Страница:
— Как такое возможно? — изумилась я.
Татьяна удручённо покачала головой:
— Не знаю. Не понимаю я в этом, да только пробовали мы несколько раз в отсутствие Фроки залупиться, так сразу же на следующий месяц выяснялось, что прибыли нам с гулькин нос. А Тамарка руки в боки и говорит: «Плевать я на вас хотела! Не нравится, берите и управляйте сами, погляжу как у вас получится!» Ну мы все на жопу и присели. В общем, держит она нас всех вот так, — и Татьяна показала кулак.
Я вздохнула:
— Как это на неё похоже. Она и Даньку своего так держит, и даже кота. Дай ей волю, она бы и меня так держала, но я не вы. Я устрою ей ночь перед рождеством!
— Может — варфоломеевскую? — уточнила Татьяна.
— И ту и другую устрою, — пообещала я. — Но все же мне странно, что вы терпите эту жуткую Тамарку. Раз она убила Фрысика, так тут бы и сдать её ментам. Сразу все вопросы решились бы.
— Ничего бы не решилось, — посетовала Татьяна. — Кто будет компанией управлять?
— Тамарка же вас дурит безбожно.
— Мы управлять компанией не умеем, придётся брать кого-то другого. Другой ещё хуже будет дурить и выкинет нас оттуда вовсе, а у Тамарки все же совесть есть. К тому же Фроку она убила, тоже угодила всем. Все довольны.
Меня восхитила простота Татьяны. Всегда знала, что она женщина простая, но не до такой же степени? Так запросто мне признаваться…
— Так вы не от горя над трупом плакали? — изумилась я.
— Конечно от радости, — подтвердила Татьяна. — Мы же все его ненавидим. Его каждая из нас готова была убить, да все руки не доходили, а тут Тамарка наш грех на себя взяла. Да мы ей всё за это простить готовы. Лично я умирать буду — не забуду.
— Чем же мой Фрысик так вам не угодил? — возмутилась я. — Уж и акции все свои роздал, и квартиры всем вам купил, и носился с вами до самой смерти, а вы только унижали его и издевались.
Татьяна задумалась, горестно вздыхая и оглаживая свои «арбузы».
— Знаешь, — наконец сказала она. — Это объяснить тебе не могу, со стороны все выглядит действительно странно, только ненавидели мы Фроку больше своих свекровей. Передать не могу, как ненавидели. Эта ненависть нас всех в стаю и сбила. Вот сейчас, когда он убит, эта стая быстро развалится. Нас ведь ничего больше не связывает.
— Ваша стая не развалится, а отправится вслед за Фрысиком, — предсказала я.
Татьяна подпрыгнула даже, так была она со мной согласна.
— Точно! — закричала она. — Этот лоб как толкнул меня под машину, так я сразу и подумала, что скоро всем нам конец. Или нет, — замялась она, — я тогда только про себя подумала, а про всех уже сейчас, когда ты про Польку и Белку рассказала.
С этой Татьяной точно можно сойти с ума. Самое важное она приберегает на конец.
— Как — толкнул? — возмутилась я. — Куда? Почему ты об этом так поздно рассказываешь?
— Я же из-за этого и пришла, — лихорадочно зашептала Татьяна, почему-то опасливо поглядывая на дверь, будто Евгению надо нас подслушивать, будто я сама ему все не расскажу.
— Ну пришла, так давай выкладывай!
— Короче, лоб этот гулял за мной гулял, а потом, когда я собралась переходить дорогу, взял и толкнул меня под колёса, но водитель успел вырулить и даже меня не задел. Только отматюкал.
— Сумасшедшая, с этого надо было и начинать! Это уже третье покушение! Тебя же хотели убить!
— Теперь, когда ты рассказала мне про Польку и Белку, я уже и сама так думаю, а тогда это было не очевидно, — сказала Татьяна и, накуксившись, жалобно попросила: — Можно я у тебя переночую, мой в командировку уехал, а Полька и Белка пропали. Звоню-звоню им, не отвечают. Тамарка тоже неуловимая.
— Ха! Тамарка хочет тебя убить, и ты сама же звонишь Тамарке? — поразилась я.
— Мне же просто некуда приткнуться, — пожаловалась Татьяна. — Не станет же она своими руками убивать меня. Ох, можно я у тебя заночую?
— Конечно можно, какой разговор, — согласилась я. — Постелю тебе здесь, в Санькиной комнате, только я сейчас уеду по очень важным делам, останешься здесь с моим Женькой. Ничего?
Татьяна пришла в восторг, но, при всей своей простоте, восторг этот попыталась скрыть.
— Ничего, — скромно сказала она.
Ещё бы!
Глава 18
Глава 19
Татьяна удручённо покачала головой:
— Не знаю. Не понимаю я в этом, да только пробовали мы несколько раз в отсутствие Фроки залупиться, так сразу же на следующий месяц выяснялось, что прибыли нам с гулькин нос. А Тамарка руки в боки и говорит: «Плевать я на вас хотела! Не нравится, берите и управляйте сами, погляжу как у вас получится!» Ну мы все на жопу и присели. В общем, держит она нас всех вот так, — и Татьяна показала кулак.
Я вздохнула:
— Как это на неё похоже. Она и Даньку своего так держит, и даже кота. Дай ей волю, она бы и меня так держала, но я не вы. Я устрою ей ночь перед рождеством!
— Может — варфоломеевскую? — уточнила Татьяна.
— И ту и другую устрою, — пообещала я. — Но все же мне странно, что вы терпите эту жуткую Тамарку. Раз она убила Фрысика, так тут бы и сдать её ментам. Сразу все вопросы решились бы.
— Ничего бы не решилось, — посетовала Татьяна. — Кто будет компанией управлять?
— Тамарка же вас дурит безбожно.
— Мы управлять компанией не умеем, придётся брать кого-то другого. Другой ещё хуже будет дурить и выкинет нас оттуда вовсе, а у Тамарки все же совесть есть. К тому же Фроку она убила, тоже угодила всем. Все довольны.
Меня восхитила простота Татьяны. Всегда знала, что она женщина простая, но не до такой же степени? Так запросто мне признаваться…
— Так вы не от горя над трупом плакали? — изумилась я.
— Конечно от радости, — подтвердила Татьяна. — Мы же все его ненавидим. Его каждая из нас готова была убить, да все руки не доходили, а тут Тамарка наш грех на себя взяла. Да мы ей всё за это простить готовы. Лично я умирать буду — не забуду.
— Чем же мой Фрысик так вам не угодил? — возмутилась я. — Уж и акции все свои роздал, и квартиры всем вам купил, и носился с вами до самой смерти, а вы только унижали его и издевались.
Татьяна задумалась, горестно вздыхая и оглаживая свои «арбузы».
— Знаешь, — наконец сказала она. — Это объяснить тебе не могу, со стороны все выглядит действительно странно, только ненавидели мы Фроку больше своих свекровей. Передать не могу, как ненавидели. Эта ненависть нас всех в стаю и сбила. Вот сейчас, когда он убит, эта стая быстро развалится. Нас ведь ничего больше не связывает.
— Ваша стая не развалится, а отправится вслед за Фрысиком, — предсказала я.
Татьяна подпрыгнула даже, так была она со мной согласна.
— Точно! — закричала она. — Этот лоб как толкнул меня под машину, так я сразу и подумала, что скоро всем нам конец. Или нет, — замялась она, — я тогда только про себя подумала, а про всех уже сейчас, когда ты про Польку и Белку рассказала.
С этой Татьяной точно можно сойти с ума. Самое важное она приберегает на конец.
— Как — толкнул? — возмутилась я. — Куда? Почему ты об этом так поздно рассказываешь?
— Я же из-за этого и пришла, — лихорадочно зашептала Татьяна, почему-то опасливо поглядывая на дверь, будто Евгению надо нас подслушивать, будто я сама ему все не расскажу.
— Ну пришла, так давай выкладывай!
— Короче, лоб этот гулял за мной гулял, а потом, когда я собралась переходить дорогу, взял и толкнул меня под колёса, но водитель успел вырулить и даже меня не задел. Только отматюкал.
— Сумасшедшая, с этого надо было и начинать! Это уже третье покушение! Тебя же хотели убить!
— Теперь, когда ты рассказала мне про Польку и Белку, я уже и сама так думаю, а тогда это было не очевидно, — сказала Татьяна и, накуксившись, жалобно попросила: — Можно я у тебя переночую, мой в командировку уехал, а Полька и Белка пропали. Звоню-звоню им, не отвечают. Тамарка тоже неуловимая.
— Ха! Тамарка хочет тебя убить, и ты сама же звонишь Тамарке? — поразилась я.
— Мне же просто некуда приткнуться, — пожаловалась Татьяна. — Не станет же она своими руками убивать меня. Ох, можно я у тебя заночую?
— Конечно можно, какой разговор, — согласилась я. — Постелю тебе здесь, в Санькиной комнате, только я сейчас уеду по очень важным делам, останешься здесь с моим Женькой. Ничего?
Татьяна пришла в восторг, но, при всей своей простоте, восторг этот попыталась скрыть.
— Ничего, — скромно сказала она.
Ещё бы!
Глава 18
Я заглянула к Евгению и сказала:
— Еду к Тамарке, её только ночью можно застать, а Татьяна останется у нас до утра.
Евгений отреагировал панически.
— Тогда я еду с тобой, — сказал он, видимо с первого взгляда правильно оценив Татьяну.
— Нет уж, ей одной будет страшно.
— А тебе? — поинтересовался Евгений.
— Я уже вызвала такси. Меня подвезут к самому Тамаркиному дому. По мобильному вызову Даню, он проводит меня в квартиру.
— Ты хочешь, чтобы я доверил свою жену этому растяпе? — возмутился Евгений.
— Судя по тому, как он устроился в жизни, из вас двоих на растяпу больше похож ты, — заметила я, стараясь не слишком обижать своего Женьку.
Он и не обиделся, а с гордостью произнёс:
— Разница ценностей и интересов. Я считал бы себя покойником, если бы меня заставили жить под подолом Тамарки, как этот несчастный Даня.
Подъехав к дому Тамары, я с мобильного позвонила к ней в квартиру. Трубку поднял Даня и с радостью сообщил, что жены нет дома. От обиды я выругала его, отпустила таксиста и осталась поджидать Тамарку во дворе на лавочке. Подниматься в квартиру я не стала, опасаясь общения с Даней.
Несмотря на позднее время, ждать пришлось долго. Скучая, я, кажется, пересчитала все звезды на небе и листья на деревьях, лишь тогда Тамарка появилась. Она вышла из джипа, зевнула, и в сопровождении своих лбов направилась домой.
— Томик, захвати и меня, — ласково попросила я.
— Мама, а ты что здесь делаешь?! — испугалась Тамарка.
— Дожидаюсь тебя.
— С ума от тебя можно сойти, Мама! Что ещё случилось?
Я выразительно уставилась на лбов и спросила:
— Прямо сейчас сообщить?
— Ладно, пошли домой, — махнула рукой Тамарка, знаком отпуская свою охрану.
Дома она прямиком отправилась в ванную, в целях экономии времени предложив мне присутствовать при своём омовении. Я не возражала, потому что слишком давно знала Тамарку, изучила её вдоль и поперёк, и ничем она меня удивить не могла.
— Ну что там у тебя, Мама? — спросила Тамарка, снимая чулки. — Черт, синяк. Откуда у меня на ляжке синяк такой?
— Это всего лишь старческая сосудистая сетка, — вежливо подсказала я.
— Иди ты к черту, Мама, — ни с того ни с сего рассердилась Тамарка. — Это синяк. Ну, да ладно. Что там у тебя стряслось?
— Тома, — строго сказала я, — зачем ты покушалась на Татьяну?
Тамарка, а она уже снимала свои панталончики и стояла на одной ноге, чуть не упала.
— Мама! — закричала она, прыгая по ванной и всеми силами стараясь сохранить равновесие. — Прекрати свои штучки!
Я подошла к ней, взяла бедняжку под руку, давая ей возможность мирно расстаться со своими панталончиками.
— Э-хе-хе, — злорадно заметила я, — а животик-то у нас подвисает. И целлюлита у нас тьма. А все бизнес, бизнес, будь он проклят. С ним мы себя так и запустили, а пора, пора меры принимать.
— Я уже замучилась их принимать, — посетовала Тамарка, поскорей прыгая в ванну, чтобы скрыться с моих глаз, чтобы я ещё чего-нибудь на ней не рассмотрела. — По триста долларов в неделю уходит на этот целлюлит. Чем только меня не мажут — все зря. Так с чего ты взяла, что я покушалась на Татьяну? — резко поменяла она тему.
Видимо, смерть Татьяны была Тамарке значительно приятней целлюлита.
— Ну как же, только мы поговорили с тобой и ровно через час Татьяну бросают под колёса автомобиля, — сообщила я, присаживаясь на край ванны и выдавливая в воду пенную жидкость.
Тамарка пробкой выскочила из воды.
— Что? Таньку под колёса?! — завопила она.
— Не нервничай, она жива, — успокоила я, — если тебе это, конечно, приятно слышать.
— Конечно, приятно, — заверила Тамарка. — Накануне собрания это был бы полный крах. Татьяна единственная, на кого я могу твёрдо рассчитывать. Если Полька и Белка до собрания доживут, они будут голосовать против меня.
— Почему ты так уверена?
— Потому что они всегда делали так, как хотел Прокопыч, а он хотел голосовать против меня.
— Нет, ты ничем не лучше Татьяны, — изумилась я, — так просто сообщаешь мне об этом. Кстати, зачем ты убила Фрысика?
Тамарка округлила глаза, потом тут же зажмурила их, характерным движением рук зажала уши и нос и нырнула под воду.
— Мама, ты невозможная, — сказала она, выныривая, фыркая и разбрызгивая воду. — Зачем мне убивать Прокопыча?
— Все причины ты только что перечислила сама, — напомнила я.
— Мама, ты невозможная!
— Это ты уже говорила.
— Мама, что это на тебе? — показала она на мои серьги с бриллиантами приличного размера.
— Сама знаешь что, — ответила я.
— Так почему бы мне сейчас не убить тебя? Это тоже выгодно. Сниму серьги, а тебя вывезет Даня.
— Куда?
— Да хоть на мусорную свалку, — усмехнулась Тамарка. — Все равно скоро сама отправишься туда, если, конечно, совесть у тебя есть.
Мне стало противно от её чёрного юмора. Можно подумать она младше меня. Кто бы говорил.
Я фыркнула и хотела её послать, но не успела, Тамарка послала меня сама.
— И вообще, иди ты к … матери! — с чувством сказала она. — Я же не разбойник, чтобы действовать такими методами. С такими методами место на большой дороге. Если я, Мама, всякий раз для решения своих проблем начну хвататься за нож, затрудняюсь сказать сколько народу в Москве жить останется. И не только в Москве.
— Кстати, — вспомнила я, — почему ты наврала мне с акциями Фрысика? Почему сказала, что их будут делить? Ты же сама ими управляешь как хочешь.
Тамарка посмотрела на меня, как бы соображая придуриваюсь я или действительно не знаю почему она наврала.
— Мама, ты невозможная, — наконец сказала она. — Зачем мне спускать на себя тебя? Ты мне надоела со своими неожиданными выводами. То я убила Изабеллу! Потом я убила Полину! Теперь Татьяну! Потому и наврала, чтобы ты не вопила, что я убила Прокопыча. Зачем мне отрицательные эмоции. Я достаточно их получаю при одном твоём появлении, к чему же усугублять? Потри мне лучше спинку.
Тамарка протянула мочалку и повернулась ко мне своей жирной спиной.
— Кто же тогда пытается убить Польку, Белку и Татьяну? — спросила я, кое-как елозя по этой спине мочалкой.
— Ах, Мама, теперь мне это уже все равно, — вяло откликнулась Тамарка и гораздо энергичней добавила: — Ну, три же лучше, сильней, чтобы спина горела!
— Почему тебе все равно? — поинтересовалась я и, озлобляясь, крикнула: — Да тру из последних сил! Что ещё тебе надо?!
— Мне все равно, потому что теперь мне ясно: Танька не переметнулась на сторону Зинки, — сказала Тамарка и вырвала из моих рук мочалку. — Толку от тебя никакого, — рявкнула она. — Кто так трёт?
И она яростно принялась натирать себя, казалось, ещё немного и искры посыпятся от её спины. В считанные секунды Тамарка побагровела.
Я задумалась. С одной стороны я чувствовала — Тамарка мне не врёт. Врать она, как и любой человек, умела, но делала это лишь тогда, когда обстоятельства вынуждали. Сейчас не вынуждали. Кто мне этот Фрысик? Если Тамарка призналась бы, что его убила она, как бы я поступила?
А вот не знаю. Убивать людей плохо. Во всяком случае дружить с Тамаркой мне расхотелось бы. К тому же она не знает, что Фрысик мне никто.
— Думаешь я поверила, что ты собралась замуж за Прокопыча? — словно подслушав мои мысли, спросила Тамарка, подставляя себя под душ. — Сразу, в общем-то, поверила, а потом, подумав — нет. Кто-кто, а ты не такая дура и в мужиках разбираешься. Прокопыч был сволочью!
И эта туда же!
— Да почему вы все так на него ополчились? — возмутилась я. — Именно потому, что разбираюсь в мужиках, могу сказать: он был умница!
— Умница?! — задохнулась от возмущения Тамарка и тут же буднично приказала: — Дай халат.
— Конечно, умница, — подтвердила я, подавая махровый халат. — Жёнам квартиры покупал, деньги им давал, поручения их выполнял, сопли им вытирал. Да такого мужика на руках надо носить.
— Вот именно, — облачаясь в халат, с осуждением сказала Тамарка и снова буднично добавила: — Пойдём, коньячку тяпнем.
— Пойдём, — согласилась я.
— Еду к Тамарке, её только ночью можно застать, а Татьяна останется у нас до утра.
Евгений отреагировал панически.
— Тогда я еду с тобой, — сказал он, видимо с первого взгляда правильно оценив Татьяну.
— Нет уж, ей одной будет страшно.
— А тебе? — поинтересовался Евгений.
— Я уже вызвала такси. Меня подвезут к самому Тамаркиному дому. По мобильному вызову Даню, он проводит меня в квартиру.
— Ты хочешь, чтобы я доверил свою жену этому растяпе? — возмутился Евгений.
— Судя по тому, как он устроился в жизни, из вас двоих на растяпу больше похож ты, — заметила я, стараясь не слишком обижать своего Женьку.
Он и не обиделся, а с гордостью произнёс:
— Разница ценностей и интересов. Я считал бы себя покойником, если бы меня заставили жить под подолом Тамарки, как этот несчастный Даня.
* * *
Подъехав к дому Тамары, я с мобильного позвонила к ней в квартиру. Трубку поднял Даня и с радостью сообщил, что жены нет дома. От обиды я выругала его, отпустила таксиста и осталась поджидать Тамарку во дворе на лавочке. Подниматься в квартиру я не стала, опасаясь общения с Даней.
Несмотря на позднее время, ждать пришлось долго. Скучая, я, кажется, пересчитала все звезды на небе и листья на деревьях, лишь тогда Тамарка появилась. Она вышла из джипа, зевнула, и в сопровождении своих лбов направилась домой.
— Томик, захвати и меня, — ласково попросила я.
— Мама, а ты что здесь делаешь?! — испугалась Тамарка.
— Дожидаюсь тебя.
— С ума от тебя можно сойти, Мама! Что ещё случилось?
Я выразительно уставилась на лбов и спросила:
— Прямо сейчас сообщить?
— Ладно, пошли домой, — махнула рукой Тамарка, знаком отпуская свою охрану.
Дома она прямиком отправилась в ванную, в целях экономии времени предложив мне присутствовать при своём омовении. Я не возражала, потому что слишком давно знала Тамарку, изучила её вдоль и поперёк, и ничем она меня удивить не могла.
— Ну что там у тебя, Мама? — спросила Тамарка, снимая чулки. — Черт, синяк. Откуда у меня на ляжке синяк такой?
— Это всего лишь старческая сосудистая сетка, — вежливо подсказала я.
— Иди ты к черту, Мама, — ни с того ни с сего рассердилась Тамарка. — Это синяк. Ну, да ладно. Что там у тебя стряслось?
— Тома, — строго сказала я, — зачем ты покушалась на Татьяну?
Тамарка, а она уже снимала свои панталончики и стояла на одной ноге, чуть не упала.
— Мама! — закричала она, прыгая по ванной и всеми силами стараясь сохранить равновесие. — Прекрати свои штучки!
Я подошла к ней, взяла бедняжку под руку, давая ей возможность мирно расстаться со своими панталончиками.
— Э-хе-хе, — злорадно заметила я, — а животик-то у нас подвисает. И целлюлита у нас тьма. А все бизнес, бизнес, будь он проклят. С ним мы себя так и запустили, а пора, пора меры принимать.
— Я уже замучилась их принимать, — посетовала Тамарка, поскорей прыгая в ванну, чтобы скрыться с моих глаз, чтобы я ещё чего-нибудь на ней не рассмотрела. — По триста долларов в неделю уходит на этот целлюлит. Чем только меня не мажут — все зря. Так с чего ты взяла, что я покушалась на Татьяну? — резко поменяла она тему.
Видимо, смерть Татьяны была Тамарке значительно приятней целлюлита.
— Ну как же, только мы поговорили с тобой и ровно через час Татьяну бросают под колёса автомобиля, — сообщила я, присаживаясь на край ванны и выдавливая в воду пенную жидкость.
Тамарка пробкой выскочила из воды.
— Что? Таньку под колёса?! — завопила она.
— Не нервничай, она жива, — успокоила я, — если тебе это, конечно, приятно слышать.
— Конечно, приятно, — заверила Тамарка. — Накануне собрания это был бы полный крах. Татьяна единственная, на кого я могу твёрдо рассчитывать. Если Полька и Белка до собрания доживут, они будут голосовать против меня.
— Почему ты так уверена?
— Потому что они всегда делали так, как хотел Прокопыч, а он хотел голосовать против меня.
— Нет, ты ничем не лучше Татьяны, — изумилась я, — так просто сообщаешь мне об этом. Кстати, зачем ты убила Фрысика?
Тамарка округлила глаза, потом тут же зажмурила их, характерным движением рук зажала уши и нос и нырнула под воду.
— Мама, ты невозможная, — сказала она, выныривая, фыркая и разбрызгивая воду. — Зачем мне убивать Прокопыча?
— Все причины ты только что перечислила сама, — напомнила я.
— Мама, ты невозможная!
— Это ты уже говорила.
— Мама, что это на тебе? — показала она на мои серьги с бриллиантами приличного размера.
— Сама знаешь что, — ответила я.
— Так почему бы мне сейчас не убить тебя? Это тоже выгодно. Сниму серьги, а тебя вывезет Даня.
— Куда?
— Да хоть на мусорную свалку, — усмехнулась Тамарка. — Все равно скоро сама отправишься туда, если, конечно, совесть у тебя есть.
Мне стало противно от её чёрного юмора. Можно подумать она младше меня. Кто бы говорил.
Я фыркнула и хотела её послать, но не успела, Тамарка послала меня сама.
— И вообще, иди ты к … матери! — с чувством сказала она. — Я же не разбойник, чтобы действовать такими методами. С такими методами место на большой дороге. Если я, Мама, всякий раз для решения своих проблем начну хвататься за нож, затрудняюсь сказать сколько народу в Москве жить останется. И не только в Москве.
— Кстати, — вспомнила я, — почему ты наврала мне с акциями Фрысика? Почему сказала, что их будут делить? Ты же сама ими управляешь как хочешь.
Тамарка посмотрела на меня, как бы соображая придуриваюсь я или действительно не знаю почему она наврала.
— Мама, ты невозможная, — наконец сказала она. — Зачем мне спускать на себя тебя? Ты мне надоела со своими неожиданными выводами. То я убила Изабеллу! Потом я убила Полину! Теперь Татьяну! Потому и наврала, чтобы ты не вопила, что я убила Прокопыча. Зачем мне отрицательные эмоции. Я достаточно их получаю при одном твоём появлении, к чему же усугублять? Потри мне лучше спинку.
Тамарка протянула мочалку и повернулась ко мне своей жирной спиной.
— Кто же тогда пытается убить Польку, Белку и Татьяну? — спросила я, кое-как елозя по этой спине мочалкой.
— Ах, Мама, теперь мне это уже все равно, — вяло откликнулась Тамарка и гораздо энергичней добавила: — Ну, три же лучше, сильней, чтобы спина горела!
— Почему тебе все равно? — поинтересовалась я и, озлобляясь, крикнула: — Да тру из последних сил! Что ещё тебе надо?!
— Мне все равно, потому что теперь мне ясно: Танька не переметнулась на сторону Зинки, — сказала Тамарка и вырвала из моих рук мочалку. — Толку от тебя никакого, — рявкнула она. — Кто так трёт?
И она яростно принялась натирать себя, казалось, ещё немного и искры посыпятся от её спины. В считанные секунды Тамарка побагровела.
Я задумалась. С одной стороны я чувствовала — Тамарка мне не врёт. Врать она, как и любой человек, умела, но делала это лишь тогда, когда обстоятельства вынуждали. Сейчас не вынуждали. Кто мне этот Фрысик? Если Тамарка призналась бы, что его убила она, как бы я поступила?
А вот не знаю. Убивать людей плохо. Во всяком случае дружить с Тамаркой мне расхотелось бы. К тому же она не знает, что Фрысик мне никто.
— Думаешь я поверила, что ты собралась замуж за Прокопыча? — словно подслушав мои мысли, спросила Тамарка, подставляя себя под душ. — Сразу, в общем-то, поверила, а потом, подумав — нет. Кто-кто, а ты не такая дура и в мужиках разбираешься. Прокопыч был сволочью!
И эта туда же!
— Да почему вы все так на него ополчились? — возмутилась я. — Именно потому, что разбираюсь в мужиках, могу сказать: он был умница!
— Умница?! — задохнулась от возмущения Тамарка и тут же буднично приказала: — Дай халат.
— Конечно, умница, — подтвердила я, подавая махровый халат. — Жёнам квартиры покупал, деньги им давал, поручения их выполнял, сопли им вытирал. Да такого мужика на руках надо носить.
— Вот именно, — облачаясь в халат, с осуждением сказала Тамарка и снова буднично добавила: — Пойдём, коньячку тяпнем.
— Пойдём, — согласилась я.
Глава 19
Мы отправились в столовую. Кухни у Тамарки не было, а была огромная столовая по-американскому типу: со стойкой, с баром, с высокими табуретами и прочими прибамбасами, русскому человеку завидными, но абсолютно бесполезными.
Лично я представить себе не могла свою Тамарку, сидящей на этом идиотском табурете, на котором с трудом помещается лишь одна половинка её зада. Впрочем, вру, однажды она напилась и на табурет взгромоздилась, что было дальше рассказывать не стоит. Две недели я носила ей в больницу продукты с повышенным содержанием кальция. Теперь Тамарка для рисовки предлагает табурет своим гостям.
— Садись, — пригласила она и меня.
Я с ужасом покосилась на табурет и сказала:
— Нет уж, мне, пожалуйста, скромно и с удобствами. Люблю развалиться.
— Тогда на диван.
Пока Тамарка разливала по рюмкам коньяк, я с огромными подозрениями разглядывала её халат. В конце концов я не выдержала и воскликнула:
— Слушай, Тома, откуда у тебя этот халат?
— А почему ты спрашиваешь, Мама? — в свою очередь поинтересовалась Тамарка, придвигая ко мне мою рюмку и мужественно открывая банку с чёрной икрой.
— Почему? Уж очень он похож на тот, который мне дарила моя покойная бабуля.
— Да, этому халату сто лет в обед, — согласилась Тамарка. — Но я уже к нему привыкла и, знаешь, даже полюбила.
— Да почему это ты, вдруг, полюбила его, когда он мой? И как он у тебя оказался?
— Господи, Мама, сейчас ты начнёшь обвинять меня в том, что я украла твой халат! — рассердилась Тамарка.
Признаться, я была близка к этому.
— Во всяком случае, неплохо бы мне узнать как он к тебе попал, — заметила я.
Тамарка изумлённо уставилась на меня.
— Мама! Кого били по башке доской? Ты что, действительно не помнишь?
— Хоть убей — нет. Только не ври мне, что я тебе его подарила. Он мне слишком дорог, как память о моей бабуле, покойной Анне Адамовне, дай ей бог царства небесного.
— Ты что, явилась ко мне пристраивать свою бабушку в рай? — взбеленилась Тамарка. — В два часа ночи? Я с ног валюсь, а Анна Адамовна умерла так давно, что уже поздно ей рая желать. Она уже попала туда, куда заслужила. А халат ты дала мне, когда я с Даней разводилась.
Я сразу все вспомнила, обрадовалась и закричала:
— Это когда ты пряталась у меня, потому что подлый Даня накрыл тебя с твоим любовником?
— Ну да, — буркнула Тамарка, радости моей не разделяя. — С Юрой баритоном из оперетты.
— Ха, ну и фингал тебе Даня тогда подсветил! — продолжала ликовать я. — До сих пор забыть не могу. Да, было дело, так заехал этот подлый Даня тебе в глаз, что тут же стирать пришлось платье. С тех пор, по-моему, у тебя и нескольких зубов не хватает. Точно-точно, а потом ты нажралась до бесчувствия и ушла босиком, но в моем махровом халате.
— Так выпьем, Мама, за то, что память к тебе вернулась, — воскликнула Тамарка, высоко поднимая свою рюмку.
— А вместе с памятью и халат! — радостно добавила я.
Мы выпили и закусили икорочкой.
— А если честно, Мама, — призналась Тамарка, — странная она у тебя. Я о памяти. Про фингал ты помнишь, а про халат забыла. И странно, что ты радуешься чужим фингалам, когда у тебя своих полно. Ну что, ещё по одной?
— Давай, — согласилась я, подозревая, что теперь моя очередь идти домой в махровом халате. — Кстати, о фингалах, — решила я проконсультироваться с Тамаркой. — Коль у тебя такой богатый опыт, ты мне скажи: долго эта роскошь на моем лице ещё будет?
— Долго, Мама, долго. С недельку походишь, как индеец яркая, а потом постепенно начнёшь тускнеть. Да ты не плачь, привыкнешь, даже жаль расставаться будет. Вот боюсь я, Мама, за щеки твои, — с удовлетворённой улыбкой сообщила Тамарка. — Такие нежные они у тебя, такие бархатные, как бы шрамов на них теперь не осталось. Все же «фарш» у тебя знатный, так ты эту порнографию называешь?
Я схватилась за умотанные платком щеки и, казалось, тут же ощутила под ладонями шрамы. Видимо нечто сверхпаническое отразилось на моем лице, потому что Тамарка осталась довольна и даже предложила ещё раз выпить.
— Теперь давай помянем Прокопыча, — предложила Тамарка. — Хоть и мерзкий он был мужик.
— Давай, — опять согласилась я, подумав, что теперь уж точно уйду в своём халате.
Мы выпили и снова закусили икорочкой. Тамарка сразу как-то посвежела. Зеленоватый цвет с её лица исчез, в глазах появился блеск.
— Давай ещё, Мама, по одной, — опять предложила она. — Тост у меня хороший созрел.
— А не слишком мы зачастили? — выразила опасение я. — Тебе же завтра на работу.
— Учитывая позднее время — уже сегодня, — уточнила Тамарка, — но, Мама, сколько можно жить по регламенту? Настодоело! Могу я расслабиться с лучшей подругой?
Она налила полную рюмку коньяку, придвинула её ко мне и рявкнула:
— Давай! За нас с тобой мочи!
У меня в голове уже все равно порядка не было, и я согласилась:
— Давай, — и «замочила» до самого дна.
И пошло и поехало.
Долго мы с Тамаркой пили. Не могу сказать сколько, но выпили крепко. Тамарка захотела расслабиться, поясняя, что такое желание появляется у неё всякий раз, когда она видит меня. Я же пила с надеждой её разговорить, и надежда увенчалась успехом. Разговор-таки состоялся.
— Вот ты говоришь — Прокопыч классный мужик, — с укором сказала Тамарка, закусывая невесть откуда взявшейся селёдочкой. — А знала бы ты, сколько соков он выжал из меня, сколько попил кровушки.
В этом месте я даже вынуждена была снять свой платок, прикрывавший важный для беседы инструмент — уши. Естественно, обнажился мой «фарш», чему порадовалась Тамарка.
— Фу, Мама, — тут же сообщила она, — как ты безобразна! Видел бы тебя Прокопыч.
— Он видел и даже сам придумал трюк со шляпой и платком, — заверила я.
Тамарка вздохнула:
— Вот, Мама, теперь ты знаешь, какой он был кобель?
— Ничего я не знаю. Здоровый мужик — весь кобель, и это не черта характера, а половой признак. Мы же обсуждаем человеческие качества Фрысика.
Тамарка окончательно пригорюнилась.
— Человеческие качества… Вот ты меня подозреваешь, — пьяно плача, призналась она, — а я его убивать не собиралась. Я простить не могу ему, стервецу, что не дожил он до того дня, как готова будет моя месть. Всю жизнь я эту месть вынашивала, растила, ненавистью своей удобряла, слезами обид поливала и что же? Этот негодяй берет и загинается с ножом в груди! Где же справедливость?
Надо сказать, что к тому времени коньячок пробрал меня, я уже начала забывать зачем пришла и сбиваться на человеческие чувства.
— Никакой справедливости! — согласилась я, всей душой жалея Тамарку, причём, без всяких видимых причин.
Приободрённая мною, она продолжила, бия себя в грудь кулаком:
— Рана здесь, Мама, рана незаживающая! Эта сволочь умеет ужалить! Всю жизнь мне поломал! Изувечил душу мою! Чем бы ни занималась, что бы ни делала — всегда думаю только о нем.
— Да что же ты о нем думаешь-то? — изумилась я.
— Как отомстить! Отомстить хочу страшно! Всегда эта мысль в голове у меня!
Тамарка грохнула по столу кулаком, пьяно обвела глазами комнату и, наткнувшись на меня, отшатнулась и тут же доверчиво спросила:
— Слушай, Мама, а может я мстительная?
Я уже было и задумалась, но сообразив, что как бы и нечем, брякнула первое, что на ум пришло:
— Есть признаки.
— Э-хе-хе, — кивая головой, мечтательно вздохнула Тамарка. — А ведь начиналось все как красиво… Эх, Мама, ты не знаешь, какой Прокопыч мужик… Нет уж таких мужиков и не будет. Что мой Даня против него? Тьфу! Гнида! Слизняк!
Признаться, таким поворотом я была озадачена, поскольку разогналась уже ненавидеть Фрысика и поворачивать оглобли не могла.
— Да сволочь он! — робко напомнила я.
— Не сметь! — снова грохнула по столу кулаком Тамарка. — Не сметь моего Прокопыча! — и слезы заструились у неё по щекам.
Я притихла.
— Знаешь, какой чистый он, искренний, добрый, — с блаженным выражением на лице продолжила Тамарка. — Если что случится со мной, все бросит и прибежит. Когда поженились, я надивиться на него не могла. Если увидит, что я ногти свежим лаком покрыла, сам, ты прикинь, сам! Сам посуду моет. Поест и тут же моет, и свою и мою, и говорит: «Я сам Томочка, ты ручки испортишь.» И так всегда: «Ах, Томочка, у тебе болит головка?» И сразу таблетку мне и все — лежать, лежать! А он за тряпку и давай по дому! Все уберёт! И каждое утро на подушке апельсин. Ты же знаешь.
Я знала: апельсины Тамарка обожала, обожает и, видимо, всегда будет обожать.
— А нежный какой, а тактичный, а находчивый, а весёлый, а любил меня ка-ак!!! — здесь Тамарка живописно закатила глаза. — Передать не могу какую любовь демонстрировал! Ромео и Джульетта просто жалкое подобие. Я просто смеялась с их любви, потому что после Прокопыча Ромео этот казался мне вершиной самонадеянности и эгоизма.
— Слушай, — изумилась я. — Да как же ты его такого любила? Женщины обычно не любят таких. Уж слишком все приторно. Вот если б изредка давал в глаз, вот это да! Тогда действительно!
— Не волнуйся, и это было, — заверила Тамарка. — В разумных, конечно, пределах. Ревнив был, но себе не позволял. В гостях все внимание только мне. Бабы от зависти заворачивались. Сами к нему лезли, а он ни-ни. Такой красавец и ни-ни. Представляешь?
— Представляю, — заценила я.
— Передать не могу в какой я пребывала идиллии, — с жаром продолжила Тамарка. — Счастливая засыпала и счастливая просыпалась. Знаешь что такое счастье? — неожиданно спросила она.
Я отшатнулась:
— Боже меня сохрани! Откуда в России счастье? А я не хочу отрываться от народа.
— Вот. А я знаю. Счастье, это когда ты чувствуешь, что счастлива.
— Очень ценное наблюдение, — ехидно заметила я.
— Ценное, — не обращая внимания на моё ехидство, продолжила Тамарка. — Потому что редкий человек испытывает такое. Моменты у всех бывают, а чтобы жить счастливо — это нет. А я жила счастливо, в душевном комфорте. Иду, бывало, по улице и чувствую, что счастлива. И радость такая, аж грудь распирает. Или на работе, или у подруги — как подумаю о Прокопыче своём, так счастье меня и охватит!
— Ты вот что, — возмутилась я, — ты о мести говори давай. О счастье заладила она. Счастья этого у меня у самой завались — каждый день достаёт: то курит, то бросает, а то вдруг спортом заниматься начнёт да ещё и меня заставляет. Так что, лучше давай о мести.
И тут Тамаркины глаза та-ак сверкнули, что даже и струхнула я.
— О мести?! — загремела она. — Могу и о мести! Вот спрашиваешь меня, почему ополчилась на Прокопыча я. Да как же тут не ополчиться? Ведь когда мужик обычный, ну, как мой Даня, тут и не ополчишься сильно. Видишь — ни то ни се, но вроде и то и это, и как-то любит вроде, и опять-таки уже мой, ну и смиришься с ним. На достоинства и недостатки его разложишь и живёшь. На любовника не тянет, а на мужа сгодится.
— И с Фрысиком так надо было, — посоветовала я. — А не принимать его близко к сердцу.
— Да как ты не поймёшь, что нельзя так с Прокопычем! — рявкнула Тамарка.
Я втянула голову в плечи и решила молчать, раз вошла она в раж такой.
— Ведь Прокопыч вползает в душу незаметно, змеёй, а жалит неожиданно и смертельно. Когда я уже привыкла к счастью своему, когда уже поверила, что вечно так будет, он, вдруг, раз и…
— Бабу себе завёл?
Тамарка горестно покачала головой:
— Хуже.
— Что же хуже? — опешила я и испугалась: — А-ааа! Неужели заразу подцепил?!
— Точно, подцепил заразу… под названием любовь. Влюбился мой Прокопыч. Если б бабу завёл, может и легче мне было бы, а он не завёл, а на глазах таять стал. Отношения наши не изменились, он таким же, как был, остался: ласковый, участливый, понимающий, а в глазах тоска. Ляжет, помню, на кровать лицом к стене и вздыхает, мучается. Не ест, не пьёт и не жалуется. Молчит и страдает.
— Из-за Зинки что ли? — изумилась я.
— Точно, из-за Зинки. Уж не Знаю какими тараканами своими приворожила его она, но влюбился Прокопыч крепко. Хотя, тараканами заниматься она уже при нем стала, а тогда она вообще микробиологом была. Из Пензы приехала, замуж по-быстрому выскочила, но с мужем первым своим не ужилась и составлять заявление о разводе к моему Прокопычу, значит, пришла. Он тогда ещё начинающим адвокатом был, настоящей практики не имел, только эти писульки и писал. В общем, увидел Зинку эту плоскую, влюбился и боролся с собой в одиночку.
Я даже протрезвела.
— Да почему же в одиночку? — возмутилась я. — Неужели ты помочь ему не могла? Скандал там приличный закатить, или ещё что.
Тамарка посмотрела на меня, мол, Мама, я думала ты умная, а ты так…
— Какой скандал, когда для меня он ещё лучше стал? — сказала она. — Наоборот, я жалела его, думала приболел, думала на работе не ладится, а мне не говорит, расстраивать не хочет.
— И как же про Зинку узнала ты?
— Когда уже вижу, что кожа одна от него осталась, к стенке припёрла и говорю: «Лучше признавайся, я все стерплю, а нет, так вместе думать будем, как из положения выходить, сам же твердишь, что до гроба друзья мы.» Тут он мне, как другу, и признался. Да ещё и успокаивать начал, чтобы я не волновалась, мол не бросит меня, будет мучаться и разлюбить стараться.
Лично я представить себе не могла свою Тамарку, сидящей на этом идиотском табурете, на котором с трудом помещается лишь одна половинка её зада. Впрочем, вру, однажды она напилась и на табурет взгромоздилась, что было дальше рассказывать не стоит. Две недели я носила ей в больницу продукты с повышенным содержанием кальция. Теперь Тамарка для рисовки предлагает табурет своим гостям.
— Садись, — пригласила она и меня.
Я с ужасом покосилась на табурет и сказала:
— Нет уж, мне, пожалуйста, скромно и с удобствами. Люблю развалиться.
— Тогда на диван.
Пока Тамарка разливала по рюмкам коньяк, я с огромными подозрениями разглядывала её халат. В конце концов я не выдержала и воскликнула:
— Слушай, Тома, откуда у тебя этот халат?
— А почему ты спрашиваешь, Мама? — в свою очередь поинтересовалась Тамарка, придвигая ко мне мою рюмку и мужественно открывая банку с чёрной икрой.
— Почему? Уж очень он похож на тот, который мне дарила моя покойная бабуля.
— Да, этому халату сто лет в обед, — согласилась Тамарка. — Но я уже к нему привыкла и, знаешь, даже полюбила.
— Да почему это ты, вдруг, полюбила его, когда он мой? И как он у тебя оказался?
— Господи, Мама, сейчас ты начнёшь обвинять меня в том, что я украла твой халат! — рассердилась Тамарка.
Признаться, я была близка к этому.
— Во всяком случае, неплохо бы мне узнать как он к тебе попал, — заметила я.
Тамарка изумлённо уставилась на меня.
— Мама! Кого били по башке доской? Ты что, действительно не помнишь?
— Хоть убей — нет. Только не ври мне, что я тебе его подарила. Он мне слишком дорог, как память о моей бабуле, покойной Анне Адамовне, дай ей бог царства небесного.
— Ты что, явилась ко мне пристраивать свою бабушку в рай? — взбеленилась Тамарка. — В два часа ночи? Я с ног валюсь, а Анна Адамовна умерла так давно, что уже поздно ей рая желать. Она уже попала туда, куда заслужила. А халат ты дала мне, когда я с Даней разводилась.
Я сразу все вспомнила, обрадовалась и закричала:
— Это когда ты пряталась у меня, потому что подлый Даня накрыл тебя с твоим любовником?
— Ну да, — буркнула Тамарка, радости моей не разделяя. — С Юрой баритоном из оперетты.
— Ха, ну и фингал тебе Даня тогда подсветил! — продолжала ликовать я. — До сих пор забыть не могу. Да, было дело, так заехал этот подлый Даня тебе в глаз, что тут же стирать пришлось платье. С тех пор, по-моему, у тебя и нескольких зубов не хватает. Точно-точно, а потом ты нажралась до бесчувствия и ушла босиком, но в моем махровом халате.
— Так выпьем, Мама, за то, что память к тебе вернулась, — воскликнула Тамарка, высоко поднимая свою рюмку.
— А вместе с памятью и халат! — радостно добавила я.
Мы выпили и закусили икорочкой.
— А если честно, Мама, — призналась Тамарка, — странная она у тебя. Я о памяти. Про фингал ты помнишь, а про халат забыла. И странно, что ты радуешься чужим фингалам, когда у тебя своих полно. Ну что, ещё по одной?
— Давай, — согласилась я, подозревая, что теперь моя очередь идти домой в махровом халате. — Кстати, о фингалах, — решила я проконсультироваться с Тамаркой. — Коль у тебя такой богатый опыт, ты мне скажи: долго эта роскошь на моем лице ещё будет?
— Долго, Мама, долго. С недельку походишь, как индеец яркая, а потом постепенно начнёшь тускнеть. Да ты не плачь, привыкнешь, даже жаль расставаться будет. Вот боюсь я, Мама, за щеки твои, — с удовлетворённой улыбкой сообщила Тамарка. — Такие нежные они у тебя, такие бархатные, как бы шрамов на них теперь не осталось. Все же «фарш» у тебя знатный, так ты эту порнографию называешь?
Я схватилась за умотанные платком щеки и, казалось, тут же ощутила под ладонями шрамы. Видимо нечто сверхпаническое отразилось на моем лице, потому что Тамарка осталась довольна и даже предложила ещё раз выпить.
— Теперь давай помянем Прокопыча, — предложила Тамарка. — Хоть и мерзкий он был мужик.
— Давай, — опять согласилась я, подумав, что теперь уж точно уйду в своём халате.
Мы выпили и снова закусили икорочкой. Тамарка сразу как-то посвежела. Зеленоватый цвет с её лица исчез, в глазах появился блеск.
— Давай ещё, Мама, по одной, — опять предложила она. — Тост у меня хороший созрел.
— А не слишком мы зачастили? — выразила опасение я. — Тебе же завтра на работу.
— Учитывая позднее время — уже сегодня, — уточнила Тамарка, — но, Мама, сколько можно жить по регламенту? Настодоело! Могу я расслабиться с лучшей подругой?
Она налила полную рюмку коньяку, придвинула её ко мне и рявкнула:
— Давай! За нас с тобой мочи!
У меня в голове уже все равно порядка не было, и я согласилась:
— Давай, — и «замочила» до самого дна.
И пошло и поехало.
Долго мы с Тамаркой пили. Не могу сказать сколько, но выпили крепко. Тамарка захотела расслабиться, поясняя, что такое желание появляется у неё всякий раз, когда она видит меня. Я же пила с надеждой её разговорить, и надежда увенчалась успехом. Разговор-таки состоялся.
— Вот ты говоришь — Прокопыч классный мужик, — с укором сказала Тамарка, закусывая невесть откуда взявшейся селёдочкой. — А знала бы ты, сколько соков он выжал из меня, сколько попил кровушки.
В этом месте я даже вынуждена была снять свой платок, прикрывавший важный для беседы инструмент — уши. Естественно, обнажился мой «фарш», чему порадовалась Тамарка.
— Фу, Мама, — тут же сообщила она, — как ты безобразна! Видел бы тебя Прокопыч.
— Он видел и даже сам придумал трюк со шляпой и платком, — заверила я.
Тамарка вздохнула:
— Вот, Мама, теперь ты знаешь, какой он был кобель?
— Ничего я не знаю. Здоровый мужик — весь кобель, и это не черта характера, а половой признак. Мы же обсуждаем человеческие качества Фрысика.
Тамарка окончательно пригорюнилась.
— Человеческие качества… Вот ты меня подозреваешь, — пьяно плача, призналась она, — а я его убивать не собиралась. Я простить не могу ему, стервецу, что не дожил он до того дня, как готова будет моя месть. Всю жизнь я эту месть вынашивала, растила, ненавистью своей удобряла, слезами обид поливала и что же? Этот негодяй берет и загинается с ножом в груди! Где же справедливость?
Надо сказать, что к тому времени коньячок пробрал меня, я уже начала забывать зачем пришла и сбиваться на человеческие чувства.
— Никакой справедливости! — согласилась я, всей душой жалея Тамарку, причём, без всяких видимых причин.
Приободрённая мною, она продолжила, бия себя в грудь кулаком:
— Рана здесь, Мама, рана незаживающая! Эта сволочь умеет ужалить! Всю жизнь мне поломал! Изувечил душу мою! Чем бы ни занималась, что бы ни делала — всегда думаю только о нем.
— Да что же ты о нем думаешь-то? — изумилась я.
— Как отомстить! Отомстить хочу страшно! Всегда эта мысль в голове у меня!
Тамарка грохнула по столу кулаком, пьяно обвела глазами комнату и, наткнувшись на меня, отшатнулась и тут же доверчиво спросила:
— Слушай, Мама, а может я мстительная?
Я уже было и задумалась, но сообразив, что как бы и нечем, брякнула первое, что на ум пришло:
— Есть признаки.
— Э-хе-хе, — кивая головой, мечтательно вздохнула Тамарка. — А ведь начиналось все как красиво… Эх, Мама, ты не знаешь, какой Прокопыч мужик… Нет уж таких мужиков и не будет. Что мой Даня против него? Тьфу! Гнида! Слизняк!
Признаться, таким поворотом я была озадачена, поскольку разогналась уже ненавидеть Фрысика и поворачивать оглобли не могла.
— Да сволочь он! — робко напомнила я.
— Не сметь! — снова грохнула по столу кулаком Тамарка. — Не сметь моего Прокопыча! — и слезы заструились у неё по щекам.
Я притихла.
— Знаешь, какой чистый он, искренний, добрый, — с блаженным выражением на лице продолжила Тамарка. — Если что случится со мной, все бросит и прибежит. Когда поженились, я надивиться на него не могла. Если увидит, что я ногти свежим лаком покрыла, сам, ты прикинь, сам! Сам посуду моет. Поест и тут же моет, и свою и мою, и говорит: «Я сам Томочка, ты ручки испортишь.» И так всегда: «Ах, Томочка, у тебе болит головка?» И сразу таблетку мне и все — лежать, лежать! А он за тряпку и давай по дому! Все уберёт! И каждое утро на подушке апельсин. Ты же знаешь.
Я знала: апельсины Тамарка обожала, обожает и, видимо, всегда будет обожать.
— А нежный какой, а тактичный, а находчивый, а весёлый, а любил меня ка-ак!!! — здесь Тамарка живописно закатила глаза. — Передать не могу какую любовь демонстрировал! Ромео и Джульетта просто жалкое подобие. Я просто смеялась с их любви, потому что после Прокопыча Ромео этот казался мне вершиной самонадеянности и эгоизма.
— Слушай, — изумилась я. — Да как же ты его такого любила? Женщины обычно не любят таких. Уж слишком все приторно. Вот если б изредка давал в глаз, вот это да! Тогда действительно!
— Не волнуйся, и это было, — заверила Тамарка. — В разумных, конечно, пределах. Ревнив был, но себе не позволял. В гостях все внимание только мне. Бабы от зависти заворачивались. Сами к нему лезли, а он ни-ни. Такой красавец и ни-ни. Представляешь?
— Представляю, — заценила я.
— Передать не могу в какой я пребывала идиллии, — с жаром продолжила Тамарка. — Счастливая засыпала и счастливая просыпалась. Знаешь что такое счастье? — неожиданно спросила она.
Я отшатнулась:
— Боже меня сохрани! Откуда в России счастье? А я не хочу отрываться от народа.
— Вот. А я знаю. Счастье, это когда ты чувствуешь, что счастлива.
— Очень ценное наблюдение, — ехидно заметила я.
— Ценное, — не обращая внимания на моё ехидство, продолжила Тамарка. — Потому что редкий человек испытывает такое. Моменты у всех бывают, а чтобы жить счастливо — это нет. А я жила счастливо, в душевном комфорте. Иду, бывало, по улице и чувствую, что счастлива. И радость такая, аж грудь распирает. Или на работе, или у подруги — как подумаю о Прокопыче своём, так счастье меня и охватит!
— Ты вот что, — возмутилась я, — ты о мести говори давай. О счастье заладила она. Счастья этого у меня у самой завались — каждый день достаёт: то курит, то бросает, а то вдруг спортом заниматься начнёт да ещё и меня заставляет. Так что, лучше давай о мести.
И тут Тамаркины глаза та-ак сверкнули, что даже и струхнула я.
— О мести?! — загремела она. — Могу и о мести! Вот спрашиваешь меня, почему ополчилась на Прокопыча я. Да как же тут не ополчиться? Ведь когда мужик обычный, ну, как мой Даня, тут и не ополчишься сильно. Видишь — ни то ни се, но вроде и то и это, и как-то любит вроде, и опять-таки уже мой, ну и смиришься с ним. На достоинства и недостатки его разложишь и живёшь. На любовника не тянет, а на мужа сгодится.
— И с Фрысиком так надо было, — посоветовала я. — А не принимать его близко к сердцу.
— Да как ты не поймёшь, что нельзя так с Прокопычем! — рявкнула Тамарка.
Я втянула голову в плечи и решила молчать, раз вошла она в раж такой.
— Ведь Прокопыч вползает в душу незаметно, змеёй, а жалит неожиданно и смертельно. Когда я уже привыкла к счастью своему, когда уже поверила, что вечно так будет, он, вдруг, раз и…
— Бабу себе завёл?
Тамарка горестно покачала головой:
— Хуже.
— Что же хуже? — опешила я и испугалась: — А-ааа! Неужели заразу подцепил?!
— Точно, подцепил заразу… под названием любовь. Влюбился мой Прокопыч. Если б бабу завёл, может и легче мне было бы, а он не завёл, а на глазах таять стал. Отношения наши не изменились, он таким же, как был, остался: ласковый, участливый, понимающий, а в глазах тоска. Ляжет, помню, на кровать лицом к стене и вздыхает, мучается. Не ест, не пьёт и не жалуется. Молчит и страдает.
— Из-за Зинки что ли? — изумилась я.
— Точно, из-за Зинки. Уж не Знаю какими тараканами своими приворожила его она, но влюбился Прокопыч крепко. Хотя, тараканами заниматься она уже при нем стала, а тогда она вообще микробиологом была. Из Пензы приехала, замуж по-быстрому выскочила, но с мужем первым своим не ужилась и составлять заявление о разводе к моему Прокопычу, значит, пришла. Он тогда ещё начинающим адвокатом был, настоящей практики не имел, только эти писульки и писал. В общем, увидел Зинку эту плоскую, влюбился и боролся с собой в одиночку.
Я даже протрезвела.
— Да почему же в одиночку? — возмутилась я. — Неужели ты помочь ему не могла? Скандал там приличный закатить, или ещё что.
Тамарка посмотрела на меня, мол, Мама, я думала ты умная, а ты так…
— Какой скандал, когда для меня он ещё лучше стал? — сказала она. — Наоборот, я жалела его, думала приболел, думала на работе не ладится, а мне не говорит, расстраивать не хочет.
— И как же про Зинку узнала ты?
— Когда уже вижу, что кожа одна от него осталась, к стенке припёрла и говорю: «Лучше признавайся, я все стерплю, а нет, так вместе думать будем, как из положения выходить, сам же твердишь, что до гроба друзья мы.» Тут он мне, как другу, и признался. Да ещё и успокаивать начал, чтобы я не волновалась, мол не бросит меня, будет мучаться и разлюбить стараться.