Они входят: медленно, осторожно. Все еще боятся. Интересно, что им обо мне наговорили? Или это их обычная манера? Не лучшая, надо сказать.
Вратарь начинает строго по программе. Предлагает (вежливо!) сдать имеющееся оружие.
В ответ один из вошедших выпускает очередь. Наугад. Так, для поднятия настроения. Их сериалы – с глушителями, и даже в соседней квартире наверняка ничего не слышно.
Но Вратарь действует и вообще беззвучно.
В моей прихожей – пять бесшумных пневматических иглометов. Маленькие, раскаленные высокочастотным полем, они пронзают трехмиллиметровую сталь, а попав в живую плоть, начинают там куролесить. Жестоко. Но надежно.
Вратарь ровно две секунды ждет команды «Отставить». И, не получив ее, включает все пять. У каждого в магазине по сто двадцать иголок. Хватит. Впрочем, Вратарь прекратит огонь, как только шевеление в прихожей прекратится. Едва оно возобновится – продолжит.
Теперь можно уйти спокойно.
Шесть минут.
Я начинаю медленно, бесшумно втягивать воздух. Сейчас умру? Тело умрет?
Жив.
В прихожей – свист. Легкий и какой-то звонкий. Это Вратарь.
Одна камера все-таки разбита той единственной очередью. Но на остальных мониторах ясно вижу: четверо в прихожей падают беззвучно, плавно, словно находятся в сосуде с густым маслом.
Мои иглометы не новы, но работают отменно. Теперь – только легкий шорох.
Прощай, Макар, ноги озябли. Так любил говорить мой Дедушка.
Надо было быстро уходить. Но я невольно задержался на секунду, глядя на монитор, на лежавшее в трех шагах от нижней камеры тело; от комбинезона, обуглившегося вокруг дыры в спине, шел едкий дым, и именно он, а не сам труп, в последний раз вызвал вдруг у меня ощущение жалости.
И тут же на смену ему пришло холодное чувство боя.
Потому что в прихожей возник еще один. Новый. То ли спустился сверху, то ли наоборот, взошел снизу.
Он что-то понял; но с реакцией у него тоже все было в порядке. Он взял старт еще на площадке, пролетел по маленькой прихожей, дверь отскочила, он заметил меня и успел выстрелить так, как и следовало в этой обстановке: на разрыв, а не на пробой. Чего он не смог – это установить правильную фокусировку. Не сумел оценить расстояние. Микрореакция аннигиляции произошла в метре передо мною. Меня отбросило; но мой-то дистант был сфокусирован точно, потому, кроме всего прочего, что на нем был установлен автофокатор, а до противников эта новинка, вероятно, не успела еще дойти. Вряд ли когда-нибудь я смогу привыкнуть к этому зрелищу: в месте солнечного сплетения возникает дыра, и тело распадается на две части, разлетающиеся в разные стороны.
Все. Прощай, дом, в котором мне было неплохо. Надеюсь, что расстаемся не навсегда. Но ведь человек лишь предполагает…
Я не собирался пользоваться лестницей: и ниже, и выше меня уже ждут, вопль о помощи вряд ли остался без внимания. Окном воспользоваться было бы не менее затруднительно, да и высоко слишком. Но, как уже говорилось, программа отступления была мною проработана давно и основательно.
В доме, как и в любом другом, были вентиляционные шахты; был также мусоропровод. Вентиляция удобна для отступления, но это всем давно известно, и ее стерегут не менее усердно, чем нормальные входы-выходы. С мусоропроводом – другое дело: малое дитя им еще могло бы воспользоваться, но взрослый мужик – никогда, если только он нормально развит физически. Так везде – только не у меня. Поселившись в этом доме, я сразу же учинил основательный ремонт. Делали его мальчики из системы, в которой я тогда подвизался. Они, не привлекая ничьего излишнего внимания, реконструировали и ту часть мусоропровода, что начиналась на уровне моей кухни, проходила через следующий – последний – этаж и заканчивалась хорошо оборудованным выходом на крышу. Причем сосед сверху ничего не подозревал: для него полезное устройство выглядело таким же узким, каким было до моего вмешательства, – только то, что он принимал за стенки шахты, на самом деле было лишь декорацией из тонкого пластика, который заодно скрывал и вмурованные в настоящую стенку скобы. Расширение хода произошло за счет переборок – они тут стали вдвое тоньше нормального; однако никакой нагрузки они не несли, так что опасности не возникло. Вот это и был мой запасной выход.
Я в последний раз проверил: все ли необходимое взято. Вроде бы. Ну что же: пошли?
В дверцу мусоропровода мне было бы не пролезть: она и сейчас оставалась такой же, какой была задумана проектировщиками. Этого нельзя сказать о той части кухонной стены, в которой эта дверца существовала. Надо было только знать, где нажать. Я знал. Часть стены, примерно метр на шестьдесят сантиметров, отошла вместе с висевшим на ней кастрюльным шкафчиком. Я ступил на нижнюю скобу. Ухватился за одну из верхних. Свободной рукой вернул стенку на место, мягко щелкнул замок. Я полез вверх. Снизу дуло, несло противным запахом, пришлось по возможности сдерживать дыхание. Но полного счастья, как известно, не бывает. Скобы тоже были до противного грязными и скользкими. И что такое мой верхний сосед выкидывает в мусоропровод? Сказать бы ему пару слов по этому поводу! Но вряд ли придется: он уже, надо думать, покойник, мои гости не очень разборчивы в средствах.
Кстати: теперь уже совершенно ясно, что они не из казенных служб. Иначе воспользоваться этим выходом мне не удалось бы: тут меня уже ждали бы.
А сейчас все было спокойно. Верхний этаж. Меньше минуты потребовалось, чтобы снять пластик и, сложив пополам каждую пластину, засунуть под одну из скоб. Кидать вниз их не следовало – лишний шум. Дальше пошло легче: с крыши никто мусора не сбрасывал, скобы были сухими. Лючок на крыше подогнан заподлицо с кровлей, сидел плотно, но был снабжен рычагом, чтобы не возиться долго с открыванием. Было бы неплохо оборудовать его и перископом, но на это мы не решились: оказалось бы слишком заметным; на крыше любили проводить время ребятишки, а от них мало что скроется.
Чтобы не рисковать зря, пришлось снова прибегнуть к помощи третьего глаза. Нет, на крыше охотников не было, только агралет по-прежнему виднелся поодаль. Пустой.
Я отогнал подальше искушение воспользоваться им: не успею скрыться, как они спохватятся и собьют меня – точно так же, как Веригу с его компанией. Исчезать нужно, не оставляя следов.
Тут же, на крыше, укрывшись за ближайшей лифтовой будкой, я воспользовался кое-чем из прихваченного из дому. Прогулялся по крыше – так, чтобы лифтовые будки – одна за другой – укрывали меня от возможного взгляда из кабины агралета или от чердачного выхода из моего подъезда – хотя теперь уже вряд ли моего.
У вентиляционного выхода дежурил человек. Его пришлось обойти по большой дуге. Он не повернулся, ему не было суждено умереть сегодня.
Я миновал три чердачных входа и вошел в четвертый. Вряд ли они страхуют все подъезды; кроме того, они сейчас не узнали бы меня, даже если бы среди них оказались близкие знакомые. Об искусстве преображения многие говорят пренебрежительно, но только потому, что сами им не владеют: это именно искусство, а не ремесло.
В лифте, спускаясь, я успел окончательно решить, куда сейчас податься.
Укрываться нужно там, где тебя меньше всего ждут и будут искать. Чтобы избежать дождя, лучше всего влезть в воду.
Альфред. Не исключено, что мои непрошеные визитеры связаны именно с ним. Возможно, они защищают его от приезжих с Синеры, а заодно от всех, кто оказывается связанным с синерианами. Я, видимо, оказался в их числе.
Как попасть к нему? Это, как я уже говорил, дело техники. С одним из его телохранителей может что-то приключиться. Совершенно случайно, разумеется. Понадобится замена. Будет запрос в одно из агентств, поставляющих такие кадры. Придет человек с наилучшими рекомендациями.
Плохо то, что все это нужно сделать за несколько часов.
Сейчас где-нибудь в тихом скверике я разберусь с его досье – с тем, что у меня в мике, в голове. Там наверняка найдется что-то полезное – например, имена людей, с которыми он считается, которым он верит.
А у этих людей, в свою очередь, найдутся другие люди…
И, во всяком случае, Лючана уже выполняет то, о чем я ее попросил. Как и я исполнил бы любое ее пожелание.
Мир велик, но настолько тесен, что везде встречается кто-нибудь знакомый. Правда, чаще – когда он не нужен. Но ведь из правил есть исключения.
Поищем исключения из правил.
Только не забудем: пока мы будем их искать, другие люди будут искать меня самого. И вовсе не затем, чтобы получить протекцию.
Ладно. Попугай был прав: ехать, так ехать. Поэтому пойдем пешком – до ближайшей станции метро.
На улице по-прежнему царит ленивая благодать. Но сейчас у меня почему-то не возникло приятного настроения. Было уже не до него.
Глава 2
Семь бед (день событий четырнадцатый)
Семь бед – один обед. Такой была любимая поговорка Аргона Серова, моего нынешнего – на новом месте работы – напарника.
В последний день нашей совместной службы свои беды мы получили сполна. Всю семерку, которая есть, как известно, число мудрости, совершенства и завершенности;
А что касается обеда, то он в тот день так и остался всего лишь словом. Добрым пожеланием самому себе.
Оговорюсь: полное число бед пришлось только на мою долю. Аргону хватило четырех, а еще кое-кому досталось и того меньше.
Но по порядку.
Четырнадцать дней моей службы телохранителем у крупного ученого и делового человека по фамилии Альфред прошли нормально, и я успел полностью восстановить дыхание после гонки, которую пришлось выдержать, чтобы все-таки заполучить это место. Сам бы я ни за что не справился, но неожиданно помогли приятели по давней службе – и, как между нами всегда было принято, не потребовали объяснений. Нужно – значит нужно; такая мотивация среди нас почиталась вполне достаточной.
В результате телохранитель Альфреда, регулярно посещавший тренировочный зал, в обычном разминочном бою неожиданно схлопотал пару переломов, это вывело бы его из строя (при нынешних успехах регенеративной медицины) дня на три – однако Охраняемое Тело решило, что такой защитник, который и за самого себя постоять как следует не может, вряд ли достоин доверия. Чтобы не бросать тени на доброе имя пострадавшего, скажу: его вины в этом не было, и понесенный им ущерб ребятами был компенсирован. Таким образом я – после предъявления соответствующих рекомендаций – был принят на постоянную службу. Правда, с испытательным сроком в один месяц.
Конечно, я должен был немало поработать над собой, чтобы не только внешне, но и внутренне соответствовать рекомендациям и своей новой работе. То есть не только выглядеть, но и стать нормальным охранителем высшего класса, с его умениями, пластикой и психологией. Это необходимо, чтобы даже если меня начнет тестировать и вскрывать, как банку с пивом, какой-нибудь сене посильнее (а такие, безусловно, существуют), он не нашел бы ничего, не совпадающего с маской. Такая настройка самого себя – дело не очень простое, оно требует определенных навыков; у меня они были, и потому, похоже, все получалось. Пока, во всяком случае, можно было спокойно ожидать возможности покопаться в сознании самого Альфреда: если у него действительно есть что-то, связанное с урагарой (именно так определил Верига предмет моего розыска), то – содержится оно в файлах или нет, но уж в его сознании и памяти должно находиться. И, раньше или позже, я улучу минутку, чтобы добраться до начинки моего нового хозяина, или Тела.
Тело – так мы для простоты называли между собой то, что обязаны были охранять. Официально Тело обладало многими учеными и деловыми титулами, где-то (в разных институтах, компаниях и советах) председательствовало или директорствовало, куда-то было избрано (а куда-то не было) – ну и так далее. Нам все это было по фигу. Нас наняли его охранять, мы принесли ему присягу – и честно выполняли ее: я – две недели, а мой напарник Аргон – вот уже второй год. По его словам, за это время в Тело – и на выездах, и тут, в его усадьбе, стреляли четыре раза, пытались взорвать – два и отравить – тоже два. Почему? Да хотя бы потому, наверное, что быть уважаемой личностью, большим начальником и богатым человеком – болезнь, нередко чреватая летальным исходом. Итого – восемь попыток. Восемь – число возрождения и равновесия противоположных сил, следовательно, в ближайшем будущем следовало ожидать некоего спокойного времени – пока одна из сторон не подумает, что равновесие нарушено в ее пользу, и не попытается решить проблему в девятый раз.
Так полагал Аргон. Я же с ним не соглашался, помня, что восьмерка выступает и как знак смерти и разрушения и потому надо ждать неприятностей, пока не будет совершена десятая попытка, лишь на ней закончится этот цикл и настанет время большой передышки, за которой начнется следующий период бури и натиска.
Так или иначе, похоже было, что судьба относилась к Альфреду милостиво. И он, в общем, этого заслуживал. Потому что, несмотря на все его титулы и (что еще важнее) деньги, оставался человеком более или менее нормальным, не капризным, не психопатом или кем-нибудь в этом роде, со своей левой ногой вроде бы не советовался, а когда снисходил до разговоров с маленькими людьми вроде нас, – общался на равных, что нам, безусловно, очень нравилось. Правда, назвать его душой общества язык не повернулся бы, даже если бы за это полагалась особая плата: в общем, он был весьма замкнутым человеком, почти всегда погруженным в размышления. Аргон полагал, что такое поведение и должно быть свойственно ученым, а я подозревал, что дело тут в его одиночестве: в доме не было ни одной женщины, законной или незаконной, которая делала бы его жизнь полнее (те, что принадлежали к прислуге, в спальне его не обслуживали). Возможно, у него были сложности в том, что касалось сексуальной стороны жизни, но, может быть, ему просто хватало общения с самим собой; пока я еще не мог об этом судить, но собирался разобраться и в этом вопросе, как только мне удастся добраться до его подсознания.
Но даже не имея столь важной информации, я понимал, сравнивая Альфреда с Телами, у которых мне приходилось служить, когда я еще служил, – что на этот раз мне повезло: не приходилось излишне напрягаться, чтобы не послать всю затею куда подальше и вернуться к безмятежной, хотя и не очень обеспеченной жизни последних лет. И все остальные в доме, думается, относились к нему так же. Говоря, что судьба относилась к нему милостиво, я имел в виду и эту сторону жизни. К нему. Ну а к нам?
Служба, как я уже отметил, оказалась не из худших – хотя и со своими неудобствами.
К неудобствам относилось то, что (говоря армейским языком) увольнения в город нам, телохранителям, были раз и навсегда запрещены. Мы дневали и ночевали в доме Альфреда – за исключением случаев, когда хозяин совершал выезды. Так что я не удивлялся, слыша, как кто-нибудь из нас в минуты плохого настроения заявлял, что ему и прежде приходилось вести такой образ жизни – но тогда он хоть знал, за что ему навесили.
На самом же деле эти ограничения с лихвой перекрывались достоинствами. В доме мы не только служили, но и отдыхали, питались и развлекались (за счет нанимателя). А неплохую, надо сказать, плату за труд можно было сохранять до поры, когда от наших услуг откажутся.
Мало того. Мы находились здесь на правах (продолжая военную линию сравнений) среднего офицерского состава, так что у нас были даже свои подчиненные. Правда, немного: всего по два человека. Но нередко качество бывает важнее количества. Наш случай был именно таким.
Нет, что касается ординарцев – мы их называли, впрочем, оруженосцами, – то это были нормальные ребята, кандидаты в телохранители, старавшиеся перенять у нас как можно больше умений, без каких в нашем деле нельзя. На них лежала забота обо всем, что касалось службы: поддержание в чистоте и порядке экипировки и арсенала; на особо важных выходах они нас подстраховывали от возможных неожиданностей. Ну и тому подобное. Это, как я знал из прошлого опыта, было делом привычным – с тех пор, как телохранительство стало ремеслом для избранных.
Но вот второй подчиненный оказался для меня чем-то новым в практике охранного дела. Вернее – подчиненная.
Официально эта должность носила название горничной. Люди же изначально называли этих женщин подругами; на это обращение дамы откликались охотно.
Официально они должны были заниматься нашим гардеробом, питанием и здоровьем. В жизни же, как вы можете понять, этим чаще всего не ограничивалось. Отношения между телохранителем и его подругой быстро принимали куда более тесный характер, чем просто служебный. Если же этого не происходило – телохранитель имел право просить о замене горничной, и если его ценили, то так и делалось. Интимные отношения были возведены в ранг обязанности. Мне это объяснили сразу же, как только объявили о зачислении. Альфред сделал это без обиняков, в упор глядя на меня острыми, зеленовато-карими глазами:
– Мне нужно, чтобы вы жили у меня нормальной человеческой жизнью. И я даю вам все, что нужно для этого. Можете заказывать портных, меню и женщину. Костюмы – не более шести в год, но столько вам и не понадобится; еда – без ограничений, но ожирение и диабет ведут к немедленному увольнению без пенсии, поскольку они – следствие распущенности и неумения поддерживать форму. Что касается женщины, то желательно, чтобы вы выбрали один раз – и надолго. Возможности выбора будут достаточными.
Это меня обрадовало: значит, не придется замещать моего предшественника у его дамы. Она, кстати, ушла по своей воле сразу же после его отставки – чтобы и дальше скрашивать жизнь пострадавшему. В этом, несомненно, был смысл: отставленный уносил с собою немалую толику информации, какая могла понадобиться недоброжелателям нашего нанимателя; но присутствие рядом соратницы по старой службе (а мы свято верили, что все милашки являлись информаторами хозяина) было своего рода гарантией сохранения если не верности, то, во всяком случае, секретов. Женщин на эту работу поставляло специальное агентство, и я был уверен, что со всеми ними существовали некие соглашения – не только у хозяев, но и у тех, кто девушек находил, обучал и поставлял. Так что выбрать и в самом деле было из кого: в моем распоряжении оказалось самое свежее издание объемистого Альбома. Так по традиции называлось то, что на самом деле было кристеллой с голограммами, и тут ошибиться мог разве что тот, кто не имел представления о собственных вкусах.
Я выбрал – пусть и не сразу, но зато окончательно. Судя по изображению, женщина была достаточно молода, но уж никак не соплячка; как я объяснил коллегам, внешность ее мне понравилась, о характере по изображению судить можно, к сожалению, не всегда, но то, что удалось установить, меня устраивало. Приятно было и то, что (судя по справке) на такой службе она оказалась впервые. Следовательно, ей не с чем будет сравнивать.
Клара – таково было ее имя – прибыла к вечеру второго дня моей службы, так что ужинали мы уже вместе. Аргону, правда, она вроде бы не очень понравилась, но в конце концов у него имелась своя подруга. Зато у меня возникла уверенность: я не прогадал.
Она сразу же показала, что предстоящая служба понятна ей во всех деталях. Когда вечером я вернулся из караулки, где мы по обыкновению обговаривали с Аргоном завтрашнее дежурство (сутки, и затем два дня свободных), Клара уже лежала в постели. Ей показалось, что я мешкаю, и она приободрила меня такими словами:
– Смелей, солдат. Я кусаюсь только при оргазме – да и то не очень больно.
– А ванна? – проворчал я для порядка.
– Я уже приняла. А ты отложи на потом. Меня терзает любопытство. Ты у меня, можно сказать, первый мужчина.
– То есть ты – девушка? – испугался я. Правда, притворно.
– Еще чего не хватало! – чуть ли не обиделась она. В постели, прежде чем обнять ее, я поинтересовался:
– Скажи, а вы тоже можете выбирать? Или: «Это приказ!»?
– Я свободный человек, – сказала Клара, – и живу в свободном мире. Мы не служим из-под палки.
– Рад слышать, – сказал я. – Значит, у нас взаимность.
– Говоришь ты бойко, – заметила она. – Ну а как с остальным?..
Потом, уже засыпая, она сказала:
– Я ожидала, что будет хуже. Да, знаешь что?
– Что?
– Твое белье я переложила. Второй ящик снизу.
– Это хорошо, – одобрил я. – До двух я считаю, не сбиваясь.
– Эйнштейн! – пробормотала она. – Теперь можешь идти плескаться. Я уже сплю.
Так это было в конце второго дня.
И потом никаких недоразумений у меня с нею не возникало. Однажды, правда, мы оказались на грани размолвки. Женщины вообще любопытны, Клара не была исключением. И, проводя ревизию моего скудного достояния, она наткнулась на портретик моей жены. Когда я вернулся со службы в наш флигель, портрет стоял на столе, а Клара хмуро перевела взгляд с изображения на меня.
– Это что такое? – спросила она железным голосом.
– Моя жена, – кратко ответил я.
– Да ты в своем уме?!
Это было сказано как бы с сомнением. Но тут же голос сделался требовательным:
– Ты что же – любишь ее?
– Да, – я не стал колебаться с ответом. Она вздохнула, что-то непонятное промелькнуло в глазах.
– Убери, – потребовала она. – Чтобы я его больше не видела.
Я кивнул.
– И никто другой! – добавила она тут же.
– Ты права. Ладно.
Я убрал подальше. Больше никакой напряженности между нами не возникало.
И вот – уже четырнадцатый день истек; или, иными словами – шестая часть тех трех месяцев, которые мне (по словам условно покойного Вериги) были даны для решения поставленной задачи. Такого срока обычно бывает достаточно, чтобы сориентироваться на новом месте. Однако за две недели мне удалось продвинуться не очень-то далеко. Кроме всего прочего – никак не следовало вызывать хоть какие-то подозрения не только у хозяина и персонала, но и у Клары: просто для страховки. Чем ближе к тебе человек – тем меньше он должен знать того, чего ему не положено. Поэтому я вел себя очень осторожно, стараясь ничем не отличаться от других, мне подобных. Но в конце концов решил, что пора и приступать к делу: период врастания в обстановку закончился, а чем больше уходило времени, тем оно становилось дороже.
Пятиэтажный особнячок за глухим шестиметровым забором насчитывал до трех десятков комнат, из которых сам хозяин занимал не более шести; этот блок образовывал центральную часть третьего этажа, так что ни одно из его помещений не имело окон и освещалось дневным светом при помощи достаточно нехитрой оптической системы. Иными словами, никакой снайпер извне не мог бы при всем желании поймать цель на мушку – если бы целью оказался хозяин. В среднюю часть дома имели доступ, кроме самого шефа, лишь его секретарь, личный бухгалтер, оператор установленного там сервера и очень немногие из гостей, достаточно редких. Охрана туда не была вхожа. По слухам, из этого блока существовал отдельный выход прямо на улицу; в таком случае, это мог быть только подземный ход, в который только из апартаментов хозяина и можно было попасть. Но, возможно, то были всего лишь слухи, всегда возникающие вокруг людей со странностями – а наш хозяин, безусловно, и был таким.
Остальная часть дома являлась для нас открытой; однако там не было ничего, что могло бы представить интерес для меня. Разве что пятый этаж, целиком занятый зимним садом, где росла всяческая экзотика; там, наверное, приятно было бы отдыхать, но в этом доме оранжерея почему-то именовалась лабораторией, и ходить туда без приглашения не рекомендовалось. Длинная дорога, на другом конце которой должны были находиться пресловутые сведения об урагаре, начиналась где-то в запретных комнатах – если она вообще здесь начиналась.
Итак, я решил, что готов приступить к решению задачи. Если бы еще кто-нибудь объяснил, с какого конца за нее ухватиться.
В самом деле: слова о том, что в руках моего нанимателя находятся сведения о местонахождении похищенных семян, были всего лишь пустым звуком. Нитей тут торчало множество, но потянуть не за ту единственную, что была мне нужна, означало бы вызвать целую лавину ненужных и опасных осложнений.
Найти и вернуть семена урагары.
Легко сказать.
Найти.
Но надо хоть приблизительно знать – что и где искать.
Семена. Откуда мне знать: не является ли это всего лишь условным названием, под которым может скрываться все что угодно? Новое оружие, бриллианты, произведения антиквариата, даже чьи-то дети, взятые в заложники? Из-за семечек любого растения вряд ли стали бы поднимать такой шум. Конечно, история знает и такое: в давние времена существовал такой ажиотаж вокруг голландских тюльпанов, что… Но будь что-то подобное в наши времена – я бы знал.
А если не знаешь, что именно искать, как же понять – где это разыскивать?
Если украдены деньги – ищут там, где можно их потратить или вложить. В банках, например. Если сумма крупная – не исключено, что есть данные об украденных купюрах: номера, серии, время выпуска… Кражи денег – дело привычное, и существуют методики работы по их розыску.
Если похитили драгоценности – внимание скупщикам краденого, ювелирам и рынкам.
Если украденное не носит общего характера, но является специализированным – то есть им может воспользоваться не любой человек, но лишь знаток, – ищут заказчика: того, кому такая специфика нужна.
Ценности искусства чаще всего находят в частных коллекциях, реже – в государственных музеях и на аукционах.
Везде есть своя история, свои традиции и правила игры.
Однако таинственные семена урагары в эти традиции не укладывались.