Окончания спора Люсия и Рамиро не услышали: спорщики прибавили шагу и растаяли в темноте.
– У нас на фабрике хозяин сказал: побег Гарсиа – дело рук левых, – произнесла Люсия.
– Да уж, теперь начнут завинчивать гайки, – вздохнул Рамиро.
Между тем дом Орландо Либеро опустел. Здесь осталось только несколько человек, самых верных, самых преданных делу, которому посвятил себя без остатка Либеро.
Росита ушла на кухню, крохотную глинобитную пристройку к дому. Нужно было позаботиться об ужине. Кроме того, Росита понимала, что у отца с товарищами будет важный разговор, и не хотела мешать им.
Брикеты из прессованных отходов бурого угля разгорались плохо, чадили. Глаза Роситы то и дело наполнялись слезами.
Гарсиа…
Росита вспомнила его голос, сильные руки, и жаркая волна подкатила к сердцу. Только сейчас она поняла со всей отчетливостью, что, возможно, никогда больше его не увидит. Из головы не шла фотография, помещенная на первой странице газеты.
До чего же глупые мысли приходят! В самом деле, ну с чего это она вдруг решила, что шляпа на голове человека, стоящего рядом с «кровавым генералом», принадлежит Гарсиа? Да это же просто психоз.
– Теперь мы можем поговорить начистоту, – сказал Орландо, обводя взглядом присутствующих. – Нужно определить нашу тактику в новых условиях, это самое важное сейчас…
– В связи с исчезновением Гарсиа? – спросил Гуимарро, вислоусый и широкоскулый индеец, сидевший в углу. Лицо его было спокойным. Таким оно оставалось – друзья знали – и в самых рискованных передрягах. «Чтобы нашего Франсиско вывести из себя, нужно по меньшей мере землетрясение», – говорили о нем товарищи. Но и то сказать, землетрясения в Оливии не были редкостью.
– Да, Франсиско, – ответил Орландо. – Для начала нужно решить, как быть с забастовкой в Королевской впадине.
Гуимарро пожал плечами.
– А чего там решать? – пробасил он. – Мы же наметили срок, утвердили его.
Орландо побарабанил пальцами по столу.
– Ты слышал, что происходит в порту? – спросил он.
– Ерунда, обычные волнения, – ответил Гуимарро, – они не выльются в стачку, я уверен. Так бывало уже не раз. Докеры пошумят и примутся за работу, без нашей инициативы они не станут бастовать.
– Не уверен, – отрезал Орландо.
– А я считаю – пусть бастуют, это прекрасно! – воскликнул Гульельмо Новак, молодой мужчина с чахоточным румянцем на впалых щеках. – Чем раньше вспыхнет стачка, тем лучше!..
– Серьезное заблуждение, товарищ Гульельмо, – покачал головой Орландо. – Сейчас самое опасное для нас – потерять контроль над обстановкой.
– Да черт с ним, с контролем! – продолжал громко Гульельмо. – Чем выше да круче волна, тем она сильнее. Штормовая волна сметет любое препятствие. Ты, Орландо, слишком осторожничаешь, сковываешь инициативу масс. Я давно собирался сказать это тебе. Почему ты вообще уперся лбом в порт и не хочешь ничего больше видеть вокруг?! Разве кроме Королевской впадины в Оливии ничего больше не существует? Разве нет в ней фабрик, заводов, рудников и шахт?
– Всеобщая стачка на сегодняшний день – это, извини меня, авантюра, – попытался остудить его пыл Орландо.
– Народ тебе доверяет, Орландо, а ты все чего-то боишься. Ну, чего ты опасаешься? Важно только начать, а дальше все пойдет само.
– Пустить дело на самотек – самый верный способ его загубить, – возразил Орландо. – А ведь нам еще предстоит огромная работа – склонить армию на свою сторону.
Остальные не вмешивались в спор Орландо и Гульельмо Новака.
Гульельмо подскочил к Гуимарро, схватил его за плечо и спросил:
– Как твой рудник, Франсиско?
– То есть?..
– То есть – готов он завтра же объявить забастовку?
– Забастовку нужно основательно подготовить, – спокойно ответил Гуимарро. – Иначе нас передушат поодиночке.
– Вы с Орландо – два сапога пара, – махнул рукой Гульельмо. Он хотел еще что-то добавить, но закашлялся. Кашлял долго и мучительно, щеки его стали совсем свекольными. – По крайней мере, за свою шахту я ручаюсь, – сказал он, когда приступ прошел.
– Что у вас, кстати, вообще-то творится на шахте? – спросил Орландо у Новака.
– Все то же. Компания выжимает все соки и делает это более жестоко, чем все остальные хозяева и хозяйчики в нашей стране. Шахтеры доведены до последней степени отчаяния. Селитру вытаскиваем ведрами, допотопным способом.
Теперь разом заговорило несколько шахтеров:
– Компания считает, что машины на шахте ни к чему: рабочие руки дешевле.
– В лачугах нищета, скученность, грязь…
– Детишки болеют…
– Эх, нам бы толковых инженеров… Мы бы горы свернули!
– Где их взять? В Оливии мало толковых инженеров.
– Значит, нужно пригласить из-за границы, – предложил Гульельмо.
– Скажем, из России, – сказал Орландо и улыбнулся фантастичности своего предложения.
– О, это было бы великолепно! – выпалил Новак, вскочил с места и забегал по комнате.
– Будь наша власть… – начал Гуимарро.
– А когда она будет у тебя, власть? – резко перебил его Гульельмо. – Когда мы ее завоюем, если никак не можем решиться на всеобщую забастовку?
– У тебя одна песня, Гульельмо. Придет час и для всеобщей забастовки, – сказал Орландо. – А пока нужно накапливать силы и вплотную заняться армией.
– Между прочим, порт меня тоже беспокоит, – произнес Гуимарро. – Там снова появился этот проходимец Педро, а это всегда предвещает неприятности.
– Поговаривают, Педро связан с бандой Четопиндо, – произнес кто-то.
– Когда ты был в порту, Франсиско? – спросил Орландо озабоченно.
– Позавчера.
Новак посмотрел на них исподлобья:
– Что вы имеете к Педро?
– Никчемный человек твой Педро, – прогудел Гуимарро. – Авантюрист. А может быть, и кое-что похуже…
– Насчет похуже – не верю, – возразил Новак. А что касается авантюриста… Разве это плохо – авантюрист?
– Чепуха, – нахмурился Орландо.
– Нет, не чепуха! – стоял на своем Новак. – Вы не находите, – обвел он взглядом присутствующих, – что без авантюристов наша жизнь была бы слишком пресной?
– Погоди-ка, ты что же, за авантюры? – удивился Гуимарро.
– Я авантюризм понимаю в широком смысле, вижу в нем азарт, риск, – пояснил Новак. – Вот, например, война – это, по-моему, тоже своего рода авантюризм.
Орландо спросил:
– Выходит, ты за войну?
В комнате воцарилась пауза. Все ждали, что ответит Гульельмо.
– Честно говоря, я за войну, – сказал он.
Тишину взорвали негодующие реплики.
– Да ты соображаешь, что говоришь! – воскликнул Гуимарро, которому изменило обычное спокойствие. – Ведь ты же рабочий, Гульельмо!
– Война создает обстановку, благоприятную для революции, – Новак разрубил рукой воздух.
– А если в войне погибнет половина людей? – поинтересовался Орландо.
– Зато другая половина построит свое счастье! – парировал Гульельмо.
– У тебя мозги набекрень, дружище, – сказал Орландо. – Выберешь время, займись политграмотой. Только боюсь, свободного-то времени у нас с тобой не будет… Очень меня беспокоит порт, друзья. Он похож на котел с перегретым паром: вот-вот взорвется.
– Вся Оливия похожа на котел с перегретым паром, – вставил Гульельмо.
– Короче говоря, я боюсь, что сегодняшние события в порту кем-то подогреваются. Докеры могут начать забастовку, не дожидаясь команды стачечного комитета, – заключил Орландо.
Люди зашумели.
– Что же ты предлагаешь, Орландо? – спросил Гуимарро, когда каждый высказался.
– Провести среди докеров разъяснительную работу. Начать ее завтра же, с утра. Направить наших людей в воинские части…
– А если все-таки котел взорвется?..
– Если порт забастует, мы возглавим забастовку! – ответил твердо Орландо.
– Браво! – захлопал Гульельмо.
– Радоваться нечему, – строго посмотрел на него Орландо. – Прольется кровь рабочих. Пострадают их семьи. «Кровавый генерал» своего не упустит.
– Но ведь есть закон, разрешающий забастовки! – воскликнул Гульельмо.
– Твоя наивность меня умиляет, – усмехнулся Гуимарро. – Четопиндо найдет тысячу способов обойти закон.
– А! – махнул рукой Гульельмо. – В конце концов, и Четопиндо не так уж всесилен. Настало, я думаю, время сразиться с ним в открытом бою…
– Как ты это себе представляешь? – хитровато прищурился Гуимарро.
– Ну, прежде всего нужно усилить наш стачечный комитет, сделать его более боевым…
– А вот это правильно, – поддержал Новака Орландо Либеро. – Для этого я предлагаю ввести в его состав еще одного товарища.
– Ядро, когда разбухает, перестает быть ядром, – поморщился Новак.
– А другие что думают? – спросил Орландо.
Мнения разделились: одни соглашались с Гульельмо, другие оспаривали его точку зрения.
Гуимарро, невозмутимо попыхивая дешевой сигаретой, внимательно выслушивал каждого.
– А ты что скажешь? – обратился к нему Орландо, когда высказались почти все.
Гуимарро вынул сигарету.
– Дело серьезное, Орландо, – сказал он. – Наш комитет – боевой штаб, и мы должны абсолютно доверять друг другу. Я, например, готов головой поручиться за каждого, кто находится в этой комнате. Даже за эту горячую голову, – кивнул он на Новака, – хотя Гульельмо и болтает иногда черт знает что. Думаю, он это делает, чтобы просто раззадорить нас. Ну, а что касается расширения комитета… Ты кого имеешь в виду?
– Рамиро.
Кто-то заметил:
– Молод больно…
– Этот недостаток со временем исправится, – улыбнулся Орландо. – Есть еще какие-нибудь возражения?
– Я против, – сказал Гуимарро.
– Почему? – посмотрел на него Орландо.
– Пусть сочиняет и поет свои песни. Забастовки – дело серьезное.
– Песни – тоже серьезное дело, Франсиско, – возразил Орландо.
– Вот пусть Рамиро Рамирес ими и занимается. Наше дело требует всего человека, без остатка. А он способен на это? Кто за него поручится? – оглядел всех Гуимарро.
– Я поручусь за Рамиро, – сказал Орландо.
– И я, – неожиданно присоединился к нему Гульельмо.
После дебатов комитетчики проголосовали за то, чтобы ввести Рамиро Рамиреса в свои ряды. Поднял руку за кандидатуру гитариста и Гуимарро, хотя при этом и пробурчал что-то под нос.
Потом обсудили исчезновение Гарсиа. Было решено всеми средствами добиться истины.
Росита принесла нехитрый ужин. Быстро поели. Расходиться не хотелось. Кто знает, быть может, это последние спокойные часы перед бурей…
Когда она убрала посуду, Гуимарро поставил локти на стол и негромко затянул:
Грозы громами грозятся,
Выше знамена, друзья!..
Песню подхватили. Она звучала тихо, но грозно, напоминая тлеющий костер, который вот-вот готов вспыхнуть. Казалось, мелодии тесно в этой бедной фавеле, и она просачивается сквозь щели в окнах, чтобы улететь далеко-далеко, промчаться над Оливией, над всем континентом…
Когда пение смолкло, Орландо, лукаво улыбнувшись, спросил:
– Выходит, ты, Франсиско, поклонник песен Рамиреса?
– Это почему?
– Да потому, что ты только что затянул его песню.
– «Грозы грозятся» – народная песня, – возразил Франсиско.
– Это песня Рамиреса, которая стала народной, – уточнил Орландо.
Близилось утро. Небо за окошком посерело. Пора было расходиться.
Орландо Либеро, прощаясь, каждому давал задание на ближайшее время.
Последним из гостей покидал дом Гульельмо. Он долго поглядывал на Роситу. Наконец, решившись, подошел к ней и, взяв за руку, горячо и сбивчиво заговорил:
– Рос, прошу тебя, не отчаивайся… Все будет хорошо, вот увидишь…
Росита тихонько отняла свою руку:
– С чего ты взял, что я отчаиваюсь?
– Я не слепой… Рос, мы обязательно отыщем Гарсиа, – продолжал Гульельмо. – Рос, ты такая красивая… Ты обязательно будешь счастливой, вот увидишь.
ГЛАВА ПЯТАЯ
В течение нескольких дней газетные сообщения, посвященные исчезновению Гарсиа, были скупы и подозрительно похожи одно на другое. В них говорилось, что государственные границы перекрыты, поиски преступника продолжаются, однако до сих пор они не дали, к сожалению, никаких результатов.
Левая газета «Ротана баннера», которая после конфискации тиража начала выходить снова, поместила редакционную статью, в которой сообщалось, что газетой предпринята попытка провести собственное расследование случившегося. Ход расследования будет освещаться в ближайших номерах.
Расследование, предпринятое газетой «Ротана баннера» на свой страх и риск, имело невеселые последствия: газету оштрафовали. После этого главный редактор был вызван к министру внутренних дел, где ему сделали строгое внушение и пригрозили вообще прикрыть газету, если подобный случай «безответственной инициативы», как выразился министр, повторится.
– Мы хотим только одного: помочь выяснению истины, – заявил редактор.
– А вместо этого только способствуете ее запутыванию, – одернул его министр. – Выяснением истины занимаются компетентные органы. А когда в их дела влезают дилетанты, ничего путного не получается.
– Но наша газета никогда не делала ничего, что противоречило бы конституционным правам, предоставляемым прессе, – заметил редактор.
Министр усмехнулся:
– Эти сказочки оставьте для других. Вас за одни только стихи Рамиро Рамиреса, которые вы опубликовали две недели назад, можно закрыть. Как видите, наше ведомство внимательно следит за вашей газетой.
– Спасибо за внимание, – слегка поклонился редактор. – Вы-то сами читали эти стихи?
– Пришлось.
– В таком случае, вы должны согласиться, что стихи самые обычные: о природе, о человеческих чувствах… Об этом писали все поэты, начиная с Гомера…
– Плевать на Гомера! – начал горячиться министр. – По-вашему, неукротимый шторм, разрушающий стены темницы, это невинная картинка природы? Так, что ли?
– Мир человеческих чувств… Автор имеет право на аллегорию…
– Темница! Ничего себе аллегория! Уж не думаете ли вы, что все ваши читатели дураки?
– Если бы я так думал, то не выпускал бы газету.
– В общем, имейте в виду: наше терпение истощилось, – сказал министр.
– Вы и так время от времени конфискуете нашу газету…
– Это только цветочки… – Министр нервно пожевал губами и сказал: – Я требую, чтобы вы дали опровержение своей корреспонденции, связанной с исчезновением Гарсиа.
– Как это – опровержение? – удивился редактор «Ротана баннеры».
– Очень просто, – пояснил министр. – Вы должны, ссылаясь на официальные источники, сообщить, что исчезновение Гарсиа расследуют соответствующие государственные органы, а что касается корреспондента, то он просто сунулся не в свое дело. На него наложено взыскание, и точка. Можете намекнуть, что расследование продвигается успешно, преступник не скроется от правосудия.
– Простите, но как же успешно, если до сих пор не обнаружено никаких новых данных? А ведь расследование продолжается уже неделю.
Министр укоризненно покачал головой:
– Непонятливость не украшает никого, тем паче редактора. Неужели вам не ясно, что сам по себе факт необнаружения никаких следов Гарсиа и пропавшей машины генерала Четопиндо говорит о вполне определенных вещах? Человек и тем более машина – не иголка. Они не могут бесследно затеряться, по крайней мере в Оливии. И поэтому вывод из предварительных результатов расследования может быть только один: Гарсиа – агент безответственных левых элементов – сумел улизнуть за границу, взяв с собой секретные документы генерала Четопиндо, чем нанес ущерб нашему государству.
– Разрешите процитировать вам пункт четвертый статута свободной печати, – возразил редактор.
Но разъяренный министр остановил его:
– Прекратите! И запомните: в следующий раз я прихлопну ваш паршивый листок! По всем пунктам!
На следующий день после выхода газеты «Ротана баннера» с нашумевшей корреспонденцией бензозаправочная станция близ действующего вулкана была закрыта, как гласила табличка, «на капитальный ремонт», а мальчишка-заправщик куда-то исчез.
Словно по сигналу, в стране началась политика «завинчивания гаек».
Стихийно вспыхивавшие митинги разгонялись – правда, до кровопролития дело пока не доходило. В наиболее важные пункты – порт, фабрики, заводы, рудники – вводились правительственные войска.
В общем, положение в стране и впрямь наиболее точно можно было охарактеризовать словами – «котел с перегретым паром».
Генерал Четопиндо – председатель Комитета общественного спокойствия – мчался то в один, то в другой уголок Оливии, чтобы на месте разрешать конфликтные ситуации. В поездках генерала сопровождал новый помощник, молчаливый плотный бразилец Карло Миллер.
Лидер левого крыла рабочих профсоюзов Орландо Либеро, несмотря на все попытки, так и не сумел получить у Четопиндо аудиенцию. Очевидно, это объяснялось чрезвычайной занятостью генерала…
ГЛАВА ШЕСТАЯ
…Да, отправляясь выполнять первое задание генерала Четопиндо, Миллер и предположить не мог, что оно будет таким для него удачным.
Когда они прибыли в Санта-Риту и кое-как отбились от оравы крикливых и развязных репортеров, прижимистый генерал поместил своего новоиспеченного помощника в дешевый третьеразрядный отель, с хлопающими дверьми и наглой прислугой.
Спускаться вниз, в ресторан, Миллеру не хотелось. Кое-как объяснившись с горничной, толстой и неопрятной негритянкой, он вытребовал в номер скудный ужин и бутылку пива. Пиво оказалось теплым, но он выпил все до капли: одолевала жажда. В голову лезли тревожные мысли. Беспокоил фотоснимок, сделанный Четопиндо во дворе клиники Шторна.
Миллер не мог не понимать, что отныне он целиком и полностью в руках генерала. Кто его знает, что у Четопиндо на уме? Разумеется, генерал возится с ним не для того, чтобы выдать полиции. Это соображение обнадеживало, но полностью успокоить не могло. А вдруг, достигнув своих тайных целей, Четопиндо захочет избавиться от него?
Душа в номере не было. Он, как разъяснила негритянка, помещался на этаже, но выходить из комнаты Миллеру не хотелось. Он сбросил пропахший потом костюм и надел гостиничную пижаму, напомнившую ему одежду лагерников.
Воздух в комнате был несвежий, застоявшийся. Миллер подошел к окну, распахнул его. В номер хлынул уличный шум, ворвались неведомые запахи – острые, пряные, дразнящие. Миллер высунулся в окно, рискуя вывалиться.
Хотя солнце давно зашло, было все еще душно. Прохожих было немного – город, видимо, засыпал рано, даром что столица. «Словно Берлин», – подумалось ему.
Наезжая в Берлин, Миллер всегда останавливался у сестры отца, которая занимала квартиру, всеми окнами выходящую на Унтер ден Линден. Миллер любил постоять у окна, наблюдая размеренную, неторопливую жизнь столицы. Не верилось, что где-то гремит война, отвоевывая рейху жизненное пространство, маршируют солдаты фюрера, льется кровь, рвутся бомбы и рушатся здания. Здесь, в Берлине, было тихо и уютно. Карл стоял у окна долго. Все реже и реже проезжали по Унтер ден Линден машины, чистенько подметенные тротуары пустели, а на ближнем перекрестке все еще маячила фигура регулировщика в аккуратной белой хламиде. Редкие пешеходы пересекали улицу с педантичной осмотрительностью. Едва зеленый глазок светофора сменялся красным, как они замирали у кромки тротуара, даже и не помышляя о том, чтобы перебежать улицу. Проезжая часть могла быть совершенно пустынной, машин и духу не было, и полицейский-регулировщик ввиду позднего времени уже покинул свой пост, но они продолжали покорно стоять, ожидая зеленого сигнала.
В этом смысле Санта-Рита разительно отличалась от Берлина. Днем машины мчались по улицам с бешеной скоростью, шоферы весьма вольно толковали правила уличного движения. Машины обгоняли друг дружку, неистово гудели, только что не наскакивая одна на другую, а пешеходы переходили улицы, отважно лавируя между фырчащими моторами и совершенно игнорируя светофоры. Даже такси останавливали здесь не так, как за океаном – поднятием руки, а каким-то особым свистом, который Миллеру никак не давался.
И только теперь, поздним вечером, малолюдная Санта-Рита уподобилась Берлину. Бархатную ночь над оливийской столицей прошивали нещедрые огни. Город затихал, готовясь отойти ко сну.
Снизу вдруг послышался незнакомый гортанный возглас. Миллер вздохнул – он почувствовал себя бесконечно чужим в этой гостинице, в этом городе, в этой стране.
Плотнее запахнув на груди застиранную пижаму, прислушался: возглас не повторился. Глянул вниз: под самыми окнами целовалась молодая парочка.
Из-за угла вынырнула веселая компания – несколько парней и девушек, и сонная одурь города мигом отступила. Один из парней напевал, подыгрывая себе на гитаре. Странная вещь – песня показалась Миллеру знакомой. Где, черт возьми, он слышал эти слова о шквале, который разрушает стены темницы и несет с собой свободу?.. Наконец его осенило. Ну да, он слышал эту песню в порту, в Королевской впадине, едва только, полуживой, ступил на берег. Эту песню пели докеры.
Компания с гитарой медленно прошла мимо здания отеля и скрылась вдали. Парочка внизу тоже куда-то исчезла, словно растворилась в душном, сыром воздухе…
Хлопнула дверь на этаже, кто-то визгливым голосом настойчиво звал дежурную.
И город, и отель жили своей жизнью, и не было им никакого дела до Миллера, в прошлом – немца, а ныне – бразильца, который благодаря стечению семейных и прочих обстоятельств перебрался в Оливию и стал помощником грозного генерала Четопиндо…
Что ж, прошлое отрезано намертво, к нему нет возврата. Завтра с утра начнется его официальная служба в Комитете общественного спокойствия. Ровно в 8.30 он должен быть у генерала Четопиндо.
Стало свежо, он закрыл окно, аккуратно опустив шпингалет, и лег в постель.
Спал плохо.
Утром он явился в Комитет общественного спокойствия, хмурое здание, расположенное близ центра Санта-Риты. Прежние его встречи с генералом Четопиндо проходили в другом помещении.
Охранник скользнул по нему взглядом и пропустил, не сказав ни слова: видимо, был предупрежден.
Четопиндо был уже на месте. Когда Миллер вошел в кабинет, он посмотрел на часы.
– Ты опоздал на одиннадцать минут, – строго сказал генерал, не замечая протянутой руки.
– Но я…
– На первый раз прощаю, – перебил Четопиндо. – На второй – пеняй на себя. Мой аппарат должен работать с точностью часового механизма. Разболтанности среди сотрудников я не потерплю…
Миллер с тоской посмотрел, как генерал потянулся к коробке с сигарами. После первой же затяжки шефа его начало мутить.
– У меня для тебя дело, – сказал Четопиндо, стряхивая пепел, – посерьезнее, чем предыдущее.
Он вышел из-за стола и подвел Миллера к огромной карте Оливии, занимавшей почти всю стену кабинета.
– Обстановка в стране, как я предполагаю, начнет быстро накаляться. Вот-вот я ожидаю взрыва… Дай бог, чтобы это скорее произошло. Тогда одним ударом можно будет расправиться с левыми, которые начинают приобретать слишком большое влияние в стране. – Четопиндо помолчал, что-то соображая.
Миллер старался не смотреть на сигару, дымящуюся в его руке.
– Прижать эту свору к ногтю, сам понимаешь, будет не так-то просто. Верные люди у меня есть, оружие тоже. А вот боеприпасы меня беспокоят, – вздохнул Четопиндо. – Мои части в них нуждаются. – Генерал отыскал на карте точку. – Вот, – указал он. – Название запомни, ничего не записывай. Это небольшой городок. Поедешь туда, отыщешь завод химических удобрений…
– Удобрений?!
– Неужели все немцы так тупо соображают? – Четопиндо картинно пожал плечами. – Пора бы уж знать: где удобрения, там и взрывчатка. Ею и занимаются подпольно мои люди, но что-то давно нет от них никаких сигналов…
– Ясно.
– Фамилию и адрес я тебе дам. Выяснишь на месте, как там идут дела. И чем быстрее, тем лучше. Не забудь уточнить, сколько в наличии бомб и гранат, они могут понадобиться в любую минуту. Эти левые – повсюду. – Четопиндо снова уселся за стол. – В каждую щель пролезли, всех перетягивают на свою сторону. Я не удивлюсь, если встречу какого-нибудь типа из компании Орландо Либеро в собственной ванне… Но к такой встрече я подготовлен, – похлопал он себя по слегка оттопыренному карману. – Я опережу их. Я придумал для них одну занятную штуку… – Генерал помолчал и спросил неожиданно: – Ты видел наш стадион, Карло? У тебя ведь было вчера несколько свободных часов для осмотра достопримечательностей Санта-Риты.
Миллер, неравнодушный к футболу, успел вчера побывать на стадионе, и он знал уже, что это сооружение – гордость страны.
И в самом деле, это был великолепный стадион, вмещающий более ста тысяч зрителей, что для четырехсоттысячной Санта-Риты составляло огромную цифру.
Футбольное поле было тщательно ухожено. Сверху, трибун, оно казалось огромной шахматной доской – светлые квадраты чередовались с темными. Миллера водил по стадиону добровольный гид из местных жителей. Он рассказал Карло, что администрации стадиона не нужно держать в штате озеленителей: травой на поле занимаются оливийские мальчишки, которые с пеленок грезят о футболе.
Поскольку стадион широко посещали иностранцы, оборудован он был по специальному указанию президента, что называется, с размахом: шикарные раздевалки с разрисованными стенами, холл для пресс-конференций, закрытый бассейн и многое другое. В стране был весьма популярен лозунг, выдвинутый президентом: «Оливийская сборная должна стать чемпионом мира по футболу!» Этот лозунг Миллер видел в витринах магазинов, на стенах домов и в самых неожиданных местах.