Михайлович Ч.. Сын розовой медведицы

Внимательно осматривая вершину каменного уступа над лагерем, они нашли
несколько лежек в траве. Прошли дальше, к тому месту, где с высоты
падал ручей. В глубокой расщелине, которую за многие годы пробила
вода, обнаружили еще два наблюдательных пункта. Отсюда Хуги, надо было
полагать, подсматривал за купающимися внизу людьми.
- Ну, что вы теперь скажете? - спросил Федор Борисович.
По лицу Дины стала медленно разливаться краска неловкости.
- Вы что? - засмеялся Федор Борисович.
- Да неужели он подсматривал, когда я... купалась! - пробормотала
она сконфуженно и окончательно расстроилась.
- Не исключено. - Федор Борисович весело и на этот раз громко
рассмеялся.
Вскоре им опять повезло. Впрочем, везение доставалось немалой
ценой. В лагерь обычно они возвращались усталыми, выжатыми, как лимон.
Порой даже не хотелось есть: так ныло и болело от усталости все тело.
- Нам бы его выносливость, - не раз, бывало, шутил Скочинский.
Перед этим у них в стане побывал Кара-Мерген. Он принес мяса,
соли, рису и муки для лепешек. Напившись чаю, начал собираться в
долину, говоря, что завтра снова отправится на охоту за архарами.
Кара-Мерген ушел, а они легли отдыхать, уставшие и разбитые после
очередной полдневной прогулки в горах. Но Кара-Мерген неожиданно через
час вернулся.
- Дундулай-ага, я аю видел. Два большой аю и два аю кичкетай. Вот
там в ореховом лесу. Я помню приказ, я стрелять не стал, но я так
думал: ты сам пойдешь и посмотришь. Может, шибко интересно будет.
Может, этот самый аю нашего Садыка учил, корм давал. Ему как папа-мама
был...
Хоть все и валились с ног от усталости, но собрались мигом. Дину
решили не брать. Федор Борисович прихватил винчестер, бельгийку на
всякий случай оставили Дине.
Кара-Мерген вывел их к скальной россыпи, откуда ниже начинался
ореховый лес. Но перед лесом и россыпью лежала огромная поляна. Вот на
ней-то и видел Кара-Мерген медведей.
Лежа за камнем, Федор Борисович стал осматривать местность в
бинокль. Во все глаза глядели и остальные. Но медведей нигде не было.
Лежали час, второй и уже хотели спуститься ниже, к самому лесу, когда
вдруг на поляну вразвалку вышел огромный космач. Он понюхал землю,
воздух и неожиданно повалился на спину и стал кататься по траве,
прихлопывая передними лапами себя по вздувшемуся животу.
- Ах, косолапый! - бормотал Федор Борисович, еще точнее
подстраивая по глазам фокус бинокля.
Сильная десятикратная оптика приблизила медведя. Можно было
разглядеть даже клоки свалявшейся шерсти на его боках. "А старый,
видать", - подумал Федор Борисович и передал бинокль Кара-Мергену.
- Попробуйте определить, сколько ему лет.
Кара-Мерген долго разглядывал медведя, цокал языком, не
переставая восхищаться проказами косолапого. Потом зашептал Федору
Борисовичу в ухо:
- Я когти смотрел. Совсем хорошие когти.
- А какие же они должны быть?
- Если аю не совсем старый, то мало-мало светлые, мало-мало
темные. Полосатые. Но, наверно, около двадцати лет есть этому аю. У
него сейчас самый хороший желчь. Жаксы! Давай команду - стрелять
будем...
Федор Борисович замахал рукой:
- Ни-ни, ни в коем случае!
Вскоре на поляну вышла и самка с двумя медвежатами. Медвежата
бежали за нею, а она шла, степенно покачивая боками. Шерсть на спине
лоснилась и отливала под солнцем розовым оттенком. Со щек свисали
мохнатые клоки шерсти. Она шла, посматривая маленькими черными
глазками по сторонам, принюхивалась, оборачивалась к медвежатам, уже
затеявшим борьбу. Вот тут-то, впервые увидев медведицу так близко,
Скочинский и окрестил ее Розовой.
- Эта аю тоже не совсем молодая, - тихо заметил Кара-Мерген. - Я
в прошлом году такую стрелял. Коренной зуб гладкий был. - И кивнул на
медведицу: - Пожалуй, пятнадцать лет есть. Ах, какой аю! Еще двадцать
баран был бы. Нутряной жир опять же...
Федор Борисович отобрал у него бинокль. "Неужели вы те самые,
которых мы видели семь лет назад? - подумал он. - Да иначе и быть не
могло, - рассуждал дальше. - Здесь обитал Хуги, здесь жили медведи,
его приемные родители. Старик мог остаться из-за мальчика. Ему везде
хорошо. Самка исконно могла считать это место своим. Наверняка и
пещера ее. В ней она вывела уже не одно поколение. Медведи строго
придерживаются определенных участков". Дорого бы он дал сейчас за то,
чтобы еще раз увидеть мальчика среди этих медведей.
Федор Борисович, Скочинский и Кара-Мерген ушли только тогда,
когда медведи снова скрылись в лесу.
Федор Борисович строго наказал Кара-Мергену:
- Смотрите не стреляйте ни в коем случае. Эти медведи воспитали
Садыка, а Садык человек, родной племянник Ибраю. Большой грех будет.
Кара-Мерген кивал: чего-чего, а греха-то он боялся не меньше
Жалмауыза, в которого раньше верил. Федор Борисович и его друзья
старались глубже проникнуть в тайну воспитания человека зверем. Коль
уж природа поставила такой эксперимент, следовало взять из него все,
что возможно.
Природа всегда была безжалостной к тому, что она создавала, и тем
не менее ее нельзя упрекнуть в беспощадности ко всему живому: слабый и
неприспособленный, исчерпав возможности выживания, должен был
погибнуть; более сильный отыскивал в лабиринте борьбы за жизнь
единственно верный из многих путь, проложенный природой. Нашел -
выжил, не нашел - погиб. Выход из этого лабиринта никому не закрыт, но
найти его способен не всякий. Что же произошло здесь? Человек всесилен
только в обществе и беспомощен, когда одинок. И все-таки сумел выжить.
Как это все случилось? Наверно, лишь потому, что образ жизни медведей,
их всеядность, миролюбивый характер - все это в какой-то мере могло
быть приемлемым и для человека. Но главную роль, бесспорно, могло
сыграть только прямохождение. А Хуги действительно ходит на двух
ногах: об этом рассказывали оставленные им следы, об этом говорил
Кара-Мерген. Другого предположения просто не дано. Надо будет записать
его в дневник. Потом все это проверится скрупулезным наблюдением.
Кара-Мерген отправился в долину Черной Смерти, а Федор Борисович
и Скочинский стали взбираться вверх, возвращаясь к лагерю. Еще никогда
они не оставляли Дину одну, и это их теперь тревожило.
- Наверно, мне надо было идти с Кара-Мергеном одному, -
обеспокоенно сказал Федор Борисович. - Мало ли что может быть?
- Да вот и я так подумал, - ответил Скочинский. - Она, правда, не
робкого десятка, а все-таки... Я даже не представляю, что бы мы делали
без нее...
Федор Борисович приостановился, тяжело дыша. Вопрос друга как
будто застал его врасплох.
- Нет, нет!.. Этакие подъемы... Они выматывают страшно. - Он
потоптался, выбирая место, и сел, опираясь на винчестер.
Скочинский вытер фуражкой лоб, незаметно улыбнулся, На сугубо
личные темы они почти не вели разговоров. Федору Борисовичу было
известно, что у Скочинского в Челябинске есть приятельница, с которой
они весьма дружны: из Алма-Аты, из Талды-Кургана он посылал ей письма,
но, по его же словам, жениться пока не собирался. Скочинский, в свою
очередь, тоже знал, что Федор Борисович по своей натуре отшельник и
поэтому даже разговоры на интимные темы ведет крайне неохотно. Но он
знал о нем и другое: если этот человек однажды полюбит, то второй
любви у него не будет.
Вернулись они, когда уже стало темнеть. Дина, превозмогая сон и
усталость, терпеливо сидела у очага, как тысячу и миллион лет назад
привыкла сидеть женщина, ожидая мужчину.

16

Кара-Мергена ждали в воскресенье. Он пришел в среду. Еще издали
Федор Борисович заметил, что охотник расстроен.
- Внизу что-то случилось, - сказал он Скочинскому.
- Что-нибудь с лошадьми?
- Возможно.
Сдвинув на затылок свой чумак и поминутно вытирая рукавом чапана
потеющий лоб, Кара-Мерген испуганно и страдальчески несколько раз
взглянул на Федора Борисовича и снял шапку.
- Что произошло? - спокойно и твердо спросил тот.
- О, бисимилла иррахманиррахим, - жалостливо ответил Кара-Мерген,
соединяя ладони и словно собираясь молиться, - пожалуйста, не ругай,
Дундулай-ага. Я принес шибко плохие вести... В долину пришли сын и
зять Кильдымбая. И еще, бишь, пять жигитов. Все шибко сердитые. Зять
Кильдымбая, Абубакир, мою спину плеткой стегал, кричал много. Говорил,
зачем я вас Кокташ привел, зачем вы хотите Жалмауыз смотреть. Беда
будет. Опять казахча аил смерть придет. Урус, говорит, шайтан, обман
делал. Мы ему лошадей дешево продавали, он конак-асы кушал, богатые
подарки получал, а теперь хочет Смерть посылать... Что будем делать,
Дундулай-ага? Абу-бакир говорит - иди, я пришел. Отвечай,
пожалуйста...
То, чего втайне побаивался Федор Борисович, произошло. Очевидно,
казахи все-таки следили, куда направилась экспедиция, и потом долго
решали, что же делать с Дундулаем, который когда-то наголову разбил
банду самого Казанбая. И вот суеверие взяло верх. Да только ли
суеверие? Вряд ли здесь дело обошлось без классовой ненависти, которую
скрыто питала к нему зажиточная часть казахов вроде Кильдымбая.
Кара-Мерген рассказывал как-то, что этот аксакал очень хитрый и умный.
До сих пор нелегально держит работников, которые пасут ему скот,
числившийся за другими, подставными, хозяевами. Поэтому все трое
прекрасно поняли из слов Кара-Мергена, что последствия посещения
казахами запретной долины Черной Смерти могут оказаться более чем
серьезными.
Выслушав охотника, Дина заметно побледнела. Водя языком по
пересохшим губам, стояла она, переводя испуганный взгляд с одного лица
на другое и вытирая за спиной влажные руки. Скочинский же дерзко
усмехался, бурчал под нос:
- Недобитки... Ублюдки байские!.. - и еще больше округлял
большие, широко расставленные глаза.
Федор Борисович хмурился, не зная, как и что ответить своему
проводнику, прекрасно понимающему, какое может ожидать его наказание
за нарушение запретного.
- Чепуха! - вдруг бодро и даже как-то весело сказал Скочинский. -
Я пойду вниз и по-своему втолкую этому безмозглому дураку... как
его... Что это такое? Да отдает ли он отчет своим поступкам?..
- В том-то и дело, что отдает, - ответил Федор Борисович и
первым, кивнув Кара-Мергену, направился к шалашу.
Возле шалаша все четверо расселись прямо на траве, и Федор
Борисович стал подробно выспрашивать Кара-Мергена, чего же,
собственно, хочет этот Абубакир и кто его послал сюда в качестве
полномочного посла. Ответ был еще более неутешительным. Оказывается,
об истинной цели экспедиции знают уже многие предгорные аилы, что в
одном из них (что самое страшное!) заболели холерой два человека, и
местный жаурынши - гадальщик на овечьей сухой лопаточной кости -
заявил, что виной их болезни являются те, кто недавно снова потревожил
покой Жалмауыза. Многие аилы в панике и не знают, что теперь будет.
Все клянут русских и угрожают расправой, если только холера
перекинется на другие аилы и поселения. Мулла Асаубай ездит от аила к
аилу и читает проповеди. Он говорит, что Советская власть специально
посылает в их исконные земли своих азреилов, чтобы погубить весь
казахский журт. Русские, говорит мулла Асаубай, хотят лишить казахов
свободы и воли, они хотят заставить их жить общими коммунами, где
самые красивые женщины и девушки будут принадлежать русским
начальникам, а те, что похуже, станут достоянием всех. Скот же
перейдет в руки Советской власти, и казахи навсегда перестанут вдыхать
вольный ветер степей. Их удел будет печальным уделом каирши, то есть
нищих.
- Да это же старая песня! - негодовал Скочинский. - Опять кто-то
мутит народ, разжигает национальную вражду.
- Жаман дело, шибко жаман, - печально констатировал Кара-Мерген.
- Абубакир так говорит. Пусть Дундулай уходит. Если не пойдет, мы его
палатку сжигаем, а лошадь в степь угоним. Теперь мне совсем плохо
будет. Я совсем дивана был. Зачем соглашался Кокташ гулять? Что будет?
Что теперь будет? - сокрушался он, покачиваясь из стороны в сторону и
бормоча что-то еще, непонятное, горестное, покаянное (Дивана (каз.) -
дурак, юродивый.)
- Мы не можем, не имеем права прервать работу, - горячился
Скочинский. - Это черт знает что такое! Бред каких-то фанатиков и
недобитых врагов Советской власти ставит подножку в самый
ответственный для нас момент...
- Погоди, не горячись, - остановил его Федор Борисович. -
Обстоятельства и в самом деле весьма серьезны. Что-то надо
предпринимать.
- Может быть, Николаю и впрямь следует спуститься в долину и
поговорить с этим Абубакиром? - предложила Дина.
- Именно... Именно так! - настаивал Скочинский.
- А что это даст?
- Как что? Я скажу ему, пусть он убирается ко всем чертям! А до
муллы доберемся потом. Это же контрреволюционный гад! Какие речи
ведет! Подбивает на мятеж? Да за это ему тюрьмы мало!
- Погоди, Коля... Все верно. Но твой разговор с Абубакиром ничего
не даст. Абубакир выражает волю своего тестя, волю оставшихся богачей.
Если мы не уйдем, они оставят нас без ничего. Как же мы продолжим
работу?
Дина опять подала совет:
- Тогда спустимся и заберем все, что можно унести...
- Допустим, - согласился Федор Борисович. - А что дальше? Сюда
они, конечно, не сунутся. Ну а потом?.. Сентябрь мы проживем. А на чем
возвращаться? До Кошпала около двухсот километров. Да и не это самое
страшное. Может действительно вспыхнуть эпидемия холеры.
Предрассудки... уж бог с ними, с этими предрассудками. Мы-то
как-нибудь выкрутимся. Но ведь опять может погибнуть много народу.
Помните, что рассказывал Голубцов, да и Обноскин тоже? Пока не
возникло эпидемии, необходимо немедленно изолировать сам очаг. Вот что
меня волнует. Надо сообщить в Кошпал, в Талды-Курган и... принимать
самые решительные меры.
- А как же... как же наш Хуги? - чуть не со слезами на глазах
спросила Дина. - Мы потратили столько сил... Неужели все впустую?
- Да вот это-то и обидно, - глухо ответил Федор Борисович. -
Район поисков сузился теперь до минимума. Вот-вот мы должны были его
увидеть... Прямо-таки не знаю, что делать... Хотя бы еще неделю... Как
это все некстати...
Скочинский снова зло и возбужденно заблестел большими глазами.
- Мне надо идти. А вы с Диной оставайтесь. В конце концов, я могу
поехать даже в Кошпал и все сделаю. Обращусь к властям, подниму на
ноги медицину... Черт побери, нельзя же срывать научную работу!
Федор Борисович задумчиво потер руками колени, обтянутые прочной
тканью походного комбинезона, решительно сказал:
- Ладно! Утро, говорят, вечера мудренее. Давайте свое решение
вынесем завтра. А теперь пора ужинать и спать.

x x x

Весь вечер над Верблюжьими Горбами стояло облачко. Оно было
неподвижно и темно. Горные ласточки чертили крылом чуть ли не по
земле. Высоко в небе, чаще обычного, клекотали орлы. По всем признакам
ожидалась гроза. Тоже некстати. Одно к другому... Настроение у всех
было отвратительное. Кара-Мерген молча и обеспокоено поглядывал на
темное облачко, нависшее над Верблюжьими Горбами. Наконец глухо и
мрачно произнес:
- Ночью акман-тукман будет.
- Какой такой акман-тукман? - спросил Скочинский.
- Буран. Снег пойдет.
- Да откуда же снегу взяться, когда только конец августа да и
теплынь вон какая?
- Ночью сам смотреть будешь. Я правду говорю, - вяло ответил
Кара-Мерген, больше занятый тревогами о своем будущем, чем о
настоящем.
За ужином он без всякого удовольствия съел кусок архарьего мяса,
выпил кружку чая и потом долго сидел в задумчивости, ни с кем не
вступая в разговор. Дина, желая его ободрить, сама подсела к нему,
дружески заглянула в глаза:
- Ну, что ты, Кара-Мерген-ага, так запечалился? Вот увидишь, все
хорошо будет.
- А-а, бикеш, - улыбнулся он грустно, теребя лоскуток жиденькой
бородки. - Я совсем несчастный человек. Сорок аю убивал, не боялся, а
сейчас боюсь, шибко боюсь. Как теперь жить буду? Раньше куда ни пойду,
везде хорошим конаком был. Кумыс каждый казах давал, - стал загибать
он пальцы, - мясо тоже давал, нан тоже давал. Сурпа, плов, тушпара,
казы, кеваб, баурсак, катык - все пожалуйста. Теперь кто даст? В свою
юрту никто не пустит. Скажет, жаман человек. Свою душу шайтану продал.
(Казахские национальные блюда)
- Да не продавали вы черту душу, - утешала Дина. - Вы помогаете
научной экспедиции. Вы большое дело делаете. Федор Борисович во всем
вам поможет...
- Е-е, спасибо, бикеш, спасибо, - соглашался Кара-Мерген, но
по-прежнему оставался подавленным.
Как-то не совсем обычно, не так, как всегда, закатывалось солнце.
Обернутое в легкий туманный флер, оно казалось приплюснутым и походило
на яйцо, только было малиново-красным и садилось на белый пик
Порфирового утеса стремительнее обычного. Над лагерем пролетела
большая стая горных галок. Их крик был тревожен, а полет тороплив. Они
уходили вниз, в сторону долины Черной Смерти. Потом немного погодя
тихо зашумел лес.
У-у-у-у... - приглушенно понеслось где-то поверху. Понеслось было
и замолкло. Потом снова: у-у-у-у... - но уже громче, напористей и
тревожней. Ветер гудел, рвался высоко над головой, не тревожа даже
листочка на дереве, и это было очень странно и казалось необъяснимым.
Над лагерем словно образовался какой-то прочный воздушный колокол, не
пропускающий сквозь себя даже маленького дуновения ветра. Можно было
подумать, что весь ураган, который разыгрывается в горах, вот так и
пронесется поверху и потом снова все станет спокойно и тихо. Однако
вместо этой надежды у людей стало появляться угнетающее чувство
тревоги. Первой его высказала Дина. Она подошла к Федору Борисовичу и,
глядя на него, со страхом сказала:
- Мне страшно. Я чувствую, что с нами что-то должно случиться.
Он посмотрел на нее с каким-то ранее не присущим ему
замешательством:
- Да что вы... успокойтесь.
Но сам испытывал именно то же чувство. Ему тоже казалось, что
должно произойти что-то из ряда вон выходящее, что неминуемо придет
беда. "Это уже весьма странно, - подумал он, как ученый ища всему
объяснение. - Кара-Мерген подавлен, но его состояние понятно. А что же
испытывает Николай? Неужели то же самое?"
Скочинский с невозмутимым видом собрал спальные мешки в шалаше,
чтобы перенести их в пещеру. Коль уж, как говорит Кара-Мерген, будет
акман-тукман, то шалаш от него не спрячет.
- Коля, - подошел к нему Федор Борисович, - что ты сейчас
испытываешь?
- Я? - беспечно отозвался Скочинский. - Ничего. Кроме одного
желания: по-медвежьи залечь на ночь в берлогу.
- Я говорю серьезно.
Скочинский вылез из шалаша, держа под мышками скатки спальных
мешков.
- Ты насчет этого? - и покрутил головой, показывая вверх, где
рвался и гудел ветер.
- Да. Насчет этого.
- Руководствуйтесь природой, говорит Сенека...
- Ты неисправим. Да можешь ты в конце концов не балагурить! -
рассердился Федор Борисович.
Скочинский заулыбался.
- Ну хорошо. Я испытываю чувство страха. Тебя это устраивает?
- Вот это я и хотел услышать. Ты понимаешь? Мы, оказывается, все
испытываем одно и то же чувство. Только что Дина сказала, что она
чувствует приближение какой-то беды. Я чувствую то же самое. Мы же
ученые, мы должны разобраться... У тебя это чувство есть или нет?
- Есть. Поэтому я и лезу в берлогу и вас хочу с собой затащить...
- Значит, серьезно, есть?
- Да, серьезно, но не обязан же я паниковать?
- Черт возьми! - выругался Федор Борисович. - Это какое-то
загадочное явление. Неужели вот эти изменения в природе так способны
давить на психику?
- Очевидно, способны. Ведь прижимает же атмосферное давление к
земле всяких мошек? Почему же оно не способно угнетать человека?
- Хм, - сказал Федор Борисович и отошел.
Вскоре ветровой шквал загудел ниже, и сразу все почувствовали
холод.
- Вот пурга идет, - вяло сказал Кара-Мерген и еще раз посмотрел в
сторону Верблюжьих Горбов, над которыми уже не висело облачко, а
стояла тяжелая синеватая мгла.
Федор Борисович махнул рукой, указывая на пещеру. Все стали
собирать оставшиеся вещи, понесли их в медвежью берлогу.
- Да мы здесь и зимовать можем! - уже громко кричал Скочинский,
пересиливая рев ветра, несущийся с высоты.
Едва все влезли в пещеру, как перед нею со свистом пронеслась
упругая волна воздуха. Она пригнула к земле траву, словно прошлась по
ней огромным тяжелым катком. Небольшие яблоньки согнулись в дугу.
Плоды и листья посыпались с них дождем.
- Прямо скажем, вовремя, - пробормотал Федор Борисович. - Такой
ветер способен снести человека, как муху.
Дождавшись кратковременного затишья, Кара-Мерген выскочил к
шалашу и принес охапку травы. Потом он заткнул изнутри лаз, оставив в
нем лишь небольшое отверстие.
- Такая погода шибко опасная. Совсем пропасть можно. Я вот так
один раз чуть-чуть не пропал. И вот ведь какое дело! Знал, скоро буран
будет, прятаться надо, а силы нету, воли нету, голову какой-то туман
кружит, страх берет. Я шибко боялся. Потом мало-мало ползал, ямку
искал, прятался. Утром проснулся - хоть бы что!
- Высоко в горах мало кислорода, воздуха, - отвечал ему Федор
Борисович, хотя и сам не знал точно, чем можно объяснить апатию и
невольный страх человека перед наступлением снежного урагана. - А
когда вот такая погода, воздуха становится еще меньше. Вы чувствуете,
как мы все тяжело дышим сейчас? Атмосферное давление резко понижается.
Вот это, очевидно, и вызывает в человеке угнетенное состояние.
А за пещерой уже бушевала метель - со свистом, с воем, с
протяжным гудом. Под этот вой и гуд они все и уснули, тесно прижавшись
друг к другу. Проснулись утром в белой тишине, в сказочно красивом
мире, родившемся за одну ночь перед их каменным убежищем. Вокруг
толщиной в два вершка лежал ослепительно чистый снег. Лежал и не
плавился, хотя было тепло и солнце снова собиралось греть
по-августовски. Федор Борисович и Скочинский, раздевшись до пояса,
принялись играть в снежки, смеясь и радуясь, словно не надо было
решать, что же делать в связи с угрозой Абубакира, словно вообще не
было странного предчувствия беды перед снежной бурей, словно всегда
было хорошо.

17

Утром действительно как-то все стало ясно. Тревожная весть,
принесенная Кара-Мергеном, уже не вызывала того острого опасения за
сохранность базы в долине и возможную вспышку эпидемии холеры в
казахских стойбищах, какое она вызвала перед снежной бурей. Конечно,
приезд в долину Черной Смерти Абубакира со своими воинственно
настроенными жигитами, их угроза, их сообщение о холере серьезно
осложняли дальнейшую работу экспедиции, но вывод и окончательное
решение, как поступить, напрашивались сами собой. Вчерашнее
предложение Скочинского было единственно верным и резонным. Он должен
был спуститься с Кара-Мергеном в долину и попробовать убедить
Абубакира, что никакого Жалмауыза - пожирателя людей в этих горах нет,
а есть мальчик, безобидное существо, воспитанное зверями. Заразные
болезни, время от времени вспыхивающие в аилах, никоим образом не
могут быть им посылаемы, все это вымысел и заблуждение суеверных
людей, подчас злобно настроенных муллами и недобитыми баями против
Советской власти, несущей казахам грамоту, культуру и здоровье.
Скочинский должен был также убедить Абубакира и тех, кто сопровождает
его, что следует немедленно сообщить в Кошпал о появлении холеры, и
тогда опытные табибы не допустят ее распространения на другие аилы.
Так должен был сказать Скочинский Абубакиру и сделать все возможное и
невозможное, чтобы выполнить перед людьми, попавшими в беду, свой долг
ученого и человека.
Завтракали в пещере. Ели подогретое на костре архарье мясо и пили
чай с пресными лепешками. Шалаш был разрушен шквалом, и остатки его
теперь лежали под теплым, быстро таявшим снегом. Сойдет он, и снова
зазеленеют травы, не убитые, а лишь освеженные; вздохнет туманом
земля, и буйная альпийская зелень еще долго, до глубокой осени будет
радовать глаз своей красотой и давать все необходимое зверю и птице.
С выходом в долину Кара-Мерген не спешил: ждал, когда подтает
снег и откроются знакомые тропы.
- Когда снег, ходить плохо, - объяснял он, потягивая из кружки
чай смешно вытянутыми губами и держа кружку не за ручку, а под
донышко, как привык держать пиалу. - Ногами ступаешь не твердо.
Мало-мало не так, в пропасть летишь. Лучше обождать... Я по горам
много гулял. Шибко хорошо горы знаю.
- Мы вам очень благодарны, Кара-Мерген, - сказал ему на это Федор
Борисович. - Вы опытный следопыт и отличный охотник. Без вас было бы
тяжело. Вот окончим работу, вы получите хорошее вознаграждение,
найдете себе невесту, мы будем на вашей свадьбе.
- Ой-ой, - засмущался Кара-Мерген, - большую честь оказываешь,
Дундулай-ага. Мне давно жениться пора. Скоро тридцать лет будет.
- Это еще не поздно. Мне вон тридцать два, да и то все не
соберусь, - засмеялся Федор Борисович.
- Ай, зачем долго холостой ходишь? У тебя вон какая бикеш есть, -
упрекнул его Кара-Мерген со всей откровенностью и заставив тем самым
густо покраснеть Дину. - Калым платить у вас закона нету. Так бери...
Скочинский захохотал:
- Ха-ха-ха... Федя, он тебе дельный совет дает. Ей-богу, дельный!
Без калыма...
- Хм, без калыма... Я бы и калым заплатил, да ведь не пойдет. У
вас, Кара-Мерген, легче. Хочет невеста или не хочет - не ее дело.
Понравилась жениху - и все. Дальше решает калым.
- Да будет вам, - отмахивалась Дина.
- Зачем - будет? Я правду говорю. - Кара-Мерген, очевидно, вполне
серьезно решил отстоять свой довод. - У нас тоже разные случаи есть.