Михайлович Ч.. Сын розовой медведицы

массивные длинные ноги. Чуть не задохнувшись, Хуги отстранил ушастую
голову от себя. Теперь они смотрели друг на друга в упор, почти нос к
носу Он видел ощеренные зубы, частые, острые резцы и четыре клыка, меж
которыми быстро сновал тонкий гибкий язык
Хуги чувствовал, как прокушенное плечо все жарче обволакивается
густой кровью, но то уже была кровь рыси, обильно стекавшая из
порванной вены. Желтые кошачьи глаза, уставленные в упор, несколько
раз дрогнули, потом вяло опустились веки, словно кошка готовилась
засыпать. Хуги сдавил мохнатое тело сильнее. Он чувствовал запас сил и
знал, что победа теперь будет одержана. Рысь вторично опустила веки в
смертельной усталости. Круглые глаза, полные желтого огня, закрылись.
По телу стали пробегать короткие судороги. Тогда Хуги внезапно
отпрянул. Рысь приподнялась и, как изломанная, шагнула в сторону,
потом еще сделала шаг и ткнулась широким лбом в каменистый выступ.
Больше она не поднялась.
Хуги до утра пролежал в пещерке, зализывая раны, а утром,
удостоив мертвую рысь мимолетным презрительным взглядом, спустился в
долину и долго катался по росистой траве, смывая с себя чужую кровь и
чужие запахи.

14

Весна снова застала его на южных склонах Джунгарского Алатау.
Потом он, выждав, пошел по ее следам. Эти следы пахли обновленной
листвой, молодыми травами, стрекотом проснувшихся кузнечиков и
порханием горных бабочек величиной с ладонь. На пригорках, на
обнаженных от снега полянах токовали редкие в этих местах косачи. Их
любовные песни издали были похожи на дремотное бормотание горного
ключа. Хуги вслушивался в них не с трепетом азартного охотника, а
просто так, из одного удовольствия, как много раз слушал звонкие крики
кедровок или таинственный и тоже по-своему музыкальный перестук дятла.
От земли поднималось пряное испарение - и это тоже было чудесно,
как лесная музыка птиц.
К концу апреля Хуги вышел к родным местам. Теперь он был уже не
только искусным охотником, но и закаленным воином, одержавшим славную
битву на тропе сильных. С этой весны пошел ему четырнадцатый год.
Полосатого Когтя юноша нашел на альпийских лугах. Старик, хорошо
отоспавшийся, но здорово похудевший за зиму, без устали трудился,
разрывая сурчины.
Увидя Хуги, он сперва зарычал, сослепу не узнав его, а потом,
когда разглядел, радостно кинулся облизывать. Встреча была самой
родственной, самой неистовой, каких еще никогда не было. Старик совал
ему нос в глаза, в уши, в рот, нигде не забывая лизнуть шершавым
длинным языком. Как же, вернулся блудный сын, оставивший его в
одиночестве коротать зиму в спячке.
Натешившись ласками, Полосатый Коготь угостил Хуги большим
сурком, добытым впрок, а затем повел к опушке леса. Там разыскал
огромный пень с острыми сломами и потянул лапой за продольную щепу.
Щепа щелкнула и вдруг тоненько зазвучала, мелко вибрируя.
Ти-у-у-о-о-у... - мелодично неслось от нее.
А когда звук смолк, Полосатый Коготь все повторил сначала. Кто бы
когда подумал, что у старика прорежется музыкальный слух и что он
станет страстным любителем пенечной мелодии!
Этот концерт в честь возвращения Хуги, по-видимому, продолжался
бы долго, но Полосатого Когтя подвела медвежья неосторожность. Он
потянул за щепу слишком сильно, и та не выдержала, переломилась. А
других, таких же певучих, больше не оказалось. По техническим причинам
концерт пришлось прекратить.
Все лето, а затем и осень они прожили в своих владениях безбедно.
А с началом заморозков ушли на юг. Правда, у Полосатого Когтя опять
были странные поползновения найти берлогу и залечь, но Хуги вовремя
увлек его за собой. Не знал он, что старому медведю, которому
исполнилось двадцать четыре года, уже не так-то просто бродить круглое
лето и зиму без отдыха.
В пору старения медведи обычно становятся злыми, угрюмыми
отшельниками. Они никого не терпят вблизи себя, но длительная дружба с
Хуги наложила неизгладимый отпечаток на поведение извечного лесного
бродяги. Он не стал ни злым, ни угрюмым, а только предельно
медлительным и вялым. Правда, иногда на него нападала хандра. Старик
ничего не ел, от всего отмахивался и только лежал, подставляя солнцу
то один, то другой бок. Потом хандра проходила, и он опять был
благодушен, приветлив и до приторности ласков.
Розовую Медведицу видели всего лишь несколько раз. Медвежата
выросли и ушли, как уходили прежние, а сама она подалась на зиму в
одно из своих никому не ведомых путешествий.
Последняя их встреча произошла накануне миграции в чужие земли.
Розовая Медведица пришла, очевидно, навестить старую берлогу, год тому
назад заваленную обвалом. Хуги и Полосатый Коготь бродили неподалеку.
Она встретила их приветливо: с Полосатым Когтем обменялась миролюбивым
обнюхиванием, а на долю Хуги достались сдержанные ласки. Медведица
тоже заметно постарела. Как-никак ей шел уже двадцатый год. Она была
на склоне лет. К тридцати годам медведи обычно завершают жизненный
путь. Они или заболевают бешенством, что бывает относительно редко,
или, обессилев от старости, гибнут во время спячки. Но чаще становятся
добычей волков, рысей и прочих не менее сильных животных. Старость
зверей беспомощна и почти всегда трагична.
Хуги теперь был рослым юношей, но Розовая Медведица помнила его
маленьким. Он рос и мужал на ее глазах. И хотя последнее время они
виделись редко и Хуги становился все более неузнаваемым, память ее
бережно хранила те годы, когда он был совсем слабым и она неусыпно
должна была оберегать его от всяких случайностей и невзгод. Именно ей
был он обязан тем, что сумел выжить, сумел постичь суровую науку
звериных законов. Но сам уже не помнил тех лет, только знал, что она и
Полосатый Коготь всегда были с ним.
За год обвальная осыпь покрылась травой, местами проклюнулись
крохотные побеги клена, боярки, рябины. Как будто никакого обвала и не
было Звери побродили вокруг да и разошлись всяк в свою сторону.
На этот раз Хуги сам выбирал маршрут, и старый медведь плелся за
ним так же послушно, как некогда шел за ним Хуги.
Памятуя о злом умысле желтолицых, Хуги не повел Полосатого Когтя
к озеру Эби-Нур. Через хребты и перевалы он повел его к снежному
хребту Борохоро. Они вышли вовремя, и зима не поджимала их. Перед тем
как совсем покинуть владения, Хуги направился к Старой Ели. Он помнил,
какую подлость хотели сыграть с ним Бесхвостый и будущий вожак волчьей
стаи Длинноногий. Бесхвостого уже давно съели сипы, а его отпрыск,
взваливший на себя нелегкую ношу, теперь сам руководил набегами и был
бы сильнейшим вожаком, унаследовав выдержку отца и сметливость матери,
но ему мешала излишняя свирепость, он отпугнул от себя многих волков,
и стая оказалась малочисленной.
Обретя уверенность в своей силе, Хуги решил изгнать Длинноногого.
Всю эту округу он считал исконно своей, и если в ней продолжали жить
волки, так это только благодаря попустительству Розовой Медведицы и
Полосатого Когтя. Красным разбойникам не могло быть места там, где
живет он.
Когда Полосатый Коготь понял, куда ведет Хуги, он остановился и
замотал из стороны в сторону лобастой головой.
Но Хуги на этот счет имел свои суждения. Он подошел к Полосатому
Когтю и легонько куснул за ухо, что считалось серьезным внушением на
языке медведей, и старик вынужден был покориться.
Длинноногий заметил их первым и, предупреждая бесцеремонное
вторжение в пределы логова, вышел вперед и остановился в
созерцательно-спокойной позе. Он стоял, как пустынник-гепард, широко
расставив длинные, стройные ноги.
Но Хуги бесстрашно пошел на волка. Полосатый Коготь, вздыбив на
загривке шерсть, прибавил шагу и поравнялся с ним. Он был еще
достаточно крепок, чтобы померяться силой не только с одним волком, но
и с пятью сразу.
В десяти шагах Хуги остановился. Остановился и Полосатый Коготь,
ожидая сигнала к битве.
Длинноногий так и остался стоять, как изваяние из камня, не
дрогнув ни одним мускулом. Хуги сурово и неприязненно уставился в
волчьи глаза. Длинноногий нагнул голову: он не выносил прямого
человеческого взгляда. Этот взгляд пронизывал насквозь, испытывал
волю, смелость.
Так они простояли минуты три, потом Хуги зарычал, повернулся и
спокойно зашагал прочь. Полосатый Коготь облегченно хрюкнул и пошел
следом.
К концу ноября они были на южных склонах Борохоро. Река Или в
этот год сильно обмелела. На ней образовались мели и перекаты.
Полосатый Коготь чуть не по целым дням просиживал на отмелях. Старик
воспылал такой любовью к рыбе, что его за уши нельзя было оттащить от
реки. Сидя на окатанном голыше, он как заведенный крутил головой,
выслеживая, когда мимо проплывет рыба. И как только она появлялась,
пытаясь пробиться по мелководью, когтистая лапа тотчас же бухала по
воде. Чаще всего были промахи, но старик обладал завидным терпением, и
оно вознаграждалось. Время от времени в лапах трепетал крупный чебак
или сазан. Полосатый Коготь надкусывал рыбе голову и, выйдя на берег,
засовывал ее под камень. Потом снова шел на сторожевой пост.
Как-то ему удалось выловить с десяток крупных османов. Медведь
был вне себя от радости и блаженства. Когда Хуги подошел, тот доедал
улов. Но старик почему-то допускал явное расточительство. Он лакомился
спинками, а все остальное выбрасывал. Хуги взял одну из оставшихся
рыбин, довольно нарядных по расцветке. Бока у нее были желтые с
серебряным отливом, а спинка коричневая с черными и серыми пятнами.
Мясо оказалось необыкновенно вкусным, хотя и не соленым, как у
желтолицых. Хуги съел всю рыбину и даже высосал мозг из головы. Потом
съел вторую и ел бы еще, но уже ничего не было. И хорошо, что не было.
Через пятнадцать минут он почувствовал слабость и тошноту, а
через пять минут в желудке появились режущие боли. Покрывшись потом,
Хуги катался по траве и мычал сквозь стиснутые зубы. Ему казалось, что
внутренности разрываются на части. Полосатый Коготь, наблюдая мучения
своего неразумного питомца, не знал, чем помочь. Он знал только, что
эту рыбу нельзя есть всю. Урок когда-то преподала мать, наградив его
добрым шлепком вот за такую же нетерпеливую жадность к красивой и
вкусной рыбе. Она разрешала есть только спинки. А вот он не сумел
передать этого опыта Хуги, и тот теперь мучается. Но откуда они могли
знать, что чернота, покрывавшая полость османа, ядовита.
Страдая от боли, Хуги подполз к воде и стал пить, чтобы погасить
внутри жжение. Но его вырвало. Окончательно обессилев, он ткнулся
головой в прибрежный куст и лежал там с полудня до вечера, тяжело
мучаясь от острого отравления. К вечеру стало лучше, и он заснул.
Всю ночь Полосатый Коготь не отходил от больного. А утром они
ушли в горы. На рыбу Хуги больше не смотрел. Даже его крепкий,
привыкший к любой пище желудок не мог сразу перебороть рыбьего яда.
Это был жестокий урок на всю жизнь.
Выносливый организм справился с болезнью быстро, и уже на второй
день Хуги чувствовал себя по-прежнему здоровым и сильным. Но с этого
злополучного дня оба попали в какую-то полосу невезения.
...Они набрели на кабанье стадо. Хуги решил использовать
проверенный прием: уложил Полосатого Когтя на одной из троп, ведущих к
реке, а сам, далеко обойдя кабанов, пошел на них с наветренной
стороны, чтобы напугать и погнать прямо на засаду.
Способ был верный, но всей многолетней жизни медведя и дикого
человека оказалось недостаточно, чтобы знать, что в это время кабанов
лучше не трогать. У них был разгар гона. Взрослые самцы, отогнав от
самок молодых соперников, вели между собой бои не на живот, а на
смерть. Сейчас они были страшнее барсов, страшнее самой большой стаи
волков. Завидев противника, не спасались бегством, а, прекратив
междоусобицу, все вместе могли кинуться на него. И тогда уж пощады не
жди. Дай только бог ноги. Злые, голодные, потому что во время гона
кабаны почти не едят, они способны сокрушить любого, кто мешает им
вести свадебные бои.
Хуги, как и в прошлый раз, удачно вспугнул стадо. Оно кинулось по
тропам вниз, к воде, но некоторые секачи не последовали за ним, а
ринулись вверх, чтобы наказать того, кто помешал насладиться победой и
самками. Вовремя заметив опасность, Хуги пустился что есть духу.
Тяжелым кабанам, одетым спереди в защитный естественный панцирь -
калкан, или, как его еще называют, туку, бежать на подъем было
нелегко, и они скоро остановились.
У Полосатого Когтя все произошло по-иному. Спрятавшись за куст,
он терпеливо ждал начала загона, а когда загон начался и когда
испуганные свиньи понеслись под гору, приготовился к нападению.
На него друг за другом бежали три самки, а следом на некотором
расстоянии шел галопом длинномордый старый секач. Старик не успел его
разглядеть и тоже принял за самку. А может быть, и разглядел, но
понадеялся на себя, что успеет прежде подмять свинью, а потом или
увильнет от кабана, или встретит ударом лапы.
На какую-то секунду Полосатый Коготь бросился раньше. Свинья
взвизгнула и шарахнулась в сторону. Медведь сделал прыжок и настиг ее.
Две-три секунды - и она уже катилась с распоротым брюхом. Но старику
этого показалось мало. Он давнул визжавшую свинью еще раз. И тут, как
вихрь, налетел секач. Он вроде бы и не коснулся косматой шкуры. А
Полосатый Коготь охнул и сразу осел.
Пробежав немного, кабан остановился, потом развернулся грязным,
негнущимся телом и опять кинулся на медведя. Полосатый Коготь встретил
разъяренного секача. Ловко увернувшись, он со всей недюжинной силой
хватил его лапой в скулу. Грузный кабан отлетел в сторону. Тут бы и
насесть на него, но медведь прозевал, и кабан развернулся снова. Опять
сшиблись в поединке, и опять Полосатый Коготь увернулся и ударил
лапой. Удар пришелся ниже загривка.
"О-ох!" - со стоном вздохнул секач, выгибая хребет.
Теперь Полосатый Коготь не растерялся. Огромным прыжком, в
который он вложил всю силу, метнулся вслед и насел на кабана.
Полутораметровая туша протащила на себе медведя метра четыре, а затем
стремительно завертелась на месте, подминая кусты и взрывая землю. Но
вывернуться секач уже не мог. Сильная пасть Полосатого Когтя мертвой
хваткой сомкнулась на острой кабаньей холке. Осев на задние ноги,
кабан только тряс огромной, похожей на таран головой. Маленькие глаза
горели налившейся кровью, острые уши были прижаты, из пасти обильно
бежала желтая слюна.
Клац, клац, клац... - звучно и быстро стучали клыки.
Полосатый Коготь рванул холку зубами, но они у него были слишком
старыми, сточенными, а тука - неподатливо жесткой. Он рванул ее еще
раз, еще, и только тогда наконец секач рухнул на колени. Но уже и
медведя оставили силы. Поняв, что все кончено, он отшатнулся от
издыхающего кабана, попятился и тоже упал.
Тут, спустя полчаса, и нашел их обоих Хуги. Огромный вепрь лежал
мертвым, а Полосатый Коготь, тщетно зализывая рану, медленно истекал
кровью. Рана была огромной. Кабан распорол шкуру клыками от паха до
нижнего ребра. Но это бы еще ничего, будь рана неглубокой. Беда
оказалась в том, что были распороты внутренности. Увидев Хуги, медведь
с трудом поднял голову.
Хуги оглядел вытоптанное поле боя. Да, здесь произошло настоящее
сражение, достойное двух великанов. Полосатый Коготь, несмотря на
преклонный возраст, выдержал одну из самых больших в своей жизни битв.
Но эта битва стала для него последней.
Хуги все еще не понимал, что его добрый, мудрый друг прощается с
жизнью. Возбужденный, радостный, он подскочил к убитой свинье, схватил
ее за заднюю ногу и подволок к Полосатому Когтю. Ведь пора было
начинать пир. Свежее теплое мясо само так и просилось на зубы. Его
было так много, как, может быть, никогда!
"Ну что же ты, старина? - будто спрашивал Хуги, глядя на
умирающего медведя. - Тебе по праву надлежит начинать первому. Начинай
же..." - урчал он.
Но старик только тихонько поматывал головой, не спуская с юноши
нежного и преданного взгляда. Хуги присел подле медведя, не понимая,
что все это означает. Тогда Полосатый Коготь с трудом приподнялся,
подтянулся поближе и со вздохом положил ему на плечо лохматую голову.
Под ним была лужа крови. И только теперь каким-то скрытым чутьем Хуги
понял, что он осиротел. Жалобно заскулив, обхватил за шею медведя и
стал гладить рукой его вытянутую на плече морду. Он едва касался ее
жесткими пальцами, лаская своего друга в последний раз. Гладя, нежно
ощупывал, как ощупывает слепой, его нос, глаза, уши и все прижимал его
голову к своей... Потом снял ее с плеча и уложил к себе на колени и
опять гладил и гладил мягкий медвежий лоб...
Полосатый Коготь то ли от ласки, то ли от слабости, наплывающей
на него волнами, прикрыл глаза, тяжело вздохнул. Страха перед смертью
не было, как не было самого о ней представления. Ему только хотелось
уснуть, и уснуть так, чтобы никогда уже не проснуться. Он прожил
долгую жизнь, он познал все, что мог и имел право познать умный
могучий зверь. Теперь хотелось покоя.
Волна убаюкивающей слабости все чаще и чаще накатывалась на
Полосатого Когтя. Пронизывающие боли в паху медленно утихали. Еще
немного, и они утихнут совсем, и тогда он уснет под мерное и ласковое
поглаживание Хуги. Только пусть не устанут его длинные пальцы, пусть
они гладят как можно дольше.
Теплая соленая капля упала медведю на нос. Полосатый Коготь,
преодолевая слабость, с трудом поднял голову и лизнул Хуги в соленую
щеку. Хотел это сделать еще раз, но язык оказался непослушным, а
голова непомерно отяжелела. Он подержал ее с секунду и вдруг уронил.
Полосатого Когтя не стало.

15

Три дня и три ночи Хуги не отходил от медведя. Он оберегал его
сон и знал в то же время, что старик никогда уже не проснется. И еще
несколько дней он бродил вокруг, не в силах уйти из этих мест.
Похудел, осунулся, утратил былую осторожность. И если с ним ничего не
случилось, так только потому, что не находилось сильного зверя. Смерть
Полосатого Когтя изменила Хуги до неузнаваемости. Он бродил по горам,
ко всему равнодушный и безучастный. Его не радовал ни восход солнца,
ни цокот дроздов, не волновала красота гор. Осознанное одиночество
наложило на него печать глубокой тоски. Он жил в зверином мире, и
все-таки в нем наперекор всему жил человек. Лебедь, потеряв подругу,
навсегда остается один. Волк, пережив гибель волчицы, не ищет больше
брачной пары. Они тоже тоскуют. Одинокая птица не вьет гнезда,
одинокий зверь не ищет семейного логова. Ибо так все устроено с начала
начал и так будет вечно Но кто осмелится укорить человека в том, что
он поступает иначе? Ибо со смертью друга в звере или птице умирает
лишь инстинкт дружбы, человек же, теряя ближнего, не теряет разума.
Нет ничего страшнее для человека, чем пустота. И ничто его так не
давит, как одиночество.
Однажды Хуги напал на медвежий след. В другое бы время он пересек
его и ушел. Но теперь тянуло восполнить утраченное. Правда, у него еще
оставалась Розовая Медведица, но за долгие годы самостоятельной жизни
они потеряли друг к другу чувство былой привязанности. Полосатого же
Когтя кто-то должен был заменить.
По следу Хуги определил, что здесь недавно прошла молодая
медведица по третьему году. И он решил увидеть ее.
Шел январь. Медведи в эту пору высоко в горы не забираются, а
ищут пищу на южных склонах, поближе к долинам.
К исходу дня Хуги настиг незнакомку. Она паслась на поляне,
разрывая дерн и ища под ним личинок, спящих червей и разные съедобные
корешки. Он зашел с наветренной стороны, чтобы не спугнуть ее
незнакомым запахом. Это была действительно молодая медведица, не
рослая, со светлым мехом и совершенно черными окончаниями лап, словно
обутая в чулки. И еще... он заметил ее худобу. Разрывая пласты земли,
она горбилась, и тогда острый хребет напоминал узкую грань плоского
камня. Она, очевидно, часто голодала, потому что не имела еще ни силы,
ни опыта, чтобы добывать сытный корм.
Прячась за деревом, Хуги миролюбиво и тихо хрюкнул по-медвежьи.
Чернолапая вздрогнула, навострила круглые ушки и беспомощно оцепенела,
не зная, что делать: то ли спасаться бегством, то ли подождать. Хуги
хрюкнул еще раз и вышел из укрытия.
Чернолапая сразу попятилась, замотала маленькой головой,
заплевалась и, визгливо заревев с испугу, кинулась во все лопатки.
Бегала она хорошо.
Хуги подошел к копанкам, потрогал руками. Да, немного же в них
попадалось съедобного. Посмотрел в ту сторону, куда медведица убежала.
Им овладело любопытство. Почему бы не выследить снова? Будет хоть
какое-то развлечение. И Хуги возобновил преследование. Он смог бы
догнать ее шутя, но это еще больше придало бы ей страху, а ему
хотелось, чтобы она не убегала, не боялась его.
Через час он снова ее настиг. И опять повторилась та же история.
Наступала ночь, пора было подумать о собственном отдыхе... Пусть
отдыхает и Чернолапая. Завтра он найдет ее, куда бы она ни ушла.
Ища ночлег, Хуги учуял в камнях прячущегося улара, осторожно
подкрался по запаху и, пользуясь темнотой, схватил птицу.
Есть ему не хотелось. Отыскав уютное местечко, Хуги положил возле
себя охотничий трофей и крепко уснул.
Утро встретило солнцем, теплом и бодрым настроением. Он сразу
вспомнил Чернолапую.
Хуги с аппетитом позавтракал уларом и отправился на поиски
незнакомки. На этот раз след привел в горы. Чернолапая, верно, решила
избавиться от неведомого преследователя, умеющего по-медвежьи издавать
звуки. Но не так-то просто оказалось уйти. Он нашел ее опять. Ей уже
некогда было заниматься поиском пищи. Теперь она разглядела его более
внимательно. Он показался каким-то неведомым страшилищем. У него была
косматая черная голова, большие глаза и маленький нос на плоской
морде, какой нет ни у одного виденного ею зверя. И преследовал он ее
не на четвереньках, а встав на длинные худые лапы. Но вот что странно:
от него почему-то пахло медведем. Она хорошо уловила этот запах.
И снова Чернолапая пустилась наутек, чувствуя, что неведомый
зверь продолжает за ней идти. И он действительно шел, не давая ей
никакого отдыха. Она совсем изнемогла от голода и усталости, а
странное существо опять и опять настигало ее.
К полудню Чернолапая настолько вымоталась, что и страха не стало.
Оставалось лишь защищаться. И она приготовилась, как готовится напасть
на охотника раненый зверь. Инстинкт подсказал, как это сделать. Нужно
было вернуться по кругу назад и залечь у собственного следа. Все
остальное решит внезапность.
Но Чернолапая не знала, с кем она имеет дело. Хуги был не такой
простак, чтобы дать себя захватить врасплох. Мудрость звериного закона
в нем была отточена не только опытом, но и разумом.
Подойдя к бурелому, за которым сторожила Чернолапая, он
остановился, зная, что она здесь.
- Ху-уг, хуг, - зарокотал его миролюбивый басок.
Медведица не шелохнулась. Тогда он просто обошел кучу бурелома и
увидел ее.
Она взвилась на дыбы и, косолапя, мелко переступая коротенькими
ножками, смело пошла на него. Глаза горели гневом, а густая шерсть на
худом теле стояла торчком.
- Ху-уг, хуг, - опять повторил он, явно ища дружбы, а не схватки
на тропе охоты.
- О-у! - рявкнула в ответ медведица, наваливаясь на своего
мучителя.
Ловким движением, как когда-то в борьбе с пестуном, Хуги
мгновенно опрокинул ее на спину и, как клещами, сдавил лапы. Она
отчаянно забилась под ним, попробовала было схватить его зубами, но и
это не удалось. Силы покинули.
Хуги держал ее в цепких объятиях минут пять, но ни злобы, ни
желания с ней расправиться в нем так и не обнаружилось. Потом он
разжал руки, отодвинулся и сел.
Чернолапая поднялась и тоже села, не зная, как все это понимать.
Хуги машинально отвернулся и стал вроде бы перевертывать камни,
ища под ними что-нибудь съедобное. Это совсем ее сбило с толку. Она
больше не нападала, да и сил-то не было.
Остаток дня Чернолапая лежала, не поднимаясь, и лишь только во
все испуганные глаза следила за тем, кто, одержав победу, не причинил
ей зла. Он по-прежнему не уходил, а преспокойно, совсем как медведь,
отыскивал неподалеку пищу.
Но ночью удалось от него отвязаться. К утру же он был опять
рядом. Только на этот раз принес двух больших птиц. От них так вкусно
пахло, что в глазах у нее помутилось. А он, неторопливо подойдя,
остановился и долго ее разглядывал, а потом одну из птиц бросил на
землю.
Она не ела три дня, она тридцать дней не ела ничего подобного.
Птица была уничтожена в одну минуту, прямо чуть ли не с перьями.
Хуги, оторвав у второй мясистую ногу, бросил Чернолапой.
Удивительно щедро вело себя странное существа, похожее повадками на
медведя.
Вот теперь Чернолапая почувствовала себя сытой. Конечно, так
оголодав, она съела бы еще двух уларов, но их больше не было. А тот,
кто принес птиц, спокойно съел свою долю и бросил обглоданную кость.
Бросил так запросто...
Подошла, понюхала, и на зубах у нее аппетитно захрустело опять.
Весь день он не уходил, а когда пытался приблизиться, она сердито
урчала. Вдвоем, но каждый себе, они переворачивали камни и поедали
найденных под ними личинок. Чернолапая не пыталась больше избавиться
от соседства незнакомца.
Однако прошло с полмесяца, пока она перестала дичиться совсем.
Хуги сумел приручить зверя. Он не знал, зачем ему это. Было только
огромное желание не быть одиноким, и это желание продиктовал зов