Страница:
опорами, но платформа нависала над ним и соответственно над нами на добрый
десяток футов, и потому падавший под углом свет прожектора крана на
колодезной палубе лишь слегка освещал дальнюю часть верхней палубы
танкера. Все остальное судно находилось в тени, за исключением части
полубака, освещаемой узкой полоской света, падавшей через прямоугольное
отверстие в платформе. Через это отверстие были спущены вертикальные
сходни в виде нескольких пролетов металлических ступеней, эти сходни, как
я предположил, могли опускаться и подниматься при отливе и приливе.
Казалось, все это сделано специально для меня.
Судно сидело низко, и его планшир находился на уровне моей груди. Я
достал из кармана пальто фонарик, забрался на борт и двинулся вперед в
полной темноте. Не горели даже навигационные и якорные огни - их заменяли
елочные гирлянды огней на нефтяной вышке. Легкий свет был только на корме,
где располагались каюты и надстройки.
На приподнятый полубак село несколько скользящих дверей. Я отдраил
одну и, дождавшись, когда судно, качнувшись, поможет мне, слегка приоткрыл
ее так, чтобы пролезли рука, голова и фонарик. Бочки, банки с краской,
канаты, доски, тяжелые цепи... - что-то вроде каптерки боцмана. Для меня
здесь ничего интересного не было. Я закрыл дверь и задраил ее.
Тогда я двинулся мимо нефтяных танков на корму. Здесь была масса
приподнятых люков с огромными задвижками, торчавшими в разные стороны,
вдоль и поперек шли трубы различных размеров и на разной высоте, вентили,
огромные механизмы для их открывания и отвратительные вентиляторы - мне
кажется, я их все пересчитал своей головой, коленями и голенями. Это было
все равно что пробивать путь в девственных джунглях. Металлических
девственных джунглях.
На корме тоже не оказалось ничего интересного для меня. Большую часть
палубы и надстройки занимали каюты. Один огромный люк был застеклен, и я
посветил внутрь фонариком. Двигатели. Итак, этот люк исключался, да и вся
верхняя палуба тоже.
Эндрю терпеливо ждал меня в лодке. Я скорее почувствовал, нежели
увидел его вопрошающий взгляд и отрицательно покачал головой. В общем-то
не было необходимости отвечать ему. Когда он увидел, что я натягиваю
капюшон своего резинового костюма и кислородную маску, то все понял. Он
помог мне обвязать вокруг пояса страховочный конец, и это заняло у нас
целую минуту - лодка ходила ходуном и приходилось одной рукой держаться.
С кислородными баллонами я мог погрузиться всего футов на двадцать
пять. Осадка танкера составляла скорее всего футов пятнадцать, поэтому я
располагал достаточно хорошим запасом. Поиск под водой провода или
чего-нибудь, висящего на проводе, оказался более простым делом, чем я
предполагал, ибо уже на глубине порядка пятнадцати футов волнение моря
почти не ощущалось. Эндрю подтягивал и ослаблял страховочный конец в
зависимости от моих перемещений под водой так, будто занимался этим всю
жизнь. Да, очевидно, так оно и было. Я дважды осмотрел всю подводную часть
танкера, держась поближе к боковым килям и освещая каждый фут днища мощным
подводным фонарем. Осматривая днище во второй раз, я увидел огромную
мурену, которая выплыла из темноты и ткнулась головой с дьявольскими
немигающими глазами и ужасными ядовитыми зубами прямо в стекло фонаря. Я
несколько раз мигнул фонарем, и мурена уплыла. Но это все, что увидел.
Я почувствовал усталость, когда подплыл к лодке и забрался в нее, -
акваланг за пятнадцать минут пребывания под водой вымотает любого. Но я
точно знал: найди я то, что искал, усталости бы как ни бывало. А я очень
сильно рассчитывал на то, что пытался найти на судне и под ним, и был
разочарован.
Я устал, был подавлен и вял и к тому же замерз. Очень хотелось
курить. Я мечтал о потрескивающем огне камина, чашечке дымящегося кофе и
хорошем стаканчике спиртного на ночь. Я думал о Германе Яблонски, мирно
спавшем в большой кровати красного дерева в доме генерала. Сорвав маску и
акваланг и стряхнув ласты, я онемевшими, непослушными пальцами надел
ботинки, забросил брюки, пальто и шляпу на палубу танкера и сам забрался
вслед за ними. Через три минуты, одетый в верхнюю одежду, с которой вода
стекала, как с только что вынутой из стиральной машины простыни, я
взбирался по сходням на колодезную палубу в ста футах надо мной.
Серые тучи закрыли последние звезды, но это меня не спасало. Я
считал, что освещавшая сходни лампа была слабой, но ошибся - она казалась
слабой только на расстоянии. В десяти футах от платформы лампа оказалась
прожектором. А если они охраняют сходни? Что тогда? Врать, что я второй
инженер с танкера и страдаю бессонницей? Стоять и придумывать какую-нибудь
правдоподобную историю, пока под моими ногами не образуется лужа воды,
стекающей с водолазного костюма, и пока мой визави будет рассматривать с
интересом блестящую резину там, где должен быть воротничок и галстук? У
меня не было пистолета, а я готов был верить, что любой человек, который
каким-либо образом связан с генералом Рутвеном и Вайлендом, встав утром с
кровати, надевает сначала плечевую кобуру, а потом уж носки. Почти каждый,
с кем я встречался, представлял собой ходячий арсенал. А если меня возьмут
на мушку? Мчаться по 135 ступеням вниз, пока кто-нибудь из них не снимет
меня пулей? Конечно, можно и не бежать - сходни были ограждены только с
трех сторон, а четвертая открывалась в сторону моря, но мне не удастся
избежать падения на это месиво вентилей и труб на палубе танкера. Я пришел
к выводу, что любой хотя бы чуть-чуть мыслящий человек после таких мыслей
сразу спустился бы вниз.
Но я полез вверх.
К счастью, наверху никого не оказалось. Сходни выходили в нишу,
закрытую с трех сторон: с одной - краем платформы, а с двух других -
высокими стальными стенами. Открытая сторона выходила прямо на колодезную
палубу, где стоял кран. Тот маленький кусочек палубы, который я видел, был
ярко освещен, и я слышал работу механизмов и голоса людей, находившихся
футах в тридцати от меня. Мысль о том, чтобы подойти к ним, казалась
малопривлекательной, и я поискал другой выход. Нашел его сразу: несколько
стальных скоб, приваренных к одной из стальных стен высотой двадцать
футов.
Я полез вверх. Распластался, перебравшись через стену, прополз
несколько ярдов и укрылся в тени одной из массивных колонн. Теперь
нефтяная вышка бьла как на ладони. В ста футах к северу от меня на большой
приподнятой платформе стояла сама бурильная установка, вокруг которой
суетились люди. Я предположил, что под этой платформой находились
двигатели и помещения для жилья. Маленькая платформа на южной стороне, на
которой стоял я, была почти пуста и имела полукруглую площадку, нависавшую
над морем с юга. Предназначение этой большой и пустой площадки несколько
озадачило меня, но затем что-то щелкнуло в моей памяти: Мери Рутвен
сказала, что генерал обычно использовал для сообщения между платформой и
берегом вертолет. А вертолету необходима посадочная площадка. Эта
платформа ею и была.
На колодезной палубе между двумя платформами, почти у меня под
ногами, с помощью гусеничного крана передвигали огромные бочки. Нефть на
танкер, скорее всего, перекачивали по трубам, поэтому эти бочки явно
предназначались для промывочного раствора - смеси баритов, используемой
для закачки под давлением цемента, который образует внешние стенки
скважины. По всей ширине вышки тянулся целый ряд больших складов, в
основном открытых. Там, а может, и не там должно было находиться то, что я
искал.
Я перешел на дальнюю сторону южной платформы, нашел еще одну лестницу
из скоб и спустился на колодезную палубу. Теперь не было необходимости
осторожничать или таиться, это могло лишь вызвать подозрения. Главное
сейчас было - время, так как погода ухудшалась, ветер теперь, казалось, -
и не потому, что я находился на большой высоте, - дул в два раза сильнее,
чем полчаса назад. Капитан Займис, наверное, уже на мачту лез от волнения.
Возможно, ему даже придется уйти без меня. Но в этой мысли не было
будущего, особенно для меня, и я выбросил ее из головы.
Дверь первого склада была закрыта на тяжелую стальную задвижку, но
без замка. Я отодвинул задвижку, открыл дверь и вошел. Внутри было темно,
хоть глаз коли, но с помощью фонарика я быстро нашел выключатель, зажег
свет и осмотрелся.
Склад был около ста футов длиной. На почти пустых стеллажах,
сооруженных по обеим сторонам, лежало тридцать или сорок таких же длинных,
как и склад, труб. На концах трубы были повреждены, словно какие-то
металлические челюсти грызли их. Секции буровых штанг, и больше ничего. Я
выключил свет, вышел и закрыл дверь. И тут тяжелая рука легла мне на
плечо.
- Похоже, ищешь что-то, приятель? - в грубом голосе явно чувствовался
ирландский акцент.
Не очень быстро, но и не совсем медленно я повернулся к нему, обеими
руками стягивая полы моего пальто, будто закрываясь от ветра и мелкого
холодного дождя, который сыпался на палубу, слегка поблескивая в лучах
лампы и снова пропадая в темноте. У окликнувшего меня коренастого мужчины
среднего возраста было морщинистое лицо, которое в зависимости от ситуации
могло быть приветливым или свирепым. Сейчас его лицо было скорее свирепым,
нежели доброжелательным, но не совсем уж свирепым, и я решил рискнуть.
- Да, ищу. - Я не пытался скрыть свой британский акцент, наоборот,
усилил его. Четкий британский акцент в Соединенных Штатах вызывал не
подозрения, а лишь снисхождение к его владельцу как к человеку, у которого
не все дома.
- Буровой мастер направил меня к бригадиру. Вы - это он?
- Боже! - воскликнул он. Он явно должен был, на мой взгляд,
употребить другое славящее бога ирландское выражение, но мой
грамматический шедевр сбил его с толку. Было видно, как он пытается прийти
в себя.
- Мистер Джерролд послал тебя найти меня?
- Да, именно так. Ужасная ночь, не правда ли? - сказал я, натянув
шляпу поглубже. - Я не завидую вам, ребята.
- Если ты искал меня, - удивился он, - то зачем совал нос на склад?
- Я видел, что вы заняты, а поскольку он думает, что потерял это
здесь, я подумал, что я, может быть...
- Кто, что потерял и где? - Он дышал глубоко и являл собой
воплощенное терпение.
- Генерал. Генерал Рутвен. Портфель с очень важными личными бумагами,
которые нужны ему очень срочно. Он был с проверкой вчера... дайте
вспомнить... да, до полудня, когда получил это гнусное известие.
- Он - что?
- Ну, когда узнал, что его дочь похитили. Он бросился к своему
вертолету и забыл портфель, и...
- Понял. Важно, да?
- Очень. Генерал Рутвен говорит, что оставил его за какой-то дверью.
Это большой портфель из сафьяна с золотыми буквами К. С. Ф.
- К. С. Ф.? Кажется, ты сказал, что это генеральский портфель?
- Бумаги генерала. Он взял на время мой портфель. Я - Фарнборо, его
личный секретарь. - Маловероятно, что один из многочисленных бригадиров,
нанятых генералом, знал фамилию настоящего секретаря. - К. С. Фарнборо.
- К. С.? - Вся его подозрительность и свирепость испарились. Он
широко улыбнулся. - Случайно не Клод Сесл?
- Одно из моих имен действительно Клод, - тихо ответил я. - Не думаю,
что это смешно. - Я правильно раскусил ирландца, он через минуту
раскаялся.
- Извините, мистер Фарнборо, болтаю, не подумав. Я не хотел вас
обидеть. Хотите, я и мои ребята поможем вам искать?
- Был бы очень признателен. Если портфель здесь, мы найдем его через
пять минут.
Он пошел и отдал приказание своей бригаде. Но меня не интересовали
результаты их поисков; меня больше интересовало, как побыстрее смыться с
этой платформы. Никакого портфеля здесь не было. Да и ничего другого тоже.
Я даже не стал заглядывать внутрь складов, ибо тот факт, что на дверях не
было никаких замков и открывали их перед первым встречным, служил
достаточным доказательством, что скрывать им нечего. Кроме того, генералу
пришлось бы брать клятву молчать с очень большого числа людей, а за милю.
было видно, что приветливый ирландец не станет влезать в уголовщину. Таких
людей узнаешь с первого взгляда, и бригадир относился к этой категории
людей.
Я мог бы ускользнуть и спуститься по сходням, пока продолжался поиск,
но это было бы глупо. Поиски потерянного портфеля ничто по сравнению с
повальным поиском пропавшего К. С. Фарнборо. Они могут предположить, что я
упал с платформы, и мощные прожекторы сразу же нащупают "Матапан". И даже
если бы я уже находился на его борту, мне не хотелось бы отходить далеко
от платформы, по крайней мере сейчас. И уж никак не хотелось бы, чтобы до
берега дошло известие, будто какой-то человек, назвавшийся секретарем
генерала, шатался по Х-13.
Что же делать, когда закончатся поиски? Бригадир будет ожидать, что я
доложу мистеру Джерролду о том, что поиски не увенчались успехом. А если я
пойду к мистеру Джерролду, то обратный путь по сходням будет мне отрезан.
Пока что бригадиру не пришло в голову поинтересоваться, как я попал на
платформу. Хотя он должен был знать, что уже несколько часов к платформе
не подлетал вертолет и не подходило судно, а значит, я должен был
находиться на платформе уже несколько часов. Но тогда возникает вопрос:
почему я так поздно приступил к поискам пропавшего портфеля?
Поиски, насколько я понял, закончились. Двери закрыли, и бригадир
пошел ко мне, но тут зазвонил висевший на стене телефон, и бригадир снял
трубку. Я отошел подальше в темноту и застегнул пальто на все пуговицы до
самого подбородка. Это не вызовет подозрений - дул сильный ветер и шел
косой холодный дождь.
Бригадир повесил трубку и подошел ко мне: - Извините, мистер
Фарнборо, ничего не нашли. Вы уверены, что генерал оставил портфель здесь?
- Уверен, мистер... Как вас?
- Курран. Джо Курран. Портфеля здесь нет. А у нас сейчас нет времени
продолжать поиски. - Он еще больше сгорбился под своим черным блестящим
плащом. - Надо идти и - раз-два взяли эту проклятую трубу.
- Да, конечно, - вежливо ответил я.
Он ухмыльнулся и пояснил: - Буровую коронку. Надо извлечь ее и
заменить.
- В такую ночь, при таком ветре? Потребуется время.
- Да, шесть часов, если нам повезет. Эта проклятая коронка забурилась
на две с половиной мили, мистер Фарнборо.
Я издал подходящие к случаю звуки - якобы удивление, хотя больше мне
хотелось вздохнуть с облегчением. У мистера Куррана, который будет
работать последующие шесть часов при такой погоде, будет масса других
забот и не будет времени интересоваться шатающимся по платформе
секретарем.
Курран собрался уходить. Его люди уже прошли мимо нас и взобрались по
сходному трапу на северную платформу.
- Идете, мистер Фарнборо?
- Пока нет, - с трудом улыбнулся я. - Пойду посижу несколько минут в
закутке у сходен и подумаю, что сказать генералу. - На меня сошло
вдохновение. - Видите ли, он звонил пять минут назад. Вы же знаете, каков
он. Бог его знает, что ему сказать.
- Да, у него крутой нрав. - Слова Куррана ничего не значили - все его
мысли были уже заняты предстоящим извлечением буровой коронки. - Увидимся
еще.
- Да, спасибо вам.
Я посмотрел ему вслед и через две минуты уже сидел в резиновой лодке,
а еще через две мы находились на борту "Матапана".
- Вы очень задержались, мистер Толбот, - пожурил меня капитан Займис.
Его подвижность наводила на мысль, что он тут прыгал в темноте по всей
палубе от нетерпения, хотя надо быть обезьяной, чтобы не вылететь за борт
этого ходившего ходуном суденышка при первом же прыжке. Двигатель сейчас
гудел сильнее и не только потому, что шкипер был вынужден увеличить
обороты, чтобы уменьшить натяжение швартовых, но и потому, что суденышко
раскачивалось так сильно, что каждый раз, когда оно зарывалось носом в
волну, корма поднималась и подводный выхлоп превращался в надводный.
- Удачно или нет? - прокричал капитан Займис мне в ухо.
- Нет.
- Ну что ж, печально. Но это не имеет значения. Надо немедленно
уходить.
- Еще десять минут, Джон. Всего десять минут. Это очень важно.
- Нет, надо уходить немедленно. - И он начал отдавать приказы молодым
парням, сидевшим на носу. Я схватил его за руку.
- Вы что, боитесь, капитан? - Это было несправедливо, но я был в
отчаянии.
- Я начинаю бояться, - ответил он с достоинством. - Все умные люди
понимают, когда стоит бояться, а когда - нет, а я думаю, что я не дурак,
мистер Толбот. Бывают времена, когда человек эгоистичен, если не боится. У
меня шестеро детей, мистер Толбот.
- А у меня трое. На самом деле у меня не было ни одного - больше не
было. Я даже не был женат - больше не был.
Долгое время мы стояли, держась за мачту бешено раскачивавшегося в
почти непроглядной тьме "Матапана", и лишь свист ветра нарушал тишину. Я
изменил тактику: - От этого зависят жизни многих людей, капитан Займис. Не
спрашивайте, откуда я это знаю. Вы хотите, чтобы пошли разговоры, что
капитан Займис не захотел подождать десять минут и из-за этого погибли
люди?
Он помолчал некоторое время и потом сказал: - Десять минут. Не
больше.
Я сбросил ботинки и одежду, убедился, что страховочная веревка
надежно обвязана вокруг талии чуть выше грузил, надел кислородную маску и
заковылял на нос, снова почему-то вспомнив Германа Яблонски, спящего сном
праведника на своей кровати красного дерева. Я подождал, пока подойдет
самая большая волна, и, когда нос "Матапана" зарылся в воду, спрыгнул за
борт и ухватился за канат, которым судно было пришвартовано к колонне.
Перебирая руками по канату, я двинулся к колонне, находившейся футах
в двадцати от меня, но, даже держась за канат, получал весьма
чувствительные удары от волн и, не будь у меня кислородной, маски, не
знаю, сколько воды заглотнул бы. Ударившись о колонну, я отпустил канат и
попытался ухватиться за нее. Зачем я это сделал - не знаю. С таким же
успехом я мог бы попробовать обхватить железнодорожную цистерну - колонна
имела почти такой же диаметр. Я успел зацепиться за канат до того, как
меня унесло волной, и начал пробираться вокруг колонны. Это было непросто.
Каждый раз, когда волна приподнимала нос "Матапана", канат натягивался и
сильно прижимал мою руку к колонне, но пока мне не оторвало пальцы, меня
это не волновало.
Повернувшись спиной к волне, я отпустил канат, расставил руки и ноги
и начал спускаться под воду по колонне, как какой-нибудь сингалец
спускается с высоченной пальмы. Эндрю все так же искусно травил веревку.
Десять футов, двадцать - ничего; тридцать, тридцать пять... Сердце начало
давать перебои, голова закружилась - я спустился глубже, чем допускалось
при работе в кислородном оборудовании замкнутого цикла. Быстро начал я
всплывать, полуплывя, полукарабкаясь по колонне, и остановился на глубине
около пятнадцати футов, вцепившись в колонну, как кот, который забрался на
дерево и не может слезть.
Пять минут из десяти, отпущенных капитаном Займисом, прошло. Мое
время почти истекло. Но это была именно та платформа, которая мне нужна.
Сам генерал сообщил мне об этом, а человеку, у которого нет шансов
сбежать, нет необходимости врать. К тому же воспоминания о неуклюжем
человеке с шаркающей походкой, который внес поднос с напитками в комнату
генерала, подсказали это со всей определенностью.
Но ни на судне, ни под ним ничего не было. Я мог поклясться в этом.
Ничего не было и на самой нефтяной платформе - в этом я тоже мог
поклясться. Но тогда это должно быть под ней - привязано к проволоке или
цепи, а они в свою очередь прикреплены под водой к одной из опор.
Я старался соображать побыстрее. Какую из четырнадцати опор они могли
использовать? Почти с полной уверенностью можно исключить восемь опор,
поддерживающих буровую платформу, - там слишком много света, чужих глаз -
в общем, там слишком опасно. Поэтому это должна быть вертолетная площадка,
под которой болтался на канате "Матапан". Чтобы еще сузить район поисков -
у меня оставались считанные минуты - я решил: то, что ищу, спрятано со
стороны моря, где я сейчас находился, а не со стороны берега, где
швартующиеся суда всегда представляя ли собой опасность.
Среднюю колонну из трех, к которой был привязан "Матапан", я уже
обследовал. Какую из оставшихся двух колонн осмотреть? Решение пришло
само: моя страховочная веревка проходила с левой стороны колонны, и
попытка проплыть вокруг колонны отнимет слишком много времени. Я поднялся
на поверхность, дважды дернул за веревку, требуя ослабить ее, и, сильно
оттолкнувшись обеими ногами от колонны, рванул к угловой колонне.
С огромным трудом пробился я к ней. Теперь я понял, почему так
волновался капитан Займис, а ведь у него было сорокафутовое судно с
сорокасильным двигателем, чтобы бороться с ветром и с усиливающимися
волнами, у которых уже появились белые гребни. Я же мог рассчитывать
только на себя. Тяжелые грузила на поясе никак не помогали мне. Проплыв,
безумно колотя руками и ногами по воде и дыша, как паровоз, те пятьдесят
футов, которые разделяли колонны, я чувствовал себя так, будто проплыл
сотню ярдов. Кислородная маска не была рассчитана на такое дыхание, но я
все же добрался до колонны.
И снова, раскорячившись, как краб, и прижатый волнами к колонне,
пополз вниз. На этот раз мне было легче, поскольку случайно я наткнулся
рукой на широкие и глубокие желоба, шедшие вниз. Я не инженер, но знал,
что это должен быть червячный винт, соединенный с приводимым в движение
мотором ведущим колесом, необходимым для подъема и спуска этих колонн.
Такой же винт должен быть и на первой колонне, но я его не нашел.
Это было похоже на спуск по скале, по выбитым в ней ступеням. Каждые
два фута я останавливался и обшаривал колонну руками в поисках выступа или
проволоки, но не находил ничего, кроме гладкой и очень скользкой
поверхности колонны. Но упорно лез вниз, все больше ощущая возрастающее
давление воды и затрудненность дыхания. На глубине около сорока футов я
решил, что на сегодня достаточно. Повреждение барабанных перепонок или
легких или появление азота в крови не помогут в поисках. Я сдался и начал
всплывать.
Почти у поверхности я задержался, чтобы отдохнуть и прийти в себя.
Горько было разочарование - я рассчитывал на эту попытку. Устало прислонив
голову к колонне, я с тоскливой безысходностью подумал, что придется
начать все сначала, а у меня нет ни малейшего представления, с чего
начать. Устал. Смертельно устал! И вдруг усталость как рукой сняло.
Из огромной стальной колонны доносились звуки. В этом не было
сомнений, вместо того чтобы "молчать", колонна "звучала".
Я сорвал резиновый шлем - при этом под маску попала вода, заставив
меня закашляться и глотнуть воды, - и прижался ухом к холодной стали.
Колонна вибрировала от сильного звука так, что вызывала сотрясение у
меня в голове. Наполненные водой колонны не вибрируют от звука. Но эта,
без сомнения, вибрировала. Внутри колонны - воздух. Воздух! Я сразу же
узнал этот своеобразный звук. Этот звук, ритмически усиливающийся и
стихающий по мере увеличения и уменьшения оборотов мотора, был многие годы
тесно связан с моей работой. Внутри колонны работал компрессор, и очень
большой. Большой компрессор внутри опоры нефтяной платформы, находящейся
далеко в Мексиканском заливе. Это не имело никакого смысла. Я прислонился
к металлу лбом, и казалось, что отдававшаяся у меня в голове вибрация была
настойчивым, требовательным голосом, пытавшимся сообщить мне что-то
срочное и очень важное. Я прислушался и внезапно уловил смысл во всем
этом. Но мне потребовалось время, чтобы сначала догадаться, что это может
быть ответом, а потом - понять, что это и есть ответ. И тогда у меня
пропали все сомнения.
Я трижды резко дернул за веревку и через минуту оказался на борту
"Матапана". Меня подняли на борт так быстро и так бесцеремонно, как будто
я был мешком с углем, и я еще снимал кислородные баллоны и маску, а
капитан Займис уже отрывисто приказал отвязать швартовочный канат, дал
полный ход, провел судно вплотную к колонне и положил руль круто на борт.
"Матапан" стал сильно крепиться, встав бортом к волне, брызги обрушились
на нас через правый борт, а затем, встав на курс кормой к ветру,
направился к берегу.
Через десять минут, когда я снял водолазный костюм, обтерся,
переоделся и допивал второй стаканчик бренди, в каюту спустился капитан
Займис. Он улыбался и, казалось, считал, что все опасности позади. И он
был прав - идя кормой к волне, "Матапан" почти не испытывал качки. Капитан
плеснул себе немного бренди и впервые с того момента, как меня втащили на
борт, спросил: - Успешно?
- Успешно. - Такой краткий ответ показался мне не очень вежливым, и я
добавил: - Благодаря вам, капитан.
Он поклонился: - Вы очень любезны, мистер Толбот, и я счастлив. Но
все это благодаря не мне, а нашему хорошему другу, который наблюдает за
нами, теми, кто собирает губки, кто уходит в море. - Он зажег спичку и
поднес ее к сделанной в виде кораблика лампаде, стоявшей перед иконой
Святого Николая.
Я кисло посмотрел на него. Я уважал его набожность и его чувства, но
подумал, что зажигать лампаду надо было немного раньше.
Ровно в два часа ночи капитан Займис ловко привалил "Матапан" к
деревянному причалу, от которого мы ушли в море. На небе не было теперь ни
звездочки - ночь была настолько темной, что практически невозможно было
отличить землю от моря. Дождь выбивал очень быструю дробь по крыше каюты,
десяток футов, и потому падавший под углом свет прожектора крана на
колодезной палубе лишь слегка освещал дальнюю часть верхней палубы
танкера. Все остальное судно находилось в тени, за исключением части
полубака, освещаемой узкой полоской света, падавшей через прямоугольное
отверстие в платформе. Через это отверстие были спущены вертикальные
сходни в виде нескольких пролетов металлических ступеней, эти сходни, как
я предположил, могли опускаться и подниматься при отливе и приливе.
Казалось, все это сделано специально для меня.
Судно сидело низко, и его планшир находился на уровне моей груди. Я
достал из кармана пальто фонарик, забрался на борт и двинулся вперед в
полной темноте. Не горели даже навигационные и якорные огни - их заменяли
елочные гирлянды огней на нефтяной вышке. Легкий свет был только на корме,
где располагались каюты и надстройки.
На приподнятый полубак село несколько скользящих дверей. Я отдраил
одну и, дождавшись, когда судно, качнувшись, поможет мне, слегка приоткрыл
ее так, чтобы пролезли рука, голова и фонарик. Бочки, банки с краской,
канаты, доски, тяжелые цепи... - что-то вроде каптерки боцмана. Для меня
здесь ничего интересного не было. Я закрыл дверь и задраил ее.
Тогда я двинулся мимо нефтяных танков на корму. Здесь была масса
приподнятых люков с огромными задвижками, торчавшими в разные стороны,
вдоль и поперек шли трубы различных размеров и на разной высоте, вентили,
огромные механизмы для их открывания и отвратительные вентиляторы - мне
кажется, я их все пересчитал своей головой, коленями и голенями. Это было
все равно что пробивать путь в девственных джунглях. Металлических
девственных джунглях.
На корме тоже не оказалось ничего интересного для меня. Большую часть
палубы и надстройки занимали каюты. Один огромный люк был застеклен, и я
посветил внутрь фонариком. Двигатели. Итак, этот люк исключался, да и вся
верхняя палуба тоже.
Эндрю терпеливо ждал меня в лодке. Я скорее почувствовал, нежели
увидел его вопрошающий взгляд и отрицательно покачал головой. В общем-то
не было необходимости отвечать ему. Когда он увидел, что я натягиваю
капюшон своего резинового костюма и кислородную маску, то все понял. Он
помог мне обвязать вокруг пояса страховочный конец, и это заняло у нас
целую минуту - лодка ходила ходуном и приходилось одной рукой держаться.
С кислородными баллонами я мог погрузиться всего футов на двадцать
пять. Осадка танкера составляла скорее всего футов пятнадцать, поэтому я
располагал достаточно хорошим запасом. Поиск под водой провода или
чего-нибудь, висящего на проводе, оказался более простым делом, чем я
предполагал, ибо уже на глубине порядка пятнадцати футов волнение моря
почти не ощущалось. Эндрю подтягивал и ослаблял страховочный конец в
зависимости от моих перемещений под водой так, будто занимался этим всю
жизнь. Да, очевидно, так оно и было. Я дважды осмотрел всю подводную часть
танкера, держась поближе к боковым килям и освещая каждый фут днища мощным
подводным фонарем. Осматривая днище во второй раз, я увидел огромную
мурену, которая выплыла из темноты и ткнулась головой с дьявольскими
немигающими глазами и ужасными ядовитыми зубами прямо в стекло фонаря. Я
несколько раз мигнул фонарем, и мурена уплыла. Но это все, что увидел.
Я почувствовал усталость, когда подплыл к лодке и забрался в нее, -
акваланг за пятнадцать минут пребывания под водой вымотает любого. Но я
точно знал: найди я то, что искал, усталости бы как ни бывало. А я очень
сильно рассчитывал на то, что пытался найти на судне и под ним, и был
разочарован.
Я устал, был подавлен и вял и к тому же замерз. Очень хотелось
курить. Я мечтал о потрескивающем огне камина, чашечке дымящегося кофе и
хорошем стаканчике спиртного на ночь. Я думал о Германе Яблонски, мирно
спавшем в большой кровати красного дерева в доме генерала. Сорвав маску и
акваланг и стряхнув ласты, я онемевшими, непослушными пальцами надел
ботинки, забросил брюки, пальто и шляпу на палубу танкера и сам забрался
вслед за ними. Через три минуты, одетый в верхнюю одежду, с которой вода
стекала, как с только что вынутой из стиральной машины простыни, я
взбирался по сходням на колодезную палубу в ста футах надо мной.
Серые тучи закрыли последние звезды, но это меня не спасало. Я
считал, что освещавшая сходни лампа была слабой, но ошибся - она казалась
слабой только на расстоянии. В десяти футах от платформы лампа оказалась
прожектором. А если они охраняют сходни? Что тогда? Врать, что я второй
инженер с танкера и страдаю бессонницей? Стоять и придумывать какую-нибудь
правдоподобную историю, пока под моими ногами не образуется лужа воды,
стекающей с водолазного костюма, и пока мой визави будет рассматривать с
интересом блестящую резину там, где должен быть воротничок и галстук? У
меня не было пистолета, а я готов был верить, что любой человек, который
каким-либо образом связан с генералом Рутвеном и Вайлендом, встав утром с
кровати, надевает сначала плечевую кобуру, а потом уж носки. Почти каждый,
с кем я встречался, представлял собой ходячий арсенал. А если меня возьмут
на мушку? Мчаться по 135 ступеням вниз, пока кто-нибудь из них не снимет
меня пулей? Конечно, можно и не бежать - сходни были ограждены только с
трех сторон, а четвертая открывалась в сторону моря, но мне не удастся
избежать падения на это месиво вентилей и труб на палубе танкера. Я пришел
к выводу, что любой хотя бы чуть-чуть мыслящий человек после таких мыслей
сразу спустился бы вниз.
Но я полез вверх.
К счастью, наверху никого не оказалось. Сходни выходили в нишу,
закрытую с трех сторон: с одной - краем платформы, а с двух других -
высокими стальными стенами. Открытая сторона выходила прямо на колодезную
палубу, где стоял кран. Тот маленький кусочек палубы, который я видел, был
ярко освещен, и я слышал работу механизмов и голоса людей, находившихся
футах в тридцати от меня. Мысль о том, чтобы подойти к ним, казалась
малопривлекательной, и я поискал другой выход. Нашел его сразу: несколько
стальных скоб, приваренных к одной из стальных стен высотой двадцать
футов.
Я полез вверх. Распластался, перебравшись через стену, прополз
несколько ярдов и укрылся в тени одной из массивных колонн. Теперь
нефтяная вышка бьла как на ладони. В ста футах к северу от меня на большой
приподнятой платформе стояла сама бурильная установка, вокруг которой
суетились люди. Я предположил, что под этой платформой находились
двигатели и помещения для жилья. Маленькая платформа на южной стороне, на
которой стоял я, была почти пуста и имела полукруглую площадку, нависавшую
над морем с юга. Предназначение этой большой и пустой площадки несколько
озадачило меня, но затем что-то щелкнуло в моей памяти: Мери Рутвен
сказала, что генерал обычно использовал для сообщения между платформой и
берегом вертолет. А вертолету необходима посадочная площадка. Эта
платформа ею и была.
На колодезной палубе между двумя платформами, почти у меня под
ногами, с помощью гусеничного крана передвигали огромные бочки. Нефть на
танкер, скорее всего, перекачивали по трубам, поэтому эти бочки явно
предназначались для промывочного раствора - смеси баритов, используемой
для закачки под давлением цемента, который образует внешние стенки
скважины. По всей ширине вышки тянулся целый ряд больших складов, в
основном открытых. Там, а может, и не там должно было находиться то, что я
искал.
Я перешел на дальнюю сторону южной платформы, нашел еще одну лестницу
из скоб и спустился на колодезную палубу. Теперь не было необходимости
осторожничать или таиться, это могло лишь вызвать подозрения. Главное
сейчас было - время, так как погода ухудшалась, ветер теперь, казалось, -
и не потому, что я находился на большой высоте, - дул в два раза сильнее,
чем полчаса назад. Капитан Займис, наверное, уже на мачту лез от волнения.
Возможно, ему даже придется уйти без меня. Но в этой мысли не было
будущего, особенно для меня, и я выбросил ее из головы.
Дверь первого склада была закрыта на тяжелую стальную задвижку, но
без замка. Я отодвинул задвижку, открыл дверь и вошел. Внутри было темно,
хоть глаз коли, но с помощью фонарика я быстро нашел выключатель, зажег
свет и осмотрелся.
Склад был около ста футов длиной. На почти пустых стеллажах,
сооруженных по обеим сторонам, лежало тридцать или сорок таких же длинных,
как и склад, труб. На концах трубы были повреждены, словно какие-то
металлические челюсти грызли их. Секции буровых штанг, и больше ничего. Я
выключил свет, вышел и закрыл дверь. И тут тяжелая рука легла мне на
плечо.
- Похоже, ищешь что-то, приятель? - в грубом голосе явно чувствовался
ирландский акцент.
Не очень быстро, но и не совсем медленно я повернулся к нему, обеими
руками стягивая полы моего пальто, будто закрываясь от ветра и мелкого
холодного дождя, который сыпался на палубу, слегка поблескивая в лучах
лампы и снова пропадая в темноте. У окликнувшего меня коренастого мужчины
среднего возраста было морщинистое лицо, которое в зависимости от ситуации
могло быть приветливым или свирепым. Сейчас его лицо было скорее свирепым,
нежели доброжелательным, но не совсем уж свирепым, и я решил рискнуть.
- Да, ищу. - Я не пытался скрыть свой британский акцент, наоборот,
усилил его. Четкий британский акцент в Соединенных Штатах вызывал не
подозрения, а лишь снисхождение к его владельцу как к человеку, у которого
не все дома.
- Буровой мастер направил меня к бригадиру. Вы - это он?
- Боже! - воскликнул он. Он явно должен был, на мой взгляд,
употребить другое славящее бога ирландское выражение, но мой
грамматический шедевр сбил его с толку. Было видно, как он пытается прийти
в себя.
- Мистер Джерролд послал тебя найти меня?
- Да, именно так. Ужасная ночь, не правда ли? - сказал я, натянув
шляпу поглубже. - Я не завидую вам, ребята.
- Если ты искал меня, - удивился он, - то зачем совал нос на склад?
- Я видел, что вы заняты, а поскольку он думает, что потерял это
здесь, я подумал, что я, может быть...
- Кто, что потерял и где? - Он дышал глубоко и являл собой
воплощенное терпение.
- Генерал. Генерал Рутвен. Портфель с очень важными личными бумагами,
которые нужны ему очень срочно. Он был с проверкой вчера... дайте
вспомнить... да, до полудня, когда получил это гнусное известие.
- Он - что?
- Ну, когда узнал, что его дочь похитили. Он бросился к своему
вертолету и забыл портфель, и...
- Понял. Важно, да?
- Очень. Генерал Рутвен говорит, что оставил его за какой-то дверью.
Это большой портфель из сафьяна с золотыми буквами К. С. Ф.
- К. С. Ф.? Кажется, ты сказал, что это генеральский портфель?
- Бумаги генерала. Он взял на время мой портфель. Я - Фарнборо, его
личный секретарь. - Маловероятно, что один из многочисленных бригадиров,
нанятых генералом, знал фамилию настоящего секретаря. - К. С. Фарнборо.
- К. С.? - Вся его подозрительность и свирепость испарились. Он
широко улыбнулся. - Случайно не Клод Сесл?
- Одно из моих имен действительно Клод, - тихо ответил я. - Не думаю,
что это смешно. - Я правильно раскусил ирландца, он через минуту
раскаялся.
- Извините, мистер Фарнборо, болтаю, не подумав. Я не хотел вас
обидеть. Хотите, я и мои ребята поможем вам искать?
- Был бы очень признателен. Если портфель здесь, мы найдем его через
пять минут.
Он пошел и отдал приказание своей бригаде. Но меня не интересовали
результаты их поисков; меня больше интересовало, как побыстрее смыться с
этой платформы. Никакого портфеля здесь не было. Да и ничего другого тоже.
Я даже не стал заглядывать внутрь складов, ибо тот факт, что на дверях не
было никаких замков и открывали их перед первым встречным, служил
достаточным доказательством, что скрывать им нечего. Кроме того, генералу
пришлось бы брать клятву молчать с очень большого числа людей, а за милю.
было видно, что приветливый ирландец не станет влезать в уголовщину. Таких
людей узнаешь с первого взгляда, и бригадир относился к этой категории
людей.
Я мог бы ускользнуть и спуститься по сходням, пока продолжался поиск,
но это было бы глупо. Поиски потерянного портфеля ничто по сравнению с
повальным поиском пропавшего К. С. Фарнборо. Они могут предположить, что я
упал с платформы, и мощные прожекторы сразу же нащупают "Матапан". И даже
если бы я уже находился на его борту, мне не хотелось бы отходить далеко
от платформы, по крайней мере сейчас. И уж никак не хотелось бы, чтобы до
берега дошло известие, будто какой-то человек, назвавшийся секретарем
генерала, шатался по Х-13.
Что же делать, когда закончатся поиски? Бригадир будет ожидать, что я
доложу мистеру Джерролду о том, что поиски не увенчались успехом. А если я
пойду к мистеру Джерролду, то обратный путь по сходням будет мне отрезан.
Пока что бригадиру не пришло в голову поинтересоваться, как я попал на
платформу. Хотя он должен был знать, что уже несколько часов к платформе
не подлетал вертолет и не подходило судно, а значит, я должен был
находиться на платформе уже несколько часов. Но тогда возникает вопрос:
почему я так поздно приступил к поискам пропавшего портфеля?
Поиски, насколько я понял, закончились. Двери закрыли, и бригадир
пошел ко мне, но тут зазвонил висевший на стене телефон, и бригадир снял
трубку. Я отошел подальше в темноту и застегнул пальто на все пуговицы до
самого подбородка. Это не вызовет подозрений - дул сильный ветер и шел
косой холодный дождь.
Бригадир повесил трубку и подошел ко мне: - Извините, мистер
Фарнборо, ничего не нашли. Вы уверены, что генерал оставил портфель здесь?
- Уверен, мистер... Как вас?
- Курран. Джо Курран. Портфеля здесь нет. А у нас сейчас нет времени
продолжать поиски. - Он еще больше сгорбился под своим черным блестящим
плащом. - Надо идти и - раз-два взяли эту проклятую трубу.
- Да, конечно, - вежливо ответил я.
Он ухмыльнулся и пояснил: - Буровую коронку. Надо извлечь ее и
заменить.
- В такую ночь, при таком ветре? Потребуется время.
- Да, шесть часов, если нам повезет. Эта проклятая коронка забурилась
на две с половиной мили, мистер Фарнборо.
Я издал подходящие к случаю звуки - якобы удивление, хотя больше мне
хотелось вздохнуть с облегчением. У мистера Куррана, который будет
работать последующие шесть часов при такой погоде, будет масса других
забот и не будет времени интересоваться шатающимся по платформе
секретарем.
Курран собрался уходить. Его люди уже прошли мимо нас и взобрались по
сходному трапу на северную платформу.
- Идете, мистер Фарнборо?
- Пока нет, - с трудом улыбнулся я. - Пойду посижу несколько минут в
закутке у сходен и подумаю, что сказать генералу. - На меня сошло
вдохновение. - Видите ли, он звонил пять минут назад. Вы же знаете, каков
он. Бог его знает, что ему сказать.
- Да, у него крутой нрав. - Слова Куррана ничего не значили - все его
мысли были уже заняты предстоящим извлечением буровой коронки. - Увидимся
еще.
- Да, спасибо вам.
Я посмотрел ему вслед и через две минуты уже сидел в резиновой лодке,
а еще через две мы находились на борту "Матапана".
- Вы очень задержались, мистер Толбот, - пожурил меня капитан Займис.
Его подвижность наводила на мысль, что он тут прыгал в темноте по всей
палубе от нетерпения, хотя надо быть обезьяной, чтобы не вылететь за борт
этого ходившего ходуном суденышка при первом же прыжке. Двигатель сейчас
гудел сильнее и не только потому, что шкипер был вынужден увеличить
обороты, чтобы уменьшить натяжение швартовых, но и потому, что суденышко
раскачивалось так сильно, что каждый раз, когда оно зарывалось носом в
волну, корма поднималась и подводный выхлоп превращался в надводный.
- Удачно или нет? - прокричал капитан Займис мне в ухо.
- Нет.
- Ну что ж, печально. Но это не имеет значения. Надо немедленно
уходить.
- Еще десять минут, Джон. Всего десять минут. Это очень важно.
- Нет, надо уходить немедленно. - И он начал отдавать приказы молодым
парням, сидевшим на носу. Я схватил его за руку.
- Вы что, боитесь, капитан? - Это было несправедливо, но я был в
отчаянии.
- Я начинаю бояться, - ответил он с достоинством. - Все умные люди
понимают, когда стоит бояться, а когда - нет, а я думаю, что я не дурак,
мистер Толбот. Бывают времена, когда человек эгоистичен, если не боится. У
меня шестеро детей, мистер Толбот.
- А у меня трое. На самом деле у меня не было ни одного - больше не
было. Я даже не был женат - больше не был.
Долгое время мы стояли, держась за мачту бешено раскачивавшегося в
почти непроглядной тьме "Матапана", и лишь свист ветра нарушал тишину. Я
изменил тактику: - От этого зависят жизни многих людей, капитан Займис. Не
спрашивайте, откуда я это знаю. Вы хотите, чтобы пошли разговоры, что
капитан Займис не захотел подождать десять минут и из-за этого погибли
люди?
Он помолчал некоторое время и потом сказал: - Десять минут. Не
больше.
Я сбросил ботинки и одежду, убедился, что страховочная веревка
надежно обвязана вокруг талии чуть выше грузил, надел кислородную маску и
заковылял на нос, снова почему-то вспомнив Германа Яблонски, спящего сном
праведника на своей кровати красного дерева. Я подождал, пока подойдет
самая большая волна, и, когда нос "Матапана" зарылся в воду, спрыгнул за
борт и ухватился за канат, которым судно было пришвартовано к колонне.
Перебирая руками по канату, я двинулся к колонне, находившейся футах
в двадцати от меня, но, даже держась за канат, получал весьма
чувствительные удары от волн и, не будь у меня кислородной, маски, не
знаю, сколько воды заглотнул бы. Ударившись о колонну, я отпустил канат и
попытался ухватиться за нее. Зачем я это сделал - не знаю. С таким же
успехом я мог бы попробовать обхватить железнодорожную цистерну - колонна
имела почти такой же диаметр. Я успел зацепиться за канат до того, как
меня унесло волной, и начал пробираться вокруг колонны. Это было непросто.
Каждый раз, когда волна приподнимала нос "Матапана", канат натягивался и
сильно прижимал мою руку к колонне, но пока мне не оторвало пальцы, меня
это не волновало.
Повернувшись спиной к волне, я отпустил канат, расставил руки и ноги
и начал спускаться под воду по колонне, как какой-нибудь сингалец
спускается с высоченной пальмы. Эндрю все так же искусно травил веревку.
Десять футов, двадцать - ничего; тридцать, тридцать пять... Сердце начало
давать перебои, голова закружилась - я спустился глубже, чем допускалось
при работе в кислородном оборудовании замкнутого цикла. Быстро начал я
всплывать, полуплывя, полукарабкаясь по колонне, и остановился на глубине
около пятнадцати футов, вцепившись в колонну, как кот, который забрался на
дерево и не может слезть.
Пять минут из десяти, отпущенных капитаном Займисом, прошло. Мое
время почти истекло. Но это была именно та платформа, которая мне нужна.
Сам генерал сообщил мне об этом, а человеку, у которого нет шансов
сбежать, нет необходимости врать. К тому же воспоминания о неуклюжем
человеке с шаркающей походкой, который внес поднос с напитками в комнату
генерала, подсказали это со всей определенностью.
Но ни на судне, ни под ним ничего не было. Я мог поклясться в этом.
Ничего не было и на самой нефтяной платформе - в этом я тоже мог
поклясться. Но тогда это должно быть под ней - привязано к проволоке или
цепи, а они в свою очередь прикреплены под водой к одной из опор.
Я старался соображать побыстрее. Какую из четырнадцати опор они могли
использовать? Почти с полной уверенностью можно исключить восемь опор,
поддерживающих буровую платформу, - там слишком много света, чужих глаз -
в общем, там слишком опасно. Поэтому это должна быть вертолетная площадка,
под которой болтался на канате "Матапан". Чтобы еще сузить район поисков -
у меня оставались считанные минуты - я решил: то, что ищу, спрятано со
стороны моря, где я сейчас находился, а не со стороны берега, где
швартующиеся суда всегда представляя ли собой опасность.
Среднюю колонну из трех, к которой был привязан "Матапан", я уже
обследовал. Какую из оставшихся двух колонн осмотреть? Решение пришло
само: моя страховочная веревка проходила с левой стороны колонны, и
попытка проплыть вокруг колонны отнимет слишком много времени. Я поднялся
на поверхность, дважды дернул за веревку, требуя ослабить ее, и, сильно
оттолкнувшись обеими ногами от колонны, рванул к угловой колонне.
С огромным трудом пробился я к ней. Теперь я понял, почему так
волновался капитан Займис, а ведь у него было сорокафутовое судно с
сорокасильным двигателем, чтобы бороться с ветром и с усиливающимися
волнами, у которых уже появились белые гребни. Я же мог рассчитывать
только на себя. Тяжелые грузила на поясе никак не помогали мне. Проплыв,
безумно колотя руками и ногами по воде и дыша, как паровоз, те пятьдесят
футов, которые разделяли колонны, я чувствовал себя так, будто проплыл
сотню ярдов. Кислородная маска не была рассчитана на такое дыхание, но я
все же добрался до колонны.
И снова, раскорячившись, как краб, и прижатый волнами к колонне,
пополз вниз. На этот раз мне было легче, поскольку случайно я наткнулся
рукой на широкие и глубокие желоба, шедшие вниз. Я не инженер, но знал,
что это должен быть червячный винт, соединенный с приводимым в движение
мотором ведущим колесом, необходимым для подъема и спуска этих колонн.
Такой же винт должен быть и на первой колонне, но я его не нашел.
Это было похоже на спуск по скале, по выбитым в ней ступеням. Каждые
два фута я останавливался и обшаривал колонну руками в поисках выступа или
проволоки, но не находил ничего, кроме гладкой и очень скользкой
поверхности колонны. Но упорно лез вниз, все больше ощущая возрастающее
давление воды и затрудненность дыхания. На глубине около сорока футов я
решил, что на сегодня достаточно. Повреждение барабанных перепонок или
легких или появление азота в крови не помогут в поисках. Я сдался и начал
всплывать.
Почти у поверхности я задержался, чтобы отдохнуть и прийти в себя.
Горько было разочарование - я рассчитывал на эту попытку. Устало прислонив
голову к колонне, я с тоскливой безысходностью подумал, что придется
начать все сначала, а у меня нет ни малейшего представления, с чего
начать. Устал. Смертельно устал! И вдруг усталость как рукой сняло.
Из огромной стальной колонны доносились звуки. В этом не было
сомнений, вместо того чтобы "молчать", колонна "звучала".
Я сорвал резиновый шлем - при этом под маску попала вода, заставив
меня закашляться и глотнуть воды, - и прижался ухом к холодной стали.
Колонна вибрировала от сильного звука так, что вызывала сотрясение у
меня в голове. Наполненные водой колонны не вибрируют от звука. Но эта,
без сомнения, вибрировала. Внутри колонны - воздух. Воздух! Я сразу же
узнал этот своеобразный звук. Этот звук, ритмически усиливающийся и
стихающий по мере увеличения и уменьшения оборотов мотора, был многие годы
тесно связан с моей работой. Внутри колонны работал компрессор, и очень
большой. Большой компрессор внутри опоры нефтяной платформы, находящейся
далеко в Мексиканском заливе. Это не имело никакого смысла. Я прислонился
к металлу лбом, и казалось, что отдававшаяся у меня в голове вибрация была
настойчивым, требовательным голосом, пытавшимся сообщить мне что-то
срочное и очень важное. Я прислушался и внезапно уловил смысл во всем
этом. Но мне потребовалось время, чтобы сначала догадаться, что это может
быть ответом, а потом - понять, что это и есть ответ. И тогда у меня
пропали все сомнения.
Я трижды резко дернул за веревку и через минуту оказался на борту
"Матапана". Меня подняли на борт так быстро и так бесцеремонно, как будто
я был мешком с углем, и я еще снимал кислородные баллоны и маску, а
капитан Займис уже отрывисто приказал отвязать швартовочный канат, дал
полный ход, провел судно вплотную к колонне и положил руль круто на борт.
"Матапан" стал сильно крепиться, встав бортом к волне, брызги обрушились
на нас через правый борт, а затем, встав на курс кормой к ветру,
направился к берегу.
Через десять минут, когда я снял водолазный костюм, обтерся,
переоделся и допивал второй стаканчик бренди, в каюту спустился капитан
Займис. Он улыбался и, казалось, считал, что все опасности позади. И он
был прав - идя кормой к волне, "Матапан" почти не испытывал качки. Капитан
плеснул себе немного бренди и впервые с того момента, как меня втащили на
борт, спросил: - Успешно?
- Успешно. - Такой краткий ответ показался мне не очень вежливым, и я
добавил: - Благодаря вам, капитан.
Он поклонился: - Вы очень любезны, мистер Толбот, и я счастлив. Но
все это благодаря не мне, а нашему хорошему другу, который наблюдает за
нами, теми, кто собирает губки, кто уходит в море. - Он зажег спичку и
поднес ее к сделанной в виде кораблика лампаде, стоявшей перед иконой
Святого Николая.
Я кисло посмотрел на него. Я уважал его набожность и его чувства, но
подумал, что зажигать лампаду надо было немного раньше.
Ровно в два часа ночи капитан Займис ловко привалил "Матапан" к
деревянному причалу, от которого мы ушли в море. На небе не было теперь ни
звездочки - ночь была настолько темной, что практически невозможно было
отличить землю от моря. Дождь выбивал очень быструю дробь по крыше каюты,