Милевская Людмила. Пять рассерженных жён

   Дверь распахнулась и вошёл официант, снова впустил звуки «негра».
   «Мама осталась одна, мама привела колдуна, ну и что, что зомби, зато он встал и пошёл,» — пели «Запрещённые барабанщики».
   — Найдёшь, Мама? — спросила Тамарка, знаком приказывая официанту ждать.
   — Куда я денусь, — со вздохом ответила я.
   — Найди, Мама, умоляю.
   — Машину, Тома, дашь? Сегодня мне может очень понадобиться.
   — Дам, дам, Мама, что хочешь дам, только найди… Найдёшь?
   — Если машину дашь, постараюсь, — заверила я, поспешно покидая безутешных жён.
   «Ай-яй-яй-яй-яй, ай-яй убили негра! Убили негра, убили, ай-яй-яй-яй-яй, ни за что ни про что суки замочили! Ай-яй-яй-яй-яй, ай-яй убили негра! Убили негра…» — провожали меня ростовские ребята.
   «Какой же чудак так полюбил эту песню?» — подивилась я.

Глава 28

   У выхода Тамарка догнала меня и, пытливо вглядываясь в мои глаза, ещё раз спросила:
   — Нет, правда, Мама, сможешь? Сможешь найти Прокопыча?
   — Думаю, смогу, — успокоила я подругу.
   — Мама, миленькая, — оживилась Тамарка. — Постарайся, найди ты этот чёртов труп. Он мне и для сердца и для дела нужен.
   — Труп не труп, — замялась я, — но найду. Обязательно. Обещаю.
   — Скоро?
   — Ну, дорогая моя, придётся немного подождать. Кстати, — кивнула я на её машину, — отдай водителю приказ, что он поступает в моё распоряжение.
   Тамарка нехотя выполнила эту просьбу и, ещё раз десять повторив про жутко необходимый ей труп, наконец со мной простилась.
   Я села в автомобиль и скомандовала:
   — Домой.
   Водитель сорвался с места, а я с грустью смотрела на одинокую Тамаркину фигуру, медленно бредущую в чрево ресторана. Плохой ей без своей ненависти.
   Но мне уже было не до этого. Признаться, я была полна нетерпения. Меня терзали всевозможные мысли, из которых на первый план вырывались мои отношения с Евгением.
   Я была уверена, что Фрол Прокофьевич не в Москве и знала, что он попросит меня срочно к нему приехать. Или в крайнем случае что-то поручит сделать, ведь не зря же он звонил, не для того же, чтобы порадовать меня своим чудесным воскрешением.
   В любом случае я была уверена, что мне придётся отлучаться из дома, а Евгений вот-вот вернётся из деревни. Как-то он посмотрит на это? Очень хотелось знать, велик ли запас прочности его терпения?
   Подумав, решила написать Евгению записку, а для этого надо было подняться домой.
   Предупредив водителя, что скоро вернусь, я помчалась в свою квартиру. Не собираясь там задерживаться надолго и очень опасаясь столкнуться с Евгением, я вырвала из блокнота листок и написала первое, что в голову пришло. Глупое, конечно, враньё: что вынуждена была отлучиться по делам Маруси, что подробности потом, что целую и все как в таких случаях полагается.
   Я положила записку на видное место: на тумбочку рядом с телефоном, и собралась уже уходить, но зазвонил мой мобильный. Поспешно выхватив из кармана трубку, я прижала её к уху — это был Фрол Прокофьевич.
   — Соня, вы никому не сказали о том, что я жив? — первым делом поинтересовался он.
   — Нет, не сказала, — успокоила я его.
   — Спасибо, Соня. Мне срочно надо вас видеть. Сможете приехать?
   — Смогу, — не раздумывая, ответила я.
   Моя поспешность его смутила.
   — Это не в Москве, — замялся он.
   — Предвидела это и взяла машину, — крикнула я. — Быстрей говорите куда ехать.
   — Ручка и бумага у вас есть под рукой?
   И вот тут-то я повела себя как настоящая дура — я перевернула блокнотный листок, тот, на котором написала записку Евгению и, приготовившись писать, крикнула:
   — Бумага есть, записываю!
   И Фрол Прокофьевич продиктовал:
   — Рязань, улица Рязанская, дом шестнадцать, Талейкина Галина. Адрес простой, легко запоминается, — добавил он.
   — Да, легко, — согласилась я. — Подъезда нет?
   — Нет, это частный дом моей двоюродной сестры, — пояснил Фрол Прокофьевич. — В доме два входа. Один центральный, ведёт в сам дом. Второй вход в зеленую дверь сбоку, там небольшое помещение, где вы и найдёте меня.
   И я, ничего лучше не придумав, приписала под адресом «зелёная дверь сбоку».
   — Очень жду вас, Соня, приезжайте скорей, — попросил Фрол Прокофьевич.
   — Выезжаю и скоро буду, — пообещала я.
   Машинально перевернув листок блокнота, я увидела на обратной стороне записку, написанную для Евгения, и с удовлетворением повесила её на самое видное место, рядом с зеркалом над телефоном.
   После этого с чувством исполненного долга я покинула свою квартиру. Вернулась в автомобиль и сказала Тамаркиному водителю:
   — Едем в Рязань.
   Он несколько удивился, но не возразил, лишь сказал, что тогда нужно заехать на автозаправку.
   — А куда там в Рязани? — поинтересовался он. — Я этот город знаю.
   — На улицу Рязанскую, дом шестнадцать, зелёная дверь сбоку, — сказала я и с удовлетворением добавила: — Адрес простой.
 

* * *

 
   Большую часть пути меня мучили две проблемы: отношения с Евгением и, что гораздо хуже, жареный поросёнок. В компании с говядиной Мирабо и сырым мясом с ананасами этот чёртов поросёнок никак не хотел усваиваться, истязая меня такой отрыжкой, накладывающейся на изжогу, что мне уже было не до Фрола Прокофьевича. Я даже не осознавала куда еду. Изредка мелькали мысли, что возможен разрыв с Евгением, что ждут меня неприятности, но было это где-то от моей жизни далеко.
   Я ворочалась на сидении, охала, ахала и пыхтела до тех пор, пока водитель не заинтересовался моим состоянием. Решив, что нет смысла скрывать, я честно во всем призналась. Водитель поддержал меня, сказал, что у него это частенько бывает и даже снабдил какими-то ферментами.
   Не могу удержаться, чтобы не похвалить современную фармацевтику.
   Сто раз повторю: как далеко шагнула медицина!
   Я проглотила всего несколько таблеток, а поросёнок начал перевариваться с таким свистом, что пришлось останавливаться буквально под каждым десятым кустом.
   С одной стороны я была даже рада, поскольку очень переживала за свою фигуру, но с другой стороны это сильно сдерживало наше продвижение на пути к Рязани. Дорога была буквально устлана…
   Но дело не в этом, на улицу Рязанскую мы приехали уже ночью. Поэтому зеленую дверь пришлось искать с фонарём. К тому времени благодаря ферментам я уже вновь обрела свою обычную лёгкость и на крыльцо взлетела как пушинка.
   Взлетела и постучала.
   В окне загорелся свет.
   Я постучала ещё.
   — Кто там? — спросил мужской голос.
   Это был голос Фрола Прокофьевича.
   Признаться, я опасалась ловушки, поэтому на всякий случай сошла с крыльца и боязливо оглянулась на Тамаркиного водителя. Тот, как ни в чем не бывало, закуривал сигарету. Эта обыденность добавила мне духу, и я крикнула:
   — Это я, Соня, открывайте.
   — Сейчас, — услышала я в ответ и, секунду спустя дверь распахнулась.
   На пороге стоял Фрол Прокофьевич в махровом халате. Я стыдливо отвернулась. Не знаю почему, но мужчина в халате ужасно смущает меня. Торчащие из-под халата волосатые и в любом случае кривоватые ноги кажутся мне верхом неприличия.
   Так, отвернувшись, я и вошла в дом.
   Вошла и удивилась. Фрол Прокофьевич, человек с детства привыкший к роскоши, в обывательском, конечно, понимании, вынужден был прозябать в таких отвратительно скромных условиях. Узкая комната, железная кровать, лоскутное одеяло, полное отсутствие телевизора. Там даже стула приличного не было. И стола. И, простите, совершенно не ясно было, где туалет. А ведь он мог в любую минуту мне пригодится после этих чудесных ферментов. И поросёнка. И всего прочего.
   Фрол Прокофьевич торопливо накинул на кровать скомканное одеяло, в совершенно невообразимом пододеяльнике (думаю, ровеснике Джорджа Вашингтона) и пригласил меня:
   — Присаживайтесь.
   — Как? — изумилась я. — Прямо на постель? Вы бы хоть с верху набросили что-нибудь.
   — Простите, у меня ничего нет, — вспыхнул он.
   — Так сказали бы. Я привезла бы вам покрывало. И простыней. И пододеяльников захватила бы с наволочками. Горе горем, но нельзя же так опускаться.
   И я опустилась на неубранную кровать, а куда было деваться? Не стоять же. После говядины Мирабо, сырого мяса и поросёнка это было не только трудно, но и небезопасно.
   Фрол Прокофьевич присел со мной рядом и осторожно поинтересовался:
   — Сонечка, а откуда вы знаете, что у меня горе?
   — Господи, ну не от радости же вы сюда-то забились!
   — Да, не от радости, — пригорюнился он. — Какая уж тут радость?
   — Так давайте рассказывайте поскорей, — воскликнула я, тревожно прислушиваясь к разгулу поросёнка в желудке.
   И Фрол Прокофьевич начал рассказывать.
   — Сонечка, приношу вам свои извинения за причинённые неудобства, — сказал он, без этого он просто не мог. Интеллигент.
   — Вы имеете ввиду свой труп? — уточнила я.
   — Да, представляю, как вы напугались.
   — Да нет, — решила я успокоить его. — Больше напугалась, когда узнала, что вы живы. Это было не совсем неожиданно, но слишком близко к моменту прозрения. Я ещё толком и осознать не успела, а вы уже вот он. Ловко вы всех провели.
   — Всех, но не вас, — напомнил Фрол Прокофьевич. — Поразительного ума вы человек.
   — Это да, порой сама себе изумляюсь, — вынуждена была признаться я.
   — Но вы наверное не поняли, зачем я это сделал? — беспомощно пряча под халат свои волосатые ноги, спросил он.
   «Видимо, моё отвращение становится слишком заметно,» — подумала я, старательно отворачиваясь от этих жалких ног.
   — Вы, вероятно, и не догадываетесь какими сложными отношениями связан я со своими бывшими жёнами, — с необъяснимым пафосом продолжил Фрол Прокофьевич.
   — Трудно не догадаться, — вставила я.
   Фрол Прокофьевич, видимо, в своей каморке без дела не сидел и заблаговременно приготовил эту речь, в которую не включил мою ремарку, а поэтому оставил её без реакции.
   — Вы, вероятно, осуждаете меня за тот спектакль, который я вынужден был разыграть в день своего рождения, — продолжил он.
   — Ха, осуждаю, — снова не удержалась от комментария я. — Этот спектакль на вашем месте я бы разыграла лет двадцать назад и под шумок смайнала! Вы просто герой!
   Видимо, я окончательно поломала ему сценарий, потому что Фрол Прокофьевич утратил официальные вид и тон, так не шедшие под его халат и ноги, и радостно завопил уже не по заготовленному тексту:
   — Как?! Что я слышу?! Сонечка! Вы не осуждаете меня?! Вы меня понимаете?!
   — Не осуждаю, но и не понимаю. Резать надо было не себя, а ваших жён. Редкостные змеи, они и меня чуть до греха не довели.
   И тут из него полилось. Он схватил меня за руки и с жаром поведал, как непросто ему жилось, как таскали его, беднягу, из постели в постель, и как с каждым переходом он не досчитывался в кошельке денег, а на голове волос. Как грязно интриговали эти бабы, как заставляли его врать, кривить душой, предавать свои ценности, как пользовались его слабостями, среди которых на первом месте было благородство.
   — Соня! — кричал воспалённый обидами Фрол Прокофьевич. — Соня! Вы знаете каково, чувствовать себя проституткой?!
   Я потупилась, потому что в детстве мечтала овладеть этой профессией, но уже к шести годам увлеклась балетом, а потом перешла на спорт…
   Впрочем, везде одно и то же. Чем бы ты ни занимался, везде приходится интриговать, врать, кривить душой, предавать свои ценности и позволять использовать свои слабости.
   В противном случае очень быстро выясняется, что ты никому не нужен и, более того, что существо ты не только бесполезное, но и вредное.
   Дай бог счастья тому, кто со мной не согласен, хотя разум ему нужней.
   — Соня, — между тем взывал ко мне Фрол Прокофьевич. — Соня, настал тот день и тот час, когда понял я, что дальше так нельзя.
   — Этот час настал тогда, — напомнила я, — когда выяснилось, что вы задолжали крупную сумму, которую отдать можете лишь при одних обстоятельствах — повальной смерти акционеров вашей компании.
   — Да! — с жаром подтвердил Фрол Прокофьевич. — Но вместе с этим выяснилось, что ненависть моя к этим акционерам перешла все границы! О, как ненавидел уже я этих акционеров!!! Я ненавидел в них все. В Тамаре этот извечный апломб! Этот напор! Это нахальство! Безудержную предприимчивость! В Зинаиде этот её старый триппер!
   Здесь я оживилась.
   — Простите, можно поподробней. Что вы имеете ввиду, говоря про Зинаидин триппер?
   — Что я имею ввиду? По-моему это ясно любому, кто хоть раз видел мою Зинаиду. Этот лысый замусоленный парик, пыльный и безобразный, иначе как триппер не назовёшь.
   Метко сказано, конечно, но я, признаться, ожидала большего.
   — Это не женщина, а манекен, — уже гремел Фрол Прокофьевич.
   — Простите, — вмешалась я, — а теперь речь о ком?
   — Да о ней же, о Зинаиде, — гневно бросил он мне и с жаром продолжил: — С безразличием трупа движется она по жизни, оживая лишь при виде пауков и тараканов. Ненавижу в Изабелле её истекающую похотью блудливость!
   «Очень квинтэссентно сказано, — про себя отметила я. — Тамарке по этой части до него далеко.»
   — А Татьяна! — тем временем продолжал Фрол Прокофьевич. — Это не женщина, а колючая проволока, опутывающая вас начиная прямо с горла! А Полина, с её писком, не говоря уже о борще! С чего бы не начался наш с ней разговор, закончится он неизменными моими клятвами. Как ей их только вытягивать из меня удаётся? И клянусь в том, чего сам Бог не смог бы для неё сделать, а потом, конечно, винюсь.
   «Ужас! Ужас!» — только и подумала я.
   — Соня! — Фрол Прокофьевич снова схватил меня за руки. — Соня, передать вам не могу, как страшно попасть во власть к таким женщинам.
   — К любым страшно, — заверила я.
   — К этим особенно, — в свою очередь заверил и он. — Эти вымочат вас, а потом выстирают, выполощут, выжмут и повесят сушиться. И не останется в вас после этого ничего человеческого.
   — Сами виноваты, — укорила я. — Зачем завели их так много?
   Фрол Прокофьевич обезумевшим взглядом посмотрел на меня:
   — Я завёл?! Да они сами! Завелись сами!
   — Да это же не тараканы.
   — Хуже! Хуже! Тараканы не лезут к вам в душу! Соня! Они ограничиваются кухней. А эти разбрелись по всей моей жизни, они совали нос в каждый уголок, мне негде было спрятать свою тайну. Я жил под микроскопом! Соня!
   «Ужас! Ужас-ужас-ужас!» — вторично подумала я.
   — И вот настал день, когда я осознал, как я их ненавижу! Как ненавижу! Соня!
   Я, где-то как-то испугалась. В глазах Фрола Прокофьевича было одно безумие, одно сумасшествие. Бедняга, до чего его довели.
   — И тогда я решил: или я или они. Придётся сделать выбор, вместе нам тесно на этой земле.
   — Несложно представить куда пал ваш выбор, — не удержалась от сарказма я.
   Воспалённый Фрол Прокофьевич к моим словам отнёсся серьёзно.
   — Нет, — закричал он. — Нет, Соня! Сначала я выбрал их. Я хотел покончить жизнь самоубийством, но тут мне позвонила Зинаида и попросила на выходные смотаться в Пензу к её тётушке.
   — Смотаться с ней или одному? — уточнила я.
   — Какой — с ней! — возмутился Фрол Прокофьевич. — Если бы! А то без неё. Просто взять и смотаться, будто нет у меня своих дел.
   «Это примерно так же как с этой Рязанью,» — подумала я.
   — Согласился, я всегда соглашаюсь, потому что знаю — будет хуже. Потом позвонила Полина и учинила скандал. Она узнала, что я отвозил в химчистку ковёр Татьяны. Пришлось везти и её ковёр. Потом позвонила Изабелла…
   — В общем, — продолжила за него я, — столкнувшись с их эгоизмом, вы вспомнили про свой.
   — Да, — пылко подтвердил Фрол Прокофьевич, — вспомнил и подумал, а почему, собственно, я? А почему не они? И передумал. Я купил на базаре курицу, отрубил ей голову и воспользовался этой кровью для своего якобы ухода из жизни.
   — Но зачем вам понадобилось впутывать в это дело меня? — возмущённо спросила я.
   Фрол Прокофьевич смутился и даже покраснел.
   — Вы простите, Сонечка, но должен же был кто-то организовать моих жён. Без вас они разбрелись бы не туда, куда надо, или сразу же вызвали бы милицию, а ваша логика меня вполне устраивала. Мне понадобился ваш ум.
   За эти слова я сразу же ему все простила.
   «Что ж, — подумала я, — пострадала за свою чудесную логику.»
   — Я знал, что вы не позволите им вызвать милицию, — продолжил Фрол Прокофьевич, и я с ужасом вспомнила, что единственная хотела того. — Я знал, что вы сразу же начнёте расследование, в ходе которого перессорите всех.
   Ну, это задание, пожалуй, я недурно выполнила.
   — В общем, я сильно рассчитывал, Сонечка, на вас, потому что больше мне не на кого было рассчитывать. И, судя по всему, так все и состоялось.
   — Более чем, — не без гордости заверила я. — Мне одно лишь не ясно, кто же таскался с ковром?
   Фрол Прокофьевич улыбнулся. Надо же, он ещё способен на это.
   — Здесь, Сонечка, я все хорошо продумал, — почему-то радуясь, сообщил он. — Когда вы вышли, я воткнул в свою грудь нож — я заранее туда губку вставил — и лёг на ковёр, предварительно политый куриной кровью. Обидно, но лежать пришлось довольно долго. Вот такое ко мне внимание.
   — Удивительно, как вы все это смогли? Я бы не выдержала и засмеялась.
   — Труднее всего было когда вы обнаружили мой труп и начали кричать, — признался Фрол Прокофьевич. — Тут я лишь чудом не прослезился. Ах, как жалко себя. А потом уже легче. Выбрав момент, я свернул ковёр и вынес его из дома, попутно испачкав дверь и накапав на ступени крови.
   — Это все ясно, — нетерпеливо перебила я, — кто ковёр-то таскал?
   — А ковёр и не таскал никто, — просветил меня Фрол Прокофьевич. — Я просто дал на бутылку соседу и попросил сочинить эту басню. Он и сочинил. Я сказал. что хочу разыграть своих жён, он ответил, что давно пора.
   — Так вы предвидели, что я буду пытать ваших соседей, и в итоге разыграли меня?
   Мне стало обидно, что так легко провели меня, но из гордости я скрыла свои чувства.
   — Что ж, — сказала я, — поздравляю, у вас все очень хорошо получилось. До последнего момента я верила, что вы убиты.
   — Соня, вы не поняли, я уже не об этом…
   — Нет, нет, вы об этом. Вы решили таким образом уйти от долга, который не можете выплатить. Похоже, вам удалось. Вряд ли долг потребуют с вас ещё. Уверяю, все будут вам очень рады и про долг забудут. Пора воскреснуть.
   Фрол Прокофьевич замахал руками:
   — Мне это уже все равно! Мне уже не до этого!
   Нет, все же я сильно обиделась на него. Терпеть не могу, когда надо мной смеются.
   — Если все у вас так хорошо, — скрывая раздражение спросила я, — так зачем вы здесь сидите? Поезжайте в Москву, повторю: там вам все будут рады. И я, пожалуй, поеду. Понять не могу, что здесь делаю.
   — Соня, я не могу в Москву, — паникуя, закричал Фрол Прокофьевич. — И ничего у меня не хорошо. Разве вы не поняли?
   — Что я должна была понять?
   — Всех моих жён должны убить!
   — Ну и черт с ними, — сгоряча воскликнула я, собираясь выйти в ту дверь, в которую не так давно по глупости своей вошла. — Они это давно заслужили! Ваши жены!
   — Соня, но и вас должны убить!

Глава 29

   Вот это открытие.
   А меня-то за что?
   Жила себе жила, к Фролу Прокопычу в силу своих возможностей отношения не имела, и нате вам, здрасте!
   — Вы ничего не перепутали? — деловито поинтересовалась я.
   — Увы, нет, — горестно признался он.
   — То есть, меня должны убить?
   — Увы, да.
   Я снова опустилась на кровать.
   — И как должно это произойти?
   Фрол Прокофьевич пожал плечами:
   — Не знаю.
   Я заволновалась:
   — Позвольте, позвольте, как это не знаете? А кто же знает?
   — Тот, кто будет убивать.
   «Очень лаконично. Нет, это просто прелесть, что за человек, Фрол Прокофьевич! Меня будут убивать, а ему хоть бы хны!»
   — Простите, мой дорогой, а могу я полюбопытствовать — кто меня будет убивать и, главное, за что?
   Слава богу, он смутился. Не всю, значит, совесть потерял.
   — Убивать вас будет наёмный убийца, — потупившись, ответил он, — а за что, сказать трудно. Скорее всего безвинно, лишь потому, что вы свидетель.
   — Хорошо, хоть это вы понимаете, — с упрёком глядя, сказала я. — А кто же нанял этого убийцу?
   Тут уж Фрол Прокофьевич и вовсе стушевался, глаза вниз опустил и перешёл на шёпот.
   — Я, — прошелестел он. — Я нанял убийцу…
   Ну как тут сохранять невозмутимость?
   Я рассвирепела.
   Кто поставит себя на моё место, тот не осудит, тот поймёт.
   — Значит вы прикинулись убитым, спрятались в эту конуру и ждёте, когда убийца прихлопнет всех ваших жён? И меня заодно!
   Фрол Прокофьевич схватил меня за руки и закричала:
   — Соня! Соня! Вы должны меня понять!
   — Прекрасно вас понимаю, — заверила я. — На работе, наверное, всем сказали, что в командировке?
   — Да, — он выглядел, как нашкодивший ученик.
   — Смелости не хватило присутствовать?
   — Соня, они и в нормальной жизни не оставляют меня в покое, представьте что было бы, останься я в живых. Все эти похороны! — он схватился за голову.
   — Ха! Вас пугают их похороны? А ведь среди прочих были бы и мои! И вы ещё у меня ищете понимания? Чего же вы теперь от меня хотите?
   Фрол Прокофьевич взял себя в руки, перестал дрожать как овечий хвост и, смело глядя в мои глаза, признался:
   — Хочу, чтобы вы их спасли.
   Не-ет, трудно разговаривать с таким человеком! Он что-то, явно, в этой жизни не понимает!
   — Значит вы нанимаете убийцу, чтобы освободиться от ненавистных вам акционеров-жён, а по ходу и завладеть всей компанией, в которой дела пошли так чудесно, как вы и не ожидали! Вы собирались разбогатеть на смерти своих женщин, да ещё и меня грохнуть впридачу, а теперь в пароксизме раскаяния просите меня их всех спасти? Ха! Да зачем мне это нужно?
   — Чтобы выжить самой, — спокойно пояснил Фрол Прокофьевич.
   Очень мило! Интеллигентный человек!
   — Вы понимаете, до чего вы опустились? — строго спросила я. — Вы, интеллигентный человек нанимаете киллера…
   — Соня, — снова хватая меня за руки, взмолился Фрол Прокофьевич. — Соня, не произносите этого ужасного слова!
   — А какое произносить? Душегуб? Убивец? И как вы посмели звать меня в Рязань, меня, ни в чем не повинную жертву ваших низких замыслов?
   — Соня, мне не к кому больше обратиться!
   — Обратитесь к этому киллеру, — посоветовала я. — Скажите ему, что передумали. Кстати, почему вы передумали?
   Фрол Прокофьевич, держась за сердце, только махнул рукой, мол какая теперь разница, стоит ли об этом говорить, из лучших же побуждений…
   — Очень даже стоит, — воскликнула я и с укором на него поглядела, как смотрит разумный человек на абсолютно неразумного. — Э-эх, пожилой уже человек, а ведёте себя, как ребёнок. Задумали вдруг извести своих жён ради какой-то компании. Мою Тамарку извести, умницу! Красавицу! Труженицу! Какое она вам дело закрутила, обогатила всех вас. А сама, живёт лишь ради других, ради других работает не покладая рук, крутится, обманывает государство, уходит от налогов, рискует залететь на нары, взятки, небось, чиновникам даёт. Тьфу! Противно говорить, чем вы заставили заниматься честную женщину. А сами боитесь какой-то жалкой проституции! Это же отдых, в сравнении с тем, что приходится делать бедной Тамаре!
   Фрол Прокофьевич сморщился как от зубной боли и застонал даже:
   — Соня, Соня, я вас умоляю!
   — Умоляет он меня! Жён своих хотел извести, а теперь умоляет. Ему даже слушать об этом больно, а разве нам не больно было бы умирать? Отравить хотел Изабеллу! Умницу! Красавицу! Нежнейшую женщину! Она до сих пор хранит пепел всех своих мужей!
   — Соня! Соня! — закрывая голову руками, закричал Фрол Прокофьевич. — Хватит, умоляю!
   Но я уже вошла в раж.
   — Нет, не хватит, — закричала я. — Вы хотели погубить несчастную Полину, которая до сих пор воет белугой, оплакивая ваше, недостойное её слез тело! А Татьяна, эта дама с мозгами ребёнка! Не стыдно обманывать таких? Она до сих пор простить вам не может пяти процентов! Уж пять процентов вы ей пожалели! Бог ты мой! Не ожидала, не ожидала я такого от вас.
   — Соня, умоляю, я все, все ей отдам!
   — Не все ей! А честно поделите между вашими жёнами, да Тамарку мою, смотрите, не обделите, труженицу нашу. Нет, ну как вы могли кинуть нашу Татьяну под машину? — внезапно даже для себя возмутилась я. — Такую грудь и под машину! Такие арбузы! Ничего, я вижу, нет для вас святого!
   — Но не мог же я позволит ей умереть неестественной смертью, — принялся оправдываться Фрол Прокофьевич. — Все знают как Татьяна переходит дорогу. Умри она под колёсами, это не удивило бы никого. Сонечка, поймите, за короткий период слишком много смертей. Я не мог привлекать внимание милиции к компании. Я и сам был не рад под колёса. К месту сказать, пришлось переплачивать.
   — Переплачивать? — изумилась я. — Что вы имеете в виду?
   — Я говорю о специалисте, который должен был их всех убить. Закажи я простые убийства, ну, из пистолета, платить пришлось бы гораздо меньше. Вы не представляет, Сонечка, как мало у нас в этом деле хороших специалистов, — горестно признался Фрол Прокофьевич. — А тут ещё сразу шесть смертей, и каждая должна от предыдущей отличаться, чтобы не вызвать у родственников подозрений. Шесть смертей, целых шесть. Это не шутка.
   — Шесть смертей? — удивилась я. — Чья шестая? Ах, да, моя. Нет, вы негодяй! Так спокойно говорите об этом! Кого вы хотели убить? Ангелов! Ангелов, а не женщин. Взять хотя бы Зинку-пензючку. Зинаида! Умница! Красавица! Гордость нашей науки! Какой урон вы собирались нанести нашему государству. Здесь пахнет покруче статьёй, чем какое-то заурядное убийство. Какой смертью должна была умереть Зинка?! Признавайтесь?! — я даже топнула ногой.