Михайлов Владимир Дмитриевич. Дверь с той стороны

   - Капитан! - крикнул Еремеев, подавая очередной лист. Воздуха все равно не хватает! Можно сделать что-нибудь?
   Воздуха становилось все меньше, один выход синтезатора не покрывал утечки - и вместе с воздухом уходили последние остатки счастливого настроения - оставалась только острая боль в затылке.
   Капитан взглянул на часы, прикидывая, сколько еще могут выдержать люди, давно уже отвыкшие от напряженной работы. Они должны были уже снизить темп. Но давно не испытанный страх смерти, наверное, придавал силы.
   Вынося из лифта новые листы, Петров успел спросить:
   - В чем причина, капитан?
   - Сейчас не до причин.
   - Пострадало еще что-нибудь?
   - Трудно сказать, - ответил капитан, отходя от люка.
   Следующие полчаса прошли в работе без единого слова.
   - Что с тобой, Вера? Устала?
   - А, ничего. - Вера вытерла пот со лба. - Отвыкла. Давно не устраивали тревог... Смотри, у тебя пошел лист.
   Карский отошел к своему выходу. Работа была несложная, настроенный синтезатор почти не требовал регулировки.
   - Штурман, - сказал Карский, - у меня плиты становятся толще.
   Луговой подошел к нему и стал поворачивать одну из рукояток.
   Карачаров показался в дверях; в глазах его больше не было сна. Вера взглянула на него и улыбнулась, заметив, как несмело наклонился он к Зое.
   - Хорошо! - сказал он.
   Зоя кивнула. И в самом деле было хорошо.
   Через час капитан велел прекратить работу на синтезаторах, кроме производства воздуха. Истомин передал команду штурману.
   - Ничего, - сказал Луговой. - Запас не помешает. А вы, девочки, займитесь-ка обедом. Самое время.
   Женщины удивленно переглянулись. И в самом деле, они испытывали голод. От этого ощущения они давно уже отвыкли.
   - Девочки! - сказала Инна, поглядывая на Лугового. - Давайте, закатим праздничный обед!
   - Да, - сказал Карский, хотя спрашивали не его. - Это будет очень славно.
   Опасность миновала, и теперь могло возвратиться то чудесное ощущение счастья, которое люди еще помнили. Но оно исчезло безвозвратно. Зоя, преодолевая головную боль и пытаясь разобраться в происшедшем, подумала, что небывалое напряжение физических и душевных сил в сочетаний с кислородным голоданием, наверное, замедлившим какие-то опасные для людей процессы в организме, позволили справиться с болезнью, от которой люди в ином случае вряд ли избавились бы. Ощущение своего, личного, изолирующего от других счастья не возвращалось. Но сейчас люди не жалели об этом.
   Они снова любили друг друга. На столе было вино, они поднимали тосты за всех, начиная с капитана и администратора. Странное это было веселье - пир во время чумы; люди говорили о том, что было, и все, как по уговору, избегали всякого слова, какое могло бы навести на мысль о будущем. Сейчас им, усталым, разгоряченным и гордым, было хорошо, и стоило ли думать о том, что впереди?
   Разговоры за столом не умолкали ни на минуту. Когда все насытились и тосты стали иссякать, пришла пора анекдотов. Анекдоты были незатейливы, но все смеялись много, охотно и благодарно.
   Потом инженер Рудик стал показывать фокусы. Они тоже были простыми и непрофессиональными, из популярных журналов, - но большего, наверное, и не требовалось: здесь была вечеринка, не фестиваль искусств. Актриса вовремя почувствовала это, и когда запела, то стала петь по-домашнему - негромко и просто. Луговой принес электронную гитару и аккомпанировал, потом и сам пел песни - мексиканские, гавайские, марсианские печальные и длинные. У него оказался приятный голос и хороший слух. После него вскочил Еремеев, захмелевший больше остальных, но сейчас никто не обратил на это внимания. Он принес мяч и стал показывать, что можно сделать с простым надутым шаром - ногами, грудью, головой. Он был счастлив; люди снова смотрели на него и аплодировали его искусству, и переживали. Было, правда, тесновато, но он на одном квадратном метре мог обвести троих - и обводил, мужчины яростно сопротивлялись, а он заранее указывал, куда придет с мячом, между какими стульями пройдет; противники выстраивались чуть ли не стенкой, а Еремеев шел прямо на них, и в последний миг делал серию неуловимых движений не только ногами - двигались руки, корпус, глаза - и человек, против своей воли, делал шаг, чтобы перехватить - а Еремеев вместе с мячом, проходил в образовавшуюся щель, ухитрившись даже не толкнуть противника и не отпустить мяч дальше чем на двадцать сантиметров от ноги... Потом футбол кончился, и вдруг все почувствовали, что устали до невозможного, и пора спать.
   Но прежде, чем разойтись, договорились, что завтра соберутся вот так же - посидеть, поговорить, посмеяться. И засыпали все с мыслью о завтрашнем обеде и с желанием поскорее дождаться его.
   Администратор уснул последним. Он долго еще сидел в салоне, составляя список предстоящих праздников: еще вечером Карский ухитрился, кроме всего прочего, узнать у каждого, на какой день приходится его рождение. Праздников получалось немало. На завтра можно было приготовить подарки, устроить лотерею, игры, какие-нибудь соревнования - много чего можно было придумать, если поразмыслить, как следует.
   Потом ему понадобилось что-то спросить у Веры. Он вышел. На площадке лифта ему повстречались два робота. Они протопали мимо, ничем не показав, что замечают человека. Карский задумался и вспомнил, что в последнее время роботы часто разгуливали по кораблю - люди не обращали на них внимания, занятые собой, а неудобств роботы не причиняли никаких. Но сейчас ему почему-то стало неприятно смотреть на эти устройства, которые вели себя почти как люди и которым в то же время были глубоко чужды человеческие трагедии.
   Администратор долго глядел им вслед, а они мирно топали по коридору. Они не оглядывались, но Карский знал, что задний робот видит его, фиксирует в своем затылочном объективе. Топ-топ, топ-топ. Ритм будущего, внезапно подумал Карский. Топ-топ, топ-топ...
   Ну, что ж - может быть, так и надо было, она оказалась вчера в ударе, в голосе и выглядела привлекательно, и вообще, все получилось очень хорошо. Но вряд ли стоило обольщаться этим, потому что все произошло после катастрофы, а катастрофа приключилась явно не зря.
   Нет, это не могло случиться просто так. Не зря несчастье показало им край лица именно после того, как она, Инна, пришла к мысли о боге, но не довела дело до конца. Бог сначала наглядно показал им, что такое - вечное блаженство: им было так прекрасно... А потом напомнил ей, именно ей, что это блаженство дается не просто так; что она совершила проступок, скрывая от остальных то, что снизошло на нее (именно снизошло; это было точное слово, и она обрадовалась, найдя его) не ради нее одной, но ради всех остальных тоже.
   Теперь ей были ясны корни всего, происшедшего с ними. Люди на Земле слишком увлеклись собой, решили, что они покорили все, что ни есть на свете. Но на свете, над всем, что есть, был бог, а об этом люди забыли. Бог долго не подавал признаков гнева. А может, и подавал, но люди предпочитали находить другое объяснение: случались ведь и раньше на Земле, в космосе и на планетах какие-то аварии, катастрофы, даже люди .гибли, но все находили какие-то причины, крывшиеся либо в несовершенстве техники, либо в чрезмерном риске увлекшихся людей, и не видели, что за этим стоял бог. А ведь, не будь на то его воли, никто не стал бы рисковать - это же совершенно ясно! И вот бог сделал еще одну попытку пробудить в людях подлинное сознание и рупором на этот раз избрал ее. А она не сразу поняла это, хотя все было ясно с самого начала: несчастье постигло не какой-нибудь корабль, но тот, на котором находился администратор - нужный Земле человек; и на этом же корабле оказалась она, способная постигать истины и откровения. Теперь к постижению истин должны были быть готовы и все остальные. К пониманию хотя бы того, что вот тут, где они сейчас находились, хозяевами были вовсе не они (они не могли даже выйти наружу), но кто-то, кому принадлежало все пространство, кто чувствовал себя там так же естественно, как они - на корабле. Это был бог, и люди Кита должны были признать его.
   Инна давно уже пыталась представить себе его и постепенно увидела: он был, конечно, похож на человека, высокого роста, стройный, светловолосый... Лишь она одна знала, как он выглядит, другие вряд ли могли представить это, а значит - ни администратор и ни капитан были теперь главными тут, а главной была она и то, что она несла в себе. "Она должна сообщить волю бога - и сделает это, когда они соберутся вместе. Инна долго думала, как и какими словами она станет говорить, и ощущала приближение того состояния, в каком выходила, бывало, на сцену в свои самые удачные, трепетные дни. Но сегодня будет не роль - будет что-то, куда более серьезное.
   Воздух больше не уходил, ремонт, кажется, был сделан на славу, но все же капитан, начиная обход, первым делом направился наверх.
   Войдя в обсерваторию, он невольно остановился. Обычно пустое помещение сейчас было заполнено людьми. Тут были почти все пассажиры и штурман тоже.
   Нет, они не разглядывали пустоту за бортом. Они вообще, не разговаривали между собою. Люди сидели, стояли или прохаживались по круглому помещению, и взгляды каждого из них то и дело поднимались наверх - к люку, ведущему в носовой отсек, где вчера произошла авария.
   Устюг сначала понял их неправильно. Он сказал:
   - Не беспокойтесь. Заварили на совесть.
   Он тут же понял, что ошибся. Никто не выразил облегчения, а Мила даже вздохнула. Петров пробормотал:
   - Да... Что поделаешь. Ну, пора обедать.
   Они медленно двинулись к выходу. Когда последний скрылся, капитан покачал головой. Он только сейчас понял: им вовсе не было страшно, просто их потянуло на место, где вчера они испытали ощущение своей нужности, своей полезности - ощущение настоящего счастья.
   Люди старались изо всех сил. Но вчерашней непринужденности, любви и веселья достичь не удалось. Не удалось именно потому, что они хотели и старались делать все, как вчера, а такие вещи трудно выполнять по заданию.
   Внешне все было так же: вино, анекдоты и песни под гитару. Но когда очередной анекдот был рассказан и очередная песня спета, рассказчик или певец непроизвольно опускал голову, стараясь не встречаться взглядом с остальными и испытывая облегчение человека, отбывшего неприятную, хотя и неизбежную повинность.
   Наконец, очередь дошла до Инны, и многие взглянули на нее с надеждой. Она сегодня выглядела как-то необычно, и кроме того, ее профессионализм должен был возместить недостаток искренности - тот профессионализм, которым другие не обладали.
   Актриса встала и несколько секунд молчала, переводя взгляд с одного на другого. Она была очень красива сегодня. Луговой взял аккорд и вопросительно взглянул на нее, но Инна отрицательно покачала головой. Она сказала:
   - Дорогие! Сестры и братья!
   Это было неожиданно и невольно заставило вслушаться.
   - Можно ли далее не видеть? Можно ли молчать и не признавать? Разве возможно и далее считать себя хозяевами положения и не признавать над собой власти иного существа - высшего? Откуда и зачем эта неумная гордость, эти притязания на всемогущество, которыми мы не обладаем и не можем обладать? Разве случившееся с нами не убеждает, что мы лишь маленькие фигурки в руках высшего существа, которое поступает с нами, как хочет, заставляя служить его высоким целям?..
   - Инна, - прервал ее Карский. - Откуда этот монолог?
   - Это не монолог. Это он приказал мне говорить.
   - Кто - он?
   - Бог.
   Карский вздохнул.
   - Вы это серьезно?
   - Разве вы не видите?
   - Хорошо, - хмуро сказал администратор. - Давайте серьезно. Как вы не понимаете, что это - тупик?
   - Нет. Только в этом - цель жизни. Что вы можете предложить нам? И не случайно он устроил так!
   - Но это же низко: вместо подлинной цели дать суррогат!
   - Это не суррогат! Все мы хотим одного: избавления от нашей сегодняшней судьбы! Но вы больше помочь не в силах. А вот бог... Теперь ничто больше не зависит от точности ваших мыслей и их реализации. Логика мертва. Лишь вера может жить.
   - Нельзя возвращаться к похороненным идеям. Ваша умерла уже давно.
   Инна улыбнулась. Она готовилась к этому разговору, готовилась спорить с сомневающимися, пользуясь их языком. Это было трудно, раскалывалась голова,- когда Инна пыталась сразу постичь вещи, на постижение которых нужны годы. Но бог помогал. К тому же, она не зря была актрисой, и если овладела немногим, то могла сыграть человека, постигшего многое.
   - Ваши слова меня не задевают. Что умерло? Идея о белобородом старце, сидящем на облаках? Но представлять себе бога каждый может, как хочет. Всякое представление бога - лишь символ, так же, как шарик, вокруг которого вращаются другие шарики, поменьше - тоже не изображение атома, а всего лишь условный знак. Представить истинный облик бога не легче, чем частицы, обладающей в то же время свойствами волны. А ведь это - ваша наука!
   - Да вы эрудит, Инна! - протянул Карачаров.
   - Если я верю в то, что мир сотворен богом - таким, каким я его представляю, - то это лишь аргумент в пользу того, чтобы лучше разобраться в устройстве этого мира. Ведь характер автора каждой вещи проявляется в самой вещи, не так ли доктор?
   - Как же вы представляете себе бога? - спросил физик, усмехаясь.
   - Как вы - электрон: верю в его существование, потому что вижу конкретные проявления его бытия. Верю, как в силовые линии: они - вне нашего восприятия, но железные опилки располагаются именно по ним. И я верю, что судьбы людей и миров...
   - Располагаются по этим линиям?
   - Да.
   Карский хмуро смотрел в стол. Вот уж к чему он не готовился... Точно так же не был он готов к диспуту о выгоде ручного труда по сравнению с поточным производством или о преимуществах рабовладения перед демократией. Что толку слушать глупости?
   - Дело! - сказал он голосом, в котором звучало отчаяние. - Конкретное, нужное дело! Иначе мы снова погрязнем в безумии, даже в том, что предлагает она!
   - Вы не верите мне, - сказала Инна, усмехнувшись. - Но я докажу вам, что права. И очень скоро!
   Она вышла, высоко держа голову. Истомин мрачно поглядел ей вслед.
   - О каком деле говорите вы, администратор? - спросил он. - У каждого из нас было свое дело. И оказалось, что тут оно не нужно. Я мог бы работать, чтобы потом написать лучше, чем раньше. А если я никому не нужен, зачем же я стану совершенствоваться? Для этого надо считать себя центром мира, но я-то знаю, что я - не центр.
   - Да, - сказал физик. - Я могу прожить без этой роскоши, но мне надо знать, что делается в физике, что сделал мой соратник, что оппонент, какая гипотеза рухнула, какая - воскресла из пепла. Без этого можно существовать, но не жить.
   Карский встал.
   - Вы правы. Вы во всем, может быть, правы. Но и я прав. Если человек голоден, то он прав, когда требует еды; но тот, кто говорит ему, что есть нечего, и надо терпеть - тоже прав. Мы не отказывались ни от чего - мы лишились этого не по своей вине. И надо найти, надо попытаться найти дело, которое снова объединит нас - как это случилось вчера.
   Наступило молчание.
   - Ну, например, - сказал Карачаров, - какое же дело мы можем найти?
   Карский, конечно, мог бы ответить. Если у вас и нет конкретного предложения, всегда можно отделаться словами, не сказать, по сути дела, ничего, но сделать это так, чтобы собеседнику казалось, что он получил исчерпывающий ответ, и его вина, если он не сумел разобраться в нем до конца. Нет, ответ можно было найти, и если бы все зависело от этого ответа, администратор давно извлек бы из памяти формулировку одну из пригодных на все случаи жизни, вроде "Ну, вы несколько осложняете вопрос" или "Нам проблема не представляется столь серьезной" или, наконец, "Вы понимаете, что я сейчас не имею возможности посвятить вас во все детали" и тому подобное. Но беда заключалась в том, что ответ ничего не решал, потому что в нормальной обстановке он означал бы, что все остается без изменений - а сейчас как раз и нельзя было оставить все так, как оно шло, нельзя было положиться на естественный ход событий: администратор понимал, что это привело бы к гибели.
   Подготовленный к руководству в больших масштабах, Карский хорошо знал, что главное - это сформулировать лозунг, поставить цель, к которой людям хотелось бы стремиться. Насколько и в какие сроки эта цель достижима - другое дело. Но то, чего хотели люди тут, на Ките, к чему единственно могли они стремиться - возвращение в систему Человечества - было уже испробовано, испробовано поспешно, суматошно, бездарно - и не удалось. Цель была дискредитирована, и лозунг не имел бы успеха. И виноват, по сути, он сам: приди он к руководству раньше, он не позволил бы испортить то единственное, что следовало разыгрывать медленно и обстоятельно, растягивать на месяцы и годы, исподволь приучая людей к тому, что достижение цели может отодвигаться все дальше, что жить вместе придется, быть может, очень долго, что кроме основной работы, направленной на достижение цели, надо заниматься и мелкими повседневными делами. И люди жили бы, и повседневные дела постепенно вытесняли бы из памяти главное, а основная цель отодвигалась бы, неуловимая, как горизонт. Но люди поспешили, не подумав о возможной неудаче, и теперь призывать их было не к чему.
   - Прошу вас об одном, - сказал Карский наконец. - Думайте. Ищите. Не может быть, чтобы мы, все вместе, не нашли смысла, не нашли цели своего бытия!
   Петров искал. Но не цель. Цель он нашел.
   - Хотелось бы посоветоваться с вами, капитан.
   - Сейчас буду в вашем распоряжении.
   Устюг отдал инженеру распоряжение проконтролировать, как идет восстановление энергетического резерва после аварийных расходов. Затем повернулся к инспектору.
   - Прошу извинения, что заставил ждать.
   - Служба прежде всего. Я-то знаю.
   Капитан кивнул.
   - Слушаю вас.
   - Меня интересует вот что: можно ли, хотя бы с определенной вероятностью, установить причину аварии?
   Капитан помолчал. Они глядели друг на друга в упор, и ни один не отвел глаз.
   - Почему это заинтересовало вас?
   - Потому, что закон запрещает наносить вред нашему миру.
   Капитан пожал плечами.
   - Вы не станете отрицать, - сказал инспектор, - что это событие привело к определенным положительным результатам пусть и на краткое время.
   - И что же?
   - Такие результаты достаточно умный человек мог бы предвидеть заранее.
   - Кого вы имеете в виду?
   - О, никого в частности - пока. Но закон требует...
   - Но раз это, действительно, повлияло на людей в лучшую сторону?..
   - Если закон можно нарушать безнаказанно - что это за закон?
   Капитан криво усмехнулся.
   - Ну, что же. Если это вам нужно... Какая степень достоверности вас устроит?
   - Не понимаю.
   - Дать исчерпывающее объяснение мы пока не в состоянии. Наш опыт тут помочь не может. Так что пока можно говорить лишь о предположениях.
   - Для начала неплохо, - сказал инспектор. - Особенно, если эти предположения выглядят убедительно.
   - Как раз точные предположения не всегда выглядят убедительно.
   Он поглядел в потолок, потом снова перевел взгляд на инспектора.
   - Могу совершенно точно сказать одно: я не устраивал этой аварии. Но и подозревать кого-то другого у меня нет оснований.
   - Жаль, - откровенно сказал инспектор. - Ведь если бы мы предположили, что виновником был именно человек, а не просто, скажем, естественная усталость металла или еще что-то такое, то можно было бы ожидать повторения такой аварии.
   - Скажите откровенно, инспектор: чего вы хотите?
   - Как и все - спастись и спасти других. Прежде всего других.
   - Спасти, охранив от предполагаемого злоумышленника?
   Инспектор искоса посмотрел на капитана.
   - Итак, вы совершенно исключаете умысел?
   - Да.
   - А я обязан предполагать его.
   - Ничем не могу помочь.
   - Что ж, - сказал Петров. - Я справлюсь и сам.
   - Нет, Верочка, - сказала Зоя, пытаясь выглядеть если не здоровой, то по крайней мере бодрой. - Мне куда лучше. Не волнуйтесь и не тратьте на меня времени.
   - Я посижу, - сказала Вера. - Можно?
   - Хорошо, будет веселее. Хотите - поговорим о чемнибудь? Расскажите, что делается у нас. Сколько я уже - неделю?..
   Вера уселась, как она любила - на брошеный на пол коврик, обвила колени руками, полузакрыла глаза.
   - Вы? Десять дней. Похудели страшно...
   - Поделом мне. Зато теперь я знаю, как надо лечить это. Если мы еще раз заболеем... Ну, что там делается?
   - Снова ходят, как сонные, едят нехотя - я ведь вижу, сколько еды уходит, сколько остается... Ссорятся. Будь они нормальными - давно бы уже передрались, а теперь говорят самые страшные вещи - и расходятся равнодушно. А ведь, кажется, никто не болен...
   - Небольшие нарушения рефлексов, может быть... В таком положении это понятно. А вы как себя чувствуете?
   Зоя спросила - и тут же забыла о заданном вопросе: пустота была в голове...
   - О чем я? Да, есть в биологии такой термин - специализация. Мы все - слишком специализированные люди... Есть закономерность в биологии: при резком изменении обстоятельств гибнут в первую очередь именно специализированные виды, а выживают, те, кто еще не успел или не смог приспособиться к чему-то одному. Им легче перестроиться. Выживем ли мы?
   - Надо, - тихо сказала Вера.
   - Да, я знаю, что надо, не знаю только - зачем.
   Они долго молчали, потом Вера поднялась.
   - Пойду. Вам принести что-нибудь?
   - Спасибо, у меня все есть. А вы на самом деле прекрасно выглядите, Верочка, - по сравнению со мной, во всяком случае. И не похудели ничуть...
   - Да, - слабо улыбнулась Вера. - До свидания. Выздоравливайте. Я зайду завтра.
   Зоя проводила ее взглядом. Какая-то мысль пришла ей в голову, но слишком слаба была Зоя, чтобы проследить за мыслью до конца. Она приподнялась на локте, хотела окликнуть Веру, .расспросить, подумать вслух, сформулировать промелькнувшую догадку - но тут же откинулась на подушку. Все-таки Зоя была еще очень слаба.
   Инна осмотрела себя в зеркале и осталась довольна. Она прошла через пустой салон и вскоре уже стучалась в рубку связи. Как она и думала, Луговой был там.
   - Вы... - сказал он радостно.
   - Я ведь обещала, что приду еще. Или нет?
   - Я... Наверное, обещали...
   - Вам это не нравится? - строго спросила Инна.
   - Ну, что вы! Я только...
   - Вы хотите что-то сказать и не решаетесь, - перебила она. - Такой привлекательный молодой человек не должен быть робким.
   - Ну... Инна, зачем вы говорили все это? Такая женщина, как вы, такая...
   - О-о! - Сладко, ах, как сладко слышать это. Трудно человеку справиться с собой. Но ведь она пришла не только ради этих слов...
   - Вы еще слишком молоды...
   - Саша, - торопливо подсказал он.
   - Не судите поэтому, Саша, о серьезных вещах поверхностно. Я показалась вам смешной? Но поверьте, я знаю, что говорю. И пришла к вам за тем, чтобы вы показали мне то, что видели когда-то на экране. Помните наш разговор?
   Луговой молчал, не зная, что делать. Инна подошла к нему вплотную, провела ладонью по его щеке, улыбнулась, глядя прямо в глаза.
   - Ну, решайтесь же... Разве можно заставлять женщину ждать?
   Он не выдержал - не хотел обнять ее, но как-то само собой получилось. Инна без труда высвободилась.
   - Нет, Саша, нет... Я хочу видеть.
   Она отстранилась, но была совсем рядом, и он потерял голову. В конце концов, он может показать запись кому угодно, это его дело...
   - Хорошо, - сказал он, голос сорвался, и он откашлялся. Смотрите...
   Свет погас, замерцал экран. Узкий полумесяц появился на нем, концы его чуть подрагивали...
   Инна досмотрела до конца. Потом спросила звонким шепотом:
   - Вы поняли, что это означает?
   Луговой замялся.
   - Ну... я пробовал составить программу. "Сигма" выдала массу расшифровок, все совершенно разные. Все зависит от программы, а программу составлял я...
   - Покажите хоть одну!
   Достав клочок пленки, Луговой прочитал:
   "Последняя попытка зондирования. Успеха нет. Неясно происхождение. Природа первая или вторая. Пересекать пространство без выхода в иные области не могут существа. Тело не источник возникновения мира или системы. Не место проникновения энергии из иной области. Почти не излучает. Случайность. Вернуться через..."
   - "Сигма" определяет срок, как тысячу или десять тысяч лет.
   - А еще?
   - Вот.
   "В нулевой момент времени начальная точка системы, неизменная пространственная координата которой равна нулю, совпадает с начальной точкой..."
   - Не надо, - сказала Инна. - Я ничего не понимаю. Неужели все ответы такие?
   Луговой вздохнул.
   "Люблю тебя и хочу, чтобы ты всегда была со мною. Я согласен преодолеть пространство и множество препятствий. В последний раз спрашиваю тебя. Почему ты не хочешь быть со мною. Дать начало детям. Ты почти не глядишь на меня. Но я буду ждать..."
   - Тысячу или десять тысяч лет? - улыбнулась Инна. - Саша, милый мой мальчик, о чем или о ком вы думали, когда составляли эту последнюю программу?
   Покраснев, он молчал. Инна смотрела на него с нежностью и сожалением. Почему это не случилось раньше? Но сейчас она не могла остановиться на полпути.
   - Нет, - сказала она со вздохом. - Это все фантазии вашего компьютера. На деле это совсем другое. И недаром это пришло, как вы говорите, из пустоты. Потому что он - везде! Нет, это не смешно. Вспомните, - она грустно усмехнулась, когда вы были еще мальчиком - разве вам не казалось смешным, разве не было немного стыдно, когда вы видели, как люди целуются, или слышали, как говорят о любви? Не за себя стыдно - за них... Правда? Но потом вы выросли, и стали воспринимать это иначе. И сами, без сомнения... - Она улыбнулась, и Луговой опять покрылся краской. - Ну, не буду. Но вы меня поняли?