Михайлов Владимир Дмитриевич. Дверь с той стороны

   Нарев протянул руку и выключил экран. Раздела третьего в информатории "Кита" не оказалось, но главное он узнал. Путешественник покачал головой и произнес вслух - как делал всегда, когда формулировка казалась ему заслуживающей внимания:
   - Если бы этой звезды не существовало, ее следовало бы выдумать.
   Фраза была плагиатом, но такие мелочи никогда не смущали Нарева.
   Первой мыслью капитана было - что женщины не должны носить рабочие комбинезоны; слишком вызывающе это выглядело. Устюг отвел глаза от Зои, стоявшей на верхней ступеньке ремонтной площадки и закреплявшей какие-то провода, которые внизу поддерживал Петров.
   - Доктор! - позвал капитан. - Доктор Карачаров!
   Физик на четвереньках выполз из узкого закоулка между постаментами катушек и пьедесталом экспериментального купола.
   В лабораторной палубе, как Устюг теперь называл бывший туристский класс, многое изменилось. В перекрытии было просверлено несколько отверстий, и толстая труба уходила вниз, пронизывала трюмную палубу и проходила к одному из насосов, который совместными усилиями физика, инженера и Нарева был приспособлен для создания под прозрачным колпаком достаточного разрежения. За бортом вакуума было хоть завались, но здесь, в лаборатории, приходилось создавать его искусственно: физик сказал, что так проще.
   - А, капитан, здравствуйте! - Он закашлялся. - Пыль...
   Мила и Инна, работавшие по ту сторону установки, разогнулись и выглянули, услышав его голос. Они улыбнулись одновременно - не капитану, понятно, а физику.
   - Я принесу воды, доктор, - сказала Мила и выбежала.
   - Прямо не дают пальцем пошевелить, - пробормотал физик, и в его голосе было и удовольствие, и изумление. - И спрашивают, спрашивают, их так интересует сущность эксперимента...
   - И меня тоже, доктор.
   - Идите сюда. Вот. В этой точке возникнет та самая петля, о которой я вам уже говорил. Здесь - видите отметку? - будет находиться маленький кусочек железа, микроскопическая пылинка. Вот направляющая, по ней скользит электромагнит. Управление им пойдет через "Сигму". Магнит сыграет для пылинки роль двигателя: он протащит ее сквозь измененное пространство. Напряжение на него будет подаваться переменное, магнит ни в коем случае не должен притянуть железо к себе. Вот и вся схема. Если мои предположения оправдаются, пылинка - условная модель нашего "Кита" - снова появится перед нами, уже переменив свой знак: это будет не антижелезо, как сейчас, а нормальный металл, у которого ядро каждого атома будет содержать протоны, спин каждого нейтрона будет обратным теперешнему, а вместо позитронов...
   - Это я понимаю. Но ведь тогда произойдет взрыв? Иначе как мы узнаем, совершилось это превращение, или нет?
   - Взрыв? Видите ли, узнать можно было бы и другим путем, но самое простое, действительно, - позволить веществу прореагировать с антивеществом.
   - А мы тут уцелеем после этой... реакции?
   - Но я ведь не собираюсь, скажем, опустить пылинку на постамент! Видите ли, под колпаком, несмотря на все наши усилия, останется не так уж мало молекул воздуха. Первое же соударение с пылинкой - его не придется ждать долго, - докажет нашу правоту или, наоборот, засвидетельствует, что я ошибался. Но если реакция начнется, то энергии при этом выделится немного, и это послужит для компьютера сигналом снова упрятать при помощи магнита остатки железа в сопространство и вывести его к нам после новой перемены знака. Тогда оно больше не будет опасным.
   - Не слишком ли сложно? Не сработает компьютер или что-то другое...
   - Даже в собственной постели человек не может чувствовать себя в полной безопасности, - сказал Карачаров, не замечая некоторой двусмысленности своего тезиса.
   - Простите, - сказал капитан. - Я ведь не специалист.
   - Вы же не думаете, что я хочу умереть? А вблизи установки буду находиться я один.
   - Ну, значит... И когда настанет день?
   - Недели через две, - сказал Карачаров и помолчал, подсчитывая. - Да, полагаю, этого срока будет вполне достаточно,
   Ожидание было мучительно. Физик сделал то, что обещал, и теперь мог в любой момент подойти и сказать:
   "Милая Зоя, пора нам поговорить серьезно..."
   А что ответит она? Что это была шутка? Или - что ошиблась в себе самой? Был такой момент, когда ей показалось, что не станет она больше думать об упрямом и глупом капитане Устюге, а на самом деле все еще думает о нем, и конца этому не видно. Но что бы она ни ответила, все будет не то - плохо, неправильно, хотя и ложью не будет.
   Ах, как она сейчас ненавидела себя - и за тот разговор, и за теперешнюю трусость. И в конце концов не выдержала: Карачаров не подходил, и она сама решила пойти навстречу неизбежному разговору.
   На этот раз она пригласила Карачарова на контрольный осмотр - словно бы автоматика не давала достаточно точной картины.
   А он - отказался.
   - Что вы, доктор, - сказал он, глядя на нее (и лишь в глубине его глаз угадывалось смятение). - Я чувствую себя великолепно. Да и дел невпроворот. Вот закончим - тогда, может быть...
   Можно было вздохнуть облегченно. Зоя же, как ни странно, обиделась. Что он - испугался? Или судьба ее такова, чтобы ею пренебрегали?
   А он и в самом деле испугался. Ему нужно было любить издалека, мечтать и терзаться. А взять на себя ответственность он боялся. Ему и в голову не приходило, что можно, наоборот, не только не брать ответственности на себя, но просто переложить ее на чужие плечи, женские, переложить ответственность даже и за себя самого. Он испугался: столько важнейшей работы было сейчас, и все остальное - некстати. Доктор Карачаров был из тех, кому нужна поддержка в беде, а в счастье он забывает о других и не стремится заручиться поддержкой на дальнейшее. Обычная ошибка людей, которым слишком часто везет.
   Так они и разошлись на этот раз - ничего не решив, не выяснив, не успокоив ни себя, ни другого. И все же она чувствовала, что чем-то осталась ему обязанной, что это еще не конец. Глупо, конечно, но мало ли глупостей делают люди в своей жизни? И никто их не считает.
   - Доктор, - сказал Еремеев, и физик удивленно обернулся: Валентин давно уже ни с кем не разговаривал и неохотно отвечал даже на вопросы.
   - Я вас слушаю.
   - У меня к вам просьба.
   Это было за обедом; все сидели за столом и сейчас глядели на Еремеева.
   - Просьба? Ну, пожалуйста... - Карачаров недоуменно посмотрел на окружающих.
   - Вряд ли, - сухо сказал капитан, - следует отвлекать доктора именно сейчас.
   - Да, да, - подтвердил физик. - Куда лучше было бы потом.
   Теперь все глядели на Еремеева с осуждением.
   - Доктор, - сказал Валентин упрямо. - Позвольте мне быть там - вместо вас.
   Все поняли, где это - там.
   - Это ведь опасно, - сказал Еремеев. - Так, доктор?
   - Да нет, что вы, - пробормотал физик. - С чего вы взяли?
   - Я знаю, - сказал Еремеев. - Там в этот миг будет опасно. Значит, наибольшей опасности станете подвергаться именно вы, так? - Он перевел взгляд на женщин, и они согласно кивнули ему.
   - Это было бы логично, - сказал физик, - если бы кому-то что-то угрожало. Но никакой угрозы нет.
   - И все же, позвольте мне.
   - Правда, доктор, - сказала актриса. - Валя прав: зачем рисковать вам? Ведь, если с вами хоть что-то случится...
   Негромкий гул прервал ее: все вдруг представили, каково им будет, если с физиком что-то случится.
   - Капитан! - молвил Петров. - А ваше мнение?
   - Я не стал бы возражать, - ответил Устюг.
   - Нет! - категорически заявил Карачаров. - Ведь я один знаю, что надо делать.
   - Надо нажимать кнопки, - возразил Еремеев. - Я не вызывался конструировать или что-нибудь в этом роде. А нажать кнопки смогу и я.
   - И все же нет, - нахмурясь, повторил физик. - Я очень, очень благодарен вам. И ваши побуждения, они... они... Ну, одним словом, понимаете, я этого не забуду. Но я должен все сделать сам. И не бойтесь: ничего со мной не случится.
   Он встал, резко отодвинул стул.
   - Ничего, - повторил он. - Но вы сделали еще чтото для того, чтобы день этот оказался счастливейшим в моей жизни. Эксперимент удастся, в этом у меня нет сомнений, и пройдет без неожиданностей.
   - Вы ручаетесь? - спросил Петров.
   - Не я, наука.
   - А если вы пострадаете, кто за это ответит?
   - Я не пострадаю, - пообещал Карачаров. - Ну, пора.
   - Мы проводим вас, - сказала Зоя, и все стали вставать.
   - Минутку, - остановил их капитан. - Вера, я просил...
   - Я выполнила, капитан.
   Вера нагнулась и взяла с пола бутылку вина. Капитан разлил вино в предназначенные для кофе чашки.
   - За ваш успех! - сказал он физику.
   Чашки негромко звякнули.
   Физик поставил свою на стол, не прикоснувшись к вину.
   - Я выпью потом, - сказал он.
   Секунду длилось молчание. Карачаров коротко кивнул, улыбнулся и, как всегда стремительно, направился к выходу.
   - Всем занять места в коконах! - приказал капитан. Ответом был недовольный гул.
   - Всем занять места! - повторил он. - Как бы ни был уверен доктор, мы должны принять все меры предосторожности. Возможна частичная разгерметизация, если взрыв окажется сильнее, чем мы предполагаем. Доктор будет работать в скафандре. У вас в коконах - автономная система дыхания.
   Он проследил, чтобы все разошлись по каютам. Вера прошла, заглядывая в двери, и успокоение кивнула капитану.
   - Как твой больной?
   - Чувствует себя хорошо. Меры безопасности приняты.
   - Теперь твоя очередь.
   Затем он поднялся в центральный пост, откуда можно было контролировать весь корабль.
   - Доктор, вы на месте? - спросил он по унифону.
   - У меня все в порядке.
   - Ждите сигнала.
   Устюг переключился на инженерный пост.
   - Рудик, у тебя?..
   - Накопители полны. Все в норме.
   - Сейчас начало, следи.
   - Есть.
   - В случае чего - действия по тревоге.
   Он снова переключился на физика.
   - Внимание, доктор. Мы готовы. Можете начинать.
   - Ага, - нетерпеливо пробормотал физик. - Давно пора.
   Капитан смотрел на приборы. Прошла секунда. Вторая. Стрелка питателя дрогнула. Капитан напрягся, уперся ногами, схватился за подлокотники. Это он проделал машинально, не думая. Стрелка еще помедлила. И вдруг рванулась в сторону.
   Корабль едва ощутимо дрогнул.
   Гулкий, сдвоенный удар, усиленный резонатором осевой шахты, донесся снизу. Потом наступила тишина.
   Стрелки медленно возвращались на место. Зажглись индикаторы накопителей: устройства вступили в работу, чтобы пополнить расход энергии.
   Табло тревоги не загорелось. Значит, герметизация корабля не нарушилась.
   - Инженер! - окликнул Устюг. - Что у тебя?
   - Все в порядке.
   - Следи, - сказал капитан и торопливо направился к выходу.
   Он распахнул дверь, и осевая шахта донесла до него многократно усиленное "Ура!"
   Капитан облегченно вздохнул. Затем кинулся вниз, прыгая через ступеньки.
   Навстречу ему поднималась процессия. Коконы опустели сразу же после удара.
   Физика, живого и здорового, несли на руках. Это был триумф.
   Прижавшись к переборке, капитан пропустил их и пошел вслед за процессией в салон.
   - Вина! - крикнул Истомин. - Вина!
   - Вина!- подхватил Валентин, никогда в жизни не выпивший и глотка.
   Вера выбежала, Хаже не взглянув на капитана. Физику позволили ступить на пол только рядом с его стулом во главе стола, на месте, которое он - как-то так получилось - занимал все последние недели.
   - Итак, доктор? - спросил Устюг.
   - Полный успех, капитан! - блестя глазами, почти крикнул физик. Он стоял во главе стола, все еще опираясь ладонями о плечи Еремеева и писателя; он словно обнимал их.
   Успех и в самом деле был блестящий. Все подтвердилось. Было, правда, одно неучтенное явление - слабый взрыв в самом углу обширного помещения, в стороне от установки, - но этим он займется потом. На решение основной задачи взрыв не повлиял, а причина его отыщется.
   - Да, все блестяще подтвердилось! - повторил он. - Пространство можно искривить нужным образом, и вещество, проходя через него, меняет свой знак! Создана модель события, происшедшего - с нами. - Он громко, счастливо засмеялся. - Земля копалась бы сто лет, а нам удалось. И в какой обстановке! Мало того, что пришлось чуть ли не создать теорию...
   - Доктор, - вмешался Нарев, тоже улыбаясь. - Вы вовремя упомянули о. Земле. Всем хотелось бы знать: значит, мы скоро сможем пуститься обратно?
   Физик пожал плечами.
   - Да, конечно же! - сказал он. - Но вы не понимаете главного. Происшествие с нами - это всего лишь частный случай, послуживший поводом... Мои решения охватывают куда более широкий круг явлений, и наука будущего...
   - Значит, все в порядке? - снова перебил его Нарев. Смотрел он в этот миг на Милу. - Что же нам предстоит сделать, чтобы тронуться в путь?
   - Ах, господи! - сказал физик. - Ну, хорошо. Для того, чтобы от модели перейти к кораблю, нам придется оперировать мощностью порядка... сейчас...
   Он помолчал и назвал число.
   - Это ведь несложно, капитан?
   Капитан ответил не сразу. Он открыл рот и закрыл снова. И лишь после этого отрицательно покачал головой.
   - Мы не обладаем и десятой долей этой мощности, - глухо проговорил он. - Это невозможно.
   - Простите, что? - сказал физик. - Как это - невозможно?
   - У нас неограниченный запас энергии. Но ведь вам не надо объяснять разницу между энерией и мощностью?
   В мертвой тишине раздался негромкий свист Нарева.
   - Значит, все зря, - резюмировал он.
   Физик медленно, непроизвольно поднял ладони и закрыл ими лицо. Тишина зрела, как лавина, готовая обрушиться. В следующий миг Карачаров отнял руки.
   - Что вы говорите, Нарев! - крикнул он. - Что - зря? Сделано открытие, а вы...
   Он умолк, глядя на людей. Он не встретил ни одного взгляда: все разом опустили глаза.
   - Это ведь наука, - пробормотал физик, глядя на чашку с так и не выпитым вином.
   Вера вбежала с новой бутылкой и остановилась, пораженная тяжелым безмолвием.
   - Не нужно. Уберите, - сухо сказал ей капитан.

Глава десятая

   Ни капитан, ни инженер Рудик, на котором разочарования, кажется, нисколько не отразились, ни на ватт не ослабили освещение пассажирских палуб. И все же на борту стало как будто темнее. Может быть, потому, что люди перестали улыбаться.
   Они сидели в каютах или шатались по саду, медленные и сумрачные. Внизу, в бывшей туристской палубе, приборы Карачарова понемногу покрывались тончайшим слоем пыли. Все кончилось, все было потеряно. Переход от надежды к безнадежности тяжелей перехода по бесплодной пустыне, хотя и совершается порой намного быстрее.
   В этот поздний час Нарев мог ожидать всего, что угодно только не того, что Мила окажется в его каюте. Она была одета кое-как - видно, уже ложилась, но какая-то мысль заставила ее вдруг прийти сюда. Может быть, она даже не понимала как следует, что делает - взгляд ее был отсутствующим, выражение лица - растерянным. Во всяком случае, так показалось путешественнику, который и сам растерялся.
   - Садитесь, друг мой, садитесь...
   - Я? Зачем? Ах, да... Нарев!
   - Говорите, я вас слушаю.
   - Что происходит? Что с нами станет?
   - Не унывать, друг мой, только не унывать! Будем искать... мы найдем возможности.
   Вряд ли смысл слов дошел до нее: она была слишком занята своими мыслями и даже не рассчитывала на ответ.
   - Скажите - почему? - Выражение ее лица стало брезгливым. - Подумайте, это же страшно... Ах, что я... Разве такой костлявый урод, из одних углов, вечно растрепанный, небритый или недобрившийся, постоянно глядящий куда-то выше тебя разве он в состоянии спасти нас?
   Такая ненависть была в ее голосе, что Нарев опешил.
   - Вы несправедливы, Мила. Он...
   - Молчите! И он еще ходит с таким видом, словно не он нам, а мы ему нанесли смертельную обиду!
   Нарев глядел в потолок. Потом, почувствовав требовательный взгляд женщины, перевел глаза на нее.
   - Нарев... вы меня любите?
   - Да, - ответил он без колебаний.
   - Вы обещали; если никто другой не спасет, это сделаете вы. Сделаете это! Я... Вы будете для меня всем! - Она говорила горячо и, кажется, искренне, плакала и одновременно попыталась улыбнуться. - Я сумасшедшая баба, верно? Но я не могу без сына... Придумайте что-нибудь, Нарев, верните нас на Землю!
   Нарев усадил ее. Не было времени раздумывать, прикидывать. Ему самому вовсе не хотелось спешить на Землю: были другие варианты, более интересные, а жизнь на корабле, как он убедился, во многих отношениях была лучше, чем земная. Далась им эта Земля, - подумал он не без досады. Но для Милы он мог решиться и на что-нибудь посерьезнее, чем простой нажим на капитана. Она хочет - что ж, он сделает все. Ей плохо без Земли - значит, капитану придется лететь к Земле, хочет он того или не хочет.
   - Я понял вас, - сказал он, - Верьте: не пройдет и нескольких дней, как мы уже будем на пути домой. А сейчас идите спать. Отдохнете, успокоитесь... И будьте уверены: я вас не подведу.
   Мила, словно, очнувшись, внимательно посмотрела на него, потом на себя, чуть покраснела, попыталась оправить туалет, улыбнулась - уже осмысленно, чуть иронически.
   - Спасибо, - сказала она. - Я буду ждать,
   Нарев кивнул, провожая ее к двери.
   Он медлил, не начиная разговора: ожидал, пока Вера оставит их вдвоем. Но девушка, кажется, не собиралась. Нарев вопросительно посмотрел на администратора; сидевший в глубоком кресле администратор едва заметно покачал головой:
   - Она может остаться. Как врач, - сказал он.
   Нарев протяжно свистнул - мысленно, конечно.
   - Хорошо. Администратор, я обращаюсь к вам, как к полноправному и полномочному представителю верховного органа Федерации...
   Не так он начал, не так. Он обращался к администратору, а того здесь не было. Не было полномочного и полноправного представителя Совета Федерации: человек этот погиб много недель назад, пытаясь достичь Земли на катере. А здесь, в госпитальной каюте, находился человек среднего возраста - того возраста, когда об ушедших годах уже начинают сожалеть, когда организм все чаще напоминает, что он не вечен, и когда то, что происходит нынче с тобой или рядом с тобой ценится уже выше, чем все, что может произойти в будущем. Совсем с другим человеком разговаривал сейчас путешественник Нарев...
   Карский не сказал этого вслух, лишь прикрыл на миг глаза. Потом перевел взгляд на Веру, ставшую так, чтобы он мог ее видеть, и едва заметно улыбнулся ей.
   - ...Вы представитель Совета и вам принадлежит право отдавать здесь, на борту корабля, приказы и распоряжения, обязательные для всех, включая капитана. Прав я, администратор, или в моих рассуждениях ошибка?
   Карский с удовольствием не стал бы отвечать на этот вопрос. Но ответ возник рефлекторно, как если бы он был не человеком, а справочником, и кто-то запросил нужную информацию:
   - Власть на корабле осуществляет капитан. В исключительных случаях член Совета может отдавать приказания, и, таким образом, принять на себя власть и ответственность. - Он помолчал. - Конечно, лишь в исключительных случаях.
   - Сейчас, я полагаю, именно такой случай. Вы должны приказать капитану совершить переход к Солнечной системе.
   Администратор поднял брови.
   - Разве его нужно убеждать в этом?
   - Его надо убедить в том, что пятьдесят процентов риска не так уж и много. Что рано или поздно все равно.
   Карский слушал, закрыв глаза. Путешественник говорит горячо, напористо - видимо, ему очень хочется на Землю. Это можно понять. Карскому больше никуда не хочется. Потому что тут есть Вера. А будет ли она на Земле? Точнее: будут ли они?
   - Все дело в Вере, - невнятно пробормотал он.
   - Администратор, капитан не признает категории веры. Он рационалист. Ему нужно одно из двух: увереиность - или приказ. Стопроцентной уверенности в наших условиях не может быть ни у кого. Значит, остается приказ. Ваш приказ.
   Карский смотрел мимо Нарева - на Веру и молчал. Она тоже, без сомнения, хочет на Землю. Это нетрудно понять. А он. Карский, всю жизнь полагал, что он - для людей, а не наоборот.
   - Да, - сказал он ровно. - Я прикажу. Я имею на это право.
   - Да, администратор. Слушаюсь, администратор.
   - Минуту, капитан. Я знаю, что вы человек дисциплинированный. Но сейчас нужно другое: нужно, чтобы вы выполняли мое пожелание... мой приказ, как свое собственное решение.
   - Я выполню приказ.
   - Вы сами говорили мне, капитан, что собирались вернуться в окрестности Солнечной системы, чтобы там ожидать...
   - Да. Но ведь - будем говорить откровенно. Вернуться и ждать. Чего ждать? Я, конечно, вернулся бы - если бы сам переход не грозил никакими неприятностями. Сейчас не так. Для чего же возвращаться? Земля может найти способ через год. А может - через двадцать. Что останется от нас через двадцать лет? Тут мы хоть не видим ни Земли, ни даже Солнца. А там...
   - Вы сказали, вернуться и ждать? А почему не выразиться короче: просто - вернуться?
   - Не понял вас.
   - Это меня удивляет. Насколько я знаю, Карачаров нашел способ...
   - В теории, администратор. Использовать его на практике мы не можем.
   - Почему?
   - У нас не хватит мощности.
   - Полагаете ли вы, что и Земля не обладает нужными мощностями? И что она не сможет создать в пространстве необходимые условия - если вы окажетесь на достаточно близком от нее расстоянии, чтобы вступить в переговоры и передать, что вам нужно для осуществления эффекта Карачарова, скажем так. Вы признаете наличие такой возможности?
   Капитан встал.
   - Разрешите сказать?
   - Слушаю.
   - Земля многое потеряла, когда вы не смогли занять свое место в Совете.
   - Благодарю.
   - Разрешите идти?
   - Да.. Я очень рад.
   - Благодарю, инженер, - сказал Нарев. - Чай - в другой раз, у меня мало времени. Итак, что вы мне ответите?
   - Что касается батарей, - сказал инженер неторопливо, то ничего нового я не скажу. Что можно - сделаем. Негодные пластины выкинем. Постараемся сделать некоторое количество новых. Конечно, они будут не совсем такие: кустарщина все-таки. Учтите при этом, что и у тех, оставшихся целыми, структура тоже нарушена. Но, может быть, один раз и удастся войти и выйти благополучно. Если же понадобится еще один нырок, то я постараюсь перед ним привести все свои дела в порядок. А в общем, моя задача - выполнять.
   - Инженер, а если бы вы оказались на корабле один в аналогичном положении и вам пришлось бы решать этот вопрос для себя - вы полетели бы?
   - Один - да, - не колеблясь, ответил Рудик.
   Нарев улыбнулся.
   - Не кажется ли вам, - сказал он, - что было бы проявлением крайнего эгоизма - не сделать для других того, что вы сделали бы для себя?
   Людей для участия в ремонте Нарев подобрал без труда. Их нужно было немного, и особой квалификации не требовалось. Это были Еремеев, Истомин и Петров. К Петрову Нарев испытывал странную тягу, хотя почти не разговаривал с ним.
   Обычно такой ремонт не делают на кораблях, потому что ни один мало-мальски понимающий инженер не позволит так загнать машину. Приведение пластин в порядок заняло более месяца. И заметно было, как на протяжении этого времени в салоне и каютах корабля воцарялось все более бодрое настроение.
   Снова можно стало жить не для себя. Жить ради себя эти люди не умели и не понимали, что это значит и как делается. Сейчас жизнь вновь обретала полноту.
   Из своей каюты физик выходил ночами, когда все спали, устав за день. По ночам он испытывал чувство голода. Он спускался на кухню, где дремали парящие автоматы, и ел то, что подвертывалось под руку. Затем долго бродил по пустынным палубам, и ему казалось, что жизнь уже прервалась и он ходит по вымершему кораблю.
   Он поднимался в обсерваторию или выходил на прогулочную палубу, но в конце концов путь его неизменно завершался внизу, в бывшем туристском классе, бывшей лаборатории. Теперь физику казалось, что часы, проведенные здесь, были лучшими в его жизни. Возможно, он не ошибался.
   В лаборатории все осталось таким же, как в день опыта: люди избегали заходить туда, где их надежда получила решающий удар. Только боксер снова и снова выходит на ринг, где ему уже приходилось испытывать на себе тупую силу крюков и прямых, падать и снова подниматься.
   Физик стоял, уткнувшись лбом в прозрачный купол своей установки, или медленно бродил вдоль стен, касаясь руками кабелей и трубопроводов. Он думал о том, что установка могла бы еще послужить для опытов, но у него недоставало сил делать что-то, в чем, он знал, больше не было никакой необходимости. Физику всю жизнь мнилось, что знания, к которым он неизменно стремился, нужны в первую очередь ему самому, как воздух, хлеб и вода. То, что знания эти переходили от него к другим людям, казалось ему вторичным и не столь важным: это было неизбежно - и только. Теперь он с ужасом убедился, что все обстояло не так.
   Когда он вернулся в лабораторию впервые, то хотел повторить тот самый, уже удавшийся опыт: на одном примере трудно построить теорию. Ему казалось: то, что люди не захотели (как он полагал) по достоинству оценить сделанное открытие, не должно было выбить почву у него из-под ног. Он искал и находил в истории науки множество примеров, когда ученые, сделавшие крупные открытия, в лучшем случае оставались непризнанными и незамеченными. Бывало, их осмеивали. А порой убивали. Так что с этой точки зрения он, по меньшей мере, не был одинок.