– Неоправданный пессимизм, – усмехнулся Талызин. – Люди на наших глазах побеждают одну болезнь за другой. Вы, например, упомянули туберкулез. А у нас в стране с этой болезнью успешно борются.
– Ну пусть даже вы и правы, месье, – согласился француз. – Разве это меняет дело? Человечество побеждает одну болезнь, а взамен приходят новые, может быть, еще более страшные.
– Что же вы предлагаете? – спросил Орландо.
– Предоставить все естественному течению вещей, – сказал француз, легкой улыбкой показывая, что не следует слишком всерьез принимать все, о чем идет речь. – Раньше говорили: кому суждено быть повешенным, тот не утонет. На современный лад эта пословица звучит так: кому суждено погибнуть от наркотиков, тот не умрет от чахотки.
– Другими словами… – начал англичанин.
– Другими словами, – подхватил француз, – бороться с пороком, который представляет собой болезнь человечества, бессмысленно. Гони его в дверь, он влетит в окно.
– Я с вами не согласен, – резко сказал Орландо Либеро. – Наркотики – величайшее зло. В частности, нашей стране они причинили и причиняют немало горя. Мы полны решимости выкорчевать наркотики, и мы добьемся своего. Но это трудно, не скрою от вас. Контрабандисты изыскивают все новые уловки, поставляя их в Оливию. Это и немудрено: ведь они на каждом грамме получают баснословные барыши. Уж казалось бы, все лазейки мы перекрыли, все щели пограничные заткнули, и вдруг – бах! – где-нибудь опять обнаруживаем наркотик.
– Может быть, его синтезируют на месте? – произнес англичанин.
– У нас есть веские основания полагать, что дело иногда обстоит именно так, – сказал президент.
Вытащив записную книжку, он что-то торопливо туда черкнул.
– Помимо наркотиков нас волнует еще одна проблема, – тонко улыбнулся англичанин.
– Какая? – поднял голову Орландо.
– Футбол.
– Футбол?
– Речь идет о матче Бразилия – Оливия, – пояснил невозмутимый англичанин.
– О, я вижу, вы уже в курсе последних оливийских событий, – улыбнулся Орландо Либеро. – Обещаю вам: каждый получит по билету на матч.
Президент встал. За ним поднялись остальные.
– На этом мы расстаемся, господа, – сказал президент. – Разрешите пожелать успехов на вашем новом, нелегком поприще.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Тюрьма научила Миллера философскому взгляду на вещи.
В камере он вспоминал один рассказ Джека Лондона, где речь идет о китайце, приговоренном к длительному сроку заключения.
Миллер плохо помнил рассказ, прочитанный в детстве, ему только врезались в память рассуждения китайца о том, что и через десять, и через двадцать лет – все равно, сколько бы ни прошло времени, – когда он выйдет из тюрьмы, жизнь будет прекрасна. Правда, он вступит уже в преклонный возраст – ну и что с того? Каждый возраст имеет свои преимущества. Даже дряхлый старик может почувствовать радость жизни, если он на свободе. Так или примерно так рассуждал китаец. Так, усмехаясь в душе над собой, рассуждал и Миллер.
Положа руку на сердце, ему еще повезло, как и его бывшему шефу генералу Четопиндо, и министру внутренних дел, и вообще всей элите, которая собралась в тот памятный вечер на холме близ цитадели, чтобы торжествовать победу над забастовщиками Королевской впадины.
Нужно сказать, это была неплохая задумка Четопиндо – отравить воду. Бескровная эффектная победа уже витала в воздухе. Кто мог знать, что эта идея окажется неосуществленной.
Когда толпа, идущая на помощь, ворвалась в цитадель, Орландо Либеро возглавил ее. Быстрые и решительные распоряжения Орландо Либеро внесли порядок в действия масс.
Прежде всего арестовали и взяли под стражу всех, кто находился на холме. Полицейскую охрану быстро обезоружили. Да и надо признать – она не оказала значительного сопротивления. Миллер с бессильной злобой наблюдал, как охранники бросают на землю свои карабины, братаются с толпой…
А через несколько дней в Оливии состоялись всеобщие выборы, которые вызвали небывалый дотоле энтузиазм народных масс. Орландо Либеро был провозглашен президентом, а вот Миллера вместе с прочими после показательного суда за преступления против народа отправили в тюрьму. Спасибо еще, что не расстреляли.
Миллер твердо знал, что с политическими противниками следует поступать иначе, чем поступило правительство Орландо Либеро.
Во время объявления приговора Миллер неожиданно припомнил тот тусклый денек 1944 года.
…Тяжелые ворота Баутценской тюрьмы закрылись за ними, и машина помчалась по накатанному шоссе, идущему под уклон.
Миллер был в штатском. В штатском был и узник, которого ему было приказано сопровождать, – высокий, крепкого сложения человек с крупной головой и пронзительным, обжигающим взглядом.
Машину несколько раз задерживали посты, придирчиво проверяли документы.
Времени они потеряли много и только после полуночи, миновав уснувшие улочки аккуратненького Веймара, въехали на территорию Бухенвальда. Охранники открыли ворота, и тяжелая машина вползла во двор крематория.
Первым из машины вышел Миллер. Сделал несколько шагов, разминая затекшие ноги. В тусклом свете синего фонаря он узнал одного из тех, кто открывал ворота: это был обершарфюрер Варнштедт. Они поздоровались.
Вскоре подошли еще несколько человек. Большинство их было Миллеру знакомо. Он узнал лагерного врача гауптштурмфюрера Шидлауского, оберфюрера Вернера Бергера, унтершарфюрера Штоппе, который отвечал за работу крематория. К ним присоединились штабсфюрер Отто, лагерфюрер оберштурмбаннфюрер Густ, раппорт-фюрер Гофшульте, адъютант Шмидт.
Лагерфюрер Густ собрал своих в кружок для короткого совещания.
– Где заключенные, которые обслуживают крематорий? – поинтересовался Миллер, когда Густ закончил инструктаж.
Штабсфюрер Отто небрежно указал на приземистое строение за крематорием.
– Мы их еще днем заперли там, на всякий случай, – произнес он. – Как только получили телефонограмму.
Трубы крематория нескончаемо дымили, выплевывая в небо жирные клубы.
– А заключенные из бараков? Они ничего не увидят? – тревожно спросил кто-то.
Отто процедил:
– Они и носа не высунут. За этим проследят капо.
– К делу! – велел оберфюрер Бергер, вытаскивая из кобуры пистолет.
Эсэсовцы выстроились в два ряда вдоль торной дороги, ведущей в крематорий.
– Выходи! – сказал Миллер заключенному, приоткрыв дверцу машины.
Арестант вышел из машины, расправил плечи.
– Ступай вперед! – велел Миллер и грубо толкнул заключенного.
Тот двинулся по узкому проходу между эсэсовцами.
Когда арестант подходил к крематорию, хлопнули три выстрела. Заключенный упал. Его втащили в помещение.
К распростертому на полу узнику подошел гауптштурмфюрер Шидлауский.
– Эрнст Тельман мертв, – констатировал через минуту лагерный врач, разгибаясь.
Кокс в печи ярко пылал, пламя гудело, бросая сквозь прорези багровые отсветы на лица эсэсовцев.
Обершарфюрер Варнштедт пнул ногой стоящую наготове вагонетку. Узкие поблескивающие рельсы вели в разверстый зев пылающей печи.
– Снять с него одежду? – спросил унтершарфюрер Штоппе, вопросительно посмотрев на Густа.
– К чему? – поморщился лагерфюрер. – Лишняя морока. Грузите так.
А через несколько дней после его возвращения из командировки, 29 августа, начальник лагеря подошел к Миллеру:
– Вчера, во время налета вражеской авиации, погиб в Бухенвальде Тельман, – сказал он и протянул Миллеру свежую газету.
Тот прочел краткое сообщение и облегченно вздохнул…
Да, Миллер считал, что в Оливии ему повезло.
Мягкости нового правительства нельзя было не подивиться. Поначалу, в первые дни тюремного заключения, Миллер был уверен, что Демократическая партия недолго продержится у власти – уж слишком она либеральничала со своими врагами. Об этом он узнавал из газеты «Ротана баннера», ежедневно доставляемой в камеру.
Время, однако, шло, а Орландо Либеро продолжал оставаться президентом Оливии.
И вот Миллера неожиданно для него самого выпустили.
Выйдя из тюрьмы, он оказался на распутье.
x x x
Революция, похоже, не коснулась Ильерасагуа. «Изобретатель» жил в той же покосившейся хибаре, что и прежде. Время, конечно, наложило на него отпечаток. Ильерасагуа обрюзг, еще больше ссутулился, а посреди некогда буйной шевелюры явственно обозначился островок загорелой лысины.
В остальном же он не изменился. Во всяком случае, так показалось Миллеру, который долго наблюдал за Ильерасагуа, прежде чем решился подойти к нему.
Он проследил, как под вечер Ильерасагуа вернулся с работы, а затем вышел ненадолго из дому и вернулся, нагруженный снедью.
Когда Миллер, постучав в дверь, вошел в комнату, Ильерасагуа побледнел и отшатнулся, словно перед ним возникло привидение.
– Привет, сеньор изобретатель, – сказал Миллер.
– Это ты, Карло? – хриплым от испуга голосом спросил Ильерасагуа, не отвечая на приветствие.
– Как видишь.
– Уходи! – замахал руками Ильерасагуа. – Я не смогу тебя спрятать. С прошлым покончено. Если тебя здесь найдет народная полиция…
– Я освобожден, – перебил Миллер. – Документы в порядке. А для тебя, чтобы не скучал, скоро будет новое порученьице…
– А кто мне заплатит за сырье и работу? – спросил угрюмо Ильерасагуа.
– Орландо Либеро тебе заплатит. Ты только расскажи ему, как делал с приятелями подпольно гранаты, которые лопались потом на улицах Санта-Риты, и он отвалит тебе – будь здоров!
– Ладно, приходи дня через два.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Иван Талызин ехал к месту назначения – на медеплавильный комбинат, еще как следует не отдохнув после долгой дороги. Аэропорты семи городов, где делал посадку самолет, смешались в голове в один – беспокойный, гудящий, прошитый неоновыми молниями реклам и указателей, с душными залами, где звучит насморочный голос дикторши, объявляющей посадку, прибытие самолетов, перемену в рейсах и сводки погоды.
Последний перелет перед Санта-Ритой…
Позади остались серые пески раскаленных пустынь, горные хребты, укутанные в вечные снега, огни ночных городов – словно россыпи драгоценных камней на бархате ночи.
Наконец пилот объявил по радио:
– Самолет пересек государственную границу Оливийской республики!
Иван много узнал в Москве об этой стране, о ее президенте, о широких начинаниях Орландо Либеро, о задачах, которые ставит и решает республика, несмотря на бешеную злобу правых элементов.
На медеплавильный комбинат из столицы Талызина сопровождал смуглолицый молодой паренек. Иван сразу же почувствовал к нему симпатию.
– Меня зовут Хозе, – сказал паренек с белозубой улыбкой, отворяя перед Иваном дверцу старенького «пикапа» с брезентовым верхом.
Хозе вел машину лихо и бесшабашно. Они неслись по улицам Санта-Риты, почти полностью пренебрегая правилами уличного движения.
Промелькнул отель, в котором Иван ночевал, затем мрачное здание бывшего Комитета общественного спокойствия. Вскоре дома стали пониже, улицы – поуже.
– Я знаю, ты русский, – сказал Хозе.
– Русский, – с улыбкой подтвердил Талызин.
– У каждой страны есть свой поэт, – продолжал Хозе после паузы. – У вас Пушкин. У нас Рамиро Рамирес. Я многие его стихи знаю наизусть…
– Я тоже знаю Рамиреса.
– О! – Хозе с уважением посмотрел на Ивана.
Машина вылетела на мост. Под колесами гулко загрохотали старые бревна. Талызин посмотрел на желтые волны реки.
– С этим мостом связано начало одного из важнейших революционных событий нашей страны, – чуточку торжественно произнес Хозе, кивнув в окно. – Когда-нибудь я расскажу об этом.
– Кем ты работаешь?
– Машину вожу с медными слитками. Тридцать тонн.
– Хорошо идет работа на руднике?
– Да как сказать… – неопределенно протянул Хозе. – До последнего времени все было как надо. А сейчас стало неспокойно…
Город кончился. Дорога все время ползла в гору. Постепенно менялся пейзаж. Округлые холмы, покрытые незнакомой Талызину растительностью, все чаще переходили в голые каменистые скалы.
Иван жадно глядел по сторонам, словно губка впитывая впечатления. Ему казалось, что когда-то давно он уже бывал здесь. Быть может, это чувство было связано с тем, что он много читал об Оливии.
Глубоко в ущелье мелькнул целый лес труб. Дым, скученный в одно огромное облако, был неправдоподобно зеленого цвета.
– Плавят медь. – Хозе откинул волосы со лба и, уверенно крутя баранку, негромко продекламировал:
Утоли мои печали,
Пламенеющий закат,
Дерзко всхолмленные дали
И медеплавильный чад…
– Чьи это стихи? – спросил Иван.
– Рамиро. Они еще не опубликованы. Рамиро читал их на днях перед рабочими, на комбинате.
– А сколько у вас рабочих?
– Шестьдесят тысяч.
– Целый город!
– А людей не хватает.
Наскоро перекусив на заправочной станции, они двинулись дальше. Хозе предложил полазить по горам, подняться на вершину, с которой, как он уверял, виден действующий вулкан – «тот самый», приманка и отрада туристов со всех концов света, – но Талызин отказался: ему не терпелось добраться до места и приступить к работе.
Теперь дорога то извивалась серпантином, то вдруг вгрызалась в гору напрямую и ныряла в тоннель, то шла над самым краем пропасти, такой глубокой, что если посмотреть вниз, холодело сердце.
Неожиданно Хозе сбавил ход.
Сразу за поворотом неожиданно для Талызина показался комплекс зданий.
«Обогатительная фабрика меднорудного комбината. Народное предприятие», – прочел Талызин на табличке, когда они подъехали поближе.
– Пробежимся по цехам? – предложил Хозе, лихо притормаживая.
Они вышли из машины и, миновав охрану, направились к десятиэтажному зданию, похожему на аквариум. Хозе здоровался с каждым встречным – его тут знали все.
– Руда на фабрику идет с шахты, – сказал Хозе.
– А где вагонетки?
– Руда поступает сюда по подземным трубам, – пояснил Хозе.
Они остановились.
– Раньше все это, – сделал Хозе широкий жест, – принадлежало иностранным компаниям. Теперь предприятие национализировано. Прежде рабочие жили в ужасных условиях. Я-то этого не видел, но те, кто застал… О том, как жили рабочие на руднике, тебе расскажет Франсиско Гуимарро, он работал здесь.
– Это тот, который привез нас утром к президенту?
– Он самый.
От посещения обогатительной фабрики в памяти Талызина остались размах, масштабность предприятия. Перед глазами плескались тяжелыми волнами циклопических размеров бассейны, где шевелилась, словно живая, темная плотная масса. Это была измельченная медная руда.
Хозе и Талызин на фуникулере поднялись к медеплавильному заводу, расположенному высоко в горах.
Завод явно нуждался в реконструкции – Талызин понял это с первого взгляда.
Они вошли в конверторный цех. Стенами цеха служили бока скал, лишь слегка обтесанные. Они источали жар. Скальные стены были покрыты толстым слоем копоти и гари. Пламя в конверторных печах гудело грозно и устрашающе.
Рабочие, обслуживающие печи, носили на лице повязки, оставляющие открытыми только глаза. Среди волн дыма они походили на привидения.
Хозе что-то сказал нескольким рабочим – что именно, Иван не разобрал из-за грохота, – но люди у печей стали проявлять к нему знаки внимания.
Сделав несколько шагов, Талызин нагнулся я поднял кусок ноздреватого шлака красного цвета. «Возможно, в отходы попадает медь, – подумал он, пряча шлак в кардан. – Нужно будет отдать в заводскую лабораторию. И вообще посмотреть, как она работает».
Близ крайнего конвертора их остановили.
– Сейчас пойдет медь, – сказал дочерна закопченный рабочий. В голосе его звучали торжественные нотки. – Сеньор руссо может посмотреть, если пожелает.
– Меня зовут Иван, – произнес Талызин и крепко пожал руку рабочему.
– О, Иван! Хорошо, – расплылся рабочий в улыбке.
Повязка его сбилась, обнажив худые, глубоко запавшие щеки, изрезанные густой сетью морщин. Какого он возраста? Это мог быть пожилой человек, но мог быть и юноша.
Несколько умелых ударов ломом – и медь хлынула из образовавшегося отверстия неожиданно тонкой, ослепительно яркой струей. Небольшие изложницы, пододвигаемые рабочим, заполнялись одна за другой.
Подошел подсобник с лейкой. Струйки воды, встретившись с расплавленным металлом, зашипели, вмиг образовав облако белого пара. Слиток затвердел.
Рабочий осторожно поддел его ломом. Медь червонно поблескивала, в капельках воды она выглядела удивительно красивой.
Следующий рабочий отработанным движением опрокинул изложницу в канаву, дно которой было выложено плиткой. По канаве струился мутный поток. Он-то и охлаждал окончательно плитки меди.
Рядом, на специальной площадке, стояла длинная шестиосная платформа, больше чем наполовину заполненная слитками. Резиновые шины колес были почти стерты, и Талызин подумал, что вести такую махину по горным дорогам, которые они только что преодолели, – дело нешуточное.
– Когда кузов загрузят полностью, меди здесь будет тридцать тонн, – кивнул Хозе в сторону платформы. – Вот такие машины я и вожу.
Внезапно рабочий, который обслуживал конвертор, пошатнулся. Видимо, ему стало плохо. Он сорвал с лица повязку и сел на глыбу шлака. Даже под слоем копоти было заметно, как побледнело его высохшее лицо.
– Воды, – прохрипел он.
Кто-то сунул ему манерку с водой, кто-то расстегнул куртку на груди. Человек дышал тяжело, судорожно хватая ртом воздух.
– Позовите врача! – крикнул Хозе.
Через несколько минут из подсобного строения, расположенного поодаль под покатым навесом, на котором был грубо намалеван красный крест, вышел тощий высокий старик. Когда он подошел поближе, рабочие расступились, освобождая путь.
Старик нагнулся, привычно пощупал пульс и озабоченно покачал головой:
– Снова тепловой удар.
Врач вытащил из кармана пузырек, отвинтил крышку и сунул под нос рабочему. Иван ощутил острый запах нашатырного спирта. Рабочий мотнул головой, глаза его приобрели осмысленное выражение.
– Сегодня не работай, – сказал ему врач. – Отдыхай до конца дня.
– Нет, – покачал головой рабочий, – больше некому обслуживать печь. Нужно довести плавку до конца… Людей нет… Медь пропадет…
– Что ж, – пожал плечами врач, – если медь тебе дороже собственной жизни… Как знаешь…
Двое рабочих подняли сидящего и отвели в тень, под навес.
– В нашем аду никакой дьявол долго не выдержит, – обратился врач к Талызину. – Вы, видимо, с экскурсией у нас на заводе? Теперь многие интересуются… Народная власть собирается реконструировать рудник, для этого необходимы опытные инженеры.
– Я новый инженер.
– А, из России, – подхватил старик. – Как же, как же, слышал. Мы ждали вас. Работы для специалиста, как видите, непочатый край. Меня зовут Феррейра, будем знакомы. – сказал он, протягивая руку.
– Иван Талызин, – ответил гость, пожимая ладонь. – Очень приятно.
Талызин осмотрел завод, познакомился с руководством. Ему не терпелось определить круг своих обязанностей.
x x x
...Шторнинг – Центру
Дальнейшее пребывание на гасиенде становится небезопасным. Новое правительство готовит закон о национализации крупных имений в пользу государства. Необходимо сменить дислокацию. Переберусь либо в Санта-Риту, либо в Королевскую впадину: врачи нужны всюду. Часть агентуры рассеяна, другая раскрыта. Сеть придется создавать заново.
По сообщению нашего человека, близкого к правительственным источникам, руководство Орландо Либеро готовит амнистию, под которую подпадут многие, арестованные во время переворота.
...
Центр – Шторнингу
Вам надлежит перебазироваться на медные рудники – этот район становится экономически главным для Оливии. Готовьте диверсии, выступления недовольных режимом. На рудниках имеются наши люди, в том числе и среди руководства предприятия. Через агентуру разыскивайте оппозиционеров среди амнистированных и привлекайте на нашу сторону.
Дезорганизация работы на рудниках помимо экономического ущерба призвана пошатнуть престиж правительства Орландо Либеро. В следующей шифровке передадим список наших людей на рудниках, так же как и инструкции на ближайшее полугодие.
x x x
– Хозе вам все здесь покажет. Мы прикомандировываем его к вам на четыре для, – сказал Талызину директор, крупный мужчина с бритой головой. – Осмотритесь пока, отдохните с дороги. Окрестности у нас живописные.
– Я хотел бы приступить к работе завтра с утра.
– Что ж, похвальное желание, – безучастно согласился директор. – Приходите завтра к восьми в заводоуправление, для начала что-нибудь придумаем.
Талызину не понравилась последняя фраза, но он промолчал.
Рабочий поселок, в котором должен был жить Талызин, располагался на полпути между заводом и рудником.
– Поедешь устраиваться или посмотрим сразу рудник? – спросил Хозе, когда они вышли от директора.
– Сначала рудник, – сказал Талызин, вытирая с лица обильный пот.
Путь к руднику, расположенному в вершине одной из самых высоких гор, образующих гряду, был крут и опасен. Тот подъем, который им пришлось преодолеть, чтобы добраться до медеплавильного завода, показался теперь детской забавой. Впрочем для попутчиков Талызина да и для самого Хозе этот подъем был, видимо, делом привычным. Не спеша, степенно разместились они в четырех крохотных вагончиках. К составу, пыхтя, прицепился игрушечный паровозик. «Времен Стефенсона», – подумал Талызин, разглядывая его фасонную трубу.
В вагоне были шахтеры в касках, женщины, немало было и детей, что удивило Талызина. Широкоскулая индианка, улыбнувшись, подвинулась, и Иван сел у окна.
Паровозик загудел, низко, протяжно, и состав тронулся. Дорога сразу пошла ввысь неправдоподобно круто. Отчаянно пыхтя, паровоз тащил вагончики вверх, в вечереющее оливийское небо.
Стало прохладнее. Ветер, врываясь в открытое узенькое окошко, освежал разгоряченные лица.
Люди в вагоне разговаривали мало. Даже Хозе примолк. Иван не отрываясь глядел в окно.
«Здесь необходимо оборудовать фуникулер непрерывного действия, – подумал Талызин. – Любые затраты окупятся, факт. Скажу завтра директору».
Чем выше в горы они забирались, тем становилось холодней. Иван почувствовал, что продрог. Он застегнул все пуговицы на рубашке, но это мало помогло. Горняк, сидевший напротив, снял с себя пончо и протянул Талызину.
– Бери. Гостю у нас должно быть тепло, – сказал Хозе с улыбкой.
Время от времени, словно устав, маленький поезд замирал на несколько минут на каких-то горных полустанках, кто-то входил, кто-то выходил.
Вскоре началась зона вечных снегов. Едва завидев за окошком снег, Талызин почувствовал желание выскочить, погрузить руки в рыхлую холодную массу, слепить снежок. Но выскакивать было некуда: с одной стороны от узкоколейки дымилась пропасть, с другой – возвышалась почти вертикальная скальная стена, на неровностях которой, каким-то чудом зацепившись, висели клочья снега.
Ветер сыпанул горсть снежинок.
Хозе сказал:
– Приехали.
Платформы как таковой не было. Сразу от дверей вагончика начиналась лестница, ступени которой были вырублены прямо в скале. Вместо перил торчали обрезки труб, вбитые в каменные щели слева и справа от ступеней.
Едва Иван вышел из вагона, как почва под его ногами дрогнула. Глубоко внизу ахнул взрыв, и эхо долго повторяло протяжный перекатывающийся гул.
Люди остановились. Обернувшись на гул, они заглядывали в ущелье, которое недавно покинули. На дне его сверкали еле заметные сверху тонкие иглы пламени.
– Разве вы разработку руды ведете открытым способом?.. – спросил Талызин, но, глянув на Хозе, осекся: ладони парня сжались в кулаки, в глазах горели гнев и горечь.
– Это не разработка руды открытым способом, – с трудом разжал губы Хозе. – Это диверсия, Иван.
Словно прорвав плотину оцепенения, люди на лестнице загомонили:
– Четвертый взрыв за эту неделю…
– Опять, наверно, жертвы…
– Сволочи, саботажники, к ногтю их!
– Контрреволюционеры!
Пожилой горняк поправил каску и сказал, ни к кому не обращаясь:
– Неужели народная полиция настолько слаба, что не может выловить диверсантов?
– Боюсь, диверсантов у нас слишком много, – сказал Хозе.
– При чем тут диверсанты? – с возмущением спросил человек с гладко прилизанными волосами, который успел выше всех забраться вверх по каменной лестнице. – Все дело в нехватке специалистов. Старых разогнали, а новых не хватает, вот и не ладится дело. Отсюда и неурядицы.
– Чепуху болтаешь, мастер, – перебил его Хозе.
– Нет, не чепуху! Некоторым всюду шпионы мерещатся. Сваливать на диверсантов – последнее дело, это легче всего. Работать нужно, а не придумывать сказочки про шпионов!
– Специалистов, между прочим, народное правительство не разгоняло, – сказал спокойно Хозе. – Вот это и есть сказочка, и вредная сказочка. Они сами разбежались, надеясь, что производство без них остановится.
– А кто остался – те стараются нам вредить, – добавила индианка, стоявшая рядом с Талызиным.
– Ладно, мы сумеем определить, кто нам враг, а кто друг, – сказал Хозе.
Перепалка с длинноволосым внесла какую-то разрядку, хотя каждый остался при собственном мнении.