Страница:
болезни, и казахи снова обретут покой. Такова воля аллаха, услышанная
муллой Асаубаем во время пророческого сна, такова мудрость Асаубая,
тайно переданная мне для вас.
Да, это было сказано поучительно.
И все повернулись к востоку, воскликнув в поднятые ладони:
- Бисимилла иррахманиррахим! Да будет так, как велит бог!
После короткой молитвы Абубакир подошел к Кадыру и не без тайного
умысла сказал ему:
- Ты повезешь русского.
Он явно хотел сделать его сообщником.
- Я не обагрял своих рук его кровью, - снова было запротестовал
Кадыр, но, чувствуя на себе решительный и беспощадный взгляд страшного
человека, умолк.
- И никому ничего не скажешь, - не обращая внимания на его
протест, жестко продолжал Абубакир. - Иначе замолчишь навсегда. А
теперь делай, что тебе говорят...
Убитых погрузили на лошадей и повезли в глубь долины. Кадыр вез
русского, положив его поперек седла, а Жайык - Кара-Мергена. Какой-то
тайный голос шепнул Кадыру запустить руку в карман куртки русского,
которую он тоже прихватил с собой. Может, его документы когда-нибудь
пригодятся ему, чтобы очистить перед людьми свою душу, насильно
втянутую в тяжкий грех. Ибо аллах всемилостив.
Кадыр нащупал плотную пачку каких-то бумаг и, не глядя на них,
боясь, чтобы не увидели другие, сунул за пазуху.
Яму выкопали заступом, найденным в палатке, но предварительно
осторожно подрезали и сняли дерн: Абубакир не велел нарушать покоя
травы. Но когда очередь дошла до самих похорон, Жайык воспротивился,
чтобы Кара-Мергена, как и русского, придавить землей.
- Он мусульманин! - заявил Жайык. - Я не стану зарывать его, как
собаку.
- Да, это верно, - кивнул Кадыр.
- Мы погребем не только тело, но и душу, а это большой грех, -
сказали другие.
Тогда Абубакир велел сделать в яме подкоп. Кара-Мергена завернули
в его же чапан и подсунули в нишу, а рядом опустили Скочинского.
Вместе с ними под сожалеющий цокот жигитов положили все вещи ученых.
Яму завалили, хорошенько утоптали землю, а потом аккуратно прикрыли
дерном. Лишнюю землю унесли подальше и высыпали в сурчиные норы.
Были люди - и нет; нет и следа от них. Кто подумает, что здесь,
на чистом и ровном месте, где колышется чемерица, пестуя на ветру
ядовитые дугожильные листья, похоронены два человека? Кто найдет их,
если, даже отойдя и вернувшись, не скажешь сразу, тут ли? Память
обманчива, время же всемогуще.
Еще полторы недели жили казахи в долине, поджидая следующие
жертвы. Коротали дни и ночи в томительном, тревожном бездействии.
Вечерами долго не ложились спать, сидя вокруг костра и слушая горы.
Совершая свой извечный окольцованный путь, из ночи в ночь всплывала
над ними Большая Медведица. На каждого приходилось в ней по звезде. О,
это было недоброе сочетание, коли оно предначертано самим аллахом! Не
выставит ли он когда-нибудь их грешные души на всеобщее обозрение, как
выставил когда-то Жеты Каракши? (Жеты Каракши - Большая Медведица
(буквально: семь разбойников).)
И еще полторы недели кружили по степи, охраняя из долины выход.
Ожидание сменилось усталостью. Пришла пора вернуться в родные кочевья.
Горы таинственны и всесильны. Казахи не любят гор. Только степь
способна помочь предать забвению испытанное Судьбой. Да поможет аллах
каждому укоротить свою память...
Сперва прокатился слух: Ибраев - восходящая звезда Казахского
филиала Академии наук СССР откладывает свадьбу до осени. Суды да
пересуды. Но слухи не были лишены оснований.
Ильберс спешно собирался в горы Джунгарского Алатау. Зачем, для
чего - толком никто не знал, кроме самых близких.
22 апреля он прибыл в Кошпал, Оттуда, не задерживаясь, вместе со
своим первым учителем Яковым Ильичом Сорокиным выехал в колхоз
Кызыл-Уруса, что значит Красное Пастбище. В этот день выездной суд из
Талды-Кургана должен был вынести приговор убийцам Скочинского и
Кара-Мергена. Все семь человек сидели на скамье подсудимых. На суд
съехались люди из многих аилов. Вещественные доказательства убийства
были налицо. Перед судом на желтой кошме лежали изъеденные ржой
бельгийка, кремневка и прочие вещи, извлеченные из могилы; здесь же
были документы - записная книжка, карта и паспорт Скочинского.
Заключение судмедэкспертов о насильственной смерти тайно погребенных
предъявили подсудимым. Все они признались в своем преступлении, но
никто не мог ничего сказать о дальнейшей судьбе Федора Борисовича
Дунды и его помощницы Дины Григорьевны Тарасовой.
- Абубакир, - сказал Жайык, - тоже хотел убить их, но они не
спустились с гор. Мы не знаем, что стало с ними. Уезжая из долины
Черной Смерти, мы решили, что их покарал сам Жалмауыз. Теперь знают
все, что это было вымыслом суеверных людей и пропагандой мулл,
особенно муллы Асаубая, арестованного в тридцать третьем году.
Ильберс попросил у суда разрешения задать вопрос.
- Скажите, Жайык, кого разыскивала тогда в горах научная
экспедиция?
- Тоже не знаем, - ответил подсудимый. - Наверно, Дундулай и его
товарищи унесли эту тайну с собой.
Жайык, постаревший, обросший, подавленный, с тоской в глазах,
вяло переводил взгляд с Ильберса на судей, сидевших за единственным
здесь столом, застланным красной сатиновой скатертью.
- Значит, никто из вас больше не верит в Жалмауыза?
- Нет, не верит, - повторил Жайык. - Никто не верит. Вот спросите
народ. - И он повернулся лицом к тем, кто в чутком молчании слушал
суд. Казахи, мужчины и женщины, - все сидели прямо на лужайке, перед
столом, окружив его большим полумесяцем.
Подсудимые тоже сидели, скрестив ноги, но вместо скамьи под ними
была долевая полоса кошмы, снятая с юрты. Вставали только те, кто
должен был отвечать.
- Это хорошо, - сказал Ильберс, - что никто не верит в мифическое
существо, якобы пожирающее живых людей. Но оно, это существо, родилось
в умах суеверных совсем не случайно. Кое-кто из вас, очевидно, помнит
моего дядю - Урумгая. Двадцать три года назад нынешняя долина Черной
Смерти тогда еще не называлась так и не имела на себе проклятья. Это
была самая обыкновенная долина, каких много в ущельях гор. Туда-то и
откочевал дядя, чтобы заранее выбрать место для зимнего стойбища. Отец
мой, возглавлявший род, должен был прийти в долину двумя днями позже.
Но когда прикочевал в нее, то ни дяди, ни его жены, ни их сына, моего
двоюродного брата Садыка, там уже не было. Был только скот и собаки,
стерегущие стадо. Страшная болезнь чума, бич того времени, унесла в
могилу дядю и тетку, но вот судьба Садыка осталась неизвестной. Он
исчез...
- Вай!.. - пронеслось по неровным рядам казахов.
- А спустя три года, - продолжал Ильберс, - Федор Борисович
Дунда, который тогда командовал конным отрядом по борьбе с бандой
Казанцева, встретил Садыка у перевала Коксу, но уже в обществе двух
медведей...
- Ой бо-ой! - опять пронесся удивленный вздох сидящих людей.
- Вместе с Дундой, этим замечательным человеком, большим другом
казахов, ставшим впоследствии ученым, был и мой отец. Он видел своего
племянника так же, как вы сейчас видите меня. Да, Садык стал диким
ребенком. Его воспитали медведи. Трудно поверить, но это факт. История
знает много таких примеров, и для науки они перестали быть
невероятными фактами. Но темные, суеверные кочевники не знали о них.
Трудно установить теперь, кто первым увидел дикого мальчика и пустил
гулять слух по степи. Но в это время опять вспыхнула эпидемия чумы, и
тогда обвинили в ней ни в чем не повинного маленького Садыка. Так
зародилась устрашавшая потом многих легенда о загадочном и беспощадном
Жалмауызе. Но Федор Борисович Дунда, или, по-вашему, Дундулай, был
человеком ученым. Он хотел найти Садыка, хотел написать о нем книгу.
Вот почему он появился здесь снова, с экспедицией. Я не знаю, удалось
ли Федору Борисовичу и его друзьям видеть Садыка, но вот из записной
книжки Скочинского ясно, что Кара-Мерген его видел дважды. Значит,
ученые были на верном пути. Вот карта, которую они оставили. На ней
обозначены места, где были обнаружены следы Садыка. Эти немногие
документы, сохраненные подсудимым Кадыром, говорят об удаче поисков.
Но убийца Абубакир разрушил планы ученых. Он зверски убил товарища
Скочинского и товарища Кара-Мергена, бесстрашного следопыта и
охотника, верного помощника Федора Борисовича.
Но я приехал сюда не только для того, чтобы сказать вам эти
слова; я и мой учитель Яков Ильич Сорокин решили продолжить дело
погибших ученых. И еще я хочу сказать, что я - сын кочевника, моя
родина - это ваша степь. Я рос на глазах многих аксакалов, которые
сейчас сидят здесь и слушают меня. Советская власть и Коммунистическая
партия сорвали пелену невежества и дикости с ваших глаз, и я рад снова
встретиться с вами и сказать: я, советский ученый, горжусь своими
земляками!
Громкими аплодисментами были встречены слова Ильберса. Радостные
слова почета и уважения к дорогому гостю мешались с гневными выкриками
по адресу подсудимых.
Ссутулясь, склонясь головой чуть не к самым коленям, сидел на
позорной кошме Абубакир и рядом с ним шесть его соучастников. Был уже
поздний вечер, и в просветленно-сиреневом небе ярко проглядывали семь
желтоватых звезд Большой Медведицы.
- О аллах, - сказал кто-то из подсудимых, - я знал, что ты
уподобишь нас Жеты Каракши, услышав выстрелы Абубакира!..
Но выстрелы слышали не аллах и даже не Федор Борисович с Диной.
Их слышал Хуги. Его тонкий слух отчетливо уловил два далеких выстрела,
прозвучавших в долине Черной Смерти. Если где-то звучит такой гром,
значит, там двуногие существа. Это прочно отложилось в его памяти и
стало чувственно-конкретным познанием. Нередко наблюдая за людьми, он
все больше и больше развивал в себе любопытство и к ним, и ко всему
тому, что они делали. Его настороженность к пришельцам постепенно
сглаживалась.
Он уже не раз видел, как они таскают сучья, что-то делают с ними
и тогда сучья светятся в темноте ярким светом и от них столбом уходит
в небо мутный густой туман. Днем же света не видно, зато хорошо
заметны красные языки, лижущие подвешенный черный полукруглый предмет,
из которого пахнет то каким-то незнакомым запахом мяса, то какой-то
душистой водой.
С большой осторожностью, когда ушли люди, он спустился вниз,
заглянул в шалаш, потом в пещеру и затем, крадучись, подошел к костру.
В нем еще тлели угли. Сел поблизости, протянул руку. Удивительно:
почерневшие, покрытые сизым налетом сучья излучали тепло. Опустил руку
еще ниже, и ощущение тепла увеличилось. Оно было приятно и притягивало
к себе магически.
В ночь снежной бури он сумел хорошо спрятаться в своем уютном
логове. Приближение бурана почувствовал заранее, как мог бы его
почувствовать любой зверь. И, зная, что придет холод и он будет
зябнуть, Хуги понял необходимость утеплить логово. Инстинкт зверя и
мозг человека как бы слились в одно целое. Он забеспокоился и стал
искать, что можно было бы использовать в качестве добавочной
подстилки, в которую при нужде придется зарыться. И тогда опять
выручили двуногие существа. Он уже видел, что у них в шалаше набросано
много сухой травы, что они спят на ней и, наверно, удобней, чем спали
бы на листьях. Этих познаний и этих мыслей было достаточно, чтобы с
рвением приняться за дело. Он спустился к подножию Орлиной скалы. С
корнем выдирал разлапистый горный папоротник, срывал огромные листья
лопухов, сгребал с земли плотный настил вьюнка - все для него
годилось. Он напластал целый ворох, что не унести было и за три раза.
Чувство меры в нем отсутствовало. Траву добросовестно перетаскал всю,
сделав заметную плешину у подножия скалы. А перетаскав, долго
устраивался в ней, не зная, что делать дальше. Ее было так много, что
ранее удобное углубление оказалось заваленным. Тогда он стал разрывать
в траве нору, пока снова не добрался до листьев. Но до чего же было
теперь удобно! Будто находился в глубокой теплой пещере. Обмяв траву,
Хуги лежал и блаженствовал, сознавая почти реально пользу своего труда
и своих стараний. Жизнь учила его новой мудрости - мудрости
первобытного человека.
Всю ночь спал крепким спокойным сном, смутно слыша завывание
снежной бури. А утром, высунув из теплого убежища голову, увидел, что
все вокруг выбелено снегом.
Хуги почувствовал голод. Но вылезать на снег не хотелось. Он
полежал еще, нежась в тепле, однако свежий прохладный воздух все
сильней и сильней разжигал аппетит. Наконец вылез, потянулся и
обнаружил, что не так уж и холодно. Из-за снежных пиков вставало
большое круглое солнце. Тишина стояла необыкновенная.
Хуги направился к малиннику, оставляя в теплом снегу, медленно
таявшем, глубокие следы. Но малинник уже давно пустовал. Он обошел его
и поискал глазами более развесистую дичку. На одной висело несколько
мелких яблок, уцелевших от урагана. Но зато их было полно внизу, под
снегом. Они были холодными, приятно кислыми и хорошо утоляли первый
утренний голод. Побродив еще немного в окрестностях Орлиной скалы,
Хуги подался выше в горы, к сыртам, чтобы там поискать чего-нибудь
более сытного и плотного, чем фруктовая зелень.
Хуги бродил по сырту часа три, пока наконец не наткнулся на
ровную стежку барсучьих следов. Он редко встречал их в этих местах,
чаще всего они попадались ниже, в зоне яблоневых лесов, но голод,
очевидно, выгнал барсука на сырт, чтобы поискать высокогорных полевок,
пришибленных снегом ящериц. Зверь только что прошел. Следы в снегу
были совсем свежими. Память Хуги хорошо хранила прискорбную историю
схватки с барсуком Чуткие Уши. Но теперь он не чувствовал слабости
перед этим зверем.
Хуги трусцой побежал по следу. Снег холодил тело, но не
настолько, чтобы он испытывал неприятное ощущение. Трава здесь была
невысокой, и бежать было легко. Главное, были видны следы, и это
усиливало азарт гона. На пути выросла глыба камней, заметенная снегом.
Барсук обогнул ее. Хуги же, руководимый чутьем, обежал с другой
стороны, осторожно приподнял голову. Сперва он ничего не заметил, но
когда высунулся больше, увидел темнополосую морду с яркими глазами,
уставившуюся на него. Оба от неожиданности фыркнули. Барсук что есть
духу пустился скачками наутек. Хуги кинулся за ним. Не так-то просто
оказалось настигнуть тучного, с виду неповоротливого зверя, но Хуги
настиг и, зная по опыту, как он силен и ловок, упал на него и сразу же
схватил за задние ноги. Барсук заверещал, изогнулся, но сильная рука
вовремя опустилась на загривок, скользнула ниже и как тисками сдавила
горло. Борьба продолжалась недолго.
Хуги, если был один, никогда не приступал к пиршеству на месте
охоты. Во время еды, как, впрочем, и все звери, он утрачивал нюх,
бдительность и мог сам оказаться чьей-либо жертвой, поэтому взвалил
барсука на плечо и, поглядывая по сторонам, направился к скале.
Вот тут Федор Борисович и увидел его впервые, осматривая в
бинокль почти гладкую и белую от снега равнину сырта. Увидел и
мгновенно пригнул за плечо Дину.
- Наконец-то! - только и выдохнул он.
- Что? Он? - взволнованно, чувствуя, как в ней с радостной болью
обрывается и катится куда-то сжавшееся сердце, воскликнула Дина, но и
сама уже увидела на ровной грудине сырта, залитого снежно-солнечным
половодьем, далекую темную фигурку, похожую на человеческую. - Федор
Борисович, неужели? Дайте, дайте же я посмотрю...
Он с трудом оторвал от себя бинокль и протянул ей. Пальцы его
дрожали, глаза, губы, брови - все выражала счастливое нетерпение. Вот
она, награда, награда за долгие годы раздумий, надежды, веры, награда
за утомительные дни и недели поисков в диких, почти недоступных для
человека горах!
Дина трясущимися руками наводила бинокль на далекую фигурку и
когда вдруг поймала в перекрестии четко приближенное оптикой тело
голого человека, несущего на плече какого-то зверя, то, невольно
вздрогнув, резко отстранилась. Он показался ей необычным,
удивительным, сверхъестественным существом.
- Он! - вскрикнула она сдавленным шепотом. - Он! Честное слово,
он!
Они лежали за гребнем каменистой гряды, отделяющей сырт от
кряжистого склона, за которым шли уже скалы, каменные россыпи,
неглубокие ущелья. Хуги, казалось, шел прямо на них. Да, наверно, и не
было другого пути, как только через гряду или мимо нее, чтобы
спуститься вниз.
Федор Борисович торопливо полез в карман, вынул записную книжку,
бегло перекинул страницы, снова зашарил в одном, другом кармане.
- Дина, вы не помните, куда я мог задевать карту? Ах да! Ее ведь
брал Николай, - вспомнил он. - Вот черт побери! Ну конечно, она у
него... Все это время мы искали Хуги совсем не там. Здесь, должно
быть, его излюбленное место охоты. А вон позади нас та самая скала, у
которой был убит Кара-Мергеном пестун.
Хуги уже подошел настолько, что его можно было наблюдать и
невооруженным глазом. Расстояние, которое их отделяло теперь друг от
друга, было не более двухсот пятидесяти метров. Федор Борисович и Дина
видели, как, согнувшись и чуть наклонив в сторону черную косматую
голову, на них шел человек, будто только что исторгнутый из глубины
седой древности.
Шел он легко, придерживая на себе рукой упитанную барсучью тушку.
- Дина, ниже, ниже голову, - шептал Федор Борисович. - Сейчас он
будет совсем рядом. Смотрите внимательно, очень внимательно.
Запоминайте...
Но произошло непредвиденное...
Сперва из-за темной гряды морен, в которую упиралась западная
сторона сырта, выскочили две четкие на белом снегу точки. До них было
с полкилометра. Хуги не видел их. Голова барсука, свесившаяся с плеча,
закрывала от него эту сторону. Федор Борисович почти вырвал у Дины
бинокль и тихонько ахнул:
- Боже, да ведь это волки!
Сейчас, через какие-то несколько минут, должно что-то случиться.
Волки шли Хуги наперерез. Они, по всей видимости, хотели отрезать его
от гор и снова завернуть на сырт. Здесь он станет беспомощным, и тогда
ему не уйти. Но Хуги оглянулся, оглянулся потому, что первым услышал
взлаивание, которым волки сопровождали охотничий гон. Он как будто бы
растерялся сперва, остановился, поднял голову и уставился прямо на
бегущих волков. Расстояние между ними быстро сокращалось.
Волки бежали рядом, почти вплотную, морда к морде. Теперь их
хорошо было видно. Один казался меньше. И Хуги узнал его. Это были
старые враги - Бесхвостый и Хитрая.
Хуги повернулся, подбросил тушку, как это делают люди, чтобы ноша
легла удобней, и побежал, но уже не к гряде, за которой лежали Дина и
Федор Борисович, а чуть наискось, срезая угол, к одной из первых скал,
где мог бы укрыться от погони.
- Да бросай ты этого барсука! - чуть не крикнул было Федор
Борисович.
У Дины от страха за Хуги округлились глаза.
- Стреляйте!.. Стреляйте же в них!..
И только теперь Федор Борисович вспомнил о винчестере. Разбросав
ноги, уминая локтями снег на камнях, крутил плечами, выбирая поудобней
позицию.
Волки по-прежнему шли рядом, делая большие, но тяжелые прыжки.
Они были совсем близко, так что виден был красноватый оттенок их меха.
Большие брыластые морды, прижатые уши, сильные, вытянутые лапы,
взрывающие снег. Еще немного - и они пробегут всего в каких-нибудь
сорока шагах от гряды, отрезая Хуги от ближней к нему скалы.
Федор Борисович слился с винчестером, едва заметно ведя стволом и
слегка опережая бегущих хищников. "Черт побери! - негодовал на волков.
- Сорвать нам такой момент..."
Раскатисто, как бывает только высоко в горах, загремел выстрел.
"Тах! Тах! Тах!" - запрыгало эхо.
Бесхвостый был поражен пулей в воздухе, когда делал свой тяжелый
очередной мах. Его длинное, но куцее, без хвоста, тело перевернулось и
врезалось в вязкий, начавший таять снег. Красновато-бурая шерсть на
боках плеснулась ярким отсветом и сразу погасла.
Хитрая прянула в сторону и, круто повернувшись, стремительно
понеслась прочь от гряды, стелясь над самым снегом. Но она успела
сделать не более четырех прыжков.
"Тах! Тах! Тах!" - опять троекратно загремело эхо.
Волчица ударила себя хвостом по боку, притормаживая бег,
неожиданно села, повернула голову и с каким-то осмысленным выражением
удивления, боли уставилась на каменную гряду, откуда дважды прозвучали
выстрелы. Потом встала, пошатываясь, пошла, но не от гряды, а к ней,
туда, где лежал Бесхвостый. Она вернулась, чтобы умереть рядом,
вернулась вопреки всем инстинктам и страхам. Так, по крайней мере,
казалось, но так, наверное, и было.
Последние шаги волчица проделала с трудом, дважды тычась мордой в
снег и дважды поднимаясь. Она не дошла до Бесхвостого совсем немного,
вскинула голову, хотела, очевидно, взвыть, пропеть ему и себе
последнюю песню славы, но голова дернулась, упала, и волчица больше не
поднялась.
- Я ни за что не подумала бы, - сказала Дина потом, - что звери
могут себя так вести.
Выстрелы Федора Борисовича спасли Хуги, но они и напугали его.
Барсука он бросил сразу же, как только загремел первый выстрел. Дина
видела, с каким стремительным проворством бежал он затем к скале. За
ним не угнался бы ни один спринтер, ни один бегун не сумел бы
сравниться с ним в быстроте и легкости бега. Вряд ли догнали бы и
волки, оставь он свою драгоценную ношу.
В тот день, когда погибли Бесхвостый и Хитрая, Хуги почти до
вечера просидел в камнях, ошарашенный всем случившимся. Настигаемый
волками, он уже готов был бросить им барсука, но в это время за спиной
раскатисто грянул выстрел. Хуги высоко подпрыгнул, его ноша упала на
землю. Оглянувшись, увидел, что Бесхвостый перевертывается через
голову, а Хитрая, сделав поворот, бежит в сторону. Потом загремел
второй выстрел, но он, уже не оглядываясь, со всех ног бежал к ближней
скале. Добежав, пулей взлетел на камни, вскарабкался по утесу и
спрятался в первой расщелине. Отсюда не было видно ни каменной гряды,
с которой подряд ударили два грома, ни того места, где перевернулся
через голову Бесхвостый; но край сырта, где лежала брошенная добыча,
просматривался хорошо. Никто к ней не подошел, ни волки, ни двуногие
существа, обладающие возможностью издавать гром.
Он просидел на скале до вечера, пытаясь понять происшедшее, но
понять было трудно. Он не видел, куда делись волки и что стали делать
двуногие существа, которые так и не показались ему. Все вокруг снова
было тихо и пустынно, как будто ничего не случилось. Только
по-прежнему лежал на том же месте барсук да высоко в небе стали
кружить большие ягнятники. Вот им-то отдать свою добычу было бы
непростительно. Голод подстегнул Хуги. Он слез со скалы и осторожно
направился к брошенному барсуку. Снег уже почти сошел, и сырт снова
зазеленел. Хуги шел не спеша, несколько раз останавливался и потягивал
носом воздух. Но запаха страха не ощущал.
Подойдя, склонился, понюхал остывшую тушку. Потом пристально
посмотрел туда, где лежали волки. Он понял, что они мертвы и не
опасны. Любопытство взяло над ним верх...
Бесхвостый лежал на боку, откинув голову и вытянув могучие лапы.
В двух шагах от него застыла Хитрая. Глаза ее были открыты и светились
тусклым холодным кварцем.
Хуги задумчиво разглядывал могучих старых зверей, от чьих клыков
и лап он чуть было дважды не пострадал. Теперь они лежали мертвыми,
как и барсук, добытый им в честной охоте.
Еще раз глянув в небо и увидев, что бородачи кружат все ниже и
ниже, он вернулся к барсуку, снова взвалил его на плечо и спокойно
зашагал по направлению к Орлиной скале.
Он и не знал, что за ним все это время издали наблюдали Длинное
Лицо и Светловолосая.
Трудно было сразу предположить, что давняя драма с пестуном могла
разыграться близ логова Хуги. Теперь Федор Борисович и Дина знали
точно, что логово здесь. Следовало только найти его.
На другой день рано утром, придя к скале, Федор Борисович и Дина
забрались в гущу малинника и затаились.
Они пролежали два часа, терпеливо ожидая, когда рассеется туман и
на камнях, может быть, появится Хуги. Но туман не спешил рассеиваться,
хотя давно занялась заря и должно было вот-вот взойти солнце.
Наконец началось медленное отслоение тумана от земли. Уже хорошо
проглядывалось подножие скалы, стали заметнее очертания отдельных
камней. Впечатление было такое, что где-то неподалеку горит лес и дым
от пожара, расстелясь сперва по земле, медленно начинает уходить
вверх. Сколько причудливых образов можно было увидеть в самих завитках
тумана! То они вытягивались и приобретали форму фантастической по
размерам головы медведя, то сворачивались кольцами и походили на мех
архара, то, вбирая в себя огромную глыбу скалы, казались каким-то
доисторическим чудищем. Но вот туман поднялся еще выше, и солнечные
лучи, пронизавшие его вкось, засеребрились, и мокрая от росы трава
заблестела живыми радужными пятнами.
Вдруг Федор Борисович невольно вздрогнул и легонько толкнул Дину.
В чистом от тумана просвете, пронизанном лучами солнца, на площадке
одного из скальных выступов они увидели стоящего во весь рост Хуги.
Теперь он был совсем рядом. Он казался выше, чем они считали, шире в
плечах, сутулых и мощных в этой своей сутулости. Взгляду четко
открылась полоска лба, не высокого, но и не низкого, прикрытого клоком
спутанных волос, косо спадающих на плечи, большие выпуклые глаза с
чуть отвисшей складкой век, широкие скулы, широкий приплюснутый нос,
полные губы и сильно развитая челюсть. Как будто выточенный из камня,
муллой Асаубаем во время пророческого сна, такова мудрость Асаубая,
тайно переданная мне для вас.
Да, это было сказано поучительно.
И все повернулись к востоку, воскликнув в поднятые ладони:
- Бисимилла иррахманиррахим! Да будет так, как велит бог!
После короткой молитвы Абубакир подошел к Кадыру и не без тайного
умысла сказал ему:
- Ты повезешь русского.
Он явно хотел сделать его сообщником.
- Я не обагрял своих рук его кровью, - снова было запротестовал
Кадыр, но, чувствуя на себе решительный и беспощадный взгляд страшного
человека, умолк.
- И никому ничего не скажешь, - не обращая внимания на его
протест, жестко продолжал Абубакир. - Иначе замолчишь навсегда. А
теперь делай, что тебе говорят...
Убитых погрузили на лошадей и повезли в глубь долины. Кадыр вез
русского, положив его поперек седла, а Жайык - Кара-Мергена. Какой-то
тайный голос шепнул Кадыру запустить руку в карман куртки русского,
которую он тоже прихватил с собой. Может, его документы когда-нибудь
пригодятся ему, чтобы очистить перед людьми свою душу, насильно
втянутую в тяжкий грех. Ибо аллах всемилостив.
Кадыр нащупал плотную пачку каких-то бумаг и, не глядя на них,
боясь, чтобы не увидели другие, сунул за пазуху.
Яму выкопали заступом, найденным в палатке, но предварительно
осторожно подрезали и сняли дерн: Абубакир не велел нарушать покоя
травы. Но когда очередь дошла до самих похорон, Жайык воспротивился,
чтобы Кара-Мергена, как и русского, придавить землей.
- Он мусульманин! - заявил Жайык. - Я не стану зарывать его, как
собаку.
- Да, это верно, - кивнул Кадыр.
- Мы погребем не только тело, но и душу, а это большой грех, -
сказали другие.
Тогда Абубакир велел сделать в яме подкоп. Кара-Мергена завернули
в его же чапан и подсунули в нишу, а рядом опустили Скочинского.
Вместе с ними под сожалеющий цокот жигитов положили все вещи ученых.
Яму завалили, хорошенько утоптали землю, а потом аккуратно прикрыли
дерном. Лишнюю землю унесли подальше и высыпали в сурчиные норы.
Были люди - и нет; нет и следа от них. Кто подумает, что здесь,
на чистом и ровном месте, где колышется чемерица, пестуя на ветру
ядовитые дугожильные листья, похоронены два человека? Кто найдет их,
если, даже отойдя и вернувшись, не скажешь сразу, тут ли? Память
обманчива, время же всемогуще.
Еще полторы недели жили казахи в долине, поджидая следующие
жертвы. Коротали дни и ночи в томительном, тревожном бездействии.
Вечерами долго не ложились спать, сидя вокруг костра и слушая горы.
Совершая свой извечный окольцованный путь, из ночи в ночь всплывала
над ними Большая Медведица. На каждого приходилось в ней по звезде. О,
это было недоброе сочетание, коли оно предначертано самим аллахом! Не
выставит ли он когда-нибудь их грешные души на всеобщее обозрение, как
выставил когда-то Жеты Каракши? (Жеты Каракши - Большая Медведица
(буквально: семь разбойников).)
И еще полторы недели кружили по степи, охраняя из долины выход.
Ожидание сменилось усталостью. Пришла пора вернуться в родные кочевья.
Горы таинственны и всесильны. Казахи не любят гор. Только степь
способна помочь предать забвению испытанное Судьбой. Да поможет аллах
каждому укоротить свою память...
Сперва прокатился слух: Ибраев - восходящая звезда Казахского
филиала Академии наук СССР откладывает свадьбу до осени. Суды да
пересуды. Но слухи не были лишены оснований.
Ильберс спешно собирался в горы Джунгарского Алатау. Зачем, для
чего - толком никто не знал, кроме самых близких.
22 апреля он прибыл в Кошпал, Оттуда, не задерживаясь, вместе со
своим первым учителем Яковым Ильичом Сорокиным выехал в колхоз
Кызыл-Уруса, что значит Красное Пастбище. В этот день выездной суд из
Талды-Кургана должен был вынести приговор убийцам Скочинского и
Кара-Мергена. Все семь человек сидели на скамье подсудимых. На суд
съехались люди из многих аилов. Вещественные доказательства убийства
были налицо. Перед судом на желтой кошме лежали изъеденные ржой
бельгийка, кремневка и прочие вещи, извлеченные из могилы; здесь же
были документы - записная книжка, карта и паспорт Скочинского.
Заключение судмедэкспертов о насильственной смерти тайно погребенных
предъявили подсудимым. Все они признались в своем преступлении, но
никто не мог ничего сказать о дальнейшей судьбе Федора Борисовича
Дунды и его помощницы Дины Григорьевны Тарасовой.
- Абубакир, - сказал Жайык, - тоже хотел убить их, но они не
спустились с гор. Мы не знаем, что стало с ними. Уезжая из долины
Черной Смерти, мы решили, что их покарал сам Жалмауыз. Теперь знают
все, что это было вымыслом суеверных людей и пропагандой мулл,
особенно муллы Асаубая, арестованного в тридцать третьем году.
Ильберс попросил у суда разрешения задать вопрос.
- Скажите, Жайык, кого разыскивала тогда в горах научная
экспедиция?
- Тоже не знаем, - ответил подсудимый. - Наверно, Дундулай и его
товарищи унесли эту тайну с собой.
Жайык, постаревший, обросший, подавленный, с тоской в глазах,
вяло переводил взгляд с Ильберса на судей, сидевших за единственным
здесь столом, застланным красной сатиновой скатертью.
- Значит, никто из вас больше не верит в Жалмауыза?
- Нет, не верит, - повторил Жайык. - Никто не верит. Вот спросите
народ. - И он повернулся лицом к тем, кто в чутком молчании слушал
суд. Казахи, мужчины и женщины, - все сидели прямо на лужайке, перед
столом, окружив его большим полумесяцем.
Подсудимые тоже сидели, скрестив ноги, но вместо скамьи под ними
была долевая полоса кошмы, снятая с юрты. Вставали только те, кто
должен был отвечать.
- Это хорошо, - сказал Ильберс, - что никто не верит в мифическое
существо, якобы пожирающее живых людей. Но оно, это существо, родилось
в умах суеверных совсем не случайно. Кое-кто из вас, очевидно, помнит
моего дядю - Урумгая. Двадцать три года назад нынешняя долина Черной
Смерти тогда еще не называлась так и не имела на себе проклятья. Это
была самая обыкновенная долина, каких много в ущельях гор. Туда-то и
откочевал дядя, чтобы заранее выбрать место для зимнего стойбища. Отец
мой, возглавлявший род, должен был прийти в долину двумя днями позже.
Но когда прикочевал в нее, то ни дяди, ни его жены, ни их сына, моего
двоюродного брата Садыка, там уже не было. Был только скот и собаки,
стерегущие стадо. Страшная болезнь чума, бич того времени, унесла в
могилу дядю и тетку, но вот судьба Садыка осталась неизвестной. Он
исчез...
- Вай!.. - пронеслось по неровным рядам казахов.
- А спустя три года, - продолжал Ильберс, - Федор Борисович
Дунда, который тогда командовал конным отрядом по борьбе с бандой
Казанцева, встретил Садыка у перевала Коксу, но уже в обществе двух
медведей...
- Ой бо-ой! - опять пронесся удивленный вздох сидящих людей.
- Вместе с Дундой, этим замечательным человеком, большим другом
казахов, ставшим впоследствии ученым, был и мой отец. Он видел своего
племянника так же, как вы сейчас видите меня. Да, Садык стал диким
ребенком. Его воспитали медведи. Трудно поверить, но это факт. История
знает много таких примеров, и для науки они перестали быть
невероятными фактами. Но темные, суеверные кочевники не знали о них.
Трудно установить теперь, кто первым увидел дикого мальчика и пустил
гулять слух по степи. Но в это время опять вспыхнула эпидемия чумы, и
тогда обвинили в ней ни в чем не повинного маленького Садыка. Так
зародилась устрашавшая потом многих легенда о загадочном и беспощадном
Жалмауызе. Но Федор Борисович Дунда, или, по-вашему, Дундулай, был
человеком ученым. Он хотел найти Садыка, хотел написать о нем книгу.
Вот почему он появился здесь снова, с экспедицией. Я не знаю, удалось
ли Федору Борисовичу и его друзьям видеть Садыка, но вот из записной
книжки Скочинского ясно, что Кара-Мерген его видел дважды. Значит,
ученые были на верном пути. Вот карта, которую они оставили. На ней
обозначены места, где были обнаружены следы Садыка. Эти немногие
документы, сохраненные подсудимым Кадыром, говорят об удаче поисков.
Но убийца Абубакир разрушил планы ученых. Он зверски убил товарища
Скочинского и товарища Кара-Мергена, бесстрашного следопыта и
охотника, верного помощника Федора Борисовича.
Но я приехал сюда не только для того, чтобы сказать вам эти
слова; я и мой учитель Яков Ильич Сорокин решили продолжить дело
погибших ученых. И еще я хочу сказать, что я - сын кочевника, моя
родина - это ваша степь. Я рос на глазах многих аксакалов, которые
сейчас сидят здесь и слушают меня. Советская власть и Коммунистическая
партия сорвали пелену невежества и дикости с ваших глаз, и я рад снова
встретиться с вами и сказать: я, советский ученый, горжусь своими
земляками!
Громкими аплодисментами были встречены слова Ильберса. Радостные
слова почета и уважения к дорогому гостю мешались с гневными выкриками
по адресу подсудимых.
Ссутулясь, склонясь головой чуть не к самым коленям, сидел на
позорной кошме Абубакир и рядом с ним шесть его соучастников. Был уже
поздний вечер, и в просветленно-сиреневом небе ярко проглядывали семь
желтоватых звезд Большой Медведицы.
- О аллах, - сказал кто-то из подсудимых, - я знал, что ты
уподобишь нас Жеты Каракши, услышав выстрелы Абубакира!..
Но выстрелы слышали не аллах и даже не Федор Борисович с Диной.
Их слышал Хуги. Его тонкий слух отчетливо уловил два далеких выстрела,
прозвучавших в долине Черной Смерти. Если где-то звучит такой гром,
значит, там двуногие существа. Это прочно отложилось в его памяти и
стало чувственно-конкретным познанием. Нередко наблюдая за людьми, он
все больше и больше развивал в себе любопытство и к ним, и ко всему
тому, что они делали. Его настороженность к пришельцам постепенно
сглаживалась.
Он уже не раз видел, как они таскают сучья, что-то делают с ними
и тогда сучья светятся в темноте ярким светом и от них столбом уходит
в небо мутный густой туман. Днем же света не видно, зато хорошо
заметны красные языки, лижущие подвешенный черный полукруглый предмет,
из которого пахнет то каким-то незнакомым запахом мяса, то какой-то
душистой водой.
С большой осторожностью, когда ушли люди, он спустился вниз,
заглянул в шалаш, потом в пещеру и затем, крадучись, подошел к костру.
В нем еще тлели угли. Сел поблизости, протянул руку. Удивительно:
почерневшие, покрытые сизым налетом сучья излучали тепло. Опустил руку
еще ниже, и ощущение тепла увеличилось. Оно было приятно и притягивало
к себе магически.
В ночь снежной бури он сумел хорошо спрятаться в своем уютном
логове. Приближение бурана почувствовал заранее, как мог бы его
почувствовать любой зверь. И, зная, что придет холод и он будет
зябнуть, Хуги понял необходимость утеплить логово. Инстинкт зверя и
мозг человека как бы слились в одно целое. Он забеспокоился и стал
искать, что можно было бы использовать в качестве добавочной
подстилки, в которую при нужде придется зарыться. И тогда опять
выручили двуногие существа. Он уже видел, что у них в шалаше набросано
много сухой травы, что они спят на ней и, наверно, удобней, чем спали
бы на листьях. Этих познаний и этих мыслей было достаточно, чтобы с
рвением приняться за дело. Он спустился к подножию Орлиной скалы. С
корнем выдирал разлапистый горный папоротник, срывал огромные листья
лопухов, сгребал с земли плотный настил вьюнка - все для него
годилось. Он напластал целый ворох, что не унести было и за три раза.
Чувство меры в нем отсутствовало. Траву добросовестно перетаскал всю,
сделав заметную плешину у подножия скалы. А перетаскав, долго
устраивался в ней, не зная, что делать дальше. Ее было так много, что
ранее удобное углубление оказалось заваленным. Тогда он стал разрывать
в траве нору, пока снова не добрался до листьев. Но до чего же было
теперь удобно! Будто находился в глубокой теплой пещере. Обмяв траву,
Хуги лежал и блаженствовал, сознавая почти реально пользу своего труда
и своих стараний. Жизнь учила его новой мудрости - мудрости
первобытного человека.
Всю ночь спал крепким спокойным сном, смутно слыша завывание
снежной бури. А утром, высунув из теплого убежища голову, увидел, что
все вокруг выбелено снегом.
Хуги почувствовал голод. Но вылезать на снег не хотелось. Он
полежал еще, нежась в тепле, однако свежий прохладный воздух все
сильней и сильней разжигал аппетит. Наконец вылез, потянулся и
обнаружил, что не так уж и холодно. Из-за снежных пиков вставало
большое круглое солнце. Тишина стояла необыкновенная.
Хуги направился к малиннику, оставляя в теплом снегу, медленно
таявшем, глубокие следы. Но малинник уже давно пустовал. Он обошел его
и поискал глазами более развесистую дичку. На одной висело несколько
мелких яблок, уцелевших от урагана. Но зато их было полно внизу, под
снегом. Они были холодными, приятно кислыми и хорошо утоляли первый
утренний голод. Побродив еще немного в окрестностях Орлиной скалы,
Хуги подался выше в горы, к сыртам, чтобы там поискать чего-нибудь
более сытного и плотного, чем фруктовая зелень.
Хуги бродил по сырту часа три, пока наконец не наткнулся на
ровную стежку барсучьих следов. Он редко встречал их в этих местах,
чаще всего они попадались ниже, в зоне яблоневых лесов, но голод,
очевидно, выгнал барсука на сырт, чтобы поискать высокогорных полевок,
пришибленных снегом ящериц. Зверь только что прошел. Следы в снегу
были совсем свежими. Память Хуги хорошо хранила прискорбную историю
схватки с барсуком Чуткие Уши. Но теперь он не чувствовал слабости
перед этим зверем.
Хуги трусцой побежал по следу. Снег холодил тело, но не
настолько, чтобы он испытывал неприятное ощущение. Трава здесь была
невысокой, и бежать было легко. Главное, были видны следы, и это
усиливало азарт гона. На пути выросла глыба камней, заметенная снегом.
Барсук обогнул ее. Хуги же, руководимый чутьем, обежал с другой
стороны, осторожно приподнял голову. Сперва он ничего не заметил, но
когда высунулся больше, увидел темнополосую морду с яркими глазами,
уставившуюся на него. Оба от неожиданности фыркнули. Барсук что есть
духу пустился скачками наутек. Хуги кинулся за ним. Не так-то просто
оказалось настигнуть тучного, с виду неповоротливого зверя, но Хуги
настиг и, зная по опыту, как он силен и ловок, упал на него и сразу же
схватил за задние ноги. Барсук заверещал, изогнулся, но сильная рука
вовремя опустилась на загривок, скользнула ниже и как тисками сдавила
горло. Борьба продолжалась недолго.
Хуги, если был один, никогда не приступал к пиршеству на месте
охоты. Во время еды, как, впрочем, и все звери, он утрачивал нюх,
бдительность и мог сам оказаться чьей-либо жертвой, поэтому взвалил
барсука на плечо и, поглядывая по сторонам, направился к скале.
Вот тут Федор Борисович и увидел его впервые, осматривая в
бинокль почти гладкую и белую от снега равнину сырта. Увидел и
мгновенно пригнул за плечо Дину.
- Наконец-то! - только и выдохнул он.
- Что? Он? - взволнованно, чувствуя, как в ней с радостной болью
обрывается и катится куда-то сжавшееся сердце, воскликнула Дина, но и
сама уже увидела на ровной грудине сырта, залитого снежно-солнечным
половодьем, далекую темную фигурку, похожую на человеческую. - Федор
Борисович, неужели? Дайте, дайте же я посмотрю...
Он с трудом оторвал от себя бинокль и протянул ей. Пальцы его
дрожали, глаза, губы, брови - все выражала счастливое нетерпение. Вот
она, награда, награда за долгие годы раздумий, надежды, веры, награда
за утомительные дни и недели поисков в диких, почти недоступных для
человека горах!
Дина трясущимися руками наводила бинокль на далекую фигурку и
когда вдруг поймала в перекрестии четко приближенное оптикой тело
голого человека, несущего на плече какого-то зверя, то, невольно
вздрогнув, резко отстранилась. Он показался ей необычным,
удивительным, сверхъестественным существом.
- Он! - вскрикнула она сдавленным шепотом. - Он! Честное слово,
он!
Они лежали за гребнем каменистой гряды, отделяющей сырт от
кряжистого склона, за которым шли уже скалы, каменные россыпи,
неглубокие ущелья. Хуги, казалось, шел прямо на них. Да, наверно, и не
было другого пути, как только через гряду или мимо нее, чтобы
спуститься вниз.
Федор Борисович торопливо полез в карман, вынул записную книжку,
бегло перекинул страницы, снова зашарил в одном, другом кармане.
- Дина, вы не помните, куда я мог задевать карту? Ах да! Ее ведь
брал Николай, - вспомнил он. - Вот черт побери! Ну конечно, она у
него... Все это время мы искали Хуги совсем не там. Здесь, должно
быть, его излюбленное место охоты. А вон позади нас та самая скала, у
которой был убит Кара-Мергеном пестун.
Хуги уже подошел настолько, что его можно было наблюдать и
невооруженным глазом. Расстояние, которое их отделяло теперь друг от
друга, было не более двухсот пятидесяти метров. Федор Борисович и Дина
видели, как, согнувшись и чуть наклонив в сторону черную косматую
голову, на них шел человек, будто только что исторгнутый из глубины
седой древности.
Шел он легко, придерживая на себе рукой упитанную барсучью тушку.
- Дина, ниже, ниже голову, - шептал Федор Борисович. - Сейчас он
будет совсем рядом. Смотрите внимательно, очень внимательно.
Запоминайте...
Но произошло непредвиденное...
Сперва из-за темной гряды морен, в которую упиралась западная
сторона сырта, выскочили две четкие на белом снегу точки. До них было
с полкилометра. Хуги не видел их. Голова барсука, свесившаяся с плеча,
закрывала от него эту сторону. Федор Борисович почти вырвал у Дины
бинокль и тихонько ахнул:
- Боже, да ведь это волки!
Сейчас, через какие-то несколько минут, должно что-то случиться.
Волки шли Хуги наперерез. Они, по всей видимости, хотели отрезать его
от гор и снова завернуть на сырт. Здесь он станет беспомощным, и тогда
ему не уйти. Но Хуги оглянулся, оглянулся потому, что первым услышал
взлаивание, которым волки сопровождали охотничий гон. Он как будто бы
растерялся сперва, остановился, поднял голову и уставился прямо на
бегущих волков. Расстояние между ними быстро сокращалось.
Волки бежали рядом, почти вплотную, морда к морде. Теперь их
хорошо было видно. Один казался меньше. И Хуги узнал его. Это были
старые враги - Бесхвостый и Хитрая.
Хуги повернулся, подбросил тушку, как это делают люди, чтобы ноша
легла удобней, и побежал, но уже не к гряде, за которой лежали Дина и
Федор Борисович, а чуть наискось, срезая угол, к одной из первых скал,
где мог бы укрыться от погони.
- Да бросай ты этого барсука! - чуть не крикнул было Федор
Борисович.
У Дины от страха за Хуги округлились глаза.
- Стреляйте!.. Стреляйте же в них!..
И только теперь Федор Борисович вспомнил о винчестере. Разбросав
ноги, уминая локтями снег на камнях, крутил плечами, выбирая поудобней
позицию.
Волки по-прежнему шли рядом, делая большие, но тяжелые прыжки.
Они были совсем близко, так что виден был красноватый оттенок их меха.
Большие брыластые морды, прижатые уши, сильные, вытянутые лапы,
взрывающие снег. Еще немного - и они пробегут всего в каких-нибудь
сорока шагах от гряды, отрезая Хуги от ближней к нему скалы.
Федор Борисович слился с винчестером, едва заметно ведя стволом и
слегка опережая бегущих хищников. "Черт побери! - негодовал на волков.
- Сорвать нам такой момент..."
Раскатисто, как бывает только высоко в горах, загремел выстрел.
"Тах! Тах! Тах!" - запрыгало эхо.
Бесхвостый был поражен пулей в воздухе, когда делал свой тяжелый
очередной мах. Его длинное, но куцее, без хвоста, тело перевернулось и
врезалось в вязкий, начавший таять снег. Красновато-бурая шерсть на
боках плеснулась ярким отсветом и сразу погасла.
Хитрая прянула в сторону и, круто повернувшись, стремительно
понеслась прочь от гряды, стелясь над самым снегом. Но она успела
сделать не более четырех прыжков.
"Тах! Тах! Тах!" - опять троекратно загремело эхо.
Волчица ударила себя хвостом по боку, притормаживая бег,
неожиданно села, повернула голову и с каким-то осмысленным выражением
удивления, боли уставилась на каменную гряду, откуда дважды прозвучали
выстрелы. Потом встала, пошатываясь, пошла, но не от гряды, а к ней,
туда, где лежал Бесхвостый. Она вернулась, чтобы умереть рядом,
вернулась вопреки всем инстинктам и страхам. Так, по крайней мере,
казалось, но так, наверное, и было.
Последние шаги волчица проделала с трудом, дважды тычась мордой в
снег и дважды поднимаясь. Она не дошла до Бесхвостого совсем немного,
вскинула голову, хотела, очевидно, взвыть, пропеть ему и себе
последнюю песню славы, но голова дернулась, упала, и волчица больше не
поднялась.
- Я ни за что не подумала бы, - сказала Дина потом, - что звери
могут себя так вести.
Выстрелы Федора Борисовича спасли Хуги, но они и напугали его.
Барсука он бросил сразу же, как только загремел первый выстрел. Дина
видела, с каким стремительным проворством бежал он затем к скале. За
ним не угнался бы ни один спринтер, ни один бегун не сумел бы
сравниться с ним в быстроте и легкости бега. Вряд ли догнали бы и
волки, оставь он свою драгоценную ношу.
В тот день, когда погибли Бесхвостый и Хитрая, Хуги почти до
вечера просидел в камнях, ошарашенный всем случившимся. Настигаемый
волками, он уже готов был бросить им барсука, но в это время за спиной
раскатисто грянул выстрел. Хуги высоко подпрыгнул, его ноша упала на
землю. Оглянувшись, увидел, что Бесхвостый перевертывается через
голову, а Хитрая, сделав поворот, бежит в сторону. Потом загремел
второй выстрел, но он, уже не оглядываясь, со всех ног бежал к ближней
скале. Добежав, пулей взлетел на камни, вскарабкался по утесу и
спрятался в первой расщелине. Отсюда не было видно ни каменной гряды,
с которой подряд ударили два грома, ни того места, где перевернулся
через голову Бесхвостый; но край сырта, где лежала брошенная добыча,
просматривался хорошо. Никто к ней не подошел, ни волки, ни двуногие
существа, обладающие возможностью издавать гром.
Он просидел на скале до вечера, пытаясь понять происшедшее, но
понять было трудно. Он не видел, куда делись волки и что стали делать
двуногие существа, которые так и не показались ему. Все вокруг снова
было тихо и пустынно, как будто ничего не случилось. Только
по-прежнему лежал на том же месте барсук да высоко в небе стали
кружить большие ягнятники. Вот им-то отдать свою добычу было бы
непростительно. Голод подстегнул Хуги. Он слез со скалы и осторожно
направился к брошенному барсуку. Снег уже почти сошел, и сырт снова
зазеленел. Хуги шел не спеша, несколько раз останавливался и потягивал
носом воздух. Но запаха страха не ощущал.
Подойдя, склонился, понюхал остывшую тушку. Потом пристально
посмотрел туда, где лежали волки. Он понял, что они мертвы и не
опасны. Любопытство взяло над ним верх...
Бесхвостый лежал на боку, откинув голову и вытянув могучие лапы.
В двух шагах от него застыла Хитрая. Глаза ее были открыты и светились
тусклым холодным кварцем.
Хуги задумчиво разглядывал могучих старых зверей, от чьих клыков
и лап он чуть было дважды не пострадал. Теперь они лежали мертвыми,
как и барсук, добытый им в честной охоте.
Еще раз глянув в небо и увидев, что бородачи кружат все ниже и
ниже, он вернулся к барсуку, снова взвалил его на плечо и спокойно
зашагал по направлению к Орлиной скале.
Он и не знал, что за ним все это время издали наблюдали Длинное
Лицо и Светловолосая.
Трудно было сразу предположить, что давняя драма с пестуном могла
разыграться близ логова Хуги. Теперь Федор Борисович и Дина знали
точно, что логово здесь. Следовало только найти его.
На другой день рано утром, придя к скале, Федор Борисович и Дина
забрались в гущу малинника и затаились.
Они пролежали два часа, терпеливо ожидая, когда рассеется туман и
на камнях, может быть, появится Хуги. Но туман не спешил рассеиваться,
хотя давно занялась заря и должно было вот-вот взойти солнце.
Наконец началось медленное отслоение тумана от земли. Уже хорошо
проглядывалось подножие скалы, стали заметнее очертания отдельных
камней. Впечатление было такое, что где-то неподалеку горит лес и дым
от пожара, расстелясь сперва по земле, медленно начинает уходить
вверх. Сколько причудливых образов можно было увидеть в самих завитках
тумана! То они вытягивались и приобретали форму фантастической по
размерам головы медведя, то сворачивались кольцами и походили на мех
архара, то, вбирая в себя огромную глыбу скалы, казались каким-то
доисторическим чудищем. Но вот туман поднялся еще выше, и солнечные
лучи, пронизавшие его вкось, засеребрились, и мокрая от росы трава
заблестела живыми радужными пятнами.
Вдруг Федор Борисович невольно вздрогнул и легонько толкнул Дину.
В чистом от тумана просвете, пронизанном лучами солнца, на площадке
одного из скальных выступов они увидели стоящего во весь рост Хуги.
Теперь он был совсем рядом. Он казался выше, чем они считали, шире в
плечах, сутулых и мощных в этой своей сутулости. Взгляду четко
открылась полоска лба, не высокого, но и не низкого, прикрытого клоком
спутанных волос, косо спадающих на плечи, большие выпуклые глаза с
чуть отвисшей складкой век, широкие скулы, широкий приплюснутый нос,
полные губы и сильно развитая челюсть. Как будто выточенный из камня,