Но в конце концов результат оправдал усилия, и приобретенная информация, как я решил, стоила всех литров пота, что я пролил в процессе ее получения.
Из доклада мне удалось уяснить, что: а) эта самая чертова уракара со второго года жизни начинает выделять в атмосферу некий субстрат, способный оказывать определенное влияние на психику, а следовательно, и на поведение людей, независимо от их численности, находящихся в сфере воздействия этого самого субстрата (наблюдения проводились над местным населением Тернары); б) четкие границы этой сферы воздействия установить пока не представилось возможным, есть, однако, веские основания предполагать, что таких границ вообще не существует; в) биологическую, химическую, физическую сущность субстрата, а равно механизм его распространения на весьма значительные расстояния до сих пор определить не удалось, поскольку в месте произрастания уракары не были созданы необходимые условия для успешной деятельности комиссии (надо полагать, их туда просто и близко не подпустили), в отдаленных же местах факта присутствия субстрата установить при помощи любых известных методов не удалось, хотя, несомненно, констатировалось его влияние на население. Не исключено, что мы имеем дело со сверхфильтрующимся вирусом, хотя, разумеется, могут быть предложены и другие гипотезы; г) тем не менее удалось установить, что выраженное воздействие субстрата на людское население заключается в выработке у людей непреходящего эйфорического восприятия жизни независимо от социальных и физических условий. Такое мировосприятие в кратчайший срок приводит к полному отказу от любого производительного труда, чему в немалой степени способствуют благоприятные природные условия обследованного мира.
Не увенчались успехом попытки выяснить, сохраняется ли действие субстрата и после устранения его продуцентов (поскольку уничтожению деревьев уракары активно препятствуют не только представители местного населения, но и – даже в большей степени – вооруженные группы иммигрантов). Тем не менее есть основания предполагать, что изъятие самих продуцентов из процесса оказало бы благоприятное влияние на поведение жителей Тернары, поскольку, как удалось установить при анализе предоставленных эмигрантским правительством документов, распространение воздействия субстрата занимало определенное время, хотя скорость его нарастала в геометрической прогрессии как 1-3-9… и т.д. и, следовательно, имело место постоянное увеличение количества субстрата примерно в такой же пропорции; не исключено также, что субстрат обладает способностью размножаться (если это вирус) или вызывать явление резонанса (если мы имеем дело с неким полем); д) особый интерес вызывает то обстоятельство, что на жителей Синеры, независимо от мира обитания, и на их потомство на Тернаре исследуемый субстрат подобного влияния не оказывает. Весьма возможно, что в процессе акклиматизации при заселении Синеры, места естественного произрастания уракары, у людей выработался иммунитет к воздействию субстрата, пока условно названного комиссией «ураганом» – просто для удобства изложения…
Думать над новой информацией сейчас было некогда; главным было – усвоить ее, хорошо закрепить в памяти, потому что копировать никак не получалось.
Я вернулся к собственному телу. Вошел. И продолжал спать, как и собирался – в свое удовольствие. И вроде бы без всяких сновидений. Во всяком случае, проснувшись, я не помнил.
Проснувшись, я обнаружил себя вовсе не там, где засыпал.
Я лежал в роскошной посольской постели в доме, являющемся суверенной территорией Симоны в серпенской столице. Иными словами, в посольстве, главой которого сам я и являлся. Первым, что попалось мне на глаза, когда я смог наконец открыть их, был все тот же симонианский унтер. Склонившись ко мне, он протягивал стакан с жидкостью, в которой поднимались мелкие пузырики.
– Что за дьявол? – кажется, пробормотал я.
– Это от похмелья, – ответил унтер. – Чтобы головка не бо-бо.
– Это… таблетки? – почему-то решил я уточнить. Он искренне удивился:
– Разве мужики таблетками лечатся?
Спросить – что же там такое, просто не было сил. Я взял стакан, понюхал. Зажмурился. Выпил. Опознал. Родное пойло с Теллуса. Хорошей очистки. Давным-давно не пробовал. Я вернул стакан:
– Набрызгай еще полстолька. Да не разбавляй! Бутылка оказалась тут же, на столике. Я употребил. Закрыв глаза, немного подышал – и решил, что пришел в порядок.
– Как я здесь оказался? Докладывай.
Унтер отрапортовал не без удовольствия:
– Вас доставили ночью в два шестнадцать по местному. Без признаков сознания. Вы шумели. Выражались по автомату. Красиво.
– Да кто доставил?
– Полицейский патруль. Подобрали на улице. Вы вроде бы даже пытались сопротивляться…
Только этого мне не хватало! Но я же…
– А наша машина? Водитель? Охрана?
– Говорят – вы лично отправили их по домам. Сказали, что останетесь у армагов до утра. Они так и поняли, что будет хорошая пьянка.
Ничего похожего я не помнил. Остались в памяти только два разговора в том посольстве: тот, в котором я участвовал, и второй, незримым свидетелем которого был.
– Наверное, – фантазировал унтер вслух, – вы когда дошли до кондиции, решили все же вернуться домой, а остальные уже уснули, так что никто вас не отговорил. Только пошли вы совсем в другую сторону – ну и обессилели…
Я перестал слушать его: то, что он рассказывал, мне не доставляло удовольствия, да и никакой информации в себе не несло. В голове яснело, и я все лучше представлял себе, как все произошло на самом деле. Схема известная и простейшая. Ввести в организм нужное количество алкоголя, лучше всего прямо в кровеносную систему – для создания убедительной картины. На самом же деле они все-таки ухитрились провести меня еще на прививке: состав, который мне впрыснули, наверняка сильно отличался от того, что они прививали своим. Какая-нибудь новинка армагской химии, во всяком случае, там я не смог навскидку определить ее, правда, в памяти мика ее состав должен сохраниться, но это уже – для развлечения на досуге. Под действием этого зелья я добровольно, своими ногами пришел в ту самую келью, где позже они и проделали со мной все прочее перед тем, как вывезти и уложить на улице – по маршруту следования полицейского патруля. Хотя и патруль мог быть заранее предупрежден. Это все понятно. Неясно другое: почему я позволил проделать с собой все это? Почему не сработало подсознание, не заставило меня сопротивляться? Почему наконец память не сохранила ничего, так что приходится догадываться?
Ответ мог быть лишь один: весь запас энергии, имевшийся у меня в начале этого вечера, я израсходовал на ту самую пробежку сквозь стены и перекрытия к кабинету посла, на достаточно долгое пребывание там и возвращение на койку. Будь я в нормальном состоянии, ничего подобного, разумеется, не случилось бы: когда расход энергии приближается к критической отметке, подсознание дает сигнал, который ни с чем не спутаешь и который является, по сути дела, приказанием: «Заканчивай расходовать энергию, необходимо пополнить запас». Совсем как та лампочка в машине, что начинает мигать, когда в расход идет последний резерв топлива; когда она начинает гореть устойчиво – самое время искать заправку. Будь я в норме – я так и сделал бы: вовсе не обязательно было торчать там у них до конца, нужное я понял куда раньше. Да, но подсознание не сработало – скорее всего потому, что эта их хреновая прививка подействовала каким-то образом именно на него. Что же, впредь будем считаться и с такой возможностью.
Дальнейшее тоже будет развиваться по наезженной схеме: дружеский разговор, предложение ознакомиться с полицейским протоколом, наверное, и с фотографиями – в непотребном состоянии на улице, а скорее всего – и не только на улице, но еще и в самом посольстве Армага. Я бью что-то – посуду или там зеркала, хватаю дам за разные сладкие места, въезжаю кому-то в рыло… Ну и так далее. При нынешнем уровне техники нет даже надобности ставить такие инсценировки: все будет нарисовано так, что и десять обычных экспертов не заметят разницы. Мне будут предъявлять все это, краснея от стыда – за меня, разумеется, только за меня! Потом открытым текстом доведут до моего сведения, что президент Рас и министерство иностранных дел возмущены до крайности и намерены объявить меня персоной «нон грата». Однако посол Армага, считая себя в какой-то, пусть и очень небольшой мере ответственным за происшедшее («Ну кто же мог знать, дорогой коллега, что вы до такой степени подвержены влиянию алкоголя: остальные ведь ничего даже не почувствовали, да и что у нас подают: шампанское, легкие коктейли, больше ничего!»), – так вот, посол согласен употребить все свое влияние («Вы же понимаете, коллега, что оно достаточно велико, не так ли?») для того, чтобы замять скандал и сделать так, что о происшедшем не будет знать никто, кроме тех, кто о нем уже, к сожалению, информирован, – но будьте спокойны, в полиции об этом забудут мгновенно, как только им прикажут, но, как говорится в наши дни, – услуга за услугу. Верно? Нет, мы не ожидаем от вас ничего сверхъестественного, однако же…
Дальше пойдет уже сухое и деловое изложение условий моей капитуляции. Чего они захотят? Какой-то информации о делах Симоны от меня не потребуют: там у Армага наверняка собственная густая сеть. Нет, вопросы будут на тему: что мне известно о делах с уракарой? Откуда у меня кристелла с записью, указывающей, как показала дешифровка, на место, где укрывают краденые семена? Что я знаю о самом похищении и его организаторах и исполнителях?
И так далее – в таком вот духе.
Это все – в случае, если о моем действительном лице они не догадываются и искренне считают меня человеком симонианской Службы, посланным делать карьеру на поприще легальной дипломатии. Традиционный отстойник для агентов среднего ранга и выше, начавших терять хватку и чутье. Но никогда не следует считать противника более глупым, чем ты сам. Всегда надо допускать, что он пусть на самую малость, но умнее. Сильнее. Информированее. Тем более что речь идет как-никак об Армаге. А при таком допущении можно исходить и из такой данности, что они знают обо мне, во всяком случае не меньше, чем я о них. А то и больше. И тогда разговор пойдет совсем в иной плоскости. Тогда возможно, что он и не понадобится. Меня будут держать в качестве кандидата на уничтожение – как только приличия позволят. Ну да, об этом ведь они и разговаривали там. Слишком недавно погиб мой предшественник. Постой, а чьей реакции на мою слишком скорую гибель они опасаются? Симоны? Ни в коем случае. Что Армагу – Симона? Так. Бородавка, не более. Нет, конечно. Они опасаются реакции тех подлинных сил, что меня послали. С их точки зрения, это вполне может быть мир "Т". А с ним портить отношения не хочет никто. Сейчас между "О" и "Т" перемирие; и никто в мире не заинтересован в том, чтобы на сцену снова выходили киллеры и подрывники… Но они могут предполагать и другое: что меня послали на операцию Службы Теллуса. Конечно, с их точки зрения, Теллус – стареющий лев; но зубы в пасти у него еще целы, и никто не хочет на своей шкуре испробовать, насколько они еще сохранили остроту.
Таким образом, выжидая, пока пройдет некоторый срок, нужный для того, чтобы гибель нового посла Симоны можно было объяснить просто трагическим стечением случайностей (никто не поверит, конечно, но это и не нужно, если правила соблюдены), меня запрут здесь, в посольстве, где я смогу формально выполнять все свои обязанности, появляться там и тогда, когда требует протокол, и ни на миг не буду забывать, что шаг в сторону вызовет боль без предупреждения. А как только время истечет…
Стоп, стоп. Но ведь для того, чтобы вывести меня из той игры, в которую играют они сами, нельзя и придумать ничего лучшего, чем то, что они со мной уже сделали! Позволить скандалу состояться, засветить меня на всю федерацию, вымазать отнюдь не кремом для загара… Может быть, я слишком рано построил схему предстоящих событий, и гром все-таки грянет?
Тогда – почему я все-таки на своей территории, а не в участке? Конфетка: посла выпускают из камеры под шелест камер – прямо в чащу микрофонов. И – на все белые светы…
А если нет – то почему?
Ответ не пришлось искать далеко: он напрашивался сам собой.
Да просто потому, что они сами еще не решили – какой вариант предпочтительнее. Выгоднее. Убойнее.
Как только они придут к общему знаменателю – я это почувствую незамедлительно. Конечно, в случае…
Вот-вот. В случае, если я буду сидеть и ждать их приговора.
В седой древности была на Теллусе, как раз в тех местах, откуда я родом, такая песенка: «А мы сами не сидели, того дожидалися…»
Соблюдем теллурианскую традицию: не будем сидеть и ждать, когда понадобится перекреститься.
Если действовать быстро – что я могу унести отсюда? Имеется в виду нечто, пригодное для вступительного взноса в корпорацию Рынка. Я ведь не успел еще почти ничего…
«Ну, почему же „ничего“? – тут же осадил я сам себя. – Кое-что у меня уже имеется».
Во-первых, статус: какой-никакой, но все же Чрезвычайный и Полномочный. Вполне достойно.
А во-вторых… Ну, во-вторых, уже то, что я могу сообщить о новом президенте Серпы, о его отношениях с Армагом и послом этого мира на Серпе: разве это не тянет на государственную тайну – пусть и хиловатую, но все же?
Я решил, что тянет.
Вот и прекрасно. Значит, оставаться здесь нет смысла. Серпа в качестве трамплина, можно считать, использована.
А что вынесу я отсюда для себя самого? Для моего дела?
Очень немногое, но все же. Представление о том, как используется уракара в политико-экономических операциях федерального масштаба.
Я теперь более или менее понимаю – как. Знаю и примерный срок: остается менее месяца. Неизвестным остается другое, еще более важное: где?
Вот это и надо будет выяснить на Рынке.
Осталось уложить чемоданы. И – самая малость – найти способ исчезнуть с Серпы, не особенно рискуя и не оставляя слишком уж видимых следов.
Пойду предупредить унтера. Его я захвачу с собой. Пригодится – хотя бы как тягловая сила. А может быть, и не только.
Я настроился на восприятие унтера и пошел искать его туда, где помещается здешний низший персонал.
Его комнату я нашел без труда. Перед дверью остановился, чтобы заглянуть, не вызывая у него беспокойства. Третьим глазом, конечно.
Заглянул.
Унтера я там не увидел.
Не то чтобы в комнатке было пусто. Человек в ней находился. Но он не был унтером. Не был тем в меру хитрым, в меру туповатым, воспитанным в армейском понимании добродетелей и грехов, с прекрасной выправкой и пренебрежительным взглядом, которым он награждал любого человека, не имеющего счастья носить военную форму и отдавать честь с особым, унтер-офицерским шиком, выстреливая пальцами из уже поднятого к виску кулака, – не был тем, к которому я успел привыкнуть и роль которого в предстоящих мне действиях была мне, в общем, ясна. Нет, его я в комнате не застал.
Вместо него на аккуратно заправленной коечке сидел человек, бывший явно на несколько лет старше моего знакомца, с совершенно другими чертами лица, выражавшими, насколько я мог судить, немалый ум и еще больший опыт, ответственность и привычку командовать многими, судя по его глазам, чуть нахмуренному лбу и изгибу губ, даже отдаленно не напоминавших всегда чуть приоткрытый и какой-то безвольный рот моего охранителя.
Пятнистая форма моего унтера чинно висела на плечиках, а сам обитатель комнаты был в пижаме и сидел расслабленно, словно обмякнув, а вовсе не в той собранной позе, которая была унтеру свойственна и выражала постоянную готовность броситься выполнять любое приказание в любой миг дня и ночи.
Иными словами, то был не он. Не тот человек, к которому я направлялся. Чьими услугами собирался воспользоваться. А совсем другой. И единственным, что было у него общего с лихим носителем унтерских знаков различия, являлось то, что он, как и унтер, был мне знаком. Правда, знал я его в иное время и в других координатах Простора. И, честно говоря, никак не ожидал встретить его здесь и сейчас.
Я любовался им, полагаю, никак не больше двух, от силы трех секунд. Хотя мне показалось, что смотрю на него долго-долго. Восхищаюсь. Испытываю стыд. Сержусь – на него и на себя, больше всего – на себя. Впору было покраснеть. Потому что передо мною был мастер, а я только сейчас понял это, хотя должен был расставить все по своим местам еще при самой первой встрече – когда я только пришел в Службу. Мне он тогда показался просто чиновником. Правда, это было очень давно. Я тогда еще многого не понимал.
Но долго стоять тут было нельзя: меня могли и увидеть, а в этом я никак не был заинтересован. Я поднял руку и деликатно постучал костяшками пальцев в дверь. Сейчас я уже не мог просто распахнуть ее и предстать перед ним, как его старший начальник. Потому что больше себя таким не чувствовал.
Тем не менее я продолжал наблюдать за ним. И видел, как он, едва услышав стук, встрепенулся и почти мгновенно начал превращаться в того, кого я ожидал увидеть еще несколько минут тому назад.
Но конца метаморфозы я дожидаться не стал. Я видел, что дверь изнутри была заперта на задвижку, но для меня не составило труда ударом сконцентрированной воли отодвинуть ее, перешагнуть порог и остановиться перед ним, находившимся как раз в процессе преображения.
Он на мгновение застыл. Губы его уже обмякли, брови чуть приподнялись, приняв то положение постоянного удивления, к какому я привык; но глаза оставались еще прежними: зеркалом его подлинной души, а не того ее муляжа, какой он выставлял на всеобщее обозрение. Это мгновение неподвижности было ему необходимо для того, чтобы решить – какую линию поведения сейчас избрать.
Я, со своей стороны, был готов к любой реакции, к немедленному ответу на всякое его действие. Единственное, что я поспешил сделать, – послал ему информацию о том, что я его увидел и узнал. Я знал, что он ее примет без усилий/ Так и получилось.
Когда это мгновение миновало, он расслабился снова. Вновь стал самим собой. И улыбнулся – не той хитроватой и в то же время слегка недоумевающей улыбкой, какая редко сходила с унтерских губ, но той, которую я знал когда-то: понимающей и чуть усталой, и еще самую малость извиняющейся.
– Сукин ты сын, – сказал он. – Подловил все-таки. – Ну и ты хорош, – ответил я и покачал головой. – Столько времени водить меня за нос! – Ладно, извини, – сказал он. – Служба, сам понимаешь. Да, садись, – спохватился он. – Что воздвигся как памятник самому себе.
Я сел на единственный в комнате стул, перед тем сняв с него лихую унтерскую фуражку.
– Давай, – сказал я. – Излагай обстоятельства дела. Он покачал головой:
– Не имею права: не получал такого разрешения. Да ты и сам, в общем, соображаешь – что к чему. Ты в неплохой форме.
Выспрашивать дальше не имело смысла. Если уж Иванос молчал, то он не раскололся бы и при любом воздействии. А влезть в него силой было не в моих возможностях.
Как сене, он всегда был мощнее меня, и в свое время я не мало перенял от него.
– Понятно, – сказал я. – Но все же мне необходимо знать хотя бы одно: ты на чьей половине играешь?
Он чуть усмехнулся:
– На твоей. Или, чтоб уж быть совсем точным, ты играешь за мою команду.
Это означало, что мне не придется принимать к нему крутые меры, и что он, в свою очередь, здесь не затем, чтобы совать мне палки в колеса. Но все же я нуждался в не которых уточнениях.
– Значит, тебе известно, что я делаю и зачем?
Он утвердительно кивнул:
– Можешь не сомневаться.
– Хорошо. Значит, не придется тебе объяснять. Ну, что дальше будем делать? Предупреждаю: в денщиках держать тебя больше не смогу. – Я развел руками. – Понимаю, что неразумно, но совесть не позволит. Слишком многим я тебе обязан.
– Ну, – он прищурился, – тогда я ведь и приказать могу.
Это был пробный шар. Но я не собирался терять свою независимость. Даже и ради союза с Иваносом.
– Не выйдет. Не забудь: я не в Службе. Я легол. «Летучий голландец», легол – так у нас издавна назывались те, кто ушел со Службы, но продолжал работать за свой страх и риск.
– Неужели же я не знаю, – сказал он. – Ладно. Останемся при своих. За тобой дальше – в таком виде – не последую. Но сейчас посодействую. Потому что ты, паренек, уже в прицеле и так просто тебе отсюда не исчезнуть. Как ты, собственно, рассчитывал?
– С чего ты взял, что я?..
– Ну, ну, – произнес он укоризненно. – Ты полчаса тому назад там у себя, наверху, был совершенно раскрыт. Иногда небрежничаешь с защитой. Так что заглянуть в тебя труда не составило. Но полчаса назад у тебя решения еще не было.
– Я и не затруднялся особенно, – признался я. – Рассчитывал на вневремянку – убыть легально, только в другом облике…
– Милый мой! – Иванос только покачал головой. – Ты что, даже не осмотрелся как следует после происшествия? Тебя же пометили. Поставили маячок. Ты что, еще не проверился? Зря. Тебя сейчас ни одна камера ВВ не примет.
Я что-то пробормотал, чувствуя, что еще немного – и я покраснею. В самом деле, я разболтался что-то…
– Ну? – не отставал Иванос. – Что теперь? Я и в самом деле целиком рассчитывал на ВВ и еще не успел подумать о запасных вариантах. А ведь их должно было быть у меня никак не менее двух. Но я не хотел терять лица.
– Не забудь, что у "Т"-властей тоже есть ВВ – независимая…
– Я бы на твоем месте на это не рассчитывал.
– Да? Почему же?
– Потому, что мы на Серпе. И «ураган» здесь уже работает в полную силу. Ты что думаешь – он только на законопослушных влияет, а на кримиков – нет? Разочарую: достает и их, сверху донизу. А вот прививками кримы еще не успели обзавестись: не спохватились вовремя. Не оценили опасности. Так что сейчас на них вряд ли можно рассчитывать: как и все прочие граждане, кроме привитых властей, они сейчас кейфуют на свой лад. Может, в их вэвэшник ты и попадешь; но вот где из него выйдешь – этого тебе ни один ясновидец не предскажет. Темна вода во облацех. Еще что у тебя в запасе?
– Сейчас соображу, – проворчал я. – Раз вневремянка перекрыта, то корабли и вовсе отменяются…
– Суждение корректное.
– Тогда остается только поднять «Веселый Роджер»…
– Вот даже как!
– …завладеть каким-нибудь скоростничком, команду подчинить себе – вряд ли у них там в головах стоят такие уж мощные блоки, чтобы мы с тобой не справились, – и прыгнуть на Топси. Другой лазейки не вижу.
– Браво, браво, – одобрил Иванос, весело улыбаясь. – Ты еще не потерял вкуса к авантюрам, как я погляжу. А пороху хватит?
– Есть еще. Ну а если еще и ты подсобишь…
Он помолчал секунду-другую.
– Вообще-то, – сказал он, – на такие дела я не уполномочен. Но обстановка диктует новые решения. Ладно, помогу. Поскольку, кроме меня, здесь нет никого, кто мог бы это сделать.
Я понял, на что он намекает, видимо, он так и не выпускал меня из поля зрения, а если и терял из виду, то ненадолго. Все-таки Служба – могучий инструмент.
– Спасибо, – поблагодарил я искренне.
– Только не так, как ты только что нарисовал, – предупредил он. – Вернее, не совсем так.
– Объясни, если можешь.
– Ну это-то не секрет. Воспользуешься, как ты и задумал, кораблем с хорошей скоростью и прыгучестью. Только брать его на абордаж тебе не придется.
И, не отвечая на мой вопросительный взгляд, он глянул на часы. У него были часы на руке – старая традиция, большинством давно уже не соблюдавшаяся: внутренние были точнее и безотказнее.
– У тебя все собрано?
– В общем, все. А…
– Через час двадцать мы должны быть на военном космостарте. А пути туда, могу сказать точно – пятьдесят пять минут.
– На военном? Ты в уме?
– Надеюсь.
– Ну а там? Кто нас возьмет?
– Есть и кроме тебя летучие голландцы, – ухмыльнулся Иванос. – Ну, хватай свои бебехи, и помчались.
– Постой. А маячок?
– Машина экранирована, – сказал он, – как и полагается транспорту Ч. и П. А когда они сообразят, что ты уже в Просторе, – будет поздно. Только помашешь им ручкой.
– Ну а ты?
– Я? А что – я? Маленький человек на скромном местечке… Ладно, окончательно решу у трапа, по обстановке. Да ты едешь или будем тут еще толочь воду в ступе?!
Наверное, мои противники все-таки расслабились, уверовав, что вывели меня из игры; только этим могу объяснить, что до военной площадки мы доехали без всяких приключений. На улицах все было спокойно, шпалеры армагских чинкой чуть пошевеливали листьями, прохожих виднелось немного, и все они выглядели умиротворенно-веселыми, безмятежными, никакие тяжкие мысли не мешали им жить. Синерианский «ураган» потихоньку делал свое дело, и похоже было, что очередные грузовики с трюмами, набитыми потуитом под завязку, в обозримом будущем не покинут обширного торгового космодрома Серпы либо же уйдут в балласте – искать новые фрахты.
Сейчас их еще стояло там достаточно много, чуть ли не десяток, видимо, размер экономической катастрофы, разразившейся на Серпе, остальные миры Федерации еще не были готовы оценить. Я глядел, пока мы проезжали мимо, на громадные, неуклюжие на вид цилиндры, понизу усаженные воронками антигравов, чье кольцо окружало громадную опрокинутую чашу разгонщика. Здесь тишина и отсутствие движения воспринимались как что-то противоестественное, я повидал в жизни немало таких космопортов, и везде жизнь бурлила, выплескиваясь на прилегающие дороги и районы. Такая обстановка была сейчас для меня невыгодной: на пустой дороге одинокая машина привлекает больше внимания, чем когда движется в колонне. Но нами никто так и не заинтересовался, не попытался выяснить – кто и зачем спешит по дороге, которая вела только к одному объекту: к тому самому военному космодрому. Уж сами военные должны были озаботиться, во всяком случае. Я не сразу сообразил, что и они подвержены действию «урагана» и потому больше не в состоянии нести службу так, как положено. На этот раз «ураган» срабатывал в нашу пользу; но мне только сейчас стало по-настоящему ясно, что на самом деле значит «тернарский метод»: мир можно брать голыми руками, никому даже в голову не придет сделать хоть что-нибудь для его защиты: вся активность любого жителя ограничивается лишь своим домом и двумя-тремя самыми близкими людьми. Когда все цели будут достигнуты, хвойная уракара – там, где она высажена, – познакомится с остротой топора, перестанет выделять в воздух свой субстрат – и операция закончится. Люди придут в себя – но уже не в том мире, в котором жили все минувшие годы и в котором собирались обитать и дальше.