Менбек Влад. Джебе - лучший полководец в армии Чигизхана

   После выхода в степь, Белобров получил замечание от Субудея: туменной рассердился, что многие горные воины, попавшие в руки нукеров живыми, были убиты, с пролитием крови. Субудею это не понравилось. Он с уважением относился к мужеству горных народов.
   И хотя монголы старались не брать пленных, пленные были. Но, монголы не хотели позориться и пачкать свои мечи убийством с кровью. Они блюли свои законы, предоставляя возможность горцам, родиться в следующей, лучшей для них жизни. Поэтому туменные приказали привязать несколько тысяч раненых кавказцев к деревянным крестам, и расположились рядом на отдых, ожидая, когда они умрут без крови.
   В тот момент, когда Чиркудай и Субудей играли в шахматы в своей походной юрте, а китаянка подносила им чай, в геру постучался один из нукеров. Получив разрешение, он вошел и пошептал что-то на ухо Субудею, а потом Чиркудаю. Туменные не любили шестерок, но после знакомства с китайской моралью и увеличением их войска за счет людей длинной воли из иных родов, стали более терпеливо относиться к наушничеству. Знать всё, о таком разнопером войске, было для них жизненной необходимостью.
   Отослав шпиона, Субудей приказал караульным срочно вызвать Белоброва. И когда командир тысячи вошел в геру, Субудей ехидно сказал Чиркудаю:
   – Твой тысячник не изволит даже нам поклониться. Он очень высокого мнения о себе.
   Чиркудай был спокоен, не отрывая взгляда от шахматной доски. Он не ответил другу. Субудей впился единственным глазом в русича и с угрозой спросил:
   – Ты хорошо сражался, был в первых рядах. И, одновременно, печёшься о человеколюбии, а сам убил много людей.
   – На войне, как на войне, – без эмоций ответил Белобров.
   – Значит, ты пожалел горцев? – будто ударил вопросом Субудей.
   Белобров помолчал и, вздохнув, сказал:
   – Может быть, те горцы, что были распяты на крестах, и заслужили свою кару, но моим нукерам нужно было потренироваться на живых мишенях. Поэтому я отдал приказ посечь их саблями.
   – Ты их не просто пожалел! – возмутился Субудей. – Ты их лишил возможности ещё раз вернуться на землю! Они должны были умереть без крови! Без посторонней помощи!
   Белобров ничего не ответил. Стоял молча, опустив голову.
   Чиркудай поднял на Субудея глаза и напомнил:
   – Твой ход, – а затем, посмотрев на своего тысячника, бросил: – Иди!
   Белобров тут же ушел.
   – Защищаешь?.. – протяжно спросил Субудей, делая ход на доске: – А он, может быть, вносит сумятицу в души наших воинов.
   – Его уже не исправишь. Он хороший воин. И он мне нравится, – коротко бросил Чиркудай и вновь уткнулся в шахматную доску.
   – Вот, он тебе даже нравится. Второй раз слышу это от тебя, – ехидно заметил Субудей.
   Чиркудай немного помолчал, и буркнул:
   – Змея с ушами.
   – Сам ты, ишак упёртый... – почти пропел Субудей и заявил: – Тебе шах!
   – Не мне, а королю.
   Так они и пикировались до конца партии, не заметив, как украдкой усмехнулась китаянка.

Глава тридцать четвертая. Неожиданности

   Глубокой осенью, когда навалились холода, Чиркудай с Субудеем решили разделиться. Тумен Субудея пошел через кубанские и ногайские степи на запад, в сторону города Белгорода, основанного легендарным каганом Владимиром Киевским. Этот князь был известен так же под именем Владимира-Крестителя.
   Субудей провёл тумен по заиндевевшей от мороза ковыльной степи, между вековечными соснами и остановился, приказав нукерам разбить долговременное становище. До Белгорода тумен не дошёл.
   Китайские мастера, ёжась от принизывающего ветра, спешно принялись возводить глинобитные дома и заборы, в распадке между трех холмов, насыпая в воду побольше соли, чтобы она не замерзала на холоде. До наших времен сохранилось в памяти людей имя этого поселения, которое кто-то назвал Шаруханью. Позже, название Шарухань преобразовалось в Харьков. Субудей решил пожить у границ Руси, чтобы доподлинно выяснить, где же была настоящая родина Бодончара.
   А Чиркудай, обойдя с туменом большое, но неглубокое море, которое местные жители называли Азов, вошел через узкий перешеек в Крым. Он остановился почти в центре полуострова, между поросшими буйной зеленью невысокими горами. Там он и основал свой курень.
   Китайцам, из его тумена, тоже было приказано строить дома. Всю зиму этот поселок называли Сарай. Но когда на следующий год, летом, на широких полях меж гор созрели посаженные хорезмийцами дыни и арбузы, называть поселение стали Бахчисарай.
 
   Монголов боялись все: и аланы, и ясы, и половцы, и бродники. Русичи присматривались издали. Дальние дозоры воинственных степняков не раз видели конную разведку славян.
 
   В Крыму было тихо, и нукерам Чиркудая не досаждали ни греки, ни ромеи, с незапамятных времен осевшие на полуострове, омываемом морем Понтом Эвксинским. В курень никто из крымчаков не заглядывал. И только беглые русичи, разбойничавшие на больших и малых дорогах, тайно встречаясь с Белобровом, просились в такое сильное и страшное войско.
   Белобров регулярно докладывал Джебе-нойону о разговорах с сородичами. Просил принять их в тумен. Но Чиркудай отказал тысячнику наотрез. Он знал, что корпус численностью более десяти тысяч трудно управляем. У него и так было двенадцать. А ему и Субудею еще предстояло воевать. Пока неизвестно с кем, но воевать они будут, это Чиркудай предчувствовал точно.
   Туменные регулярно, два раза в семь дней, присылали друг к другу гонцов с письмами. Раз в три месяца к ним, в основном к Субудею, прилетал посыльный от Чингизхана, в сопровождении тысячи нукеров. Темуджин требовал: искать, узнавать, изучать и ждать. Но ни следов, ни слухов о Бодончаре, ни один из командующих не находил. Чиркудай даже стал думать, что легенда об Алан-Гоа и сером волке, пришедшем с запада – красивая сказка.
   Места, где поселились монголы, были на редкость мирные. Люди, в основном, занимались выращиванием различных, съедобных растений, охотой, рыбалкой и торговлей. До Чиркудая и Субудея доходили слухи, что русские князья постоянно воюют друг с другом. Но это было далеко и их не касалось. И они уже точно знали, что в каждом славянском поселке имелись вооруженные дружинники. Но их боеспособность была, по мнению монголов, слабой.
   Чиркудаю доложили, что у греков, основного населения Крыма, воины были наёмные. И их количество не увеличилось с приходом монголов. Крымчаки не собирались воевать с пришельцами. И степняки вели себя мирно. Не отнимали, а покупали провизию у местных жителей. Выторговывали у местных купцов овец, коров, овощи, фрукты, благо, серебра и золота было много. В туменах жили сытно, никто не голодал. А ничего другого им не требовалось. Именно здесь нукеры стали понимать, какую ценность представляют такие никчемные металлы, как золота и серебро, и сверкающие на солнце камни.
   Весть о проходе степных орд через кавказские горы и жестокое истребление ими всех, кто мог носить оружие, быстро разнеслась далеко за пределы Кавказа. Таких сильных и непобедимых бойцов давно никто не видел. Правда, судачили о каких-то гуннах... Но они жили так давно, что их существование скорее было сказкой, нежели правдой.
 
   Чиркудай впервые за всю свою жизнь получил отдых. Он путешествовал с Сочигель и Анваром по всему Крыму, в сопровождении охранной тысячи. Его интересовали города греков, вызывая какое-то непонятное чувство. Он останавливался у крепостных ворот, оставляя тысячу снаружи, а сам с женой и сыном, в сопровождении пешей десятки, ходил по улицам, заглядывая в многочисленные лавки и ларьки.
   Сочигель была в восторге: её неудержимо манили громадные базары, где купцы со всех стран торговали удивительными тканями и безделушками. Чиркудай не возражал, следуя с сыном за ней вдоль красочных лотков.
   Греки относились к ним дружелюбно. Не кричали вслед, как китайцы. Повстречав их на пути, останавливались, и с удивлением рассматривали непонятных людей. И хотя монголы переодевались в новые темно-синие халаты, всё равно они сильно отличались от окружающих. Их путали с персами, с египтянами, с маврами и ещё с какими-то неизвестными Чиркудаю племенами. Никто не мог поверить, что это те самые жестокие монголы, покорившие полмира. О монголах знали все. Об этом говорил нукер-толмач, переводивший Чиркудаю разговоры в толпе крымчаков.
   И однажды, в городе Херсонесе, произошла встреча, которая должна была произойти. Это событие встряхнуло туменного. Он даже немного испугался, хотя и не подал вида.
 
   Остановившись у одного из лотков на базаре, Сочигель стала примерять пурпурное ожерелье. Продавец, зная, кто перед ним, старался всячески угодить. Чиркудай с иронией смотрел, как его женщина любуется никчемными, по его мнению, побрякушками. Но он понимал, что все люди разные и многие смотрят на ненужные для него вещи, как на богатство. Особенно женщины. И не отказывал Сочигель ни в чем. У него было столько золота в повозках, что он мог на него купить не только этот базар, но и весь город.
   Пока Сочигель примеряла украшения, из подвальчика, находившегося за лотком, вышел пожилой мужчина и замер, во все глаза уставившись на Чиркудая. Выбрав обновку, Сочигель расплатилась, и тут заметила остолбеневшего грека. Она растерялась, переводя глаза с него на своего мужа. Они были похожи друг на друга, словно отец и сын.
   Наконец мужчина качнулся и с волнением заговорил сначала на греческом, а затем на кыпчакском языке. Но, опомнившись, перешел на согдийский язык. Нукер-переводчик сообщил, что этот знатный купец приглашает уважаемого командующего пройти к нему в дом. Чиркудай заколебался, внутри у него что-то шевельнулось. Заметив возбуждение Сочигель и её зовущий взгляд, он согласился.
   Они обошли лоток и оказались у резных деревянных ворот. Купец оглянулся, тяжело вздохнул и, пройдя во двор, пригласил за собой Чиркудая, Анвара и Сочигель. А вздохнул мужчина потому, что десятка нукеров, позванивая ножнами клинков и кольчужными китайским рукавицами, ни на шаг не отставала от своего туменного. Они без приглашения вторглись под виноградные лозы, и расселись на грядках с какой-то зеленью.
   Купец провел Чиркудая с сыном и его женщиной под навес, где в прохладной тени, на мозаичном полу возвышался мраморный стол и плетеные из тростника кресла. Пригласив гостей сесть, хозяин хлопнул в ладоши, и что-то сказал слугам, выскочившим из громадного дома. Через некоторое время каменную столешницу заставили, возможными и невозможными яствами, быстрые и молчаливые лакеи. Хозяин попросил гостей есть всё, по крайней мере – испробовать. Чиркудай, как и Сочигель, в знак уважения, лишь попробовали по чуть-чуть, от каждого блюда. Они всё это уже видели и ели в Бахчисарае. А Анвар, напившись красного кисло-сладкого гранатового сока, склонил голову к плечу, и уснул от усталости.
   Мужчина долго набирался мужества и, наконец, начал издалека, сказав, что наслышан о непобедимом Чингизхане, о Субудей-багатуре и Джебе-нойоне. И он знает, что Джебе-нойон самый храбрый среди монголов. Но его удивляет: почему он так сильно похож на него?
   Чиркудай уже понял, в чём дело, вспомнив рассказ Хоахчин о своих родителях, и быстро думал, как вести себя дальше. Внутри у него ничто не колыхнулось. Это поняла и Сочигель, искоса посматривая на опешившего нукера-переводчика, стоявшего рядом с ними. И она неожиданно для себя, взяла инициативу в свои руки и рассказала историю молодого купца с запада, приехавшего со своим отцом торговать в Монголию.
   Услышав о смерти купцов, грек скорбно опустил голову и, не стесняясь присутствующих, заплакал. Нукеры повскакали с грядок и схватились за клинки. Но Чиркудай едва заметно шевельнул пальцами, отдавая приказ: не вмешиваться! Воины, настороженно посматривая на рыдающего грека, вновь уселись на укроп, петрушку и сельдерей.
   – Арист был моим любимым братом! – негромко, сквозь слезы, причитал грек, раскачиваясь от горя: – Я не хотел его отпускать! Хотел пойти с ним... Но у меня не получилось.
   Немного успокоившись, грек вытер слезы и срывающимся голосом произнес:
   – Значит, ты мой племянник! А я даже не подозревал о твоём существовании. Если бы знал, то поехал бы на край света и вызволил тебя...
   – Всё уже в прошлом, – бесстрастно заметил Чиркудай. – Всё осталось там, – он ткнул пальцем за свою спину. – И я не грек, я – монгол.
   Купец сначала удивленно вскинул брови вверх, но, помедлив и подумав, понимающе кивнул головой:
   – Да... Я знаком с философией времени и человеческой психологией. Мне жаль, что я не могу сейчас познакомить тебя с твоими двоюродными братьями и сестрами. Они недавно уехали за товарами в Афины и в Венецию. Но терять с тобой связь я больше не хочу: людей на земле немного, да и человек живёт на земле слишком мало, чтобы позволить себе роскошь разбрасываться ближними родственниками. И Христос меня за это накажет, – и, взглянув на Чиркудая, спросил: – А ты веришь в Бога?
   – Мой Бог – Этуген. Он живет на Вечном Синем Небе, – отчеканил Чиркудай.
   Сочигель поёжилась от тона мужа, но, вздохнув, вытерла платочком навернувшиеся слезы, и решила не вмешиваться.
   Грек вновь понимающе покивал головой и спросил:
   – Но ты не против того, чтобы мы не прерывали связь?
   – Нет. Не против, – ответил Чиркудай и строго посмотрел на своего переводчика, который от волнения взмок и начал дрожать всем телом. Нукер подобрался и попытался успокоиться.
   – Не беспокойтесь, – бросил Чиркудай разволновавшемуся воину, и всей десятке: – Я останусь с вами.
   Воины, сидевшие на грядках, ловили каждое слово. Они заулыбались, услышав заверения своего командира.
   Заметив, что Чиркудаю не хочется продолжать разговор, грек расстроенно сказал:
   – Я хотел бы побыть с сыном моего брата подольше, но понимаю, у вас много дел. Не буду вас задерживать, – срывающимся голосом перевел нукер слова купца. – Надеюсь, что скоро приду к вам, или вы ко мне.
   Грек ласково погладил ничего не понимающего, проснувшегося от плача купца и матери, Анвара.
   – Как его зовут? – поинтересовался неожиданно обретенный Чиркудаем дядя.
   – Анвар, – улыбнувшись сквозь слезы, произнесла Сочигель.
   Купец жалобно посмотрел на Чиркудая, желавшего поскорее уйти, и выдохнул:
   – Такова жизнь... Я понимаю...
   Чиркудай кивком головы попрощался с родственником и, подойдя к выходу на улицу, оглянулся:
   – Я передам тебе значок, с которым ты можешь ездить по всем землям Чингизхана без помех, – и вышел на улицу. Его тут же подхватила под руку Сочигель, оглядываясь на застывшего в воротах грека. С другой стороны на руке отца повис Анвар, с любопытством спрашивая: что случилось?
   Сочигель вкратце рассказала ему то, что он просмотрел, пока спал. Больше они про удивительную встречу не говорили. Чиркудай был благодарен за это Сочигель. Ему не нравилось все то, что заставляло вспоминать детство. Хотя на душе от чего-то стало легче. Раньше он как бы висел между небом и землёй. Был никто. А сейчас вдруг почувствовал, что у него на земле есть корни, и что он человек.
   Но больше увидеться Чиркудаю с дядей не довелось.
 
   Весной следующего года великое ожидание окончилось и, обменявшись письмами, Чиркудай с Субудеем покинули насиженные места, двинувшись по левому берегу Днепра на север, где тумены объединились. Они вторглись в пределы Киевской Руси. По дороге произошло несколько небольших стычек с одиночными разъездами дозорных дружинников каких-то окраинных князей. Но неожиданно, около реки Ворскла, тумен Субудея наткнулся на большой курень половцев. Субудей хотел его обойти. Однако половецкий вождь Юрий Кончакович решил показать, кто здесь хозяин, и напал с семью тысячами всадников на замыкающую тысячу Субудея.
   Если бы он знал, что за Субудеем в двадцати верстах движется тумен Чиркудая, то, скорее всего, убежал бы подальше. Но он этого не знал и поэтому попал в клещи. Обоим туменам понадобилось три часа для того, чтобы уничтожить почти всех, и сравнять с землей их курень. Вот с этого момента и поднялась невообразимая суматоха среди половецких и кыпчакских племен.
   Имеющий самые большие стада и самое большое количество чабанов, половецкий хан Котян, был тестем кагана Мстислава Удатного. Он тут же бросился в Киев, просить помощи, от свалившихся на голову, страшных гогов-могогов, вынырнувших из тартара.
   А к Чиркудаю с Субудеем пришли неизвестные люди, назвавшиеся потомками хазар. Белобров сказал, что это бродники. Но монголам было всё равно, как они назывались. Старший бродник Плоскиня, поведал интересную историю о том, что двести лет назад вся Русь платила дань хазарам. Но появился в Киеве князь-разбойник, Святослав, сын киевских правителей Игоря и Ольги. Святослав, после страшной смерти отца (Игорю сделали размычку древляне, привязав его ноги к склонённым вершинам деревьев, и, отпустив их), разгромил весь хазарский каганат, а их столицу Итиль сровнял с землей.
   Затем Святослав ушел в Болгарию и жил там до тех пор, пока его не разбили печенеги с византийцами. Пришлось Святославу бежать в Киев. Но к этому времени умерла его мать, Ольга. А в Киеве на престол Великого князя взошел его сын Ярополк. Он то и подстроил нападение печенегов на остатки войска Святослава. Их разгромили, Святослава пленили. И печенежский хан Куря велел сделать себе чашу из черепа этого разбойника, Святослава.
   Но не этот рассказ привлек внимание Субудея и Чиркудая, а дополнения.
   – Раньше Хазарским каганатом правили иудеи, – повествовал Плоскиня, сидя у костра, напротив Субудея и Чиркудая: – Служили иудеям мои предки и похожие на вас люди.
   – Не было ли у этих людей из Хазарии вождя Бодончара? – с интересом спросил Субудей.
   – Этого я не знаю, – вздохнув, ответил Плоскиня. – Слишком давно всё это происходило.
   – Мало мы узнали, – удрученно произнес Субудей. – Немного больше того, что знали раньше, – и, посмотрев на Плоскиню, спросил: – А где же сейчас те иудеи?
   – Мне не ведомо, – с сожалением произнес Плоскиня. – Сгинули все в прошлом. Разбежались по всей Руси.
   Через неделю Белобров доложил, что к стольному граду Киеву спешат многие князья из разных весей и уделов Руси.
   – Как я понял, по рассказам от своих людей, – с хищной улыбкой говорил Белобров, – все эти злыдни и упыри собираются в одно место. Не иначе, как по ваши и наши души. Хорошо бы по ним и ударить.
   – Мы, не собираемся воевать с русичами, – оборвал злую радость Белоброва Субудей. – Нам нужно с ними дружить. И если половцы совсем дураки, и не поняли, что мы просто шли мимо, не нападая, то русичи, я надеюсь, окажутся умнее.
   – Нужно послать в Киев послов, – предложил Чиркудай: – Сообщить им, что воевать мы не собираемся. Предложить торговать через нас с Хорезмом и Китаем.
   – Я согласен, – кивнул головой Субудей и распорядился, чтобы к ним позвали несколько толковых гонцов.
   Белоброва туменные отпустили, не сумев заглянуть к нему в душу. А русич нашёл Плоскиню и стал рассказывать ему, как он жил в Монголии, про их обычаи. Он признался, что и сам уже стал монголом, но помнит, про свою родину, хотя служит степнякам. Внушал Плоскине, что монголы очень хитры, и предложил обмануть русичей, склонить к нападению на монголов. А потом, он вместе с бродником, выберет удачный момент, и навалится на князей и их дружинников со своей тысячей. В живых они оставят только смердов и работников.
   – Ты вождь выборный, временный, – бил Белобров Плоскиню по самому больному. – Тебя могут на следующий год легко скинуть, или найдётся более сильный бродник, который тебя просто убьет. А тебе нужно остаться вождем. Для этого необходимо убедить князей в Киеве или их дружинников, что монголы их всё равно обманут. Пусть князья нападают...
   Тебе, как и мне, нужна война между русичами и монголами. Русичей много и они постараются прогнать подальше от Днепра пришлых монголов. Прогнав, успокоятся, и повернут назад. Вот здесь мы и нападем! Им нечего делать на Дону, и на Волге, где ты станешь единственным хозяином. А тех своих бродников, которые метят на твоё место, раздели и отошли одну половину к русичам, а вторую – к монголам. А сам потом осуди их. И если они выживут, то получится, что ты самый разумный среди них. Вот и останешься вождем.
   Плоскиня недоверчиво покрутил головой:
   – Тебе-то, зачем эта война?
   Белобров помолчал, закрыл глаза, будто задремал. Плоскиня терпеливо ждал ответа. Наконец, посмотрел на Плоскиню блестящими, набухшими от слез глазами:
   – Всю мою родню убили те самые князья, которые собираются в Киеве. Я буду драться на стороне монголов против своих же – не на жизнь, а насмерть. Быть может, я погибну, но отомщу...
   – А если победят монголы?
   – Значит, я точно отомщу своим обидчикам.
   – Ты хочешь утолить свою злость? – поинтересовался Плоскиня.
   – Нет. Есть ещё много разных желаний. Но они мелкие, и касаются только меня. А пока нет мне покоя на этой земле... Для этого я пошел несколько лет назад в Монголию, изучил все их законы и приемы. Этот народ очень сильный. Но русичи тоже не слабаки. Я думаю, что в этой битве не будет победителей: или они полностью уничтожат друг друга, или, повоевав, разойдутся с потерями. Буду молить Семаргла, чтобы началась война.
   – Тебя устраивает любое окончание? – спросил Плоскиня.
   – Да. Лишь бы была война. Тогда я смогу добраться до князей, которых в Киеве уговаривает идти с войском в степь хан Котян. И если к нему присоединятся бродники и ещё кто-нибудь, то война будет.
   Плоскиня надолго задумался, глубоко вдохнул ночной степной воздух и, согласился:
   – Нам тяжело платить подати каганам. Может быть, после войны князьям будет не до нас, и мы поживем спокойно. А ведь когда-то они нам платили...
   Белобров по-дружески похлопал Плоскиню по плечу и ушёл в темноту.
   Бродник Плоскиня послал своих людей в Киев раньше, чем туда прибыли послы от Субудея и Чиркудая. Слухи о кровожадности монголов усилились после рассказов бродников. Поэтому монгольских послов почти никто не слушал. А князья, так те вообще не вышли к ним во двор, повелев зарубить. Останки гонцов побросали в ладью и оттолкнуть её около поворота Днепра, чтобы лодка пристала к левому берегу, где стояли монголы.
   Субудей рассвирепел, глядя на то, что осталось от нукеров. А Чиркудай сказал мертвым голосом:
   – Они не просто убили, они пролили кровь наших братьев без боя, во время переговоров. За это им не может быть прощения.
   Решили, уничтожить любое войско, которое посмеет переправиться на левый берег Днепра.
   Белобров тайно радовался. А осторожный Плоскиня, испугался.
 
   Нукеры пасли коней на левом низком берегу Днепра, ожидая начала переправы русичей с правого высокого берега. Иногда подъезжали к воде и с любопытством рассматривали большой город с возвышающимися над домами маковками блестевших золотом молельных домов.
   Однако русичи лишь ходили по далекому правому берегу и грозили кулаками, но не переправлялись. Князья совещались до ругани, не решаясь начать войну. Спорили, кому править, кому быть старшим.
   Но с каждым днем на Киевском берегу скапливалось всё больше дружинников, и смердов, которые кричали что-то злое через Днепр, и угрожающе размахивали оружием. Наконец к Субудею и Чиркудаю тайно прибыл один из бродников и сказал, что три сильнейших князя Руси: Мстислав Удатный из Галича, Мстислав Киевский и Мстислав Черниговский, наконец-то взяли верх и уговорили остальных прогнать поганых гогов-могогов подальше в степь. Они решились защитить их друзей куманов-половцев от дикарей в мохнатых шапках, приехавших невесть откуда, на обросших густой шерстью дьявольских конях.
   – А князёк из Козельска, так тот кричал с пеной у рта, что, мол, этих поганых басурман нужно уничтожить полностью и чтобы духу их больше около Руси не было! Предлагал идти следом за вами в степь, к вашим кибиткам и уничтожить всех ваших жен и детей. А хана Чиногиза посадить на кол, или сделать ему размычку, привязав его ноги к двум согнутым до земли деревьям. Этот князёк, вместе с дружинниками, рубил ваших послов. Другие не захотели марать оружие, – завершил рассказ бродник.
   – Где они решили переправляться через Днепр? – спросил у лазутчика Чиркудай.
   – Говорили, что нужно переплыть на ладьях прямо здесь и сразу же напасть на вас, и гнать до самого вашего дома.
   – Это хорошо, – покивал головой Субудей: – Хорошо, что мы отдали приказ не показываться на берегу всем туменам сразу, а только сотнями. Иначе они испугаются.
   – Будем ждать здесь? – спросил Чиркудай у Субудея.
   – Да, – хрипло бросил Субудей и ушёл к своей железной колеснице.
 
   В самые жаркие дни прискакал гонец и сообщил, что к ним движется Тохучар со своим туменом. Субудей заулыбался искалеченными губами, взволнованно заблестел его единственный глаз. Анвар даже подпрыгнул от радости: он любил весёлого Тохучара. Даже Чиркудай смягчился, с его лица сошла строгость. Им было приятно, что Темуджин о них не забыл.
   И однажды утром, когда русичи всё же стали грузиться в большие ладьи, к общей юрте Чиркудая и Субудея подлетел улыбающийся во весь рот Тохучар, со своей охранной десяткой. Соскочив с коня, он молча потерся щекой о лицо Чиркудая, Субудея и даже подпрыгивающего рядом Анвара. Чиркудай представил, как воины тумена Тохучара обнимаются за дальними холмами с его нукерами и бойцами Субудея. Всё-таки приятно видеть родные лица так далеко от родины.