двери.
- У тебя нет никаких доказательств, Толбот, - сказал Ройал. - Только
твои слова против наших, а тебе не жить и не свидетельствовать против нас.
- Я ожидал чего-нибудь в этом роде, - кивнул я. - Осмелел, Ройал, да?
Но ты ничего не сделаешь: без меня вы не сможете довести батискаф до
платформы. Ты прекрасно знаешь это. А кроме того, у меня есть и прямые
улики. В ботинке у меня пуля, которой был убит Яблонски. - Они быстро
переглянулись. - Затрясло тебя? Я все знаю. Я даже нашел тело Яблонски на
огороде. Пуля выпущена из твоего пистолета, Ройал. Одного этого хватит,
чтобы посадить тебя на электрический стул.
- Дай ее сюда, Толбот. Сейчас же дай ее мне! - В его глазах появился
блеск, рука потянулась за пистолетом.
- Не дури! Что ты будешь делать с ней? Выбросишь в иллюминатор? Ты же
не сможешь избавиться от нее, ты же знаешь это. А даже если бы и смог,
есть кое-что еще, от чего тебе никогда не удастся избавиться. Истинная
причина нашего сегодняшнего путешествия, причина, которая приведет к вашей
смерти.
Что-то в моем тоне достало их. Ройал застыл. Вайленд посерел еще
больше и продолжал трястись. Они почувствовали, - не поняв почему, - что
им пришел конец.
- Буксирный трос, - сказал я. - Там провод микрофона тянется обратно
на платформу. Видите переключатель микрофона? Видите, он стоит в положении
"Выключено"? Сегодня я изменил схему. Он включен постоянно. Вот почему я
заставил вас говорить. Вот почему я заставлял вас повторять, вот почему я
подтащил тебя, Вайленд, поближе к микрофону, когда ты делал признания.
Каждое слово, произнесенное здесь сегодня, каждое слово нашего нынешнего
разговора дошло до того, кто слушал. Каждое слово фиксируется трижды:
магнитофоном, гражданским стенографистом и полицейским стенографистом из
Майами. Возвращаясь сегодня утром с платформы, я позвонил в полицию. Они
прибыли на платформу еще до рассвета, что, возможно, и заставило бурового
мастера и инженера-нефтяника так нервничать утром, когда мы прилетели на
платформу. Двенадцать часов полицейские прятались, но Кеннеди знал - где.
А во время обеда я сообщил Кеннеди твой условный стук. Сибэтти и его люди
должны были попасться на него, просто обязаны. Теперь-то уже все кончено.
Они молчали, им нечего было сказать, по крайней мере сейчас. Им
нечего сказать до тех пор, пока все сказанное мной не дойдет до них
полностью.
- Теперь о записи наших разговоров на магнитную ленту, - продолжил я.
- Обычно магнитофонные записи не принимаются судом в качестве
доказательства, но эти записи примут. Каждое заявление, сделанное вами, -
добровольное. Подумайте, и вы согласитесь, что это действительно так.
Наверху, в кессоне, найдется по меньшей мере десять свидетелей, которые
присягнут, что запись - подлинная, что записан именно разговор в
батискафе. Любой прокурор в Соединенных Штатах потребует признать вас
виновными, и присяжные наверняка вынесут этот вердикт, даже не уходя на
совещание. Ты знаешь, что это значит.
- Так, - Ройал вытащил свой пистолет. Похоже, у него возникла
безумная идея попытаться оборвать трос и уплыть в батискафе на свободу. -
Ну что же, мы ошибались насчет тебя, Толбот. Ты оказался умнее нас. Я
признаю это. Ты достиг, чего хотел, но тебе не удастся дожить до того
момента, когда суд вынесет нам свой приговор. Семь бед - один ответ. - Его
палец на спусковом крючке напрягся. - Прощай, Толбот.
- Я бы не стал этого делать, - сказал я. - Не стал бы на твоем месте.
Разве тебе не хотелось бы ухватиться за подлокотники электрического стула
обеими руками?
- Слова не помогут тебе, Толбот. Я сказал...
- Загляни в ствол, - посоветовал я. - Если у тебя есть желание
остаться без руки, то ты знаешь, что делать. Когда сегодня вечером ты
лежал без сознания, Кеннеди взял молоток и кернер и забил в ствол
свинцовый цилиндрик. Неужели ты считаешь, что я такой идиот, чтобы пойти с
вами в батискафе, зная, что у тебя заряженный пистолет? Не бери мои слова
на веру, Ройал, просто нажми на спусковой крючок.
Он украдкой заглянул в ствол, и лицо его перекосила гримаса
ненависти. За один сегодняшний день он использовал десятилетний запас
эмоций. Его лицо выдало его намерения. Я понял, что он бросит в меня
пистолет, еще до того, как он сделал это. Я увернулся, пистолет попал в
иллюминатор за моей спиной и упал мне под ноги, не причинив никакого
вреда.
- Но никто не испортил моего пистолета, - жестко сказал Вайленд.
Сейчас никто не увидел бы в нем элегантного, слегка напыщенного
высокопоставленного чиновника. Его лицо, изможденное, удивительно
постаревшее, было покрыто потом. - И ты, Толбот, в конце ошибся. - Он
часто и прерывисто дышал. - Тебе не удастся...
Полузасунув руку под пальто, он выпучил глаза на дуло тяжелого
кольта, нацеленного ему в переносицу.
- Где... где ты взял его? Это ведь пистолет Ларри?
- Когда-то был. Вам следовало обыскать меня, а не Кеннеди, идиоты.
Естественно, это пистолет Ларри, этого наркомана, который заявил, что он
твой сын. - Я внимательно следил за Вайлендом. У меня не было никакого
желания затевать перестрелку на глубине 150 футов; неизвестно, что может
случиться в результате. - Я забрал у него пистолет сегодня вечером,
Вайленд, окало часа назад. Перед тем, как убил его.
- Перед чем?!
- Перед тем, как убил его. Я свернул ему шею. Издав какой-то
непонятный звук - нечто среднее между всхлипом и стоном, - Вайленд
бросился на меня. Однако его реакция была замедленной, а движения еще
более медленными, и он без звука упал на пол, получив стволом кольта Ларри
по темечку.
- Свяжи его, - приказал я Ройалу. В кабине имелся большой запас
гибкого шнура, а Ройал не был таким дураком, чтобы спорить в этой
ситуации. Пока он занимался Вайлендом, я выпустил через клапан бензин и на
глубине порядка 120 футов замедлил скорость всплытия. И не успел он
связать Вайленда и выпрямиться, как я ударил его рукояткой пистолета чуть
пониже уха. Если раньше можно было вести себя с ними по-джентльменски, то
теперь это время прошло - я настолько ослаб, настолько растворился в этом
море боли, что знал: не смогу одновременно вести батискаф и следить за
Ройалом. Я вообще сомневался, смогу ли довести батискаф.
Мне едва удалось добраться до платформы. Я помнил, как отдраил люк
батискафа в кессоне, как отдал в микрофон нечетким, прерывающимся и чужим
голосом команду закачать воздух в резиновое кольцо, как дополз и открыл
замок входного люка. Больше я ничего не помню. Потом мне рассказали, что
нашли нас всех без сознания.
Тихим теплым и солнечным октябрьским днем я спускался по ступенькам
здания суда. Ройала только что приговорили к смертной казни, и все знали,
что апелляции или пересмотра дела не будет. Присяжные, как я и
предсказывал, признали его виновным, не покидая зала суда. Процесс занял
всего один день. И в течение всего этого дня Ройал сидел, как каменный
истукан. Его глаза были уставлены в одну точку. Этой точкой был я. Эти
пустые, тусклые, холодные глаза, как всегда, ничего не выражали. Они ни на
йоту не изменились даже тогда, когда обвинитель включил сделанную в
батискафе запись мольбы Ройала сохранить ему жизнь. Они не изменились даже
тогда, когда вынесли смертный приговор. Но, несмотря на всю их
безучастность, даже слепой мог бы понять, что они говорили: - "Вечность -
это много времени, Толбот. Вечность - это навсегда. Но я буду ждать".
Пусть ждет. Вечность - слишком долгий срок, чтобы беспокоить меня.
Суд не смог осудить Вайленда, ибо он не дал ему такой возможности. По
пути вверх, из батискафа в кессон, на 170-й ступеньке он просто разжал
руки и полетел вниз. И даже ни разу не крикнул.
Я прошел мимо генерала и его жены. Впервые я встретил миссис Рутвен
вчера, в первый день после выписки из госпиталя. Она оказалась очень
обаятельной и приятной женщиной и была бесконечно признательна мне. Они
предлагали мне все, начиная от поста на верхушке пирамиды в нефтяной
компании Рутвена и кончая деньгами, которых хватило бы человеку на
полдюжины жизней. Но я только улыбался, благодарил их и от всего
отказался. В их предложениях не было ничего, что подошло бы мне. Вся
власть и все деньги мира не могли вернуть мне ушедшие дни. К тому же за
деньги нельзя было купить того, чего я желал больше всего на свете.
Мери Рутвен стояла на тротуаре подле бежевого "роллс-ройса" отца. На
ней было изящное простое белое платьице, которое стоило не более тысячи
долларов. Ее заплетенные в косы волосы были уложены в высокую прическу. Я
никогда не видел ее такой очаровательной. Позади нее стоял Кеннеди.
Впервые я увидел его в выходном безукоризненно сшитом темно-синем костюме.
Увидев его таким хотя бы раз, трудно представить его в другом виде. Он
больше не был шофером. Генерал знал, что его семья многим обязана Кеннеди
и что невозможно расплатиться с ним зарплатой шофера. И я пожелал ему
мысленно всего лучшего в этом мире - он был прекрасным парнем.
Я остановился у подножия лестницы. Легкий ветер, прилетевший с
голубого Мексиканского залива, крутил по тротуару маленькие грязные
смерчи, заставляя плясать обрывки бумаги.
Мери заметила меня и, поколебавшись секунду, подошла ко мне. Ее глаза
были темными и затуманенными, но, возможно, мне это только показалось. Она
прошептала что-то, чего я не смог разобрать. Затем неожиданно, стараясь не
потревожить мою левую руку, которая все еще висела на повязке, обняла меня
за шею, притянула мою голову и поцеловала. В следующий момент она уже шла
к "роллс-ройсу" походкой плохо видящего человека. Кеннеди наблюдал за ней,
затем поднял глаза на меня. Его лицо было, как обычно, спокойным и ничего
не выражало. Я улыбнулся ему, и он улыбнулся в ответ. Прекрасный парень!
Я спустился по улице к берегу моря и завернул в бар. Выпивка мне не
требовалась - просто подвернулся бар, я и зашел. Выпил несколько двойных
порций Скотча, но, увы, это было только переводом добра. Вышел и
направился к стоявшей на берегу скамейке.
Час или два, уж не знаю сколько, просидел я на берегу. Солнце почти
полностью погрузилось в воды залива, и они стали оранжево-золотистыми. На
горизонте мне удалось разглядеть едва различимые на фоне пылающего неба
фантастические очертания массивной угловатой Х-13.
Х-13... Я подумал, что она навсегда станет частью меня. Она и "ДиСи"
с обломанными крыльями, погребенный в 580 ярдах к юго-западу от нее под
480 футами воды. К лучшему или худшему, но они навсегда станут частью
меня. К худшему, подумал я, конечно, к худшему. Все осталось позади. Все
прошло. Пустота... Только прошлое и осталось...
Солнце остановилось на краю залива, и вся западная часть стала
пламенем, которое скоро потухнет и исчезнет как будто его никогда и не
было. Как это случилось с моей красной розой до того, как она стала белой.
Солнце зашло, и ночь быстро опустилась на море. Вместе с нею пришел
холод - я встал и отправился в отель.
- У тебя нет никаких доказательств, Толбот, - сказал Ройал. - Только
твои слова против наших, а тебе не жить и не свидетельствовать против нас.
- Я ожидал чего-нибудь в этом роде, - кивнул я. - Осмелел, Ройал, да?
Но ты ничего не сделаешь: без меня вы не сможете довести батискаф до
платформы. Ты прекрасно знаешь это. А кроме того, у меня есть и прямые
улики. В ботинке у меня пуля, которой был убит Яблонски. - Они быстро
переглянулись. - Затрясло тебя? Я все знаю. Я даже нашел тело Яблонски на
огороде. Пуля выпущена из твоего пистолета, Ройал. Одного этого хватит,
чтобы посадить тебя на электрический стул.
- Дай ее сюда, Толбот. Сейчас же дай ее мне! - В его глазах появился
блеск, рука потянулась за пистолетом.
- Не дури! Что ты будешь делать с ней? Выбросишь в иллюминатор? Ты же
не сможешь избавиться от нее, ты же знаешь это. А даже если бы и смог,
есть кое-что еще, от чего тебе никогда не удастся избавиться. Истинная
причина нашего сегодняшнего путешествия, причина, которая приведет к вашей
смерти.
Что-то в моем тоне достало их. Ройал застыл. Вайленд посерел еще
больше и продолжал трястись. Они почувствовали, - не поняв почему, - что
им пришел конец.
- Буксирный трос, - сказал я. - Там провод микрофона тянется обратно
на платформу. Видите переключатель микрофона? Видите, он стоит в положении
"Выключено"? Сегодня я изменил схему. Он включен постоянно. Вот почему я
заставил вас говорить. Вот почему я заставлял вас повторять, вот почему я
подтащил тебя, Вайленд, поближе к микрофону, когда ты делал признания.
Каждое слово, произнесенное здесь сегодня, каждое слово нашего нынешнего
разговора дошло до того, кто слушал. Каждое слово фиксируется трижды:
магнитофоном, гражданским стенографистом и полицейским стенографистом из
Майами. Возвращаясь сегодня утром с платформы, я позвонил в полицию. Они
прибыли на платформу еще до рассвета, что, возможно, и заставило бурового
мастера и инженера-нефтяника так нервничать утром, когда мы прилетели на
платформу. Двенадцать часов полицейские прятались, но Кеннеди знал - где.
А во время обеда я сообщил Кеннеди твой условный стук. Сибэтти и его люди
должны были попасться на него, просто обязаны. Теперь-то уже все кончено.
Они молчали, им нечего было сказать, по крайней мере сейчас. Им
нечего сказать до тех пор, пока все сказанное мной не дойдет до них
полностью.
- Теперь о записи наших разговоров на магнитную ленту, - продолжил я.
- Обычно магнитофонные записи не принимаются судом в качестве
доказательства, но эти записи примут. Каждое заявление, сделанное вами, -
добровольное. Подумайте, и вы согласитесь, что это действительно так.
Наверху, в кессоне, найдется по меньшей мере десять свидетелей, которые
присягнут, что запись - подлинная, что записан именно разговор в
батискафе. Любой прокурор в Соединенных Штатах потребует признать вас
виновными, и присяжные наверняка вынесут этот вердикт, даже не уходя на
совещание. Ты знаешь, что это значит.
- Так, - Ройал вытащил свой пистолет. Похоже, у него возникла
безумная идея попытаться оборвать трос и уплыть в батискафе на свободу. -
Ну что же, мы ошибались насчет тебя, Толбот. Ты оказался умнее нас. Я
признаю это. Ты достиг, чего хотел, но тебе не удастся дожить до того
момента, когда суд вынесет нам свой приговор. Семь бед - один ответ. - Его
палец на спусковом крючке напрягся. - Прощай, Толбот.
- Я бы не стал этого делать, - сказал я. - Не стал бы на твоем месте.
Разве тебе не хотелось бы ухватиться за подлокотники электрического стула
обеими руками?
- Слова не помогут тебе, Толбот. Я сказал...
- Загляни в ствол, - посоветовал я. - Если у тебя есть желание
остаться без руки, то ты знаешь, что делать. Когда сегодня вечером ты
лежал без сознания, Кеннеди взял молоток и кернер и забил в ствол
свинцовый цилиндрик. Неужели ты считаешь, что я такой идиот, чтобы пойти с
вами в батискафе, зная, что у тебя заряженный пистолет? Не бери мои слова
на веру, Ройал, просто нажми на спусковой крючок.
Он украдкой заглянул в ствол, и лицо его перекосила гримаса
ненависти. За один сегодняшний день он использовал десятилетний запас
эмоций. Его лицо выдало его намерения. Я понял, что он бросит в меня
пистолет, еще до того, как он сделал это. Я увернулся, пистолет попал в
иллюминатор за моей спиной и упал мне под ноги, не причинив никакого
вреда.
- Но никто не испортил моего пистолета, - жестко сказал Вайленд.
Сейчас никто не увидел бы в нем элегантного, слегка напыщенного
высокопоставленного чиновника. Его лицо, изможденное, удивительно
постаревшее, было покрыто потом. - И ты, Толбот, в конце ошибся. - Он
часто и прерывисто дышал. - Тебе не удастся...
Полузасунув руку под пальто, он выпучил глаза на дуло тяжелого
кольта, нацеленного ему в переносицу.
- Где... где ты взял его? Это ведь пистолет Ларри?
- Когда-то был. Вам следовало обыскать меня, а не Кеннеди, идиоты.
Естественно, это пистолет Ларри, этого наркомана, который заявил, что он
твой сын. - Я внимательно следил за Вайлендом. У меня не было никакого
желания затевать перестрелку на глубине 150 футов; неизвестно, что может
случиться в результате. - Я забрал у него пистолет сегодня вечером,
Вайленд, окало часа назад. Перед тем, как убил его.
- Перед чем?!
- Перед тем, как убил его. Я свернул ему шею. Издав какой-то
непонятный звук - нечто среднее между всхлипом и стоном, - Вайленд
бросился на меня. Однако его реакция была замедленной, а движения еще
более медленными, и он без звука упал на пол, получив стволом кольта Ларри
по темечку.
- Свяжи его, - приказал я Ройалу. В кабине имелся большой запас
гибкого шнура, а Ройал не был таким дураком, чтобы спорить в этой
ситуации. Пока он занимался Вайлендом, я выпустил через клапан бензин и на
глубине порядка 120 футов замедлил скорость всплытия. И не успел он
связать Вайленда и выпрямиться, как я ударил его рукояткой пистолета чуть
пониже уха. Если раньше можно было вести себя с ними по-джентльменски, то
теперь это время прошло - я настолько ослаб, настолько растворился в этом
море боли, что знал: не смогу одновременно вести батискаф и следить за
Ройалом. Я вообще сомневался, смогу ли довести батискаф.
Мне едва удалось добраться до платформы. Я помнил, как отдраил люк
батискафа в кессоне, как отдал в микрофон нечетким, прерывающимся и чужим
голосом команду закачать воздух в резиновое кольцо, как дополз и открыл
замок входного люка. Больше я ничего не помню. Потом мне рассказали, что
нашли нас всех без сознания.
Тихим теплым и солнечным октябрьским днем я спускался по ступенькам
здания суда. Ройала только что приговорили к смертной казни, и все знали,
что апелляции или пересмотра дела не будет. Присяжные, как я и
предсказывал, признали его виновным, не покидая зала суда. Процесс занял
всего один день. И в течение всего этого дня Ройал сидел, как каменный
истукан. Его глаза были уставлены в одну точку. Этой точкой был я. Эти
пустые, тусклые, холодные глаза, как всегда, ничего не выражали. Они ни на
йоту не изменились даже тогда, когда обвинитель включил сделанную в
батискафе запись мольбы Ройала сохранить ему жизнь. Они не изменились даже
тогда, когда вынесли смертный приговор. Но, несмотря на всю их
безучастность, даже слепой мог бы понять, что они говорили: - "Вечность -
это много времени, Толбот. Вечность - это навсегда. Но я буду ждать".
Пусть ждет. Вечность - слишком долгий срок, чтобы беспокоить меня.
Суд не смог осудить Вайленда, ибо он не дал ему такой возможности. По
пути вверх, из батискафа в кессон, на 170-й ступеньке он просто разжал
руки и полетел вниз. И даже ни разу не крикнул.
Я прошел мимо генерала и его жены. Впервые я встретил миссис Рутвен
вчера, в первый день после выписки из госпиталя. Она оказалась очень
обаятельной и приятной женщиной и была бесконечно признательна мне. Они
предлагали мне все, начиная от поста на верхушке пирамиды в нефтяной
компании Рутвена и кончая деньгами, которых хватило бы человеку на
полдюжины жизней. Но я только улыбался, благодарил их и от всего
отказался. В их предложениях не было ничего, что подошло бы мне. Вся
власть и все деньги мира не могли вернуть мне ушедшие дни. К тому же за
деньги нельзя было купить того, чего я желал больше всего на свете.
Мери Рутвен стояла на тротуаре подле бежевого "роллс-ройса" отца. На
ней было изящное простое белое платьице, которое стоило не более тысячи
долларов. Ее заплетенные в косы волосы были уложены в высокую прическу. Я
никогда не видел ее такой очаровательной. Позади нее стоял Кеннеди.
Впервые я увидел его в выходном безукоризненно сшитом темно-синем костюме.
Увидев его таким хотя бы раз, трудно представить его в другом виде. Он
больше не был шофером. Генерал знал, что его семья многим обязана Кеннеди
и что невозможно расплатиться с ним зарплатой шофера. И я пожелал ему
мысленно всего лучшего в этом мире - он был прекрасным парнем.
Я остановился у подножия лестницы. Легкий ветер, прилетевший с
голубого Мексиканского залива, крутил по тротуару маленькие грязные
смерчи, заставляя плясать обрывки бумаги.
Мери заметила меня и, поколебавшись секунду, подошла ко мне. Ее глаза
были темными и затуманенными, но, возможно, мне это только показалось. Она
прошептала что-то, чего я не смог разобрать. Затем неожиданно, стараясь не
потревожить мою левую руку, которая все еще висела на повязке, обняла меня
за шею, притянула мою голову и поцеловала. В следующий момент она уже шла
к "роллс-ройсу" походкой плохо видящего человека. Кеннеди наблюдал за ней,
затем поднял глаза на меня. Его лицо было, как обычно, спокойным и ничего
не выражало. Я улыбнулся ему, и он улыбнулся в ответ. Прекрасный парень!
Я спустился по улице к берегу моря и завернул в бар. Выпивка мне не
требовалась - просто подвернулся бар, я и зашел. Выпил несколько двойных
порций Скотча, но, увы, это было только переводом добра. Вышел и
направился к стоявшей на берегу скамейке.
Час или два, уж не знаю сколько, просидел я на берегу. Солнце почти
полностью погрузилось в воды залива, и они стали оранжево-золотистыми. На
горизонте мне удалось разглядеть едва различимые на фоне пылающего неба
фантастические очертания массивной угловатой Х-13.
Х-13... Я подумал, что она навсегда станет частью меня. Она и "ДиСи"
с обломанными крыльями, погребенный в 580 ярдах к юго-западу от нее под
480 футами воды. К лучшему или худшему, но они навсегда станут частью
меня. К худшему, подумал я, конечно, к худшему. Все осталось позади. Все
прошло. Пустота... Только прошлое и осталось...
Солнце остановилось на краю залива, и вся западная часть стала
пламенем, которое скоро потухнет и исчезнет как будто его никогда и не
было. Как это случилось с моей красной розой до того, как она стала белой.
Солнце зашло, и ночь быстро опустилась на море. Вместе с нею пришел
холод - я встал и отправился в отель.