Страница:
Сулла стоял рядом с ней, и она взяла его руку и прижалась к ней губами.
— Возвращайся к остальным, мальчик, — сказала она, — тебе жить с малышкой долгие годы, и не беспокойся обо мне. Ты был хорошим хозяином, и этого мне достаточно. Иди и не оборачивайся. Это последняя милость, о которой я тебя прошу.
Так как Сулла не хотел ей подчиняться, то она стала его уговаривать:
— Неужели ты хочешь, чтобы я умерла нищей и дряхлой, ничего не слышащей и только открывающей при виде ложки рот? Ты должен понять, что я хочу воспользоваться огнем, который подходит все ближе...
Сулла подумал, что она права, как был прав и Изгнанник, когда выбрал цикуту и ушел сам. Несмотря на ее просьбу, он еще раз обернулся. Она махнула ему рукой, и он ответил ей таким же жестом. Потом он исчез за поворотом дороги.
Хэдунна ждала его. По ее глазам, наполненным слезами, он понял, что она знала о намерениях старухи и что она, несомненно, уже простилась с ней. Боги послали к ним старуху, а теперь забирали ее, так как она выполнила свою миссию. Девушка сжала руку своего хозяина, и они пошли по дороге рядом.
В этот момент на дороге, по которой спустились сотни человек, бежавших от ярости вулкана, к их глубокому удивлению, они увидели ковылявшего вверх мула, на котором сидел худой человек в военной каске, которая была ему велика и мешала как следует разглядеть его лицо. Животное, разбившее себе ноги, шло спотыкаясь, на крупе у него было множество ран и ожогов от камней. Ясно было, что сидевший на нем всадник уже несколько часов едет под огненным дождем, погоняя своего мула. Сулла, разглядев, что на человеке не военная туника, предположил, что он подобрал каску на дороге и надел на себя, чтобы защитить голову.
При виде спускающейся ему навстречу группы человека охватило крайнее возбуждение. Махая обеими руками, он громко стал выкрикивать имя Суллы.
— Сулла! — вопил он. — Боги вняли моим мольбам!
Его резкие движения и крики сбили с толку мула, который оступился, ноги его подогнулись, и он рухнул вперед, всадник перелетел через его голову. Когда он с криком упал, каска покатилась по земле. Тут Сулла и Котий узнали Гонория.
Молодой адвокат быстро поднялся и подбежал, чтобы обнять галла, своего клиента.
— Я знал, что наши враги будут посрамлены! — вскричал он после сердечных излияний. — О Везувий! — продолжал он, протянув руку в направлении кратера, который был невидим из-за облака пепла. — Спасибо за помощь, которую ты нам оказал. А тебя, могучий Вулкан, я благодарю за огонь твоей подземной кузницы!
Гонорию встретился поток людей, бежавших с рудников, которые осыпали его злыми шутками и даже оскорблениями, потому что он бросал вызов божественному могуществу, направляясь к вулкану, охваченному святой яростью, но он не сдавался, отвечая людям, что должен повидаться там, наверху, с одним своим клиентом, так как он принадлежит к коллегии адвокатов Рима. Потом он поторговался насчет каски и купил ее за огромную сумму в шестьсот сестерциев. Он изо всех сил погонял своего мула, потому что человек, продавший каску, сказал ему, что осужденные, закованные в цепи, остались на милость лавы, которая с минуты на минуту должна покрыть лагерь.
Мул, упавший на землю, тяжело дышал.
— Котий, прошу тебя, — сказал адвокат. — Сними груз с животного и перенеси поклажу на одного из твоих мулов. Там триста тысяч сестерциев золотом, которые мне дал Палфурний, чтобы оплатить побег Суллы.
— Палфурний? — удивился Сулла.
— Да, Палфурний! Отныне у нас нет лучшего друга. Я убедил его выдать Лацертия и остальных. Он ждет нас в порту Помпеи на галере, готовой к отплытию.
Потом Гонорий вспомнил и о тайне, о том, что рассказал Спор в подвале у Палфурния о дне и часе, когда Тит Цезарь должен быть предан своим братом, поэтому, пока разгружали его умирающего мула, а другие продолжали идти, он отвел Суллу в сторону.
— Сулла! — сказал он. — Сегодня же вечером нужно бежать, так как через два дня Домициан погубит своего брата и займет его место... Помпеи, должно быть, охвачены хаосом, и нам нетрудно будет добраться до порта. Палфурний обещал мне, что будет ожидать нас до наступления ночи. Куда ты намереваешься направиться?
— В Африку на рыбацком судне, которое ждет нас в порту Фунди, с другой стороны горной цепи.
— Поедем с Палфурнием! Если Домициан начнет править, то ты и в Африке не будешь чувствовать себя в уверенности. А его галера нагружена золотом и всякими драгоценными изделиями. Ты поедешь с ним в Персию, а там поступишь на военную службу...
Группу Суллы, вошедшую в город, вел Гонорий. Он хотел узнать, прятался ли все еще Палфурний в своей крепости или уже отправился в порт. Чем дальше они продвигались по разоренной улице, усеянной валявшимися повсюду самыми странными предметами, тем больше адвокатом овладевало опасение, что злоумышленник, другом которого он стал при удивительных обстоятельствах, не дождавшись его, уже удрал вместе с охраной из гладиаторов, испугавшись грозящей опасности. Тем не менее еще не все жители решились покинуть город и свое имущество. Проходя мимо, Сулла в одном из дворов услышал брань: жена клялась, что ни за какие деньги не оставит свой дом, зная, что он будет ограблен, как только семья завернет за угол улицы, а муж жаловался на то, что его жена неумная и жадная до такой степени, что может погубить всю семью. Другие, надеясь предотвратить пожар, забирались на крыши домов и поливали их водой, которую приносили рабы и в ведрах при помощи веревок поднимали наверх. Дорога была усеяна разбитой черепицей, которую уже покрывал пепел, острые края черепицы ранили ноги, пепел их жег... Собаки выли, когда почва тряслась у них под лапами.
Наконец они добрались до высокой стены, которая ограждала поместье Палфурния. Большая двустворчатая дверь, сделанная из дорогих пород дерева, казалось, была изрублена топором. Ее разбитые и разломанные створки были полуоткрыты, и Гонорий, пройдя в них первым, увидел несколько окровавленных тел гладиаторов, лежавших на земле у входа в сад, они были уже полузасыпаны роковым пеплом, покрывавшим весь город. Все это освещалось странным желто-красным светом, который пробивался сквозь гигантское облако на землю, к человеческим существам, охваченным ужасом.
Адвокат замер около двери, так как из дома неслись крики, сопровождаемые звоном оружия. Стражники Палфурния отражали нападение неизвестных Гонорию людей, и перевес был не на их стороне.
Воинственные крики были слышны и на улице, где остались стоять Сулла, Котий, ветераны и персы. Из сада прямо на Гонория выбежал вооруженный гладиатор в каске и направил на него свой меч. За ним показался худой, немного сутулый человек. Гонорий сделал шаг назад, так как острие меча упиралось ему прямо в живот. Но больше молодой адвокат отступать не собирался.
— Я — Гонорий, сын Кэдо, адвокат из Рима, — решительно объявил он. — Что здесь происходит? Я пришел повидать моего друга Палфурния и вдруг обнаружил такой беспорядок!
— Молодой человек, — ответил ему Эфестиос, приехавший лично руководить операцией, о которой договорился с Лацертием, чтобы навсегда положить конец его долгой борьбе с Палфурнием, главенствовавшим на цирковом рынке в этой части Кампании, — молодой человек, дружба — это прекрасное чувство, но сегодня для тебя будет лучше уйти отсюда, не исполнив своего долга, что делает тебе честь, но подвергает твою жизнь опасности. Впрочем, — продолжал он, посмотрев на черное небо и указав на растерянных жителей Помпеи, которые метались, держа за руки плачущих детей и прижимая к груди то, что осталось от их имущества, — тебе и твоим спутникам будет лучше как можно скорее найти укрытие, пока город не превратился в кучу пепла.
Но у Гонория на этот счет было другое мнение.
— Спасибо за совет, — сказал он, — но я прошу объяснить мне, по какому праву дверь этого жилища взломана и почему люди Палфурния лежат убитыми... А эти крики — что они означают? Не пришел ли ты ограбить этот дом после отъезда его владельца?
Эфестиос покачал головой:
— Самонадеянный незнакомец, если ты не выполнишь моей просьбы, то узнаешь, что закон на стороне сильнейшего...
И самнит, державший Гонория на некотором расстоянии, поднял меч, намереваясь ударить им плашмя молодого человека, в этот же миг из сада выбежали и другие воины и окружили своего ланисту. Самнит нанес удар, но шесть стрел, выпущенных из луков шестью персами, одна за одной пронзили всех, и Эфестиос остался стоять один среди корчившихся на земле от боли людей: одни хватались руками за деревянные стрелы, пытаясь избавиться от мучений, другие молча умирали.
Сулла выступил вперед и обратился к пораженному ланисте из Геркуланума:
— Кто ты, — спросил галл, — и почему ты здесь? Отвечай, так как стрелы не любят ждать...
— Почему он здесь? — закричал поднявшийся с земли Гонорий, из подбородка которого после полученного удара лилась кровь. — Он пришел сюда с наемными убийцами, оплаченными Лацертием, чтобы прервать жизнь Палфурния и вытащить Спора из подвала!
— А кто вы сами? — спросил ланиста, охваченный необычайным беспокойством.
Сулла отрицательно покачал головой:
— Позволь мне не отвечать тебе, позови своих людей, и уходите отсюда немедленно. И знай, что ни один из вас не останется в живых, если я войду в этот сад, чтобы освободить того, кого ты осаждаешь.
Эфестиос стал еще более понурым и грустным, чем обычно. Он проиграл свой последний бой, который вел с Палфурнием, и подумал, что если вулкан после Помпеи уничтожит и Геркуланум и если он сам погибнет в помещении своей потерпевшей крах школы, то такой конец будет лучшим исходом, чем нищета, ожидающая его после того, как он продаст все свое имущество, чтобы расплатиться с долгами.
— Гонорий, вот и ты, наконец! — вскричал Палфурний, который не переставал надеяться на лучшее. — Очень вовремя! Они хотели сделать из нас морских животных! Они собирались отправить нас не к Плутону, а к Нептуну! А это кто? — спросил он, увидев галла. — Не Сулла ли?
— Это действительно Сулла, — сказал молодой человек.
— Ave, Сулла! — приветствовал тот. — Добро пожаловать в то, что осталось от моего дома... Гонорий рассказал тебе обо всем, что между нами произошло? И о том, что я сожалею обо всем, что тебе причинил?
— Он знает все, — прервал его Гонорий. — Ну а твоя галера, она готова? Тебе известно, что на поверхности скоро все будет уничтожено?..
— Она ждет, и я должен был уже отправляться в порт, когда появился Эфестиос со своими людьми. Представь себе, что они, используя лестницы, взобрались на мою террасу и одновременно взломали входную дверь! И сзади и спереди, вот как используют Палфурния! Они были хорошо осведомлены... Мои люди бились как львы и заставили меня спрятаться в подвале. Вот видишь, а ты говорил, что они меня предадут! Они выполняли свой контракт, жертвуя жизнью. Есть еще на земле люди, которые держат свое слово!
— А ты, Палфурний, стал бы меня ждать на галере до ночи, как мы об этом договаривались?
Палфурний, улыбаясь, посмотрел на молодого человека.
— Не нужно, мой дорогой Гонорий, — сказал он, беря его за руку, — во всем искать совершенства, философы этого не советуют... К тому же все решают боги, в чем мы сегодня лишний раз убедились...
Все отправились в порт, оставив разоренный дом, который вулкан скоро должен был превратить в руины.
Перед Ноланскими воротами мул, везший Поллиона и позабытый Суллой и остальными, остановился рядом с другими оседланными или навьюченными животными, изнуренными трудами и задыхающимися от пепла, которым они дышали уже много часов. На спине мула лежал привязанный к нему Поллион, уткнувшийся головой в шею животного.
Он был мертв, и в беспорядке, предшествовавшем полному разрушению города, последние убегавшие жители, пробиравшиеся через пепел, обращали на него не больше внимания, чем на другие трупы.
Сцены, происходившие в порту, по трагизму ни в чем не уступали тому, что происходило на уличных театральных подмостках. Ветер дул с моря, разыгрался шторм, все это увеличивало панику тех, кто зафрахтовал барки или рыбацкие суда, нагрузил их своим добром и рабами, а теперь не мог покинуть порт; ни одно судно, кроме хорошо оснащенных гребцами галер, не могло выйти в море против ветра. Несчастные метались по пристани в поисках повозки, которая отвезла бы их имущество в Геркуланум, куда вела проложенная вдоль моря дорога. Но увеличивающийся слой пепла лишал их последней надежды. Везде в Помпеях царила смерть.
Большинство портовых зданий и складских помещений горело, удушающий дым смешивался с серным запахом пепла, который не переставая падал на землю. Гонорий, думавший теперь только о Наис, опередив всех, помчался к порту и, подбегая к пристани, увидел, что галеры с гербами Менезия по-прежнему стоят у последнего причала. Но они тоже загорелись. Как ему показалось, не горела только одна галера, где находился судовой приказчик. Все отставшие от прежних команд люди без конца поливали палубу и такелаж, стараясь помешать огню разгореться, но приказчик, должно быть, понимал, что гребцов на судне было недостаточно, чтобы против ветра вывести корабль. Как и все живущие в Помпеях, он до последнего момента недооценивал ту опасность, какую Везувий представлял для города.
С бьющимся сердцем Гонорий побежал к галере, где жил, горевшей, как и все остальные. Моряки с судна, на котором находился судовой приказчик, мерившие шагами палубу, не зная, на что решиться, и увидев, что он хочет броситься в огонь, закричали ему, что он безумец и чтобы он шел к ним — будет одним гребцом больше. Но он исчез в дыме, который клубами поднимался над палубой, прокричав им, что тут на борту его рабыня и что нужно ее спасти, чему они крайне удивились. Гонорий уже добежал до лестницы, но тут ее с шипением охватило пламя. У него почти не осталось надежды на то, что несчастная Наис жива. К счастью, задняя лестница, хотя и окутанная дымом, была еще цела, он скатился по ней вниз и побежал по узкому коридору в каюту. Там стояла невыносимая жара и едкий запах краски, покрывавшей перегородку, уже начавшую гореть. Добежав до двери, за которой рабыня дарила его своей любовью, он стал колотить в нее со всей силы, выкрикивая ее имя.
Дверь открылась, и задыхающаяся Наис, плача, бросилась в его объятия. Потрясенный, он обнял ее со слезами на глазах. Чтобы выполнить его приказание и дождаться его прихода, она закрылась в каюте, несмотря на пожар и начавшееся извержение вулкана, хорошо зная, что у нее нет никого на свете, кроме этого временного хозяина, которого случай свел с ней на ее злосчастной дороге, и предпочла смерть одиночеству, которое ожидало ее в том хаосе, что царил повсюду, в том мире, который представлял для нее опасность, даже когда вулканы молчали. Он поцеловал ее в губы, она с горячностью ответила на его поцелуй, и он подумал, что, несмотря на пожар и необходимость бежать, можно было бы бросить ее на кровать и тут же овладеть ею, испытывая необычайной силы эмоции, сопутствующие непривычному соитию.
Но здравый смысл в нем возобладал, и он потащил ее за руку тем же путем, каким добрался до нее. Уже с палубы, которую окутывали клубы дыма, он увидел, как группа, возглавляемая Суллой, направляется к красивой триреме, зафрахтованной Палфурнием, команда которой, как и экипаж, руководимый судовым приказчиком, не переставая обливала морской водой судовые постройки, используя для этого ручную помпу, с которой управлялись шесть человек.
Палфурния, шедшего рядом с Суллой, узнал лоцман, командовавший на борту, группа поднялась по мосткам с причала на борт. Спор лежал на носилках, к которым его привязал Сулла, перед тем как покинуть подвал дома Палфурния. Повязка на голове означала, что человек тяжело ранен во время огненного дождя; все это было сделано для того, чтобы его не узнали и чтобы он не мог открыть рот.
Сулла сразу спросил у лоцмана, сколько у него в распоряжении гребцов. Тот ответил, что достаточно, чтобы продвигаться на средней скорости, с обычными перерывами, во время которых можно восстановить силы, но что при штормящем море и встречном ветре выход из порта может быть очень трудным и что «у всех на борту похудеют яйца».
— Тем не менее, — поправился он, — как только они выйдут в открытое море, то волны станут менее опасными и можно будет даже поставить парус, так как после прохода по заливу нужно будет идти на юг.
Галл спросил у него, возможно ли будет взять направление на север.
— Это будет чертовски трудно, — ответил тот, — чтобы идти туда, нам придется использовать только весла... А разве мы не договаривались с Палфурнием, что направимся на юг, обогнем Сицилию и возьмем курс на Африку?
— Не дашь ли ты мне полчаса, чтобы набрать дополнительных гребцов? — спросил галл, не обращая внимания на слова своего собеседника.
— Если бы мы смогли поплыть быстрее, то выход из порта оказался бы менее опасным. Но с этим говном, которое падает нам на морды, — добавил он, посмотрев на город, который окутывала пелена пепла, — эти полчаса могут нам дорого обойтись...
Сулла взялся за дело, позвал Котия и приказал ему и его товарищам набрать среди мечущихся по пристани людей здоровяков, способных грести, платой которым будет возможность выбраться отсюда. С мостика галеры галл видел всех тех, кто бродил по пеплу, не зная, куда идти дальше. Среди них он сразу же, как только вошел на пристань, узнал осужденных с рудника, которые, переодевшись в первую попавшуюся в покинутых домах одежду, искали хоть какую-нибудь еду.
Котий и ветераны вернулись в установленное время с шестьюдесятью человеками: каторжниками с серных разработок, поставивших себя вне закона, грузчиками, которые продавали свои руки за несколько ассов в день на разгрузке судов, несколькими самыми дешевыми рабами; о них не захотели побеспокоиться хозяева во время своего бегства.
После того как лоцман всех пересчитал и убедился в их способности грести, он выразил свое одобрение действиям Суллы. Он объявил, что, преодолев опасную зону, нужно составить две команды, которые станут грести по очереди, сменяясь через каждые два часа. Таким образом можно будет поддерживать исключительно высокую скорость и оказаться как можно дальше от Италии.
Галера вышла из порта, дополнительно взяв на борт, кроме команды, всех людей судового приказчика и его самого, который не подозревал, что очутился рядом с Суллой. Судно разрезало высокие волны, которые ударяли прямо в нос корабля. На мостике качало так, что находившиеся там члены экипажа накрепко привязались к чему только можно. Галере встречались многие суда, которые пытались повторить тот же маневр, но, не имея ни навыка, ни достаточных сил, перевернулись. Безжизненные тела пассажиров плавали под водой, волны швыряли их из стороны в сторону. Другие, уцепившись за обломки, махали им руками, умоляя их спасти, но экипаж галеры ничего не мог для них сделать в этом опасном проходе, а лоцман делал вид, что никого не замечает. Под методичные команды загребного гребцы вытаскивали и опускали свои весла как каторжные, хорошо понимая, что только их мускулы и смелость смогут пересилить волю ветра и оторвать галеру от суши.
Окутанный огромным пепельным покрывалом, которое остановилось всего в нескольких метрах от горящих крыш города, вулкан, ставший причиной пожаров, был невидим. Тот же ужасный дым завис и над Геркуланумом. По прибрежной дороге, соединявшей два города, застыла, поглощенная серой, в которой полностью тонули лошади, колонна бегущих людей, всадников и повозок. Сулла внезапно понял, что только те, кто смог убежать четыре часа назад или выйти в открытое море, бросив все имущество, чтобы не потерять ни минуты, сумеет спастись, следовательно, никто в Риме, то есть Лацертий и прочие, никогда не узнает, смогли ли некто Сулла, некто Спор и некто Палфурний избежать гибели в Геркулануме или Помпеях.
Глава 43
— Возвращайся к остальным, мальчик, — сказала она, — тебе жить с малышкой долгие годы, и не беспокойся обо мне. Ты был хорошим хозяином, и этого мне достаточно. Иди и не оборачивайся. Это последняя милость, о которой я тебя прошу.
Так как Сулла не хотел ей подчиняться, то она стала его уговаривать:
— Неужели ты хочешь, чтобы я умерла нищей и дряхлой, ничего не слышащей и только открывающей при виде ложки рот? Ты должен понять, что я хочу воспользоваться огнем, который подходит все ближе...
Сулла подумал, что она права, как был прав и Изгнанник, когда выбрал цикуту и ушел сам. Несмотря на ее просьбу, он еще раз обернулся. Она махнула ему рукой, и он ответил ей таким же жестом. Потом он исчез за поворотом дороги.
Хэдунна ждала его. По ее глазам, наполненным слезами, он понял, что она знала о намерениях старухи и что она, несомненно, уже простилась с ней. Боги послали к ним старуху, а теперь забирали ее, так как она выполнила свою миссию. Девушка сжала руку своего хозяина, и они пошли по дороге рядом.
* * *
Группа людей шла в молчании, прерываемом кашлем то одного, то другого, — все задыхались от пепла. Время от времени им встречались лежащие посреди дороги мулы, земля была усеяна брошенными вещами тех, кто решил сбросить лишний груз с обессилевших лошадей. Сулла шел с Хэдунной позади всех с тех пор, как расстался со старухой. Котий, который до сих пор шел впереди, остановился, пропуская всех вперед, чтобы дождаться Суллы и предупредить, что скоро покажется горная дорога, недалеко от которой стояли лагерем ветераны, когда приехали на рудник; она вела к Пулланиуму, откуда можно было добраться до порта около Фунди.В этот момент на дороге, по которой спустились сотни человек, бежавших от ярости вулкана, к их глубокому удивлению, они увидели ковылявшего вверх мула, на котором сидел худой человек в военной каске, которая была ему велика и мешала как следует разглядеть его лицо. Животное, разбившее себе ноги, шло спотыкаясь, на крупе у него было множество ран и ожогов от камней. Ясно было, что сидевший на нем всадник уже несколько часов едет под огненным дождем, погоняя своего мула. Сулла, разглядев, что на человеке не военная туника, предположил, что он подобрал каску на дороге и надел на себя, чтобы защитить голову.
При виде спускающейся ему навстречу группы человека охватило крайнее возбуждение. Махая обеими руками, он громко стал выкрикивать имя Суллы.
— Сулла! — вопил он. — Боги вняли моим мольбам!
Его резкие движения и крики сбили с толку мула, который оступился, ноги его подогнулись, и он рухнул вперед, всадник перелетел через его голову. Когда он с криком упал, каска покатилась по земле. Тут Сулла и Котий узнали Гонория.
Молодой адвокат быстро поднялся и подбежал, чтобы обнять галла, своего клиента.
— Я знал, что наши враги будут посрамлены! — вскричал он после сердечных излияний. — О Везувий! — продолжал он, протянув руку в направлении кратера, который был невидим из-за облака пепла. — Спасибо за помощь, которую ты нам оказал. А тебя, могучий Вулкан, я благодарю за огонь твоей подземной кузницы!
Гонорию встретился поток людей, бежавших с рудников, которые осыпали его злыми шутками и даже оскорблениями, потому что он бросал вызов божественному могуществу, направляясь к вулкану, охваченному святой яростью, но он не сдавался, отвечая людям, что должен повидаться там, наверху, с одним своим клиентом, так как он принадлежит к коллегии адвокатов Рима. Потом он поторговался насчет каски и купил ее за огромную сумму в шестьсот сестерциев. Он изо всех сил погонял своего мула, потому что человек, продавший каску, сказал ему, что осужденные, закованные в цепи, остались на милость лавы, которая с минуты на минуту должна покрыть лагерь.
Мул, упавший на землю, тяжело дышал.
— Котий, прошу тебя, — сказал адвокат. — Сними груз с животного и перенеси поклажу на одного из твоих мулов. Там триста тысяч сестерциев золотом, которые мне дал Палфурний, чтобы оплатить побег Суллы.
— Палфурний? — удивился Сулла.
— Да, Палфурний! Отныне у нас нет лучшего друга. Я убедил его выдать Лацертия и остальных. Он ждет нас в порту Помпеи на галере, готовой к отплытию.
Потом Гонорий вспомнил и о тайне, о том, что рассказал Спор в подвале у Палфурния о дне и часе, когда Тит Цезарь должен быть предан своим братом, поэтому, пока разгружали его умирающего мула, а другие продолжали идти, он отвел Суллу в сторону.
— Сулла! — сказал он. — Сегодня же вечером нужно бежать, так как через два дня Домициан погубит своего брата и займет его место... Помпеи, должно быть, охвачены хаосом, и нам нетрудно будет добраться до порта. Палфурний обещал мне, что будет ожидать нас до наступления ночи. Куда ты намереваешься направиться?
— В Африку на рыбацком судне, которое ждет нас в порту Фунди, с другой стороны горной цепи.
— Поедем с Палфурнием! Если Домициан начнет править, то ты и в Африке не будешь чувствовать себя в уверенности. А его галера нагружена золотом и всякими драгоценными изделиями. Ты поедешь с ним в Персию, а там поступишь на военную службу...
* * *
Перед Ноланскими воротами, к которым подходила дорога, ведущая с Везувия, действительно царил хаос, не было видно ни одного представителя городских властей. Вот уже несколько часов подряд земля беспрерывно сотрясалась, — к счастью, толчки были не такими сильными, как восемнадцать лет назад, — и большинство фасадов домов были перерезаны трещинами, однако они еще стояли, как и городская стена в районе Ноланских ворот, от которых начиналась улица с тем же названием. Большинство крыш, переживших каменный дождь, сопровождавший начало извержения, были разрушены, из многих домов шел дым. Пожарные повозки были брошены, лошади стояли, увязнув в пепле. Те, кто ими управлял, сбежали, бросив все: тушение становилось невозможным, а опасность слишком близкой. Подступы к воротам были запружены цизиями, повозками, груженными мебелью. Многие из них были брошены, как и пожарные повозки. Семьи с помощью рабов пытались обогнать других, пробираясь сквозь пепельные заносы.Группу Суллы, вошедшую в город, вел Гонорий. Он хотел узнать, прятался ли все еще Палфурний в своей крепости или уже отправился в порт. Чем дальше они продвигались по разоренной улице, усеянной валявшимися повсюду самыми странными предметами, тем больше адвокатом овладевало опасение, что злоумышленник, другом которого он стал при удивительных обстоятельствах, не дождавшись его, уже удрал вместе с охраной из гладиаторов, испугавшись грозящей опасности. Тем не менее еще не все жители решились покинуть город и свое имущество. Проходя мимо, Сулла в одном из дворов услышал брань: жена клялась, что ни за какие деньги не оставит свой дом, зная, что он будет ограблен, как только семья завернет за угол улицы, а муж жаловался на то, что его жена неумная и жадная до такой степени, что может погубить всю семью. Другие, надеясь предотвратить пожар, забирались на крыши домов и поливали их водой, которую приносили рабы и в ведрах при помощи веревок поднимали наверх. Дорога была усеяна разбитой черепицей, которую уже покрывал пепел, острые края черепицы ранили ноги, пепел их жег... Собаки выли, когда почва тряслась у них под лапами.
Наконец они добрались до высокой стены, которая ограждала поместье Палфурния. Большая двустворчатая дверь, сделанная из дорогих пород дерева, казалось, была изрублена топором. Ее разбитые и разломанные створки были полуоткрыты, и Гонорий, пройдя в них первым, увидел несколько окровавленных тел гладиаторов, лежавших на земле у входа в сад, они были уже полузасыпаны роковым пеплом, покрывавшим весь город. Все это освещалось странным желто-красным светом, который пробивался сквозь гигантское облако на землю, к человеческим существам, охваченным ужасом.
Адвокат замер около двери, так как из дома неслись крики, сопровождаемые звоном оружия. Стражники Палфурния отражали нападение неизвестных Гонорию людей, и перевес был не на их стороне.
Воинственные крики были слышны и на улице, где остались стоять Сулла, Котий, ветераны и персы. Из сада прямо на Гонория выбежал вооруженный гладиатор в каске и направил на него свой меч. За ним показался худой, немного сутулый человек. Гонорий сделал шаг назад, так как острие меча упиралось ему прямо в живот. Но больше молодой адвокат отступать не собирался.
— Я — Гонорий, сын Кэдо, адвокат из Рима, — решительно объявил он. — Что здесь происходит? Я пришел повидать моего друга Палфурния и вдруг обнаружил такой беспорядок!
— Молодой человек, — ответил ему Эфестиос, приехавший лично руководить операцией, о которой договорился с Лацертием, чтобы навсегда положить конец его долгой борьбе с Палфурнием, главенствовавшим на цирковом рынке в этой части Кампании, — молодой человек, дружба — это прекрасное чувство, но сегодня для тебя будет лучше уйти отсюда, не исполнив своего долга, что делает тебе честь, но подвергает твою жизнь опасности. Впрочем, — продолжал он, посмотрев на черное небо и указав на растерянных жителей Помпеи, которые метались, держа за руки плачущих детей и прижимая к груди то, что осталось от их имущества, — тебе и твоим спутникам будет лучше как можно скорее найти укрытие, пока город не превратился в кучу пепла.
Но у Гонория на этот счет было другое мнение.
— Спасибо за совет, — сказал он, — но я прошу объяснить мне, по какому праву дверь этого жилища взломана и почему люди Палфурния лежат убитыми... А эти крики — что они означают? Не пришел ли ты ограбить этот дом после отъезда его владельца?
Эфестиос покачал головой:
— Самонадеянный незнакомец, если ты не выполнишь моей просьбы, то узнаешь, что закон на стороне сильнейшего...
И самнит, державший Гонория на некотором расстоянии, поднял меч, намереваясь ударить им плашмя молодого человека, в этот же миг из сада выбежали и другие воины и окружили своего ланисту. Самнит нанес удар, но шесть стрел, выпущенных из луков шестью персами, одна за одной пронзили всех, и Эфестиос остался стоять один среди корчившихся на земле от боли людей: одни хватались руками за деревянные стрелы, пытаясь избавиться от мучений, другие молча умирали.
Сулла выступил вперед и обратился к пораженному ланисте из Геркуланума:
— Кто ты, — спросил галл, — и почему ты здесь? Отвечай, так как стрелы не любят ждать...
— Почему он здесь? — закричал поднявшийся с земли Гонорий, из подбородка которого после полученного удара лилась кровь. — Он пришел сюда с наемными убийцами, оплаченными Лацертием, чтобы прервать жизнь Палфурния и вытащить Спора из подвала!
— А кто вы сами? — спросил ланиста, охваченный необычайным беспокойством.
Сулла отрицательно покачал головой:
— Позволь мне не отвечать тебе, позови своих людей, и уходите отсюда немедленно. И знай, что ни один из вас не останется в живых, если я войду в этот сад, чтобы освободить того, кого ты осаждаешь.
Эфестиос стал еще более понурым и грустным, чем обычно. Он проиграл свой последний бой, который вел с Палфурнием, и подумал, что если вулкан после Помпеи уничтожит и Геркуланум и если он сам погибнет в помещении своей потерпевшей крах школы, то такой конец будет лучшим исходом, чем нищета, ожидающая его после того, как он продаст все свое имущество, чтобы расплатиться с долгами.
* * *
Гонорий и Сулла нашли Палфурния и других оставшихся в живых людей в подвале. Они перешагивали через мертвых и раненых, когда шли к ним, крича изо всех сил, чтобы осажденные смогли их услышать и узнать голос Гонория. Только тогда те разобрали баррикады. Вода в подвале достигала икр, так как люди Эфестиоса собирались затопить подземелье, направив сюда все трубы и желобы, в изобилии снабжавшие дом и сад водой.— Гонорий, вот и ты, наконец! — вскричал Палфурний, который не переставал надеяться на лучшее. — Очень вовремя! Они хотели сделать из нас морских животных! Они собирались отправить нас не к Плутону, а к Нептуну! А это кто? — спросил он, увидев галла. — Не Сулла ли?
— Это действительно Сулла, — сказал молодой человек.
— Ave, Сулла! — приветствовал тот. — Добро пожаловать в то, что осталось от моего дома... Гонорий рассказал тебе обо всем, что между нами произошло? И о том, что я сожалею обо всем, что тебе причинил?
— Он знает все, — прервал его Гонорий. — Ну а твоя галера, она готова? Тебе известно, что на поверхности скоро все будет уничтожено?..
— Она ждет, и я должен был уже отправляться в порт, когда появился Эфестиос со своими людьми. Представь себе, что они, используя лестницы, взобрались на мою террасу и одновременно взломали входную дверь! И сзади и спереди, вот как используют Палфурния! Они были хорошо осведомлены... Мои люди бились как львы и заставили меня спрятаться в подвале. Вот видишь, а ты говорил, что они меня предадут! Они выполняли свой контракт, жертвуя жизнью. Есть еще на земле люди, которые держат свое слово!
— А ты, Палфурний, стал бы меня ждать на галере до ночи, как мы об этом договаривались?
Палфурний, улыбаясь, посмотрел на молодого человека.
— Не нужно, мой дорогой Гонорий, — сказал он, беря его за руку, — во всем искать совершенства, философы этого не советуют... К тому же все решают боги, в чем мы сегодня лишний раз убедились...
Все отправились в порт, оставив разоренный дом, который вулкан скоро должен был превратить в руины.
Перед Ноланскими воротами мул, везший Поллиона и позабытый Суллой и остальными, остановился рядом с другими оседланными или навьюченными животными, изнуренными трудами и задыхающимися от пепла, которым они дышали уже много часов. На спине мула лежал привязанный к нему Поллион, уткнувшийся головой в шею животного.
Он был мертв, и в беспорядке, предшествовавшем полному разрушению города, последние убегавшие жители, пробиравшиеся через пепел, обращали на него не больше внимания, чем на другие трупы.
Сцены, происходившие в порту, по трагизму ни в чем не уступали тому, что происходило на уличных театральных подмостках. Ветер дул с моря, разыгрался шторм, все это увеличивало панику тех, кто зафрахтовал барки или рыбацкие суда, нагрузил их своим добром и рабами, а теперь не мог покинуть порт; ни одно судно, кроме хорошо оснащенных гребцами галер, не могло выйти в море против ветра. Несчастные метались по пристани в поисках повозки, которая отвезла бы их имущество в Геркуланум, куда вела проложенная вдоль моря дорога. Но увеличивающийся слой пепла лишал их последней надежды. Везде в Помпеях царила смерть.
Большинство портовых зданий и складских помещений горело, удушающий дым смешивался с серным запахом пепла, который не переставая падал на землю. Гонорий, думавший теперь только о Наис, опередив всех, помчался к порту и, подбегая к пристани, увидел, что галеры с гербами Менезия по-прежнему стоят у последнего причала. Но они тоже загорелись. Как ему показалось, не горела только одна галера, где находился судовой приказчик. Все отставшие от прежних команд люди без конца поливали палубу и такелаж, стараясь помешать огню разгореться, но приказчик, должно быть, понимал, что гребцов на судне было недостаточно, чтобы против ветра вывести корабль. Как и все живущие в Помпеях, он до последнего момента недооценивал ту опасность, какую Везувий представлял для города.
С бьющимся сердцем Гонорий побежал к галере, где жил, горевшей, как и все остальные. Моряки с судна, на котором находился судовой приказчик, мерившие шагами палубу, не зная, на что решиться, и увидев, что он хочет броситься в огонь, закричали ему, что он безумец и чтобы он шел к ним — будет одним гребцом больше. Но он исчез в дыме, который клубами поднимался над палубой, прокричав им, что тут на борту его рабыня и что нужно ее спасти, чему они крайне удивились. Гонорий уже добежал до лестницы, но тут ее с шипением охватило пламя. У него почти не осталось надежды на то, что несчастная Наис жива. К счастью, задняя лестница, хотя и окутанная дымом, была еще цела, он скатился по ней вниз и побежал по узкому коридору в каюту. Там стояла невыносимая жара и едкий запах краски, покрывавшей перегородку, уже начавшую гореть. Добежав до двери, за которой рабыня дарила его своей любовью, он стал колотить в нее со всей силы, выкрикивая ее имя.
Дверь открылась, и задыхающаяся Наис, плача, бросилась в его объятия. Потрясенный, он обнял ее со слезами на глазах. Чтобы выполнить его приказание и дождаться его прихода, она закрылась в каюте, несмотря на пожар и начавшееся извержение вулкана, хорошо зная, что у нее нет никого на свете, кроме этого временного хозяина, которого случай свел с ней на ее злосчастной дороге, и предпочла смерть одиночеству, которое ожидало ее в том хаосе, что царил повсюду, в том мире, который представлял для нее опасность, даже когда вулканы молчали. Он поцеловал ее в губы, она с горячностью ответила на его поцелуй, и он подумал, что, несмотря на пожар и необходимость бежать, можно было бы бросить ее на кровать и тут же овладеть ею, испытывая необычайной силы эмоции, сопутствующие непривычному соитию.
Но здравый смысл в нем возобладал, и он потащил ее за руку тем же путем, каким добрался до нее. Уже с палубы, которую окутывали клубы дыма, он увидел, как группа, возглавляемая Суллой, направляется к красивой триреме, зафрахтованной Палфурнием, команда которой, как и экипаж, руководимый судовым приказчиком, не переставая обливала морской водой судовые постройки, используя для этого ручную помпу, с которой управлялись шесть человек.
Палфурния, шедшего рядом с Суллой, узнал лоцман, командовавший на борту, группа поднялась по мосткам с причала на борт. Спор лежал на носилках, к которым его привязал Сулла, перед тем как покинуть подвал дома Палфурния. Повязка на голове означала, что человек тяжело ранен во время огненного дождя; все это было сделано для того, чтобы его не узнали и чтобы он не мог открыть рот.
Сулла сразу спросил у лоцмана, сколько у него в распоряжении гребцов. Тот ответил, что достаточно, чтобы продвигаться на средней скорости, с обычными перерывами, во время которых можно восстановить силы, но что при штормящем море и встречном ветре выход из порта может быть очень трудным и что «у всех на борту похудеют яйца».
— Тем не менее, — поправился он, — как только они выйдут в открытое море, то волны станут менее опасными и можно будет даже поставить парус, так как после прохода по заливу нужно будет идти на юг.
Галл спросил у него, возможно ли будет взять направление на север.
— Это будет чертовски трудно, — ответил тот, — чтобы идти туда, нам придется использовать только весла... А разве мы не договаривались с Палфурнием, что направимся на юг, обогнем Сицилию и возьмем курс на Африку?
— Не дашь ли ты мне полчаса, чтобы набрать дополнительных гребцов? — спросил галл, не обращая внимания на слова своего собеседника.
— Если бы мы смогли поплыть быстрее, то выход из порта оказался бы менее опасным. Но с этим говном, которое падает нам на морды, — добавил он, посмотрев на город, который окутывала пелена пепла, — эти полчаса могут нам дорого обойтись...
Сулла взялся за дело, позвал Котия и приказал ему и его товарищам набрать среди мечущихся по пристани людей здоровяков, способных грести, платой которым будет возможность выбраться отсюда. С мостика галеры галл видел всех тех, кто бродил по пеплу, не зная, куда идти дальше. Среди них он сразу же, как только вошел на пристань, узнал осужденных с рудника, которые, переодевшись в первую попавшуюся в покинутых домах одежду, искали хоть какую-нибудь еду.
Котий и ветераны вернулись в установленное время с шестьюдесятью человеками: каторжниками с серных разработок, поставивших себя вне закона, грузчиками, которые продавали свои руки за несколько ассов в день на разгрузке судов, несколькими самыми дешевыми рабами; о них не захотели побеспокоиться хозяева во время своего бегства.
После того как лоцман всех пересчитал и убедился в их способности грести, он выразил свое одобрение действиям Суллы. Он объявил, что, преодолев опасную зону, нужно составить две команды, которые станут грести по очереди, сменяясь через каждые два часа. Таким образом можно будет поддерживать исключительно высокую скорость и оказаться как можно дальше от Италии.
Галера вышла из порта, дополнительно взяв на борт, кроме команды, всех людей судового приказчика и его самого, который не подозревал, что очутился рядом с Суллой. Судно разрезало высокие волны, которые ударяли прямо в нос корабля. На мостике качало так, что находившиеся там члены экипажа накрепко привязались к чему только можно. Галере встречались многие суда, которые пытались повторить тот же маневр, но, не имея ни навыка, ни достаточных сил, перевернулись. Безжизненные тела пассажиров плавали под водой, волны швыряли их из стороны в сторону. Другие, уцепившись за обломки, махали им руками, умоляя их спасти, но экипаж галеры ничего не мог для них сделать в этом опасном проходе, а лоцман делал вид, что никого не замечает. Под методичные команды загребного гребцы вытаскивали и опускали свои весла как каторжные, хорошо понимая, что только их мускулы и смелость смогут пересилить волю ветра и оторвать галеру от суши.
Окутанный огромным пепельным покрывалом, которое остановилось всего в нескольких метрах от горящих крыш города, вулкан, ставший причиной пожаров, был невидим. Тот же ужасный дым завис и над Геркуланумом. По прибрежной дороге, соединявшей два города, застыла, поглощенная серой, в которой полностью тонули лошади, колонна бегущих людей, всадников и повозок. Сулла внезапно понял, что только те, кто смог убежать четыре часа назад или выйти в открытое море, бросив все имущество, чтобы не потерять ни минуты, сумеет спастись, следовательно, никто в Риме, то есть Лацертий и прочие, никогда не узнает, смогли ли некто Сулла, некто Спор и некто Палфурний избежать гибели в Геркулануме или Помпеях.
Глава 43
Курс меняется в море
Лицо лоцмана выражало удовлетворение от того, что море немного успокоилось, зыбь пропала и все обернулось так, как он и ожидал; Сулла понимающе посмотрел на него и покинул палубу. Он прошел в коридор верхней палубы, где были расположены те каюты, которые Палфурний, не желающий провести несколько месяцев в море в стесненных условиях, приказал своим управляющим, как только заключил сделку с лоцманом-владельцем корабля, шикарно отделать. Утомленный теми часами, что он вынужден был провести в подвале среди своих гладиаторов, Палфурний, как только поднялся на борт, ушел в свои покои, где крепко заснул. Сулла тут же поставил около его двери двух ветеранов, приказав ни под каким предлогом его не выпускать.
Галл направился к лестницам, по которым можно было спуститься в трюм. Туда, в одну из клетушек, предназначенных для содержания в цепях провинившихся гребцов, где не было света и куда доносился лишь шум волн, бьющихся о деревянный корпус корабля, окованный медью, и был отведен Спор. Он приказал ветерану, охранявшему клеть, открыть дверь, пропуская в клетушку свет, и уйти, чтобы не слышать слов Спора, если тот окажется разговорчивым; он хотел услышать то же, что и Гонорий, который рассказал Сулле о том, что затевалось в Помпеях.
Он обнаружил Спора сидящим на табурете и прикованным к стене. Галл сел на откидную койку, на которую заключенный, если не был прикован, мог ложиться.
— Привет, Спор! Не сердись на меня за то, что ты скован, но я тоже носил кандалы, которые на меня надели твои друзья, и теперь ты должен за это заплатить...
— Я не жалуюсь, только очень хочется пить.
— Не обижайся на нас. Экипаж был очень занят тем, чтобы сняться с рейда, но через некоторое время все войдет в норму. На серные рудники я приехал на похожей галере, тоже в трюме, и за все время переезда от Остии нам дали пить только один раз. Пришло время расплаты за то, что вы совершили, ты и твои друзья...
— Я прошу тебя позаботиться о том, чтобы меня убили без жестокости, которая могла бы обезобразить или повредить мое тело.
— Значит, это правда — то, что мне говорили, что ты очень дорожишь теми формами, которыми боги наградили тебя при рождении...
— Каждый по-своему рассматривает жизнь, — сказал Спор, — и, соответственно, смерть.
— Действительно. Не мог бы ты теперь, чтобы мне не прибегать к грубому обращению, подтвердить то, что мне сказали Гонорий и Палфурний: правда ли, что Домициан с помощью тех же лиц, что использовали и тебя, свергнет будущей ночью своего брата с трона?
— Это абсолютная правда. Поэтому в твоих интересах не трогать меня и даже постараться сохранить мне жизнь, чтобы я при возможности смог попросить за тебя, когда ты окажешься во власти нового цезаря.
Сулла улыбнулся:
— И ты это сделаешь?
— Почему бы и нет! Ты же знаешь, что я не какой-нибудь тупица, охваченный ненавистью или мщением. Я поступал так только затем, чтобы иметь средства и проводить жизнь в развлечениях и удовольствиях. Сдача внаем мулов и повозок приносила недостаточно, но и вмешиваться в дела империи я тоже не очень хотел... Скажем, что я эпикуреец преступления и что я люблю все проделывать элегантно. Если я смогу добиться твоего пожизненного изгнания на край света вместо новой встречи с хищниками, с которыми ты уже знаком, то я не вижу, что препятствует тебе попросить меня об этом. Я должен тебе сказать, что цирковая скотобойня мне противна. Я допускаю схватку двух возниц, которые, обязательно с копьями в руках, пускают свои упряжки галопом навстречу друг другу. Но выступления гладиаторов, которые сотнями убивают друг друга, хрипя как дровосеки, которые рубят деревья, а еще хуже — хищники, которые рвут зубами тела осужденных на казнь, — нет! Я против...
Галл направился к лестницам, по которым можно было спуститься в трюм. Туда, в одну из клетушек, предназначенных для содержания в цепях провинившихся гребцов, где не было света и куда доносился лишь шум волн, бьющихся о деревянный корпус корабля, окованный медью, и был отведен Спор. Он приказал ветерану, охранявшему клеть, открыть дверь, пропуская в клетушку свет, и уйти, чтобы не слышать слов Спора, если тот окажется разговорчивым; он хотел услышать то же, что и Гонорий, который рассказал Сулле о том, что затевалось в Помпеях.
Он обнаружил Спора сидящим на табурете и прикованным к стене. Галл сел на откидную койку, на которую заключенный, если не был прикован, мог ложиться.
— Привет, Спор! Не сердись на меня за то, что ты скован, но я тоже носил кандалы, которые на меня надели твои друзья, и теперь ты должен за это заплатить...
— Я не жалуюсь, только очень хочется пить.
— Не обижайся на нас. Экипаж был очень занят тем, чтобы сняться с рейда, но через некоторое время все войдет в норму. На серные рудники я приехал на похожей галере, тоже в трюме, и за все время переезда от Остии нам дали пить только один раз. Пришло время расплаты за то, что вы совершили, ты и твои друзья...
— Я прошу тебя позаботиться о том, чтобы меня убили без жестокости, которая могла бы обезобразить или повредить мое тело.
— Значит, это правда — то, что мне говорили, что ты очень дорожишь теми формами, которыми боги наградили тебя при рождении...
— Каждый по-своему рассматривает жизнь, — сказал Спор, — и, соответственно, смерть.
— Действительно. Не мог бы ты теперь, чтобы мне не прибегать к грубому обращению, подтвердить то, что мне сказали Гонорий и Палфурний: правда ли, что Домициан с помощью тех же лиц, что использовали и тебя, свергнет будущей ночью своего брата с трона?
— Это абсолютная правда. Поэтому в твоих интересах не трогать меня и даже постараться сохранить мне жизнь, чтобы я при возможности смог попросить за тебя, когда ты окажешься во власти нового цезаря.
Сулла улыбнулся:
— И ты это сделаешь?
— Почему бы и нет! Ты же знаешь, что я не какой-нибудь тупица, охваченный ненавистью или мщением. Я поступал так только затем, чтобы иметь средства и проводить жизнь в развлечениях и удовольствиях. Сдача внаем мулов и повозок приносила недостаточно, но и вмешиваться в дела империи я тоже не очень хотел... Скажем, что я эпикуреец преступления и что я люблю все проделывать элегантно. Если я смогу добиться твоего пожизненного изгнания на край света вместо новой встречи с хищниками, с которыми ты уже знаком, то я не вижу, что препятствует тебе попросить меня об этом. Я должен тебе сказать, что цирковая скотобойня мне противна. Я допускаю схватку двух возниц, которые, обязательно с копьями в руках, пускают свои упряжки галопом навстречу друг другу. Но выступления гладиаторов, которые сотнями убивают друг друга, хрипя как дровосеки, которые рубят деревья, а еще хуже — хищники, которые рвут зубами тела осужденных на казнь, — нет! Я против...