Страница:
Лондон
Министерство иностранных дел
Правительство вигов
– Итак, русские сделали свой выбор – на престоле герцогиня Анна Курляндская.
– По меньшей мере неожиданный вариант.
– Но в конечном счете достаточно обоснованный.
– Вы находите? Эта малообразованная, неловкая, молчаливая женщина, не видевшая по-настоящему двора и проведшая девятнадцать лет в курляндской ссылке?
– Не будем говорить о достоинствах и недостатках бывшей герцогини. Попробуем стать на точку зрения русских. Со смертью Петра II на их горизонте не осталось ни одного наследника мужского пола. Женщины, одни женщины! Престарелые, стареющие или вовсе совсем молодые. В отношении каждой из них имели значение только их связи, но никак не личные качества. Первая супруга Петра I – монахиня, бабка умершего Петра II, слишком давно оторванная от светской жизни, слишком скомпрометированная в глазах двора. Тому, как поступал с нею Петр, можно было удивляться, возмущаться, но это не рождало симпатий к жертве царского самодурства. Царица Евдокия так давно перестала существовать для истории, что ни одна придворная группа не выступила бы за нее.
– Позвольте, завещание Екатерины I предусматривало в случае бездетной смерти Петра II переход престола к ее дочерям. Анна Петровна умерла, но Елизавета жива и здорова. Она популярна в России и известна в Европе. Хочу напомнить, сколько продолжались переговоры о ее браке с одним из французских принцев.
– Не совсем понимаю, почему вы считаете нужным обращаться к подобной исторической ретроспекции.
– Только для того, чтобы напомнить о популярности Елизаветы и ее подготовленности вступить на любой престол. Она бегло владеет несколькими языками, знакома с придворными обычаями и могла бы быть вполне достойной императрицей.
– Могла бы! Но ведь речь идет не об актрисе на определенную роль, да и то любая актриса должна приложить немало усилий, чтобы выгодную для себя роль получить. Елизавета этих усилий не приложила. Она унаследовала от матери легкомысленность и влюбчивость.
– Цесаревна еще молода.
– Вы называете молодостью двадцать один год? К такому возрасту талантливые высокорожденные честолюбцы успевают себе создать настоящие партии и толпы сторонников, которые ищут малейшей возможности сделать на них ставку.
– Наш агент сообщал, что Елизавета во время пребывания двора в Москве предпочитала старой столице Александрову слободу.
– Положим, не столько слободу и прелести сельской жизни, сколько фаворитов. Родить к двадцати одному году двоих детей – такое может позволить себе только женщина, состоящая в законном браке. Для цесаревны и претендентки на престол это слишком плохая рекомендация.
– Таким образом, оставались три племянницы Петра.
– И наиболее вероятные претендентки, как дочери старшего брата Петра: две герцогини и одна царевна.
– Но русские и здесь не учли старшинства.
– Вы имеете в виду отказ от герцогини Мекленбургской Екатерины? Но вместе с ней если не на русском престоле, то рядом с ним оказывался герцог Мекленбургский – фигура в высшей степени нежелательная для русских, к какой бы партии они ни принадлежали.
– Вы подумали об этой стороне дела, милорд. Наши агенты сообщают несколько иные сведения. Русских дворян смутил характер самой Екатерины. С ее решительностью и резкостью она вполне могла не пустить в Россию своего мужа, которого терпеть не может, но зато никому не доверила бы управления страной и наверняка вмешивалась бы во все государственные дела. Если вы ничего не имеете против, можно заглянуть в ее досье.
– Теперь это просто необходимо. Убежден, нам еще не раз придется сталкиваться с герцогиней Мекленбургской, и никто не знает, какого влияния при дворе она сумеет достичь.
– Итак, весела. Очень любит общество. Чрезвычайно говорлива. В разговоре неосторожна и небрежна в выражениях. Никогда не признаёт своих ошибок и, несмотря ни на что, до конца настаивает на них. Невнимательна к собеседникам и никогда не прислушивается к чужим мнениям. Склонна к увлечениям, но легко переносит разочарования в любви.
Любовники оставляют ее первыми. В числе фаворитов князь Борис Туркестанский, князь Белосельский-Белозерский, князь… Пожалуй, этот список можно не продолжать.
– Признаю вашу правоту. С таким досье трудно рассчитывать на большое число серьезных сторонников. Но остается Прасковья.
– Младшая из сестер. Вот в отношении нее роковую роль сыграл как раз ее муж, тем более вполне законный, тем более отец ее сына, которому около шести лет. Избрание Прасковьи было бы избранием на престол Дмитриева-Мамонова.
– Он так нелюбим в России?
– Нет, не то. Семья Дмитриевых-Мамоновых древняя, но недостаточно знатная, чтобы ей уступили дорогу другие более аристократические и влиятельные семьи.
– Дворянские междоусобицы?
– Вот именно, милорд. У Дмитриева-Мамонова был единственный выход – составить себе и жене партию среди беднейших дворян и офицеров и подняться к власти на их амбициях и надеждах. Он не позаботился об этом заблаговременно, Прасковье же подобная задача была не под силу.
– А царевна имела это в виду?
– Она единственная из всех имела и немало сделала. Если бы не приезд в Москву такого множества дворян из провинций, которых привлекли предполагавшиеся свадебные торжества Петра II, – эта женщина могла бы выиграть.
– Опять предположения! Надо иметь в виду ее возможности и честолюбие на будущее, а пока вернемся к новой царице. Итак, выбор пал на Анну.
– Именно отлученную от жизни русских столиц и двора, именно стесненную в материальных средствах, именно лишенную всякой партии и сторонников в России, именно незамужнюю.
– Кандидатура на исполнительницу чужой воли?
– Конечно. Ей ли сопротивляться решениям и условиям Верховного Тайного совета.
– Эти условия уже нам известны?
– Пока нет. Но надо думать, Алексей Бестужев сумеет их нам в самое ближайшее время передать.
– По меньшей мере неожиданный вариант.
– Но в конечном счете достаточно обоснованный.
– Вы находите? Эта малообразованная, неловкая, молчаливая женщина, не видевшая по-настоящему двора и проведшая девятнадцать лет в курляндской ссылке?
– Не будем говорить о достоинствах и недостатках бывшей герцогини. Попробуем стать на точку зрения русских. Со смертью Петра II на их горизонте не осталось ни одного наследника мужского пола. Женщины, одни женщины! Престарелые, стареющие или вовсе совсем молодые. В отношении каждой из них имели значение только их связи, но никак не личные качества. Первая супруга Петра I – монахиня, бабка умершего Петра II, слишком давно оторванная от светской жизни, слишком скомпрометированная в глазах двора. Тому, как поступал с нею Петр, можно было удивляться, возмущаться, но это не рождало симпатий к жертве царского самодурства. Царица Евдокия так давно перестала существовать для истории, что ни одна придворная группа не выступила бы за нее.
– Позвольте, завещание Екатерины I предусматривало в случае бездетной смерти Петра II переход престола к ее дочерям. Анна Петровна умерла, но Елизавета жива и здорова. Она популярна в России и известна в Европе. Хочу напомнить, сколько продолжались переговоры о ее браке с одним из французских принцев.
– Не совсем понимаю, почему вы считаете нужным обращаться к подобной исторической ретроспекции.
– Только для того, чтобы напомнить о популярности Елизаветы и ее подготовленности вступить на любой престол. Она бегло владеет несколькими языками, знакома с придворными обычаями и могла бы быть вполне достойной императрицей.
– Могла бы! Но ведь речь идет не об актрисе на определенную роль, да и то любая актриса должна приложить немало усилий, чтобы выгодную для себя роль получить. Елизавета этих усилий не приложила. Она унаследовала от матери легкомысленность и влюбчивость.
– Цесаревна еще молода.
– Вы называете молодостью двадцать один год? К такому возрасту талантливые высокорожденные честолюбцы успевают себе создать настоящие партии и толпы сторонников, которые ищут малейшей возможности сделать на них ставку.
– Наш агент сообщал, что Елизавета во время пребывания двора в Москве предпочитала старой столице Александрову слободу.
– Положим, не столько слободу и прелести сельской жизни, сколько фаворитов. Родить к двадцати одному году двоих детей – такое может позволить себе только женщина, состоящая в законном браке. Для цесаревны и претендентки на престол это слишком плохая рекомендация.
– Таким образом, оставались три племянницы Петра.
– И наиболее вероятные претендентки, как дочери старшего брата Петра: две герцогини и одна царевна.
– Но русские и здесь не учли старшинства.
– Вы имеете в виду отказ от герцогини Мекленбургской Екатерины? Но вместе с ней если не на русском престоле, то рядом с ним оказывался герцог Мекленбургский – фигура в высшей степени нежелательная для русских, к какой бы партии они ни принадлежали.
– Вы подумали об этой стороне дела, милорд. Наши агенты сообщают несколько иные сведения. Русских дворян смутил характер самой Екатерины. С ее решительностью и резкостью она вполне могла не пустить в Россию своего мужа, которого терпеть не может, но зато никому не доверила бы управления страной и наверняка вмешивалась бы во все государственные дела. Если вы ничего не имеете против, можно заглянуть в ее досье.
– Теперь это просто необходимо. Убежден, нам еще не раз придется сталкиваться с герцогиней Мекленбургской, и никто не знает, какого влияния при дворе она сумеет достичь.
– Итак, весела. Очень любит общество. Чрезвычайно говорлива. В разговоре неосторожна и небрежна в выражениях. Никогда не признаёт своих ошибок и, несмотря ни на что, до конца настаивает на них. Невнимательна к собеседникам и никогда не прислушивается к чужим мнениям. Склонна к увлечениям, но легко переносит разочарования в любви.
Любовники оставляют ее первыми. В числе фаворитов князь Борис Туркестанский, князь Белосельский-Белозерский, князь… Пожалуй, этот список можно не продолжать.
– Признаю вашу правоту. С таким досье трудно рассчитывать на большое число серьезных сторонников. Но остается Прасковья.
– Младшая из сестер. Вот в отношении нее роковую роль сыграл как раз ее муж, тем более вполне законный, тем более отец ее сына, которому около шести лет. Избрание Прасковьи было бы избранием на престол Дмитриева-Мамонова.
– Он так нелюбим в России?
– Нет, не то. Семья Дмитриевых-Мамоновых древняя, но недостаточно знатная, чтобы ей уступили дорогу другие более аристократические и влиятельные семьи.
– Дворянские междоусобицы?
– Вот именно, милорд. У Дмитриева-Мамонова был единственный выход – составить себе и жене партию среди беднейших дворян и офицеров и подняться к власти на их амбициях и надеждах. Он не позаботился об этом заблаговременно, Прасковье же подобная задача была не под силу.
– А царевна имела это в виду?
– Она единственная из всех имела и немало сделала. Если бы не приезд в Москву такого множества дворян из провинций, которых привлекли предполагавшиеся свадебные торжества Петра II, – эта женщина могла бы выиграть.
– Опять предположения! Надо иметь в виду ее возможности и честолюбие на будущее, а пока вернемся к новой царице. Итак, выбор пал на Анну.
– Именно отлученную от жизни русских столиц и двора, именно стесненную в материальных средствах, именно лишенную всякой партии и сторонников в России, именно незамужнюю.
– Кандидатура на исполнительницу чужой воли?
– Конечно. Ей ли сопротивляться решениям и условиям Верховного Тайного совета.
– Эти условия уже нам известны?
– Пока нет. Но надо думать, Алексей Бестужев сумеет их нам в самое ближайшее время передать.
Митава
Дворец герцогини Курляндской
Герцогиня Курляндская Анна Иоанновна и мамка Василиса
– Мамка, мамка, куда подевалась, мамка! Да скорее же ты! Когда надо, век не докличешься!
– Бегу, ясынька, бегу! Случилось, што ль, чего?
– Мамка, в царицы меня выбирают в Москве, государыней ставят!
– Чтой-то ты, голубушка, в себе ли – в какие царицы?
– В наши, в русские! Верховники в совете тайном на мне сошлись, что мне императрицей быть, мне, мамка!
– Господи! А нету ли обману тут какого? Сразу и в царицы? С чего бы, матушка?
– Да верно, верно все, мамынька! Павел Иваныч Ягужинский тайно нарочного своего прислал упредить, приготовить. Вон он – на кухню послала. Поест – и в обратную дорогу, чтоб никто не видел.
– Ой, ну дай ему господь всех благ, хорошему человеку. Только как можно на кухне-то, Аннушка! С такой вестью в парадных горницах принимать надо, одаривать. Радость-то, радость какая, как во сне!
– Еще чего, в парадных горницах! Совсем, мамка, соображение потеряла – нарочного, да в царицыных покоях.
– Ну уж сразу и царицыных. Ты доживи, покуда настоящие послы приедут, в ноги поклонятся, просить станут, да и того мало. Еще до Москвы доехать надоть, в собор Успенский войти. Вот как скипетр да яблоко державное в белы рученьки возьмешь, тогда и толкуй о царицыных покоях. А покамест молчи. Счастье-то, оно пугливое, враз улетит – ищи свищи, не отыщешь. А щедрость твоя, царевна, окупится, еще как окупится. Ведь первый человек от тебя, царицы-то, в Москву поедет, сказывать станет. Ой, не скупись, Анна Иоанновна, еще успеешь, бог даст, казну царскую считать, а сейчас из последних грошей да по-царски одари. У самой нет, я за тебя все, что припрятала, отдам. Да случилось-то все как, скажи.
– Сама толком не знаю. Вроде хотели Долгорукие после смерти племянника невесту его невенчанную царицей объявить, словно сердцем чуяли, титул ей такой дали – государыня-невеста, завещание сочинили.
– Сами?
– Сами.
– Во бесстрашные, во бессовестные!
– Погоди ты! Сочиняли да не досочинили, в раздор пришли, про что, значит, в завещании писать.
– Знамо дело, каждому куска пожирней хочется.
– Еще как хочется. До престолу-то им ступеньки одной не хватало – ведь в день, что свадьбу назначили, племянник-то помер. А тут другие верховники спохватилися. Раз промеж Долгоруких согласья нет, чего с ними силами не потягаться. И потягались. Так и объявили: мол, никакой государыне-невесте в царицах не бывать, а выбирать, мол, только из дому царского. Вот меня и выкликнули.
– А Елизавета Петровна как же?
– А тебе-то что за печаль? С чего это ты к ней в заступницы пошла?
– Глупостей-то, дитятко, не городи: за нее вон как солдаты стоят, за отцовскую-то кровь. Быть того не может, чтоб разговора о ней не было.
– Был, был, да только она сама даже в Москву приехать не соизволила, в слободе своей заперлась, робенка, сказывают, родила.
– И ты родила. Так что ж за резон от того свое счастье упускать. Баба и не раз, и не два родит, такая уж у нее доля, а престол раз мелькнет, потом разве сниться будет.
– Не захотели ее верховники, даже слушать про нее не стали. Только меня захотели. Кондиции для меня составили.
– Это еще что такое?
– Ну указ такой, что мне делать, а что им – Верховному совету. Если соглашусь, быть мне царицей, если нет…
– Какое еще «нет», с ума, что ли, спятила?
– Да вот Ернест Карлыч.
– Чего – Ернест Карлыч?
– Говорит, посмотреть надо, подумать. А я как сказать ему, не знаю.
– Чего ему смотреть, не его, Бирона, на царство выбирают, чего ему думать, когда тебе государыней становиться. Ишь думатель какой чужим коштом сыскался. И не вздумай тянуть, Анна Иоанновна, не упусти своего часу – не повторится.
– Да он, мамка, будто сердцем чует – первым словом там, чтоб мне без него в Москву ехать.
– И поезжай без него, эко дело!
– Обещаться я должна, что не возьму его совсем, чтоб жить мне в России без него.
– Так не проживешь, что ли? Еще как проживешь! Все равно, какой он Ивану Ивановичу-то отец: ни дите про то знать не будет, ни кто другой. Уж мы секрет-то убережем, а дите твое взрастим как надо.
– Да я не про то.
– Так про что? Аль думаешь, в России дворян мало, молодых да пригожих, только глазом моргни, каждый царицу утешить за счастье почтет.
– Не поверю я никому, мамка, нипочем не поверю! Может, и он такой, да с малого начинал, не на большое льстился. Да и привыкла я к нему, ненадобен мне другой. Слышь, ненадобен!
– А коль ненадобен, и на то способ есть. Как есть на все согласна будь, все подписывай, чего скажут, а царицей станешь, там и решать будешь: то ли тебе чужие приказы слушать, то ли другим перед матушкой-государыней в струне стоять. Думаешь, плетет старуха невесть што? Последнего разума лишилась? А ты вспомни, лебедушка, тетеньку-то свою, блаженной памяти царевну Софью Алексеевну. Разве не так она советчиков своих обошла, не так от князей Хованских, что стрельцами командовали, избавилась? Хотела князюшку своего Голицына Василья Васильевича обок себя у престола видеть, и видела. Кто ей, покойнице, указ был? Вот и ты обожди своего времечка. Теперича недолго уж – дольше терпела!
Казалось бы, бушевавшие вокруг престола страсти могли и не коснуться Москвы, тем более замоскворецкого ее затишья. Но действительность выглядела иначе. Каждое петербургское решение эхом катилось по старой столице. Сведения М. Д. Рудольфа нашли свое подтверждение. Купец Иван Комленихин в Москве в 1720 году жил и, судя по актам купли-продажи, двором владел в климентовском приходе. Почему бы ему и не позаботиться о своей приходской церкви? Так вот ответ на это «почему» мог быть только отрицательным.
Первого июня 1701 года невиданной силы пожар в считаные минуты охватил Кремль. Сгорели все деревянные постройки. Растрескались от жара каменные стены. Растопился лед в глубоких погребах. Земля, как в ужасе писал летописец, на четверть аршина вглубь превратилась в раскаленные уголья, а снопы огненных брызг раз за разом поджигали струги на Москве-реке и сады в Замоскворечье.
Известие о страшном бедствии не тронуло Петра. Мыслями он далеко от старой столицы. Рухляди в теремах не придавал значения. Кремль давно хотел переделать по новому образцу. В конце концов, несмотря на все утраты, пожар пришелся только на руку: ни тебе споров с советчиками, ни тебе обсуждений со староверами.
По первому царскому указу следовало подготовить на пепелище место для Комедийной хоромины: выписанные из Европы актеры со дня на день могли приехать в Россию. Сказалось ли тайное сопротивление московских дьяков, в чем подозревал их ведавший строительством Головин, действительно ли не хватало времени на разборку пожарища, но хоромина выросла у кремлевской стены со стороны Красной площади. Зато задуманный Петром Арсенал или «Цейгоус» занимает весь выходящий на Неглинную угол Кремля.
Бесполезно и опасно приводить какие бы ни было доводы для задержек строительства. Петр думает о хранилище оружия, амуниции и одновременно о музее славы русского войска, где могли бы храниться военные трофеи. Пусть Северная война еще не приносит побед, он не сомневается – победы будут, много побед.
Но с первыми успехами у берегов Балтики проходит и интерес к московской стройке. Архитекторы и строители нужны для новой столицы, которой предстоит встать на берегах Невы. Сначала в Петербург переводятся все казенные мастера. В 1714 году следует царский указ запретить в старой столице и по всей стране каменное строительство, чтобы не отвлекать каменщиков от единственного важного, с точки зрения царя, дела. Принимая в свое время подобные же меры, Борис Годунов грозил мастерам и их семьям за непослушание тюрьмой и батогами. Петр не собирается наказывать за нарушение запрета. Достаточно, если нарушитель возведет точно такое же по размерам и стоимости сооружение в новой столице – налог столь ощутимый, что ослушников попросту не оказывается.
Нет, исключения конечно же были. Но все наперечет, все с ведома и разрешения самого Петра. Не станет ограничивать он именитых людей Строгановых в их тщеславном желании возвести на московском дворе собственный каменный храм – щедро и безотказно поддерживал деньгами все петровские замыслы глава семьи. Другое дело, что умел получить свое монополиями да ничего на первых порах не стоившими царю привилегиями. Нельзя было не разрешить достроить церковь Казанской Божьей Матери в Воскресенском монастыре Кремля – ведь хоронились здесь все женщины царской семьи, а среди них и нежно любимая сыном Наталья Кирилловна. А разве не хотелось увидеть завершенной начатую в 1705 году в честь собственных соименных святых да еще, как утверждает легенда, и по собственному чертежу церковь Петра и Павла на Новой Басманной? По другим соображениям не прекращались работы в церкви Благовещения на Тверской, впрочем, велись они так медленно, что подошли к концу лишь во времена Анны Иоанновны. Иных исключений относительно царского запрета в городе не было.
Не стало Петра, но никто не подумал отменять запрета. Едва замеченным промелькнуло царствование Екатерины I. Переехал и обосновался в Москве под предлогом предстоящего коронования на царство сын царевича Алексея – Петр II. И только при нем, 31 января 1728 года, последовало милостивое разрешение: «Впредь с сего указу в Москве всякое каменное строение как в Кремле, в Китае, так и в Белом и в Земляном городах, кто как похочет, делать позволить».
Царевичев сын мечтал остаться в старой столице навсегда, но предусмотрительные придворные не торопились использовать появившуюся возможность и обзаводиться московским хозяйством: неопределенным представлялось после падения Меншикова само правление мальчишки-императора, мало симпатий вызывали и его новые фавориты Долгорукие. Люди многоопытные предпочитали выжидать, и ожидание оказалось куда каким недолгим. В январе 1730 года Петра II уже нет в живых, в первых числах февраля в Москву торжественно въезжает очередная императрица Анна Иоанновна. Она тоже будет колебаться с выбором столицы, тоже задержится в Москве не на один год, и все же придворные предпочтут строительству приобретение старых московских дворов. Даже коренной москвич, живописец Иван Никитин, и тем более не имевший с Москвой никаких связей любимый императрицын портретист Луи Каравак.
Документы Синода подтверждали: ни одна церковь не могла быть ни перестроена, ни тем более возведена заново без специального разрешения, так называемой «строельной грамоты».
На Климента подобной грамоты в течение двадцатых – тридцатых годов выдано не было. И это еще одно доказательство необоснованности утверждения о комленихинском строительстве.
Церквей в Замоскворечье было множество. Стояли они тесно, отнимая друг у друга скудные приходские дворы. Если у одной насчитывалось их до двух сотен, то в другой могло не набраться и десятка. Климентовский приход к числу состоятельных не принадлежал. И хоть приписано было к нему двадцать пять дворов, платил он церковным властям одну из самых низких пошлин: кругом причты отдавали по десяти алтын, с Климента причиталось всего три алтына две деньги. Потому и в торжественном церемониале погребения царевны Прасковьи Иоанновны климентовским попу с дьяконом было отведено самое последнее место среди священнослужителей Замоскорецкого сорока.
Лишних денег в приходе не водилось. Не стало в 1729 году у Климента дьякона, возвели на его место собственного дьячка, а нового младшего причетника взяли из числа сельских: дешевле обходились, меньше требовали. Сыскался такой «Московского уезда, вотчины князь Львова от церкви Покрова, что в селе Покровском». Хлопотали о назначении поп Симеон Васильев с прихожанами, и тoт же Симеон в 1743 году кланялся о назначении церковным старостой посадского человека Николая Дмитриева Левина. Старостой каждая церковь норовила иметь одного из самых состоятельных прихожан, климентовский приход лучшей кандидатурой не располагал. Левин значительного капитала не имел, значит, приходилось довольствоваться малым. Имени же Ивана Комленихина среди щедрых, доброхотных деятелей так и не промелькнуло. Чтобы дознаться каких-то подробностей о Клименте, приходилось отступать во времени в допетровские годы, иначе говоря, рубежом начала поиска брать XVII век.
– Бегу, ясынька, бегу! Случилось, што ль, чего?
– Мамка, в царицы меня выбирают в Москве, государыней ставят!
– Чтой-то ты, голубушка, в себе ли – в какие царицы?
– В наши, в русские! Верховники в совете тайном на мне сошлись, что мне императрицей быть, мне, мамка!
– Господи! А нету ли обману тут какого? Сразу и в царицы? С чего бы, матушка?
– Да верно, верно все, мамынька! Павел Иваныч Ягужинский тайно нарочного своего прислал упредить, приготовить. Вон он – на кухню послала. Поест – и в обратную дорогу, чтоб никто не видел.
– Ой, ну дай ему господь всех благ, хорошему человеку. Только как можно на кухне-то, Аннушка! С такой вестью в парадных горницах принимать надо, одаривать. Радость-то, радость какая, как во сне!
– Еще чего, в парадных горницах! Совсем, мамка, соображение потеряла – нарочного, да в царицыных покоях.
– Ну уж сразу и царицыных. Ты доживи, покуда настоящие послы приедут, в ноги поклонятся, просить станут, да и того мало. Еще до Москвы доехать надоть, в собор Успенский войти. Вот как скипетр да яблоко державное в белы рученьки возьмешь, тогда и толкуй о царицыных покоях. А покамест молчи. Счастье-то, оно пугливое, враз улетит – ищи свищи, не отыщешь. А щедрость твоя, царевна, окупится, еще как окупится. Ведь первый человек от тебя, царицы-то, в Москву поедет, сказывать станет. Ой, не скупись, Анна Иоанновна, еще успеешь, бог даст, казну царскую считать, а сейчас из последних грошей да по-царски одари. У самой нет, я за тебя все, что припрятала, отдам. Да случилось-то все как, скажи.
– Сама толком не знаю. Вроде хотели Долгорукие после смерти племянника невесту его невенчанную царицей объявить, словно сердцем чуяли, титул ей такой дали – государыня-невеста, завещание сочинили.
– Сами?
– Сами.
– Во бесстрашные, во бессовестные!
– Погоди ты! Сочиняли да не досочинили, в раздор пришли, про что, значит, в завещании писать.
– Знамо дело, каждому куска пожирней хочется.
– Еще как хочется. До престолу-то им ступеньки одной не хватало – ведь в день, что свадьбу назначили, племянник-то помер. А тут другие верховники спохватилися. Раз промеж Долгоруких согласья нет, чего с ними силами не потягаться. И потягались. Так и объявили: мол, никакой государыне-невесте в царицах не бывать, а выбирать, мол, только из дому царского. Вот меня и выкликнули.
– А Елизавета Петровна как же?
– А тебе-то что за печаль? С чего это ты к ней в заступницы пошла?
– Глупостей-то, дитятко, не городи: за нее вон как солдаты стоят, за отцовскую-то кровь. Быть того не может, чтоб разговора о ней не было.
– Был, был, да только она сама даже в Москву приехать не соизволила, в слободе своей заперлась, робенка, сказывают, родила.
– И ты родила. Так что ж за резон от того свое счастье упускать. Баба и не раз, и не два родит, такая уж у нее доля, а престол раз мелькнет, потом разве сниться будет.
– Не захотели ее верховники, даже слушать про нее не стали. Только меня захотели. Кондиции для меня составили.
– Это еще что такое?
– Ну указ такой, что мне делать, а что им – Верховному совету. Если соглашусь, быть мне царицей, если нет…
– Какое еще «нет», с ума, что ли, спятила?
– Да вот Ернест Карлыч.
– Чего – Ернест Карлыч?
– Говорит, посмотреть надо, подумать. А я как сказать ему, не знаю.
– Чего ему смотреть, не его, Бирона, на царство выбирают, чего ему думать, когда тебе государыней становиться. Ишь думатель какой чужим коштом сыскался. И не вздумай тянуть, Анна Иоанновна, не упусти своего часу – не повторится.
– Да он, мамка, будто сердцем чует – первым словом там, чтоб мне без него в Москву ехать.
– И поезжай без него, эко дело!
– Обещаться я должна, что не возьму его совсем, чтоб жить мне в России без него.
– Так не проживешь, что ли? Еще как проживешь! Все равно, какой он Ивану Ивановичу-то отец: ни дите про то знать не будет, ни кто другой. Уж мы секрет-то убережем, а дите твое взрастим как надо.
– Да я не про то.
– Так про что? Аль думаешь, в России дворян мало, молодых да пригожих, только глазом моргни, каждый царицу утешить за счастье почтет.
– Не поверю я никому, мамка, нипочем не поверю! Может, и он такой, да с малого начинал, не на большое льстился. Да и привыкла я к нему, ненадобен мне другой. Слышь, ненадобен!
– А коль ненадобен, и на то способ есть. Как есть на все согласна будь, все подписывай, чего скажут, а царицей станешь, там и решать будешь: то ли тебе чужие приказы слушать, то ли другим перед матушкой-государыней в струне стоять. Думаешь, плетет старуха невесть што? Последнего разума лишилась? А ты вспомни, лебедушка, тетеньку-то свою, блаженной памяти царевну Софью Алексеевну. Разве не так она советчиков своих обошла, не так от князей Хованских, что стрельцами командовали, избавилась? Хотела князюшку своего Голицына Василья Васильевича обок себя у престола видеть, и видела. Кто ей, покойнице, указ был? Вот и ты обожди своего времечка. Теперича недолго уж – дольше терпела!
Казалось бы, бушевавшие вокруг престола страсти могли и не коснуться Москвы, тем более замоскворецкого ее затишья. Но действительность выглядела иначе. Каждое петербургское решение эхом катилось по старой столице. Сведения М. Д. Рудольфа нашли свое подтверждение. Купец Иван Комленихин в Москве в 1720 году жил и, судя по актам купли-продажи, двором владел в климентовском приходе. Почему бы ему и не позаботиться о своей приходской церкви? Так вот ответ на это «почему» мог быть только отрицательным.
Первого июня 1701 года невиданной силы пожар в считаные минуты охватил Кремль. Сгорели все деревянные постройки. Растрескались от жара каменные стены. Растопился лед в глубоких погребах. Земля, как в ужасе писал летописец, на четверть аршина вглубь превратилась в раскаленные уголья, а снопы огненных брызг раз за разом поджигали струги на Москве-реке и сады в Замоскворечье.
Известие о страшном бедствии не тронуло Петра. Мыслями он далеко от старой столицы. Рухляди в теремах не придавал значения. Кремль давно хотел переделать по новому образцу. В конце концов, несмотря на все утраты, пожар пришелся только на руку: ни тебе споров с советчиками, ни тебе обсуждений со староверами.
По первому царскому указу следовало подготовить на пепелище место для Комедийной хоромины: выписанные из Европы актеры со дня на день могли приехать в Россию. Сказалось ли тайное сопротивление московских дьяков, в чем подозревал их ведавший строительством Головин, действительно ли не хватало времени на разборку пожарища, но хоромина выросла у кремлевской стены со стороны Красной площади. Зато задуманный Петром Арсенал или «Цейгоус» занимает весь выходящий на Неглинную угол Кремля.
Бесполезно и опасно приводить какие бы ни было доводы для задержек строительства. Петр думает о хранилище оружия, амуниции и одновременно о музее славы русского войска, где могли бы храниться военные трофеи. Пусть Северная война еще не приносит побед, он не сомневается – победы будут, много побед.
Но с первыми успехами у берегов Балтики проходит и интерес к московской стройке. Архитекторы и строители нужны для новой столицы, которой предстоит встать на берегах Невы. Сначала в Петербург переводятся все казенные мастера. В 1714 году следует царский указ запретить в старой столице и по всей стране каменное строительство, чтобы не отвлекать каменщиков от единственного важного, с точки зрения царя, дела. Принимая в свое время подобные же меры, Борис Годунов грозил мастерам и их семьям за непослушание тюрьмой и батогами. Петр не собирается наказывать за нарушение запрета. Достаточно, если нарушитель возведет точно такое же по размерам и стоимости сооружение в новой столице – налог столь ощутимый, что ослушников попросту не оказывается.
Нет, исключения конечно же были. Но все наперечет, все с ведома и разрешения самого Петра. Не станет ограничивать он именитых людей Строгановых в их тщеславном желании возвести на московском дворе собственный каменный храм – щедро и безотказно поддерживал деньгами все петровские замыслы глава семьи. Другое дело, что умел получить свое монополиями да ничего на первых порах не стоившими царю привилегиями. Нельзя было не разрешить достроить церковь Казанской Божьей Матери в Воскресенском монастыре Кремля – ведь хоронились здесь все женщины царской семьи, а среди них и нежно любимая сыном Наталья Кирилловна. А разве не хотелось увидеть завершенной начатую в 1705 году в честь собственных соименных святых да еще, как утверждает легенда, и по собственному чертежу церковь Петра и Павла на Новой Басманной? По другим соображениям не прекращались работы в церкви Благовещения на Тверской, впрочем, велись они так медленно, что подошли к концу лишь во времена Анны Иоанновны. Иных исключений относительно царского запрета в городе не было.
Не стало Петра, но никто не подумал отменять запрета. Едва замеченным промелькнуло царствование Екатерины I. Переехал и обосновался в Москве под предлогом предстоящего коронования на царство сын царевича Алексея – Петр II. И только при нем, 31 января 1728 года, последовало милостивое разрешение: «Впредь с сего указу в Москве всякое каменное строение как в Кремле, в Китае, так и в Белом и в Земляном городах, кто как похочет, делать позволить».
Царевичев сын мечтал остаться в старой столице навсегда, но предусмотрительные придворные не торопились использовать появившуюся возможность и обзаводиться московским хозяйством: неопределенным представлялось после падения Меншикова само правление мальчишки-императора, мало симпатий вызывали и его новые фавориты Долгорукие. Люди многоопытные предпочитали выжидать, и ожидание оказалось куда каким недолгим. В январе 1730 года Петра II уже нет в живых, в первых числах февраля в Москву торжественно въезжает очередная императрица Анна Иоанновна. Она тоже будет колебаться с выбором столицы, тоже задержится в Москве не на один год, и все же придворные предпочтут строительству приобретение старых московских дворов. Даже коренной москвич, живописец Иван Никитин, и тем более не имевший с Москвой никаких связей любимый императрицын портретист Луи Каравак.
Документы Синода подтверждали: ни одна церковь не могла быть ни перестроена, ни тем более возведена заново без специального разрешения, так называемой «строельной грамоты».
На Климента подобной грамоты в течение двадцатых – тридцатых годов выдано не было. И это еще одно доказательство необоснованности утверждения о комленихинском строительстве.
Церквей в Замоскворечье было множество. Стояли они тесно, отнимая друг у друга скудные приходские дворы. Если у одной насчитывалось их до двух сотен, то в другой могло не набраться и десятка. Климентовский приход к числу состоятельных не принадлежал. И хоть приписано было к нему двадцать пять дворов, платил он церковным властям одну из самых низких пошлин: кругом причты отдавали по десяти алтын, с Климента причиталось всего три алтына две деньги. Потому и в торжественном церемониале погребения царевны Прасковьи Иоанновны климентовским попу с дьяконом было отведено самое последнее место среди священнослужителей Замоскорецкого сорока.
Лишних денег в приходе не водилось. Не стало в 1729 году у Климента дьякона, возвели на его место собственного дьячка, а нового младшего причетника взяли из числа сельских: дешевле обходились, меньше требовали. Сыскался такой «Московского уезда, вотчины князь Львова от церкви Покрова, что в селе Покровском». Хлопотали о назначении поп Симеон Васильев с прихожанами, и тoт же Симеон в 1743 году кланялся о назначении церковным старостой посадского человека Николая Дмитриева Левина. Старостой каждая церковь норовила иметь одного из самых состоятельных прихожан, климентовский приход лучшей кандидатурой не располагал. Левин значительного капитала не имел, значит, приходилось довольствоваться малым. Имени же Ивана Комленихина среди щедрых, доброхотных деятелей так и не промелькнуло. Чтобы дознаться каких-то подробностей о Клименте, приходилось отступать во времени в допетровские годы, иначе говоря, рубежом начала поиска брать XVII век.
Лондон
Дом министра кабинета вигов Роберта Вальполя
– Вы уже покидаете нас, миледи?
– О да, осталась одна прощальная аудиенция у его королевского величества – и мы с мужем можем ехать.
– Жизнь Лондона много потеряет с вашим отъездом. Но я бесконечно завидую вам.
– Вы, милорд? Нашей поездке в Россию?
– Именно в Россию – эту могущественную страну. Место посланника при русском дворе всегда было одним из трудных, зато и многообещающих в отношении карьеры дипломата. Но главное – это интереснейшее время, очевидцами которого вам придется стать.
– Это так интересно – приход новой императрицы? Насколько я знаю от мужа, Анна Курляндская до сих пор ничем не сумела себя проявить на поприще политики – совершенно бесцветная фигура.
– Бесцветная до дня вступления на престол не означает – ничего не обещающая в будущем. Не уверен, что русские обеспечили себе этим выбором спокойную жизнь. Те, кто вынуждается обстоятельствами так долго молчать и растворяться в неизвестности, обычно находят в себе силы для совершенно неожиданных действий.
– Вы начинаете меня интриговать, милорд.
– И поверьте, это не пустые слова. Анна в роли императрицы еще сумеет о себе заявить. Все дело в том, чтобы загодя предугадать и по возможности использовать в наших интересах ее поступки.
– Уверена, депеши моего мужа вполне удовлетворят вашу потребность в освещении русских событий.
– Ни минуты не сомневаюсь и все же предвижу, чего в них будет не хватать.
– Вы предубеждены против возможностей лорда Рондо?
– Упаси бог! Я имел в виду другое. Лорд – мужчина…
– Надеюсь!
– И как всякий мужчина склонен стремиться к объективности.
– Это порок?
– Не порок, но неизбежная черта мужской натуры.
– Разве объективность не великое преимущество перед субъективностью нас, женщин?
– Вы можете удивляться, миледи, но, с моей точки зрения, нет.
– О, да вы оригинал!
– Нисколько. Вам никогда не приходило на ум, что пресловутая мужская объективность в действительности означает безразличие ко всем тем на первый взгляд незначительным особенностям характера, маленьким порокам, слабостям, из которых в конечном счете соткана человеческая натура? Женщины начинают именно с них. Поэтому их наблюдения, казалось бы слишком личные, неспособные к обобщенной оценке человека, дают почву для очень правдивого и точного портрета.
– Вы так думаете? Как интересно! Непременно постараюсь понаблюдать сама за собой.
– И главное – за окружающими, миледи. Если бы в вашей петербургской великосветской жизни нашлись свободные минуты, чтобы поделиться этими наблюдениями, скажем, со мной или с моей женой.
– В дополнение к официальным депешам моего мужа?
– Одно не будет иметь к другому решительно никакого отношения. Мы были бы рады самым обыкновенным светским новостям в вашем изложении и с вашими замечаниями по поводу отдельных лиц и событий. Вероятно, воспитываясь в монастыре, как и моя жена, вы вели дневники и, во всяком случае, писали длинные и обстоятельные письма родным и приятельницам.
– Я предпочитала письма. Моя кузина воспитывалась в ином аббатстве, и мы делились с ней новостями.
– Так у вас есть и опыт.
– Если это можно назвать опытом!
– Его королевское величество будет признателен вам за эту услугу и не преминет принести соответствующую благодарность.
– Как это мило со стороны его величества! Но если говорить откровенно, то это я должна быть признательна вам за возможность рассеивать скуку, которая, я в этом не сомневаюсь, начнет донимать меня в Петербурге.
– Я могу только позавидовать вашему супругу, миледи. Умная жена…
– Это такое ужасное наказание для мужчины!
– О, не ловите меня на слове – я же не сказал, ученая, а это далеко не одно и то же. И еще маленькая подробность, миледи. Вполне вероятно, вам придется встретиться при петербургском дворе с семейством Бестужевых. Каждое соображение Алексея Бестужева, нашего давнего и преданного друга, представляет для нас огромную ценность. Не думаю, чтобы вам захотелось афишировать знакомство с ним – случайные встречи на вечерах и балах будут вполне достаточны для невинного обмена новостями и мнениями. Он уже немолод, но по-прежнему хорошо танцует и не сторонится танцев. Лишний менуэт с превосходным партнером не вызовет любопытства.
– Но ведь выбор придется делать ему.
– Поверьте, он не ошибется в нем, миледи.
– О да, осталась одна прощальная аудиенция у его королевского величества – и мы с мужем можем ехать.
– Жизнь Лондона много потеряет с вашим отъездом. Но я бесконечно завидую вам.
– Вы, милорд? Нашей поездке в Россию?
– Именно в Россию – эту могущественную страну. Место посланника при русском дворе всегда было одним из трудных, зато и многообещающих в отношении карьеры дипломата. Но главное – это интереснейшее время, очевидцами которого вам придется стать.
– Это так интересно – приход новой императрицы? Насколько я знаю от мужа, Анна Курляндская до сих пор ничем не сумела себя проявить на поприще политики – совершенно бесцветная фигура.
– Бесцветная до дня вступления на престол не означает – ничего не обещающая в будущем. Не уверен, что русские обеспечили себе этим выбором спокойную жизнь. Те, кто вынуждается обстоятельствами так долго молчать и растворяться в неизвестности, обычно находят в себе силы для совершенно неожиданных действий.
– Вы начинаете меня интриговать, милорд.
– И поверьте, это не пустые слова. Анна в роли императрицы еще сумеет о себе заявить. Все дело в том, чтобы загодя предугадать и по возможности использовать в наших интересах ее поступки.
– Уверена, депеши моего мужа вполне удовлетворят вашу потребность в освещении русских событий.
– Ни минуты не сомневаюсь и все же предвижу, чего в них будет не хватать.
– Вы предубеждены против возможностей лорда Рондо?
– Упаси бог! Я имел в виду другое. Лорд – мужчина…
– Надеюсь!
– И как всякий мужчина склонен стремиться к объективности.
– Это порок?
– Не порок, но неизбежная черта мужской натуры.
– Разве объективность не великое преимущество перед субъективностью нас, женщин?
– Вы можете удивляться, миледи, но, с моей точки зрения, нет.
– О, да вы оригинал!
– Нисколько. Вам никогда не приходило на ум, что пресловутая мужская объективность в действительности означает безразличие ко всем тем на первый взгляд незначительным особенностям характера, маленьким порокам, слабостям, из которых в конечном счете соткана человеческая натура? Женщины начинают именно с них. Поэтому их наблюдения, казалось бы слишком личные, неспособные к обобщенной оценке человека, дают почву для очень правдивого и точного портрета.
– Вы так думаете? Как интересно! Непременно постараюсь понаблюдать сама за собой.
– И главное – за окружающими, миледи. Если бы в вашей петербургской великосветской жизни нашлись свободные минуты, чтобы поделиться этими наблюдениями, скажем, со мной или с моей женой.
– В дополнение к официальным депешам моего мужа?
– Одно не будет иметь к другому решительно никакого отношения. Мы были бы рады самым обыкновенным светским новостям в вашем изложении и с вашими замечаниями по поводу отдельных лиц и событий. Вероятно, воспитываясь в монастыре, как и моя жена, вы вели дневники и, во всяком случае, писали длинные и обстоятельные письма родным и приятельницам.
– Я предпочитала письма. Моя кузина воспитывалась в ином аббатстве, и мы делились с ней новостями.
– Так у вас есть и опыт.
– Если это можно назвать опытом!
– Его королевское величество будет признателен вам за эту услугу и не преминет принести соответствующую благодарность.
– Как это мило со стороны его величества! Но если говорить откровенно, то это я должна быть признательна вам за возможность рассеивать скуку, которая, я в этом не сомневаюсь, начнет донимать меня в Петербурге.
– Я могу только позавидовать вашему супругу, миледи. Умная жена…
– Это такое ужасное наказание для мужчины!
– О, не ловите меня на слове – я же не сказал, ученая, а это далеко не одно и то же. И еще маленькая подробность, миледи. Вполне вероятно, вам придется встретиться при петербургском дворе с семейством Бестужевых. Каждое соображение Алексея Бестужева, нашего давнего и преданного друга, представляет для нас огромную ценность. Не думаю, чтобы вам захотелось афишировать знакомство с ним – случайные встречи на вечерах и балах будут вполне достаточны для невинного обмена новостями и мнениями. Он уже немолод, но по-прежнему хорошо танцует и не сторонится танцев. Лишний менуэт с превосходным партнером не вызовет любопытства.
– Но ведь выбор придется делать ему.
– Поверьте, он не ошибется в нем, миледи.
Петербург. Зимний дворец
Императрица Анна Иоанновна, архитектор Доменико Трезини, дворяне
– Так вот что я вам скажу, господа дворяне, непотребства в государстве моем не потерплю. Сказывали мне, что невеста-то порушенная, голубица наша чистая, Екатерина свет Алексеевна Долгорукая младенца родила.
– Истинная правда, ваше императорское величество, – 17 апреля девочку. Долгорукие сказывают – от покойного императора.
– От императора, значит! Ишь ты, какие ловкие выискались. Да не то диво, что брюхатую девку под венец совали – на шестом ведь месяце венчать собрались! – а то, что выпорка чужого за кровь царскую выдать решились.
– Ваше императорское величество, у Долгоруких доказательства.
– Знаю я все их доказательства! Без ихних доказательств правды дозналась и каждый раз дознаваться буду, жизни людской не пожалею, а до истины доберусь. Это Петра-то за отца выдать собрались, а как же с кавалергардом Нестеровым-то расплатились? Чем от родителя-то истинного откупились? Аль в сговор с ним вошли?
– Конечно, ваше императорское величество, раз ложь доказана…
– Доказана? Это с каких пор императрице доказывать надо? Сказала, и будет с вас, так, значит, и есть. С Долгорукими разобраться немедля.
– Как прикажете, ваше величество.
– Уже приказала. А теперь с другой голубицей-то нашей, цесаревной Елизаветой свет Петровной. Александра Бутурлина у нее отобрали, за поручика взялась. Как только находить успевает, знать, материнская кровь играет. Детей нарожала и ходит, будто так и надо, будто царской дочери все дозволено, будто и стыда на нее нет. Поручика-то ее в Ревельский гарнизон немедля отослать, чтоб комендант ревельской фон Альден за ним особо присматривал, с глаз не спускал. Не по чину боек, не по званию. С цесаревной ночку скоротать – еще не на престол подняться. Далеко кулику до Петрова дня!
– Истинная правда, ваше императорское величество, – 17 апреля девочку. Долгорукие сказывают – от покойного императора.
– От императора, значит! Ишь ты, какие ловкие выискались. Да не то диво, что брюхатую девку под венец совали – на шестом ведь месяце венчать собрались! – а то, что выпорка чужого за кровь царскую выдать решились.
– Ваше императорское величество, у Долгоруких доказательства.
– Знаю я все их доказательства! Без ихних доказательств правды дозналась и каждый раз дознаваться буду, жизни людской не пожалею, а до истины доберусь. Это Петра-то за отца выдать собрались, а как же с кавалергардом Нестеровым-то расплатились? Чем от родителя-то истинного откупились? Аль в сговор с ним вошли?
– Конечно, ваше императорское величество, раз ложь доказана…
– Доказана? Это с каких пор императрице доказывать надо? Сказала, и будет с вас, так, значит, и есть. С Долгорукими разобраться немедля.
– Как прикажете, ваше величество.
– Уже приказала. А теперь с другой голубицей-то нашей, цесаревной Елизаветой свет Петровной. Александра Бутурлина у нее отобрали, за поручика взялась. Как только находить успевает, знать, материнская кровь играет. Детей нарожала и ходит, будто так и надо, будто царской дочери все дозволено, будто и стыда на нее нет. Поручика-то ее в Ревельский гарнизон немедля отослать, чтоб комендант ревельской фон Альден за ним особо присматривал, с глаз не спускал. Не по чину боек, не по званию. С цесаревной ночку скоротать – еще не на престол подняться. Далеко кулику до Петрова дня!