Михайлов Владимир Дмитриевич. Дверь с той стороны

   Штурман не знал, понял ли он Инну, но видел, что она его не понимает. Он мучился, старался хоть как-то догадаться о возможном значении изображений, страдал от невозможности рассказать о них кому-нибудь другому на корабле, чтобы не пробудилась ненужная надежда... В конце концов, это было единственной его ценностью - случайно записанное изображение. Теперь он отдал его Инне, но, наверное, напрасно, лучше бы странный факт остался похороненным в его памяти, потому что она не поняла...
   Инна, не дождавшись ответа, заговорила снова:
   - Вещи и мысли, смешные для молодых, приобретают для людей зрелых глубокой смысл. Вас избрали, чтобы передать людям весть. Потому, наверное, что вы чисты душой... Почему же вы не сказали?
   Он проглотил комок.
   - Через тысячу лет нас не будет в живых...
   - Но там сказано совсем иное! Не верите? Хотите доказательств? Но обещайте слушаться меня.
   Луговой покорно кивнул. Ей он не мог отказать.
   Инспектор снова был в родной стихии, где надо было искать, сопоставлять и делать выводы, основываясь на - фактах, а не на теориях и домыслах.
   Однако установить что-нибудь в носовом отсеке было трудно. Там ничто не осталось в неприкосновенности. Сама пробоина была надежно закрыта новыми листами, и следы преступника давно уже исчезли или смешались со следами всех тех, кто находился тут во время ремонта или после него.
   И все же Петров не спешил покинуть отсек. Он размышлял.
   Кто был здесь во время ремонта? Капитан и инженер. Ниже, в обсерватории, находился Еремеев. Временами появлялся Истомин и он сам, Петров, подвозивший листы.
   Значит, если тут найдутся следы других людей, то ими, во всяком случае, надо будет поинтересоваться. Если же таких следов не будет, то преступником окажется один из четверых. Себя инспектор, естественно исключил из списка.
   Петров извлек из кармана небольшую прямоугольную коробочку с короткой антенной. Она напоминала приемник, но на самом деле это был дуфтер - искатель запахов, электронный аналог собаки. Индексы запахов каждого, обитавшего в Ките, давно имелись у инспектора: он зафиксировал их почти машинально, по привычке, вовсе не рассчитывая, что они когда-нибудь пригодятся ему.
   Инспектор стал медленно поворачивать лимб настройки прибора, сверяясь со своими записями.
   - Капитан... Естественно - он и должен быть тут. Инженер... Тоже.
   Он сам, Петров. Контрольный тест. Самый сильный сигнал потому что он и сейчас здесь.
   Луговой. Очень слабо. Вероятно, бывал тут раньше.
   Вера. Нет.
   Истомин. Почти не ощущается.
   Физик. Нет.
   Администратор. Ого, как сильно?
   Карский? Здесь? Ему не следовало тут находиться.
   Администратор Карский - разрушитель корабля, на котором он стал, наконец, главой общества?
   Карский - преступник?
   Факт указывает на это. Конечно, преступление еще не доказано, следствие надо продолжить. Но теперь ясно, в каком направлении оно должно идти.
   - Саша! - сказала актриса. - Саша, Саша! - Голос ее был чист и силен, и в нем сквозила убежденность. - Как ты не понимаешь, он сохранил нас и сохранит. Нам не грозит ничто! Глупыми страхами нас пугают, но мы не поддадимся им!
   Луговой преданно смотрел на нее, не понимая, чего она хочет.
   - Ты не веришь?
   Он пожал плечами.
   - Откуда же, по-твоему, взялась эта передача?
   - Мир велик, - кратко ответил он.
   - Глупости! Я поняла, что там сказано!
   - Ты?
   - Для этого не нужны никакие машины. Надо верить! Помнишь, там это... что-то... пробило и вышло наружу?
   - Ну, и что?
   - Не понял? Сейчас поймешь. Идем!
   Она бросилась из рубки связи, и Луговой поспешил за ней: ему приятно было идти за ней, все равно куда; ему было приятно просто находиться поблизости, и он думал о ней по ночам. Инна промчалась по коридору и вскочила в кабину лифта. Очевидно, она продумала все заранее: не задумываясь, нажала кнопку посадочного отсека. Когда Луговой нагнал ее, Инна уже стояла подле внутреннего люка выходного тамбура. Она повелительно протянула руку:
   - Открой, Саша!
   - Да там ничего нет: два пустотных костюма и все.
   - Открой! И ты увидишь...
   Она посмотрела ему в глаза; у него голова кружилась от таких взглядов, это был уже не экран, это была Инна - живая, великолепная... Луговой протянул руку, повернул маховик блокирующего механизма и нажал кнопку.
   Пластина неторопливо отошла в сторону. Впереди вспыхнул свет. Выходной тамбур был пуст, на переборках светилось несколько шкал и виднелись дверцы двух шкафчиков, в которых хранились скафандры.
   - Ну, видишь? - сказал штурман, боясь, что она оборвет его за то, что он обратился к ней на "ты". Но Инна, кажется, и не заметила этого. Она оттолкнула его и шагнула в тамбур, подбежала к внешнему люку и положила руку на замыкатель запирающего механизма.
   - Слушай! - сказала она дрожащим от напряжения голосом. Сейчас ты увидишь и убедишься, и уверуешь! Зови всех сюда!
   Он стоял, нерешительно переминаясь с ноги на ногу, и она повелительно повторила:
   - Иди и зови!
   - Сперва выйди, я должен закрыть тамбур.
   Он действительно должен был сделать это: механизмы выхода были настроены на комплексы признаков только членов экипажа, силой открыть выход было невозможно, это была могучая система, легче было бы разломать корабль, - и без сопровождения члена экипажа никто не имел права находиться здесь. Даже Инна.
   - Я побуду здесь. Не бойся.
   Он нерешительно шагнул по коридору. Остановился.
   - Я все же закрою.
   - Не нужно.
   - Так полагается.
   - Нет!
   Луговой сделал шаг к ней. Палец Инны все еще лежал на замыкателе, но раз он. Луговой, был здесь, механизм сработал бы и от ее нажима. Одно слабое движение...
   Инна его сделала. Внутренняя пластина тронулась и поползла, возвращаясь на место.
   - Что ты наделала? - крикнул он. - Зачем?
   - Я открою! - Глаза ее блестели, в них было что-то сумасшедшее. - Ничего не произойдет ни со мной, ни с вами! Бог хочет, чтобы я вышла! Он творит чудеса! И я...
   Луговой стоял на пороге. Пластина коснулась его, и он машинально шагнул вперед - к Инне. Сейчас внутренняя пластина дойдет до места, сработают реле - и в следующий миг начнет растворяться внешний люк, открывая доступ холоду мирового пространства. Воздух улетучится мгновенно... Ноги ощутили, как чуть дрогнула палуба: это включились насосы, чтобы откачать часть воздуха. Предотвратить гибель, понял штурман, можно было лишь одним способом.
   Он сунул руку в карман и вырвал флазер. Инна стояла, прикрывая ладонью замыкатель. В глазах ее мелькнул испуг. Но она тут же выпрямилась.
   Штурман выстрелил. Он не снимал пальца со спусковой кнопки, пока не кончился заряд.
   Инна лежала на полу. Потом медленно, словно в нерешительности, подняла голову, оперлась руками и встала на колени.
   Импульсы исковеркали автоматику внешнего люка, находившуюся за тонкой переборкой, превратили ее в кучку рваных, сварившихся между собой обломков. Внешняя пластина осталась закрытой. Внутренняя замерла, так и не успев дойти до конца. Луговой нажал плечом, и она медленно поползла назад, скрываясь в переборке. Раздался щелчок, и пластина замерла, оставив тамбур открытым.
   Штурман рукавом стер пот. Потом подошел к Инне и помог ей подняться.
   - Глупая! - сказал он. - Какая же ты глупая!
   Инна заплакала, пряча голову на его груди. Обняв ее за плечи, Луговой вывел ее из тамбура и нажал кнопку. Пластина не двигалась. Автомат был испорчен. Но черт с ним, в конце концов...
   - Пойдем, - сказал он. - Тебе нужно успокоиться.
   Она в ужасе взглянула на него.
   - Я не могу - в таком виде...
   Он раздумывал недолго.
   - У меня ты приведешь себя в порядок.
   Инспектор продолжал размышлять.
   То, что администратор был в носовом отсеке, само по себе еще не доказывало, что он - преступник. Мало было выяснить, кто мог совершить преступление; надо было установить, кто и как его совершил в действительности. Если исходить из мотивов, которые казались Петрову наиболее убедительными, проломить обшивку мог и капитан Устюг. И если бы это сделал он, на душе у Петрова стало бы намного легче.
   Способ совершения преступления мог сказать многое, помог бы он и выяснить личность преступника.
   Как же было совершено преступление?
   Как выглядели пробоины в момент совершения преступления, теперь предположить трудно. Но Петров помнил, что при ремонте часть старой обшивки была вырезана: видимо, неровные края пробоин мешали наварить листы. В отсеке этих кусков металла не было. Но, может быть, они еще не попали в утилизатор?
   Он нашел их внизу. К счастью, они оказались слишком велики для утилизации, и их еще не успели разрезать на части.
   Глядя на эти куски металла, Петров старался представить, как были разворочены, пробиты, изуродованы плиты обшивки. Казалось, здесь произошла целая серия небольших взрывов. Хотя... пожалуй, нет. Даже при помощи флазера нельзя было бы сделать пробоины, не оплавив их края. А здесь рваная кромка вовсе не была оплавлена. Не взрывы, значит, и не импульсы. Но что-то, равное им по мощности.
   Такое мог совершить, пожалуй, человек, вооруженный тяжелым металлическим орудием. Бить с размаху, ударяя много раз. Сильный человек с ломом или кувалдой?
   Но капитан не производил впечатления особо сильного человека. Администратор? После перенесенных травм?
   Инспектор попытался представить, как это происходило. Плиты были металлическими. Орудие разрушения, безусловно, тоже. Куполообразный отсек должен был служить неплохим резонатором. Звуки разнеслись бы по всему кораблю.
   Однако, инспектор ничего не слышал, да и никто другой не упоминал ни о чем подобном. Конечно, все они были тогда нездоровы... Но ведь воспринимать они воспринимали все, не могли только правильно оценивать события. Нет, такой грохот не ускользнул бы от их внимания. Инспектор представил, какой смех поднялся бы, услышь они тогда что-то подобное, и его передернуло.
   Одним словом, преступление было совершено бесшумно - или, во всяком случае, настолько тихо, что не привлекло ничьего внимания. Значит, по плитам не били, их не дробили, не плющили и не раскалывали сильными, рассчитанными ударами. Что же могло здесь произойти?
   Петров оглядел обломки. Местами они были как бы обработаны наждаком, но инспектор знал, что такими листы стали там, у звезды, от которой едва удалось спастись. В этих местах человек легко мог проковырять обшивку. Но инспектор ясно видел, что и там, где толщина металла оставалась нормальной и достигала десяти миллиметров и даже пятнадцати, листы обшивки были разорваны, словно тонкий картон. При этом следовало учитывать, что вся эта работа была проделана быстро: автомат тревоги включился, как только началась утечка воздуха, но когда инженер прибежал сюда, здесь уже никого не было.
   В раздумье инспектор потер рукой подбородок.
   Может быть, в аварии все же были виноваты какие-то стихийные силы? Но если поразмыслить - какие стихийные явления могли возникнуть на корабле, задуманном и сделанном людьми?
   Вот, подумал Петров, богатейший материал для Перлинской: в происшествии можно усмотреть не только проявление высшей воли, но и высшей силы. Грубой физической силы, принадлежащей высшему существу. Сверхчеловеческой силы!
   Инспектор засмеялся, но тут же умолк.
   Вот в чем секрет, оказывается!
   - Ну, ладно! - сказал инспектор зловеще. Он не мог отказать себе в удовольствии произнести это вслух, как бы ставя точку под расследованием.
   Теперь он успокоился. Его профессиональный уровень оставался прежним, и Петров испытывал величайшее удовлетворение, хотя никто из коллег так ничего об этом и не узнает.
   Итак, исполнителем преступления был не человек. Им был робот - один из многих, находившихся в распоряжении Нарева.
   Робот ничего не мог сделать без команды Нарева.
   Значит, Нарев.
   Но Нарев не бывал здесь, наверху, в носовом отсеке. А чтобы дать роботу такое задание, человек должен был предварительно сам побывать в отсеке - чтобы установить, пролезет ли робот в люк, достаточно ли тут для него места, как он должен действовать; человеку, наконец, следовало заранее выяснить, где легче всего можно нарушить герметизацию корабля.
   А Нарев сюда не заходил. Иначе его запах сохранился бы.
   Следовательно, преступная группа: робот - Нарев - Икс. Икс, который побывал в отсеке, нашел слабое место и составил программу действии.
   Икс - это либо капитан, либо Карский.
   Капитан?
   Поразмыслив, Петров отрицательно покачал головой.
   Нарев сместил капитана; Нарев был виновником авантюрного (во всяком случае, с точки зрения Устюга) прыжка к звезде.
   С Наревым капитан не стал бы разговаривать. И тем менее входить в союз для совершения преступления.
   К тому же, капитан относился к кораблю, - инспектор поискал слово, - нежно. Пусть и не так, как Рудик, но - нежно.
   А Карский?
   Между администратором и Наревым не было ни вражды, ни даже недоразумений. Раньше они подолгу разговаривали и, видимо, понимали друг друга.
   Конечно, слабые места корабля капитан мог знать лучше.
   Но и Карский имел в этом какой-то опыт; попытка бегства на катере убедила Петрова в справедливости такого предположения.
   И если для капитана "Кит" был домом, то для администратора, в конечном итоге - всего лишь тюрьмой, местом пожизненного заключения.
   Итак, робот - Нарев - Карский. Или, в порядке инициативы и меры ответственности - Карский, Нарев и робот.
   Тот самый Карский, охранять которого был послан инспектор Петров. Послан без ведома администратора. На всякий случай.
   И вот приходится охранять не Карского, а общество от него.
   Петров вздохнул. Ему было тяжело, но он знал, что выполнит свой долг.
   Администратора Петров нашел в отсеке синтезаторов. Сверяясь с какой-то схемой, Карский с инженером Рудиком копались в схеме. Панель была снята и стояла, прислоненная к переборке.
   - Мне нужно поговорить с вами о важном деле, - сказал Петров.
   - Пожалуйста. Я слушаю.
   - Не здесь.
   - Хорошо.
   Карский сказал это охотно: ждал, что люди будут приходить со своими мыслями и находками, сделанными в поисках цели бытия. Петров пришел первым.
   - Я закончу сам, - сказал Рудик.
   Инспектор привел Карского в носовой отсек.
   - Вот здесь мы и поговорим.
   - Да?
   - У вас есть пластинка Совета, администратор?
   - Конечно.
   - Разрешите взглянуть?
   Петров взял пластинку и опустил в карман.
   - Что это значит? - спросил Карский, нахмурясь.
   - Я вынужден задержать вас в связи с обвинением в попытке погубить корабль и его население.
   - Что?
   - Вы можете возражать. Утверждать, что и не думали об этом. Но...
   - Думать я думал, - медленно сказал Карский. - Но сделал кто-то другой.
   - Сделал это робот, и вы отлично знаете об этом.
   - Позвольте, инспектор... В то время, как я, и все мы...
   - Знаю: мы мыслили ненормально. Но что это меняет? Напротив, это могло облегчить вам решение. И затем - вы могли организовать все раньше.
   - Инспектор! - сказал Карский. - Именно сейчас вы не могли придумать ничего глупее.
   - Мне очень тяжело, - искренне сказал Петров. - Но оставлять вас на свободе я не имею права. Слишком опасно для нашего мира. - Он шагнул к двери. - Еду я буду вам приносить. Стойте на месте, я вооружен!
   Пятясь, он спустился, закрыл люк и повернул блокирующий маховик.
   Население Кита Петров застал за обедом. Не всех, правда. Не было Инны, зато за столом присутствовала Вера.
   - Ага, - сказал Карачаров, завидев инспектора. - Хватай Великий жалует.
   Он не мог простить инспектору, что тот на самом деле вовсе не был учителем.
   - Очень приличный человек, - сказал писатель. - Ему просто повезло: нашел дело по вкусу.
   - Подите к нему в ученики, - посоветовал физик.
   - Ну, прямо как баба, - раздраженно сказал Истомин. - Зудит и зудит.
   - Ох, ох! - скривился Физик. - Что же так о бабах? Помню, в начале рейса...
   - Вот стукну вас сейчас, как следует, - скучливо сказал писатель, поддерживая обычный теперь застольный разговор.
   - Слушайте! - сказал Петров, остановившись у стола. - Теперь я могу сообщить вам, кто виноват в аварии. К сожалению, преступником оказался администратор Карский.
   - Что? - воскликнула Вера.
   - И он должен понести наказание по закону. Чтобы впредь...
   Вера, вскочив, выбежала. Физик проводил ее взглядом.
   - Изменилась наша девонька, - сказал он. Потом сердито посмотрел на Петрова, раздраженный тем, что ему помешали пикироваться с Истоминым. - Ну, убейте его, раз он виноват. Сделайте одолжение. А мы при чем?
   - Доктор, - сказал Петров. - Вы должны понять: угроза, которой мы подвергались, реальна. И если мы не осуществим...
   - Так точно, ваше обоняние, - сказал Карачаров и отсалютовал вилкой. - Разрешите продолжать существование?
   Рифма понравилась ему, и он фыркнул.
   - Ну, зачем вы так? - спросил Петров обиженно.
   - А так. Не нравится?
   - Что с ним такое? - спросил инспектор, обращаясь ко всем.
   - Интересно! - сказал писатель. - Вы являетесь, и заявляете, что единственный человек, которому мы еще как-то верили и на кого надеялись - преступник, желавший погубить всех нас. Иными словами, отнимаете у нас не надежду - ее, строго говоря, уже не было, - но даже тень ее! И после этого спрашиваете, что с ним. Да то же, что со мной, с Зоей, с Милой, с Еремеевым... Ах да, его нет - молодец Еремеев, он даже обедать не ходит, чтобы не портить себе настроение. Пьет потихоньку. Перехитрил всех.
   Еремеев действительно перехитрил всех.
   Они, остальные, лишь краткое время наслаждались полным счастьем; потом оно исчезло. А он знал, как удержать это чудесное состояние. И был счастлив каждый день и каждый час.
   Еремеев был добрым человеком и из своего открытия не делал секрета. Но все, с кем он делился своей находкой и кому предлагал испробовать - отведав, сразу же отказывались, не понимая, что за всякое блаженство надо платить, и если жидкость, которую он пил, была действительно неприятна на вкус и обжигала рот и гортань, то наступавшая вскоре эйфория с лихвой возмещала эти небольшие неприятности.
   А люди (может быть, завидуя его способности делать то, чего не могли они) пытались отговорить его! Даже Мила пришла однажды. Она-то и заметила это первой, и сразу же попросила его больше не пить, пообещав, ни много, ни мало, вернуться к нему и не идти к Нареву - на что уже совсем было решилась. Да, она приходила, плакала и уговаривала его отказаться от своего счастья. Еремеев рассеянно улыбался. Мила не хотела понять, что больше не нужна ему. Ему ничего не было нужно; он и так был счастлив.
   Но сегодня, придя к синтезатору за очередной порцией своей жидкости, Еремеев не получил ее. Напрасно он снова и снова нажимал клавиши, вертел дозатор, стучал кулаком по панели. Все можно было получить - но жидкость, его жидкость, не синтезировалась.
   Ему стало ясно: его лишили счастья.
   И пока администратор Карский яростно метался по носовому отсеку, откуда не мог выйти, и сжимал в кулаке пакетик с препаратом, который синтезировал перед тем, как заблокировать, при помощи Рудика, синтезатор, - с препаратом, который позволил бы Еремееву обойтись без его жидкости, почувствовать к ней отвращение и постепенно вернуться к обычным для всех людей нормам поведения, - Еремеев окончательно потерял надежду на обретение утраченного счастья.
   Тогда он ушел из отсека синтезаторов и пошел бродить по кораблю. Он шагал все быстрее и быстрее, чтобы движением утолить странную потребность, все сильнее заявлявшую о себе, потребность в счастье. Он поднимался по трапам, спускался по ним, поворачивал; он почти бежал - словно счастье ожидало его в конце пути. Движением он старался утишить поднимавшийся в нем гнев на людей, отнявших у него последнее из всего, чем он обладал.
   Он был добр от природы и старался не поддаться гневу, но все в нем требовало сейчас мести - требовало сосредоточенно, настойчиво, неотступно. Мести всем. Всему. Всей жизни. Самой жизни.
   Он шел по какому-то очередному коридору, задыхаясь и вытирая обильный пот. Впереди послышались голоса, открылась дверь. Еремеев вовремя прижался к переборке, затаился. Вышли двое, мужчина и женщина. Он что-то говорил - тихо, нежно. По голосу Еремеев узнал штурмана. Они, к счастью, направились в другую сторону и не заметили его.
   Когда они скрылись за поворотом, Еремеев юркнул в отворенную дверь. Огляделся.
   Это была каюта. Несколько приборов на стенах. Небольшой беспорядок. Стол. На нем - зеркальце. И еще какой-то предмет.
   Еремеев не помнил, как называется этот предмет, но знал, для чего он предназначался... Предмет был средством мести. И если Еремеев чувствовал обиду на жизнь, то теперь он мог поступить с нею, как хотел. Мог напугать. Мог даже...
   А жизнь, словно издеваясь над ним, все туже сжимала пальцы на его горле. Ему нужно было, нужно, нужно - счастье, счастье, счастье!
   Ничего, сейчас он ей покажет.
   Дверь оставалась открытой. Еремеев услышал шаги. Мерные, увесистые. На этот раз они приближались.
   Он поднес предмет к груди и нажал кнопку.
   Штурман Луговой всегда заботился о своем флазере. И пока Инна приводила себя в порядок, успел зарядить его батарею. Но, оглушенный счастьем, забыл оружие на столе, исправное и готовое к действию.
   - Но ведь надо беречь наш мир, - сказал инспектор терпелив.
   - А мне все равно, - буркнул писатель, - от чего мы помрем: от аварии или от тоски.
   Ему все было до чертиков безразлично. Все равно, толку никакого. Был написан роман - и того не осталось. Ему больше ничего не хотелось: не хотелось писать, не хотелось славы, есть тоже не хотелось, и хотя запрет на любовь был отменен, ему даже глядеть не хотелось в сторону женщин.
   - А закон? - спросил инспектор. - Закон?
   - Чихать я на него хотел, - на этот раз ответил уже Карачаров.
   - На закон?
   - На закон, на вас, на все на свете. И на себя тоже.
   Петров почувствовал, что силы оставляют его и становится жутко. Все равно было этим людям - жить, не жить...
   - Но ведь совершено преступление! - воззвал он, чувствуя, насколько смешным выглядит. - Преступник должен быть наказан!
   Снова было молчание, которое нарушил Истомин.
   - А давайте и в самом деле убьем его! - проговорил он задумчиво. - Он мне надоел, и у него скверный характер. Самое лучшее, я думаю - убить,
   Инспектор, нахмурившись, сказал:
   - Я думаю, мы должны говорить серьезно.
   - А я серьезно, - сказал писатель. - Кинуть в утилизатор, и все. И наделать из него пуговиц.
   - Почему пуговиц?- в отчаянии спросилПетров.
   - В самом деле, почему? - спросил Истомин. - Понятия не имею. Наверное, какая-то сложная ассоциативная цепь.
   - Опомнитесь!
   - Вот возьму однажды что-нибудь потяжелее, - с угрозой сказал физик, - и разобью тут все вдребезги. Увидите.
   И, как будто он уже начал приводить угрозу в исполнение, за дверью салона послышались громкие удары.
   Это были тяжелые шаги, размеренные, не похожие на поступь кого-либо из обитателей Кита. Дверь отворилась рывком. Робот вступил в салон. Люди невольно вскочили. Вблизи робот был устрашающ. Он мог раздавить человека, просто притиснув его к переборке. Едва уловимый запах нагретых полимеров, исходящий от робота, показался всем отвратительным.
   На руках робот нес тело Еремеева. Он остановился; раздалось хрипение. Робот говорил что-то, но до людей доносился лишь невнятный скрежет. Никто не понял и не ответил. Тогда робот положил труп перед инспектором. Повернулся. И снова отворилась дверь. Вошел Нарев. Бог роботов был невесел. Он поглядел на присутствующих и развел руками.
   - Ну вот, - сказал он. - Им я больше не нужен. А вам?
   Инспектор растерянно моргнул, не найдя, что сказать.
   - Что же это? - пробормотал он после паузы.
   - Даже не начало конца, - бодро ответил Нарев. - Просто конец.
   Взглядом он искал Милу, и только сейчас увидел и ее, и труп Еремеева; полузаслоненная столом, женщина стояла на коленях, уткнувшись лицом в грудь Еремеева и ее щека была в крови. Нарев вздохнул,
   - Конец, - повторил он, и бодрости больше не было в его голосе.

Глава восемнадцатая

   Они опустили тело в утилизатор без речей, в молчании, за которым у каждого стояло свое. Дверца, глухо стукнув, закрылась за ним, вспыхнул индикатор. Ждать пришлось недолго: утилизатор действовал быстро. Потом инженер включил синтезатор, куда поступили атомы, из которых состояло недавно тело Еремеева. Синтезатор подверг их необходимым преобразованиям и сформовал небольшой, но достаточно тяжелый шар. Руководствуясь древними предрассудками люди пожелали, чтобы шар был золотым, а синтезатору было все равно, какие элементы создавать из имеющихся частиц. И возник шар, тело наиболее совершённой формы; после недолгих размышлений его поместили в салоне, на специально изготовленном постаменте.
   Мила в этом не участвовала: ей было плохо, она лежала в каюте, оглушенная транквилизаторами. Администратор был где-то заперт - Петров не говорил, где; Вера больше не показывалась среди пассажиров. Но и остальные в конце концов чувствовали себя достаточно скверно и, покончив с печальной необходимостью, проспали чуть ли не сутки - без обеда, ужина и завтрака. Зато, проснувшись, отдохнувшие граждане Кита почувствовали сильное желание пообедать. Но сделать это им не удалось.
   В этот день массивные фигуры роботов появились сразу у многих дверей. Роботы ничего не предпринимали; просто не пропускали людей. Инженер Рудик покинул свой пост, чтобы участвовать в печальной трапезе вместе с пассажирами. Назад, в энергодвигательный корпус, инженер попасть не смог. Роботы охраняли трюмы и туристскую палубу. Капитан, проснувшись в своей каюте, не сумел проникнуть в центральный пост и был доставлен роботами в салон. Штурман, неожиданно для большинства людей, оказался в каюте Инны; там ему и пришлось остаться. Под охраной была и палуба синтезаторов, источник всего насущного, в том числе и пищи. Неудивительно, что обеда не было.