Страница:
Весь передний край пехоты покрылся рваными прорехами, в которые со страшным криком: «Кху!» – и с визгом взбесившихся от битвы косматых низкорослых полудиких коней, влетели сотни, выстроившиеся друг другу в затылок. Возглавили эти колонны, как во время учений, наиболее мощные нукеры, на крупных конях: в правых шеренгах – правши, в левых – левши. Головные богатыри держали в руках кистени, железные шары у них были около пуда весом. Следом шла лавина остальных нукеров, тоже с кистенями.
Монголы на рысях врезались в шевелящуюся и расползающуюся от них в разные стороны кашу из солдат. Дело доходило до того, что, чуя смерть, чжурчжени лезли на головы друг друга, лишь бы вырваться из этого адского месива тел.
Глухо застучали в наваливающихся сумерках железные шары кистеней, с треском проламывая щиты, расплющивая железные доспехи. Захрустели кости и черепа, перемежаясь с последними хрипами и стонами.
Но сотни не останавливались, не били чжурчженей, крутясь на одном месте. Нукеры продолжали двигаться вперед, не быстро, но неудержимо, прорубая в войске траншеи.
Воины, проламывающие толпу шарахающихся от них насмерть перепуганных людей, разваливали это недавно бывшее монолитным войско на части, проделывая в нем глубокие борозды, отбрасывая солдат в стороны, образуя кишащие людскими телами валы. Монголы кромсали армию так, как горячий клинок пластал ничего непонимающего барана на ломти.
Чиркудай не только смотрел на побоище с бугорка, замечая, как обезумевшие солдаты стали лезть на неприступные скалы, от движущихся, словно таран, монголов, но и отдавал команды тысячникам, которые, каким-то чудом видели его издали, в полумраке закрытого горами от солнца ущелья.
К этому моменту чжурчженьское войско стали рассекать уже восьмые три полка. Распавшись на сотни, они быстро группировались в колонны, вклиниваясь в императорскую армию, превращающуюся в крошево.
Первые сотни, начавшие прокладывать траншеи в войске, уже вырвались на простор, пройдя всю армию противника насквозь. Это было видно с возвышенности не только Чиркудаю, но и его друзьям, стоявшим в сторонке во главе китайской охранной тысячи.
Развернувшись, передовые сотни врезались в разбегающихся солдат с тыла, и вновь принялись ломать хребты, ключицы, руки, топтать озверевшими конями дико вопящих чжурчженей.
И очевидно от страха оставшиеся в живых солдаты из передних рядов пехоты, ринулись вперед, между сотнями, идущих колоннами, на Чиркудая, на охранную тысячу. Чиркудай сразу понял, что это не планомерная атака, а отчаянное бегство от смерти.
Он поднял руку вверх и, оглянувшись на киданя, стоявшего со своей тысячей в пятидесяти шагах позади и слева от него, указал на рванувшую вперед, в каменный мешок, обезумевшую пехоту. Кидань понял его приказ и дунул в свисток, звук которого был едва различим, в чудовищном грохоте. Спустя несколько секунд, он ринулся навстречу чжурчженям, потерявшим в побоище и копья и щиты. Полк китайцев дружно сорвался с места за своим командиром и, подлетев к солдатам на расстояние выстрела с хода, дружно выпустил тучу загудевших в воздухе стрел.
Под этот залп попало немало врагов. Но задние напирали, спотыкаясь о павших, создавая кучу-малу. Выпустив еще залп, китайские воины выхватили широкие мечи и врубились в толпу живых, даже не пытавшихся защититься.
В этой сече сразу же стали отлетать в сторону головы и руки. Китайцы Бай Ли хорошо владели мечами и могли задержать любого противника, если он сам не останавливался. Они положили уже половину, как сбоку вылетели первые сотни, пройдя путь из тыла до тупика. Монголы без остановки принялись превращать людей в месиво из изуродованных тел, вперемешку с кровавыми тряпками, в которые превратилась одежда. Вся эта человеческая масса, несколько часов назад шедшая строем, была утыкана сломанными копьями и штандартами, словно еж иголками.
Тысяча киданей сразу же уступила поле боя монголам и, прогрохотав копытами, встала на свое место, за спинами Субудея и Тохучара. Чиркудай заметил, насколько был взволнован кидань, побывавший в схватке. Он на некоторое время потерял свою сдержанность, и стал громко рассказывать Субудею и Тохучару, как они смяли бегущую пехоту. Он почти кричал, стараясь перекрыть голосом грохот битвы. Но через несколько минут кидань взял себя в руки и успокоился, лишь иногда встряхивая головой. Чиркудай понял, что этот разведчик участвовал в бое первый раз.
Небо стало быстро темнеть. Монгольские войска, повинуясь приказу Чиркудая, пославшего к тысячникам гонцов, выстроили сотни в широкую лаву, от правых скал до левых, и начали прочесывать долину, добивая раненых кистенями, пиками и китайскими копьями, которые поднимали с земли. На противоположной стороне долины сотни тоже рассыпались по всей ширине долины и неторопливо ехали навстречу своим товарищам в сгущающихся сумерках, добивая раненых.
Сражение закончилось. Осталась подчистка. Пленных они не брали.
При свете факелов Чиркудай с друзьями, во главе охранной тысячи китайцев, пересек долину по расчищенному от трупов коридору и недалеко от леса, под светом звезд, приказал построиться всем трем туменам. Он распорядился, чтобы командиры пересчитали воинов во всех корпусах и определили их потери. Пока шла перекличка, к туменным подъехали тысячники и бросили к их ногам несколько тяжелых мешков с зазвеневшим металлом.
– Серебро и золото, – коротко пояснил один из командиров.
– В обоз, – скомандовал Чиркудай и, посмотрев на киданя, сказал: – Пусть твои воины соберут оружие и нагрузят его на пойманных коней.
Кидань согласно кивнул головой и, что-то крикнув по-китайски, повёл свою тысячу с факелами на поле битвы. А за туменными выстроились три охранные тысячи. Нукеры уже успокоились от недавнего возбуждения, поэтому Чиркудай велел им спешиться и отдохнуть. Он знал, как воинам хочется поговорить друг с другом, похвастать.
Туменные успели поесть вместе со своими воинами, когда завершился подсчёт потерь. Заместители переговорили между собой, и докладывать стал Газман.
Всего в бою погибло восемьсот тридцать монголов. Ранено – четыре тысячи. Чжурчженей убито около шестидесяти тысяч. Несколько сотен имперских солдат сумели каким-то чудом залезть на крутые стены ущелья и убежать.
– Это хорошо, – довольно пропыхтел Субудей, сидя на кошме. – Хорошо, что некоторые убежали. Пусть они расскажут всем, как плохо с нами воевать.
Чиркудай подумал и распорядился похоронить павших монголов по своему обычаю. А раненых посадить в повозки, за которыми он уже послал. Чжурчжени же пусть гниют там, где упали. Заместители поклонились и ушли к нукерам, в сопровождении своей охраны с факелами.
Убедившись, что и ближние, и дальние караулы выставлены, Чиркудай разрешил воинам подремать до утра у разведенных костров.
На рассвете он пошел со своим туменом вперед. Оба корпуса его друзей, замыкали колонну. Посередине тащился громадный обоз из отнятых у крестьян в близлежащих селениях повозок с ранеными и трофейным оружием. Пленных не было.
В полдень к Чиркудаю подскакали Субудей с Тохучаром, и они стали обмениваться впечатлениями о битве. В конце разговора Тохучар с завистью произнес, поглядев на Чиркудая:
– У тебя воины лучше, чем у нас.
– Почему? – удивился Чиркудай.
– У нас погибло почти по триста пятьдесят человек, а у тебя меньше – не больше сотни.
– Все правильно, – буркнул Субудей: – Он их сильно гонял на плацу. Поэтому его нукеры лучше наших.
– А мне завидно, – не сдержался Тохучар, скорчив унылое лицо.
– Пожалуйся Темуджину, – ехидно посоветовал Субудей.
– Ты видишь, Чиркудай! – воскликнул Тохучар: – Кто из нас троих самый вредный?
Субудей усмехнулся, и посмотрев на невозмутимого Чиркудая, помялся и сказал:
– Там, на поле, я увидел хорошую арбу...
Чиркудай повернулся к другу и вопросительно посмотрел на него.
– Что ты там нашел ночью? – не удержался услышавший Субудея Тохучар.
– Железная... Почти вся. Но колеса деревянные и оглобли деревянные, – Субудей вздохнул и покосился на киданя, который отстал от них и дремал в седле, во главе своей тысячи.
– Что же ты её не взял? – поинтересовался Тохучар.
– Плохая она, – вяло ответил Субудей. – Нукеры ее сильно помяли.
– Наверное, эта арба какого-то командира, – предположил Чиркудай: – Служила защитой от стрел и копий.
– И от сабель, и от кистеней, – добавил Субудей, неожиданно выпалив: – Я хочу заказать себе у китайцев такую же.
Тохучар не засмеялся. Он выпятил губы и задумался над словами Субудея. Чиркудай понял, что его друг страдает от своих ран и чувствует себя беспомощным.
– Ты хорошо сделаешь, если прикажешь кузнецам выковать для тебя такую же арбу, – твердо заверил Субудея Чиркудай.
– Я тоже так думаю, – серьезно подтвердил Тохучар.
Субудей вздохнул с облегчением. Очевидно, он ожидал, что его начнут расспрашивать и докапываться до истины. Больше они о бронированной повозке не говорили.
А через полгода, Субудей, уже ездил во главе своего тумена по империи в железной колеснице для двух человек, для него, и китаянки. Тащили эту колесницу два мощных серых коня.
За три дня пути к ставке Чингизхана им не встретилось ни одного войска чжурчженей. Казалось, что военный дух империи иссяк. Села и деревни китайцев, находящиеся недалеко от долины, где было сражение, тоже словно вымерли. Они не увидели ни одного человека. Но на третий день пути им стали попадаться деревни с крестьянами, работающими на плантациях риса. Китайцы разгибались и, придерживая конуса соломенных шляп, настороженно вглядывались в проходящее мимо полей громадное войско монголов.
– Бояться, – хмыкнул Субудей.
– А неделю назад смотрели на нас свысока, – поддержал его Тохучар.
На четвертый день неспешного движения, к полудню, три тумена с обозом остановились в пяти верстах от ставки Чингизхана. Чиркудай с Субудеем и Тохучаром, приказав заместителям разбить лагерь, поскакали к Темуджину. Чиркудай сразу же после победы послал к хану гонца в сопровождении сотни нукеров. Так что Темуджин был в курсе всех их действий.
Туменных ждали. Караул из нукеров Темуджина, при виде командующих, издали вставал по стойке смирно. Не сдерживая улыбок, воины провожали их взглядами до обширного желтого походного шатра хана, принадлежащего недавно императору.
Темуджин встретил друзей грустной улыбкой и велел садиться на шёлковые подушки, напротив своих, виновато нахохлившихся сыновей: Угедея и Чагадая, за спинами которых сидели несколько молодых командиров.
– Посмотрите на этих дураков! – согнав улыбку с лица, неприязненно и грозно сказал Чингизхан, обращаясь к друзьям. – Я приказал им взять два города... Моё повеление они не выполнили.
– Там высокие стены!.. И много солдат, – оправдывался Чагадай. Угедей молчал, опустив голову.
– Я взял вас в империю не для того, чтобы вы объясняли мне какие стены в городах и какие солдаты у императора! – свирепо рявкнул Чингизхан.
Чагадай виновато опустил голову.
– Почему ко мне не приехал Джучи? – не смягчая тона, спросил Чингизхан у молодых командиров.
Нукеры едва заметно качнули головами и втянули их в плечи.
Темуджин зло засопел, ожидая ответа. Но не дождался.
– Вы видите, с кем мне приходится воевать? – это он спросил он у туменных, сбавив тон. – Джучи едва смог разбить небольшой чжурчженьский полк! А эти!.. – он ткнул пальцем в сыновей: – Эти положили половину воинов. У каждого было по два тумена, – и опять взглянув на сыновей, с шипением в голосе спросил: – Где я возьму еще нукеров?.. Вы об этом подумали?..
Угедей и Чагадай не подняли глаз. Сидели, будто побитые.
– Если бы не Джебе, не Субудей с Тохучаром, то чжурчжени давно бы вас уничтожили! И распяли, на деревянном осле, как моего деда Хубилая!.. – посопев, Темуджин немного успокоился и сказал, обращаясь к друзьям: – Один Мухали треплет императорские полки. И то, только потому, что они убегают при виде наших туменов.
И это благодаря вам. Быстро распространились сведения по империи о вашей победе. Чжурчжени напуганы, и теперь боятся навязывать нам встречный бой. Да и засады у них не получаются, – Темуджин расстроенно махнул рукой:
– Как увидят монголов, сразу же бегут в города и прячутся за высокие стены. А нам нужно поставить империю на колени, – он внимательно посмотрел на Чиркудая, на Субудея, на Тохучара и негромко сказал: – Я знаю, что вы устали. Ваши нукеры тоже хотят отдохнуть. Но праздновать нам некогда, – он на мгновение задумался и продолжил:
– Приказываю: Джебе, пойдет со своим туменом к тому городу, который не смог взять Чагадай. Все воины, которые остались у моего нерадивого сына, Джебе берет под свою команду, – он с неприязнью посмотрел на Чагадая: – А ты пойдешь с Джебе, и будешь слушать его так же, как меня. Будешь учиться, как нужно воевать, – посмотрев на Субудея, Чингизхан сказал:
– Ты, Субудей, пойдешь со своим туменом к Угедею. Поучишь его брать города. Если он не будет слушать, можешь бить его нагайкой, – и, посмотрев на Чиркудая, добавил: – Ты тоже можешь бить камчой Чагадая, если он будет медленно исполнять твои приказы, – посмотрев на Тохучара, Темуджин на минутку задумался, накрутил на палец кончик бороды и в раздумье сказал:
– Тохучар!.. Бай Ли нашел город, где прячутся негодяи, которые виновны в смерти Ляо Шу. Приказываю: помоги китайскому полку взять этот город и уничтожить всех, кто там живет. А Бай Ли пусть сам решает, как он будет поступать с этими мерзавцами, – тяжело вздохнув, он кивнул всем головой:
– Свободны.
Чиркудай, Субудей и Тохучар встали и поклонились хану. Чиркудай заметил краем глаза, как вскочили на ноги сыновья Чингизхана и тоже поклонились, вместе с пятью молодыми командирами. Уже около выхода из шатра Темуджин громко добавил:
– Всё, что вы вяли в бою – ваше, кроме той части, которая принадлежит хану. Мою часть оружия, золота и серебра отдайте моему заместителю, а остальное поделите между собой.
Туменные повернулись к Темуджину, вместе с остановившимися сыновьями и молодыми командирами и, вежливо поклонившись в знак согласия, вышли на улицу.
Чиркудай попрощался с друзьями и пошел к своей охранной тысяче. За ним, как на привязи, плёлся хмурый Чагадай. Чиркудай остановился и, увидев, что Чагадай тоже встал, подозвал его кивком головы и велел идти рядом. Молча усевшись в седла коней, они поскакали в тумен Чиркудая, стоявшего лагерем в пяти верстах. Чагадай не проронил ни слова. Но на окраине куреня, Чиркудай кратко спросил:
– Где остальные нукеры?
Чагадай понял, что Джебе спрашивает его про оставшихся в живых и тут же ответил:
– Они стоят около того города...
Чиркудай молча продолжил путь, не проронив больше ни слова.
– Завтра выступаем, – бросил Чиркудай, встречавшему его Газману и нескольким тысячникам. – Он покажет нам дорогу, – и Чиркудай взглядом указал на Чагадая, который неприязненно блеснул глазами, но промолчал, склонив голову. Чиркудай заметил это, но никак не отреагировал на неприязнь. Ему было все равно, что думает о нем этот надменный юноша, ставший принцем благодаря своему отцу и усилиям самого Чиркудая.
Дети Чингизхана были слабее своего отца. Правильно люди говорят: на детях великих правителей природа отдыхает.
Глава тридцатая. Жестокость
Монголы на рысях врезались в шевелящуюся и расползающуюся от них в разные стороны кашу из солдат. Дело доходило до того, что, чуя смерть, чжурчжени лезли на головы друг друга, лишь бы вырваться из этого адского месива тел.
Глухо застучали в наваливающихся сумерках железные шары кистеней, с треском проламывая щиты, расплющивая железные доспехи. Захрустели кости и черепа, перемежаясь с последними хрипами и стонами.
Но сотни не останавливались, не били чжурчженей, крутясь на одном месте. Нукеры продолжали двигаться вперед, не быстро, но неудержимо, прорубая в войске траншеи.
Воины, проламывающие толпу шарахающихся от них насмерть перепуганных людей, разваливали это недавно бывшее монолитным войско на части, проделывая в нем глубокие борозды, отбрасывая солдат в стороны, образуя кишащие людскими телами валы. Монголы кромсали армию так, как горячий клинок пластал ничего непонимающего барана на ломти.
Чиркудай не только смотрел на побоище с бугорка, замечая, как обезумевшие солдаты стали лезть на неприступные скалы, от движущихся, словно таран, монголов, но и отдавал команды тысячникам, которые, каким-то чудом видели его издали, в полумраке закрытого горами от солнца ущелья.
К этому моменту чжурчженьское войско стали рассекать уже восьмые три полка. Распавшись на сотни, они быстро группировались в колонны, вклиниваясь в императорскую армию, превращающуюся в крошево.
Первые сотни, начавшие прокладывать траншеи в войске, уже вырвались на простор, пройдя всю армию противника насквозь. Это было видно с возвышенности не только Чиркудаю, но и его друзьям, стоявшим в сторонке во главе китайской охранной тысячи.
Развернувшись, передовые сотни врезались в разбегающихся солдат с тыла, и вновь принялись ломать хребты, ключицы, руки, топтать озверевшими конями дико вопящих чжурчженей.
И очевидно от страха оставшиеся в живых солдаты из передних рядов пехоты, ринулись вперед, между сотнями, идущих колоннами, на Чиркудая, на охранную тысячу. Чиркудай сразу понял, что это не планомерная атака, а отчаянное бегство от смерти.
Он поднял руку вверх и, оглянувшись на киданя, стоявшего со своей тысячей в пятидесяти шагах позади и слева от него, указал на рванувшую вперед, в каменный мешок, обезумевшую пехоту. Кидань понял его приказ и дунул в свисток, звук которого был едва различим, в чудовищном грохоте. Спустя несколько секунд, он ринулся навстречу чжурчженям, потерявшим в побоище и копья и щиты. Полк китайцев дружно сорвался с места за своим командиром и, подлетев к солдатам на расстояние выстрела с хода, дружно выпустил тучу загудевших в воздухе стрел.
Под этот залп попало немало врагов. Но задние напирали, спотыкаясь о павших, создавая кучу-малу. Выпустив еще залп, китайские воины выхватили широкие мечи и врубились в толпу живых, даже не пытавшихся защититься.
В этой сече сразу же стали отлетать в сторону головы и руки. Китайцы Бай Ли хорошо владели мечами и могли задержать любого противника, если он сам не останавливался. Они положили уже половину, как сбоку вылетели первые сотни, пройдя путь из тыла до тупика. Монголы без остановки принялись превращать людей в месиво из изуродованных тел, вперемешку с кровавыми тряпками, в которые превратилась одежда. Вся эта человеческая масса, несколько часов назад шедшая строем, была утыкана сломанными копьями и штандартами, словно еж иголками.
Тысяча киданей сразу же уступила поле боя монголам и, прогрохотав копытами, встала на свое место, за спинами Субудея и Тохучара. Чиркудай заметил, насколько был взволнован кидань, побывавший в схватке. Он на некоторое время потерял свою сдержанность, и стал громко рассказывать Субудею и Тохучару, как они смяли бегущую пехоту. Он почти кричал, стараясь перекрыть голосом грохот битвы. Но через несколько минут кидань взял себя в руки и успокоился, лишь иногда встряхивая головой. Чиркудай понял, что этот разведчик участвовал в бое первый раз.
Небо стало быстро темнеть. Монгольские войска, повинуясь приказу Чиркудая, пославшего к тысячникам гонцов, выстроили сотни в широкую лаву, от правых скал до левых, и начали прочесывать долину, добивая раненых кистенями, пиками и китайскими копьями, которые поднимали с земли. На противоположной стороне долины сотни тоже рассыпались по всей ширине долины и неторопливо ехали навстречу своим товарищам в сгущающихся сумерках, добивая раненых.
Сражение закончилось. Осталась подчистка. Пленных они не брали.
При свете факелов Чиркудай с друзьями, во главе охранной тысячи китайцев, пересек долину по расчищенному от трупов коридору и недалеко от леса, под светом звезд, приказал построиться всем трем туменам. Он распорядился, чтобы командиры пересчитали воинов во всех корпусах и определили их потери. Пока шла перекличка, к туменным подъехали тысячники и бросили к их ногам несколько тяжелых мешков с зазвеневшим металлом.
– Серебро и золото, – коротко пояснил один из командиров.
– В обоз, – скомандовал Чиркудай и, посмотрев на киданя, сказал: – Пусть твои воины соберут оружие и нагрузят его на пойманных коней.
Кидань согласно кивнул головой и, что-то крикнув по-китайски, повёл свою тысячу с факелами на поле битвы. А за туменными выстроились три охранные тысячи. Нукеры уже успокоились от недавнего возбуждения, поэтому Чиркудай велел им спешиться и отдохнуть. Он знал, как воинам хочется поговорить друг с другом, похвастать.
Туменные успели поесть вместе со своими воинами, когда завершился подсчёт потерь. Заместители переговорили между собой, и докладывать стал Газман.
Всего в бою погибло восемьсот тридцать монголов. Ранено – четыре тысячи. Чжурчженей убито около шестидесяти тысяч. Несколько сотен имперских солдат сумели каким-то чудом залезть на крутые стены ущелья и убежать.
– Это хорошо, – довольно пропыхтел Субудей, сидя на кошме. – Хорошо, что некоторые убежали. Пусть они расскажут всем, как плохо с нами воевать.
Чиркудай подумал и распорядился похоронить павших монголов по своему обычаю. А раненых посадить в повозки, за которыми он уже послал. Чжурчжени же пусть гниют там, где упали. Заместители поклонились и ушли к нукерам, в сопровождении своей охраны с факелами.
Убедившись, что и ближние, и дальние караулы выставлены, Чиркудай разрешил воинам подремать до утра у разведенных костров.
На рассвете он пошел со своим туменом вперед. Оба корпуса его друзей, замыкали колонну. Посередине тащился громадный обоз из отнятых у крестьян в близлежащих селениях повозок с ранеными и трофейным оружием. Пленных не было.
В полдень к Чиркудаю подскакали Субудей с Тохучаром, и они стали обмениваться впечатлениями о битве. В конце разговора Тохучар с завистью произнес, поглядев на Чиркудая:
– У тебя воины лучше, чем у нас.
– Почему? – удивился Чиркудай.
– У нас погибло почти по триста пятьдесят человек, а у тебя меньше – не больше сотни.
– Все правильно, – буркнул Субудей: – Он их сильно гонял на плацу. Поэтому его нукеры лучше наших.
– А мне завидно, – не сдержался Тохучар, скорчив унылое лицо.
– Пожалуйся Темуджину, – ехидно посоветовал Субудей.
– Ты видишь, Чиркудай! – воскликнул Тохучар: – Кто из нас троих самый вредный?
Субудей усмехнулся, и посмотрев на невозмутимого Чиркудая, помялся и сказал:
– Там, на поле, я увидел хорошую арбу...
Чиркудай повернулся к другу и вопросительно посмотрел на него.
– Что ты там нашел ночью? – не удержался услышавший Субудея Тохучар.
– Железная... Почти вся. Но колеса деревянные и оглобли деревянные, – Субудей вздохнул и покосился на киданя, который отстал от них и дремал в седле, во главе своей тысячи.
– Что же ты её не взял? – поинтересовался Тохучар.
– Плохая она, – вяло ответил Субудей. – Нукеры ее сильно помяли.
– Наверное, эта арба какого-то командира, – предположил Чиркудай: – Служила защитой от стрел и копий.
– И от сабель, и от кистеней, – добавил Субудей, неожиданно выпалив: – Я хочу заказать себе у китайцев такую же.
Тохучар не засмеялся. Он выпятил губы и задумался над словами Субудея. Чиркудай понял, что его друг страдает от своих ран и чувствует себя беспомощным.
– Ты хорошо сделаешь, если прикажешь кузнецам выковать для тебя такую же арбу, – твердо заверил Субудея Чиркудай.
– Я тоже так думаю, – серьезно подтвердил Тохучар.
Субудей вздохнул с облегчением. Очевидно, он ожидал, что его начнут расспрашивать и докапываться до истины. Больше они о бронированной повозке не говорили.
А через полгода, Субудей, уже ездил во главе своего тумена по империи в железной колеснице для двух человек, для него, и китаянки. Тащили эту колесницу два мощных серых коня.
За три дня пути к ставке Чингизхана им не встретилось ни одного войска чжурчженей. Казалось, что военный дух империи иссяк. Села и деревни китайцев, находящиеся недалеко от долины, где было сражение, тоже словно вымерли. Они не увидели ни одного человека. Но на третий день пути им стали попадаться деревни с крестьянами, работающими на плантациях риса. Китайцы разгибались и, придерживая конуса соломенных шляп, настороженно вглядывались в проходящее мимо полей громадное войско монголов.
– Бояться, – хмыкнул Субудей.
– А неделю назад смотрели на нас свысока, – поддержал его Тохучар.
На четвертый день неспешного движения, к полудню, три тумена с обозом остановились в пяти верстах от ставки Чингизхана. Чиркудай с Субудеем и Тохучаром, приказав заместителям разбить лагерь, поскакали к Темуджину. Чиркудай сразу же после победы послал к хану гонца в сопровождении сотни нукеров. Так что Темуджин был в курсе всех их действий.
Туменных ждали. Караул из нукеров Темуджина, при виде командующих, издали вставал по стойке смирно. Не сдерживая улыбок, воины провожали их взглядами до обширного желтого походного шатра хана, принадлежащего недавно императору.
Темуджин встретил друзей грустной улыбкой и велел садиться на шёлковые подушки, напротив своих, виновато нахохлившихся сыновей: Угедея и Чагадая, за спинами которых сидели несколько молодых командиров.
– Посмотрите на этих дураков! – согнав улыбку с лица, неприязненно и грозно сказал Чингизхан, обращаясь к друзьям. – Я приказал им взять два города... Моё повеление они не выполнили.
– Там высокие стены!.. И много солдат, – оправдывался Чагадай. Угедей молчал, опустив голову.
– Я взял вас в империю не для того, чтобы вы объясняли мне какие стены в городах и какие солдаты у императора! – свирепо рявкнул Чингизхан.
Чагадай виновато опустил голову.
– Почему ко мне не приехал Джучи? – не смягчая тона, спросил Чингизхан у молодых командиров.
Нукеры едва заметно качнули головами и втянули их в плечи.
Темуджин зло засопел, ожидая ответа. Но не дождался.
– Вы видите, с кем мне приходится воевать? – это он спросил он у туменных, сбавив тон. – Джучи едва смог разбить небольшой чжурчженьский полк! А эти!.. – он ткнул пальцем в сыновей: – Эти положили половину воинов. У каждого было по два тумена, – и опять взглянув на сыновей, с шипением в голосе спросил: – Где я возьму еще нукеров?.. Вы об этом подумали?..
Угедей и Чагадай не подняли глаз. Сидели, будто побитые.
– Если бы не Джебе, не Субудей с Тохучаром, то чжурчжени давно бы вас уничтожили! И распяли, на деревянном осле, как моего деда Хубилая!.. – посопев, Темуджин немного успокоился и сказал, обращаясь к друзьям: – Один Мухали треплет императорские полки. И то, только потому, что они убегают при виде наших туменов.
И это благодаря вам. Быстро распространились сведения по империи о вашей победе. Чжурчжени напуганы, и теперь боятся навязывать нам встречный бой. Да и засады у них не получаются, – Темуджин расстроенно махнул рукой:
– Как увидят монголов, сразу же бегут в города и прячутся за высокие стены. А нам нужно поставить империю на колени, – он внимательно посмотрел на Чиркудая, на Субудея, на Тохучара и негромко сказал: – Я знаю, что вы устали. Ваши нукеры тоже хотят отдохнуть. Но праздновать нам некогда, – он на мгновение задумался и продолжил:
– Приказываю: Джебе, пойдет со своим туменом к тому городу, который не смог взять Чагадай. Все воины, которые остались у моего нерадивого сына, Джебе берет под свою команду, – он с неприязнью посмотрел на Чагадая: – А ты пойдешь с Джебе, и будешь слушать его так же, как меня. Будешь учиться, как нужно воевать, – посмотрев на Субудея, Чингизхан сказал:
– Ты, Субудей, пойдешь со своим туменом к Угедею. Поучишь его брать города. Если он не будет слушать, можешь бить его нагайкой, – и, посмотрев на Чиркудая, добавил: – Ты тоже можешь бить камчой Чагадая, если он будет медленно исполнять твои приказы, – посмотрев на Тохучара, Темуджин на минутку задумался, накрутил на палец кончик бороды и в раздумье сказал:
– Тохучар!.. Бай Ли нашел город, где прячутся негодяи, которые виновны в смерти Ляо Шу. Приказываю: помоги китайскому полку взять этот город и уничтожить всех, кто там живет. А Бай Ли пусть сам решает, как он будет поступать с этими мерзавцами, – тяжело вздохнув, он кивнул всем головой:
– Свободны.
Чиркудай, Субудей и Тохучар встали и поклонились хану. Чиркудай заметил краем глаза, как вскочили на ноги сыновья Чингизхана и тоже поклонились, вместе с пятью молодыми командирами. Уже около выхода из шатра Темуджин громко добавил:
– Всё, что вы вяли в бою – ваше, кроме той части, которая принадлежит хану. Мою часть оружия, золота и серебра отдайте моему заместителю, а остальное поделите между собой.
Туменные повернулись к Темуджину, вместе с остановившимися сыновьями и молодыми командирами и, вежливо поклонившись в знак согласия, вышли на улицу.
Чиркудай попрощался с друзьями и пошел к своей охранной тысяче. За ним, как на привязи, плёлся хмурый Чагадай. Чиркудай остановился и, увидев, что Чагадай тоже встал, подозвал его кивком головы и велел идти рядом. Молча усевшись в седла коней, они поскакали в тумен Чиркудая, стоявшего лагерем в пяти верстах. Чагадай не проронил ни слова. Но на окраине куреня, Чиркудай кратко спросил:
– Где остальные нукеры?
Чагадай понял, что Джебе спрашивает его про оставшихся в живых и тут же ответил:
– Они стоят около того города...
Чиркудай молча продолжил путь, не проронив больше ни слова.
– Завтра выступаем, – бросил Чиркудай, встречавшему его Газману и нескольким тысячникам. – Он покажет нам дорогу, – и Чиркудай взглядом указал на Чагадая, который неприязненно блеснул глазами, но промолчал, склонив голову. Чиркудай заметил это, но никак не отреагировал на неприязнь. Ему было все равно, что думает о нем этот надменный юноша, ставший принцем благодаря своему отцу и усилиям самого Чиркудая.
Дети Чингизхана были слабее своего отца. Правильно люди говорят: на детях великих правителей природа отдыхает.
Глава тридцатая. Жестокость
Вытянувшись в длинную колонну, одиннадцать тысяч всадников неторопливо двигались по пыльной дороге. Её, между сопок, протоптали китайцы, сквозь заросли вечно зеленого бамбука, листья которого напоминали хищные наконечники тонких копий. Чагадай ехал во главе тумена с Газманом. Чиркудай покачивался в седле в десяти конских шагах позади своего заместителя и принца. Охранной тысяче принца Чиркудай приказал встать в хвост корпуса. Следом за командующим глухо стучали копытами кони его охранного полка. Воины настороженно крутили головами, ожидая подвоха от врагов, хотя дальняя разведка докладывала: ни впереди, ни с флангов имперских войск нет.
Они проезжали через киданьские селения и видели, как из-за глинобитных заборов выглядывали любопытные жители. Но никто не посмел над ними смеяться или бросать камни, как это было во время купеческого рейда. Очевидно, все уже знали о разгроме большой армии и о жестокости монголов, которые не брали пленных.
Чиркудай мерно раскачивался на чёрном жеребце, размышляя над вопросом: почему император платит своим солдатам за службу в армии, в то время как монгольские нукеры захватывая добычу, делятся ею с Великим ханом?
Вот такие несуразицы, с его точки зрения, крутились у него в голове. Но, краем сознания, Чиркудай следил за многотысячным топотом копыт. Его тонкий слух и умение разделять звуки, чему научил Худу-сечен, сработало, и неожиданно, без его желания, Чиркудай услышал негромкий разговор между Чагадаем и Газманом.
По всей видимости, они беседовали не впервые: нашли какие-то общие интересы. Чагадай жаловался Газману на несправедливость, чинимую его отцом, Темуджином. Он, с ненавистью, говорил о своем брате Джучи – меркитском подкидыше, о размазне Угедее, о стеснительном Тулуе.
На чём свет стоит, костерил последнюю женщину своего отца Кулан, противную и бешенную меркитку. Она родила мальчишку, Кюлькана, и требовала, чтобы Чингизхан написал завещание, в котором чуть ли не главным наследником должен быть её сын.
Чагадая все это очень возмущало, потому что Кюлькан вообще не имел никаких прав. У Чингизхана, после его первой женщины Борте, матери Чагадая, было ещё семьдесят женщин и у каждой дети. На всех добра не хватит. И потом: с какой стати Чингизхану сейчас писать завещание? Он не собирается умирать.
Газман деликатно поддакивал, но ничего не говорил. А Чагадая будто прорвало. Он стал обвинять своего отца в непонятном для него и его братьев поведении:
– Зачем он хочет брать неприступные города? – разошелся Чагадай. – Можно было собрать серебро и золото в селениях и вернуться домой! А китайцы за несколько лет опять наживут разные вещи, и тогда можно опять на них напасть и отобрать!..
– А если имперские войска соберут силы и станут нас побеждать? – поинтересовался Газман.
– Так мы их разобьем! – уверенно заявил Чагадай. – Вы же их без труда разгромили...
– Нам было трудно, – возразил Газман.
– Не надо врать, – возмутился Чагадай: – Отец сказал, что мы на голову выше любых имперских войск, – он помолчал и начал опять: – Все-таки, я не понимаю – зачем мы вязнем в империи? Нам не нужны их земли и их дома. Нам не нужны их люди, только мастеровые. Мы не собираемся здесь жить.
– Великий хан, очень умный человек, – неопределенно произнес Газман.
– Я его не понимаю, – гнул свое Чагадай.
– Хочешь, расскажу старую притчу? – спросил Газман.
– Рассказывай, – хмуро согласился Чагадай.
Газман мельком оглянулся, но, увидев, что его командир дремлет, начал:
– Однажды стая ворон решила полететь за орлом и посмотреть, чем же он занимается. Орёл летал над горами, над лесами, над степью. А вороны, стараясь не отстать, мчались следом. Летали они очень долго. Наконец вороны совсем выбились из сил и стали кричать орлу: «Скажи нам, царь, куда ты летишь?» – «Я не знаю», – ответил им орел. – «Мы уже устали», – взмолились вороны, – «А ты еще никуда не прилетел. Какое дело ты хочешь сделать?» – «Не знаю», – вновь ответил орел и добавил: – «Я никуда не спешу – я просто отдыхаю».
Газман взглянул еще раз на Чиркудая, слушающего их в полудрёме, и завершил:
– Вот так же твой отец – он орел, а мы всего лишь вороны.
Чагадай неприязненно скривил лицо и тоже оглянулся на Чиркудая. Но больше ничего не сказал, опустил голову и нахохлился.
Чиркудай, услышав рассказ, похвалил в уме Газмана. Он неожиданно увидел своего заместителя с другой стороны. Но Чагадая не пожалел. Тот был не таким, как его отец. Он не понимал или не хотел понимать, какие события, благодаря им, происходят вокруг. Сын Темуджина жил одним днём. Он не знал трудностей, которые пришлось испытать будущему хану и его друзьям. Ему всё доставалось просто и без труда.
Однако, Чиркудай понимал желание Темуджина приобщить своих сыновей к борьбе. Он видел, как Великий хан страдал оттого, что они слабаки. Ограниченность сыновей выливалась в бешенстве Чингизхана. Он дал им все: приказал научить своих детей и внуков читать и писать на многих языках, хотя сам говорил только на монгольском, и не знал грамоты. Он велел изучать им науку управления государством и военное дело. И многое другое.
Но Чиркудай не жалел и Темуджина. Он относился к проблемам хана как к явлению, которое было рядом, в котором ему приходиться участвовать в качестве постороннего наблюдателя. И объяснить свое отношение к этому, даже самому себе, Чиркудай не мог, да и не хотел. Он жил так, как умел, как позволяли обстоятельства, и большего не желал.
На второй день тумен Чиркудая подошел к непокоренному городу. Остановившись на пригорке, в двух верстах от высоких стен, на которых маячили солдаты с копьями, Чиркудай медленно сполз с коня. Почему-то ему было тяжело. Постоял около коня, поджидая скачущих к нему во весь опор оставшихся в живых командиров разгромленных туменов, которыми командовал Чагадай, и вдруг почувствовал, что ему нездоровится. Но он не хотел даже на мгновение показать свою слабость воинам.
Подлетев к туменному, командиры тысяч отыскали глазами принца, стоявшего позади Чиркудая и хотели докладывать ему. Но Чиркудай остановил их жестом, жестко приказав:
– По приказу Великого хана вы поступаете в моё распоряжение.
Командиры подбежали к Чиркудаю и, косясь на принца, стали докладывать, как обстоят дела на данный момент. Оказалось, что Чагадай своими неразумными действиями погубил не девять тысяч нукеров, как он говорил отцу, а тринадцать. В живых, от двух туменов, осталось всего семь тысяч воинов, которые три дня копали ямы и хоронили своих павших друзей.
– Почему вы понесли такие потери? – сурово спросил Чиркудай, посмотрев на отвернувшегося Чагадая. Тысячники хотели было все объяснить, но Чиркудай, полоснул их взглядом, негромко сказал:
– Я не у вас спрашиваю.
Чагадай попыхтел, недовольно покрутил головой, но не посмел ослушаться, и стал вяло рассказывать, что нукеры совсем не могут залазить на стены, потому что глупые. Они не смогли даже оказать сопротивление выскочившим из ворот чжурчженьским всадникам.
– Ты отправил их на смерть! – грубо бросил Чиркудай в лицо принцу.
Тот хотел вспылить, но, увидев каменное лицо Чиркудая, поёжился, и стал оправдываться, и опять мямлить про плохих нукеров и командиров.
– Я не хочу слушать твои слова, которые не похожи на речь воина, – остановил его Чиркудай. И Чагадай запнувшись замолчал, зло блеснув глазами.
– Ты можешь находиться рядом или можешь уехать к Великому хану. Я тебя не держу, – бросил Чиркудай, отворачиваясь от Чагадая. Принц попыхтел и негромко пробурчал:
– Я останусь.
– В таком случае я не хочу, чтобы от тебя донеслось хоть слово, без моего разрешения, – твердо произнес Чиркудай. Принц поколебался, и неприязненно перекосив лицо, едва заметно поклонился Джебе-нойону.
Тысячники, стоявшие рядом и слышавшие весь этот разговор, облегченно вздохнули. Зная неуправляемый норов Чагадая, они ожидали скандала, хотя получили от гонцов приказ Чингизхана: подчиняться только Джебе-нойону. Они были рады, что Великий хан послал к ним такого сильного командующего.
Чиркудай посмотрел на командиров и понял, о чём они думают. Окликнув посыльных, он приказал позвать своих командиров. Когда Газман и тысячники, его тумена, подскакали к нему, Чиркудай уже уселся в седло свежего коня чёрной масти, и приказал прибывшим следовать за ним. Он решил осмотреть город со всех сторон. Но, проехав несколько метров, остановился и вновь подозвал гонца:
– Скачи в войска Чагадая и прикажи нукерам переехать поближе к нам. Гонец сорвался с места и помчался в сопровождении охранной десятки вниз, с холма, в противоположную от города сторону.
Чиркудай краем глаза заметил, что Чагадай едет следом, хотя он ему ничего не сказал. Подумав, Чиркудай тронул коня, решив, что пусть принц поступает так, как хочет. Он не хотел вмешиваться в семейные дела Темуджина.
Лишь к вечеру осмотр был завершен, и Чиркудай с командирами и охранной тысячей вернулся в лагерь. Кругом горели костры. Для Чиркудая и принца поставили две походные юрты.
Во время осмотра в них стреляли из луков со стен, кричали что-то злое, свистели, снимали штаны и показывали голые задницы. Но Чиркудай приказал нукерам не реагировать на эти выходки. А чжурчжени продолжали беситься и издеваться над варварами. Со стен кто-то даже кричал на монгольском языке непристойные слова, задевая родственников монголов и их родителей. Чиркудай видел, как скрипели зубами от злости его воины, отворачиваясь в сторону, делая вид, что этот спектакль их не касается.
Около южных ворот Чиркудай разглядел на стене какого-то высокородного чжурчженя в отсвечивающих золотом латах. Знатный китаец долго смотрел в сторону монголов через какую-то трубку, о которой он слышал в Ляояне от библиотекарей, что есть такие приборы, которые приближают всё, что находится далеко. Но сам он такой инструмент в руках не держал и сомневался в его существовании. Однако чжурчжень вылез на стену не для того, чтобы развлекаться. При его появлении смолкли все крики. Солдаты на стенах стояли по стойке смирно, не мешая господину. И это Чиркудаю понравилось.
Они проезжали через киданьские селения и видели, как из-за глинобитных заборов выглядывали любопытные жители. Но никто не посмел над ними смеяться или бросать камни, как это было во время купеческого рейда. Очевидно, все уже знали о разгроме большой армии и о жестокости монголов, которые не брали пленных.
Чиркудай мерно раскачивался на чёрном жеребце, размышляя над вопросом: почему император платит своим солдатам за службу в армии, в то время как монгольские нукеры захватывая добычу, делятся ею с Великим ханом?
Вот такие несуразицы, с его точки зрения, крутились у него в голове. Но, краем сознания, Чиркудай следил за многотысячным топотом копыт. Его тонкий слух и умение разделять звуки, чему научил Худу-сечен, сработало, и неожиданно, без его желания, Чиркудай услышал негромкий разговор между Чагадаем и Газманом.
По всей видимости, они беседовали не впервые: нашли какие-то общие интересы. Чагадай жаловался Газману на несправедливость, чинимую его отцом, Темуджином. Он, с ненавистью, говорил о своем брате Джучи – меркитском подкидыше, о размазне Угедее, о стеснительном Тулуе.
На чём свет стоит, костерил последнюю женщину своего отца Кулан, противную и бешенную меркитку. Она родила мальчишку, Кюлькана, и требовала, чтобы Чингизхан написал завещание, в котором чуть ли не главным наследником должен быть её сын.
Чагадая все это очень возмущало, потому что Кюлькан вообще не имел никаких прав. У Чингизхана, после его первой женщины Борте, матери Чагадая, было ещё семьдесят женщин и у каждой дети. На всех добра не хватит. И потом: с какой стати Чингизхану сейчас писать завещание? Он не собирается умирать.
Газман деликатно поддакивал, но ничего не говорил. А Чагадая будто прорвало. Он стал обвинять своего отца в непонятном для него и его братьев поведении:
– Зачем он хочет брать неприступные города? – разошелся Чагадай. – Можно было собрать серебро и золото в селениях и вернуться домой! А китайцы за несколько лет опять наживут разные вещи, и тогда можно опять на них напасть и отобрать!..
– А если имперские войска соберут силы и станут нас побеждать? – поинтересовался Газман.
– Так мы их разобьем! – уверенно заявил Чагадай. – Вы же их без труда разгромили...
– Нам было трудно, – возразил Газман.
– Не надо врать, – возмутился Чагадай: – Отец сказал, что мы на голову выше любых имперских войск, – он помолчал и начал опять: – Все-таки, я не понимаю – зачем мы вязнем в империи? Нам не нужны их земли и их дома. Нам не нужны их люди, только мастеровые. Мы не собираемся здесь жить.
– Великий хан, очень умный человек, – неопределенно произнес Газман.
– Я его не понимаю, – гнул свое Чагадай.
– Хочешь, расскажу старую притчу? – спросил Газман.
– Рассказывай, – хмуро согласился Чагадай.
Газман мельком оглянулся, но, увидев, что его командир дремлет, начал:
– Однажды стая ворон решила полететь за орлом и посмотреть, чем же он занимается. Орёл летал над горами, над лесами, над степью. А вороны, стараясь не отстать, мчались следом. Летали они очень долго. Наконец вороны совсем выбились из сил и стали кричать орлу: «Скажи нам, царь, куда ты летишь?» – «Я не знаю», – ответил им орел. – «Мы уже устали», – взмолились вороны, – «А ты еще никуда не прилетел. Какое дело ты хочешь сделать?» – «Не знаю», – вновь ответил орел и добавил: – «Я никуда не спешу – я просто отдыхаю».
Газман взглянул еще раз на Чиркудая, слушающего их в полудрёме, и завершил:
– Вот так же твой отец – он орел, а мы всего лишь вороны.
Чагадай неприязненно скривил лицо и тоже оглянулся на Чиркудая. Но больше ничего не сказал, опустил голову и нахохлился.
Чиркудай, услышав рассказ, похвалил в уме Газмана. Он неожиданно увидел своего заместителя с другой стороны. Но Чагадая не пожалел. Тот был не таким, как его отец. Он не понимал или не хотел понимать, какие события, благодаря им, происходят вокруг. Сын Темуджина жил одним днём. Он не знал трудностей, которые пришлось испытать будущему хану и его друзьям. Ему всё доставалось просто и без труда.
Однако, Чиркудай понимал желание Темуджина приобщить своих сыновей к борьбе. Он видел, как Великий хан страдал оттого, что они слабаки. Ограниченность сыновей выливалась в бешенстве Чингизхана. Он дал им все: приказал научить своих детей и внуков читать и писать на многих языках, хотя сам говорил только на монгольском, и не знал грамоты. Он велел изучать им науку управления государством и военное дело. И многое другое.
Но Чиркудай не жалел и Темуджина. Он относился к проблемам хана как к явлению, которое было рядом, в котором ему приходиться участвовать в качестве постороннего наблюдателя. И объяснить свое отношение к этому, даже самому себе, Чиркудай не мог, да и не хотел. Он жил так, как умел, как позволяли обстоятельства, и большего не желал.
На второй день тумен Чиркудая подошел к непокоренному городу. Остановившись на пригорке, в двух верстах от высоких стен, на которых маячили солдаты с копьями, Чиркудай медленно сполз с коня. Почему-то ему было тяжело. Постоял около коня, поджидая скачущих к нему во весь опор оставшихся в живых командиров разгромленных туменов, которыми командовал Чагадай, и вдруг почувствовал, что ему нездоровится. Но он не хотел даже на мгновение показать свою слабость воинам.
Подлетев к туменному, командиры тысяч отыскали глазами принца, стоявшего позади Чиркудая и хотели докладывать ему. Но Чиркудай остановил их жестом, жестко приказав:
– По приказу Великого хана вы поступаете в моё распоряжение.
Командиры подбежали к Чиркудаю и, косясь на принца, стали докладывать, как обстоят дела на данный момент. Оказалось, что Чагадай своими неразумными действиями погубил не девять тысяч нукеров, как он говорил отцу, а тринадцать. В живых, от двух туменов, осталось всего семь тысяч воинов, которые три дня копали ямы и хоронили своих павших друзей.
– Почему вы понесли такие потери? – сурово спросил Чиркудай, посмотрев на отвернувшегося Чагадая. Тысячники хотели было все объяснить, но Чиркудай, полоснул их взглядом, негромко сказал:
– Я не у вас спрашиваю.
Чагадай попыхтел, недовольно покрутил головой, но не посмел ослушаться, и стал вяло рассказывать, что нукеры совсем не могут залазить на стены, потому что глупые. Они не смогли даже оказать сопротивление выскочившим из ворот чжурчженьским всадникам.
– Ты отправил их на смерть! – грубо бросил Чиркудай в лицо принцу.
Тот хотел вспылить, но, увидев каменное лицо Чиркудая, поёжился, и стал оправдываться, и опять мямлить про плохих нукеров и командиров.
– Я не хочу слушать твои слова, которые не похожи на речь воина, – остановил его Чиркудай. И Чагадай запнувшись замолчал, зло блеснув глазами.
– Ты можешь находиться рядом или можешь уехать к Великому хану. Я тебя не держу, – бросил Чиркудай, отворачиваясь от Чагадая. Принц попыхтел и негромко пробурчал:
– Я останусь.
– В таком случае я не хочу, чтобы от тебя донеслось хоть слово, без моего разрешения, – твердо произнес Чиркудай. Принц поколебался, и неприязненно перекосив лицо, едва заметно поклонился Джебе-нойону.
Тысячники, стоявшие рядом и слышавшие весь этот разговор, облегченно вздохнули. Зная неуправляемый норов Чагадая, они ожидали скандала, хотя получили от гонцов приказ Чингизхана: подчиняться только Джебе-нойону. Они были рады, что Великий хан послал к ним такого сильного командующего.
Чиркудай посмотрел на командиров и понял, о чём они думают. Окликнув посыльных, он приказал позвать своих командиров. Когда Газман и тысячники, его тумена, подскакали к нему, Чиркудай уже уселся в седло свежего коня чёрной масти, и приказал прибывшим следовать за ним. Он решил осмотреть город со всех сторон. Но, проехав несколько метров, остановился и вновь подозвал гонца:
– Скачи в войска Чагадая и прикажи нукерам переехать поближе к нам. Гонец сорвался с места и помчался в сопровождении охранной десятки вниз, с холма, в противоположную от города сторону.
Чиркудай краем глаза заметил, что Чагадай едет следом, хотя он ему ничего не сказал. Подумав, Чиркудай тронул коня, решив, что пусть принц поступает так, как хочет. Он не хотел вмешиваться в семейные дела Темуджина.
Лишь к вечеру осмотр был завершен, и Чиркудай с командирами и охранной тысячей вернулся в лагерь. Кругом горели костры. Для Чиркудая и принца поставили две походные юрты.
Во время осмотра в них стреляли из луков со стен, кричали что-то злое, свистели, снимали штаны и показывали голые задницы. Но Чиркудай приказал нукерам не реагировать на эти выходки. А чжурчжени продолжали беситься и издеваться над варварами. Со стен кто-то даже кричал на монгольском языке непристойные слова, задевая родственников монголов и их родителей. Чиркудай видел, как скрипели зубами от злости его воины, отворачиваясь в сторону, делая вид, что этот спектакль их не касается.
Около южных ворот Чиркудай разглядел на стене какого-то высокородного чжурчженя в отсвечивающих золотом латах. Знатный китаец долго смотрел в сторону монголов через какую-то трубку, о которой он слышал в Ляояне от библиотекарей, что есть такие приборы, которые приближают всё, что находится далеко. Но сам он такой инструмент в руках не держал и сомневался в его существовании. Однако чжурчжень вылез на стену не для того, чтобы развлекаться. При его появлении смолкли все крики. Солдаты на стенах стояли по стойке смирно, не мешая господину. И это Чиркудаю понравилось.