– В чем должна выразиться помощь? – Эгон подошел к окну и поправил уголок шторы.
– Мне необходимо срочно выбраться отсюда.
– Из Гамбурга?
– Да.
– А куда?
– В любую нейтральную страну.
– У вас есть документы?
– Никаких.
Эгон присвистнул:
– Ничего себе задачка… Как же вы добрались сюда?
Иван улыбнулся:
– Добрался. Вот как выбраться?
Эгон молча что-то обдумывал.
– Есть одна идея, но ответ я смогу дать только завтра, – сказал он.
– А нельзя ли сегодня? – вырвалось у Талызина.
– Никак, – покачал головой Эгон. – А пока располагайтесь, будем ужинать.
«Лишних вопросов не задает, сдержан. Добрый признак», – отметил про себя Талызин.
– Вижу, досталось вам, – сказал за ужином Эгон. – Вы немец?
– Нет.
– Я догадался, – кивнул Эгон, посыпая солью ломтик серого хлеба. – Не думайте, что вся наша нация состоит из извергов и палачей.
– Я так не думаю, – сказал Талызин и добавил: – Гамбург – город Тельмана!
– Я знал Тедди, – просто сказал Эгон.
– Тельмана? – с оттенком недоверия переспросил Талызин. Для него фигура вождя немецких коммунистов была легендарной еще с юношеских лет.
– А что вас удивляет? Я ведь тоже коренной гамбуржец, как и он. Мы проводили одну работу. Организовывали стачки в Красном Веддинге, среди рабочих, в порту.
– Расскажите о Тельмане, – попросил Талызин.
– Тедди рабочие любили. Он пользовался большим авторитетом. – Эгон глотнул кофе-эрзац. – Я расскажу вам об одном событии, в котором мне выпало участвовать. Это произошло давно, в тридцать третьем. Я тогда был корреспондентом «Роте Фане». Знаете о такой газете?
Иван кивнул.
– С начала года обстановка в стране была крайне напряженной. Необходимо было собрать Центральный комитет партии, чтобы выработать единую линию борьбы. Долго искали место, где можно было бы собраться. Всюду рыскали полицейские и штурмовики – партия фактически была вне закона. Наконец выбрали небольшое местечко на реке Шпрее. Оно называлось Цигенхальс, по-русски это звучит как «горло козы». Да, там нам чуть и впрямь не перерезали горло… – Эгон побарабанил пальцами по столу. – Собрались мы, как сейчас помню, седьмого февраля. Съезжались тайком, минуя полицейские кордоны и облавы, со всех концов Германии. Заседание решено было проводить в деревенском кабачке, там такая задняя комнатка имелась, с выходом к реке. Председательствовал Тельман. Обсуждали, как бороться против Гитлера, против готовящейся войны. Работа уже шла к концу, когда в комнату вбежал запыхавшийся человек и сообщил, что полицейские напали на наш след. «Без паники», – сказал Тедди. Мы выскальзывали по одному через черный ход прямо к реке, к причалу были привязаны лодки… Тедди уходил, когда в запертую дверь уже ломились полицейские. Это было последнее заседание ЦК, в котором участвовал наш Тедди.
– Тельман уже принадлежит истории, – произнес задумчиво Талызин.
– И знаете, с того дня, как я видел Тельмана в Цигенхальсе, прошло больше десяти лет, – продолжал Эгон, – и каких лет! А у меня до сих пор перед глазами мельчайшие детали той встречи. Помню горячую речь Тедди, его плотно сбитую фигуру, простой рабочий костюм, кепку. Шпрее сильно обмелела, берега были по-зимнему пустынны. Мы гребли что было сил, только весла трещали!.. Полиция нас обнаружила, когда основная часть лодок успела подойти к речной излучине. Послышались выстрелы, крики, кого-то ранило, но нам удалось уйти от преследования… Мы засиделись, вам нужно отдыхать, – сказал Эгон, поднимаясь. – Завтра вам понадобятся силы.
– С чем связан ваш план? – спросил Талызин.
– Не с чем, а с кем, – впервые улыбнулся Эгон, улыбка очень шла ему. – С моей женой.
– Она ваша единомышленница?
– Да. Она работает телефонисткой в порту. И кое-что знает о тамошней жизни. В порту стоит транспортное судно. Оно должно в сопровождении военных судов отправиться в Норвегию, на завод тяжелой воды.
– Когда?
– Завтра, если не будет бомбежки.
– Я вижу, бомбежек вам хватает, – произнес Талызин. – Гамбург лежит в руинах.
– Сегодня еще бог миловал, выдалась спокойная ночь. Подобное в последнее время случается редко. А на днях такое было – кошмар! Самолеты налетели днем. Бомбили что-то в порту…
– Что именно?
– Не знаю, слухи разные ходят… Жена, к счастью, в тот день не дежурила, была дома. Самолеты бомбили корабли, но и порту досталось.
– Нужно еще будет передать короткий шифр по радио…
Эгон кивнул, погасил настольную лампу, зажег крохотный ночничок. Укладываясь спать, сказал:
– Разрешите задать вам вопрос?
– Пожалуйста.
– Я не спрашиваю, кто вы, как вас зовут. Как старый подпольщик, я знаю: каждый из нас должен ведать только о том, что непосредственно относится к его участку работы. Но я хочу спросить лишь одно… – Эгон запнулся. – Впрочем, вы можете мне не отвечать…
– Спрашивайте.
– У вас было здесь задание?
– Да, – поколебавшись крохотное мгновение, ответил Талызин.
– Вы его выполнили?
– Выполнил. Точнее, буду считать выполненным, если сумею передать результат.
– Спасибо. Это единственное, что я хотел услышать, – произнес Эгон и отвернулся к стене.
Через минуту послышалось его тихое посапывание.
Талызин долго не мог уснуть. В памяти прокручивались события последних дней, насыщенных до предела. Что ждет его впереди? Какие испытания и опасности?
Вспомнилась Москва, особняк Управления на тихой улице, кабинет полковника Воронина… Что он делает сейчас? Тоже, наверное, не спит: у него ведь таких, как Талызин, десятки. И каждую операцию нужно готовить, в каждую – вложить частичку собственной души…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Вскоре матросы «Кондора» обнаружили пробоину, и работа закипела. Пока двое качали насос, остальные пытались забить дыру, из которой хлестала вода.
Отверстие кое-как заделали, теперь предстояло опорожнить трюм. Люди сменялись, насос работал непрерывно, но вода продолжала прибывать. Видимо, где-то были еще пробоины, но обнаружить их, несмотря на поиски, не удавалось. Уровень воды в трюме медленно, но верно повышался.
Матросы были в рыбацких сапогах, только один Миллер в ботинках. А эта обувь, хотя и добротная, на толстой подошве, пропускала воду.
Капитан то поднимался наверх, чтобы наблюдать за морем, то снова спускался в трюм, и каждый раз его лицо становилось все более озабоченным.
На палубе матросы по приказу Педро готовили плот: когда бросились к спасательной лодке, она оказалась изрешеченной пулями и осколками.
– Будем спасаться вплавь, – решил капитан. – Судно обречено, это ясно. Однако на плаву какое-то время оно еще продержится…
– Помпа засорилась, – сказал боцман.
– Плюньте на нее. Ступайте наверх, погрузите на плот продукты, а я пойду приготовлю наши документы. – Капитан пожевал губами и добавил: – Запомните сами и объявите всем остальным: мы – рыбаки, терпящие бедствие. С нами – человек, бежавший из немецкого концлагеря. Так сказать, жертва нацизма, – протянул капитан руку в сторону Миллера. – Он бежал, а мы его подобрали и спасли, беднягу.
– Ясно, – кивнул деловито боцман: он своего капитана привык понимать с полуслова. – А где мы его, беднягу, подобрали?
Капитан пожал плечами:
– В открытом море, где же еще? Фашистские изверги разбомбили корабли с заключенными, а вот этому счастливчику Миллеру удалось выпрыгнуть с тонущего корабля. Правда, Миллер?
– Корабли разбомбили англичане, – произнес угрюмо штурмбанфюрер.
– Скажите, какой поборник справедливости, – протянул капитан с иронией. – Но мы люди маленькие, мы в этих тонкостях не разбираемся. Пусть там, наверху, выясняют, кто кого бомбил. У рыбаков одна забота – думать об улове. Между прочим, утверждая, что вы бежали из немецкого концлагеря, я ни на йоту не погрешил против истины. Ну, так как, вы усвоили мою мысль, Миллер?
– Усвоил.
– Вы очевидец, участник и свидетель трагедии, которая разразилась в открытом море, – продолжал Педро. – Расскажете там все, как было… – Капитан сделал неопределенный жест и заключил: – Ваши достоверные показания явятся еще одной страницей в книге обвинений фашизму.
– У вас тут утонешь в два счета, – буркнул Миллер, переступив через лужу на палубе.
Капитан поиграл фонариком:
– Не ропщите, друг мой. Все-таки, что ни говори, у нас не лагерь смерти, из которого вы столь счастливо бежали, а кусочек нейтральной территории…
– Которая скоро скроется под водой, – закончил Миллер. Оступившись, он едва не растянулся.
– Осторожно, не гибните раньше времени, – сказал капитан. – Вы, Миллер, теперь наша опора и надежда. Мы спасли вас, вы спасете нас.
– Ваше судно застраховано, Педро?
– Суда вольных охотников не подлежат страховке.
– И вам не жаль «Виктории»?
Капитан поправил:
– «Кондора».
– Все равно.
– Видите ли, Миллер, всякая профессия имеет свои неудобства. В том числе и профессия свободного пирата. Но мне не так обидно, как некоторым другим: я, по крайней мере, не таскаю с собой никаких драгоценностей. Без них оно как-то спокойней…
Уровень воды в трюме продолжал повышаться. Вода колыхала всякую дребедень, вытащенную из укромных трюмных уголков: деревянные ящики, засохшие шкурки бананов, ложе сломанной винтовки, фанерный совок.
Матросы подготовили плот. Педро сплюнул на воду и сказал:
– Ваш выход, Миллер. Не опоздайте, иначе спектакль сорвется.
Плот был загружен.
Капитан в последний раз окинул взглядом обреченное судно. «Кондор» приметно осел, ватерлиния ушла под воду.
– Здесь оживленная морская трасса, – сказал капитан, сверившись с картой. – На нас, я уверен, рано или поздно кто-нибудь наткнется.
Миллер потрогал носком одно из бревен плота:
– Лучше бы раньше.
– Как судьба распорядится. Я фаталист.
– Судьбе тоже иногда нужно подсказывать.
Капитан согласился:
– Золотые слова.
Четверо матросов и боцман – весь экипаж – снесли на плот свой нехитрый скарб. Миллер подивился его скудости – у каждого был лишь небольшой морской сундучок. Видимо, экипаж «Кондора» исповедовал фатализм, так же как и его капитан. Смуглые матросы не выглядели ни особенно озабоченными, ни встревоженными. Лица их были спокойны, движения размеренны. «Низшая раса», – привычно подумал Миллер.
– Как это ни парадоксально, то, что с нами случилось, – к лучшему, – сказал Педро. – У нас больше шансов, если мы покинем эту проклятую зону не на корабле, а на плоту.
– По крайней мере, это будет выглядеть более естественно, – добавил боцман.
Капитан многозначительно посмотрел на своего угрюмого пассажира:
– Надеюсь, ваши средства, Миллер, помогут нам выпутаться из этой передряги.
Матросы старались как можно дальше отгрести от «Кондора», чтобы плот не попал в водоворот.
Через несколько минут от «Кондора» осталась только скособоченная труба, которая продолжала отчаянно дымить.
– Старик сражается до последнего, – сказал капитан, и Миллер с удивлением уловил дрожь в его голосе.
– Отлетался «Кондор», – вздохнул боцман и снял рыбацкую зюйдвестку. – Сложил крылья.
Корабль скрылся под водой.
Что-то ухнуло, над местом гибели «Кондора» поднялся водяной горб, и высокая волна, побежавшая от него, едва не перевернула плот.
Матросы внешне безучастно смотрели на гибель корабля. Но может, они умели глубоко таить свои чувства – кто их разберет?
С самого начала путешествия на плоту Миллер понял, что на комфорт рассчитывать не приходится: плот заливало, плохо скрепленные бревна скрипели, все время норовя схватить ногу в капкан.
Теперь они не гребли. Плот дрейфовал, покорный морским течениям и ветру. Грести, выбиваться из сил бессмысленно, рассудил капитан: вероятность встречи с каким-либо кораблем не зависит от того, движется плот или не движется.
Боцман прикорнул на солнцепеке: выглянувшее из-за тучи солнце вдруг пригрело совсем по-летнему.
– Корабль! – закричал матрос.
Видимо, так кричал впередсмотрящий Колумба, когда каравеллы отважного генуэзца приближались к Новому Свету, но Миллер догадался, о чем идет речь. Он с беспокойством вглядывался вдаль: какой сюрприз преподнесет теперь ему судьба?
Капитан Педро оказался пророком: их действительно подобрали очень скоро.
Миллеру и тут повезло: судно, которое их подобрало, оказалось гражданским. Шкипер его, весьма эмоциональный француз, больше доверял не документам, которые просмотрел довольно невнимательно, а живому впечатлению.
Он и команда «Пенелопы» – так называлось судно, которое сняло с плота потерпевших бедствие, – затаив дыхание слушали рассказ Миллера о его печальной «одиссее». Оказывается, большинство из них недурно понимали по-немецки.
Размякший от горячей пищи и доброй порции арманьяка, Миллер поведал сначала о концентрационном лагере, в котором он провел четыре долгих года между жизнью и смертью.
Когда Миллер рассказывал о ночной погрузке боеприпасов, о том, как военнопленные бегом таскали тяжелые ящики, а падавших людей эсэсовцы добивали, кто-то спросил:
– И французы там были?
– Конечно. У нас был интернациональный лагерь: в бараках содержались и французы, и русские, и бельгийцы, и болгары, и югославы, и немцы…
– Немцы?! – удивленно переспросил шкипер.
– Те, которые шли против фю… Против этого подонка Гитлера, – пояснил Миллер. (Обмолвка могла ему дорого обойтись, но, кажется, на нее никто не обратил внимания.)
– А ты неплохо выглядишь, парень, – заметил один француз, хлопнув штурмбанфюрера по плечу.
Даже измызганный, в трюмной грязи, прилипшей к мокрой одежде, Миллер производил впечатление здоровяка.
Штурмбанфюрер вздохнул и негромко проговорил:
– У меня конституция такая, кость широкая, ничего не поделаешь. Все ошибаются. А у меня на теле живого места нет, – продолжал он с надрывом, – почки отбиты. Меня в лагере каждый день…
– Довольно, дружище, – громогласно прервал его шкипер. – Хватит вспоминать о том, что было. Нужно думать теперь не о прошлом, а о будущем.
– А я, когда читал, особенно в «Юманите», о немецких концентрационных лагерях, то думал, грешным делом: враки! – заметил тщедушный матрос с пышными усами. – Трудно поверить, что могут быть на свете такие ужасы. Только когда услышишь очевидца, того, кто прошел через все это…
– Все так и есть, как он рассказывает, – поддержал Миллера шкипер.
– Откуда ты знаешь, Пьер? – спросил пышноусый.
– Теперь уже можно об этом рассказать… Войне капут и Гитлеру капут, – сказал шкипер. – Мой младший брат служил во французской армии и в сороковом году, в самом начале «странной войны», попал в плен к бошам. Что-то там ему пришили, какую-то агитацию, что ли… В общем, упрятали его немцы в концентрационный лагерь.
– Во Франции? – поинтересовался Миллер, дуя на горячий эрзац-кофе.
– Нет, в Германии… Забыл я, как лагерь называется. Брату удалось переправить домой записку, одну-единственную… Больше мы от него ничего не имели. Страшная записка, доложу вам. Брат рассказывал в ней об одном надзирателе, который убивал пленных одним кулачным ударом.
Миллер поперхнулся. Откашлявшись, он покачал головой:
– У нас в лагере такого надзирателя, кажется, ее было.
– В Германии не один лагерь… Слушай, а может, ты с братом моим сидел? – оживился шкипер. – Его звали Жан, Жан Леру… Дома все его звали Птижан. Он и впрямь был малыш. Сухощавый такой, в очках… Его долго в армию не хотели брать, но он настоял-таки, добровольцем пошел. Отечество, видите ли, защищать… Отечество, которое продал Петэн. Брат сложил, наверно, голову… Был отчаянный спорщик…
– Теперь отольются ботам все слезы, – вставил усатый.
– Птижан был гордостью семьи. – продолжал шкипер. – Ему прочили блестящее будущее. Уже на первом курсе Сорбонны он напечатал какую-то выдающуюся статью по химии. Я-то в химии, честно говоря, мало что смыслю, но Птижан мне объяснял – что-то там связано с органическими соединениями. А, да что говорить, – махнул рукой Леру-старший. – Так ты не встречал Птижана? Может, он жив?.. – спросил шкипер с внезапно пробудившейся надеждой. – Леру…
Миллеру не потребовалось особо напрягаться, чтобы припомнить тщедушного француза с вечно спадающими очками, изможденного как смерть.
– Нет, не встречал. Но будем надеяться, что ваш брат жив, – ответил Миллер. – Сейчас, при усиленных бомбежках, многим заключенным, как мне, удается бежать из лагерей.
– Значит, ты, говоришь, бежал из лагеря во время бомбежки? – спросил Миллера капитан «Пенелопы». – А как же ты очутился в море?
Миллер отставил кружку с недопитым кофе.
– Я не прямо из лагеря бежал. Когда лагерь разбомбили – это случилось сразу после ночной погрузки боеприпасов, – эсэсовцы наскоро выстроили всех уцелевших заключенных в несколько колонн и погнали к морю. Мы решили – эвакуация…
– А оказалось? – нетерпеливо спросил кто-то из матросов.
– Оказалось – верно, эвакуация, да только… на тот свет, – усмехнулся Миллер. – Пригнали нас в Любек, а там уже приготовлены эшелоны. Затолкали нас в товарные вагоны, как скотину, и – к морю, в Любекскую бухту… И все это – в страшной спешке… В бухте стояли пустые суда… – Миллер полуприкрыл глаза, чтобы получше припомнить названия пароходов, между которыми он несколько часов назад чудом провел «Викторию» – «Кондора», и медленно, с паузами перечислил: – «Тильбек»… «Атен»… «Кап Аркона»… «Дейчланд»… Ну, еще там были сторожевые катера, баржи, мелкие суда…
Выражение настороженности исчезло с лица шкипера – Миллеру трудно было не поверить, так убедительно, с деталями рассказывал он.
Усатый что-то сосредоточенно припоминал.
– Тебя на какое судно посадили? – спросил он Миллера.
– «Кап Аркона», – ответил наугад штурмбанфюрер.
– Точно! Вспомнил! – радостно произнес усатый. – Это ведь такой большой океанский пароход, правда?
– Да.
– Я плавал на нем до войны, – улыбнулся воспоминаниям усатый, обращаясь ко всем.
– Задолго? – спросил шкипер.
– Задолго до войны, еще мальчишкой, с папой и мамой. Помнится, мы занимали каюту второго класса, на средней палубе… Комфортабельный корабль, ничего не скажешь. Отец говорил, что «Кап Аркона» обслуживает пассажирские линии Атлантики…
– Твои воспоминания потом, – перебил его шкипер.
Усатый смешался и умолк под его тяжелым взглядом.
– «Кап Аркона» – верно, комфортабельный лайнер. Но нас там набили столько, что яблоку негде было упасть. Я поднимался на борт одним из последних и прикинул на глазок, сколько заключенных прошло по трапу: пожалуй, около пяти тысяч, не меньше, – продолжал Миллер. – Дожидаясь своей очереди, я прислушивался к репликам, которыми перебрасывались эсэсовские охранники… Из этих разговоров я понял, что на нескольких баржах немцы разместили узников, пригнанных из Штутгофа, а на пароходе «Дейчланд» – заключенных из Заксенхаузена и Равенсбрюка, что пароходы с заключенными должны торпедировать гитлеровские подводные лодки.
Миллер слышал не столь давно о подобном плане из уст коменданта концлагеря Нейенгамме и решил приплести его сюда для пущей достоверности: уж больно неправдоподобной выглядела версия о том, что суда с заключенными потопили английские самолеты. Мог ли он знать, что своим рассказом попал в точку?
План немцев действительно совпадал с тем, что под большим секретом поведал комендант Нейенгамме, и немцы даже начали проводить его в жизнь, но внезапный налет авиации союзников их опередил.
На войне, как известно, не приходится зарекаться от неожиданностей. Там, в Любекской бухте, произошла одна из тех роковых случайностей, перед которыми позднейшие историки лишь разводят руками.
– Мы погрузились на исходе ночи, когда уже светало, – рассказывал шурмбанфюрер, – и сразу же начались взрывы на кораблях. Это действовали подводные лодки…
Он старался, чтобы его рассказ выглядел документально точным, понимая, что от этого многое сейчас зависит.
– …Сначала немцы торпедировали баржи с заключенными из Штутгофа. Там были женщины и дети. Они кричали так, что кровь стыла в жилах.
«Ай да Миллер! – подумал Педро. – Фантазии ему не занимать. Можно подумать, что он и впрямь был там».
– Немцы не очень спешили. Возможно, торпедирование кораблей с заключенными носило для них учебный характер. И тут их опередила внезапно налетевшая авиация, – продолжал Миллер.
– Люфтваффе? Тоже «учебный характер»? – задал вопрос шкипер.
Миллер пожал плечами:
– Кто их разберет… Нам было не до того. Бомбы посыпались как горох. Но кто-то крикнул, я сам слышал, что самолеты английские, – осторожно добавил он.
– Чушь! Быть такого не может, – убежденно произнес пышноусый француз.
– Может, ошибка вышла? – предположил кто-то из матросов «Пенелопы».
– За такие ошибки, знаешь… – сказал шкипер.
– Так или иначе, самолеты нас разбомбили, и это был конец, – сказал Миллер. – Я видел, как затонул «Тильбек». Бомба пробила верхнюю палубу, среднюю и взорвалась где-то в трюме. Корабль переломился надвое, словно кусок хлеба… – Он сломал пополам ломоть, который держал в руке, показывая, как затонул «Тильбек». – А вслед за «Тильбеком» пришел и наш черед. Бомба попала в «Кап Аркона», и корабль вспыхнул как свечка. Со всех палуб все, кто мог, бросались в воду, которая кипела от пуль и осколков. Тут же кружились катера, с которых эсэсовцы расстреливали тех, кто не погиб, пытался выплыть.
– Ну а ты?.. – спросил шкипер.
– Когда загорелся «Кап Аркона», я выпрыгнул. Вода была ледяная, тело мгновенно обхватили стальные клещи. Я почувствовал, что сейчас остановится сердце. Рядом, словно многоэтажный дом пылал «Кап Аркона», от него лился удушающий жар, а я – в двух шагах от пылающего корабля – погибал от холода. Через несколько минут стало вроде полегче: я схватил какой-то деревянный обломок – они во множестве плавали рядом – и двинулся куда глаза глядят, лишь бы подальше от зтого ада. Голову старался держать под водой, высовывал ее только для того, чтобы набрать воздуха. Эсэсовцам было уже, видимо, не до меня – они думали о том, как спасти собственную шкуру. Так мне удалось отплыть на порядочное расстояние, но взрывы и крики гибнущих людей были долго еще слышны. Когда я окончательно закоченел и решил, что пришел каюк, меня подобрали эти добрые люди, рыбаки, – кивнул Миллер в сторону экипажа «Кондора».
– Верно, – сказал капитан Педро, – мы вытащили его в ужасном состоянии. Он был без сознания, бредил…
Миллер уловил взгляд француза, устремленный на его ботинки, инстинктивно поджал ноги и торопливо пояснил:
– Я был бос… Обувь сбросил в воде, чтобы не потонуть. А ботинки эти мне дал капитан Педро, спасибо ему.
Педро посмотрел на Миллера и сказал:
– Мы его растерли, дали сухую одежду. Не оставлять же его босым? Эти ботинки я купил в Копенгагене, на черном рынке. Ну, а дальше и нам не повезло. Мой «Кондор» наскочил на мину. Спасибо, живы остались – кое-как успели пересесть на плот. – Миллер слушал капитана Педро, близоруко щурясь.
Наступила тишина. История, рассказанная Миллером, не могла не наводить на размышления.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Ворочаясь на узкой подвесной койке кубрика, Миллер с тревогой вспоминал дневной разговор с французами. Ему показалось, что шкипер слишком подробно расспрашивал его. Нервы, нервы… Неужели Леру что-то подозревает? И эти проклятые ботинки!.. Всегда в большом деле может найтись какая-нибудь мелочь, пустяк, который все погубит.
В кубрике душно. Ночь кажется бесконечной.
Кто-то из матросов «Пенелопы» бредит, зовет во сне Марианну. Люди с «Кондора» спят тихо. Педро, словно ангелочек, сложил руки на груди. «Разве что нимба вокруг головы ему не хватает», – подумал Миллер.
Выйти на палубу, подышать?
Он пробирался по кубрику осторожно, крадучись. Рассохшиеся половицы поскрипывали под ногами. С грохотом отлетела в сторону какая-то пустая жестянка, и Миллер замер. Он и сам не знал, чего боялся. Безотчетный ужас вдруг овладел всем его существом. Он загадал: выйдет сейчас из кубрика, никого не разбудив, – значит, все будет в порядке.
Храп прекратился.
«Бог с тобой, Марианна», – сонно произнес матрос, и храп, словно по команде, возобновился.
Убедившись, что никто не проснулся, Миллер снова двинулся к выходу. Без всяких приключений он отворил дверь и, зевая, вышел на палубу.
Вечером, прощаясь, капитан «Пенелопы» сказал, что на рассвете они бросят якорь в каком-то датском порту. Однако сам Миллер бросать здесь якорь не собирается: слишком близко от Германии. Нужно все-таки пробиваться подальше. Лучше всего, конечно, в Южную Америку. Туда, по словам коменданта Нейенгамме, собираются многие бежать. Только там, пожалуй, можно будет чувствовать себя в относительной безопасности, получить передышку, чтобы оглядеться, консолидировать силы. А главное, там у него есть нужный человек, обладающий определенной властью.
Но как туда доберешься? С гибелью «Кондора» все осложнилось.
Поеживаясь от холода, на палубу вышел усатый француз. В этот момент выглянула из-за тучи луна, и все вокруг просветлело.
– Не спится? – дружески подмигнул он Миллеру.
Усатый чувствовал некоторую неловкость перед этим человеком, которого обидел вчера подозрением. Человек-шутка сказать – прошел немецкий концлагерь, был обречен на смерть, бежал с горящего корабля, на котором погибли почти все такие же, как он, заключенные, – на «Кап Аркона» их было около пяти тысяч…
Непонятно, почему этот человек показался ему вчера таким здоровяком? А сейчас, при ясном свете луны, нетрудно убедиться, что вид у него довольно жалкий. Весь он какой-то пришибленный, перепуганный насмерть… Надо приободрить его. Человек еще в себя не пришел после всех ужасов, которые выпали на его долю.