Михайлов Владимир Дмитриевич. Дверь с той стороны

   - Ничего другого я не вижу, - пробормотал он. - И ни о чем другом не могу думать. Просто лопается голова... - Он протянул руку и коснулся ее пальцев - почувствовал, как они дрогнули. - Зоя... Я не хочу уходить отсюда. От вас. На этот раз... Поймите же!
   Она молчала, и он испугался.
   - Надо ли говорить вслух, как я люблю вас?
   Зоя долго смотрела на него, и ему почудилось, что в ее глазах он видит слезы.
   - Конечно, надо, - тихо сказала она. - Говорите об этом и заставьте меня поверить. Я хочу верить...
   - Тогда я выключу плафон, - сказал он. - Вы ведь светитесь собственным светом.
   - Вам предстоит разочарование.
   - Нет. Просто свет этот вижу один я.
   В этом Зоя не была уверена, но вслух не произнесла ничего; да и зачем? Любовь не доказывают и не опровергают, в нее верят или не верят - и все.
   - А физик, кажется, что-то придумал, - сказал капитан Рудику, когда они, завершив свой внеурочный обход, шли пассажирской палубой. - Мысли-то у него бывают дельные. Я буду спать спокойнее, если услышу, что у него на уме.
   Он постучал в дверь каюты. Ему не светили.
   - Спит, - сказал Рудик.
   - Придется завтра, - сказал капитан. - Он стукнул еще раз и нажал. Дверь отворилась. Каюта была пуста. - А, его нет, сказал капитан. - Пойдем.
   - Где же он может быть сейчас?
   - Ну, корабль велик, - проговорил капитан, но тон его голоса не соответствовал смыслу слов. Капитан ускорил шаги, словно салон пассажирской палубы вдруг стал ему в тягость,
   Проснувшись, физик почувствовал себя счастливым. Он любил женщину, и она была рядом. А что еще нужно для жизни?
   Проклятая страсть к обобщениям и на этот раз подвела его: он стал думать, что нужно и что не нужно для жизни, и сумасшедшая идея снова ударила ему в голову, и он ощутил горечь во рту.
   Он тихо оделся, стараясь не разбудить ее, хотя ему очень хотелось сделать именно это. Но совесть была неспокойна, и он знал, что это состояние не пройдет, пока ему не докажут, что мысли его - совершенный бред. Или пока он не докажет противоположное.
   Он решил, что не станет выносить свою идею на общий суд. Обсуждать ее было лучше с каждым в отдельности, когда мнение соседа не может повлиять на отвечающего.
   Сначала он зашел к администратору. Рассказывая ему, физик уточнял подробности и для самого себя.
   Карский выслушал его серьезно и внимательно.
   - Не знаю, - сказал он, - Надо подумать, посоветоваться. Основательно подумать, не торопясь.
   На языке администратора это означало несогласие.
   Капитан хмуро смотрел на Карачарова, словно пытаясь по его лицу прочитать, где физик был ночью.
   - Сколько, вы говорите, лет? - переспросил он. Потом нехотя усмехнулся..
   - Нет, - сказал он. - Может быть, теоретики и смогли бы воодушевиться этим. Но я человек практический и прямолинейный. Живу сегодняшним днем. Если я вижу, что надо отдать приказ, который сегодня нужен - я его отдаю. И сам исполняю, хотя бы позже мне и пришлось поплатиться за это. И я не заглядываю в тысячелетия.
   Физик не обиделся: он чувствовал свое преимущество перед капитаном. И потом, разве Устюг не был прав?
   Инна выслушала его невнимательно. Она была недовольна тем, что физик помешал ее туалету.
   - Ах, спросите лучше Сашу, когда он проснется, - сказала она.
   Карачаров пожал, плечами. Инна схватила его за рукав.
   - Доктор, - проговорила она просительно. - Он молод... но это ничего. И не смотрите на меня так.
   - Я и не смотрю, - ответил физик и направился к Нареву.
   - Знаете, - с досадой сказал ему бог роботов, - всерьез и философски думать о детях и о том, что им понадобится и что не понадобится, хорошо, когда вы полагаете, что у вас их не будет.
   - Гм, - сказал физик.
   - Да! - яростно сказал Нарев. - У вас были дети? У меня тоже не было. И я совершенно не знаю.
   - Я тоже.
   Нарев улыбнулся.
   - Ну, излагайте.
   Он внимательно выслушал.
   - Вы бы придумали что-нибудь... поближе, что ли. Что-то конкретное, реальное. Столь отдаленная цель - это уже почти и не цель.
   - Чепуха! - вспылил физик. - Громадные цели вблизи вы просто не разглядите.
   - Это теория, - сказал Нарев терпеливо. - А мне вы подавайте дело.
   - Ничего я вам не обязан подавать! - сердито заявил Карачаров.
   Инспектор выслушал его, не прерывая.
   - Видите ли, - сказал он затем. - Я ведь, как вы знаете, в этом абсолютно ничего не понимаю, но если мне скажут, что надо что-то сделать, я сделаю. Решают пусть другие.
   Он был не в настроении и, может быть, даже не спал ночь глаза его ввалились, и под ними были черные полумесяцы.
   - Вам нездоровится? - спросил Карачаров.
   Инспектор махнул рукой.
   - Да нет, - вяло сказал он. - Вот только мучают воспоминания. Любить ведь можно не только присутствующих, правда?
   - Простите, - сказал Карачаров.
   Инженер Рудик воспринял его идею по-другому.
   - Ничего, - одобрил он. - С размахом. Только не представляю, как это будет делаться практически.
   - Я же объяснил. Существуют реакции между элементарными частицами, в результате которых, скажем, из двух частиц возникают три. Иными словами, мы, затрачивая энергию, можем производите вещество нужного нам знака. Затем...
   - Вы объясняете в принципе, - прервал его инженер, - а я хочу видеть технологию. Этот наработанный материал - как вы будете выводить его за пределы корабля, в пространство?
   - Я полагал использовать выходы двигателей...
   - Не получится. Двигатели рассчитаны на выброс излучения, а не вещества. И приспособить их нельзя: тогда они долго не продержатся, а вам нужно, чтобы они работали ого-го сколько!
   - Ну, наверное, можно что-нибудь придумать - это не принципиальный вопрос...
   - Иногда решают именно непринципиальные обстоятельства. Придумать, конечно, можно, но в любом случае пришлось бы монтировать какие-то приспособления и устройства вне корабля.
   - Разве это так сложно?
   - Нет - если бы мы могли выйти в пространство. А мы не можем. Вернее, выйти-то можно, да вот назад уже не попасть. Понимаете?
   - Нет. Неужели нельзя справиться с такой мелочью?
   - Автомат люка - вроде бы мелочь, - кивнул инженер. - Но, понимаете ли, доктор, самые трудные вещи - не всегда самые значительные, а мы здесь, как и всякое человечество, всемогущи лишь в определенных пределах. Хотите, чтобы я вам объяснил детально?
   - Я и так верю, - пробормотал физик.
   В конце концов, все они могли идти к чертям - разве ему больше всех нужно? У него есть Зоя...
   Наверное, ему все-таки было нужно больше всех; поэтому он направился не к Зое, а к писателю.
   - Что с вами стряслось? - удивился Истомин.
   - Да так... мелкие разочарования.
   - Пооткровенничайте, полегчает.
   Он слушал увлеченно, и, кажется, переживал все, что говорил физик, и видел, как это должно произойти.
   - Ну? - спросил Карачаров, закончив.
   - По-моему, блестяще.
   - Смеетесь?
   - Давно отвык. Нет, правда: то, что нужно.
   - Увы, - сказал физик. - Остальные придерживаются иного мнения.
   - Естественно, - сказал писатель, - они этого не увидели. У вас, друг мой, есть один недостаток: вы слишком верите во всемогущество вашего математического аппарата и полагаете, что если сколько-то там раз употребили свои символы и степени, то этим все сказали. А на деле не сказали ничего - вам нужен переводчик. Хотя одно дело вам удалось сделать: вы почти заставили меня поверить, что и техника - не лишняя вещь в жизни.
   Он усмехнулся; было видно, что разговор на эту тему ему нравится.
   - Вы, друг мой, как литература: если человек не владеет данным языком, самый гениальный роман для него - просто пачка бумаги. А я в этой параллели - живопись: она одна для всех.
   - Ну, хорошо, хорошо, - сказал физик нетерпеливо. - Что толку в этих рассуждениях?
   Истомин прищурился.
   - Дайте мне время до обеда - и увидите.
   Карачаров почувствовал вдруг неожиданное облегчение, словно бы ответственность за бредовую идею перевалилась с его плеч на сутулую спину писателя.
   - Ладно, - сказал он. - Дам. В конце концов, мы - две стороны одной медали, и что не удалось одному, то, может быть, получится у двоих.
   - Наконец-то вы стали мыслить разумно, - сказал писатель рассеянно; он глядел уже куда-то сквозь физика, рука его наткнулась на диктограф, подтянула его поближе, сняла микрофон. - Ну, идите, - сказал он. - Теперь не мешайте мне. Это вам не математика, тут счет идет на секунды.

   ...Они почти не изменились; стали, может быть, стройнее и одухотвореннее, но в каждом можно было найти какие-то черты, характерные и для их далеких предков, родоначальников, зачинателей эры Кита: и рост Лугового, и широкую кость физика, и огромные глаза Зои, и мягкость движений Милы, и смуглоту Веры, и резкие черты Нарева, и проницательный взгляд администратора - людей, давно исчезнувших с лица Кита. С тех пор сменились поколения; умирая, они уходили в круговорот веществ, и атомы, из которых они состояли, продолжали теперь жить в телах, тех, кому предстояло сейчас начать новую эру эру Большого Кита, эру открытого человечества.
   Старый "Кит", бесконечно изношенный и залатанный, до того древний, что казалось непонятным, как он мог просуществовать в пространстве столько времени, лежал на орбите вокруг Большого Кита - планеты более ста километров в диаметре, чья площадь не превышала двух с половиной тысяч квадратных километров, Но это "был необозримый простор по сравнению с замкнутым объемом корабля, где счет шел на квадратные метры. Старый "Кит", пережив многих и многих, все-таки дождался этого дня.
   Планета голубела невдалеке. Маленькое, близкое солнце, зажженное несколько лет назад и успевшее теперь прогреть планету и подготовить ее для прибытия людей, находилось сейчас по ту сторону небесного тела, но вскоре должно было уже показаться над невысокой атмосферой; лучи его, преломляясь в воздухе, уже достигали взглядов людей, столпившихся в центральном посту корабля и в обсерватории.
   Планета была дочерью корабля. Создаваемая в течение многих столетий при помощи неустанной работы по синтезу антивещества, она казалась сперва беспочвенной мечтой, но потом, стала возникать за бортом, на расстоянии ста пятидесяти километров, и было интересно проследить по записям, как менялись их взаимные орбиты по мере увеличения, массы планеты. Пространство было спокойным, ничто не грозило разлучить их за исключением одного случая, когда пустота стала волноваться, словно океан, и пришлось приложить немало усилий и показать высокое искусство манипулирования гравигенами, чтобы не позволить стихии разрушить эту систему. Это было давно, когда сквозь рыхлое вещество планетки можно было еще заметить конструкции гравигена, который послужил ядром нового небесного тела. Люди преодолели угрозу, и с тех пор планета росла без помех. Чем дальше, тем медленнее росли ее видимые размеры, пришлось уже не десять и не двадцать раз менять рабочие части синтезаторов, гравиген в центре планеты в конце-концов остановился от сгарости, но это произошло, когда планета успела стать центром ощутимой гравитации и новые частички антивещества не имели иного пути, как осесть на ее поверхность. Они оседали, и планета росла.
   Многие поколения посвятили свою жизнь служению Планете, которая - они знали - рано или поздно должна была достигнуть расчетной величины. К тому времени, когда шар вырос до половины, было закончено проектирование нового гравигена: тяготение на планете должно было быть нормальным, к какому привыкли на корабле. Гравиген был заключен в прочную капсулу и выброшен, и менее чем через полгода, снижаясь по неуловимо сужающейся орбите, он опустился на поверхность, а затем, подгоняемый точными импульсами гравигенов корабля в строго рассчитанные мгновения, вдавился в вещество планеты, постепенно дошел до ее центра и дожидался там момента, когда его включат. Поколения, строившие мир для своих потомков, давно уже разделились на несколько нужных профессий - среди них были синтезировщики, гравигенщики, китологи и китографы, биологи и механики, и каждый владел не менее чем двумя специальностями. Из унаследованного от Земли богатства многое забылось, другое же изменилось до неузнаваемости, приспособилось к нуждам Человечества Кита. Но, как святыня, хранились в памяти людей законы управления кораблем, сведения о многих других науках, а также искусство: люди знали, что без этого им не выжить.
   Когда масса планеты достигла заданной величины, синтезаторы переключились на создание атмосферы. Чтобы удержать ее, был включен гравиген. Группа солнечников зажгла небольшое термоядерное светило. На планете уже протекали естественные процессы, но в помощь им синтезировалась вода (к тому времени обитатели Кита научились уже осуществлять синтез на расстоянии и, не покидая корабля, смогли создать на планете море), а биологи, тщательно ухаживавшие за деревьями небольшого корабельного сада и собиравшие и копившие семена, неустанной работой добились того, что трава теперь за день вырастала до колена, а деревья за несколько месяцев вымахивали на три-четыре метра. Труднее всего было с животным миром. Но на кристаллах был записан опыт Земли, позволявший стимулировать развитие организмов даже из нескольких клеток кожного покрова или любой другой живой материи, так что можно было надеяться на то, что и своя фауна появится на Ките. Да, воистину, дел было невпроворот, скучать ни всем протяжении минувших тысячелетий людям не приходилось, и они даже не знали, что такое - скука и отчаяние.
   И вот наступил миг, о котором мечтали поколения.
   Человек, с детских лет учившийся по многочисленным записям управлять кораблем, сел в жалобно скрипнувшее под ним кресло. Старший из Штурманов дал направление. Все затаили дыхание, и пилот взялся за сектор тяги.
   Двигатели корабля молчали столетиями. Они спали, но проснулись сразу и мягко подтолкнули корабль вперед.
   Пилот переложил рули. Выхлопы заклубились сбоку. Корабль поворачивался. Планета Кит плыла на экранах. Потом она оказалась позади, и капитан выключил большие двигатели: пришла пора тормозных. Корабль стал медленно оседать, приближаясь к поверхности.
   Он вошел в атмосферу, скрипя и раскачиваясь. Капитану трудно было удержать его на вертикали, и сразу много рук протянулось к клавиатуре пульта, чтобы помочь. Но он уже выровнял машину и повел ее точно, и она медленно приблизилась к гладкой, круглой площади, на которую корабль должен был сесть, чтобы остаться там навсегда.
   Люди считали хором: пятьдесят метров... тридцать... два... сели!
   Амортизаторы застонали, один из них лопнул: металл устал за минувшие, времена. Но теперь это было неважно.
   Люди открыли внутреннюю пластину люка - вернее, просто вырезали ее; герметичность больше не имела значения. И, толпясь в тамбуре, несколько минут смотрели вниз, не говоря ни слова.
   Перед ними простирались засеянные из космоса зеленые луга, испещренные цветами, и река текла, петляя, сбегая с холмов, и струилась к белопенным волнам моря, откуда дул ветерок и доносились запахи жизни и счастья. Лес шумел невдалеке, и деревья покачивали вершинами. Солнце стояло высоко, и корабль бросал перед собой короткую тень.
   Люди стояли молча, потому что слова не были нужны, - а земля их лежала внизу, созданная ими, как будто они были богами.

   Истомин умолк. Все хранили безмолвие, и кофе стыл в чашках.
   - Да, - сказал потом физик. - Значит, так оно будет.
   - Стоит! - крикнул капитан Устюг. - А? Стоит!
   - И ведь, наверное, на самом деле будет еще лучше! - сказал администратор.
   Писатель не обиделся.
   - Да, - согласился он. - Будет куда лучше.
   Инна отняла от глаз платок.
   - Династия штурманов - это будут наши, - шепнула она Луговому, и он прикоснулся губами к ее волосам.
   Инженер Рудик вздохнул.
   - Да, - сказал он. - Только вот - как вывести все это за борт? Выйти-то мы не можем!
   Все почувствовали, как потолок снизился и навалился на них; стало трудно дышать. Истомин сказал:
   - Не знаю, как. Но выйти надо.
   - Все, как в доброй старой истории, - проговорил Нарев, собрав остатки сарказма. - Было нашествие, почти была битва, мы победоносно выиграли войну. Можно начать движение к счастью. И мы не знаем, с какой ноги сделать первый шаг!
   - Детали, детали, - сердито сказал физик. - Насколько же все-таки теория симпатичнее! Капитан, инженер! Неужели же невозможно ничего придумать?
   Капитан пожал плечами.
   - Выводить вещество - это еще туда-сюда. А вот как вы сможете выкинуть за борт гравиген, да еще отбуксировать его в нужное место - этого я, откровенно говоря, не представляю. Элементарная ситуация, но это-то и плохо - из сложных положений всегда легче найти выход.
   Физик засвистел песенку. Потом встал инспектор Петров. Он оглядел пригорюнившихся людей.
   - Инспектор, - сказал Нарев. - Давайте, обвиним этих двоих в распространении беспочвенного оптимизма.
   - Хорошо, - сказал инспектор. - Если все дело в этом гравигене, то я отвезу его, куда нужно.
   Инженер Рудик покосился на него.
   - Вы, верно, не поняли, - сказал он. - Выйти-то может любой. Но он не сможет вернуться назад: вход будет заблокирован наглухо - и навсегда.
   - А я не говорил о возвращении, - сказал инспектор.
   - Послушайте... - медленно начал администратор.
   - Я знаю, что говорю, - прервал его Петров. - Мне немало лет, и моих потомков не будет на финише этого полета - потому что единственная, кто могла бы подарить их мне, осталась далеко. Я проживу и умру без пользы, а это меня не устраивает. Я знаю, что выйти надо, и выйду. Только получше разъясните мне, что нужно там сделать, чтобы все не оказалось зря: если я правильно понял, после меня не сможет выйти уже больше никто.
   Люди молчали.
   - Будут дети, - сказал инспектор. - Еще недавно мы были готовы умереть сами; неужели забота о жизни одного старика заставит вас закрыть путь перед близящимся поколением?
   - Я люблю вас, инспектор, - сказала Зоя. - Вы человек.
   - Я рад, - сказал Петров, - что вы это понимаете.
   - Спокойно, милая, спокойно... - приговаривала Зоя. Вера лежала, закусив губу, в глазах ее был страх. Это всегда страшно. - Кричи, Верочка, - говорила Зоя. - Кричи...
   Вера кричала. Крик доносился до салона. Там собрались все и молчали, вслушиваясь. Администратор ходил из угла в угол и кусал пальцы, чтобы ощутить боль. Ему казалось, что так будет честнее.
   Инспектор Петров поднялся, украдкой кивнул инженеру и вышел. Никто не заметил этого. Через пять минут встал и инженер. И на него никто не обратил внимания.
   Они встретились возле тамбура. Инженер помог инспектору надеть скафандр. Небольшой собранный в капсуле выход гравигена - ядро будущей планеты - уже стоял в тамбуре. Туда же инженер заблаговременно провел кабель для плазменного резака, которым инспектор должен был вырезать замок внешней пластины, заблокированной испорченным автоматом.
   - Вы только вовремя скомандуйте, - сказал Петров. - Чтобы я знал, когда остановиться.
   - Само собой, - сказал инженер.
   - Так что вы запишите где-нибудь для потомства, - сказал инспектор, - что в центре этой планеты похоронен я, Инспектор Петров.
   - Это справедливо, - согласился инженер.
   Петров вынул сигарету. В пачке оставалось еще несколько. Он отдал ее инженеру.
   - Эту я выкурю, - сказал он. - А остальные - может, кому захочется. Только расходуйте осторожно. Больше нету.
   Он курил медленно, словно оттягивая момент. Послышались шаги. Подошел капитан.
   - Решили сейчас? - спросил он деловито, словно речь шла о самом простом деле. Да, по сути дела, для него так оно и было: он снова работал в экспедиции, с сильными людьми, перед которыми была поставлена цель - построить планету. Одному из них приходилось пожертвовать жизнью. Это бывало и раньше, и капитан снова чувствовал себя молодым.
   - Да, - сказал инспектор. - Вот хочу только дождаться. Узнать, все ли окончится благополучно.
   Движением головы он указал наверх.
   Новый крик донесся оттуда. Теперь Вера кричала не переставая.
   И вдруг послышался другой голос - слабый и оглушительный,
   - Ну, все, - сказал инспектор. - Удачи вам. Мне-то досталось самое простое.
   Он поискал глазами пепельницу; ее здесь не оказалось, и он бросил окурок на пол. Капитан сделал вид, что не заметил этого. Он и инженер вышли из тамбура и остановились в коридоре.
   - Не забудьте - резак сразу на полную мощность, - напомнил инженер, хотя инспектор уже не раз тренировался.
   Петров кивнул и закрыл шлем. Он включил резак и направил язык плазмы на замок. Вскоре послышался свист: воздух стал уходить наружу.
   В тот же миг внутренняя пластина сдвинулась с места.
   - Быстрее! - крикнул Рудик.
   Пластина все больше закрывала отверстие выхода, и люди отходили в сторону, чтобы не терять инспектора из виду. Потом пластина щелкнула, перерубая кабель. Но за мгновение до этого, как успел заметить капитан, крышка внешнего люка дрогнула.
   - В пост - сказал капитан.
   Они кинулись в пост. Луговой был уже там и сидел перед включенным обзорным экраном.
   Было видно, как, обхватив капсулу гравигена, инспектор оттолкнулся ногами от борта, включил двигатель скафандра и полетел.
   Луговой называл расстояния. Фигурка инспектора все уменьшалась. Вскоре она стала почти уже неразличимой на фоне вечной черноты.
   Вбежал физик. Он посмотрел на людей, перевел взгляд на экран. Медленно проходили секунды.
   - Хватит, - тихо сказал Карачаров.
   - Стоп! - крикнул штурман в микрофон. - Хорошо!
   - Порядок! - донесся голос инспектора. - Я все сделал, как надо?
   - Попробуйте теперь включить... Да, все в порядке.
   - Очень хорошо, - сказал инспектор Петров.
   - Инспектор! - капитан рванул микрофон к себе. - Одну минуту! - Он повернулся к физику. - Кто у нее мальчик? Девочка?
   - Девочка.
   - Алло, инспектор! Вы меня слышите? Алло!
   Но он не получил ответа.
   За ужином женщина плакали. Мужчины крепились, но это удавалось им с трудом. Карский налил стакан и встал.
   - Теперь мы - человечество, - сказал он. - У нас есть своя история и свой герой, и высокая цель, и дети. Есть прошлое, и есть будущее. За человечество!
   - И за то, - добавил Истомин, - что начали все-таки мы.
   Капитан взглянул на Зою. Она что-то говорила физику, и сквозь слезы на ее лице проступала улыбка. Капитан вздохнул и подумал, что за право быть капитаном порой приходится платить чересчур уж дорого.
   - Давайте споем! - предложил физик. - Кто станет запевать? Я бы рад, но слух... Саша, вы наш солист - давайте вдвоем с Инночкой! Я могу сбегать за гитарой...
   Он уже встал, но Инна подняла руку.
   - Погодите! - сказала она. - Слушайте!
   Двери были открыты, и издалека, из госпитального отсека, до сидящих в салоне явственно донесся плач ребенка.
   - Вот вам солистка! - сказала Инна. - Вот запевала, а уж вы только успевайте подтягивать!