Михайлов Владимир Дмитриевич. Дверь с той стороны

   Разве, в конце концов, не этого она хотела? Помогать, вдохновлять, провожать в поход, как делали это женщины древности. Ее честолюбие в этом. И он не трус, этот смешной и трогательный Карачаров; не побоялся прийти к ней заговорить о том, отчего хозяин корабля, капитан Устюг, отбивался руками и ногами. Если он и в самом деле вернет людей на Землю, она, Зоя, сможет с чистой совестью сказать себе: в этом есть и ее заслуга. В любой победе мужчины всегда есть доля женщины - и доля эта больше, чем думают. Куда больше...
   Она перевела дыхание и сказала:
   - Думать обо мне я не могу вам запретить. Если это вам поможет...
   Он встрепенулся.
   - Вы... вы окрыляете меня. Для вас я готов сделать все.
   - Мне хочется на Землю, - сказала она мечтательно. - Ах, как мне хочется на Землю, если бы вы знали... Мне кажется теперь, что вся любовь осталась на Земле, а здесь только железные стены - и пустота... - Она положила руку ему на голову. - Милый доктор, верните нас туда!
   - Чтобы тут же потерять вас? - буркнул он.
   - Не знаю, - сказала она. - Может быть, и нет. Думайте обо мне. Люди ведь чувствуют, когда и как о них думают. И не остаются к этому безучастными,
   Она опустила руку, и физик поднялся.
   - Я буду думать, - пообещал он. - Но и вы обо мне, да? И - можно, я вас поцелую?
   - Нельзя, конечно, - сказала она, улыбаясь. - Разве об этом спрашивают?
   Он невольно улыбнулся в ответ на ее улыбку, вышел и зашагал по коридору. Черт его знает, может, надо было все же поцеловать ее? С женщинами всегда сложно.
   Луговой заперся в рубке связи. Усилитель и фильтры были включены, экран светился. Работал привод остронаправленной антенны и, глядя на индикатор, можно было представить, как ее параболоид медленно вращался в двух плоскостях, описывая бесконечную волнистую линию. Экран был пуст, тонкая рябь, если вглядеться, бежала по его поверхности, но это был нормальный галактический фон - та малость его, какую пропускали фильтры.
   Не первый день пуст экран, и не последний. Но рано или поздно изображение возникнет.
   Штурман пытался представить, каким будет это изображение. Наивно думать, что во всей Вселенной пользуются таким же принципом развертки и вообще передачи изображений. Однако, сигнал, посланный любым способом, основанным на применении полей, неизбежно будет выделяться среди хаоса. Дальше вступит в действие "Сигма" и начнет комбинировать. Главное - засечь направление.
   Думать об этом было интересно, кристаллики минут и часов растворялись в напряженном ожидании незаметно и неотвратимо. Штурман ждал. Он был молод, у него впереди было много времени, и, хотя его обуревало нетерпение, он ждал.
   Карачаров сидел за столом, упершись взглядом в лист, исчерченный кривыми. Восходящая ветвь синусоиды означала, в представлении физика, переход в сопространство, нисходящая выход из него. Синусоида делила лист на две части, поверх нее находилось нормальное пространство, ниже - чужое. Корабль должен был идти по горизонтальной прямой, пронзая ветви. Пересекая восходящую, он неизбежно попадал в сопространство. И вот тут начинались допущения физика: а что, если всякий раз при подобном переходе вещество меняет свой знак? Напротив, проделывая обратный путь - пересекая нисходящую ветвь - корабль вновь обретал нормальное качество и таким прибывал на место назначения. Если эта мысль верна, что нужно, чтобы появиться в нормальном пространстве с обратным знаком? Сделать нечетное число пересечений. Три. И при этом каким-то образом не остаться в сопространстве.
   Физик который уже раз просмотрел записи с Земли. Он любил мыслить геометрически и доверял своим построениям, за каждой линией которых должна была стоять определенная физическая сущность - как стоит она за символом формул. Линии значили для Карачарова не менее, чем "плюс-минус" для Дирака - знак, побудивший его предсказать существование позитрона. Дирак верил в алгебру, Карачаров - в геометрию.
   Он перевернул лист и стал рисовать снова. Элограф пополз вверх, оставляя за собой плавную кривую. Она достигла вершины и стала опускаться. Опустилась. Сейчас ей следовало снова повернуть вверх. Но тут элограф остановился. Физик хмуро смотрел на его прижатый к бумаге электрод. Затем решительно повел линию в обратном направлении: вместо волны, как ее рисуют дети, на листе возникла петля - волна завернула внутрь себя, и так получилась та самая третья линия, которой не хватало физику. Так это могло выглядеть...
   Но Карачаров еще не чувствовал того внутреннего удовлетворения, какое обычно подсказывало ему, что задача решена правильно.
   Изображенная им линия не могла прерваться или уткнуться в тупик: граница между пространством и сопространством на деле нигде не прерывалась. Куда же пошла линия дальше?
   Он нерешительно повел элограф. Петля продолжилась, линия, двигаясь вверх, пересекла сама себя. И - хочешь, не хочешь стала опускаться. Получилось что-то, похожее на прописное "м", в котором средние штрихи делали петлю. И, чтобы выйти в свое пространство, корабль должен был пересечь и эту, новую линию - и количество пересечений снова стало бы четным, а знак изменился бы на нормальный.
   Нет, дело было не в этом...
   Опять-таки, такое заключение противоречило интуиции физика, которая подсказывала что - в этом дело, именно в этом.. Просто что-то еще не было найдено...
   Что же? - подумал он, чувствуя, что вот-вот поймет - и вдруг действительно понял и даже зарычал от удовольствия.
   Его охватило то чувство крылатости, какое приходило, когда работа шла и мысли были ясны. В такие мгновения он жалел, что проблема уже решена; хотелось думать еще и еще.
   Физик стукнул кулаком по листку. Да, они могли совершить нечетное число пересечений, если переходили границу именно там, где обе ветви петли, пересекаясь, совмещались в одной точке. Таким образом, на какое-то мгновение корабль оказывался в сопространстве, уже обладая нормальным знаком, а затем пересекал четвертую линию - но это было третье пересечение! - и выходил в нормальное пространство - увы! - с обратным знаком.
   Пространство и сопространство, наверное, изогнулись в результате случайного совпадения каких-то сил. Значит, надо еще раз соответствующим образом изогнуть пространство - мощность и конфигурацию полей при этом можно рассчитать - и еще раз пройти через область совмещения. И все.
   Дело сделано, обещания выполнены, надежды оправданы!
   Карачаров почувствовал, что не может больше оставаться в одиночестве. Он распахнул дверь и выскочил из каюты. В салоне было несколько человек; Карачаров смотрел на них и не мог выговорить ни слова. Они тоже глядели на него, и выражение его лица, украшенного неудержимой, неконтролируемой улыбкой, сказало им больше, чем самое подробное объяснение, которого они все равно не поняли бы.
   Трудно сказать, кто первый крикнул "Ура!", но в следующий миг этот клич подхватили все.
   Мила бросилась физику на шею. Это было неожиданно, Карачаров даже сделал шаг назад, чтобы устоять. Глядя на него счастливыми глазами, она повторяла лишь одно слово, один вопрос;
   - Да? Да? Да?
   Он крикнул:
   - Где капитан? Мне нужен капитан!
   И бросился из салона. Забыв о лифте, он выскочил на винтовую лестницу осевой шахты и понесся вверх, едва касаясь перил, перескакивая через ступеньки. Казалось, что он летел по наклонной вверх, и лестница с перилами служила ему лишь направляющей, не позволяла устремиться по вертикали. Остальные, бросив свои дела, - да и какие тут могли быть дела? мчались вслед, гремя каблуками по металлическим ступенькам и оглашая шахту криками, какие вряд ли раздавались в корабле даже в день первого испытательного старта.
   В салоне остался только Петров. Общая радость захватила и его, и в первый момент он, как и остальные, вскочил с кресла и кричал вместе со всеми. Но когда пассажиры кинулись к выходу, Петров лишь нерешительно шагнул, остановился и снова занял свое привычное место.
   Он закурил сигарету, выпустил струйку дыма и следил, как она, вихрясь и расплываясь, поднималась к климатизатору. Взгляд Петрова, как ни странно, не выражал больше радости, а был печальным. Всякая радость приносит кому-то грусть, потому что в целом мир, по-видимому, находится в равновесии и количество энергии в нем постоянно - если только она не проникает к нам из высших измерений пространства, как полагают некоторые. А радость и печаль, как энергия и вещество - лишь два проявления одной и той же сущности.

Глава девятая

   Люди забывали обедать, им приходилось напоминать об этом. К вечеру они едва не падали с ног, за ужином руки с трудом справлялись с вилкой и ножом, по утрам тело ныло, и тяжесть наливала голову, а глаза слипались. Люди гордились своею усталостью, и каждый старался сделать больше других для того, чтобы малопонятные линии и формулы физика - главного и лучшего человека на корабле - стали реальностью. И хотя не все они были счастливы на Земле и планетах, но сейчас каждому из них казалось, что те несчастья были маленькими, частными, мелкими, а по-настоящему, по большому счету каждый из них был, должен был быть счастлив уже тем, что жил среди людей, и Земля и все другие населенные планеты были доступны ему.
   Они работали с исступлением. И все же физик был самым исступленным из них. Купаясь в ощущении всеобщей любви, он жалел лишь, что задача не оказалась еще в два раза труднее сейчас, когда она была решена, вся ее сложность представлялась Карачарову надуманной, навеянной испугом (хотя в глубине души он знал, что это не так, и от этого чувствовал себя еще лучше). То, что весь ученый синклит на Земле не смог прийти к выводам, к которым он пришел здесь в одиночку, совершенно самостоятельно, преисполняло его гордостью.
   Режим дня был изменен; все было в их власти в этом мире, где солнце не всходило и не заходило, и сутки, по желанию, могли длиться и тридцать шесть часов. Зоя изобретала все новые и новые тонизирующие смеси. Она знала, что люди недолго смогут работать так, но сейчас они просто не умели действовать в ином ритме, с другой скоростью, с меньшей отдачей.
   Часто к работающим присоединялся капитан. Каждый раз при его появлении Зоя испытывала легкий толчок - даже если не видела его в момент, когда он входил. Но горечь, возникавшая при этом в ее душе, с каждым разом ощущалась все меньше, и Зоя радовалась этому.
   Реже других на общих работах по подготовке карачаровского эксперимента появлялся штурман Луговой, и никогда - инженер Рудик. Но у инженера и без того было полно забот, а у штурмана, наверное, тоже имелись какие-то свои, штурманские дела: ведь корабль находился в пространстве, за которым надо было внимательно следить.
   Так шли дни.
   В дверь стучали - настойчиво, громко. Луговой нехотя оторвался от экрана и взглянул на часы. Быстро летело время в полутемной рубке связи, озаренной лишь прохладным светом большого экрана, пребывание перед которым понемногу становилось главным делом в жизни штурмана. Был свой интерес, хмельной и обволакивающий, в том, чтобы сидеть вот так, в полумраке, отрешившись от всего, и пытаться заглянуть в жизнь иных, наверное же, существующих цивилизаций. Пусть результата пока еще не было; Луговой знал, что открытия совершаются, не сразу... Стук продолжался; штурман раздраженно крикнул:
   - Да входите, кто там...
   Это оказался Нарев. Он постоял, привыкая к темноте. Луговой удивленно пожал плечами, потом снова поверпулся к экрану. Экран был важнее. Нарев молча стоял, и Луговой не выдержал и сердито сказал:
   - Здесь нельзя находиться посторонним.
   - Все работают, - сказал Нарев. - Не хватает рук, глаз, голов... Вот мне и захотелось увидеть, что в человеке может оказаться сильнее желания вернуться на Землю.
   - Именно потому я тут сижу, что хочу вернуться.
   - М-м... - прогудел Нарев недоверчиво. - Земля еще слишком далеко для связи, насколько я понимаю.
   - Земля? Пожалуй... - Может быть, этого и не следовало, говорить, но штурману захотелось поставить на место пассажира, которого Луговой всегда недолюбливал за самоуверенность.
   - Погодите-ка... Это становится интересным. Не откажите в любезности рассказать.
   Ага, теперь он заговорил другим тоном... Луговой выпятил нижную губу, поморщился. Нарев уселся, хоть его и не приглашали. Поглядывая то на экран, то на слушателя, Луговой заговорил.
   Нарев внимательно выслушал. Потом спросил:
   - Что же, такие цивилизации действительно могут существовать?
   - Почему бы и нет? Возьмите хотя бы запись семьдесят сорок шесть...
   - Что-нибудь из области фантастики?
   - Это отчет одной из старых экспедиций. Просмотрите и поймете, что я сижу здесь не зря.
   - Ну что ж, в свободную минуту... Какой номер вы назвали?
   Он аккуратно записал.
   - Благодарю. Но работать все-таки нужно.
   - Я я не отказываюсь. Боюсь только, что... Такие дела не делаются просто.
   - Вот если дело не сделается, - сказал задумчиво Нарев, то вы сможете просиживать за экраном хоть круглые сутки, и все будут с надеждой смотреть на вас.
   Луговой промолчал. Но в рубке связи было слишком мало места, чтобы слова Нарева могли затеряться и не достигнуть ушей штурмана.
   Посреди бывшей туристской палубы было установлено несколько больших катушек на тяжелых постаментах, а между ними, в самом центре, находился пьедестал помассивнее, над которым уже поднялся прозрачный купол. Корабль мог предоставить в распоряжение физика исходную энергию в виде электромагнитного или гравитационного поля; Карачаров выбрал электромагнитное, потому что с ним работать было привычнее.
   Физик и капитан медленно обходили расставленные шестиугольником катушки, и Карачаров продолжал начатый разговор:
   - ...Нет, ровно никакой опасности.
   - Вы предполагаете, доктор, или уверены?
   - Ну... видите ли, в принципе опасность существует всегда. Вы пользуетесь электричеством, а ведь оно смертоносно даже при бытовых напряжениях. На электростанциях используют распадающиеся материалы; да и ваш корабль - разве он не является источником опасности, если им плохо управляют?
   - Против этого я не могу возражать. Но как-никак, еще ни одна машина Трансгалакта не использовалась таким образом.
   - Попытаюсь вас успокоить. Конечно, работать придется с высокими напряжениями, да и другие параметры не уступят. Если бы приложить такую энергию - соблюдая масштаб - ко всему кораблю, то я не стал бы ручаться за его сохранность. Но... как бы вам сказать? Это как с обычной иголкой: на ее острие развивается такое давление, какое на большой площади создать очень и очень не просто. Вот и у нас изгиб пространства произойдет в объеме, не превышающем несколько кубических миллиметров. Мне нужно пока проверить возможность создания сопространственной петли и получить при этом кое-какие числовые данные, которые мне легче установить экспериментально, чем рассчитывать теоретически. Когда мы перейдем к самому кораблю, все будет иначе: изгибать пространство мы станем при помощи гравитационного, а не электромагнитного поля, а кроме того...
   - Простите, я прерву вас. У этого сравнения есть и другая сторона: даже простая игла может нанести смертельную рану.
   - Ну, разве у нас на борту - клуб самоубийц?
   Капитан помолчал, потом негромко проговорил:
   - Мне хочется, чтоб ваш эксперимент увенчался успехом.
   - Да уж и мне - не меньше вашего. Но я уверен, что не ошибаюсь. Теперь вот что: силовая сеть этой палубы может не выдержать. На всякий случай нужно иметь резерв.
   - Хорошо, сегодня же начнем тянуть второй кабель.
   - Вот и чудесно. А я займусь установкой измерительной аппаратуры.
   Прекрасно, когда между людьми не стоит женщина, - подумал капитан, уходя. Просто прекрасно. Мир был бы куда лучше, если бы...
   Странные это были дежурства, и странные отношения возникали между больным и Верой, такими разными по возрасту, привычкам, опыту. Что делать, когда больной поправляется? Разговаривать: в разговорах время проходит быстрее, и можно не думать о том, куда течет это время, что ожидает каждого из них в будущем. Разговоры эти безопасны, и поэтому могут иногда зайти дальше, чем обычно принято; но ни к каким последствиям они не приведут, и поэтому нет оснований судорожно прерывать их и искать новую тему.
   - ...А у вас была семья?
   - Семья? Конечно.
   - Вы говорите так, словно это обязательно.
   - Такого закона, конечно, нет. Но разве мы живем только по законам?
   - Как же еще?
   - Что такое закон? Что - право? Существовало так называемое обычное право: обычай имел силу закона, им руководствовались. Обычай может быть нигде не записанным, но он существует.
   - И у вас была семья по обычаю?
   - Так принято в нашем кругу. Семья - это респектабельность, ровность, поведения, авторитет. Самое страшное - лишиться авторитета. Мы ведь направляем действия других людей... Но лучше поговорим о вас, Вера. Я иногда думаю: вот вы веселы, заботливы... молоды. Не может быть, чтобы вы ничего не оставили там - на Анторе, Земле, или еще где-нибудь...
   Она чуть порозовела, довольная его вниманием,
   - Что оставила? Только мечты, пожалуй. Но это неинтересно.
   - Напротив! Расскажите, если вы не торопитесь,
   - Еще есть время. - Вера уселась чинно, скромно, как ученица перед экзаменатором. - Только что же рассказать? Хотела увидеть мир... и выбрать в нем для себя место по вкусу.
   - Дома вам не нравилось?
   - Не знаю. Нет, там было неплохо. Но хотелось чегото, чего у нас нет. Хотелось жить в огромных городах... таких, в которых можно прожить всю жизнь - и так и не узнать их до конца...
   - Да-да, вы правы: у нас теперь население городов целиком обновляется за два поколения...
   - А на Анторе все просто, ее населяет лишь третье поколение - хотя что я вам-то говорю!
   - И что же - вы так и не успели найти ничего по вкусу?
   - Наверное, нет. Хотелось искать еще и еще. Значит, не нашла. Наверное.
   - Ну, а, допустим, нашли бы. Перестали бы летать?
   - Я так думала.
   - И чем занялись бы?
   - Да уж что-нибудь нашлось бы. Разве мало дел? А скорее всего, просто растила бы детей.
   - Любите детей?
   - Очень. Мне и здесь их не хватает.
   - А они у вас были?
   - Осела бы на месте - появились бы, - она сощурилась, засмеялась. - Или, вы думаете, меня нельзя полюбить?
   - Можно, - сказал Карский медленно. Все это оказалось неожиданным: и то, что Вера - одна из миллиардов людей со скромными (с точки зрения администратора) потребностями, из тех миллиардов, что привлекают внимание именно своим количеством. И то, что разговор вдруг зашел о любви - а он уж и не помнил, когда приходилось в последний раз говорить об этой трудно уловимой материи, которую все же приходятся учитывать в государственных планах и проектах, - разговор зашел о любви, и он вдруг почувствовал, что краснеет, как не подобало бы члену Совета Федерации - пусть и несостоявшемуся. Можно, - повторил он так же задумчиво. - Но... Сколько вам лет?
   - Достаточно: двадцать один.
   - Серьезный возраст, Вера... Вера у нас есть - это вы. Есть надежда: судя по вашим рассказам, это - доктор Карачаров. Кого - или чего нам не хватает?
   - Наверное, все-таки Земли.
   - Я понимаю, почему вам так хочется вернуться.
   - По-моему, больше всех хочется вам, правда?
   Администратор помедлил.
   - Видите ли, скажу вам откровенно...
   - Стоит ли говорить иначе?
   - Дело в том, что я выпал. Выпал... Сколько мы уже путешествуем после ухода от Земли?
   - Скоро три месяца.
   - Предположим, через месяц мы вернемся.
   - Ой, вы серьезно верите в это?
   - Не знаю. Но пусть. Четыре месяца, неужели вы думаете, что такой пост, как мой, может четыре месяца оставаться незанятым?
   - Ну, и что же? Вы вернетесь, и вам освободят...
   - Вот теперь я вижу, что вы еще маленькая девочка. Подумайте, что вы говорите! Ведь мое место занимает другой человек!
   - Ну, пусть он...
   - Захочет ли он освободить место? И будет ли это целесообразно? Он ведь продвинулся вверх, вошел в курс дел; нет никаких оснований понижать его. Это как-никак, немалая обида.
   - А как же вы?
   - Я уже сказал: я выпал.
   - Но разве на Земле мало дел?
   - Начинать сначала хорошо в двадцать один год, а мне... куда больше.
   - Не так много.
   - Спасибо... Я ведь жил ради работы. Конкретной, той. Знал, что способен и могу продвинуться высоко. Так и вышло.
   - Вот этого мне не понять: к чему? Я вот никуда не хотела продвинуться и не хочу.
   - К чему? Собственно... я не задумывался над этим. Просто раз уж кто-то должен заниматься этим, то почему кто-то другой, а не я? Но если поразмыслить... Не знаю. Может быть, это инстинкт. Как инстинкт самосохранения, продолжения рода, обеспечения своему потомству наиболее благоприятных условий...
   - Может быть, до меня что-то не доходит, но если так и могло быть раньше то теперь... Разве на Земле мне недоступно хоть что-то из того, что доступно другим?
   - Разумеется, вам доступно то же самое. Но затрата сил при этом будет неодинаковой. Видите ли, даже при самых благоприятных условиях планета не станет яблоком, которое можно без помех разрезать на сколько-то абсолютно равных частей, чтобы каждому досталось по ломтику.
   - По-моему, это очень устарелый инстинкт.
   - Согласен. Но мало ли в нас устарелого? Если смотреть с этой точки зрения, то человек давно уже не нуждается, скажем, в волосах. Хотя они и очень красивы. Ваши...
   Вера чуть отстранилась, и его ладонь повисла в воздухе.
   - Не надо.
   - Знаете - ночью, когда я просыпаюсь, мне иногда снова кажется, что это не лампа, а луна. Смешно, правда?
   - Вот не думала, что вы заговорите о луне.
   - Неужели я вовсе не похож на человека?
   - Люди бывают разные. Даже у нас на корабле. Нас мало, кажется, но к каждому относишься по-другому. Нарева, например, я побаиваюсь. А этот Петров, такой добродушный, все время сидит в своем уголке. Но взгляд у него иногда бывает очень молодым.
   - Петров... Да, конечно, как его здоровье?
   - Здоровье? По-моему, он не жалуется.
   - Хорошо... А что вы думаете обо мне?
   - Ну... зачем это вам?
   - Если не хотите, не отвечайте.
   - С вами интересно разговаривать.
   - И все?
   - Мне, кажется, пора.
   - Погодите. У вас еще есть время.
   Вере и самой не очень хотелось уходить.
   - Ну, еще пять минут я посижу. Ладно?
   Нарев лежал на диване и глядел на экран с таким интересом, словно показывали приключенческий фильм. Однако по экрану тянулись лишь длинные абзацы текста, медленно выплывая снизу и уходя вверх.
   Нарев протянул руку и чуть уменьшил скорость, чтобы можно было, читая, успевать думать над прочитанным.
   Это был отчет одной из давних звездных экспедиций. Такие отчеты содержались в информатории каждого корабля, хотя вряд ли они интересовали пассажиров - основных читателей на корабле, - а экипаж и того меньше. Но Нарев перечитывал его уже во второй раз.
   "Наблюдения, проведенные при помощи инструментов корабельной обсерватории, дали возможность уточнить представление о той части Галактики, наблюдение которой из пределов Солнечной системы сильно затруднено вследствие поглощения излучения звезд, лежащих в плоскости Галактики, темной пылевой материей.
   Наблюдения подтвердили сделанные ранее выводы о том, что эта часть Галактики принципиально не отличается по классам звездного населения от ранее исследованных областей.
   Некоторый интерес представляет, может быть, лишь звезда класса "О", которая числится теперь в Новейшем Каталоге под номером 7878. Согласно выполненным с достаточной точностью определениям скорости и направления движения НК-7878 относительно центра Галактики, звезда эта не участвует во вращении нашей звездной системы, но движется, пересекая плоскость Галактики, с неожиданно большой скоростью - порядка 600 километров в секунду, что, как известно, на целый порядок превышает пекулярную скорость известных нам звезд и значительно выше даже скорости вращения спиральных рукавов ближайшей из гигантских галактик. Направление движения звезды позволяет предположить, что она не является членом Галактики, но пришла извне, возможно - из Большого Магелланова облака.
   Поскольку скорость Большого Магелланова облака является положительной, звезды же, напротив, - отрицательной, из указанного предположения можно сделать небезынтересный вывод, а именно: НК-7878, если она действительно возникла в ближайшей к нам галактике Местной системы, - или же то вещество, из которого она могла образоваться впоследствии - было выброшено из этой галактики в результате процесса высвобождения таких энергий, источником которых могла быть лишь..."
   Нарев закрыл глаза, опустил голову на руки. Трудно было сразу охватить умом все последствия, какие могли проистечь из того, что в поле его зрения - мысленного, конечно, - появилась эта звездочка. Следовало поразмыслить, заняться астрономией... Чем только мне не приходилось заниматься! - в который уже раз весело подумал путешественник Нарев. Настала очередь астрономии. Что же, и это надо выдержать...
   Он снова поднял глаза. Несколько строчек проползло, теперь на экране был новый текст:
   "Вряд ли есть нужда специально оговаривать то обстоятельство, что высказанные положения пока не подтверждаются другими наблюдениями. Однако, существует факт, который может быть истолкован как аргумент в пользу приведенной гипотезы. Он заключается в том, что расход звездой НК-7878 энергии в единицу времени несколько превышает параметры, характерные для класса "О", а определенные спектральные особенности, более подробно изложенные в следующем разделе настоящего Отчета, могут быть интерпретированы как свидетельство реакции вещества короны звезды с разреженным пылевым веществом Галактики. Реакция эта, впрочем, не может развиться в сколько-нибудь значительных масштабах, так как пылевое вещество рассеивается силой лучевого давления звезды, и в непосредственное взаимодействие с короной может быть вовлечена Лишь небольшая часть его. Вопрос о наличии у НК-7878 планетной системы остается открытым, так как относительно краткий срок, в продолжение которого велись наблюдения, не дает возможности сколько-нибудь определенно утверждать, что неправильности в движении звезды, которые можно было бы объяснить возмущающим влиянием крупных планет, лежат вне пределов возможной ошибки. Подробнее об этом см. в разделе третьем Отчета..."