Страница:
Скорбя, Екклезиаст нанес
На страшные свои скрижали,
Та истина всегда нова,
И с каждым часом вновь и снова
Жизнь подтверждает нам слова
О суете всего земного.
Внемлите мудрому стократ
Про жизни вечные законы:
Поднесь его слова звучат,
Как на Гермоне в годы оны,
И в наше время, как и встарь,
Правдив тот приговор суровый,
Что возгласил великий царь
Давным-давно в сени кедровой.
Пер. В. Рогова
КРЕДО (1862)
Вместо притчи в назиданье
Для пристойного собранья
Я про то, на чем стою,
Песнь священную спою,
Песнь священную спою.
Пусть куплет причудлив где-то -
Ведь творец того куплета
Древен сам, как и Адам.
_Спою, как Мартин Лютер пел,
Как доктор Мартин Лютер пел:
"Не пьет, не любит, не поет,
Лишь тот, кто круглый идиот!"_
Он, по дедовским наказам,
Кубок грел рукой и глазом,
Услаждая под напев
Винный дух устами дев,
Лишь устами добрых дев.
Братья, Богу мы любезней,
Коль войдет с вином и песней
В нашу кровь одна любовь.
_Споем, как Мартин Лютер пел,
Как доктор Мартин Лютер пел:
"Не пьет, не любит, не поет
Лишь тот, кто круглый идиот!"_
Кто не примет наше кредо,
Не споет, в пример соседу,
Будь он свят, как свят Джон Нокс {13},
Он уже не ортодокс,
Он уже не ортодокс!
И с пристойного собранья
Изгнан с божескою бранью
Будет вмиг тот еретик,
_Что не поет, как Лютер пел,
Как доктор Мартин Лютер пел:
"Не пьет, не любит, не поет
Лишь тот, кто круглый идиот!"_
Пер. А. Солянова
БИЛЛЬ О СОБАКАХ (1862)
Величие парламента превыше лестных слов.
Пусть новый билль послужит добрым знаком:
Устав от представительства отъявленных ослов,
В нем взор решили обратить к собакам.
Добры и снисходительны Солон и Даниель,
И чувства лучшие в сердцах их живы.
Как родственно - понятны им бульдог и спаниель,
Собачьих душ прекрасные порывы!
Но только вот по зрелищам закон удар нанес,
И менеджеры знают биллю цену:
Отныне предусмотрено, что ни единый пес
Играть не будет выведен на сцену.
И лишь к собакам Лондона вновь милостив закон:
Вот истые, собачьей крови, принцы!
Тут каждый пес уверен, что надежно защищен...
Но каково собакам из провинций?
Премудрости науки достаются только им,
И просвещенья плод не им ли отдан?
Вы прежние иллюзии развеяли, как дым,
Собаки, населяющие Лондон!
Ведь явно, что гуманнейший парламент был неправ
В том, что касается собак окраин.
За что же их лишает он святых гражданских прав?
Не он ли их единственный хозяин?
Пусть чуткий слух парламента смутит собачий лай.
Прислушайтесь, почтенные палаты:
Какое возмущение внутри собачьих стай!
Вы крепко пред ними виноваты.
Пер. Е. Печерской
1 Уильям Коббетт (1762-1835) - английский журналист, политический
деятель и памфлетист.
2 Джо Миллер (1684-1738) - английский актер, автор сборника шуток и
весьма популярных анекдотов.
3 Канут [Кнут] Великий (1000? -1035) - король Англии (1016-1035), Дании
(1018-1035), Норвегии (1028-1035).
4 Енох, Мафусаил - библейские долгожители.
5 Согласно библейской легенде, израильский вождь Иисус Навин остановил
в небе солнце и луну, чтобы не позволить своим врагам, ханаанеянам, скрыться
под покровом ночи.
6 Тэттерсолл - место заключения споров на скачках, где встречаются
торговцы лошадьми.
7 Буйабес - французское национальное кушанье: рыбный суп с чесноком и
пряностями.
8 Чарльз Нэпир (1786-1860) -английский адмирал.
9 Генри Коул - друг Теккерея, сотрудник Сауткенсингтонской школы
изящных искусств, а с 1857 г. музея Альберта и Виктории. Фамилия Коул a
(cole - вор. жарг. - монета, деньги) не раз давала Теккерею, любящему игру
слов, повод для шуток.
10 День св. Валентина приходится на 14 февраля. В этот праздник
влюбленные посылают друг другу открытки или карточки с любовной символикой,
например, сердце, пронзенное стрелой, или же, напротив, с шутливым сюжетом.
11 Имеется в виду королева Виктория (1819-1901, прав, с 1837).
12 Виндзор - город в графстве Беркшир; здесь находится Виндзорский
замок, одна из официальных загородных резиденций английских королей.
13 Джон Нокс - шотландский реформатор, протестант, перешедший в
католичество.
^TТЕККЕРЕЙ-КРИТИК^U
Об искусстве, писателях, писательском мастерстве
{* Переводы статей, кроме особо оговоренных случаев, выполнены Т. Я.
Киливчинской.}
^TИЗ "ОЧЕРКА О ГЕНИАЛЬНОСТИ КРУКШЕНКА" {1} ^U
("Вестминстерское обозрение", июль 1840 г.)
...Было бы неразумно утверждать, будто юмор Крукшенка слишком хорош для
широкой публики и наслаждаться им способны только избранные. Лучшими
образцами юмора, как нам известно, восторгается и публика, и утонченные
ценители. Вряд ли найдется среди англичан такой, что не смеялся бы над
Фальстафом и над комизмом "Джозефа Эндрюса", и вряд ли хоть какой-нибудь
читатель старше шести лет от роду не понимает и не любит славную историю
мистера Пиквика. Одни ее воспринимают тоньше, чем другие, но веселятся все
без исключения и рады обратиться к ней в любое время. Доходчивость юмора
измеряется его успехом, который в изобилии достался мистеру Крукшенку. Мы
слышали, как люди очень понимающие глубокомысленно рассуждали о его
блистательной, таинственной манере, благодаря которой он выразил свое время
- fait vibrer la fibre populaire {заставил биться все сердца (фр.).}, как
похвалялся Наполеон, ответив на назревшую потребность именно своей эпохи. На
наш взгляд, секрет тут прост: живя среди людей, Крукшенк сердечно отзывается
на все, что их волнует, его смешит все то, что их, в нем обитает дух
беспримесного, доброго веселья, в котором нет ни капли мистицизма, он любит
бедняков и сострадает им, высмеивает прихоти высокородных и сохраняет
искренность и мужество, к какой бы из сторон ни обращался.
^TРАПСОДИИ В КРАСКАХ^U
("Фрейэерз мэгэяин", июль 1840 г.)
...Взгляните на портрет мистера Диккенса {2}. Какая соразмерность
линий, что за богатство колорита, какая светотень, какое поразительное
сходство - и зеркало не отразило бы его лицо вернее. Перед нами живой,
настоящий Диккенс; чтобы создать такое совершенство, нужно было постичь и
душу, и наружность Боза {3}. Каким бодрым умом светится взор и высокий лоб
писателя! На крупных, полных губах, возможно, слишком страстных и подвижных,
играет нежная, открытая улыбка. Если бы месье Бальзак, этот плодовитый
писатель-физиономист стал изучать этот портрет, он, несомненно, истолковал
бы каждый оттенок, каждую морщинку: и твердые линии точно вылепленного носа,
и широкие, изогнутые ноздри - признак таланта, по утверждению месье
Бальзака. Лицо любого человека хранит печать и прошлого, и будущего, говорит
Жан Поль {4}. Если он прав, это лицо сулит нам самые чудесные плоды. В нем
нет ни тени вялости, усталости, упадка сил. Да будет долгой жизнь твоя, о
Боз! Владычествуй над своим царством смеха и обложи нас вековечной данью в
три пенса за еженедельный номер или но шиллингу за ежемесячную книжку {5},
это уж как тебе будет угодно. Могучий государь, скромнейший из твоих слуг
Титмарш приносит тебе клятву верности, склоняясь к твоим царственным стонам,
и воздает свои смиренные хвалы.
^TМАДАМ ЖОРЖ САНД И "НОВЫЙ АПОКАЛИПСИС"^U
ИЗ "ПАРИЖСКОЙ КНИГИ ОЧЕРКОВ" (1840)
Сегодня главное слово это пантеизм, все как один испытывают besom
{необходимость, потребность (фр.).} в религиозном чувстве, вследствие чего у
нас завелся целый пантеон богов: месье де Бальзак переживает божественные
откровения, Виктор Гюго - это божество, мадам Жорж Санд - тоже божество,
этот безвкусный гений Жюль Жанен {6}, который сочиняет театральные обзоры
для "Debats", тоже не чужд божественных прозрений... Парижские философы
сумели бы растолковать, какие перемены претерпело сознание мадам Санд, какие
испытания, трудности и муки пережила она вначале, прежде чем достигла
нынешней благословенной стадии умственного озарения. Открывшуюся ей
премудрость она преподносит в форме притч, длиною в два-три тома каждая, из
коих первая - очаровательный роман под названием "Индиана" - представляет
собой красноречивое ниспровержение брака...
Давайте согласимся, - в порядке допущения, - что брачное
законодательство, особенно французское, и впрямь жестоко ущемляет права
несчастных женщин. Но если нужно честно разобраться в этом или каком-либо
ином вопросе, нам, право, лучше пригласить на роль третейского судьи
какого-нибудь человека непредвзятого. Так, кражу носовых платков и табакерок
можно считать или не считать проступком, но, чтобы рассудить вопрос по
справедливости (коль скоро нам не хватает собственного разумения или желания
вникать во все подробности и тонкости), негоже все-таки просить совета у
карманника. Легко предположить, что он лицо небеспристрастное, тем более,
что убедительные аргументы - буде ему достанет логики - способны вызволить
его из-за решетки. Это, конечно, лишь нехитрое сравнение, которое мы привели
здесь только потому, что у мадам Жорж Санд, если верить французским газетам,
был очень суровый муж, и, если верить тем же газетам, ей довелось искать
"сочувствия" на стороне и, значит, доводы ее не вовсе лишены пристрастия и
принимать их нужно не без осторожности... Но мы бы хотели посвятить
страницу-другую "Спридиону", ибо он представляет собой религиозный манифест
писательницы. Провозглашая в нем свою пантеистическую доктрину, она открыто
нападает на каноническое христианство, которое, по ее мнению, изжило себя и
больше не соответствует нуждам и развитию культуры в современном мире. Хотя
здесь вряд ли стоит возражать ей по всем правилам, разумно рассмотреть ее
мировоззрение в общих чертах, и не только из-за большой красноречивости и
таланта сочинительницы, но и из-за того, что по нему можно судить о взглядах
огромного числа людей, ибо она не просто излагает собственные мысли, но и с
великим пылом пересказывает чужие, и оттого ее слова так часто напоминают
слова других людей, или, если угодно, чужое так похоже на ее, что эта книга,
можно считать, отражает мнения целой группы лиц во Франции...
Когда мы покидаем мрачный, мглистый Лондон и вместо дыма и бурого
тумана вдыхаем чистый, лучезарный воздух Франции, он поначалу ударяет нам в
голову - мы ощущаем жар в крови и ликованье духа, какого не испытываем дома
более трех раз в году, да и то не иначе, как уехав за пределы Лондона. Но,
может быть, подобное похмелье, спрашиваю я себя, привычно для аборигенов, и
все их дикие причуды следует приписать особому действию местного воздуха?..
Будем же снисходительны и согласимся, что мадам Жорж Санд чрезмерно
надышалась этим веселящим газом, когда писала "Спридиона"... Ей неизвестно -
что, надо сказать, и само по себе достойно удивления, - за сколько времени
человек развился от первобытного до нынешнего состояния, и неизвестно, за
сколько времени он превратится в ангела! Что толку в хронологии или в
истории? Мы были дикими зверями, но знать не знаем, когда освободились от
хвостов, мы станем ангелами, но не знаем, когда у нас начнут прорезываться
крылья. Тем временем, о гений человеческий! последуй нашему совету: живи
приятно, не тревожась ни о чем, и, главное, не помышляй о долге, который
существует только для рабов; на все упреки отвечай упреками - используй свой
язык и громкий голос; если свободным изъявлениям твоих чувств мешает
чопорная, устарелая мораль, отбрось ее, словно стесняющий тебя корсет, и
следуй беспрепятственно велениям природы; ну а пресытившись полученной
свободой и осознав, что к прежней скромной жизни путь тебе заказан, прокляни
мир, проникнись к нему презрением и будь несчастен, как лорд Байрон и
мыслители его разбора; а можешь сделать следующий шаг - обзаведись еще более
чудовищным самомнением, еще более жалкой, разнузданной и никудышной
философией, исполнись вдруг слезливого участия к собратьям человекам и
пробуй врачевать их по своему рецепту.
^TВИКТОР ГЮГО, "РЕЙН"^U
ИЗ "ПАРИЖСКОЙ КНИГИ ОЧЕРКОВ" (1840)
...Тяжел удел пророков и людей того возвышенного положения, какое
занимает месье Виктор Гюго: им возбраняется вести себя, как прочим смертным,
и воленс-ноленс приходится хранить величие и тайну. Вспомните хорошо
известную историю пророка Магомета, который после приступов падучей, нередко
с ним случавшихся, всегда оправдывался тем, что дух его витал на небесах за
миллионы миль от распростертого ниц тела и собеседовал там с ангелами. Так и
пророк Гюго не может даже малости исполнить в простоте и ищет для всего
особую причину... Короче говоря, трудна участь пророка, трудна и
неблагодарна. Конечно, звание у вас высокое, но себе вы не принадлежите.
Даже во время мирной прогулки по полям, как знать, не притаился ли за
изгородью ангел с наказом свыше, куда вам отправляться дальше в вашем
путешествии? Впрочем, в одном пророк имеет преимущество перед своими
ближними: если обычным людям, чтобы постичь "народ", нужно изрядно
потрудиться над словарем и изучить чужой язык, пророк-миссионер усваивает
его сразу и интуитивно...
^TИЗ "ПИСЕМ ОБ ИСКУССТВЕ"^U
("Пикториал таймс", 18 марта 1843 г.)
...Я убежден, что простые люди Англии окажут более великодушное
покровительство искусству, чем титулованная знать, которой роль его опекунов
была доверена, но которая его не опекала. Аристократам было невдомек, как
следует ценить художника и его творение. Какой художник может похвалиться,
что получил не менее выгодную должность, чем самый неумелый адвокат,
десятикрат худший солдат, удачливый врач, олдермен, ловко заключивший
сделку, или помещик, представляющий свой городок в парламенте? Аристократы
никогда не признавали существования искусства, ибо никогда не признавали
художника. Самые красивые мужчины и женщины, они лишь дозволяли живописцу
запечатлевать свои жеманные лица на портретах, но сделали ли они хоть
что-нибудь, чтобы возвысить искусство? Нет, это не друзья таланта, и
отшумело время, когда они считались таковыми. Друзей искусства нужно теперь
искать в других стенах. Пусть эти люди грубоваты и неотесанны, зато
энергичны, щедры и пылки. Возможно, искусство ныне вкушает более простую
пищу, но больше не живет в лакейских и не подбирает крохи с барского стола.
Равенство - воздух, которым оно дышит, заинтересованность - условие его
существования...
^T* ОЧЕРКИ МАКОЛЕЯ {7}^U
("Пикториал таймс", 1 апреля 1843 г.)
{* Маколей Томас Бэбингтон, Критические и исторические очерки,
публиковавшиеся в "Эдинбургском обозрении", в 3 тт., Лондон, Лонгмэн, 1843.
- Примеч. автора.}
В сегодняшнем номере газеты нам хочется сказать лишь несколько
приветственных слов по случаю выхода из печати этих благородных очерков.
Непозволительно высказывать о них поспешные суждения, как мы надеемся, они
еще доставят нашим читателям немало успокоительных часов. По всеохватности и
силе памяти, по живости изображения, по восхитительной ясности познаний
сегодня в Англии нет равного ему писателя, и обаяние его манеры в такой же
мере объясняется ее великолепием, как и теплотой, и доброжелательностью
автора: он покоряет душу читателя искренней сердечностью, так же как тешит
его вкус блеском, поэзией и остроумием.
Конечно, может статься, что читатель, ищущий ответа на свои скромные
вопросы в труде, который включает в себя обширный круг чтения и освещает
едва ли не все развитие литературы и истории от самых истоков и до наших
дней, вступит в противоречие с этим энергичным, неутомимым и приметливым
исследователем, не раз захочет с ним поспорить и вряд ли согласится
подписаться под многими оценками, которыми тот сыплет, словно из рога
изобилия. Однако согласны вы с автором или не согласны, не восхищаться им вы
не можете, и самый неопытный читатель подобен в этом самому серьезному
ученому. Чтоб наслаждаться этими томами, не менее увлекательными, чем романы
лучших сочинителей, довольно знаний, почерпнутых из скромнейшего
библиотечного собрания или любого романа Вальтера Скотта; те из читателей,
что углубятся в эти книги не столько ради удовольствия, сколько для
собственной пользы и просвещения, лучше сумеют оценить редкую силу этого
блестящего ума, а также поразительное разнообразие и широту кругозора, без
которых нельзя было бы составить эти очерки, доступные для каждого.
В немалом долгу у этого прекрасного мыслителя неподготовленная публика:
в отличие от множества педантов, прославившихся скромной толикой познаний
мистера Маколея, но возводящих вокруг своей учености ограду трудных слов,
скучных фраз и старых схоластических терний, чтоб спрятать свою одряхлевшую
премудрость за тяжелыми вратами университетского колледжа, где неусыпный
страж с дубинкою в руках сгоняет непосвященных с чопорных древних дорожек и
лужаек примыкающего сада, - в отличие от них мистер Маколей (и мы ему за это
очень благодарны) открыл для всех свою сокровищницу знаний и радостно
приветствует там и малых, и великих.
Этим благородством и доброжелательностью отмечена и политическая, и
литературная деятельность Маколея. Как литератор и политик, немало
повидавший в жизни, он представляет собой самый яркий пример того, что в
общественной жизни человека одно способствует другому, и даже сам его успех
не менее благоприятен для обоих его заветных поприщ, чем дар и строй души. В
начале жизненного пути лишь его гений был ему поддержкой - он никогда не
пользовался ничьим высоким покровительством, не угождал толпе или великому
человеку, не изменял тем принципам, которые провозглашал, не делал уступок
партии, чтобы добиться почестей.
И сами его книги, только что опубликованные, свидетельствуют о том, как
он выдерживает бремя славы. Примкнув к партийному сообществу, он неизменно
держится над ним, и, как иные гордятся своим происхождением, престижем или
деньгами, так он, словно почетным титулом, гордится своим званием и славой
литератора.
Он первый литератор в нашей стране, который, по заслугам и положению,
стал вровень с самыми богатыми и именитыми. Возможно, это не вселяет трепета
в читателя, но, право же, вселяет его в каждого писателя, который дорожит в
судьбе собрата успехом собственного дела и радуется, что признанием и
почетом увенчан, наконец, один из тех, кто лишь какие-нибудь сорок или
пятьдесят лет тому назад вымаливал у лорда несколько гиней за посвящение,
служил ходячим образом нужды и слыл мишенью для насмешек острословов.
Журнал и газета, не предназначенные ни для какого особого сообщества,
литературного или политического, поставили лицом к лицу страну и
литераторов, и она стала вознаграждать их за труд, как прочих своих слуг,
следить, чтоб тех, кто ее просвещает, по крайней мере, уважали и обходились
с ними, как с остальными лицами свободных профессий, которые трудятся ей во
благо. И мы тем горячей приветствуем триумф мистера Маколея, что он
свидетельствует о достоинстве и долгожданном признании литературной
профессии. Свершенное однажды можно повторить вновь, и то, чего гений
Маколея добился для себя, легче будет совершить всем прочим благодаря
преподанному им примеру и завоеванному месту. Либералам также есть за что
благодарить мистера Маколея, который привлек к ним больше сторонников, чем
иной политик. Он вызвал интерес к литературе у несметного числа читателей,
тем пробудив их сострадание к истине, из чьих бы уст она ни исходила и кто
бы ни изрекал ее, высокий или низкий, он доказал им неуклонность мирового
прогресса (а может ли не согласиться с этим тот, кто прочитал какую-либо
историческую книгу?), он показал, как каждый век становится в конце хоть
чуточку свободнее, мудрее и счастливее, чем был в начале. Никакие самые
яростные нападки на оппозицию не приведут так много новых членов в ряды
либеральной партии и не дадут ей столько высших должностей, как его труды.
Такое может сделать для прогресса только литератор, все остальное -
скромный долг причастных к делу политиков и мелких служащих.
^TХОРН {8}, "НОВЫЙ ДУХ ВЕКА"^U
("Морнинг кроникл", 2 апреля 1844 г.)
Чем объясняется название "Новый дух века"? Намек ли это на преемство
Хэзлитта {9}, книга которого, за исключением слова "новый" точно так же
озаглавлена? Автор "Духа века" был одним из самых тонких и блестящих
критиков за всю историю литературы. При всех своих многочисленных
пристрастиях и предрассудках он отличался умом столь острым, вкусом столь
изысканным, так живо, быстро и отточенно воспринимал и трогательное, и
смешное, и даже самое великое в искусстве, что было всегда отрадно знать,
какое впечатление составил этот мощный ум о книгах, людях и картинах; и так
как в Англии не набралось бы, видимо, и дюжины людей столь многогранно
одаренных, все прочие могли лишь радостно внимать суждениям такого
совершенного ценителя. Он был совсем иной породы, чем те, что в его дни
вершили суд, - тузы и знатоки, которые так никогда ему и не простили ни
вольности его слога, столь непохожего на их собственный, ни его
демократических, недопустимо демократических привычек и симпатий, так
задевавших их чувство собственного достоинства, ни его неровного,
беспорядочного образования, почерпнутого где придется: в книжных лавках и
картинных галереях, где он работал в скудные студенческие годы, и в одиноких
странствиях по Европе (которую он исходил пешком, а не объездил в почтовой
карете, сидя бок о бок с молодым аристократом, по моде профессиональных
критиков того времени), и в каждой школе знаний - будь то собор Святого
Петра в Риме или Святого Джайлза в Лондоне. И по образу жизни, и по образу
мыслей он так был не похож на признанных законодателей с их научными
титулами и белыми батистовыми шейными платками, что они его ошикали во всю
мочь своих легких и погнушались правдой, услышанной из уст философа в
поношенных одеждах.
Не верится, что Хорн унаследовал хоть маленький клочок от старой,
вытертой в пути, забрызганной мантии Хэзлитта. Хорн облачен в приличный,
добротный костюм покроя, явно отдающего Ист-Эндом,- гораздо более
щеголеватого, чем принято вне этой части Лондона - однако это наряд человека
честного, дородного и добродушного. Под его элегантным жилетом бьется
отзывчивое сердце, в кармане покоится рука, всегда готовая тепло пожать
протянутую дружескую руку и с радостью пожертвовать два пенса беднякам.
Чтобы прервать эту портняжную метафору (с которой не станут спорить те,
что не забыли труд, написанный Карлейлем об одежде {10}), заметим лишь, что
вне достоинств справедливости и добродушия, на наш взгляд, мистер Хорн не
вправе занимать критическую кафедру. В прежнем "Духе века" нельзя прочесть и
страницы, не встретив чего-нибудь ошеломляющего и блестящего - какого-нибудь
удивительного парадокса или яркой, ослепительной истины. Верные или
неверные, они всегда дают толчок уму читателя, потрясенному если не
истинностью, то новизной и дерзостью суждений. Из фонаря Хорна не изливаются
подобные лучи. Из него льются слова, потоки слов, и в небывалом изобилии,
однако этому полноводию недостает мыслей, высказываемые мнения, по большей
части, совершенно безупречны, и скука, ими вызванная, беспредельна.
^TО ЮМОРЕ^U
("Морнинг кроникл", 31 декабря 1845 г.)
...Возвышенное ценится широкой публикой гораздо больше, чем смешное, и
Милтон, разумеется, предшествует Рабле по званию и по уму. Удел писателей
комического жанра жить и сходить в могилу с горьким убеждением, что есть на
свете более высокое искусство, которого им не достичь, как ни старайся. Но,
право, это жребий не из худших. Не так уж плохо быть Меркуцио, если вы не
Ромео, и джентльменом - раз уж вы не герой, и полагаться на свой разум,
острый и благожелательный, не покушаясь на лавры возвышенного гения или
глубокого мыслителя, питать в душе сердечные привязанности и пламенные
чувства, но обнаруживать их с великой осторожностью и скромностью, - короче
говоря, если вам не дано быть автором "Потерянного рая" или ньютоновских
"Начал", не так уж плохо оказаться сочинителем "Веселого Блэкстоуна" {11}.
^TИСТОРИЯ ЛИТЕРАТОРА ЛЭМЕНА БЛЭНЧЕРДА {*} И МЫСЛИ О ТЯГОТАХ И РАДОСТЯХ ПИСАТЕЛЬСКОЙ ПРОФЕССИИ, ВЫСКАЗАННЫЕ ЕГО СОБРАТОМ ПО ПЕРУ МИКЕЛЬАНДЖЕЛО ТИТМАРШЕМ, ЭСКВАЙРОМ В ПИСЬМЕ К ЕГО ПРЕПОДОБИЮ ФРЭНСИСУ СИЛЬВЕСТРУ^U
("Фрейзерз мэгэзин", март 1846 г.)
{* Лэмен Блэнчерд {12}, Зарисовки с натуры.., с воспоминаниями об
авторе сэра Бульвера Литтона; в 3-х тт., Колберн, Лондон, 1846. - Примеч.
На страшные свои скрижали,
Та истина всегда нова,
И с каждым часом вновь и снова
Жизнь подтверждает нам слова
О суете всего земного.
Внемлите мудрому стократ
Про жизни вечные законы:
Поднесь его слова звучат,
Как на Гермоне в годы оны,
И в наше время, как и встарь,
Правдив тот приговор суровый,
Что возгласил великий царь
Давным-давно в сени кедровой.
Пер. В. Рогова
КРЕДО (1862)
Вместо притчи в назиданье
Для пристойного собранья
Я про то, на чем стою,
Песнь священную спою,
Песнь священную спою.
Пусть куплет причудлив где-то -
Ведь творец того куплета
Древен сам, как и Адам.
_Спою, как Мартин Лютер пел,
Как доктор Мартин Лютер пел:
"Не пьет, не любит, не поет,
Лишь тот, кто круглый идиот!"_
Он, по дедовским наказам,
Кубок грел рукой и глазом,
Услаждая под напев
Винный дух устами дев,
Лишь устами добрых дев.
Братья, Богу мы любезней,
Коль войдет с вином и песней
В нашу кровь одна любовь.
_Споем, как Мартин Лютер пел,
Как доктор Мартин Лютер пел:
"Не пьет, не любит, не поет
Лишь тот, кто круглый идиот!"_
Кто не примет наше кредо,
Не споет, в пример соседу,
Будь он свят, как свят Джон Нокс {13},
Он уже не ортодокс,
Он уже не ортодокс!
И с пристойного собранья
Изгнан с божескою бранью
Будет вмиг тот еретик,
_Что не поет, как Лютер пел,
Как доктор Мартин Лютер пел:
"Не пьет, не любит, не поет
Лишь тот, кто круглый идиот!"_
Пер. А. Солянова
БИЛЛЬ О СОБАКАХ (1862)
Величие парламента превыше лестных слов.
Пусть новый билль послужит добрым знаком:
Устав от представительства отъявленных ослов,
В нем взор решили обратить к собакам.
Добры и снисходительны Солон и Даниель,
И чувства лучшие в сердцах их живы.
Как родственно - понятны им бульдог и спаниель,
Собачьих душ прекрасные порывы!
Но только вот по зрелищам закон удар нанес,
И менеджеры знают биллю цену:
Отныне предусмотрено, что ни единый пес
Играть не будет выведен на сцену.
И лишь к собакам Лондона вновь милостив закон:
Вот истые, собачьей крови, принцы!
Тут каждый пес уверен, что надежно защищен...
Но каково собакам из провинций?
Премудрости науки достаются только им,
И просвещенья плод не им ли отдан?
Вы прежние иллюзии развеяли, как дым,
Собаки, населяющие Лондон!
Ведь явно, что гуманнейший парламент был неправ
В том, что касается собак окраин.
За что же их лишает он святых гражданских прав?
Не он ли их единственный хозяин?
Пусть чуткий слух парламента смутит собачий лай.
Прислушайтесь, почтенные палаты:
Какое возмущение внутри собачьих стай!
Вы крепко пред ними виноваты.
Пер. Е. Печерской
1 Уильям Коббетт (1762-1835) - английский журналист, политический
деятель и памфлетист.
2 Джо Миллер (1684-1738) - английский актер, автор сборника шуток и
весьма популярных анекдотов.
3 Канут [Кнут] Великий (1000? -1035) - король Англии (1016-1035), Дании
(1018-1035), Норвегии (1028-1035).
4 Енох, Мафусаил - библейские долгожители.
5 Согласно библейской легенде, израильский вождь Иисус Навин остановил
в небе солнце и луну, чтобы не позволить своим врагам, ханаанеянам, скрыться
под покровом ночи.
6 Тэттерсолл - место заключения споров на скачках, где встречаются
торговцы лошадьми.
7 Буйабес - французское национальное кушанье: рыбный суп с чесноком и
пряностями.
8 Чарльз Нэпир (1786-1860) -английский адмирал.
9 Генри Коул - друг Теккерея, сотрудник Сауткенсингтонской школы
изящных искусств, а с 1857 г. музея Альберта и Виктории. Фамилия Коул a
(cole - вор. жарг. - монета, деньги) не раз давала Теккерею, любящему игру
слов, повод для шуток.
10 День св. Валентина приходится на 14 февраля. В этот праздник
влюбленные посылают друг другу открытки или карточки с любовной символикой,
например, сердце, пронзенное стрелой, или же, напротив, с шутливым сюжетом.
11 Имеется в виду королева Виктория (1819-1901, прав, с 1837).
12 Виндзор - город в графстве Беркшир; здесь находится Виндзорский
замок, одна из официальных загородных резиденций английских королей.
13 Джон Нокс - шотландский реформатор, протестант, перешедший в
католичество.
^TТЕККЕРЕЙ-КРИТИК^U
Об искусстве, писателях, писательском мастерстве
{* Переводы статей, кроме особо оговоренных случаев, выполнены Т. Я.
Киливчинской.}
^TИЗ "ОЧЕРКА О ГЕНИАЛЬНОСТИ КРУКШЕНКА" {1} ^U
("Вестминстерское обозрение", июль 1840 г.)
...Было бы неразумно утверждать, будто юмор Крукшенка слишком хорош для
широкой публики и наслаждаться им способны только избранные. Лучшими
образцами юмора, как нам известно, восторгается и публика, и утонченные
ценители. Вряд ли найдется среди англичан такой, что не смеялся бы над
Фальстафом и над комизмом "Джозефа Эндрюса", и вряд ли хоть какой-нибудь
читатель старше шести лет от роду не понимает и не любит славную историю
мистера Пиквика. Одни ее воспринимают тоньше, чем другие, но веселятся все
без исключения и рады обратиться к ней в любое время. Доходчивость юмора
измеряется его успехом, который в изобилии достался мистеру Крукшенку. Мы
слышали, как люди очень понимающие глубокомысленно рассуждали о его
блистательной, таинственной манере, благодаря которой он выразил свое время
- fait vibrer la fibre populaire {заставил биться все сердца (фр.).}, как
похвалялся Наполеон, ответив на назревшую потребность именно своей эпохи. На
наш взгляд, секрет тут прост: живя среди людей, Крукшенк сердечно отзывается
на все, что их волнует, его смешит все то, что их, в нем обитает дух
беспримесного, доброго веселья, в котором нет ни капли мистицизма, он любит
бедняков и сострадает им, высмеивает прихоти высокородных и сохраняет
искренность и мужество, к какой бы из сторон ни обращался.
^TРАПСОДИИ В КРАСКАХ^U
("Фрейэерз мэгэяин", июль 1840 г.)
...Взгляните на портрет мистера Диккенса {2}. Какая соразмерность
линий, что за богатство колорита, какая светотень, какое поразительное
сходство - и зеркало не отразило бы его лицо вернее. Перед нами живой,
настоящий Диккенс; чтобы создать такое совершенство, нужно было постичь и
душу, и наружность Боза {3}. Каким бодрым умом светится взор и высокий лоб
писателя! На крупных, полных губах, возможно, слишком страстных и подвижных,
играет нежная, открытая улыбка. Если бы месье Бальзак, этот плодовитый
писатель-физиономист стал изучать этот портрет, он, несомненно, истолковал
бы каждый оттенок, каждую морщинку: и твердые линии точно вылепленного носа,
и широкие, изогнутые ноздри - признак таланта, по утверждению месье
Бальзака. Лицо любого человека хранит печать и прошлого, и будущего, говорит
Жан Поль {4}. Если он прав, это лицо сулит нам самые чудесные плоды. В нем
нет ни тени вялости, усталости, упадка сил. Да будет долгой жизнь твоя, о
Боз! Владычествуй над своим царством смеха и обложи нас вековечной данью в
три пенса за еженедельный номер или но шиллингу за ежемесячную книжку {5},
это уж как тебе будет угодно. Могучий государь, скромнейший из твоих слуг
Титмарш приносит тебе клятву верности, склоняясь к твоим царственным стонам,
и воздает свои смиренные хвалы.
^TМАДАМ ЖОРЖ САНД И "НОВЫЙ АПОКАЛИПСИС"^U
ИЗ "ПАРИЖСКОЙ КНИГИ ОЧЕРКОВ" (1840)
Сегодня главное слово это пантеизм, все как один испытывают besom
{необходимость, потребность (фр.).} в религиозном чувстве, вследствие чего у
нас завелся целый пантеон богов: месье де Бальзак переживает божественные
откровения, Виктор Гюго - это божество, мадам Жорж Санд - тоже божество,
этот безвкусный гений Жюль Жанен {6}, который сочиняет театральные обзоры
для "Debats", тоже не чужд божественных прозрений... Парижские философы
сумели бы растолковать, какие перемены претерпело сознание мадам Санд, какие
испытания, трудности и муки пережила она вначале, прежде чем достигла
нынешней благословенной стадии умственного озарения. Открывшуюся ей
премудрость она преподносит в форме притч, длиною в два-три тома каждая, из
коих первая - очаровательный роман под названием "Индиана" - представляет
собой красноречивое ниспровержение брака...
Давайте согласимся, - в порядке допущения, - что брачное
законодательство, особенно французское, и впрямь жестоко ущемляет права
несчастных женщин. Но если нужно честно разобраться в этом или каком-либо
ином вопросе, нам, право, лучше пригласить на роль третейского судьи
какого-нибудь человека непредвзятого. Так, кражу носовых платков и табакерок
можно считать или не считать проступком, но, чтобы рассудить вопрос по
справедливости (коль скоро нам не хватает собственного разумения или желания
вникать во все подробности и тонкости), негоже все-таки просить совета у
карманника. Легко предположить, что он лицо небеспристрастное, тем более,
что убедительные аргументы - буде ему достанет логики - способны вызволить
его из-за решетки. Это, конечно, лишь нехитрое сравнение, которое мы привели
здесь только потому, что у мадам Жорж Санд, если верить французским газетам,
был очень суровый муж, и, если верить тем же газетам, ей довелось искать
"сочувствия" на стороне и, значит, доводы ее не вовсе лишены пристрастия и
принимать их нужно не без осторожности... Но мы бы хотели посвятить
страницу-другую "Спридиону", ибо он представляет собой религиозный манифест
писательницы. Провозглашая в нем свою пантеистическую доктрину, она открыто
нападает на каноническое христианство, которое, по ее мнению, изжило себя и
больше не соответствует нуждам и развитию культуры в современном мире. Хотя
здесь вряд ли стоит возражать ей по всем правилам, разумно рассмотреть ее
мировоззрение в общих чертах, и не только из-за большой красноречивости и
таланта сочинительницы, но и из-за того, что по нему можно судить о взглядах
огромного числа людей, ибо она не просто излагает собственные мысли, но и с
великим пылом пересказывает чужие, и оттого ее слова так часто напоминают
слова других людей, или, если угодно, чужое так похоже на ее, что эта книга,
можно считать, отражает мнения целой группы лиц во Франции...
Когда мы покидаем мрачный, мглистый Лондон и вместо дыма и бурого
тумана вдыхаем чистый, лучезарный воздух Франции, он поначалу ударяет нам в
голову - мы ощущаем жар в крови и ликованье духа, какого не испытываем дома
более трех раз в году, да и то не иначе, как уехав за пределы Лондона. Но,
может быть, подобное похмелье, спрашиваю я себя, привычно для аборигенов, и
все их дикие причуды следует приписать особому действию местного воздуха?..
Будем же снисходительны и согласимся, что мадам Жорж Санд чрезмерно
надышалась этим веселящим газом, когда писала "Спридиона"... Ей неизвестно -
что, надо сказать, и само по себе достойно удивления, - за сколько времени
человек развился от первобытного до нынешнего состояния, и неизвестно, за
сколько времени он превратится в ангела! Что толку в хронологии или в
истории? Мы были дикими зверями, но знать не знаем, когда освободились от
хвостов, мы станем ангелами, но не знаем, когда у нас начнут прорезываться
крылья. Тем временем, о гений человеческий! последуй нашему совету: живи
приятно, не тревожась ни о чем, и, главное, не помышляй о долге, который
существует только для рабов; на все упреки отвечай упреками - используй свой
язык и громкий голос; если свободным изъявлениям твоих чувств мешает
чопорная, устарелая мораль, отбрось ее, словно стесняющий тебя корсет, и
следуй беспрепятственно велениям природы; ну а пресытившись полученной
свободой и осознав, что к прежней скромной жизни путь тебе заказан, прокляни
мир, проникнись к нему презрением и будь несчастен, как лорд Байрон и
мыслители его разбора; а можешь сделать следующий шаг - обзаведись еще более
чудовищным самомнением, еще более жалкой, разнузданной и никудышной
философией, исполнись вдруг слезливого участия к собратьям человекам и
пробуй врачевать их по своему рецепту.
^TВИКТОР ГЮГО, "РЕЙН"^U
ИЗ "ПАРИЖСКОЙ КНИГИ ОЧЕРКОВ" (1840)
...Тяжел удел пророков и людей того возвышенного положения, какое
занимает месье Виктор Гюго: им возбраняется вести себя, как прочим смертным,
и воленс-ноленс приходится хранить величие и тайну. Вспомните хорошо
известную историю пророка Магомета, который после приступов падучей, нередко
с ним случавшихся, всегда оправдывался тем, что дух его витал на небесах за
миллионы миль от распростертого ниц тела и собеседовал там с ангелами. Так и
пророк Гюго не может даже малости исполнить в простоте и ищет для всего
особую причину... Короче говоря, трудна участь пророка, трудна и
неблагодарна. Конечно, звание у вас высокое, но себе вы не принадлежите.
Даже во время мирной прогулки по полям, как знать, не притаился ли за
изгородью ангел с наказом свыше, куда вам отправляться дальше в вашем
путешествии? Впрочем, в одном пророк имеет преимущество перед своими
ближними: если обычным людям, чтобы постичь "народ", нужно изрядно
потрудиться над словарем и изучить чужой язык, пророк-миссионер усваивает
его сразу и интуитивно...
^TИЗ "ПИСЕМ ОБ ИСКУССТВЕ"^U
("Пикториал таймс", 18 марта 1843 г.)
...Я убежден, что простые люди Англии окажут более великодушное
покровительство искусству, чем титулованная знать, которой роль его опекунов
была доверена, но которая его не опекала. Аристократам было невдомек, как
следует ценить художника и его творение. Какой художник может похвалиться,
что получил не менее выгодную должность, чем самый неумелый адвокат,
десятикрат худший солдат, удачливый врач, олдермен, ловко заключивший
сделку, или помещик, представляющий свой городок в парламенте? Аристократы
никогда не признавали существования искусства, ибо никогда не признавали
художника. Самые красивые мужчины и женщины, они лишь дозволяли живописцу
запечатлевать свои жеманные лица на портретах, но сделали ли они хоть
что-нибудь, чтобы возвысить искусство? Нет, это не друзья таланта, и
отшумело время, когда они считались таковыми. Друзей искусства нужно теперь
искать в других стенах. Пусть эти люди грубоваты и неотесанны, зато
энергичны, щедры и пылки. Возможно, искусство ныне вкушает более простую
пищу, но больше не живет в лакейских и не подбирает крохи с барского стола.
Равенство - воздух, которым оно дышит, заинтересованность - условие его
существования...
^T* ОЧЕРКИ МАКОЛЕЯ {7}^U
("Пикториал таймс", 1 апреля 1843 г.)
{* Маколей Томас Бэбингтон, Критические и исторические очерки,
публиковавшиеся в "Эдинбургском обозрении", в 3 тт., Лондон, Лонгмэн, 1843.
- Примеч. автора.}
В сегодняшнем номере газеты нам хочется сказать лишь несколько
приветственных слов по случаю выхода из печати этих благородных очерков.
Непозволительно высказывать о них поспешные суждения, как мы надеемся, они
еще доставят нашим читателям немало успокоительных часов. По всеохватности и
силе памяти, по живости изображения, по восхитительной ясности познаний
сегодня в Англии нет равного ему писателя, и обаяние его манеры в такой же
мере объясняется ее великолепием, как и теплотой, и доброжелательностью
автора: он покоряет душу читателя искренней сердечностью, так же как тешит
его вкус блеском, поэзией и остроумием.
Конечно, может статься, что читатель, ищущий ответа на свои скромные
вопросы в труде, который включает в себя обширный круг чтения и освещает
едва ли не все развитие литературы и истории от самых истоков и до наших
дней, вступит в противоречие с этим энергичным, неутомимым и приметливым
исследователем, не раз захочет с ним поспорить и вряд ли согласится
подписаться под многими оценками, которыми тот сыплет, словно из рога
изобилия. Однако согласны вы с автором или не согласны, не восхищаться им вы
не можете, и самый неопытный читатель подобен в этом самому серьезному
ученому. Чтоб наслаждаться этими томами, не менее увлекательными, чем романы
лучших сочинителей, довольно знаний, почерпнутых из скромнейшего
библиотечного собрания или любого романа Вальтера Скотта; те из читателей,
что углубятся в эти книги не столько ради удовольствия, сколько для
собственной пользы и просвещения, лучше сумеют оценить редкую силу этого
блестящего ума, а также поразительное разнообразие и широту кругозора, без
которых нельзя было бы составить эти очерки, доступные для каждого.
В немалом долгу у этого прекрасного мыслителя неподготовленная публика:
в отличие от множества педантов, прославившихся скромной толикой познаний
мистера Маколея, но возводящих вокруг своей учености ограду трудных слов,
скучных фраз и старых схоластических терний, чтоб спрятать свою одряхлевшую
премудрость за тяжелыми вратами университетского колледжа, где неусыпный
страж с дубинкою в руках сгоняет непосвященных с чопорных древних дорожек и
лужаек примыкающего сада, - в отличие от них мистер Маколей (и мы ему за это
очень благодарны) открыл для всех свою сокровищницу знаний и радостно
приветствует там и малых, и великих.
Этим благородством и доброжелательностью отмечена и политическая, и
литературная деятельность Маколея. Как литератор и политик, немало
повидавший в жизни, он представляет собой самый яркий пример того, что в
общественной жизни человека одно способствует другому, и даже сам его успех
не менее благоприятен для обоих его заветных поприщ, чем дар и строй души. В
начале жизненного пути лишь его гений был ему поддержкой - он никогда не
пользовался ничьим высоким покровительством, не угождал толпе или великому
человеку, не изменял тем принципам, которые провозглашал, не делал уступок
партии, чтобы добиться почестей.
И сами его книги, только что опубликованные, свидетельствуют о том, как
он выдерживает бремя славы. Примкнув к партийному сообществу, он неизменно
держится над ним, и, как иные гордятся своим происхождением, престижем или
деньгами, так он, словно почетным титулом, гордится своим званием и славой
литератора.
Он первый литератор в нашей стране, который, по заслугам и положению,
стал вровень с самыми богатыми и именитыми. Возможно, это не вселяет трепета
в читателя, но, право же, вселяет его в каждого писателя, который дорожит в
судьбе собрата успехом собственного дела и радуется, что признанием и
почетом увенчан, наконец, один из тех, кто лишь какие-нибудь сорок или
пятьдесят лет тому назад вымаливал у лорда несколько гиней за посвящение,
служил ходячим образом нужды и слыл мишенью для насмешек острословов.
Журнал и газета, не предназначенные ни для какого особого сообщества,
литературного или политического, поставили лицом к лицу страну и
литераторов, и она стала вознаграждать их за труд, как прочих своих слуг,
следить, чтоб тех, кто ее просвещает, по крайней мере, уважали и обходились
с ними, как с остальными лицами свободных профессий, которые трудятся ей во
благо. И мы тем горячей приветствуем триумф мистера Маколея, что он
свидетельствует о достоинстве и долгожданном признании литературной
профессии. Свершенное однажды можно повторить вновь, и то, чего гений
Маколея добился для себя, легче будет совершить всем прочим благодаря
преподанному им примеру и завоеванному месту. Либералам также есть за что
благодарить мистера Маколея, который привлек к ним больше сторонников, чем
иной политик. Он вызвал интерес к литературе у несметного числа читателей,
тем пробудив их сострадание к истине, из чьих бы уст она ни исходила и кто
бы ни изрекал ее, высокий или низкий, он доказал им неуклонность мирового
прогресса (а может ли не согласиться с этим тот, кто прочитал какую-либо
историческую книгу?), он показал, как каждый век становится в конце хоть
чуточку свободнее, мудрее и счастливее, чем был в начале. Никакие самые
яростные нападки на оппозицию не приведут так много новых членов в ряды
либеральной партии и не дадут ей столько высших должностей, как его труды.
Такое может сделать для прогресса только литератор, все остальное -
скромный долг причастных к делу политиков и мелких служащих.
^TХОРН {8}, "НОВЫЙ ДУХ ВЕКА"^U
("Морнинг кроникл", 2 апреля 1844 г.)
Чем объясняется название "Новый дух века"? Намек ли это на преемство
Хэзлитта {9}, книга которого, за исключением слова "новый" точно так же
озаглавлена? Автор "Духа века" был одним из самых тонких и блестящих
критиков за всю историю литературы. При всех своих многочисленных
пристрастиях и предрассудках он отличался умом столь острым, вкусом столь
изысканным, так живо, быстро и отточенно воспринимал и трогательное, и
смешное, и даже самое великое в искусстве, что было всегда отрадно знать,
какое впечатление составил этот мощный ум о книгах, людях и картинах; и так
как в Англии не набралось бы, видимо, и дюжины людей столь многогранно
одаренных, все прочие могли лишь радостно внимать суждениям такого
совершенного ценителя. Он был совсем иной породы, чем те, что в его дни
вершили суд, - тузы и знатоки, которые так никогда ему и не простили ни
вольности его слога, столь непохожего на их собственный, ни его
демократических, недопустимо демократических привычек и симпатий, так
задевавших их чувство собственного достоинства, ни его неровного,
беспорядочного образования, почерпнутого где придется: в книжных лавках и
картинных галереях, где он работал в скудные студенческие годы, и в одиноких
странствиях по Европе (которую он исходил пешком, а не объездил в почтовой
карете, сидя бок о бок с молодым аристократом, по моде профессиональных
критиков того времени), и в каждой школе знаний - будь то собор Святого
Петра в Риме или Святого Джайлза в Лондоне. И по образу жизни, и по образу
мыслей он так был не похож на признанных законодателей с их научными
титулами и белыми батистовыми шейными платками, что они его ошикали во всю
мочь своих легких и погнушались правдой, услышанной из уст философа в
поношенных одеждах.
Не верится, что Хорн унаследовал хоть маленький клочок от старой,
вытертой в пути, забрызганной мантии Хэзлитта. Хорн облачен в приличный,
добротный костюм покроя, явно отдающего Ист-Эндом,- гораздо более
щеголеватого, чем принято вне этой части Лондона - однако это наряд человека
честного, дородного и добродушного. Под его элегантным жилетом бьется
отзывчивое сердце, в кармане покоится рука, всегда готовая тепло пожать
протянутую дружескую руку и с радостью пожертвовать два пенса беднякам.
Чтобы прервать эту портняжную метафору (с которой не станут спорить те,
что не забыли труд, написанный Карлейлем об одежде {10}), заметим лишь, что
вне достоинств справедливости и добродушия, на наш взгляд, мистер Хорн не
вправе занимать критическую кафедру. В прежнем "Духе века" нельзя прочесть и
страницы, не встретив чего-нибудь ошеломляющего и блестящего - какого-нибудь
удивительного парадокса или яркой, ослепительной истины. Верные или
неверные, они всегда дают толчок уму читателя, потрясенному если не
истинностью, то новизной и дерзостью суждений. Из фонаря Хорна не изливаются
подобные лучи. Из него льются слова, потоки слов, и в небывалом изобилии,
однако этому полноводию недостает мыслей, высказываемые мнения, по большей
части, совершенно безупречны, и скука, ими вызванная, беспредельна.
^TО ЮМОРЕ^U
("Морнинг кроникл", 31 декабря 1845 г.)
...Возвышенное ценится широкой публикой гораздо больше, чем смешное, и
Милтон, разумеется, предшествует Рабле по званию и по уму. Удел писателей
комического жанра жить и сходить в могилу с горьким убеждением, что есть на
свете более высокое искусство, которого им не достичь, как ни старайся. Но,
право, это жребий не из худших. Не так уж плохо быть Меркуцио, если вы не
Ромео, и джентльменом - раз уж вы не герой, и полагаться на свой разум,
острый и благожелательный, не покушаясь на лавры возвышенного гения или
глубокого мыслителя, питать в душе сердечные привязанности и пламенные
чувства, но обнаруживать их с великой осторожностью и скромностью, - короче
говоря, если вам не дано быть автором "Потерянного рая" или ньютоновских
"Начал", не так уж плохо оказаться сочинителем "Веселого Блэкстоуна" {11}.
^TИСТОРИЯ ЛИТЕРАТОРА ЛЭМЕНА БЛЭНЧЕРДА {*} И МЫСЛИ О ТЯГОТАХ И РАДОСТЯХ ПИСАТЕЛЬСКОЙ ПРОФЕССИИ, ВЫСКАЗАННЫЕ ЕГО СОБРАТОМ ПО ПЕРУ МИКЕЛЬАНДЖЕЛО ТИТМАРШЕМ, ЭСКВАЙРОМ В ПИСЬМЕ К ЕГО ПРЕПОДОБИЮ ФРЭНСИСУ СИЛЬВЕСТРУ^U
("Фрейзерз мэгэзин", март 1846 г.)
{* Лэмен Блэнчерд {12}, Зарисовки с натуры.., с воспоминаниями об
авторе сэра Бульвера Литтона; в 3-х тт., Колберн, Лондон, 1846. - Примеч.