Михайлович Ч.. Сын розовой медведицы

свору летучих мышей, натаскал травы и удобно проспал до следующего
утра
А утром, лакомясь орехами, увидел с дерева медленно бредущего по
редкому лесу медведя. Хуги привстал на суку и радостно издал свой
призывный крик.
Медведь остановился, но, вместо того чтобы ответить ласковым
урчанием, вдруг попятился и взревел:
- А-ах!
Хуги похолодел от ужаса. Но уже в следующую минуту вознегодовал:
как это посмел чужой угрожать ему в его собственных владениях?
Потрясая сучьями, за которые держался, Хуги тоже издал нечто подобное
медвежьему реву. Перевода не потребовалось. Пришелец понял, что
предлагают убраться из чужих владений. Но он и сам знал, что забрел не
в свои. Эти угодья были богаче, удобнее и почему бы не стать их
законным владельцем? Бурый поднялся на дыбы и пошел к дереву. Его
подслеповатые глазки не сразу различили того, кто сделал вызов, а
когда увидел, что на дереве сидит существо, похожее на человека,
медведь оторопел. Конечно, ему ничего не стоило подойти к дереву и
хорошенько тряхнуть за ствол. Но в прошлом году, вот так же
разбойничая в чужих угодьях, он нарвался на засаду охотников, и его
едва-едва не заставили снять шубу.
Бурый рявкнул и, больше не мешкая, пустился наутек. Хуги издал
вслед свой победный клич и, нимало не задумываясь о соотношении сил,
кинулся преследовать. За все годы это было, по существу, второе или
третье нарушение заповедных границ, и нарушителя следовало наказать,
как это делал раньше Полосатый Коготь.
Хуги мчался за Бурым как ветер, а тот улепетывал под гору. Но вот
тут-то и встал на пути Бурого Полосатый Коготь. Чутьем угадав Хуги и
увидя незнакомца, убегающего от него, старик кинулся наперерез и в
несколько прыжков перехватил Бурого, ударил его грудью в лопатку.
Бурый перелетел через голову и распластался на острых камнях. Но это
было только началом унизительного избиения. Полосатый Коготь умел
наказывать правонарушителей. Он задал ему такую трепку, что у того
только летели клочья с мохнатой шубы. А Хуги еще раз подстегнул
незнакомца своим ликующе-торжественным криком. Вот это было событие,
вот это была жизнь, опьяняющая безудержным восторгом борьбы и победы!
Есть ли еще что сильнее этого ощущения?
Оказавшись опять вдвоем, обрадованные встречей, Хуги и Полосатый
Коготь трогательно обменялись ласками. Мальчик повалил медведя на
спину, лег ему на грудь и стал приглаживать на шее мягкий, но
взъерошенный мех. Старик тихонько урчал, словно спрашивал:
"И где ты только пропадал, непутевый? Неужели ты не боялся этих
двуногих, которые так сильны своим громом? Слабого надо гнать, а от
сильного лучше уйти. Это закон леса и гор, закон всех законов..."
Хуги тоже отвечал - повизгиванием и ворчанием, будто говорил:
"Двуногие мне не делали зла. Они спасли меня своим громом от
Бесхвостого и Хитрой, которые хотели отнять мою законную добычу.
Теперь нет больше наших старых врагов. Они убиты, и мясо их съедено
бородачами и сипами. А скоро я прогоню и остальных волков, как сейчас
мы прогнали Бурого".
"Но двуногие существа, - опять урчал Полосатый Коготь, - могут
скормить и твое мясо бородачам и сипам".
Хуги терся головой о холодный медвежий нос:
"Нет. Они тоже умерли. Это случилось вчера на рассвете. Их убило
обвалом".
"Может, и лучше, что убило, - кряхтел старик. - Они живут по ту
сторону нашего мира. Не жалей о них..."
К полудню обоим захотелось есть, и тогда Хуги вспомнил о
поросятах. Он потянул Полосатого Когтя в горы. Тот сперва упирался,
позевывал, равнодушно отворачивался. Он совсем обленился, и ему не
хотелось идти на охоту. К чему она, когда вокруг так много орехов и
сладких ягод? Копайся себе потихоньку. Нельзя же есть только мясо. Да
и вообще не хочется больше бродяжничать в теплых, но чужих краях.
Тянет к покою, к отдыху, к долгой спячке. С каким бы удовольствием они
проспали вдвоем в какой-нибудь теплой берлоге! Никакой заботы. Знай
себе поворачивайся да полизывай натруженные лапы.
Полосатый Коготь даже рассердился на Хуги за его настойчивость.
Негодующе зарычал и плюнул. Но он был покладист и добр и поэтому
уступил. Вперевалку, нехотя поплелся за мальчиком.
Они шли часа два, и Хуги ни разу не остановился, наоборот,
убыстрял шаг. Постепенно разошелся и Полосатый Коготь. Он шел, все
время принюхиваясь, держа нос против ветра. И вот долетели до него
первые запахи диких кабанов. Он сразу подобрался, напружинился, и
глаза заблестели охотничьим азартом. Вялого, меланхоличного увальня
невозможно было узнать.
Никто никогда не учил Хуги применять способ загона. Этот прием
был известен лишь первобытному человеку, очевидно перенявшему его у
волков. Возможно, и сам Хуги, когда-то чуть было не угодивший в
расставленные сети Бесхвостого, каким-то образом подсознательно сумел
оценить его выгоду; но сейчас он решил применить именно этот способ.
В свое время Полосатый Коготь учил мальчика выдержке, заставлял
подолгу лежать у сурчины. Так и Хуги теперь уложил медведя у кабаньей
тропы за кучей валежника. И тот понял, чего от него хотят.
Хуги далеко обошел кабанье пастбище и направился к нему с
подветренной стороны.
- Хо-у-у-ги-и! - раздался его клич.
Кабанье стадо мигом насторожилось. Хуги еще раз прокричал и вышел
на открытое место, чтобы увидели дикие кабаны. Тогда среди животных
начался переполох. Самки с поросятами, визжа и хрюкая, побежали по
тропам вниз, по отлогому лесному склону. Прикрывая отход, кучкой
двинулись за ними молодые самцы, державшиеся до этого в стороне от
стада, а главным образом от его властелина - старого опытного секача.
Секач был грузен, потому и не кинулся на противника вверх, на подъем,
а, подчиняясь благоразумному закону леса и гор, лишь прикрыл
отступление.
Когда же далеко впереди не своим голосом заверещала свинья, он
понял, что его обманули, и ринулся ей на помощь Хуги слышал только
повальный треск на пути стада да визг свиньи, судя по всему надежно
угодившей в лапы Полосатому Когтю. Он устремился следом, время от
времени оглашая лес победным криком.
Полосатого Когтя Хуги нашел уже далеко от кабаньей тропы,
поедающего свиные внутренности. Начался достойный охотников пир.
Так, изредка охотясь, но больше всего питаясь орехами, ягодами,
они не расставались больше до самой глубокой осени. Двуногие существа
в их владениях тоже не появлялись. Недоумевал Хуги, куда могли деться
Большие Глаза и Козлиная Борода. Изредка двуногие существа ему
снились. Особенно приятно было видеть Светловолосую. Потом все это
улеглось, позабылось и ушло в далекое прошлое. Жизнь была
однообразной, но по-прежнему не скучной, а до отказа наполненной
радостью существования.
Но однажды в эту жизнь ворвалась драма.
Полосатый Коготь настолько разжирел и так опустился, что к
моменту откочевья на юг совсем потерял способность двигаться. Он
только и делал, что тянул Хуги к каждому упавшему дереву, к любой
кучке бурелома или к расщелине, ища там укромное местечко. Хуги
терпеливо ходил за ним, поеживаясь от ощутимых уже, особенно по утрам,
заморозков. Чего ради понадобилась старику лежка - этого Хуги понять
не мог. Не было такого случая, чтобы Полосатый Коготь задерживался
осенью на северных склонах гор. Как только начинался перелет птиц, они
обычно спешили уйти на южные, а потом и дальше, где вообще не было ни
снега, ни заморозков.
И вот Полосатый Коготь наконец-то нашел то, что искал. Он
натаскал под вывороченные корни опрокинутой ветром лиственницы
пожухлой травы, листьев и, поохав от наслаждения и лени, залег в
логово. Хуги ничего не оставалось, как последовать примеру, Медведь,
казалось, был без ума от своей затеи. Он старательно закрывал изнутри
лаз заранее приготовленным хворостом, заботился о питомце, чтобы тому
было тепло, и вообще проявлял не свойственную ему ранее старческую
сентиментальность: сладко и приторно мурлыкал, нежно облизывал Хуги и
пытался даже изображать на своей морде расслабленно-слащавое
выражение.
Два дня и две ночи Хуги терпел его ласки, а больше всего
скребущий за душу голод, а потом не вынес, сердито плюнул на своего
"благодетеля", как тот делал в минуты раздражения, и вылез из берлоги.
Однако все это ничего не дало. Старый воркун, сомлев от
блаженства, так и не вышел. Тогда Хуги понял, что отныне надеяться
придется только на себя. И, уже не мешкая, по изморозной траве пересек
альпийский луг и, пройдя по ущелью меж Порфировым утесом и Верблюжьими
Горбами, взял направление к югу.

12

Это был первый дальний путь, совершаемый в одиночестве. Заморозки
становились все крепче, иногда выпадал снег, и тогда за мальчиком
тянулась цепочка следа. Питался он эти дни кое-как, тем, что удавалось
найти на охолодавших склонах: убитую морозом падалицу, осыпавшиеся
орехи, иногда какую-нибудь живность, вроде полевки. Спал и того
меньше. Холод подстегивал идти все дальше и дальше. Крепкий,
выносливый, ни разу за все время ничем не болевший, кроме полученных
ранений и травм, Хуги свободно проходил за сутки по семьдесят и более
километров. И с каждым днем чувствовал, что становится теплее. Больше
стало попадаться и пищи. За четверо суток безостановочного пути он
пересек горы и спустился в долину озера Эби-Нур.
С Розовой Медведицей, а затем и с Полосатым Когтем Он бывал здесь
и раньше. Места были знакомы. Помнил и о том, где какая добывалась
пища.
Неподалеку от озера в каменистой россыпи он обнаружил целую
колонию атаек. Это красные утки, обитающие в горных районах. Они
весьма неприхотливы, могут кормиться всем, чем угодно. Даже гнезда
свои и те устраивают не у воды, а под камнями, а иногда и в норах,
заброшенных сурками. На воду летят лишь во время кормежки.
Хуги напал на след атаек по их приглушенному стонущему крику.
Выждал, когда спустятся сумерки, и начал охоту. Первой же добычей,
которую он прихлопнул под камнем, оказалась крупная ярко-рыжая утка с
черно-белыми крыльями. Подождав, пока она успокоится, он оставил ее и
стал подкрадываться ко второй. И эту постигла та же участь. Некоторые
успевали его заметить и тогда выпархивали и улетали, пугая других.
Однако за полчаса Хуги сумел хорошо поохотиться. Собрал семь птиц и
принялся за поздний, но обильный ужин. Так вкусно он давно уже не ел.
Утром на месте пиршества лежала только куча красноватых перьев, и
слабый теплый ветерок самые легкие из них поднимал в воздух, и они
долго кружились в нем, не падая.
В последующие дни мальчик объедался, грелся на солнце и спал.
Усталости от перехода не чувствовал, в любой момент снова был готов
пуститься в дальнейший путь на юг. Одиночество не тяготило. Ему везде
было хорошо, где легко добывалась пища и где по-летнему грело солнце.
Да и не было этого одиночества. Он постоянно видел вокруг себя мирно
пасущихся в долине косуль, маралов. Кабарожки небольшими табунками в
пять - десять голов свободно и безбоязненно выходили на вечернюю
жировку.
Случалось, что их кто-нибудь пугал, и тогда надо было видеть, с
какой стремительной скоростью, не доступной ни одному животному,
уносились они в скалистые участки гор. У них начиналось время гона. И
Хуги не раз в спокойно-созерцательном настроении наблюдал, как
вступали в драку самцы, смешно топчась на одном месте, стукаясь
безрогими лбами и норовя вонзить друг в друга клыки. Эти битвы были
непродолжительными. Слабый тотчас же пускался наутек, а победитель как
ни в чем не бывало тут же начинал обхаживать самок. В воздухе стоял
густой мускусный запах.
По вечерам озеро Эби-Нур, казалось, вскипало от гомона птиц.
Гуси, утки, лебеди, краснокрылые фламинго, поднимаясь и вновь садясь
на воду, дотемна оглашали окрестности криком и гоготом. А по ночам
будоражили тишину гулкие уханья выпи.
Однажды в полдень Хуги заметил на берегу дымок. Прямым тонким
столбом он уходил высоко в небо. Это сразу же напомнило Светловолосую
и ее собратьев: ведь только они умели пускать в небо дым и обращать в
горячее пламя сухие ветки. Он помнил, что случилось со Светловолосой и
Длинным Лицом, но зато здесь могли оказаться двое других, которые
куда-то ушли и не вернулись. Почему бы не взглянуть?
Хуги пошел к озеру. Не особенно соблюдая осторожность, обходя
кустарниковые заросли, вышел прямо к воде. Берег в этом месте был
низок и сравнительно чист. Островками стояли камыши, тянулись делянки
рогоза и водяного ореха. Пройдя по берегу, Хуги остановился перед
открытым местом, прячась в зарослях. Неподалеку от воды увидел шалаш,
сделанный из тростника, и возле него трех людей, сидящих у костра. На
первый взгляд они ничем не отличались от тех, которые были знакомы. Те
же двуногие существа, очень похожие на него самого. Но одеты были
совсем иначе, да и лица были желтыми, а глаза раскосыми. Тут же,
только в сторонке, колыхалось натянутое на колья какое-то сетчатое
полотно, похожее на огромную паутину. От паутины пахло рыбой. На воде
покачивался пустой изнутри ствол дерева. От него тоже несло запахом
рыбы. Хуги осмотрел все это с диковатой настороженностью и вдруг смело
вышел из укрытия.
Сперва желтолицые по-рыбьи открыли рты, как будто им не хватало
воздуха, а потом вскрикнули разом и бросились бежать в противоположную
от него сторону. Кто боится, тот спасается бегством. Таков закон леса
и гор. Здесь не было ни леса, ни гор, но закон действовал одинаково.
Ну что ж, испугались, тем лучше. Хуги подошел к костру, посмотрел на
булькающую в ведре воду, потом на деревянное блюдо, наполненное только
что вычищенной рыбой. Протянул руку, взял одну и поднес ко рту. Она
была посоленной и показалась необыкновенно вкусной. Он съел вторую,
третью, с удовольствием и восторгом вонзая в свежую и
вкусно-солоноватую мякоть зубы. Он не был голоден, но ел, потому что
все его существо просило соли. Вскоре вся рыба была съедена, возле
блюда осталась лишь кучка костей. Тут он обратил внимание на плоский
длинный предмет с деревянной ручкой. Поднял, разглядывая. На нем
отражались блики солнца. Хуги провел по тонкому ребру пальцем и чуть
не вскрикнул. Острая боль впилась в палец, как жало осы бембекс.
Блестящий плоский предмет полетел на землю, а на пальце появилась
кровь. Безобидная с виду вещь, оказывается, кусалась. Значит, могли
укусить и другие вещи этих желтолицых. Что ж, он больше ни к чему не
притронется, и если придет еще раз напугать желтолицых, то съест
только рыбу.
На другой день пришел снова. Но на берегу не было уже ни шалаша,
ни большой паутины на кольях, ни пустого изнутри дерева на воде, ни
самих желтолицых. Двуногие существа, наверно, так перепугались, что
решили убежать совсем.
Ему очень хотелось соленой рыбы, и он надеялся, что рано или
поздно все же найдет их и опять заставит убежать.
Но Хуги обманулся. Однажды, блуждая по берегу, услышал вдруг
рыбный запах. К нему примешивался запах двуногих существ. Все было как
и в прошлый раз. Не пренебрегая осторожностью, он прокрался по камышам
и увидел на прибрежной поляне уже не один, а несколько шалашей. Возле
них что-то делали желтолицые. Их было много, гораздо больше, чем
тогда. Но Хуги это не смутило. Чем больше двуногих, тем больше рыбы.
Недолго размышляя, смело вышел из укрытия и направился к рыбачьему
стану. Как и следовало ожидать, в стане поднялся невообразимый
переполох. Двуногие забегали, засуетились и действительно стали
разбегаться. Хуги почувствовал себя смелее. Откуда мальчику было
знать, что желтолицые не разбегались, а, наоборот, решили отсечь ему
пути отступления. Не знал он и того, что здесь были все предупреждены
о его существовании и готовились сделать облаву. Но он пришел сам.
Реальную опасность для себя Хуги понял тогда, когда почти дошел
до шалашей. Оглянувшись, увидел сзади желтолицых. Они были и сбоку,
перебегая от куста к кусту и стягивая кольцо. Двух или трех увидел
впереди. Его прижимали к озеру.
Надеяться было не на кого. Старый опытный проводник, никому не
дававший его в обиду, находился сейчас далеко и преспокойно, ничего не
ведая, спал в своей уютной берлоге под корневищем упавшего дерева.
Хуги, однако, не растерялся. Рявкнув по-медвежьи, он угрожающе
присел, скаля зубы. Страшен и неестествен был этот оскал на
человеческом лице с дико загоревшимися глазами. Желтолицые даже
отпрянули, но потом снова пошли на него. Их кольцо стало теснее. В
легких и просторных одеждах, сшитых из синей далембы, бритоголовые, с
круглой макушкой, на которой росли длинные волосы, заплетенные в косу,
люди были суровыми и предельно настороженными. На желтых широких лицах
выражалась непреклонная решимость поймать его. Они были сильны, потому
что их было много. С каждым в отдельности он справился бы шутя, потому
что все время учился добывать пищу ловкостью и силой, они же,
пропитанные рыбьим запахом, только и умели, что процеживать воду.
Прямо на него надвигались двое. Один высокий, в подкатанных до
колен штанах, другой толстый, коренастый, с длинными жиденькими усами
на безбровом лице. На голом рубцеватом теле Хуги обозначился каждый
мускул. Так близко еще никогда не подходили к нему двуногие. Еще
момент, и он будет схвачен. Но недаром Хуги умел выбирать моменты. В
ту секунду, когда на него уже готовы были броситься, он бросился сам.
Тело почти распласталось в воздухе. От сильного толчка высокий отлетел
в сторону, но толстый успел схватить Хуги за руку и повернуть к себе.
Но уже в следующий миг и сам покатился, как катится с горы камень.
Минутное напряжение огласилось воплем желтолицых. На Хуги кинулись со
всех сторон, но было поздно. Прорвав живую цепь окружения, он, словно
выпущенная из лука стрела, стремительно понесся от озера. Ноги едва
касались земли. За ним бросились вдогонку, но разве можно догнать
того, кто был способен соперничать в беге даже с кабаргой?
Вскоре его потеряли из виду.
Спустя полчаса Хуги был в предгорьях. Озеро Эби-Нур больше не
манило вкусной соленой рыбой, которую умели добывать желтолицые.
Теперь так легко он не поверит их кажущейся пугливости. Они трусливы,
когда их мало, но когда много, они смелы и коварны. Что ж, он запомнит
и это.
Отдышавшись от бега, Хуги долго смотрел на сверкающую под солнцем
чашу огромного озера, чьи окрестности были так богаты теплом и пищей.
Над озером по-прежнему не умолкал гомон зимующих на нем птиц, и под
этот гомон он решительно повернулся и, больше не оглядываясь, пошел
навстречу белой цепи гор, синеющей в дымке теплого марева.

13

В конце декабря Хуги пересек хребет Борохоро и спустился к
истокам реки Или. Когда-то здесь вот так же в одиночестве бродила
Розовая Медведица, подчиняясь неуемному духу бродяжничества.
На берегах Или он снова встретился с двуногими существами. Но
теперь был опыт, было знание, что лучше всего держаться от них
подальше. И он ушел, не желая рисковать своим благополучием.
Но на новом месте, где вдоволь было разнообразной пищи, его чуть
не постигла беда, более ужасная, чем встреча с двуногими.
Он шел по каменистому склону, ища на ночь уютное и безопасное
место для ночлега. Обычно выбирал его среди камней, недоступных для
хищника. Или это была глубокая ниша в скале, или узкая щель с
выступом. Натаскивал туда травы, веток и спал, чувствуя себя в
безопасности. Временное логово найти было всегда нетрудно. Имелись и
постоянные, которые Хуги занимал по месяцу и больше, пока не
переселялся в более богатый дичью район.
Закат угасал спокойно и величаво. Тихо и безмятежно было вокруг.
И хотя эти горы резко отличались от родных гор, он не считал их
чужими. Весь этот мир принадлежал ему, его силе, его ловкости, его
умению ко всему приспособиться, везде найти пищу и отдых.
Хуги шел по старой козьей тропе, шел не спеша, твердо полагаясь
на то, что ничто не останется незамеченным на пути. И он действительно
замечал все: слышал легкий шорох ящерицы, скользнувшей по камню,
успевал подмечать за какую-то долю секунды крохотного жучка,
перелетевшего с ветки на ветку, ловил нюхом самый тончайший запах едва
завядшего к вечеру горного лютика. Но как бы ни были обострены и
отточены эти чувства, он не всегда мог избежать опасности, не имей в
себе внутреннего чутья, которое подсознательно руководило его
действиями. Так случилось и на этот раз.
Хуги внезапно остановился. По телу пробежала дрожь, а кожа
покрылась пупырышками. Он никого не услышал, не увидел и не унюхал,
просто почувствовал запах страха и понял, что его подстерегает
опасность. И еще понял, что этой опасностью грозит где-то спрятавшаяся
в камнях рысь. Не волк, не барс, не другой хищник, а именно рысь,
зверь, которого он встречал не однажды, путешествуя с Полосатым
Когтем. Ему еще не приходилось вступать с нею в единоборство, но он
угадывал в ней сильного противника. Рыси обычно уходили с пути и, став
где-нибудь в стороне, провожали Хуги злобными взглядами. Они боялись
Полосатого Когтя, а может быть, их приводило в недоумение и пугало
странное содружество медведя и человека. Но сейчас Хуги был один.
Он быстро оглянулся, потом опять посмотрел вперед и вверх, на
каменные выступы. Все было открыто взору, он сумел бы заметить даже
едва высунувшиеся из-за камня кончики кистей на ушах зверя. Но рыси
нигде не было. И все-таки она была где-то тут, неподалеку. Хуги
зарычал и оскалился. Не переставая зорко следить вокруг, он медленно
пошел по тропе назад. Его никто не преследовал. Тишина стояла, как
прежде...
Запах страха постепенно погас. И вдруг Хуги снова остановился. Он
не знал, хотя смотрел во все глаза, как это рыси удалось так бесшумно
обойти тропу и опять встать у него на пути. Дьявольская кошка, с
коротким обрубленным хвостом! Только она умеет скользить невидимкой.
Это уже считалось вызовом. И тогда Хуги осенила мысль. Так иногда
делал Полосатый Коготь, когда нужно было кого-нибудь выпугнуть. Он
брал камень и швырял вниз по склону, а потом смотрел, скособочив
голову. Такое зрелище было приятным, даже интересным, особенно если
камень катился вниз и действительно выпугивал затаившееся существо.
Хуги столкнул с тропы большой кусок камня. Сперва тот
перевернулся как бы нехотя, а потом, набирая разгон, пошел быстрее,
быстрее и, наконец, полетел, подпрыгивая и увлекая за собой другие.
Прятавшаяся рысь попалась на эту нехитрую уловку. Она выдала себя
рычанием. Огромная кошка теперь лежала за большим валуном, мимо
которого проходила козья тропа. Пройди Хуги еще несколько шагов, и она
прыгнула бы сзади на его плечи. Сейчас же ей ничего не оставалось, как
или уйти посрамленной, или попытать счастья в открытом бою.
Рысь вспрыгнула на камень, тупомордая, с массивным коротким телом
буровато-белесой окраски. Молча оскалилась, готовая кинуться в любую
секунду. Глаза были светло-зеленые, почти желтые, широкое переносье
наморщилось от злых собранных складок, усы встопорщились, а короткий
хвост, с темным узором поперечных колец и черной маковкой, ходил из
стороны в сторону.
Хуги принял оборонительную позу. Он опустился на четвереньки и
тоже весь подобрался. Этот поединок на выдержку продолжался не более
двух минут, и рысь не выдержала человеческого взгляда. Она отвернула
морду и мягко соскочила с валуна вниз, а затем, соблюдая достоинство,
неторопливо проследовала по склону и исчезла в зарослях джугды. И
только тогда Хуги издал свой клич, клич победителя.
И все-таки рысь не оставила преследований. Она незримо караулила
его три дня. И все три дня Хуги чувствовал ее присутствие. Он был
осторожен, как никогда. Две ночи проспал на одиноком дереве, а третью
в неглубокой пещерке. Но и во сне все время был настороже, давая отдых
телу, но не органам чувств - неусыпным своим сторожам.
То ли рысь устала, то ли голод возобладал над ее осторожностью,
только она набралась храбрости и решилась на открытый бой.
Хуги лежал в пещерке, головой к выходу. Была лунная ночь, горы
отсвечивали мертвенным светом. И вот в этом-то свете, как ночное
привидение, рысь появилась перед логовом Хуги. Он заметил ее тотчас
же. Нет, это было уже слишком. Нельзя так долго жить в постоянном
ожидании внезапного нападения. Конечно, он мог бы и на этот раз не
принять боя. Пещерка была недоступной, и, дождавшись в ней утра, он
снова заставил бы дьявольскую кошку идти по его следам. Но всякому
терпению есть предел.
Два тела одновременно сшиблись на каменистой площадке. Хуги
почувствовал сперва упругий удар мягкого пушистого комка, и почти
сразу же острая боль пронзила плечо. Рысь метила вцепиться в горло, но
он умел оберегать это уязвимое место. Мгновенным поворотом головы
отбросил от горла тупорылую морду и, почти задыхаясь от острого
кошачьего запаха, сам впился зубами в то место, где должна была
проходить яремная вена. Когти рыси не менее страшны, чем зубы, и
поэтому Хуги молниеносно захватил передние лапы себе под мышку. Но
рысь успела царапнуть задними, пройдясь по его голеням. Всей тяжестью
он придавил ее к земле, а сам все глубже и глубже впивался зубами в
мохнатую шею. Правая рука держала рысь за ухо и больше не давала ей
терзать плечо. Она визжала, дико мяукала и хрипела, извиваясь в цепких
объятиях. Она, наверно, не понимала, как это так случилось, что
оказалась будто связанной, лишенной возможности пустить в ход свои