки и хорошее настроение.
- Мы уже почти прибыли, я уже различаю огни на земле. - И после
секундной паузы она нежно прошептала: - Я люблю тебя, дорогой.
- Правда?
- Всегда, всегда, всегда. Счастливый, я откинулся в кресле,
расслабился и тут же вскочил на ноги, услышав вдруг вскрик Элизабет и
хриплый голос Питера: - Он пикирует на нас! Эта сволочь пикирует на нас,
открыла огонь! Из всех стволов! Он летит прямо...
Крик перешел в захлебывающийся стон, заглушенный женским
пронзительным криком боли, и в то же мгновение я услышал стаккато рвущихся
снарядов, которое заставило дребезжать мембраны наушников. Это длилось две
секунды, может, меньше, а потом не стало слышно ни пушечных очередей, ни
стона, ни крика. Ничего.
Две секунды, всего две секунды, но они отняли у меня самое дорогое в
жизни. Эти две секунды оставили меня одиноким в пустынном и теперь
бессмысленном мире. Моя красная роза стала белой.
3 мая 1958 года.
Я не совсем представляю, как должен был выглядеть этот человек,
сидевший за высоким полированным столом красного дерева. Думаю,
подсознательно я считал, что он будет соответствовать тем превратным
представлениям, которые сформировались у меня благодаря случайным книгам и
фильмам - в далекие уже дни, когда я находил для них время. Единственно
допустимым различием во внешности судей графств юго-восточной части США я
считал вес: одни судьи - худые и жилистые, другие имеют тройные подбородки
и сложением подходят под мои представления. Но всегда судья в моем
представлении - пожилой человек, одетый в мятый белый костюм, не совсем
белую рубашку, галстук, напоминающий шнурок для ботинок, и портрет этот
дополняла сдвинутая на затылок панама с цветной лентой. Лицо у судьи
обычно красное, с сизоватым носом, свисающие концы седых марктвеновских
усов испачканы бурбоном, или мятным джулепом, или тем, что пьют в том
месте, где живет судья. Выражение лица судьи обычно - равнодушное, манеры
- аристократические, моральные принципы - высокие, а умственное развитие -
лишь среднее.
Судья Моллисон сильно разочаровал меня. У него отсутствовали все эти,
как мне казалось, характерные черты, за исключением, возможно, моральных
принципов, но их нельзя видеть. Молодой, чисто выбритый человек, одетый в
безукоризненный, отлично сшитый светло-серый шерстяной костюм в
тропическом стиле с ультраконсервативным галстуком, а что касается мятного
джулепа, то, думаю, он заходил в бар только за тем, чтобы прикинуть, как
его закрыть. Он казался милосердным человеком, но только казался; казался
умным - так оно и было. Ум у него был острым, как иголка. И теперь он
покалывал меня этой острой иголкой и с незаинтересованным видом наблюдал,
как я корчусь.
- Итак, - сказал он. - Мы ждем ответа, мистер... э-э... Крайслер.
Он не сказал прямо, что считает эту фамилию вымышленной, но если
кто-то из находившихся в зале не понял, что он имел в виду, то ему нечего
было сюда приходить. Школьницы с круглыми от любопытства глазами, храбро
пытавшиеся посещением этого места греха, порока и зла заработать хорошие
отметки по курсу гражданского права, явно уловили смысл этого "э-э";
уловила его и тихо сидевшая на первом ряду блондинка с печальными глазами;
понял его, похоже, даже громадный гориллоподобный тип, который сидел за
блондинкой тремя рядами далее.
Я повернулся к судье: - Вот уже третий раз вы с трудом вспоминаете
мою фамилию, - укоризненно произнес я. - Скоро самые умные из
присутствующих здесь поймут, что вы имеете в виду. Вам надо быть
осторожнее, друг мой.
- Я вам не друг. И это не судебное заседание. И здесь нет присяжных,
на которых надо оказывать влияние. Это всего лишь слушание дела, мистер...
э-э... Крайслер.
- Крайслер, а не "э-э... Крайслер". И вы же чертовски постараетесь,
чтобы суд состоялся, не так ли, судья?
- Я рекомендую вам следить за своими манерами и речью, - резко
ответил судья. - Не забывайте, что я могу содержать вас под стражей
неограниченное время. Итак, еще раз: где ваш паспорт?
- Не знаю. Наверное, потерял.
- Где?
- Если бы я знал где, я бы его не потерял.
- Мы это понимаем, - сухо сказал судья. - Но если бы мы могли
определить район, где вы потеряли паспорт, то могли бы оповестить
соответствующие полицейские участки, в которые его могут сдать. Когда вы
впервые заметили, что у вас больше нет паспорта, и где вы находились в это
время?
- Три дня назад. И вы прекрасно знаете, где я находился в то время.
Сидел в ресторане мотеля "Ла Коптесса", ужинал и размышлял о своих делах,
когда этот "Дикий Билл" Хикок" и его орда набросились на меня. - Я показал
на тщедушного шерифа, сидевшего в пальто из "альпаги" в плетеном кресле
напротив судьи, и подумал, что в Марбл-Спрингз на полицейских не
распространяются ограничения по росту - шериф даже в ботинках на высокой
платформе едва ли был выше пяти футов четырех дюймов. Шериф тоже сильно
разочаровал меня. Хотя я отнюдь не считал, что полицейский на Диком Западе
обязательно должен носить огромный кольт, все же поискал что-либо похожее
на значок шерифа или пистолет, но ни того, ни другого не обнаружил.
Единственное оружие, которое я мог видеть в зале суда, - короткоствольный
кольт, торчавший из кобуры стоявшего справа и чуть позади меня
полицейского.
- Они не набрасывались на вас, - терпеливо сказал судья Моллисон. -
Они разыскивали заключенного, который бежал из находящегося неподалеку
лагеря. Марбл-Спрингз - небольшой городок, и чужие люди сразу бросаются в
глаза. Вы чужой в этом городе, и естественно...
- Естественно? - прервал его я. - Послушайте, судья, я говорил с
тюремным надзирателем. Он сказал, что заключенный бежал в шесть часов
вечера, а сидящий здесь "Одинокий рейнджер" сцапал меня в восемь. Вы
считаете, что я спилил наручники, принял ванну, сделал маникюр, побрился,
сшил костюм, купил нижнее белье, рубашку и ботинки...
- Такое случалось раньше, - перебил меня судья. - Отчаявшийся человек
с пистолетом или дубинкой...
- Отрастил волосы, и все это за два часа? - закончил я.
- Там было темно, судья, - начал было шериф, но Моллисон жестом
приказал ему замолчать.
- Вы протестовали против допроса и обыска. Почему?
- Как я уже сказал, я размышлял о своих делах. Я сидел в
респектабельном ресторане, никого не оскорблял, а там, откуда я приехал,
не требуется разрешения штата на то, чтобы дышать или гулять.
- У нас тоже его не требуется, - терпеливо заметил судья. - Они всего
лишь хотели, чтобы вы предъявили водительскую лицензию, страховку или
карточку социального обеспечения, старые письма - в общем, любые
документы, удостоверяющие личность. Вы должны были подчиниться их
требованиям.
- Я хотел подчиниться.
- Тогда как вы объясните это? - Судья кивнул на шерифа. Я тоже
взглянул на него. Даже в первый раз, когда я увидел его в "Ла Контессе",
он не показался мне красавчиком, а большие куски пластыря на лбу, щеке и в
уголке рта, должен признать, и вовсе не украшали его.
- А чего бы вы хотели? - пожал я плечами. - Когда взрослые ребята
начинают играть, маленьким детям надо оставаться дома с мамой.
Шериф привстал, "лаза его сузились, он вцепился в подлокотники кресла
так, что костяшки пальцев побелели, но судья жестом приказал ему сесть.
- Эти две гориллы, что пришли с ним, начали бить меня. Я защищался.
- Если они начали бить вас, - едко сказал судья, - то как вы можете
объяснить тот факт, что один из полицейских до сих пор находится в
больнице с поврежденным коленом, у другого сломана челюсть, а на вас нет
ни царапинки?
- Тренировка, судья. Властям штата Флорида надо, наверное, больше
тратить денег, чтобы научить сотрудников правоохранительных органов
постоять за себя. Может, если бы они ели меньше "гамбургеров" и пили
меньше пива...
- Замолчите!
Возникла небольшая пауза. Судья пытался взять себя в руки, а я
оглядел зал. Блондинка в первом ряду глядела на меня с полуозадаченным
видом, как будто старалась что-то понять; за ней сидел с отсутствующим
взором мужчина со сломанным носом и жевал кончик потухшей стары; судебный
репортер, казалось, спал. Через открытую дверь зала суда я видел
освещенную закатным солнцем улицу, а за ней вдалеке блестели зеленые воды
Мексиканского залива... Судья, похоже, взял себя в руки.
- Мы установили, - с трудом произнес он, - что вы - дерзкий, грубый,
жестокий и не идущий на компромиссы человек. Кроме того, у вас был
пистолет - малокалиберный "лилипут", так, кажется, он называется. Уже
сейчас я могу предъявить вам обвинение в неуважении к суду, нападении на
полицейских при исполнении ими служебных обязанностей и незаконном
хранении огнестрельного оружия. Но не стану делать этого, - он помолчал
немного и продолжил: - Мы выдвинем против вас более тяжкие обвинения.
Судебный репортер на мгновение приоткрыл один глаз, слегка подумал и,
похоже, снова погрузился в сон. Человек со сломанным носом вынул сигару
изо рта, посмотрел на нее и, снова сунув в рот, продолжил методично жевать
ее. Я ничего не сказал в ответ на слова судьи.
- Где вы были до того, как приехали сюда? - внезапно спросил судья.
- В Сент-Кэтрин.
- Я не это имел в виду, но ладно. Как вы приехали сюда из
Сент-Кэтрин?
- На машине.
- Опишите ее и водителя.
- Зеленый автомобиль с закрытым кузовом типа "седан", в нем ехали
среднего возраста бизнесмен и его жена. Он седой, а она блондинка.
- Это все, что вы помните? - вежливо осведомился Моллисон.
- Да.
- Я думаю, вы понимаете, что под это описание подойдет миллион
супружеских пар и их машин.
- Видите ли, - пожал я плечами, - когда не ожидаешь, что тебя будут
допрашивать о том, что ты видел, то и не обращаешь внимания...
- Ладно, ладно. - Он мог быть весьма ехидным, этот судья. - Машина,
конечно, с номерными знаками другого штата?
- Да, но не "конечно".
- Вы только что прибыли в наши края и уже знаете, как выглядят
номерные знаки нашего...
- Он сказал, что он из Филадельфии, а мне кажется, что это другой
штат. - Судебный репортер кашлянул. Судья смерил его ледяным взглядом и
снова повернулся ко мне.
- И вы приехали в Сент-Кэтрин из...
- Майами.
- На той же машине, конечно?
- Нет, на автобусе. Судья посмотрел на судебного секретаря, который
слегка покачал головой, и снова повернулся ко мне. Выражение его лица было
отнюдь не дружелюбным.
- Вы не просто беззастенчивый лжец, Крайслер. - Он опустил слово
"мистер", и я понял, что время для вежливостей кончилось. - Вы очень
плохой лжец. Между Майами и Сент-Кэтрин нет автобусного сообщения. Вы
провели ночь перед приездом в Сент-Кэтрин в Майами?
Я кивнул.
- В отеле, - продолжил судья. - Но вы, конечно, забыли его название?
- Видите ли...
- Избавьте нас от своей лжи, - подняв руку, прервал меня судья. -
Ваша наглость не знает границ, и суду это уже надоело. Вы наврали тут уже
достаточно - машины, автобусы, Сент-Кэтрин, отели, Майами - ложь, все
ложь. Вы никогда не были в Майами. Как вы думаете, зачем мы держали вас
под замком трое суток?
- Ну, скажите мне, - подбодрил я его.
- И скажу. Чтобы сделать запросы. Мы послали запросы в иммиграционную
службу и в каждую авиакомпанию, самолеты которой летают в Майами. Вашей
фамилии нег в списках пассажиров и в списках лиц, въехавших в страну. И
никто в тот день не видел человека, похожего на вас. А на вас трудно не
обратить внимания.
Я знал, что он имеет в виду: я сам пока не встречал человека с
ярко-рыжими волосами и черными бровями. Сам-то я привык к своему виду, но
должен признать, что для этого требуется время. А если добавить к этому
мою хромоту и шрам от правой брови к уху, то о таких приметах для
опознания молят бога все полицейские.
- Как мы смогли установить, - холодно продолжил судья, - один раз вы
сказали правду, но лишь один раз. - Он вопросительно посмотрел на юношу,
заглянувшего в дверь:
- Только что получено для вас, сэр, - с нервозностью произнес юноша и
протянул конверт. - Радиограмма. Я думал...
- Положи на стол. - Судья посмотрел на конверт, кивнул и повернулся
ко мне: - Как я уже сказал, один раз вы не соврали - сообщили, что
приехали из Гаваны. Так оно и есть. Вы забыли это там, в полицейском
участке, где вас арестовали, чтобы допросить и отдать под суд, - он сунул
руку в ящик стола и вытащил маленькую бело-голубую с золотом книжечку. -
Узнаете?
- Британский паспорт, - спокойно ответил я. - У меня глаза не
телескопы, но допускаю, что это мой паспорт, в противном случае вы бы не
стали так приплясывать. Если все это время он был у вас, то зачем...
- Мы просто хотели установить, насколько вам можно верить, и
установили, что вы законченный лжец и верить вам нельзя. - Он с
любопытством посмотрел на меня. - Вы, естественно, должны знать, что это
означает: раз у нас есть паспорт, то у нас есть и еще кое-что на вас.
Кажется, вас это не взволновало. Вы либо очень хладнокровны, Крайслер,
либо очень опасны. А может быть, вы просто глупы?
- А чего бы вы хотели от меня? - спросил я. - Чтобы я упал в обморок?
- Наши полиция и иммиграционная служба находятся, по крайней мере
сейчас, в хороших отношениях со своими кубинскими коллегами. - Он,
казалось, не слышал моих слов. - В ответ на нашу телеграмму в Гавану мы
получили не только этот паспорт. Мы получили много интересной информации.
Ваша фамилия не Крайслер, а Форд, вы провели два с половиной года на
островах Вест-Индии и хорошо известны властям всех основных островов.
- Слава, судья. Когда имеешь столько друзей...
- Дурная слава. За два года три тюремных заключения на небольшой
срок, - читал судья Моллисон по бумаге, которую держал в руке. - Никаких
определенных средств к существованию, за исключением трехмесячной службы в
качестве консультанта в гаванской спасательной фирме. - Он посмотрел на
меня. - И чем вы занимались в этой фирме?
- Я сообщал им глубину.
Судья задумчиво посмотрел на меня и снова обратился к бумаге: -
Пособник уголовников и контрабандистов. Главным образом уголовников,
которые, по имеющимся данным, занимались хищением и контрабандой
драгоценных камней и металлов. Разжигал или пытался разжечь беспорядки
среди рабочих в Нассау и Мансанильо в целях, не имеющих, как
подозревается, ничего общего с политическими. Депортирован из Сан-Хуана,
Пуэрто-Рико, Гаити и Венесуэлы. Объявлен персоной нон грата на Ямайке.
Отказано в разрешении на въезд в Нассау, Багамские острова. - Он прервал
чтение и глянул на меня. - Британский подданный, а как-то не
приветствуетесь на британских территориях.
- Сущая предубежденность, судья.
- Вы, конечно, нелегально въехали в Соединенные Штаты. - Судью
Моллисона трудно было сбить с толку. - Каким образом - я не знаю.
Возможно, через Ки-Уэст, высадившись ночью где-нибудь между Порт-Шарлотт и
Марбл-Спрингз, но это не имеет значения. Так что сейчас в дополнение к
обвинению в нападении на полицейских и ношении огнестрельного оружия без
заполнения декларации на него и без лицензии на право владения оружием
можно добавить обвинение в нелегальном въезде. Человек с таким "послужным
списком" может получить хороший срок. Форд. Однако вам это не грозит - по
крайней мере здесь. Я проконсультировался с иммиграционными властями
штата, и они согласились, что лучше всего депортировать вас. Нам подобные
люди ни под каким видом не нужны. Кубинские власти сообщили нам, что вы
бежали из-под стражи, когда вам предъявили обвинение в разжигании
беспорядков среди докеров и, возможно, попытке застрелить полицейского,
который арестовал вас. За такие преступления на Кубе дают большой срок.
Человек, против которого выдвинуто первое обвинение, подлежит экстрадиции,
а что касается второго обвинения, то мы не получили от компетентных
властей никакого требования о вашей выдаче. Однако, как я уже сказал, мы
намереваемся действовать не по закону об экстрадиции, а по законам о
депортации и депортируем вас в Гавану. Представители соответствующих
властей встретят ваш самолет, когда он приземлится в Гаване завтра утром.
Я стоял и молчал. В зале суда было очень тихо. Наконец я откашлялся и
сказал: - Судья, это просто жестоко с вашей стороны.
- А это смотря с чьей точки зрения, - произнес он равнодушно и встал
уже, чтобы уйти. Но тут обратил внимание на переданный ему конверт и,
сказав "минуточку", сел и распечатал его. Доставая несколько листочков
Alistair McLean. Fear is the key
Перевод с английского Г.А.Давыдова
_____________________
Origin: FileEcho BOOK
--------------------
(сканируется по изданию: Алистер Маклин. "Страх открывает
все двери" ("Fear is the key"),
М:"Ассоциация художников-полигра-
фистов", 1991 г.
Перевод с английского Г.А.Давыдова,
1991.
Отсканировано by UDA, 1997 г.)
и по изданию: Алистер Маклин. "Остросюжетный детектив",
М: РИКЦ "Фемида-Ю", 1993 г.
Перевод с английского Соколова В.,
Орловой А., Дробышева В.
Отсканировано by VLK, 2003 г.
3 мая 1958 года.
Если деревянную будку - десять на шесть футов, установленную на
четырехколесном трейлере, можно назвать офисом, то тогда я сидел в своем
офисе. Сидел уже четыре часа - наушники начали причинять боль; темнота
наползала с болот и моря. Но если мне суждено сидеть здесь всю ночь, то я
буду сидеть, потому что эти наушники - самая важная вещь в мире, только
они теперь связывали меня с остальным миром.
Питер должен был оказаться в пределах досягаемости радиостанции уже
три часа назад. Это был длинный рейс на север от Барранкильи, но мы летали
по этому маршруту уже много раз, да и наши три самолета "ДиСи" были хотя и
старыми, но превосходными машинами. Пит - хороший пилот, Барри - отличный
штурман, прогноз обещал хорошую погоду в западной части Карибского
бассейна, а сезон ураганов еще не наступил.
Я не мог понять, почему они не вышли на связь еще несколько часов
назад, ведь они должны были уже пролететь неподалеку от меня, следуя на
север к Тампа - месту своего назначения. Могли ли они нарушить мои
инструкции и вместо того, чтобы сделать большой крюк и пролететь над
Юкатанским проливом, следовать напрямую через Кубу? Маловероятно, а
учитывая, какой груз у них на борту, - просто невозможно. Когда речь шла о
каком-либо, пусть даже малейшем риске. Пит проявлял большую осторожность и
предусмотрительность, чем я. Однако любые неприятности могли случиться в
эти дни с самолетами над охваченной войной Кубой.
В углу моего офиса на колесах тихо играло радио. Оно было настроено
на какую-то станцию, передававшую программы на английском языке, и уже
второй раз за этот вечер какой-то гитарист пел нежно в стиле "кантри" о
смерти то ли матери, то ли жены, то ли любимой - я так и не понял, кто же
умер. "Моя красная роза стала белой" - так называлась эта песня. Красное -
жизнь, белое - смерть. Красное и белое - цвета трех самолетов нашей
"Транскарибской чартерной службы". Я обрадовался, когда песня закончилась.
В офисе было мало мебели: стол, два стула, картотечный шкафчик и
большой передатчик, от которого через отверстие в двери змеился по траве и
грязи через самолетную стоянку к главным зданиям терминала тяжелый кабель
питания. Было еще зеркало - Элизабет повесила его в тот единственный раз,
когда побывала в моем офисе, а у меня так и не дошли руки снять его.
Я глянул в зеркало, и напрасно: черные волосы, черные брови, синие
глаза, а лицо - бледное, усталое и очень встревоженное. Как будто я этого
не знал!
Я отвернулся и посмотрел в окно, но лучше от этого не стало.
Единственное преимущество - больше не мог видеть себя. Я вообще ничего не
мог видеть. Даже в отличную погоду через это окно было видно лишь десять
миль пустынных болот, протянувшихся от аэропорта Стенли-Филд до Белиза. Но
теперь, когда в Гондурасе с сегодняшнего утра начался сезон дождей, струи
воды, непрерывно стекавшие по стеклу, и рваные, низко и быстро летящие
тучи, обрушившие проливной дождь на иссушенную, а теперь парившую землю,
превратили мир за окном в серое и туманное ничто. Я послал в эфир наш
позывной, но результат был таким же, как и за последние несколько сот раз,
- тишина. Я изменил диапазон частот для проверки приема, услышал быстро
сменявшие друг друга голоса, помехи, пение, музыку и снова настроился на
нашу частоту.
Это был самый важный рейс, который когда-либо выполняла наша
чартерная служба, а я был вынужден сидеть здесь в бесконечном ожидании
запасного карбюратора. И наш красно-белый "ДиСи", стоявший в ста
пятидесяти футах от меня, был столь же полезен мне, как солнцезащитные
очки в дождливую погоду.
Они вылетели из Барранкильи - в этом я был уверен. Первое сообщение я
получил три дня назад, когда приехал сюда, и в шифрованной телеграмме не
содержалось и намека на возможные неприятности. Все держалось в большой
тайне, и лишь трое постоянных гражданских служащих знали кое-что об
операции. "Ллойд" согласился на риск, даже несмотря на очень высокую
страховку. Даже переданные по радио новости о вчерашней попытке
государственного переворота продиктаторскими элементами, которые хотели
предотвратить избрание либерала Льераса, не очень беспокоили меня: хотя
вылеты всех военных самолетов и самолетов внутренних авиалиний были
запрещены, на самолеты иностранных авиакомпаний это не распространялось.
Колумбийцы, находившиеся в тяжелом экономическом положении, не могли
позволить себе обидеть даже беднейшего иностранца, а мы как раз подпадали
под эту категорию.
Но я все же решил не рисковать: телеграммой попросил Пита прихватить
Элизабет и Джона с собой. Если завтра, 4 мая, к власти придут не те, кто
надо, и пронюхают про наши дела, то "Транскарибскую чартерную службу"
будут ждать неприятности. И очень скоро. Кроме того, невероятное
вознаграждение, которое нам предложили за этот один рейс в Тампа...
В наушниках раздалось потрескивание, перебиваемое помехами, слабое,
но на нашей частоте. Как будто кто-то пытался настроиться на волну. Я
нащупал регулятор громкости, вывернул его на максимум, точно подстроился
по частоте и замер, прислушиваясь. Ничего! Никаких голосов, никаких
переданных азбукой Морзе позывных. Тишина. Я сдвинул один наушник и взял
сигарету.
Радио все еще продолжало играть. Уже третий раз за вечер кто-то пел о
красной розе, превратившейся в белую.
Терпение мое лопнуло. Я сорвал наушники, подскочил к приемнику и
выключил его с такой силой, что чуть не сломал ручку. Затем достал из-под
стола бутылку, налил виски и снова надел наушники.
- CQR вызывает CQS, CQR вызывает CQS. Как слышите? Как слышите?
Прием.
Виски выплеснулось на стол, а стакан упал на пол и со звоном разбился
- я схватился за переключатель передатчика и микрофон.
- Я CQS, я CQS! - закричал я. - Пит, это ты? Пит, прием!
- Я. Следуем по курсу, по графику. Извини за задержку. Слышно было
плохо, но даже металлический отзвук мембраны наушника не помешал мне
почувствовать напряжение и раздраженность в голосе Пита.
- Я сижу здесь уже черт знает сколько! - ответил я раздраженно и в то
же время с облегчением. - Что-нибудь не так. Пит?
- Все пошло не так! Какой-то шутник знал, что у нас на борту, или мы
ему просто не понравились. Он заложил за радиостанцией пиропатрон.
Детонатор сработал, но заряд - тринитротолуол или что там было - не
взорвался. Радиостанция чуть било не вышла из строя. К счастью, у Барри с
собой целый ящик запасных частей, он только что закончил ремонт.
Лицо мое покрылось потом, руки дрожали. Когда я снова заговорил,
задрожал и мой голос: - Ты хочешь сказать, что кто-то заложил бомбу?
Кто-то пытался взорвать самолет?
- Вот именно.
- Кто-нибудь пострадал? - Я со страхом ждал ответа.
- Расслабься, братишка. Только радиостанция.
- Слава богу! Будем надеяться, что неприятности на этом закончились.
- Не о чем волноваться. К тому же, у нас теперь есть "сторожевой пес"
- последние тридцать минут с нами летит самолет армейской авиации США. Из
Барранкильи, должно быть, вызвали по радио эскорт, чтобы встретить нас, -
невесело хохотнул Питер. - Ты же знаешь, как американцы заинтересованы в
нашем грузе.
- Что за самолет? - удивился я, зная, что лишь очень хороший летчик
мог пролететь двести-триста миль в глубь Мексиканского залива и найти
самолет, не используя при этом радиопеленгатор. - Вас предупредили о нем?
- Нет, но не беспокойся, он действительно свой, все в порядке. Мы
только что разговаривали с ним. Знает все о нас и нашем грузе. У него
старый "Мустанг" с подвесными топливными баками. Реактивный истребитель не
смог бы так долго сопровождать нас.
- Понимаю... - очевидно, я, как всегда, волновался по пустякам. -
Курс?
- Точно 040.
- Местоположение? Питер ответил, но я не разобрал - помехи
усиливались.
- Повтори, пожалуйста.
- Барри сейчас пытается выяснить это. Он был слишком занят ремонтом
радиостанции... Подожди две минуты.
- Дай мне поговорить с Элизабет.
- Пожалуйста. И в наушниках послышался голос, который значил для меня
больше всего в этом мире: - Здравствуй, дорогой. Извини, что мы заставили
тебя поволноваться.
Да, в этом была вся Элизабет. Извиняется за то, что она заставила
меня поволноваться, - и ни слова о себе.
- С тобой все в порядке? Я имею в виду - ты уверена, что ты...
- Да, конечно. Ее я тоже слышал плохо, но даже если бы она находилась
в десяти тысячах миль от меня, я все равно распознал бы в ее голосе
веселые нотки и хорошее настроение.
- Мы уже почти прибыли, я уже различаю огни на земле. - И после
секундной паузы она нежно прошептала: - Я люблю тебя, дорогой.
- Правда?
- Всегда, всегда, всегда. Счастливый, я откинулся в кресле,
расслабился и тут же вскочил на ноги, услышав вдруг вскрик Элизабет и
хриплый голос Питера: - Он пикирует на нас! Эта сволочь пикирует на нас,
открыла огонь! Из всех стволов! Он летит прямо...
Крик перешел в захлебывающийся стон, заглушенный женским
пронзительным криком боли, и в то же мгновение я услышал стаккато рвущихся
снарядов, которое заставило дребезжать мембраны наушников. Это длилось две
секунды, может, меньше, а потом не стало слышно ни пушечных очередей, ни
стона, ни крика. Ничего.
Две секунды, всего две секунды, но они отняли у меня самое дорогое в
жизни. Эти две секунды оставили меня одиноким в пустынном и теперь
бессмысленном мире. Моя красная роза стала белой.
3 мая 1958 года.
Я не совсем представляю, как должен был выглядеть этот человек,
сидевший за высоким полированным столом красного дерева. Думаю,
подсознательно я считал, что он будет соответствовать тем превратным
представлениям, которые сформировались у меня благодаря случайным книгам и
фильмам - в далекие уже дни, когда я находил для них время. Единственно
допустимым различием во внешности судей графств юго-восточной части США я
считал вес: одни судьи - худые и жилистые, другие имеют тройные подбородки
и сложением подходят под мои представления. Но всегда судья в моем
представлении - пожилой человек, одетый в мятый белый костюм, не совсем
белую рубашку, галстук, напоминающий шнурок для ботинок, и портрет этот
дополняла сдвинутая на затылок панама с цветной лентой. Лицо у судьи
обычно красное, с сизоватым носом, свисающие концы седых марктвеновских
усов испачканы бурбоном, или мятным джулепом, или тем, что пьют в том
месте, где живет судья. Выражение лица судьи обычно - равнодушное, манеры
- аристократические, моральные принципы - высокие, а умственное развитие -
лишь среднее.
Судья Моллисон сильно разочаровал меня. У него отсутствовали все эти,
как мне казалось, характерные черты, за исключением, возможно, моральных
принципов, но их нельзя видеть. Молодой, чисто выбритый человек, одетый в
безукоризненный, отлично сшитый светло-серый шерстяной костюм в
тропическом стиле с ультраконсервативным галстуком, а что касается мятного
джулепа, то, думаю, он заходил в бар только за тем, чтобы прикинуть, как
его закрыть. Он казался милосердным человеком, но только казался; казался
умным - так оно и было. Ум у него был острым, как иголка. И теперь он
покалывал меня этой острой иголкой и с незаинтересованным видом наблюдал,
как я корчусь.
- Итак, - сказал он. - Мы ждем ответа, мистер... э-э... Крайслер.
Он не сказал прямо, что считает эту фамилию вымышленной, но если
кто-то из находившихся в зале не понял, что он имел в виду, то ему нечего
было сюда приходить. Школьницы с круглыми от любопытства глазами, храбро
пытавшиеся посещением этого места греха, порока и зла заработать хорошие
отметки по курсу гражданского права, явно уловили смысл этого "э-э";
уловила его и тихо сидевшая на первом ряду блондинка с печальными глазами;
понял его, похоже, даже громадный гориллоподобный тип, который сидел за
блондинкой тремя рядами далее.
Я повернулся к судье: - Вот уже третий раз вы с трудом вспоминаете
мою фамилию, - укоризненно произнес я. - Скоро самые умные из
присутствующих здесь поймут, что вы имеете в виду. Вам надо быть
осторожнее, друг мой.
- Я вам не друг. И это не судебное заседание. И здесь нет присяжных,
на которых надо оказывать влияние. Это всего лишь слушание дела, мистер...
э-э... Крайслер.
- Крайслер, а не "э-э... Крайслер". И вы же чертовски постараетесь,
чтобы суд состоялся, не так ли, судья?
- Я рекомендую вам следить за своими манерами и речью, - резко
ответил судья. - Не забывайте, что я могу содержать вас под стражей
неограниченное время. Итак, еще раз: где ваш паспорт?
- Не знаю. Наверное, потерял.
- Где?
- Если бы я знал где, я бы его не потерял.
- Мы это понимаем, - сухо сказал судья. - Но если бы мы могли
определить район, где вы потеряли паспорт, то могли бы оповестить
соответствующие полицейские участки, в которые его могут сдать. Когда вы
впервые заметили, что у вас больше нет паспорта, и где вы находились в это
время?
- Три дня назад. И вы прекрасно знаете, где я находился в то время.
Сидел в ресторане мотеля "Ла Коптесса", ужинал и размышлял о своих делах,
когда этот "Дикий Билл" Хикок" и его орда набросились на меня. - Я показал
на тщедушного шерифа, сидевшего в пальто из "альпаги" в плетеном кресле
напротив судьи, и подумал, что в Марбл-Спрингз на полицейских не
распространяются ограничения по росту - шериф даже в ботинках на высокой
платформе едва ли был выше пяти футов четырех дюймов. Шериф тоже сильно
разочаровал меня. Хотя я отнюдь не считал, что полицейский на Диком Западе
обязательно должен носить огромный кольт, все же поискал что-либо похожее
на значок шерифа или пистолет, но ни того, ни другого не обнаружил.
Единственное оружие, которое я мог видеть в зале суда, - короткоствольный
кольт, торчавший из кобуры стоявшего справа и чуть позади меня
полицейского.
- Они не набрасывались на вас, - терпеливо сказал судья Моллисон. -
Они разыскивали заключенного, который бежал из находящегося неподалеку
лагеря. Марбл-Спрингз - небольшой городок, и чужие люди сразу бросаются в
глаза. Вы чужой в этом городе, и естественно...
- Естественно? - прервал его я. - Послушайте, судья, я говорил с
тюремным надзирателем. Он сказал, что заключенный бежал в шесть часов
вечера, а сидящий здесь "Одинокий рейнджер" сцапал меня в восемь. Вы
считаете, что я спилил наручники, принял ванну, сделал маникюр, побрился,
сшил костюм, купил нижнее белье, рубашку и ботинки...
- Такое случалось раньше, - перебил меня судья. - Отчаявшийся человек
с пистолетом или дубинкой...
- Отрастил волосы, и все это за два часа? - закончил я.
- Там было темно, судья, - начал было шериф, но Моллисон жестом
приказал ему замолчать.
- Вы протестовали против допроса и обыска. Почему?
- Как я уже сказал, я размышлял о своих делах. Я сидел в
респектабельном ресторане, никого не оскорблял, а там, откуда я приехал,
не требуется разрешения штата на то, чтобы дышать или гулять.
- У нас тоже его не требуется, - терпеливо заметил судья. - Они всего
лишь хотели, чтобы вы предъявили водительскую лицензию, страховку или
карточку социального обеспечения, старые письма - в общем, любые
документы, удостоверяющие личность. Вы должны были подчиниться их
требованиям.
- Я хотел подчиниться.
- Тогда как вы объясните это? - Судья кивнул на шерифа. Я тоже
взглянул на него. Даже в первый раз, когда я увидел его в "Ла Контессе",
он не показался мне красавчиком, а большие куски пластыря на лбу, щеке и в
уголке рта, должен признать, и вовсе не украшали его.
- А чего бы вы хотели? - пожал я плечами. - Когда взрослые ребята
начинают играть, маленьким детям надо оставаться дома с мамой.
Шериф привстал, "лаза его сузились, он вцепился в подлокотники кресла
так, что костяшки пальцев побелели, но судья жестом приказал ему сесть.
- Эти две гориллы, что пришли с ним, начали бить меня. Я защищался.
- Если они начали бить вас, - едко сказал судья, - то как вы можете
объяснить тот факт, что один из полицейских до сих пор находится в
больнице с поврежденным коленом, у другого сломана челюсть, а на вас нет
ни царапинки?
- Тренировка, судья. Властям штата Флорида надо, наверное, больше
тратить денег, чтобы научить сотрудников правоохранительных органов
постоять за себя. Может, если бы они ели меньше "гамбургеров" и пили
меньше пива...
- Замолчите!
Возникла небольшая пауза. Судья пытался взять себя в руки, а я
оглядел зал. Блондинка в первом ряду глядела на меня с полуозадаченным
видом, как будто старалась что-то понять; за ней сидел с отсутствующим
взором мужчина со сломанным носом и жевал кончик потухшей стары; судебный
репортер, казалось, спал. Через открытую дверь зала суда я видел
освещенную закатным солнцем улицу, а за ней вдалеке блестели зеленые воды
Мексиканского залива... Судья, похоже, взял себя в руки.
- Мы установили, - с трудом произнес он, - что вы - дерзкий, грубый,
жестокий и не идущий на компромиссы человек. Кроме того, у вас был
пистолет - малокалиберный "лилипут", так, кажется, он называется. Уже
сейчас я могу предъявить вам обвинение в неуважении к суду, нападении на
полицейских при исполнении ими служебных обязанностей и незаконном
хранении огнестрельного оружия. Но не стану делать этого, - он помолчал
немного и продолжил: - Мы выдвинем против вас более тяжкие обвинения.
Судебный репортер на мгновение приоткрыл один глаз, слегка подумал и,
похоже, снова погрузился в сон. Человек со сломанным носом вынул сигару
изо рта, посмотрел на нее и, снова сунув в рот, продолжил методично жевать
ее. Я ничего не сказал в ответ на слова судьи.
- Где вы были до того, как приехали сюда? - внезапно спросил судья.
- В Сент-Кэтрин.
- Я не это имел в виду, но ладно. Как вы приехали сюда из
Сент-Кэтрин?
- На машине.
- Опишите ее и водителя.
- Зеленый автомобиль с закрытым кузовом типа "седан", в нем ехали
среднего возраста бизнесмен и его жена. Он седой, а она блондинка.
- Это все, что вы помните? - вежливо осведомился Моллисон.
- Да.
- Я думаю, вы понимаете, что под это описание подойдет миллион
супружеских пар и их машин.
- Видите ли, - пожал я плечами, - когда не ожидаешь, что тебя будут
допрашивать о том, что ты видел, то и не обращаешь внимания...
- Ладно, ладно. - Он мог быть весьма ехидным, этот судья. - Машина,
конечно, с номерными знаками другого штата?
- Да, но не "конечно".
- Вы только что прибыли в наши края и уже знаете, как выглядят
номерные знаки нашего...
- Он сказал, что он из Филадельфии, а мне кажется, что это другой
штат. - Судебный репортер кашлянул. Судья смерил его ледяным взглядом и
снова повернулся ко мне.
- И вы приехали в Сент-Кэтрин из...
- Майами.
- На той же машине, конечно?
- Нет, на автобусе. Судья посмотрел на судебного секретаря, который
слегка покачал головой, и снова повернулся ко мне. Выражение его лица было
отнюдь не дружелюбным.
- Вы не просто беззастенчивый лжец, Крайслер. - Он опустил слово
"мистер", и я понял, что время для вежливостей кончилось. - Вы очень
плохой лжец. Между Майами и Сент-Кэтрин нет автобусного сообщения. Вы
провели ночь перед приездом в Сент-Кэтрин в Майами?
Я кивнул.
- В отеле, - продолжил судья. - Но вы, конечно, забыли его название?
- Видите ли...
- Избавьте нас от своей лжи, - подняв руку, прервал меня судья. -
Ваша наглость не знает границ, и суду это уже надоело. Вы наврали тут уже
достаточно - машины, автобусы, Сент-Кэтрин, отели, Майами - ложь, все
ложь. Вы никогда не были в Майами. Как вы думаете, зачем мы держали вас
под замком трое суток?
- Ну, скажите мне, - подбодрил я его.
- И скажу. Чтобы сделать запросы. Мы послали запросы в иммиграционную
службу и в каждую авиакомпанию, самолеты которой летают в Майами. Вашей
фамилии нег в списках пассажиров и в списках лиц, въехавших в страну. И
никто в тот день не видел человека, похожего на вас. А на вас трудно не
обратить внимания.
Я знал, что он имеет в виду: я сам пока не встречал человека с
ярко-рыжими волосами и черными бровями. Сам-то я привык к своему виду, но
должен признать, что для этого требуется время. А если добавить к этому
мою хромоту и шрам от правой брови к уху, то о таких приметах для
опознания молят бога все полицейские.
- Как мы смогли установить, - холодно продолжил судья, - один раз вы
сказали правду, но лишь один раз. - Он вопросительно посмотрел на юношу,
заглянувшего в дверь:
- Только что получено для вас, сэр, - с нервозностью произнес юноша и
протянул конверт. - Радиограмма. Я думал...
- Положи на стол. - Судья посмотрел на конверт, кивнул и повернулся
ко мне: - Как я уже сказал, один раз вы не соврали - сообщили, что
приехали из Гаваны. Так оно и есть. Вы забыли это там, в полицейском
участке, где вас арестовали, чтобы допросить и отдать под суд, - он сунул
руку в ящик стола и вытащил маленькую бело-голубую с золотом книжечку. -
Узнаете?
- Британский паспорт, - спокойно ответил я. - У меня глаза не
телескопы, но допускаю, что это мой паспорт, в противном случае вы бы не
стали так приплясывать. Если все это время он был у вас, то зачем...
- Мы просто хотели установить, насколько вам можно верить, и
установили, что вы законченный лжец и верить вам нельзя. - Он с
любопытством посмотрел на меня. - Вы, естественно, должны знать, что это
означает: раз у нас есть паспорт, то у нас есть и еще кое-что на вас.
Кажется, вас это не взволновало. Вы либо очень хладнокровны, Крайслер,
либо очень опасны. А может быть, вы просто глупы?
- А чего бы вы хотели от меня? - спросил я. - Чтобы я упал в обморок?
- Наши полиция и иммиграционная служба находятся, по крайней мере
сейчас, в хороших отношениях со своими кубинскими коллегами. - Он,
казалось, не слышал моих слов. - В ответ на нашу телеграмму в Гавану мы
получили не только этот паспорт. Мы получили много интересной информации.
Ваша фамилия не Крайслер, а Форд, вы провели два с половиной года на
островах Вест-Индии и хорошо известны властям всех основных островов.
- Слава, судья. Когда имеешь столько друзей...
- Дурная слава. За два года три тюремных заключения на небольшой
срок, - читал судья Моллисон по бумаге, которую держал в руке. - Никаких
определенных средств к существованию, за исключением трехмесячной службы в
качестве консультанта в гаванской спасательной фирме. - Он посмотрел на
меня. - И чем вы занимались в этой фирме?
- Я сообщал им глубину.
Судья задумчиво посмотрел на меня и снова обратился к бумаге: -
Пособник уголовников и контрабандистов. Главным образом уголовников,
которые, по имеющимся данным, занимались хищением и контрабандой
драгоценных камней и металлов. Разжигал или пытался разжечь беспорядки
среди рабочих в Нассау и Мансанильо в целях, не имеющих, как
подозревается, ничего общего с политическими. Депортирован из Сан-Хуана,
Пуэрто-Рико, Гаити и Венесуэлы. Объявлен персоной нон грата на Ямайке.
Отказано в разрешении на въезд в Нассау, Багамские острова. - Он прервал
чтение и глянул на меня. - Британский подданный, а как-то не
приветствуетесь на британских территориях.
- Сущая предубежденность, судья.
- Вы, конечно, нелегально въехали в Соединенные Штаты. - Судью
Моллисона трудно было сбить с толку. - Каким образом - я не знаю.
Возможно, через Ки-Уэст, высадившись ночью где-нибудь между Порт-Шарлотт и
Марбл-Спрингз, но это не имеет значения. Так что сейчас в дополнение к
обвинению в нападении на полицейских и ношении огнестрельного оружия без
заполнения декларации на него и без лицензии на право владения оружием
можно добавить обвинение в нелегальном въезде. Человек с таким "послужным
списком" может получить хороший срок. Форд. Однако вам это не грозит - по
крайней мере здесь. Я проконсультировался с иммиграционными властями
штата, и они согласились, что лучше всего депортировать вас. Нам подобные
люди ни под каким видом не нужны. Кубинские власти сообщили нам, что вы
бежали из-под стражи, когда вам предъявили обвинение в разжигании
беспорядков среди докеров и, возможно, попытке застрелить полицейского,
который арестовал вас. За такие преступления на Кубе дают большой срок.
Человек, против которого выдвинуто первое обвинение, подлежит экстрадиции,
а что касается второго обвинения, то мы не получили от компетентных
властей никакого требования о вашей выдаче. Однако, как я уже сказал, мы
намереваемся действовать не по закону об экстрадиции, а по законам о
депортации и депортируем вас в Гавану. Представители соответствующих
властей встретят ваш самолет, когда он приземлится в Гаване завтра утром.
Я стоял и молчал. В зале суда было очень тихо. Наконец я откашлялся и
сказал: - Судья, это просто жестоко с вашей стороны.
- А это смотря с чьей точки зрения, - произнес он равнодушно и встал
уже, чтобы уйти. Но тут обратил внимание на переданный ему конверт и,
сказав "минуточку", сел и распечатал его. Доставая несколько листочков