Страница:
- Миленький братец... Ты такой грустный! Ложись сюда. Хочешь, расчешу твои волосы?
Второй раз за день мягко закружилась голова. Данила понял: больше всего на свете. Ему хотелось бы сейчас. Лечь на эту лавку. И положить голову Руте на колени.
Поспешно выходя из комнаты, успел заметить проклятые ржавые железки в рыжих косичках сестры. Она вплела их в волосы. Эти корявые толстые кольца из Алешкиной кольчуги.
Неужели она любит его?
Очень сильно толкнув дверь избушки, княжич Зверко вышел на площадь. Толпа вскипела; взметнулось и опало черное облако степняцких шапок, десятки волосатых лап потянулись за княжеским рукопожатием - Зверку мигом окружили телохранители... "На Чурилу! На Кумбала!" - горланила площадь, от переливчатого свиста поднялся ветер. "Надо говорить с народом, княжич! зашептал подбежавший Стыря. - Они хотят плыть до Глыбозера и бить полканов... Скажи свою волю..."
Я скажу, кивнул Данька. Его провели через площадь к старому полусгнившему ветряку, распялившему недвижные лопасти над вишневыми зарослями. Перед мельницей возвышалась груда старых жерновов - Даньку подхватили на руки, подсадили наверх - чтобы всем видать нашего княжича, нашу надежу... "Слава наследнику!" - буйно обрадовалась толпа; Данила стащил с головы шапку и поклонился.
Говорить невозможно - на площади почти полтыщи заправских крикунов, многоголосый рев поднимается к притихшим звездам: кажется, что деревья мелко вибрируют, густо роняя листву. "Лю-Бо! Лю-Бо!" - скандируют первые ряды. "Сла-Ва Звер-Ке!" - накатывает сбоку. И сзади, как ровный рокот прибоя: "бей... по... гань!.. бей... по... гань!"
Данька поднял руку и - сразу оглох от внезапной тишины. Затихли! Остался ровный шумовой фон - утробное гудение сотен желудков да шорох пламени в факелах; нервное потрескивание веток под ногами да скрип ремней. Лиц не видно, только глаза мигают во мраке - будто ночное море светится. Вооруженная толпа вовсе не самое уродливое чудовище на свете, внезапно подумал Данька.
- БРАТЦЫ!
Ух! Колыхнулось, опять закипело - будто круги по воде побежали! Шум снова разрастается, надо спешить. Данька вдохнул глубже, и...
- НАДО БИТЬ КУМБАЛА!
Пока все. Рев и визг на десять минут... Терпеливо выждав, можно улучить момент для очередной фразы:
- ВЫРУЧИМ КНЯЗЯ ЛИСЕЯ! ВПЕРЕД, НА ГЛЫБОЗЕРО!
Теперь в толпе блестят не только глаза - зубы, лезвия и клыки-амулеты, задиристо вскинутые в кулаке над головой. Уши попросту болят, в голове стучит болезненный колокол. Надо заканчивать выступление. Осталось немного.
- ИДИТЕ НА ГЛЫБОЗЕРО, БРАТЦЫ!
"Веди нас, княжич! Слава наследнику!" - заходится лаем полупьяная орава. Он снова поднимает руку - нет, шум не стихает - надо орать. Зачем-то глянул вверх, на звездное небо - ничего не увидел, судорожно вдохнул - как перед прыжком в холодное озеро... И даже прикрыл глаза, выкрикивая тщательно, по слогам:
- НО ЗНАЙТЕ... Я НЕ ПОЙДУ С ВАМИ.
VII
Из куста шипуля, за ногу типуля?
Узольская детская загадка
Рычащая тишина.
- Я дал обещание, - произнес Зверко, проталкивая слова в плотные слои тишины. - Я обещал спасти своего старшего брата Михайлу Потыка. Он попал в беду. Он в Калине. Я должен ехать в Калин.
"Калин... Потык..." - забулькала гремучая смесь под ногами. Пронзительный взгляд Хлестаного бьет Даньку по лицу. "Кидает нас... уходит?" - недоверчиво оглядываются молодые. "Он обещал!.. Родного брата!" - хрипит, доказывая соседям, бритый Черепанка, сразу и заранее простивший обожаемого княжича за все. Кажется, толпа уже делится надвое: одни злятся, другие всерьез прикидывают - а... далеко ли до Калина?
В задних рядах движение, недовольные крики... Данька удивился: темная фигурка всадника расталкивает людишек! Крупный соловый жеребец продавливает дорогу в толпе, а отважный человечек хлещет плетью направо и налево, дергается в седле и кричит во всю голову:
- Пословный человек! Вести для княжича!
Данила беспокойно улыбнулся. Он не ждал почты.
"Пропустите пословника... Ррразойдись"... - зашипела толпа, и будто из темной пены выскочил, мокрый и растрепанный, стройный человечек в темном костюме с белым поясом на бедрах - упал из седла на бритые головы телохранителей в первом ряду: вырвался, кинулся в ноги:
- Послание тебе, княжич!
И взмахнул черной холщовой сумочкой над головой. Только теперь Данила понял, что лицо почтальона темно от засохшей крови, а правая рука... господи, она оторвана по локоть. Только оборванный холостой рукав болтается.
- Послание с того света, - горько улыбнулся вестник и, пошатнувшись, повалился вбок, в толпу. Его подхватили, поставили на ноги. Данька сделал шаг вперед. Бесполезно: в темноте не поймешь выражения глаз. Блестят, и только.
- Меня зовут Пустельга. Я был в плену Кумбал-хана! - гордо прохрипел вестник, размахивая пустым рукавом. - Я сумел бежать!
Орава взвыла и качнулась вперед: "Наш! беглый! от Кумбала!" - ударило брызгами, израненного человечка едва не раздавили в объятьях; прижали к каменным жерновам под ногами у княжича... Узкий волнорез телохранителей жестко качнулся навстречу толпе; вестника отцепили, протащили за оцепление - поспешно и почти невежливо подвели к Зверко.
- Говори, - прокричал наследник, поворачиваясь к толпе боком и закрывая глохнущее ухо ладонью. Человечек вытаращил глаза и открыл рот - видимо, что-то выкрикивал.
- Я был в плену, - внезапно донеслось до Данькиного мозга. - Там я видел умирающего богатыря! Кумбал-хан перехватил его на дороге в Калин. Богатыря звали Потык. Он был весь истыкан разрыв-стрелами. Его тело бросили во Влагу.
Данька поманил пальцем. Вестник Пустельга привстал на цыпочках, выставляя чумазое ухо с потемневшей серебряной серьгой. Данька не выдержал: рыком протянул руки и... грубо схватив почтальона за голову, с двух сторон - за лицо и затылок, прокричал прямо в раззявленное ухо, будто в раструб морской раковины:
- Ты врешь, гнида!
С омерзением разжал пальцы, толкнул - будто отбрасывая человечью голову прочь, вниз, обратно в ревущее людское море.
Вестник болезненно мотнул головой, пошатнулся. Его поддержали... толпа рассыпалась довольным хохотом. Идиоты. Данила скрипнул зубами. Им понравилось: они не слышали разговора.
Нет, израненный почтальон не сдавался. Обернул улыбающееся лицо с заплывшим глазом. И... в свою очередь поманил пальцем.
- Загляни в торбу! - Пустельга крикнул прямо в ухо, но Данька едва расслышал: у раненого почтальона был сорван голос.
Наследник принял из его единственной руки черную холщовую сумку с белой заплаткой на боку. Похоже на мешок со сменной обувью, пробормотал Данила, безуспешно пытаясь успокоиться. Но сердце уже оборвалось и стучится в ребра. Распутывать затянутые узлы невозможно: можно сдохнуть от нетерпения. Данька выхватил нож.
Мутно мигнув в свете факелов, широкое лезвие вспороло влажную холстину.
Крестообразный кусок льда выпал прямо в руки.
Это был обломок меча. Толстая рукоять - прямая, без украшений и золоченой луковки. Стальная перекладина - вся в глубоких рубленых шрамах. Клинок переломлен почти у основания, остался лишь осколок лезвия длиной в пару вершков, Данька приблизил холодеющие глаза и отчетливо разглядел маленькое клеймо на светлом ростокском булате. Четырехконечный крест, будто сплетенный из перевитых белых лилий с троичными чашечками лепестков.
Данила уже кричал - сквозь стиснутые зубы. В этом шуме не услышит никто. Он уже чувствовал, что рукоять сломанного меча обжигает ладонь. На рукояти была засохшая кровь.
Родная кровь.
Меч Михайлы Потыка.
Слабо размахнувшись левой рукой, Данила молча ударил искалеченного почтальона в узкое злобное лицо.
Он уже не слышит грохота толпы. Желтые волосы, желтые пятна вьются перед глазами. Стальная рукоять в кулаке, пестрая Михайлина тесемка в волосах некрасиво растянув губы, глухо воя сквозь стиснутые зубы, младший и теперь единственный наследник Властова выпрямился во весь рост, пошатываясь на двухметровой куче жерновов. Желтые пятна, красные колеса. Брат мой убит. Улица моя тесна, радуга моя одноцветна.
Это не боль звенит в сердце. Просто свобода проснулась в душе.
Как его зовут? Кумбал-хан?
Тут затихшая разбойничья сарынь впервые услышала истинный голос княжича Зверко.
- ЧТО СТОИТЕ, СВОЛОЧИ?! ЧТО МЕДЛИТЕ?! НА ВЕСЛА!!!
Крик еще катился над головами, а позади наследника уже творилось небывалое. В глазах сотен оцепеневших людей княжич вдруг... превратился в черный силуэт на фоне огромного оранжевого пятна! Жарким ветром ударило в лицо, и толпа попятилась, рыча и давя оступившихся...
О боги... что это?
Просто вспыхнул ветряк. Гигантские лопасти за спиной княжича внезапно и разом одело широким разнузданным пламенем. Черный дым колыхнулся в ночное небо... горячей волной наследника толкнуло в спину, он обернулся: пламенное перекрестье распахнулось на все небо. Мельница загудела и затряслась: и вот... безвольные старые лопасти... после стольких лет позорной неподвижности...
С раздраженным треском двинулись, рассыпая желтые искры.
Позади Данилы, прямо за его спиной, сплошь облитая огненным золотом, стояла пылающая мельница - и жутко размахивала красно-черными дымящимися крыльями.
Наконец они опомнились - закричали, кинулись обниматься и швырять факелы в гулкую небесную черноту. "Гляди, наследник! - Восторженная рожа Стыри вынырнула из суеты и закричала прямо в лицо: - Это Траяново знамение! Старик проснулся! Он любит нас!"
Уже через несколько часов все окрестные волхвы, убедившись в достоверности рассказов о висохолмском чуде, единогласно подтвердили первоначальную трактовку толпы. Это было совершенно однозначное, хрестоматийное, известное по древним легендам знамение божка Траяна Держателя. Впервые за много лет древний кумир публично, категорично и пламенно поддержал смертного человека.
Впоследствии волхвы утверждали, что именно эта демонстрация божественного покровительства стала причиной того, что в течение последующей ночи небольшая ватага Зверки и Стыри увеличилась почти вдвое. Недобитые дружинники из уничтоженных гарнизонов Залесья, разбойники, мечтающие заслужить прощение новых властей, осиротевшие крестьянские парубки - все они с радостью шли под стяги человека с княжеской тесемкой в волосах. Теперь имя Зверки Властовского произносили с почтением и страхом.
С той же интонацией, что и страшное имя Чурилы.
Когда разбойничий флот отчаливал от опустевшей висохолмской пристани, мельница еще горела. Огненное колесо, бешено мотая золотыми спицами, отбрасывало кривые багровые отсветы на темные паруса. На борту торопливых темных кочей и боевых ушкуев не было в тот миг, пожалуй, ни одного человека, который дерзнул бы усомниться в скорой и жестокой победе мстителя Зверки над войском Кумбала.
VIII
Оставайся, реченька, с озером лесным.
Будешь ты и весела, и покойна с ним...
- Нет, не нужен мне покой, тороплюсь к нему
К моему любимому морю синему.
Узольская народная песня72
На пристани, у кораблей, за минуту до отплытия из Висохолма, наследник Властовский Зверко попрощался со старым Посухом.
В смешном дорожном армячке, с котомкою и шляпою в руках, в сопровождении насупленной девочки Бустеньки древний пасечник подошел к наследнику и заявил со вздохом:
- Слышь, Данилка... Уходим, тудысь-растудысь. С Буштенькой и медведями.
Данила отвлекся от изучения чернокожей пергаментной книги, конфискованной у пленного чурильского волхва:
- Полночь на дворе... Куда вы пойдете?
- Спасать дядьку Потыка, понял?! - звонко, с вызовом крикнула Бустя, блестя глазами.
- Тише, Буштенька, не вышовывайшя, - испугался Посух. Поднял взгляд на Даньку: - Вон и лодочку нашли, без хожяина ошталася. И веслица нашлися.
Данька обернулся: хмурые мокрые медведи тащили струганую однодеревку - по мокрому песку к черной воде.
- Сядем и поплывем потихошеньку, - продолжал старик. - Кошолапые погребут, а я, думается, подремлю маленько. К полудню будем в Калине... Аида с нами?
Данька улыбнулся, наблюдая, как Бустя, путаясь в подоле, залезает в лодочку. Уселась гордо, прижимая к груди обернутый тряпицами горшок. Пареная репа с медом, догадался Данька, осторожно пробуя воздух ноздрями.
- Поехали! - услышал он. - Возьми весло.
Может быть. А восхитительно бы: прямо сейчас, ни о чем не думая, кликнуть рыженькую Руту и самому прыгнуть в лодку - махнув на все рукой, не думая о том, что забыл на берегу - и, сильно оттолкнувшись веслом, слушать, как заплескала вода под днищем и как гулко, сладко обрываются невидимые струны, приковывавшие тебя к грязному берегу...
- Эгей, постойте-погодите! - зазвенел от кораблей встревоженный серебряный голосок, взбешенная Рута пробежала по сходням, спрыгнула на песок. - Куда вы? Без меня?! Братец, так нечестно!
Ну вот: все в сборе, будто специально. Теперь все просто: взять весло, шагнуть в лодку. Грести часто и тихо, чтобы не заметила ватага. Никогда больше не слышать этого визга и посвиста...
- Давай, поехали. Выкидывай швои черные книжонки да порошки вонючия. Перштень в воду, Данилка. Хорош ерундой штрадать, берикось веслище!
Данила вздрогнул. Спиной почувствовал жар от пылающей мельницы: огненные отсветы красного колеса мотаются по темному песку, как цветомузыка на сцене небывалого шоу.
И вспомнил Данила, что не может взять весло. В кулаке его по-прежнему сжата рукоять обломанного меча.
- Куда вы плывете? - грустно усмехнулся он. - Потык мертв.
Слышно, как заплакала Бустя - засопела, вжимаясь курносой мордочкой в теплый тряпичный сверток. И косолапый Потап недобро заурчал, принюхиваясь к ветру, приглядываясь к неподвижной фигуре самозваного наследника на берегу.
- Потык еще жив, Данилка, - вздохнул Посух, напяливая шляпу на блестящую плешь. - Жаль, что ты поверил дурным новостям да лукавым вестникам. Ну... мы пошли. А ты... догоняй опосля, коли хочешь. Только берегись: княжья тесьма в волосах - что змеищща. Выпутать ее сложнее, чем когану личину с рожи содрать. Бывай, гумноед. Даст Бог, повидаемся ишшо.
Он вздохнул и, сгорбившись, пошлепал лаптями к воде.
- Братец, любименький... А может быть, Потык... и правда не умер, а? Ах, если бы проверить... - зашептала Рута, прижимаясь щекой к братнину плечу.
- Отправляйся, если хочешь. - Данила отвернулся, чтобы звонкие рыжие волосы не кололи в лицо. - Плыви в Калин и проверяй.
- Правда можно? Ты не будешь скучать?! - оживилась полоумная княжна, чуть в ладоши не хлопает: - Я быстренько-пребыстренько. В Калин и сразу назад. Даже соскучиться не успеешь!
- Валяй, - кивнул Данька, опуская голову, чтобы спрятать взгляд.
- Братец... - Рута вздохнула, в замешательстве поправила каленую медную прядь над ушком... Быстро положила белые пальчики Даньке на грудь. - Ты загрустил, да? Скучный-прескучный...
- Все в порядке. - Он поднял спокойное лицо. - Можешь ехать в Калин. Только... сделай одолжение: исполни мою последнюю просьбу. Я просил тебя выпутать ржавчину из волос...
- Я не могу. - Рута жалобно подняла брови. - Это не ржавчина, а кольчужинки князя Лисея... Он мне подарил. Я должна их хранить в разлуке, это моя свадебная кольчуга. Чтобы все видели и знали: я обручена.
Увидев странную улыбку брата, она испуганно смолкла. Даже голову втянула в плечи - умоляюще заглядывает в глаза:
- Я же говорила тебе, миленький братец! Говорила, что беру его кольчужинки! Еще в Жиробреге, на пристани, помнишь? Говорила-говорила, честно. Ты не стал запрещать...
- Я не могу тебе запрещать.
- Можешь-можешь, ты же мой братец. Но я тебя спрашивала, а ты не ругался! Разве ты злишься? Разве ты не любишь князя Лисея?
- Я обожаю князя Лисея, - простонал Данила. - Уезжай. Давай, быстро. В Калин. Не хочу тебя видеть.
Разумеется, она восприняла это как шутку.
- Только не скучай без меня! - весело погрозила пальчиком. - Веди себя хорошо. Берегись этой мерзкой снежной бабы в штанах! Договорились? Будь хороший мальчик, братец! А я скоренько вернусь. Только спасу Потыка, и сразу...
- Рута, - быстро сказал Данька.
- Что, братец?
- Останься.
IX
Вверх по ночной Влаге от Висохолма до большого Жиробрега плыть не менее шести часов. Если отправляться в полночь - даже имея таких опытных руслоходов, как Хлестаный, Черепанко и братья Плешиватые, - ни за что не успеть до рассвета. Однако... высыпав в загудевшую воду полмешка сушеной петрушки (все, что было найдено в сумках у двадцати побитых волхвов Чурилы), Зверко сумел договориться с русалицами так: в Жиробреге караван должен быть не позже половины третьего.
Поначалу водяная гниль закапризничала: привыкли, твари, к щедрым подачками из Данькиных рук. Потребовали целый мешок зелья. Их можно понять: тащить корабли придется навстречу течению... Никак не хотели понять, что больше петрушки попросту нет. К счастью, неожиданную помощь оказал однорукий почтальон Пустельга: заметив, как Данила бьется над черной водой, разбрасывая траву словно тщательный сеятель, израненный вестник тяжело подковылял ближе:
- Позволь, княжич... я поговорю с ними.
Данька удивился - но, подумав, кивнул телохранителям. Пустельга тряхнул грязноватым хвостом русых волос, молча зашел в воду по пояс, похлопал черное зеркало ладонью единственной руки, будто любимого жеребчика. Опустил в воду согнутый мизинец, как мирящийся ребенок в детском саду. Невесть как сработало; русалки согласились на полмешка. Данила обрадовался. По правде говоря, петрушки было почти ровно мешок, но надо сохранить ценного зелья впрок - ведь за Жиробрегом придется повернуть с Влаги на Рдянку: новая река, а значит - новые русалки, новый договор...
- Откуда знаешь чародейство? - спросил наследник, внимательно разглядывая вестника Пустельгу. Особенно руки и глаза. Пальцы на уцелевшей правой руке были длинные и тонкие, как у музыканта. А глаза Пустельги и вовсе не понравились Даньке. Слишком неглупые.
"Я знаю вовсе не много, - отвечал почтальон. - Раньше служил у волхвов в полуденных землях, кое-что помню". - "Может быть, ты помнишь, как читать чернокниги?" - Данила спросил просто так; у него скопилась целая корзина пергаментных свитков, конфискованных в рогатой пагоде незадолго до ее разрушения. "Не пробовал, но очень хочу поглядеть", - быстро ответил Пустельга. Данька приказал принести корзину - и подивился, с какой жадностью пословный человечек набросился на чтение. Бережно разбирая влажные гниловатые пергамента, заляпанные подозрительными пятнами, он едва не трясся от любопытства. Ватага грузилась на суда, до отправления оставалось четверть часа, и Данила присел рядом на ременчатый стульчик: "Расскажи, что там пишут". - "Пишут много, княжич, почти все о колдовстве. Эта книга зовется "Волховник", наука обозленной травы. Вот это - "Чаровница", но не вся - только первая главка. А здесь, в свитках, - "Вранограй", искусство повелевания железными птицами..." - "Как любопытно. -Данька покосился на пергамент и с удивлением разглядел... корявые строчки прописной латыни! - На каком языке написаны эти книги?" - "Почти все по-ледянски, княжич".
Странно... Жрецы Чурилы приходят с востока, а книги у них - западные, латинские, подумал Данила, взвешивая на ладони толстый сверток иссохшей телячьей кожи с размашистой надписью в начале текста, крупными буквами: "Auguri ludi. Opus magnum. Curujadus facit".
- Что здесь написано, Пустельга?
- Написано... удивительные слова, княжич. Будто бы эту книгу об искусстве изготовления железных птиц, приемах их натаски и использования в бою написал... человек по имени Куруяд. Признаться, я слыхал о "Вранограе" прежде, но не догадывался, чья здесь рука...
- Знакомое имя.
- Да, княжич. Кто бы мог подумать! Наш знаменитый Куруяд пишет по-ледянски...
Было видно, что Пустельга взволнован открытием. Он попросил у Данилы заветный пергамент и некоторое время пожирал текст глазами, будто записывал на видеопленку. А потом, отложив грязную книгу, просидел минуты три, неподвижно глядя на воду. Странный парень, подумал Данька. Пожалуй, я возьму его с собой.
На вонючей зеленой волне, поднятой русалками, двадцать кораблей дошли до Жиробрега без задержек и приключений. Ровно в половине второго измученная струя швырнула "Будимир" к жиробрегскому причалу. Но княжич Зверко не разрешил бросать становые грузы. Только один человек был отпущен на пристань - быстро выведав городские новости, Стыря вернулся на борт флагманского корабля: "Кумбал прошел мимо Жиробрега еще утром. Князь Лисей Вещий погнался за ним следом по дороге на Глыбозеро..."
Значит - и нам пора на Глыбозеро, кивнул наследник. Лодьи тихо прошли мимо спящего города и, натужно раздирая веслами встречное течение, свернули на Керженец, а через полчаса и на Рдянку - быстрый приток, известный свежей игристой струёй. Здешние русалки едва не выпрыгнули на берег от радости, получив сразу полмешка петрушки: обещали домчать до Голубиной Перемыки всего за час!
Стыря рассказывал собранные в Жиробреге новости. Бодрствующие завсегдатаи купецкого двора на пристани успели рассказать Хлестаному свежие байки о князе Лисее, которого теперь почему-то именовали Вещим. Утверждали, что Вещий Лисей умеет разговаривать с реками и ручьями; ему, дескать, сведом язык диких зверей и вольных птиц. Когда Лисей пошел бить Кумбала, никто не усомнился в том, что грек одержит победу. Кажется, князь Алеша прославился в народе, ухмыльнулся Данька. Должно быть, научился-таки обманывать диких аборигенов. "По слухам, продолжал Стыря, - на службе у Лисеюшки содержатся страховидны алыберския звери-скорпии, хвостами камни кидают, ошибнями полымя мечут! А сам Вещий Лисей собою статен, очи горючие, сердечко справедливое". Данила покосился на Руту: княжна стояла у мачты, повернувшись в профиль и будто не слушая - однако... расцветает прямо на глазах: гордо задрала носик, а ушки чуть не раздуваются, впитывая сладкие похвалы любимому князю Лисею. Господи, я не верю глазам. Она его любит...
Рутино счастье оказалось слишком коротким. Уже через час, когда разбойная сарынь, обливаясь потом и рыча, сухим волоком перетаскивала корабли по бревенчатому настилу через узкую перемычку между Рдянкой и тихой, пугливой речкой Голубой - именно тогда под кустом, в березовой рощице неподалеку был пойман дрожащий от страха пастушок Гулебяка, потерявший свое стадо, а частично и рассудок от пережитого (он воочию наблюдал с холма разорение Стожаровой Хаты броненосцами Кумбала). Так вот, к ужасу и раздражению Руты, пастушок Гулебяка с пеной у рта доказывал, что князь Лисей... сражается на стороне Чурилы. "Поганцы да греки Хату пожгли, - убеждал он. - Сперва рогатые пришли, а погодя гречане прискакали". - "Да с чего ты взял, холоп, будто князь Лисей под Чурилой ходит?" - "А как же, княжич: Кумбал-то Жиробрег не тронул! А князь Лисей за Кумбалом всюду следом бежит, ровно прихвостень! Отчего не нападает? Знамо дело: все иноземцы заодно, коли русичей бить..."
Данила повелел высечь дурака, а сам призадумался. Видать, князь Алеша не все делает правильно, раз уж такие слухи пошли... Или - Данила поморщился: да нет, не может быть. Не мог же Старцев, в самом деле, подружиться с Кумбал-ханом! Впрочем... зачем гадать? Через полчаса все выяснится само собой...
Эти полчаса он провел в компании Хлестаного, Пустельги, Берладки и братьев Плешиватых. Нужно было продумать план предстоящей атаки. Имея такое количество трофейных снадобий, глупо не обеспечить магическое прикрытие нашим парням. Кудлатый Беладка, ранее исполнявший в Стырькиной ватаге роль полевого чудодея, предложил традиционный вариант: обмазаться медвежьим салом, чтоб вражеские кони пугались. Молчаливый Пустельга, наморщив бледный лоб, предложил вариант поинтереснее: выдать авангарду наших десантников мешочки с необходимым зельем, а именно - сон-траву и споры ржавого гриба. Данила немедля отдал соответствующие указания. Возможно, они придумали бы еще что-нибудь, похитрей да покруче, но - из-за деревьев уже показались уцелевшие башни глыбозерской крепости. Лодьи вырвались из тесной Голубы на простор Глыбкого озера - вот полуразрушенный замок отражается в свинцовой воде... А вот и глухой скрежет, злобный гул долетел с дальнего берега. Ночное путешествие закончилось, начиналась битва.
Поначалу Данька испугался, разглядев в бледном предрассветном тумане широкий полуостров, засеянный мертвыми телами людей, лошадей и чудовищ. Нет. К счастью для всех - кроме, разумеется, Кумбал-хана - битва еще не закончилась; вскоре дозорный на "Будимире" коротким условным свистом сообщил: вижу неприятеля.
Неприятеля имелось в достаточном количестве. Длинная цепь черных рогатых всадников - почти таких же, как давеча в Висохолме, только почернее да покостлявее - перегородила полуостров, быстро надвигаясь на дымящиеся развалины глыбозерского кремля. Угу. Это враги, сообразил догадливый Данька. А друзья, если и живы, то почему-то не показываются наружу из полуразрушенной крепости. Ладно, плюнул он. Когда-то в прошлой жизни, в десятом классе школы он подрабатывал морильщиком тараканов... Что-то подобное приходится делать и сейчас.
Обернулся к Хлестаному и скомандовал:
- Гранаты к бою.
Х
Впоследствии, вспоминая утреннюю битву с гвардейским бунчуком Кумбал-хана, Данька понял: все было сделано из рук вон плохо. Потери были чудовищны, и даже применение боевой магии не помогло уничтожить противника малой кровью.
Сначала на берег десантировались так называемые "гренадеры". У каждого из крепких парней & правой руке был зажат топор, а в левой - мешочек с пылью ржавого гриба. Незадолго до начала битвы гренадеров накормили пирожками с дурманом; это позволяло надеяться на то, что головорезы смогут разглядеть ослепшего, опыленного противника в душном облаке вонючего дыма. Это облако плотной стеной встало над полем брани, как только каждый гренадер метнул свой мешочек навстречу приближающимся броненосцам. Казалось бы - все идет по плану! Однако... уловка не сработала. Никто в лагере Даньки не мог знать, что в ежедневный рацион угадаев входит сладкое каменное вино, в которое по давней сорочинской традиции добавляют отвар из молодого дурмана. Рогачи не нуждались в колдовских пирожках, дурман был у них в крови с раннего детства.
Второй раз за день мягко закружилась голова. Данила понял: больше всего на свете. Ему хотелось бы сейчас. Лечь на эту лавку. И положить голову Руте на колени.
Поспешно выходя из комнаты, успел заметить проклятые ржавые железки в рыжих косичках сестры. Она вплела их в волосы. Эти корявые толстые кольца из Алешкиной кольчуги.
Неужели она любит его?
Очень сильно толкнув дверь избушки, княжич Зверко вышел на площадь. Толпа вскипела; взметнулось и опало черное облако степняцких шапок, десятки волосатых лап потянулись за княжеским рукопожатием - Зверку мигом окружили телохранители... "На Чурилу! На Кумбала!" - горланила площадь, от переливчатого свиста поднялся ветер. "Надо говорить с народом, княжич! зашептал подбежавший Стыря. - Они хотят плыть до Глыбозера и бить полканов... Скажи свою волю..."
Я скажу, кивнул Данька. Его провели через площадь к старому полусгнившему ветряку, распялившему недвижные лопасти над вишневыми зарослями. Перед мельницей возвышалась груда старых жерновов - Даньку подхватили на руки, подсадили наверх - чтобы всем видать нашего княжича, нашу надежу... "Слава наследнику!" - буйно обрадовалась толпа; Данила стащил с головы шапку и поклонился.
Говорить невозможно - на площади почти полтыщи заправских крикунов, многоголосый рев поднимается к притихшим звездам: кажется, что деревья мелко вибрируют, густо роняя листву. "Лю-Бо! Лю-Бо!" - скандируют первые ряды. "Сла-Ва Звер-Ке!" - накатывает сбоку. И сзади, как ровный рокот прибоя: "бей... по... гань!.. бей... по... гань!"
Данька поднял руку и - сразу оглох от внезапной тишины. Затихли! Остался ровный шумовой фон - утробное гудение сотен желудков да шорох пламени в факелах; нервное потрескивание веток под ногами да скрип ремней. Лиц не видно, только глаза мигают во мраке - будто ночное море светится. Вооруженная толпа вовсе не самое уродливое чудовище на свете, внезапно подумал Данька.
- БРАТЦЫ!
Ух! Колыхнулось, опять закипело - будто круги по воде побежали! Шум снова разрастается, надо спешить. Данька вдохнул глубже, и...
- НАДО БИТЬ КУМБАЛА!
Пока все. Рев и визг на десять минут... Терпеливо выждав, можно улучить момент для очередной фразы:
- ВЫРУЧИМ КНЯЗЯ ЛИСЕЯ! ВПЕРЕД, НА ГЛЫБОЗЕРО!
Теперь в толпе блестят не только глаза - зубы, лезвия и клыки-амулеты, задиристо вскинутые в кулаке над головой. Уши попросту болят, в голове стучит болезненный колокол. Надо заканчивать выступление. Осталось немного.
- ИДИТЕ НА ГЛЫБОЗЕРО, БРАТЦЫ!
"Веди нас, княжич! Слава наследнику!" - заходится лаем полупьяная орава. Он снова поднимает руку - нет, шум не стихает - надо орать. Зачем-то глянул вверх, на звездное небо - ничего не увидел, судорожно вдохнул - как перед прыжком в холодное озеро... И даже прикрыл глаза, выкрикивая тщательно, по слогам:
- НО ЗНАЙТЕ... Я НЕ ПОЙДУ С ВАМИ.
VII
Из куста шипуля, за ногу типуля?
Узольская детская загадка
Рычащая тишина.
- Я дал обещание, - произнес Зверко, проталкивая слова в плотные слои тишины. - Я обещал спасти своего старшего брата Михайлу Потыка. Он попал в беду. Он в Калине. Я должен ехать в Калин.
"Калин... Потык..." - забулькала гремучая смесь под ногами. Пронзительный взгляд Хлестаного бьет Даньку по лицу. "Кидает нас... уходит?" - недоверчиво оглядываются молодые. "Он обещал!.. Родного брата!" - хрипит, доказывая соседям, бритый Черепанка, сразу и заранее простивший обожаемого княжича за все. Кажется, толпа уже делится надвое: одни злятся, другие всерьез прикидывают - а... далеко ли до Калина?
В задних рядах движение, недовольные крики... Данька удивился: темная фигурка всадника расталкивает людишек! Крупный соловый жеребец продавливает дорогу в толпе, а отважный человечек хлещет плетью направо и налево, дергается в седле и кричит во всю голову:
- Пословный человек! Вести для княжича!
Данила беспокойно улыбнулся. Он не ждал почты.
"Пропустите пословника... Ррразойдись"... - зашипела толпа, и будто из темной пены выскочил, мокрый и растрепанный, стройный человечек в темном костюме с белым поясом на бедрах - упал из седла на бритые головы телохранителей в первом ряду: вырвался, кинулся в ноги:
- Послание тебе, княжич!
И взмахнул черной холщовой сумочкой над головой. Только теперь Данила понял, что лицо почтальона темно от засохшей крови, а правая рука... господи, она оторвана по локоть. Только оборванный холостой рукав болтается.
- Послание с того света, - горько улыбнулся вестник и, пошатнувшись, повалился вбок, в толпу. Его подхватили, поставили на ноги. Данька сделал шаг вперед. Бесполезно: в темноте не поймешь выражения глаз. Блестят, и только.
- Меня зовут Пустельга. Я был в плену Кумбал-хана! - гордо прохрипел вестник, размахивая пустым рукавом. - Я сумел бежать!
Орава взвыла и качнулась вперед: "Наш! беглый! от Кумбала!" - ударило брызгами, израненного человечка едва не раздавили в объятьях; прижали к каменным жерновам под ногами у княжича... Узкий волнорез телохранителей жестко качнулся навстречу толпе; вестника отцепили, протащили за оцепление - поспешно и почти невежливо подвели к Зверко.
- Говори, - прокричал наследник, поворачиваясь к толпе боком и закрывая глохнущее ухо ладонью. Человечек вытаращил глаза и открыл рот - видимо, что-то выкрикивал.
- Я был в плену, - внезапно донеслось до Данькиного мозга. - Там я видел умирающего богатыря! Кумбал-хан перехватил его на дороге в Калин. Богатыря звали Потык. Он был весь истыкан разрыв-стрелами. Его тело бросили во Влагу.
Данька поманил пальцем. Вестник Пустельга привстал на цыпочках, выставляя чумазое ухо с потемневшей серебряной серьгой. Данька не выдержал: рыком протянул руки и... грубо схватив почтальона за голову, с двух сторон - за лицо и затылок, прокричал прямо в раззявленное ухо, будто в раструб морской раковины:
- Ты врешь, гнида!
С омерзением разжал пальцы, толкнул - будто отбрасывая человечью голову прочь, вниз, обратно в ревущее людское море.
Вестник болезненно мотнул головой, пошатнулся. Его поддержали... толпа рассыпалась довольным хохотом. Идиоты. Данила скрипнул зубами. Им понравилось: они не слышали разговора.
Нет, израненный почтальон не сдавался. Обернул улыбающееся лицо с заплывшим глазом. И... в свою очередь поманил пальцем.
- Загляни в торбу! - Пустельга крикнул прямо в ухо, но Данька едва расслышал: у раненого почтальона был сорван голос.
Наследник принял из его единственной руки черную холщовую сумку с белой заплаткой на боку. Похоже на мешок со сменной обувью, пробормотал Данила, безуспешно пытаясь успокоиться. Но сердце уже оборвалось и стучится в ребра. Распутывать затянутые узлы невозможно: можно сдохнуть от нетерпения. Данька выхватил нож.
Мутно мигнув в свете факелов, широкое лезвие вспороло влажную холстину.
Крестообразный кусок льда выпал прямо в руки.
Это был обломок меча. Толстая рукоять - прямая, без украшений и золоченой луковки. Стальная перекладина - вся в глубоких рубленых шрамах. Клинок переломлен почти у основания, остался лишь осколок лезвия длиной в пару вершков, Данька приблизил холодеющие глаза и отчетливо разглядел маленькое клеймо на светлом ростокском булате. Четырехконечный крест, будто сплетенный из перевитых белых лилий с троичными чашечками лепестков.
Данила уже кричал - сквозь стиснутые зубы. В этом шуме не услышит никто. Он уже чувствовал, что рукоять сломанного меча обжигает ладонь. На рукояти была засохшая кровь.
Родная кровь.
Меч Михайлы Потыка.
Слабо размахнувшись левой рукой, Данила молча ударил искалеченного почтальона в узкое злобное лицо.
Он уже не слышит грохота толпы. Желтые волосы, желтые пятна вьются перед глазами. Стальная рукоять в кулаке, пестрая Михайлина тесемка в волосах некрасиво растянув губы, глухо воя сквозь стиснутые зубы, младший и теперь единственный наследник Властова выпрямился во весь рост, пошатываясь на двухметровой куче жерновов. Желтые пятна, красные колеса. Брат мой убит. Улица моя тесна, радуга моя одноцветна.
Это не боль звенит в сердце. Просто свобода проснулась в душе.
Как его зовут? Кумбал-хан?
Тут затихшая разбойничья сарынь впервые услышала истинный голос княжича Зверко.
- ЧТО СТОИТЕ, СВОЛОЧИ?! ЧТО МЕДЛИТЕ?! НА ВЕСЛА!!!
Крик еще катился над головами, а позади наследника уже творилось небывалое. В глазах сотен оцепеневших людей княжич вдруг... превратился в черный силуэт на фоне огромного оранжевого пятна! Жарким ветром ударило в лицо, и толпа попятилась, рыча и давя оступившихся...
О боги... что это?
Просто вспыхнул ветряк. Гигантские лопасти за спиной княжича внезапно и разом одело широким разнузданным пламенем. Черный дым колыхнулся в ночное небо... горячей волной наследника толкнуло в спину, он обернулся: пламенное перекрестье распахнулось на все небо. Мельница загудела и затряслась: и вот... безвольные старые лопасти... после стольких лет позорной неподвижности...
С раздраженным треском двинулись, рассыпая желтые искры.
Позади Данилы, прямо за его спиной, сплошь облитая огненным золотом, стояла пылающая мельница - и жутко размахивала красно-черными дымящимися крыльями.
Наконец они опомнились - закричали, кинулись обниматься и швырять факелы в гулкую небесную черноту. "Гляди, наследник! - Восторженная рожа Стыри вынырнула из суеты и закричала прямо в лицо: - Это Траяново знамение! Старик проснулся! Он любит нас!"
Уже через несколько часов все окрестные волхвы, убедившись в достоверности рассказов о висохолмском чуде, единогласно подтвердили первоначальную трактовку толпы. Это было совершенно однозначное, хрестоматийное, известное по древним легендам знамение божка Траяна Держателя. Впервые за много лет древний кумир публично, категорично и пламенно поддержал смертного человека.
Впоследствии волхвы утверждали, что именно эта демонстрация божественного покровительства стала причиной того, что в течение последующей ночи небольшая ватага Зверки и Стыри увеличилась почти вдвое. Недобитые дружинники из уничтоженных гарнизонов Залесья, разбойники, мечтающие заслужить прощение новых властей, осиротевшие крестьянские парубки - все они с радостью шли под стяги человека с княжеской тесемкой в волосах. Теперь имя Зверки Властовского произносили с почтением и страхом.
С той же интонацией, что и страшное имя Чурилы.
Когда разбойничий флот отчаливал от опустевшей висохолмской пристани, мельница еще горела. Огненное колесо, бешено мотая золотыми спицами, отбрасывало кривые багровые отсветы на темные паруса. На борту торопливых темных кочей и боевых ушкуев не было в тот миг, пожалуй, ни одного человека, который дерзнул бы усомниться в скорой и жестокой победе мстителя Зверки над войском Кумбала.
VIII
Оставайся, реченька, с озером лесным.
Будешь ты и весела, и покойна с ним...
- Нет, не нужен мне покой, тороплюсь к нему
К моему любимому морю синему.
Узольская народная песня72
На пристани, у кораблей, за минуту до отплытия из Висохолма, наследник Властовский Зверко попрощался со старым Посухом.
В смешном дорожном армячке, с котомкою и шляпою в руках, в сопровождении насупленной девочки Бустеньки древний пасечник подошел к наследнику и заявил со вздохом:
- Слышь, Данилка... Уходим, тудысь-растудысь. С Буштенькой и медведями.
Данила отвлекся от изучения чернокожей пергаментной книги, конфискованной у пленного чурильского волхва:
- Полночь на дворе... Куда вы пойдете?
- Спасать дядьку Потыка, понял?! - звонко, с вызовом крикнула Бустя, блестя глазами.
- Тише, Буштенька, не вышовывайшя, - испугался Посух. Поднял взгляд на Даньку: - Вон и лодочку нашли, без хожяина ошталася. И веслица нашлися.
Данька обернулся: хмурые мокрые медведи тащили струганую однодеревку - по мокрому песку к черной воде.
- Сядем и поплывем потихошеньку, - продолжал старик. - Кошолапые погребут, а я, думается, подремлю маленько. К полудню будем в Калине... Аида с нами?
Данька улыбнулся, наблюдая, как Бустя, путаясь в подоле, залезает в лодочку. Уселась гордо, прижимая к груди обернутый тряпицами горшок. Пареная репа с медом, догадался Данька, осторожно пробуя воздух ноздрями.
- Поехали! - услышал он. - Возьми весло.
Может быть. А восхитительно бы: прямо сейчас, ни о чем не думая, кликнуть рыженькую Руту и самому прыгнуть в лодку - махнув на все рукой, не думая о том, что забыл на берегу - и, сильно оттолкнувшись веслом, слушать, как заплескала вода под днищем и как гулко, сладко обрываются невидимые струны, приковывавшие тебя к грязному берегу...
- Эгей, постойте-погодите! - зазвенел от кораблей встревоженный серебряный голосок, взбешенная Рута пробежала по сходням, спрыгнула на песок. - Куда вы? Без меня?! Братец, так нечестно!
Ну вот: все в сборе, будто специально. Теперь все просто: взять весло, шагнуть в лодку. Грести часто и тихо, чтобы не заметила ватага. Никогда больше не слышать этого визга и посвиста...
- Давай, поехали. Выкидывай швои черные книжонки да порошки вонючия. Перштень в воду, Данилка. Хорош ерундой штрадать, берикось веслище!
Данила вздрогнул. Спиной почувствовал жар от пылающей мельницы: огненные отсветы красного колеса мотаются по темному песку, как цветомузыка на сцене небывалого шоу.
И вспомнил Данила, что не может взять весло. В кулаке его по-прежнему сжата рукоять обломанного меча.
- Куда вы плывете? - грустно усмехнулся он. - Потык мертв.
Слышно, как заплакала Бустя - засопела, вжимаясь курносой мордочкой в теплый тряпичный сверток. И косолапый Потап недобро заурчал, принюхиваясь к ветру, приглядываясь к неподвижной фигуре самозваного наследника на берегу.
- Потык еще жив, Данилка, - вздохнул Посух, напяливая шляпу на блестящую плешь. - Жаль, что ты поверил дурным новостям да лукавым вестникам. Ну... мы пошли. А ты... догоняй опосля, коли хочешь. Только берегись: княжья тесьма в волосах - что змеищща. Выпутать ее сложнее, чем когану личину с рожи содрать. Бывай, гумноед. Даст Бог, повидаемся ишшо.
Он вздохнул и, сгорбившись, пошлепал лаптями к воде.
- Братец, любименький... А может быть, Потык... и правда не умер, а? Ах, если бы проверить... - зашептала Рута, прижимаясь щекой к братнину плечу.
- Отправляйся, если хочешь. - Данила отвернулся, чтобы звонкие рыжие волосы не кололи в лицо. - Плыви в Калин и проверяй.
- Правда можно? Ты не будешь скучать?! - оживилась полоумная княжна, чуть в ладоши не хлопает: - Я быстренько-пребыстренько. В Калин и сразу назад. Даже соскучиться не успеешь!
- Валяй, - кивнул Данька, опуская голову, чтобы спрятать взгляд.
- Братец... - Рута вздохнула, в замешательстве поправила каленую медную прядь над ушком... Быстро положила белые пальчики Даньке на грудь. - Ты загрустил, да? Скучный-прескучный...
- Все в порядке. - Он поднял спокойное лицо. - Можешь ехать в Калин. Только... сделай одолжение: исполни мою последнюю просьбу. Я просил тебя выпутать ржавчину из волос...
- Я не могу. - Рута жалобно подняла брови. - Это не ржавчина, а кольчужинки князя Лисея... Он мне подарил. Я должна их хранить в разлуке, это моя свадебная кольчуга. Чтобы все видели и знали: я обручена.
Увидев странную улыбку брата, она испуганно смолкла. Даже голову втянула в плечи - умоляюще заглядывает в глаза:
- Я же говорила тебе, миленький братец! Говорила, что беру его кольчужинки! Еще в Жиробреге, на пристани, помнишь? Говорила-говорила, честно. Ты не стал запрещать...
- Я не могу тебе запрещать.
- Можешь-можешь, ты же мой братец. Но я тебя спрашивала, а ты не ругался! Разве ты злишься? Разве ты не любишь князя Лисея?
- Я обожаю князя Лисея, - простонал Данила. - Уезжай. Давай, быстро. В Калин. Не хочу тебя видеть.
Разумеется, она восприняла это как шутку.
- Только не скучай без меня! - весело погрозила пальчиком. - Веди себя хорошо. Берегись этой мерзкой снежной бабы в штанах! Договорились? Будь хороший мальчик, братец! А я скоренько вернусь. Только спасу Потыка, и сразу...
- Рута, - быстро сказал Данька.
- Что, братец?
- Останься.
IX
Вверх по ночной Влаге от Висохолма до большого Жиробрега плыть не менее шести часов. Если отправляться в полночь - даже имея таких опытных руслоходов, как Хлестаный, Черепанко и братья Плешиватые, - ни за что не успеть до рассвета. Однако... высыпав в загудевшую воду полмешка сушеной петрушки (все, что было найдено в сумках у двадцати побитых волхвов Чурилы), Зверко сумел договориться с русалицами так: в Жиробреге караван должен быть не позже половины третьего.
Поначалу водяная гниль закапризничала: привыкли, твари, к щедрым подачками из Данькиных рук. Потребовали целый мешок зелья. Их можно понять: тащить корабли придется навстречу течению... Никак не хотели понять, что больше петрушки попросту нет. К счастью, неожиданную помощь оказал однорукий почтальон Пустельга: заметив, как Данила бьется над черной водой, разбрасывая траву словно тщательный сеятель, израненный вестник тяжело подковылял ближе:
- Позволь, княжич... я поговорю с ними.
Данька удивился - но, подумав, кивнул телохранителям. Пустельга тряхнул грязноватым хвостом русых волос, молча зашел в воду по пояс, похлопал черное зеркало ладонью единственной руки, будто любимого жеребчика. Опустил в воду согнутый мизинец, как мирящийся ребенок в детском саду. Невесть как сработало; русалки согласились на полмешка. Данила обрадовался. По правде говоря, петрушки было почти ровно мешок, но надо сохранить ценного зелья впрок - ведь за Жиробрегом придется повернуть с Влаги на Рдянку: новая река, а значит - новые русалки, новый договор...
- Откуда знаешь чародейство? - спросил наследник, внимательно разглядывая вестника Пустельгу. Особенно руки и глаза. Пальцы на уцелевшей правой руке были длинные и тонкие, как у музыканта. А глаза Пустельги и вовсе не понравились Даньке. Слишком неглупые.
"Я знаю вовсе не много, - отвечал почтальон. - Раньше служил у волхвов в полуденных землях, кое-что помню". - "Может быть, ты помнишь, как читать чернокниги?" - Данила спросил просто так; у него скопилась целая корзина пергаментных свитков, конфискованных в рогатой пагоде незадолго до ее разрушения. "Не пробовал, но очень хочу поглядеть", - быстро ответил Пустельга. Данька приказал принести корзину - и подивился, с какой жадностью пословный человечек набросился на чтение. Бережно разбирая влажные гниловатые пергамента, заляпанные подозрительными пятнами, он едва не трясся от любопытства. Ватага грузилась на суда, до отправления оставалось четверть часа, и Данила присел рядом на ременчатый стульчик: "Расскажи, что там пишут". - "Пишут много, княжич, почти все о колдовстве. Эта книга зовется "Волховник", наука обозленной травы. Вот это - "Чаровница", но не вся - только первая главка. А здесь, в свитках, - "Вранограй", искусство повелевания железными птицами..." - "Как любопытно. -Данька покосился на пергамент и с удивлением разглядел... корявые строчки прописной латыни! - На каком языке написаны эти книги?" - "Почти все по-ледянски, княжич".
Странно... Жрецы Чурилы приходят с востока, а книги у них - западные, латинские, подумал Данила, взвешивая на ладони толстый сверток иссохшей телячьей кожи с размашистой надписью в начале текста, крупными буквами: "Auguri ludi. Opus magnum. Curujadus facit".
- Что здесь написано, Пустельга?
- Написано... удивительные слова, княжич. Будто бы эту книгу об искусстве изготовления железных птиц, приемах их натаски и использования в бою написал... человек по имени Куруяд. Признаться, я слыхал о "Вранограе" прежде, но не догадывался, чья здесь рука...
- Знакомое имя.
- Да, княжич. Кто бы мог подумать! Наш знаменитый Куруяд пишет по-ледянски...
Было видно, что Пустельга взволнован открытием. Он попросил у Данилы заветный пергамент и некоторое время пожирал текст глазами, будто записывал на видеопленку. А потом, отложив грязную книгу, просидел минуты три, неподвижно глядя на воду. Странный парень, подумал Данька. Пожалуй, я возьму его с собой.
На вонючей зеленой волне, поднятой русалками, двадцать кораблей дошли до Жиробрега без задержек и приключений. Ровно в половине второго измученная струя швырнула "Будимир" к жиробрегскому причалу. Но княжич Зверко не разрешил бросать становые грузы. Только один человек был отпущен на пристань - быстро выведав городские новости, Стыря вернулся на борт флагманского корабля: "Кумбал прошел мимо Жиробрега еще утром. Князь Лисей Вещий погнался за ним следом по дороге на Глыбозеро..."
Значит - и нам пора на Глыбозеро, кивнул наследник. Лодьи тихо прошли мимо спящего города и, натужно раздирая веслами встречное течение, свернули на Керженец, а через полчаса и на Рдянку - быстрый приток, известный свежей игристой струёй. Здешние русалки едва не выпрыгнули на берег от радости, получив сразу полмешка петрушки: обещали домчать до Голубиной Перемыки всего за час!
Стыря рассказывал собранные в Жиробреге новости. Бодрствующие завсегдатаи купецкого двора на пристани успели рассказать Хлестаному свежие байки о князе Лисее, которого теперь почему-то именовали Вещим. Утверждали, что Вещий Лисей умеет разговаривать с реками и ручьями; ему, дескать, сведом язык диких зверей и вольных птиц. Когда Лисей пошел бить Кумбала, никто не усомнился в том, что грек одержит победу. Кажется, князь Алеша прославился в народе, ухмыльнулся Данька. Должно быть, научился-таки обманывать диких аборигенов. "По слухам, продолжал Стыря, - на службе у Лисеюшки содержатся страховидны алыберския звери-скорпии, хвостами камни кидают, ошибнями полымя мечут! А сам Вещий Лисей собою статен, очи горючие, сердечко справедливое". Данила покосился на Руту: княжна стояла у мачты, повернувшись в профиль и будто не слушая - однако... расцветает прямо на глазах: гордо задрала носик, а ушки чуть не раздуваются, впитывая сладкие похвалы любимому князю Лисею. Господи, я не верю глазам. Она его любит...
Рутино счастье оказалось слишком коротким. Уже через час, когда разбойная сарынь, обливаясь потом и рыча, сухим волоком перетаскивала корабли по бревенчатому настилу через узкую перемычку между Рдянкой и тихой, пугливой речкой Голубой - именно тогда под кустом, в березовой рощице неподалеку был пойман дрожащий от страха пастушок Гулебяка, потерявший свое стадо, а частично и рассудок от пережитого (он воочию наблюдал с холма разорение Стожаровой Хаты броненосцами Кумбала). Так вот, к ужасу и раздражению Руты, пастушок Гулебяка с пеной у рта доказывал, что князь Лисей... сражается на стороне Чурилы. "Поганцы да греки Хату пожгли, - убеждал он. - Сперва рогатые пришли, а погодя гречане прискакали". - "Да с чего ты взял, холоп, будто князь Лисей под Чурилой ходит?" - "А как же, княжич: Кумбал-то Жиробрег не тронул! А князь Лисей за Кумбалом всюду следом бежит, ровно прихвостень! Отчего не нападает? Знамо дело: все иноземцы заодно, коли русичей бить..."
Данила повелел высечь дурака, а сам призадумался. Видать, князь Алеша не все делает правильно, раз уж такие слухи пошли... Или - Данила поморщился: да нет, не может быть. Не мог же Старцев, в самом деле, подружиться с Кумбал-ханом! Впрочем... зачем гадать? Через полчаса все выяснится само собой...
Эти полчаса он провел в компании Хлестаного, Пустельги, Берладки и братьев Плешиватых. Нужно было продумать план предстоящей атаки. Имея такое количество трофейных снадобий, глупо не обеспечить магическое прикрытие нашим парням. Кудлатый Беладка, ранее исполнявший в Стырькиной ватаге роль полевого чудодея, предложил традиционный вариант: обмазаться медвежьим салом, чтоб вражеские кони пугались. Молчаливый Пустельга, наморщив бледный лоб, предложил вариант поинтереснее: выдать авангарду наших десантников мешочки с необходимым зельем, а именно - сон-траву и споры ржавого гриба. Данила немедля отдал соответствующие указания. Возможно, они придумали бы еще что-нибудь, похитрей да покруче, но - из-за деревьев уже показались уцелевшие башни глыбозерской крепости. Лодьи вырвались из тесной Голубы на простор Глыбкого озера - вот полуразрушенный замок отражается в свинцовой воде... А вот и глухой скрежет, злобный гул долетел с дальнего берега. Ночное путешествие закончилось, начиналась битва.
Поначалу Данька испугался, разглядев в бледном предрассветном тумане широкий полуостров, засеянный мертвыми телами людей, лошадей и чудовищ. Нет. К счастью для всех - кроме, разумеется, Кумбал-хана - битва еще не закончилась; вскоре дозорный на "Будимире" коротким условным свистом сообщил: вижу неприятеля.
Неприятеля имелось в достаточном количестве. Длинная цепь черных рогатых всадников - почти таких же, как давеча в Висохолме, только почернее да покостлявее - перегородила полуостров, быстро надвигаясь на дымящиеся развалины глыбозерского кремля. Угу. Это враги, сообразил догадливый Данька. А друзья, если и живы, то почему-то не показываются наружу из полуразрушенной крепости. Ладно, плюнул он. Когда-то в прошлой жизни, в десятом классе школы он подрабатывал морильщиком тараканов... Что-то подобное приходится делать и сейчас.
Обернулся к Хлестаному и скомандовал:
- Гранаты к бою.
Х
Впоследствии, вспоминая утреннюю битву с гвардейским бунчуком Кумбал-хана, Данька понял: все было сделано из рук вон плохо. Потери были чудовищны, и даже применение боевой магии не помогло уничтожить противника малой кровью.
Сначала на берег десантировались так называемые "гренадеры". У каждого из крепких парней & правой руке был зажат топор, а в левой - мешочек с пылью ржавого гриба. Незадолго до начала битвы гренадеров накормили пирожками с дурманом; это позволяло надеяться на то, что головорезы смогут разглядеть ослепшего, опыленного противника в душном облаке вонючего дыма. Это облако плотной стеной встало над полем брани, как только каждый гренадер метнул свой мешочек навстречу приближающимся броненосцам. Казалось бы - все идет по плану! Однако... уловка не сработала. Никто в лагере Даньки не мог знать, что в ежедневный рацион угадаев входит сладкое каменное вино, в которое по давней сорочинской традиции добавляют отвар из молодого дурмана. Рогачи не нуждались в колдовских пирожках, дурман был у них в крови с раннего детства.