В конце улица упиралась в мост, переброшенный через реку. Ветхий, потемневший от времени, он, казалось, готов был вот-вот рухнуть. Машина въехала на него и остановилась.
Один из конвоиров спросил у шофера:
– Что случилось?
Тот повернулся:
– Что-то с мотором.
– Давай поживей чини свой примус.
Шофер вышел, хлопнул дверцей. Приподняв капот, принялся копаться в моторе.
Один из конвоиров зевнул.
– Искупаться бы…
– Холодно, – возразил второй.
– Скоро ты? – спросил первый конвоир, приоткрыв дверцу.
Шофер озабоченно покачал головой.
Конвоир, сидевший слева от Гульельмо, вышел из машины, сделал несколько шагов, разминая затекшие ноги. Дверцу он за собой не захлопнул. Деревянный мост поскрипывал под его ногами.
Дождь то припускал, то снова прекращался, словно не знал, как быть. Разбухшая река торопливо несла под мостом мутные воды.
Конвоир, насвистывая, подошел к перилам, облокотился. Кобура с пистолетом повисла, покачиваясь, над водой.
Гульельмо прикинул расстояние до перил.
Шофер выпрямился, вытер руки паклей и снова сунул голову под капот.
В тот же миг Гульельмо изо всей силы двинул сидящего рядом конвоира ребром ладони по горлу. Конвоир словно ждал удара – он успел выставить локоть. Тем не менее удар достиг цели – голова конвоира мотнулась и безвольно откинулась на спинку сиденья. Гульельмо выскочил из машины и бросился в противоположную от второго конвоира сторону. Казалось, что доски под ногами сумасшедше грохочут.
Послышался крик:
– Стой!
Гульельмо, не оборачиваясь, подскочил к перилам и занес ногу. Рядом в старое дерево перил впилось несколько пуль, расщепивших обшивку. Одна отскочившая щепка вонзилась в щеку, но боли Гульельмо не почувствовал. Странная вещь – он и звуков выстрелов не слышал.
Впрочем, все это он осознал потом.
Гульельмо перемахнул через перила и тяжело плюхнулся в реку. Холодная вода обожгла тело.
Он плыл, стараясь как можно реже высовывать голову. Рядом выплескивались фонтанчики от пуль. «Неважный стрелок», – подумал он. Одежда стала тяжелой и тянула ко дну. Он выбрасывал руки медленно, стараясь экономить силы. Обернувшись, увидел, что отплыл от моста на порядочное расстояние. Ему помогло течение.
Преодолевая мучительный кашель, с трудом выбрался на берег и, обессилевший, долго лежал в камышах.
Выстрелы прекратились.
Когда Гульельмо пришел в себя, стояла глубокая ночь. Он выкрутил мокрую одежду, сделал несколько резких движений, пытаясь согреться. Затем двинулся вдоль берега прочь от Санта-Риты. Каждый шаг отдавался мучительным колотьем в боку.
Сквозь небо, затянутое тучами, не проглядывала ни одна звезда. Вода в реке была черная как деготь.
Рот наполнился солоноватой жидкостью. Он лег на спину, чтобы хоть немного унять горловое кровотечение. Гульельмо понимал, что дни его, а возможно и часы, сочтены.
Время, которое ему отмерено, он обязан посвятить самому важному, самому главному в жизни. Не для того ускользнул он из лап полиции и Четопиндо, чтобы подохнуть здесь, в этих камышах. Он должен любой ценой добраться до Королевской впадины и поднять докеров на всеобщую стачку. Сразу же, немедленно! К черту осторожность! К черту выжидание! Главное – начать, докеров поддержит вся Оливия.
Впереди смутно забелела узкая полоса. Гульельмо догадался, что это дорога. Издали брызнули два луча. Машина быстро приближалась. Это был старый работяга-грузовик. Лучи превратились в колышущиеся желтые снопы.
Гульельмо поднял руку…
Несмотря на позднее время, Четопиндо медлил покидать стены Комитета. Секретаря он давно отпустил, остался только дежурный да охрана у входа.
Похаживая по кабинету, генерал то и дело смотрел на часы.
Для других нынешняя акция показалась бы, возможно, мелочью, однако он понимал, что мелочей в политике не бывает.
В кабинет вошли двое конвоиров и шофер.
– Ну? – спросил генерал.
– Задание выполнено, шеф, – доложил старший конвоир. Голос его прозвучал сипло.
Четопиндо окинул его цепким взглядом.
– А что это у тебя с горлом?
Конвоир, осторожно потрогав пальцем горло, произнес:
– Этот тип помял немного.
– Он-то ведь весь спектакль воспринял всерьез, – добавил шофер.
– Где это произошло? – спросил Четопиндо.
Старший подошел к карте Санта-Риты и указал на крестик, два часа назад собственноручно нанесенный генералом:
– Здесь, на мосту, где договорились, шеф, – сказал он и повторил слова Четопиндо:
– На воде следы не остаются.
– Хорошо… А то еще полиция сдуру ринется по следу.
– Полиции я там не заметил, – сказал второй конвоир, преданно поедая глазами генерала.
– Вас никто не видел на мосту? – продолжал расспрашивать генерал.
Старший покачал головой.
– Глухое место, – сказал он. – А движение на это время перекрыли – я договорился, как условились, с дорожным управлением. Они направили весь поток машин в объезд, по другому мосту.
– Молодцы, – похвалил генерал.
Трое переглянулись – это слово в устах Четопиндо сулило вознаграждение. И действительно, генерал вытащил из сейфа заранее приготовленные тоненькие пачечки кредиток.
x x x
О прискорбном происшествии на мосту министр внутренних дел узнал только на следующий день, когда шансы поймать беглеца для полиции стали весьма проблематичными.
Возмущенный, он позвонил Четопиндо.
– Главная вина падает на тебя, – ледяным тоном отпарировал Четопиндо. – Ты передал мне арестованного на незаконном основании, тем самым нарушил закон: согласно нашей конституции, в случае каждого apeста полиция обязана провести дознание, и лишь затем…
– Я помню эту статью конституции, Артуро, – примирительно сказал министр. – А вообще-то весь разговор действительно не стоит выеденного яйца. Этот Гульельмо Новак – мелкая сошка…
– Раньше ты говорил о нем иначе, – заметил Четопиндо. – Ну, да ладно. Я не злопамятен.
– Посоветуй, что теперь делать?
– Это другой разговор. Для разумных людей не существует безвыходных ситуаций. Я думаю, самое лучшее, если ты задним числом оформишь дознание, по которому Гульельмо Новак признан невиновным и на основании этого освобожден из-под стражи.
– А твои люди не проговорятся, Артуро?
– Могила! – успокоил его Четопиндо.
Бывает так, что механизм, который прежде работал хорошо, вдруг начинает разлаживаться. И никакой мастер не может определить, в чем тут дело. Вот так исподволь начали разлаживаться отношения Орландо с дочерью.
Внешне все оставалось по-прежнему. Росита готовила ему, убирала в доме, охотно выполняла поручения отца, благо после закрытия фабрики времени у нее стало хоть отбавляй.
Он не хотел быть навязчивым, не задавал Росите лишних вопросов, был с ней, как всегда, ровен и доброжелателен. Но в душе Орландо страдал. Он считал, что у Роситы не должно быть тайн от него. Ведь они столько лет жили вдвоем: жена умерла рано, он больше не женился, опасаясь, что с мачехой девочке будет хуже.
Не было случая, чтобы между ним и дочерью возник конфликт, чтобы они не поняли друг друга.
А тут…
Это началось несколько месяцев назад, после исчезновения Гарсиа. В Росите что-то надломилось, она стала замкнутой, избегала общения даже с самыми своими близкими приятелями – Рамиро и Люсией.
А потом начались эти таинственные поездки в Санта-Риту.
Сначала он думал, что частые поездки Роситы в город связаны с каким-нибудь новым знакомством, но позже отбросил эту мысль. Нет, после встречи с человеком, который тебе симпатичен, не возвращаешься с потухшим взглядом и скорбной складкой у губ.
Надо бы вникнуть, потолковать по душам, но Орландо никак не решался, да и занят был сверх головы.
Он принадлежал к тем людям, которые ничего не умеют делать вполсилы. «Ты – лампочка, которая не может гореть вполнакала», – сказал ему однажды Рамирес. И это была правда. Орландо вгрызался в дело с такой яростью, с такой страстью, что не мог не зажечь энтузиазмом друзей.
Теперь, с приближением всеобщих выборов в стране, Либеро был занят днем и ночью. Разработанный им и его ближайшими сподвижниками план требовал величайшего напряжения сил от каждого, и в первую голову – от Орландо Либеро. Партия вела свою линию, используя трения в парламенте, его неспособность прийти к единому мнению. Свободы, дарованные оливийскому народу конституцией, носили своеобразный характер. Рамиро Рамирес в одной из песен метко охарактеризовал их как «полицейские свободы».
…Росита вернулась домой за полночь. Отца не было. Она медленно обошла комнату, словно попала сюда впервые, подошла к раковине и бросила взгляд на небольшое зеркальце. Волосы ее были растрепаны, щеки горели как в лихорадке.
Она села к столу, уронив лицо в ладони. Хорошо бы переодеться, вымыться, но не было сил заставить себя все это проделать. Перед глазами все время стоял прокуренный ресторанный зал, глаза Гульельмо, его рука, занесенная для удара. Что будет теперь с Гульельмо? И во всем виновата она, только она. Как помочь ему? Правда, Карло обещал ей это сделать. Но, во-первых, Комитет общественного спокойствия не очень-то дружит с полицией. Во-вторых, и самому Карло порядочно досталось от Гульельмо. В-третьих, Роситу многое настораживал в Карло.
Будь дома отец, она бы посоветовалась с ним, все бы рассказала. Он такой сильный, спокойный.
Росита пошла на кухню, выпила кружку холодной воды и, не раздеваясь, легла в постель. Сон не шел.
Под самое утро, когда небо за окошком начало синеть, она встала, зажгла керосиновую лампу, в аптечке, которая осталась от матери, отыскала таблетку снотворного. Приняв ее, залезла в постель, ожидая сна.
…Очнулась совершенно разбитая. В голове стучали молоточки.
Над Роситой склонился отец.
– Что с тобой? – спросил он.
– Уснула…
– Ты кричала во сне. Я насилу добудился тебя.
– А что я кричала? – спросила она.
– Что-то вроде «огонь на щеке»… Упоминала какого-то Карло… А потом Гарсиа. – Он положил руку на ее пылающий лоб. – Ты не заболела, дочка?
– Нет.
– Еще ты упоминала Гульельмо. – Голос Орландо дрогнул.
Росита глянула на отца и, словно в детстве, ожидая чего-то страшного, зажмурила глаза.
– Он умер.
– Как – умер?! Когда это случилось?
– Несколько часов назад. Он появился в Королевской впадине прошлой ночью. Окровавленный, в разорванном платье. Вокруг собрались докеры, работавшие в ночной смене. Меня там в это время не было – я ходил в цитадель. Гульельмо обратился к рабочим с речью. Говорят, это была лучшая его речь. Он призвал докеров к всеобщей стачке. И убедил их… Сейчас в порт стягиваются правительственные войска. – Орландо тяжело вздохнул. – Одевайся, мы должны уйти.
Умер Гульельмо… Теперь она ничего уже не сможет ему объяснить.
Росита быстро оделась, и они вышли из дому. По пути Росита заглянула в почтовый ящик, прибитый прямо к забору. Ящик был пуст.
x x x
Стачка в порту с самого начала приобрела характер острого конфликта; власти предлагали очистить порт, докеры отвечали отказом, пока не будут удовлетворены их требования.
Начались вооруженные столкновения.
На помощь полиции было привлечено ведомство Четопиндо. Позабыв о прежних распрях, агенты Комитета общественного спокойствия вместе с полицейскими прочесывали Королевскую впадину.
Четопиндо был доволен – события теперь развивались именно так, как он хотел.
Демократическая партия была объявлена вне закона. Поддержка бастующих докеров в других районах страны носила стихийный, мало организованный характер, и подавлять эти вспышки властям не составляло труда.
На помощь полиции бросили войска.
Несмотря на отчаянное сопротивление, докеров теснили. На стороне властей были порядок, хорошее вооружение и, наконец, численный перевес, на стороне стачечников – лишь революционный энтузиазм, который, увы, не может заменить винтовок и пулеметов.
Бомбы со слезоточивым газом и прочие боеприпасы, приготовленные группой Ильерасагуа по заданию Четопиндо, Миллер благополучно переправил в Санта-Риту. Ящики с боеприпасами сложили в подвале Комитета – помещении, вызвавшем у Миллера отнюдь не радужные воспоминания.
Под давлением превосходящих сил стачечники покинули Королевскую впадину и укрылись в цитадели. Ночью докеры сумели прорвать кольцо, и все, кто был в порту, включая женщин и детей, которые в первые же часы стачки прибежали в Королевскую впадину, – все скрылись за толстыми стенами старинной испанской крепости.
Взять крепость штурмом не удалось, тогда полицейские и военные части приступили к осаде.
По агентурным сведениям, в крепости находился и сам Орландо Либеро, это подогревало энтузиазм осаждающих: лидер партии, объявленной вне закона, неплохой трофей.
– Нужно, чтобы и мышь не выскочила из крепости, – сказал министр внутренних дел на экстренном правительственном совещании.
Президент изрек:
– Окружить крепость мало, нужно ее взять.
– У нас есть пушки, – подал голос министр вооруженных сил Оливии.
– Они слишком громко стреляют, – поморщился президент. – Нам не следует устраивать грохот на весь континент.
– Цитадель может сокрушить генерал Голод, – сказал министр внутренних дел.
– Этот генерал слишком медлителен, – возразил президент. – Мы не можем ждать.
Разгорелись дебаты.
Подавить цитадель следовало быстро и без лишнего шума, сделать это было непросто. Совещание зашло в тупик.
На четвертом часу, когда все выдохлись, поднялся генерал Четопиндо:
– Я берусь взять цитадель. – И, выждав эффектную паузу, пояснил: – Взять крепость мне поможет генерал… Икс.
– Что-то не слышал я о таком генерале, – пожал плечами министр внутренних дел.
– Не будет ли любезен уважаемый Четопиндо объяснить нам, что он, собственно, имеет в виду, – произнес президент.
– Сеньоры, – Четопиндо подождал, пока утихнет легкий шум, вызванный последними словами президента. – Я надеюсь, вы доверяете мне? Я хотел бы до поры до времени не раскрывать карты. У каждого свои секреты, не так ли? И потом, важен ведь результат.
– Сколько вам нужно времени, генерал, чтобы взять цитадель? – спросил президент.
– Десять дней.
– И вы возьмете ее без лишнего шума?
– Без единого выстрела.
Президент пожевал губами.
– Я думаю, предложение можно принять, – изрек он. – До сих пор генерал Четопиндо со своим ведомством нас не подводил.
x x x
«…Учитывая, что вслед за докерами Королевской впадины выступили работники многих других предприятий Оливии (список прилагается), что грозит дезорганизовать экономику страны, руководствуясь желанием прекратить в стране распри, ведущие к кровопролитию, желая восстановить порядок и законность, поколебленные безответственными элементами,
идя навстречу чаяниям тех крестьян и рабочих, составляющих абсолютное большинство, которые хотели бы по-прежнему трудиться, но не имеют такой возможности из-за упомянутых безответственных элементов,
наконец, ставя себе целью единственно процветание Оливийской республики,
парламент страны постановляет:
1. Действие Конституции считать временно, впредь до особого решения, приостановленным.
2. Демократическую партию, как ответственную за беспорядки в стране, объявить вне закона. Распустить все организации и секции Демократической партии Оливии.
3. Объявить в стране осадное положение.
4. Призвать лидера Демократической партии Орландо Либеро явиться в парламент для дачи личных объяснений по поводу беспорядков, возникших по его прямой вине.
5. В Санта-Рите и Королевской впадине ввести комендантский час.
6. Ответственность за проведение необходимых мероприятий, связанных с настоящим постановлением, возложить на Министерство внутренних дел и Комитет общественного спокойствия.
Президентский дворец.
Санта-Рита».
Это решение Четопиндо провел через парламент не без труда. Ему помогли правые делегаты, напуганные ростом демократического движения в стране. Дальше было проще. Президент, как и следовало ожидать, утвердил решение парламента, возможно, не до конца вникнув в его зловещий смысл.
Все документы Демократической партии, в том числе и связанные с предстоящей избирательной кампанией, были объявлены подлежащими конфискации. Плакаты, лозунги, листовки, обнаруженные полицией, были уничтожены. Но партия не прекратила борьбы. На стенах домов неукоснительно появлялись новые листовки. Со стен улыбалось прохожим лицо Орландо Либеро. Полиция сбилась с ног, сдирая листовки и разыскивая тех, кто расклеивает их по ночам.
Когда Орландо с дочерью вышли за калитку, Росита сказала:
– Я заскочу к Люсии.
– Хорошо.
– Подождешь меня?
– У меня нет ни минуты, – покачал головой Орландо. – Спешу в Королевскую впадину. Может быть, вы с Люсией здесь останетесь?
– Нет, отец.
– В таком случае, поспеши, – сказал Орландо. – Боюсь, порт могут в любой момент блокировать.
Когда Росита забежала к подруге, дом Рамиресов был пуст.
Росита постояла посреди комнаты. Сквозь полураскрытое окно проникал легкий ветерок. Он поднимал старенькие ситцевые занавески, покачивал флоксы, поставленные Люсией в глиняный расписной индейский кувшин, шевелил бумаги на столе Рамиро.
Росита немного пришла в себя после мучительной ночи. Только голова болела и казалась набитой ватой. Она подошла к столу, подняла с пола листок, прочла вполголоса:
…Бетонным бивням штормы снятся,
И чайки стонут на беду,
Мне тяжко с морем расставаться,
Но я к нему еще приду…
Дальше шли нотные знаки, в которых Росита не разбиралась.
Она вышла из дому и пошла по пустынной улице. Фавелы словно вымерли, это было странно: обычно в эту пору на улицах встречались люди. Молодая женщина отошла довольно далеко от дома Рамиресов, когда из-за поворота навстречу ей выскочил полицейский мотоцикл. Водитель в черных очках и желтых крагах вел его, сосредоточенно пригнувшись к рулю. Полицейский, который сидел в коляске, скользнул по лицу Роситы равнодушным взглядом.
Притаившись за углом, Росита наблюдала за мотоциклом. Он остановился у дома Рамиресов. Полицейские пинком открыли дверь и вошли внутрь. Вскоре из дома донесся грохот переворачиваемой мебели и звон бьющейся посуды.
Она поспешила в порт: и так много времени потеряно. Путь в порт лежал мимо собственного дома. Росита невольно замедлила шаг. Дверь была распахнута. Странно – кажется, она собственноручно закрыла ее полчаса назад. Может быть, отец вернулся? Забыл что-нибудь?
Росита подошла и… застыла на пороге. Все в доме было перевернуто вверх дном. Из стола выломаны «с мясом» все четыре ножки – тайник искали, что ли? Солома из тюфяка разбросана по полу.
Стараясь не ступать на осколки посуды, Росита прошлась по комнате.
На кухне был учинен еще больший дебош. Сунув в карман кусок кукурузной лепешки, она вышла на улицу и быстрым шагом двинулась к Королевской впадине.
Могла ли она знать, что по приказу министра внутренних дел и генерала Четопиндо порт уже блокирован и тем самым отрезан от внешнего мира? Пятнадцать минут задержки оказались для Роситы роковыми.
После нескольких безрезультатных попыток проникнуть в Королевскую впадину Росита вернулась в фавелы.
Если недавно фавелы казались вымершими, то теперь здесь кое-кого можно было встретить. Это были женщины и дети, которые не успели или не смогли ни уйти в Королевскую впадину, к своим мужьям, отцам и братьям, ни спрятаться, ни уехать в глубь страны.
Росита вернулась в свой разгромленный дом.
Она провела тревожную ночь, спала урывками, часто просыпалась, выходила на улицу. Со стороны Королевской впадины доносились выстрелы, приглушенные расстоянием. Над портом мерцали бледные сполохи, шарили щупальца прожекторов, установленных на эсминцах и сторожевых катерах.
Прошло несколько дней, в течение которых Росита снова тщетно пыталась проникнуть в Королевскую впадину. Однажды утром, выйдя из дому, чтобы разыскать чего-нибудь съестного – скудные домашние припасы кончились, – подошла, по обыкновению, к почтовому ящику. В прорези что-то белело, и сердце Роситы забилось. Странным казалось уже то, что почта работает, как обычно.
Она вынула письмо. Росита надорвала конверт и вытащила листок:
«Здравствуй, Росита!
Беспокоюсь о тебе, потому что ты живешь, я знаю, недалеко от Королевской впадины. А там с тех пор, как мы расстались, произошло столько событий.
Я хочу тебе сообщить, что выполнил обещанное, хотя мне это и стоило немалых трудов. Речь идет о Гарсиа. Мне удалось получить о нем кое-какие сведения, но сообщить их в письме не могу. Приезжай, и все узнаешь.
Карло».
Неужели Гарсиа жив?!
Росита спрятала письмо, прислушалась: выстрелы со стороны Королевской впадины стихли.
Кое-как добралась она до близкой столицы и, не переводя дыхания, помчалась в Комитет общественного спокойствия.
– Куда? – спросил знакомый охранник, заступая дорогу.
Росита остановилась.
– К помощнику генерала Четопиндо.
Охранник смерил посетительницу таким взглядом, словно подозревал молодую женщину по меньшей мере в покушении на государственный переворот.
– Сеньора Миллера нет, – отрезал он. Но, еще раз взглянув на Роситу, смягчился и добавил: – Все начальство теперь там.
– Где – там? – не поняла Росита.
– Ты что, с луны свалилась? Газет не читаешь? – удивился охранник. – В Королевской впадине, где же еще.
Росита выглядела такой несчастной, что молодому охраннику стало жаль красивую девушку. Он оглянулся и, убедившись, что вокруг никого нет, произнес, понизив голос:
– Миллер должен приехать сегодня.
– В котором часу?
– Он мне не докладывает. Лови его в течение дня.
– Спасибо.
– Я ничего тебе не говорил, – пробормотал скороговоркой охранник, откозыряв приближающемуся офицеру.
Она бродила по городу, стараясь не слишком отдаляться от Комитета, рассчитывая издали заметить машину с Миллером.
Только под вечер к монументальному особняку подкатила машина с Миллером: охранник не обманул Роситу.
Карло издали заметил ее и, выскочив из машины, помахал ей рукой.
– Эта дама со мной, – сказал он охраннику. Тот молча отдал честь.
Помощник генерала тщательно закрыл дверь кабинета.
– Садись, – кивнул он в сторону глубокого кожаного кресла.
Она села и выжидательно посмотрела на Карло.
Карло взял со стола газету и протянул ей:
– Читай.
Это была газета, издающаяся за рубежом.
Буквы прыгали перед глазами. Бросилась в глаза статья, заботливо отчеркнутая красным карандашом. Заголовок гласил: «Преступник остается преступником». Автор статьи – его фамилия ничего не говорила Росите – рассказывал, что две недели назад покинул Оливию, путешествуя по своим делам. В прибрежном городке он повстречал на улице человека, лицо которого показалось ему знакомым. Автор порылся в своей памяти и припомнил, что встреченный им человек есть не кто иной, как оливийский государственный преступник Гарсиа, шофер генерала Четопиндо, который, как об этом много писали оливийские газеты, бежал из страны на машине генерала, прихватив с собой ценные секретные документы. Как же могло случиться, вопрошал автор статьи, что преступник, розыск которого был официально объявлен оливийскими властями, благоденствует, даже не особенно прячась? Быть может, он изменил фамилию и подделал свои документы, что сбило с толку местную полицию? Либо некие должностные лица оказались им подкупленными? «Так или иначе, преступник здесь процветает», – негодовал автор заметки.
Здесь же красовалась фотография, которую, как сообщал автор, ему удалось сделать незаметно для Гарсиа.
«Я тотчас, разумеется, сделал заявление в местную полицию, – заключал автор. – Надеюсь, она сочтет необходимым арестовать Гарсиа и передать его оливийским властям, и преступник получит по заслугам».
Росита долго рассматривала фотографию. Гарсиа, улыбаясь, сидит за рулем машины. Шляпа сбита на затылок, локоть выставлен в приспущенное боковое стекло. «Боже, Гарсиа совсем не изменился», – подумала Росита.
Карло внимательно наблюдал за ее реакцией. «Миссия Педро удалась, – решил он. – Можно приступать к следующему этапу». Завтра же все оливийские газеты раструбят о том, что сейчас лихорадочно пытается постичь сидящая перед ним девушка с горящими глазами. Любой ценой нужно внести раскол в ряды членов Демократической партии. Рецепт Гитлера едва ли устарел. Раскол эффективней любого оружия.
Росита опустила газету на колени.
– Ну вот, я сдержал свое слово. Теперь ты знаешь все о Гарсиа, – сказал помощник генерала. – Откопать эту газетенку было непросто. Эту работу я не хотел доверить никому, сам просматривал прессу, поступающую из-за рубежа, хотя времени у меня сейчас, сама понимаешь…
– Если Гарсиа действительно бежал, почему вы искали его спустя рукава? – перебила Росита.
– Но ты же сама прочла, что виноваты не мы, а тамошняя полиция…
– Чепуха, – упрямо мотнула головой Росита. – У этой газеты концы с концами не сходятся. Арестовать Гарсиа ничего не стоило, ведь он совершенно не скрывался.
«А она вовсе не глупа, – подумал Миллер. – Нужно будет поразмыслить, как подать в завтрашних газетах этот материал, чтобы он не выглядел уткой».
– Ты попала в точку, – произнес он вслух. – Вопрос о Гарсиа не так прост, как тебе кажется. Он обсуждался в правительстве, как только шофер исчез. Тогда решили не привлекать к этому делу особого внимания.