Страница:
Барбидий объяснил, что этот двор никогда не закрывался, чтобы повозки могли выехать немедленно при первом же сигнале, и что через него можно было, легко взломав несколько дверей, пройти прямо в префектуру, туда, где располагались казармы, оружейные склады и покои префекта.
Выполнив необходимое, Сулла дал приказ своему персидскому конюху направить носилки к дворцу Менезия.
Вернувшись четверть часа спустя, Котий сообщил, что лица, отвечающие за секвестр имущества и временно управляющие владением, уволили большую часть охранников дворца Менезия, оставив всего человек десять, что некоторые чиновники, осуществляющие секвестр, разместились во дворце, оценив по достоинству его удобства и сады, и, наконец, что в конюшнях стояло лишь несколько лошадей, которых запрягали в две повозки, остальные же были переданы на императорские конные заводы.
Сулла вышел из носилок и прошел, скрываясь в тени деревьев, вдоль высокой стены до того места, откуда он в первый раз забросил свой крюк. Он проделал такую же операцию, подав знак сопровождавшим его ветеранам. Они проникли в молчаливые сады дворца, которые больше не обходила дозором стража.
Подойдя к мавзолею Менезия, он вспомнил о Манчинии, теперь такой холодной и застывшей, как камень, потом он повел свой отряд к рыбным садкам. Там больше не было живности, слышался лишь шум воды, переливающейся из одного бассейна в другой. Вся рыба была продана или выловлена и подана на стол префекта ночных стражей и чиновников, осуществлявших секвестр имения. Он поискал глазами мурен, вспомнив о несчастном Ихтиосе, но не нашел и пожалел об этом, так как они бы очень пригодились для Лацертия.
Он оставил людей в тени кипарисов, около садков, и в одиночку пошел к двоим стоявшим на посту часовым, которых отвлек разговором Котий, как только Сулла начал операцию.
Они были поражены внезапным появлением своего бывшего господина и хозяина. Галл спросил у них, хотят ли они снова послужить ему в деле, которое он задумал. В это время ветераны, встав за его спиной, преградили дорогу. Те ответили, что им безразлично, что о них думают, что чиновники секвестра — негодяи, относятся к ним с презрением и что они обратились с прошением отправить их в легион, но разрешения на это не получили.
Тогда Сулла велел им быть наготове и, немедленно открыв ворота или дверь, пропустить повозки и его людей, которые вот-вот появятся. И действительно, через амбразуры в стене, позволявшие наблюдать за площадью, они увидели нескольких прогуливающихся людей, которые направлялись к дворцу и, казалось, никак не были связаны друг с другом. Стражники открыли маленькую дверь, и неожиданно посетители стали входить по одному или по двое. Они насчитали около тридцати вошедших. Последние шли рядом с повозкой, запряженной одной лошадью, для нее стражники отперли ворота. Как только ворота за ней закрылись, те, кто еще недавно мирно прогуливался по площади, разобрали из такой безобидной на вид повозки мечи, щиты и каски...
Сулла считал людей по мере того, как они входили и скрывались за кипарисовой изгородью, а потом с небольшой вооруженной группой вошел в казармы, где находились оставшиеся восемь охранников.
Охранники жили в комнатах по трое. Некоторые из них спали, другие, сидя на табуретах, бросали кости на одну из кроватей. Они удивились так, как будто перед ними появился призрак. В последней комнате Сулла узнал в спящем Сирия.
Он потряс его за плечо.
— Сирии! — бросил он. — Проснись!
Тот сначала сел на кровати, а затем быстро вскочил.
— Господин! — закричал он.
— Не «господин»! Сулла!
— Сулла! Ты вернулся!
— Не хочешь ли мне помочь или останешься здесь под арестом с остальными, чтобы вас не смогли обвинить в том, что вы были моими сообщниками?
— Твоими сообщниками? Но я хочу служить тебе, как прежде, что бы ни случилось!
— Я не сомневался в тебе. Иди за мной в конюшню и захвати туда две зажженные масляные лампы. Есть ли там еще солома и овес для лошадей?
— Еще бы! Этого всего полно, ведь лошадей почти не осталось. Какая же тоска в этом дворце с тех пор, как тебя здесь не стало, Сулла!
— Вот как! Так я как раз и пришел для того, чтобы внести некоторое оживление. Ты поможешь мне поджечь его.
— Поджечь! — воскликнул тот.
— Разве это не принадлежит мне?
— Да, конечно! Это твое...
— А если это мой дом, то я имею право делать с ним все, что захочу, так?
В то время как Котий и большая часть его людей, не производя шума, окружали сам дворец, чтобы никто из чиновников не смог выбраться и позвать на помощь, Сулла пошел с Сирием в конюшни. Они вывели оттуда нескольких оставшихся лошадей, и Сирии, привязав их у псарни, вернулся помогать Сулле, который наваливал солому и сено на стоявшие в сараях тележки и повозки. Они подожгли их двумя масляными лампами.
Вскоре в ночное небо поднялись высокие языки пламени. Увидев этот условный знак, двое из людей Котия, уже сидевшие на лошадях, поскакали по заставленным телегами ночным улицам к префектуре ночных стражей, чтобы сообщить о случившемся и попросить как можно больше людей на борьбу с огнем, охватившим дворец Менезия.
Тем временем появились люди Котия, до сих пор прятавшиеся за кипарисами и не тронутыми огнем постройками, которые бросились на безоружных пожарников и, угрожая мечами, окружили их, заткнули кляпами рты, связали и, оттащив в подвалы подсобных помещений, заперли. Предварительно их заставили раздеться, а их форму надели Сулла, Барбидий и большинство легионеров, действиями которых они руководили. Другие люди из отряда, для которых форм не хватило, выгрузив всю технику из повозок, спрятались в них, под чехлами. Затем Сулла приказал тем, кто оставался сторожить поместье и чиновников, используя помпы и стараясь не повредить главное здание, погасить пожар и не дать огню превратить в пепел конюшни и сараи.
Большие ворота снова открылись, на площадь стремительно вынеслись несколько повозок и под колокола помчались к префектуре ночных стражей.
В это время Сулла, отдав половину людей Калену Корбулону, спешил к входу в покои префекта. А Барбидий вместе с Каленом и его людьми бежали по лестнице в зал для докладов, где должен был находиться дежурный офицер, начальник ночной стражи. На офицера они наткнулись в коридоре, тот, услышав шум, вышел из кабинета с мечом в руке, чтобы разобраться, что происходит во дворе.
Барбидий, который его знал, воскликнул:
— Ave, Лорей! Не вздумай воспользоваться своим мечом, ты можешь по оплошности ранить кого-нибудь из нас, а так как у тебя никого нет здесь в подчинении, то это может иметь самые плохие последствия.
В обоих концах коридора стояли вооруженные стражи, но людей Лорея здесь не было.
— Мы пришли попросить у тебя список дежурств на сегодняшнюю ночь, чтобы знать, в какие места города Кассий Лонгин отправил свои отряды. Если ты будешь любезен дать дополнительные разъяснения, то мы оставим тебе твою форму и сохраним твое достоинство, в противном случае мы разденем тебя догола и запрем в подвале. А верно, что в подвалах под казармами по-прежнему полно воды и шныряют многочисленные крысы?
Барбидий подошел к своему бывшему командиру и протянул руку, чтобы принять от него меч, который офицер отдал без сопротивления. Они вошли в кабинет, и Корбулон сел, чтобы ознакомиться с планом города. Кассий Лонгин собственноручно отметил, где и в каком количестве он поставил своих людей. Это был план, который он составил для того, чтобы иметь возможность контролировать ситуацию в тот момент, когда по городу разнесется весть об удачном завершении заговора. Как и предполагали Сулла и его помощники, основной состав префектуры находился вне ее стен, что было на руку отважному галлу.
В то время когда Барбидий допрашивал дежурного офицера, Сулла и Кален подошли к покоям префекта, все выходы из которых уже были взяты под охрану.
Окруженный персами с луками в руках, Сулла под испуганными взглядами рабов пересек вестибул[107], потом атрий и оказался перед Кассием Лонгином. Обеспокоенный непонятным шумом, который, несмотря на все предосторожности нападавших, донесся до него, он вышел из триклиния, где проходил ужин кануна сражения. Среди гостей находились друзья Кассия Лонгина, посвященные в заговор. Они на рассвете должны были убедить сенаторов и высокопоставленных чиновников, не симпатизировавших Домициану, отправиться во дворец для оказания почестей новому императору, чтобы обезопасить себя и своих детей.
Сулла, улыбаясь, остановился перед префектом:
— Ave, Кассий! Я опечален, что вынужден прервать твою вечернюю трапезу и беседу, которую ты ведешь с друзьями. Вы конечно же справляете поминки по Титу Цезарю. Но я пришел за своей табличкой — той самой, что мне прислал Менезий, прося приехать к нему в Рим, и которую ты не захотел мне отдать под тем предлогом, что она представляет собой вещественное доказательство. В этом я с тобой согласен! Это действительно будет вещественным доказательством в том процессе, на котором выяснится твоя роль в отравлении моего друга. Поторопись, прошу тебя, поищи ее в своих архивах, так как нам еще многое надо успеть сделать до полуночи, как ты, наверное, догадываешься...
С открытым ртом и отвисшей нижней губой, Кассий Лонгин все еще не мог поверить, что Сулла находится в атрии префектуры, и был не в силах выдавить из себя ни звука. Потом его ярость вырвалась наружу.
— Твоя табличка! — закричал он пронзительным голосом, выходя из себя. — Я не знаю, о какой табличке ты говоришь! Ты будешь распят на кресте за нападение на префектуру ночных стражей, ты и твои бандиты!
На этот раз Сулла решил, что любезностей было достаточно, и два раза изо всей силы ударил человека с отвисшей нижней губой по щеке. Кассий Лонгин зашатался под этими ударами, и у него от боли и гнева выступили слезы.
— Не угрожай мне, Кассий, потому что я сам могу распять тебя на кресте во дворе твоей казармы, не дожидаясь окончания ночных событий, и ты знаешь, что у меня достаточно причин для того, чтобы это совершить. — Он посмотрел на Тоджа, и тот поднял свой лук с уже вставленной стрелой. — Прикажи одному из твоих секретарей немедленно принести эту табличку. Твои стражи закрыты в подвалах, и никто не придет им на помощь. Ты здесь один с этими благородными патрициями, которые завтра утром должны будут объяснить тем, кто их будет допрашивать во имя Цезаря, что они делали у тебя накануне заговора.
Те, на кого намекал галл, вышли из триклиния.
— Кто ты? — спросил один из них, побледнев.
— Не было ли тебя в цирке, когда один галл справился с тиграми? Если да, то ты должен меня узнать.
Кассий Лонгин поискал рукой под тогой и вынул маленький медный ключик.
— Не нужно звать секретаря, — обреченно сказал он. — Твоя табличка в сейфе, он стоит на видном месте в моей спальне. Проводи Суллу, — приказал он одному из своих рабов, стоявшему поодаль.
— Благодарю тебя, — сказал Сулла, взяв ключик в руку. — Ты будешь мне нужен этой ночью, и если уважишь мои просьбы и поможешь сорвать ваш заговор, то предстанешь перед императорским судом. Если нет, то я прикажу распять тебя на кресте в твоем дворе еще до наступления темноты. Даже если нам ничего не удастся, будь уверен, что я расправлюсь с тобой.
— Ты еще не выиграл партии, Сулла, — бросил Кассий Лонгин, который в присутствии остальных пытался храбриться. — Стражи есть и в императорском дворце, а еще существуют преторианцы!
— Я знаю, — сказал галл. — Мы представляем это расстояние по плану Города. Оно такое же, как от твоей префектуры до Тарпейской скалы[108].
В зале для докладов Кален Корбулон показал на плане Города одну точку.
— Вот дом Домитиллы, — сказал он, — сестры Цезаря. Здесь поставлены двадцать человек. Они, видимо, должны помешать ей отправиться этой ночью в императорский дворец...
Домитилла! Сулла вспомнил, как Манчиния говорила ему, что она была той, кому Тит доверял самое сокровенное, кроме того, она выступала его сообщницей в любовных делах. Она могла быть настроена только против готовящегося братоубийства. Ее, несомненно, собираются задержать, используя стражей, а когда все будет окончено, Домициан представит ей ложный отчет. Спор хорошо это знал, когда сказал Сулле, что те, кто убьют Тита, могут стать и первыми, после Цезаря, жертвами заговора. Существование сестры делало эти последующие убийства необходимыми, чтобы замести следы убийцы... Сулла ясно представил себе, как Домициан, выбегая от своего умирающего брата, зовет находящихся поблизости преторианцев, указывает им на виновных, которые тут же падают, пронзенные мечами... Стены императорского дворца видели и не такое.
Клувий Стефан, посланный к Домитилле, вернувшись, объявил, что ее не было дома, что она уехала к богатейшему Терпнию на вечер в честь двадцатилетия его дочери. Она отправилась туда, как объяснил Клувий, с пятью охранниками из числа постоянно прикрепленных к ней преторианцев, но за ее носилками следовали двадцать стражей. Клувий узнал это от шестого преторианца, оставшегося дома. Он не скрыл от него, что он и его товарищи были возмущены этим вмешательством Кассия Лонгина в их дела. Причина, как объяснил им начальник отряда, заключалась в том, что «существовало опасение, что в эти дни что-то замышляется против членов императорской семьи».
— А он хорошо осведомлен, — пошутил Сулла. — Приведите того человека, который сидел в этом кабинете до нас, — приказал он.
К нему тут же привели Лорея.
— Лорей — это твое имя? — спросил галл.
— Да, — ответил он. — А твое?
— Это ты спросишь у Кассия Лонгина, когда вы окажетесь вместе в одной клетке приговоренных к казни с хищниками, в подвалах амфитеатра. Тебе известно, что сегодня ночью ты участвуешь в цареубийстве, или Кассий использует тебя как глупца?
— Цареубийство! — воскликнул Лорей. — Ты говоришь вздор. Мы просто хотим заменить императора, слабость которого подвергает империю опасности, тем властелином, который лучше подготовлен к управлению страной! Этой же самой ночью Тит должен быть отвезен на Капри. Он согласится уступить трон своему брату. Он скорее поэт и литератор, чем цезарь! Каждый это знает.
— Тогда ты глупец, — сказал галл. — Я хотел знать, с кем имею дело. И что ты должен получить за это должностное преступление?
— Почему я должен тебе отвечать?
— Чтобы обеспечить себе жизнь. Все, что ты скажешь или сделаешь сейчас, будет засчитываться в твою пользу на процессе, который займется вашими преступлениями. Так что в твоих интересах удовлетворить мое любопытство.
— Я должен получить пост Кассия.
— Префекта ночных стражей, в твои годы? Это действительно заманчиво. А Кассий?
— Он будет управлять Египетской провинцией.
— Он бы собрал огромное состояние. Однако я позвал тебя для того, чтобы ты помог мне разобраться в механизме заговора. У нас остается мало времени. Ты или будешь говорить, или умрешь. Если этой ночью нужно будет передать приказ одному из отрядов, посланных в город, то в какой форме должен отдаваться этот приказ? Если не дашь ответа или он нас не устроит, то умрешь раньше двенадцатого часа. Говори правду, она будет занесена в положительную характеристику твоего личного дела.
— Вижу, что у меня нет выбора, — шутливо попытался ответить тот.
— Конечно же нет. Ты можешь умереть, как это делали в прежние времена римляне. Нам об этом рассказывали в той школе, где я учился, в Лугдунуме.
— Ты меня убедил, не старайся больше. Ты этим еще больше унижаешь меня.
— Я сожалею, — ответил Сулла. — Но убийство царственной особы сопровождается неудобствами. Итак?
— Каждый приказ должен быть написан на табличке рукой Кассия и иметь его личную печать.
Галл посмотрел ему прямо в глаза:
— Ты ничего не забыл? В подобных случаях обычно используется опознавательный сигнал или пароль. Может быть, волнения ослабили твою память...
— В тексте приказа действительно должны присутствовать два слова — «без промедления».
— Я уверен, что ты сказал бы это мне сам, даже если бы я и не настаивал. Я благодарю тебя. Возвращайся в карцер и молись всем богам, чтобы нам все удалось и ты после полуночи остался бы в живых, как и префект Египетской провинции. Кален! Прикажи поставить во дворе, под окнами парадной столовой Кассия Лонгина, крест. Выполняй быстро! Мы можем все потерять буквально за несколько минут.
Кален вышел, а Сулла направился в покои префекта, которого охранял Тодж.
Он снова прошел через атрий и подошел к рухнувшему на скамейку хозяину дома, которым овладел ужас поражения.
— Кассий, — сказал галл. — Пожалуйста, проводи меня в столовую.
Гости все еще находились там, проклиная себя за то, что совершили ошибку и позволили увлечь себя льстивыми уговорами Лацертия и префекта.
— Посмотри, что делается во дворе, — сказал он, показывая Кассию на одно из окон.
Из окна префект увидел, как два человека, одетые в форму его стражей, вынесли два больших бревна. Потом к ним подошел третий с киркой в руке и начал разбивать мостовое покрытие, чтобы вырыть яму.
— Я подумал, — продолжал Сулла. — Твои преступления так значительны, как на мой взгляд, так и на взгляд Менезия, что я решил казнить тебя, что бы ни случилось. Здесь ставится крест, который еще совсем недавно ты хотел поставить для меня. Тем не менее, как истинный офицер, я испытываю угрызения совести: моя месть не должна предшествовать выполнению долга, а долг состоит в том, чтобы сорвать ваш заговор. Поэтому хотя мне это и непросто, но я оставлю тебе один шанс. Ты под мою диктовку напишешь приказы нескольким отрядам, которые ты отправил в город, о выступлении, и, таким образом, ты переживешь и двенадцатый час, и этот крест. Не забывай о двух словах пароля... А то такая забывчивость может бросить тень на наши последующие отношения. Пойдем в твой кабинет, где, совершенно очевидно, хранятся твои печати.
Клувий вошел в празднично украшенный дом. Спустя десять минут он вернулся, сказав Сулле, что, как только Домитилла услышала произнесенное вполголоса имя Суллы, она легко согласилась повидаться с ним на скамейке в отдаленной части сада.
Галл вышел из носилок и последовал за Клувием в сад. Вскоре он уже подходил к мраморной скамейке, на которой сидела сестра Цезаря.
— Ну вот, — пошутила она, — я догадывалась, что однажды ты появишься, но я не ожидала увидеть тебя так скоро. Где ты был?
— На серном руднике у подножия Везувия. Но так как он все разрушил...
— Так тебя отправили туда, в Помпеи?
— Да. Случай правильно распорядился. Именно на этом руднике мне и нужно было находиться.
— Ты говоришь, скорее случай, чем боги? Ты так неблагодарен, хотя они позволили тебе выйти живым из сполетария? Я не думаю, что они когда-либо и кому-нибудь еще позволили такое...
— Это не неблагодарность, а скромность. Ведь я не знаю, будут ли они еще на моей стороне после полуночи.
Она не поняла, что галл хотел этим сказать, но спросила:
— Что тебе нужно от меня? Чтобы я попросила за тебя у Цезаря? А знаешь ли ты, что если я снова заговорю о тебе, то он меня спросит, что ты сделал с Манчинией накануне того дня, когда он должен был увезти ее в Остию...
— Я захоронил ее в том склепе, что приготовил для моего друга Менезия, тело которого мне так и не возвратили.
— Что ты говоришь! Как ты осмеливаешься признаваться в том, что ты...
— По приказу Лацертия его люди пронзили Манчинию кинжалом, потому что у нее было письменное свидетельство о бесчестьях, творимых их главарем. Но мои люди привезли ее тело — и это свидетельское показание — после того, как расправились с убийцей.
— А почему ты тогда же об этом не рассказал?
— Чтобы не быть обвиненным в еще одном преступлении.
Она покачала головой:
— Твой случай очень трудный... Дай мне несколько дней на размышления. Должен представиться удачный момент, чтобы я смогла поговорить с Цезарем. Он мой брат, но он правит...
— У тебя нет этих нескольких дней. Только один час, не больше.
Ее отяжелевшее, но полное нежности лицо помрачнело.
— Ты не можешь диктовать свои условия! — ответила она, уже начиная догадываться о чем-то. — Почему только час? Тебя разыскивают и ты боишься, что будешь схвачен?
— Вовсе нет. Я должен был быть погребен в Помпеях, как все те, кто жил у подножия вулкана. Никто не разыскивает даже мою тень. Но я сказал — час, так как через час Тит Цезарь, твой брат, должен погибнуть от кинжалов тех, что собрались в его дворцовых покоях и ждут условленного времени.
Сначала ее лицо даже не изменилось, так как она не поняла, что за ужасную новость сообщает Сулла, а потом она воскликнула:
— Что ты сказал?
— Ничего, кроме того, что мне открыли два человека, участвовавшие в заговоре, которых мы захватили в Помпеях и содержим в заключении на судне, доставившем меня в Остию. Вот почему я здесь: чтобы ты провела меня во дворец. У меня в распоряжении сто человек и один час, чтобы предотвратить преступление.
— Вот так! — сказала она. — Кассий Лонгин прислал мне табличку в полдень, предупреждая, что посылает ко мне двадцать стражей для моей защиты, так как получил сведения о том, что в ближайшее время с членами императорской семьи может что-то произойти...
— И даже с твоим младшим братом? — презрительно спросил галл.
На этот раз она посмотрела на Суллу с опаской, и бывший офицер-легионер понял, что она уже подозревала Кассия Лонгина, что она знала о его связи с Лацертием и что Лацертий...
Выполнив необходимое, Сулла дал приказ своему персидскому конюху направить носилки к дворцу Менезия.
* * *
На площади, где стоял трактир Состия, а напротив него — богатое жилище умершего патриция Менезия, царила тишина. Те прекрасные монументальные ворота, из которых выехала в день его приезда в Рим колесница Металлы, запряженная лошадьми, закончившими свой бег на арене цирка в пасти хищников, были закрыты, он видел перед собой мрачный силуэт безлюдного двора. Сулла велел поставить свои носилки на одной из улиц, поднимавшихся к трактиру, откуда доносились голоса гуляк. Котий, наблюдавший за площадью, подошел к нему со своими ветеранами. Сулла раздал им такие же крючья, какими пользовался сам в ту ночь, когда проник в сады дворца. Он приказал Котию поговорить со стражниками, стоявшими у ворот, чтобы те узнали его, и сыграть простака, рассказав, что он только что приехал в Рим из долгого путешествия по Галлии и Германии и что должен увидеться с Суллой. Сам галл вернулся к носилкам.Вернувшись четверть часа спустя, Котий сообщил, что лица, отвечающие за секвестр имущества и временно управляющие владением, уволили большую часть охранников дворца Менезия, оставив всего человек десять, что некоторые чиновники, осуществляющие секвестр, разместились во дворце, оценив по достоинству его удобства и сады, и, наконец, что в конюшнях стояло лишь несколько лошадей, которых запрягали в две повозки, остальные же были переданы на императорские конные заводы.
Сулла вышел из носилок и прошел, скрываясь в тени деревьев, вдоль высокой стены до того места, откуда он в первый раз забросил свой крюк. Он проделал такую же операцию, подав знак сопровождавшим его ветеранам. Они проникли в молчаливые сады дворца, которые больше не обходила дозором стража.
Подойдя к мавзолею Менезия, он вспомнил о Манчинии, теперь такой холодной и застывшей, как камень, потом он повел свой отряд к рыбным садкам. Там больше не было живности, слышался лишь шум воды, переливающейся из одного бассейна в другой. Вся рыба была продана или выловлена и подана на стол префекта ночных стражей и чиновников, осуществлявших секвестр имения. Он поискал глазами мурен, вспомнив о несчастном Ихтиосе, но не нашел и пожалел об этом, так как они бы очень пригодились для Лацертия.
Он оставил людей в тени кипарисов, около садков, и в одиночку пошел к двоим стоявшим на посту часовым, которых отвлек разговором Котий, как только Сулла начал операцию.
Они были поражены внезапным появлением своего бывшего господина и хозяина. Галл спросил у них, хотят ли они снова послужить ему в деле, которое он задумал. В это время ветераны, встав за его спиной, преградили дорогу. Те ответили, что им безразлично, что о них думают, что чиновники секвестра — негодяи, относятся к ним с презрением и что они обратились с прошением отправить их в легион, но разрешения на это не получили.
Тогда Сулла велел им быть наготове и, немедленно открыв ворота или дверь, пропустить повозки и его людей, которые вот-вот появятся. И действительно, через амбразуры в стене, позволявшие наблюдать за площадью, они увидели нескольких прогуливающихся людей, которые направлялись к дворцу и, казалось, никак не были связаны друг с другом. Стражники открыли маленькую дверь, и неожиданно посетители стали входить по одному или по двое. Они насчитали около тридцати вошедших. Последние шли рядом с повозкой, запряженной одной лошадью, для нее стражники отперли ворота. Как только ворота за ней закрылись, те, кто еще недавно мирно прогуливался по площади, разобрали из такой безобидной на вид повозки мечи, щиты и каски...
Сулла считал людей по мере того, как они входили и скрывались за кипарисовой изгородью, а потом с небольшой вооруженной группой вошел в казармы, где находились оставшиеся восемь охранников.
Охранники жили в комнатах по трое. Некоторые из них спали, другие, сидя на табуретах, бросали кости на одну из кроватей. Они удивились так, как будто перед ними появился призрак. В последней комнате Сулла узнал в спящем Сирия.
Он потряс его за плечо.
— Сирии! — бросил он. — Проснись!
Тот сначала сел на кровати, а затем быстро вскочил.
— Господин! — закричал он.
— Не «господин»! Сулла!
— Сулла! Ты вернулся!
— Не хочешь ли мне помочь или останешься здесь под арестом с остальными, чтобы вас не смогли обвинить в том, что вы были моими сообщниками?
— Твоими сообщниками? Но я хочу служить тебе, как прежде, что бы ни случилось!
— Я не сомневался в тебе. Иди за мной в конюшню и захвати туда две зажженные масляные лампы. Есть ли там еще солома и овес для лошадей?
— Еще бы! Этого всего полно, ведь лошадей почти не осталось. Какая же тоска в этом дворце с тех пор, как тебя здесь не стало, Сулла!
— Вот как! Так я как раз и пришел для того, чтобы внести некоторое оживление. Ты поможешь мне поджечь его.
— Поджечь! — воскликнул тот.
— Разве это не принадлежит мне?
— Да, конечно! Это твое...
— А если это мой дом, то я имею право делать с ним все, что захочу, так?
В то время как Котий и большая часть его людей, не производя шума, окружали сам дворец, чтобы никто из чиновников не смог выбраться и позвать на помощь, Сулла пошел с Сирием в конюшни. Они вывели оттуда нескольких оставшихся лошадей, и Сирии, привязав их у псарни, вернулся помогать Сулле, который наваливал солому и сено на стоявшие в сараях тележки и повозки. Они подожгли их двумя масляными лампами.
Вскоре в ночное небо поднялись высокие языки пламени. Увидев этот условный знак, двое из людей Котия, уже сидевшие на лошадях, поскакали по заставленным телегами ночным улицам к префектуре ночных стражей, чтобы сообщить о случившемся и попросить как можно больше людей на борьбу с огнем, охватившим дворец Менезия.
* * *
Услышав дробь копыт лошадей, шум несущихся повозок ночных стражей и звук колокола, в который стали бить пожарные, пересекая площадь и подъезжая к дворцу, охрана сразу открыла две створки больших ворот: повозки, груженные людьми и необходимыми приспособлениями, поехали по широкой кипарисовой аллее к горящим постройкам. Под зловещий треск, сопровождавший любой пожар, пожарники соскочили с телег и начали разворачивать свои шланги, спрашивая, где находятся обязательные для такого поместья бассейны. Другие люди побежали к полыхающим зданиям с топорами в руках. Так как больше никого не ждали, то охранники, следуя распоряжению Котия, закрыли ворота. Любопытные уже собирались на площади, зная, что в таких случаях прохожих и соседей просят помочь, и надеясь хотя бы таким образом проникнуть в великолепный дом, в стенах которого проходила любовь возницы Металлы и убитого при невыясненных обстоятельствах патриция Менезия. Но они обнаружили лишь запертые двери.Тем временем появились люди Котия, до сих пор прятавшиеся за кипарисами и не тронутыми огнем постройками, которые бросились на безоружных пожарников и, угрожая мечами, окружили их, заткнули кляпами рты, связали и, оттащив в подвалы подсобных помещений, заперли. Предварительно их заставили раздеться, а их форму надели Сулла, Барбидий и большинство легионеров, действиями которых они руководили. Другие люди из отряда, для которых форм не хватило, выгрузив всю технику из повозок, спрятались в них, под чехлами. Затем Сулла приказал тем, кто оставался сторожить поместье и чиновников, используя помпы и стараясь не повредить главное здание, погасить пожар и не дать огню превратить в пепел конюшни и сараи.
Большие ворота снова открылись, на площадь стремительно вынеслись несколько повозок и под колокола помчались к префектуре ночных стражей.
* * *
Головная повозка, в которой находились Сулла и Барбидий, въехала через ворота на хозяйственный двор префектуры, за ней последовали и все остальные. Лошади как вкопанные встали посреди двора, подставные стражи-пожарные ловко соскочили с повозок и побежали за Барбидием, хорошо знавшим двор и помещения. Они пробирались в ту часть префектуры, где располагались казармы, контора, жилище префекта и главный сторожевой пост. Этот пост за несколько секунд был занят людьми, переодетыми в форму и напавшими на караул с тыла. В это же время сидевшие в засаде легионеры под командованием Калена Корбулона и Клувия Стефана атаковали помещение с улицы. Десять или двенадцать стражников, стоявших в карауле и ошеломленных внезапным нападением, успели сделать лишь несколько неверных ударов. Как и их соратников во дворце Менезия, их раздели и скрутили.В это время Сулла, отдав половину людей Калену Корбулону, спешил к входу в покои префекта. А Барбидий вместе с Каленом и его людьми бежали по лестнице в зал для докладов, где должен был находиться дежурный офицер, начальник ночной стражи. На офицера они наткнулись в коридоре, тот, услышав шум, вышел из кабинета с мечом в руке, чтобы разобраться, что происходит во дворе.
Барбидий, который его знал, воскликнул:
— Ave, Лорей! Не вздумай воспользоваться своим мечом, ты можешь по оплошности ранить кого-нибудь из нас, а так как у тебя никого нет здесь в подчинении, то это может иметь самые плохие последствия.
В обоих концах коридора стояли вооруженные стражи, но людей Лорея здесь не было.
— Мы пришли попросить у тебя список дежурств на сегодняшнюю ночь, чтобы знать, в какие места города Кассий Лонгин отправил свои отряды. Если ты будешь любезен дать дополнительные разъяснения, то мы оставим тебе твою форму и сохраним твое достоинство, в противном случае мы разденем тебя догола и запрем в подвале. А верно, что в подвалах под казармами по-прежнему полно воды и шныряют многочисленные крысы?
Барбидий подошел к своему бывшему командиру и протянул руку, чтобы принять от него меч, который офицер отдал без сопротивления. Они вошли в кабинет, и Корбулон сел, чтобы ознакомиться с планом города. Кассий Лонгин собственноручно отметил, где и в каком количестве он поставил своих людей. Это был план, который он составил для того, чтобы иметь возможность контролировать ситуацию в тот момент, когда по городу разнесется весть об удачном завершении заговора. Как и предполагали Сулла и его помощники, основной состав префектуры находился вне ее стен, что было на руку отважному галлу.
В то время когда Барбидий допрашивал дежурного офицера, Сулла и Кален подошли к покоям префекта, все выходы из которых уже были взяты под охрану.
Окруженный персами с луками в руках, Сулла под испуганными взглядами рабов пересек вестибул[107], потом атрий и оказался перед Кассием Лонгином. Обеспокоенный непонятным шумом, который, несмотря на все предосторожности нападавших, донесся до него, он вышел из триклиния, где проходил ужин кануна сражения. Среди гостей находились друзья Кассия Лонгина, посвященные в заговор. Они на рассвете должны были убедить сенаторов и высокопоставленных чиновников, не симпатизировавших Домициану, отправиться во дворец для оказания почестей новому императору, чтобы обезопасить себя и своих детей.
Сулла, улыбаясь, остановился перед префектом:
— Ave, Кассий! Я опечален, что вынужден прервать твою вечернюю трапезу и беседу, которую ты ведешь с друзьями. Вы конечно же справляете поминки по Титу Цезарю. Но я пришел за своей табличкой — той самой, что мне прислал Менезий, прося приехать к нему в Рим, и которую ты не захотел мне отдать под тем предлогом, что она представляет собой вещественное доказательство. В этом я с тобой согласен! Это действительно будет вещественным доказательством в том процессе, на котором выяснится твоя роль в отравлении моего друга. Поторопись, прошу тебя, поищи ее в своих архивах, так как нам еще многое надо успеть сделать до полуночи, как ты, наверное, догадываешься...
С открытым ртом и отвисшей нижней губой, Кассий Лонгин все еще не мог поверить, что Сулла находится в атрии префектуры, и был не в силах выдавить из себя ни звука. Потом его ярость вырвалась наружу.
— Твоя табличка! — закричал он пронзительным голосом, выходя из себя. — Я не знаю, о какой табличке ты говоришь! Ты будешь распят на кресте за нападение на префектуру ночных стражей, ты и твои бандиты!
На этот раз Сулла решил, что любезностей было достаточно, и два раза изо всей силы ударил человека с отвисшей нижней губой по щеке. Кассий Лонгин зашатался под этими ударами, и у него от боли и гнева выступили слезы.
— Не угрожай мне, Кассий, потому что я сам могу распять тебя на кресте во дворе твоей казармы, не дожидаясь окончания ночных событий, и ты знаешь, что у меня достаточно причин для того, чтобы это совершить. — Он посмотрел на Тоджа, и тот поднял свой лук с уже вставленной стрелой. — Прикажи одному из твоих секретарей немедленно принести эту табличку. Твои стражи закрыты в подвалах, и никто не придет им на помощь. Ты здесь один с этими благородными патрициями, которые завтра утром должны будут объяснить тем, кто их будет допрашивать во имя Цезаря, что они делали у тебя накануне заговора.
Те, на кого намекал галл, вышли из триклиния.
— Кто ты? — спросил один из них, побледнев.
— Не было ли тебя в цирке, когда один галл справился с тиграми? Если да, то ты должен меня узнать.
Кассий Лонгин поискал рукой под тогой и вынул маленький медный ключик.
— Не нужно звать секретаря, — обреченно сказал он. — Твоя табличка в сейфе, он стоит на видном месте в моей спальне. Проводи Суллу, — приказал он одному из своих рабов, стоявшему поодаль.
— Благодарю тебя, — сказал Сулла, взяв ключик в руку. — Ты будешь мне нужен этой ночью, и если уважишь мои просьбы и поможешь сорвать ваш заговор, то предстанешь перед императорским судом. Если нет, то я прикажу распять тебя на кресте в твоем дворе еще до наступления темноты. Даже если нам ничего не удастся, будь уверен, что я расправлюсь с тобой.
— Ты еще не выиграл партии, Сулла, — бросил Кассий Лонгин, который в присутствии остальных пытался храбриться. — Стражи есть и в императорском дворце, а еще существуют преторианцы!
— Я знаю, — сказал галл. — Мы представляем это расстояние по плану Города. Оно такое же, как от твоей префектуры до Тарпейской скалы[108].
В зале для докладов Кален Корбулон показал на плане Города одну точку.
— Вот дом Домитиллы, — сказал он, — сестры Цезаря. Здесь поставлены двадцать человек. Они, видимо, должны помешать ей отправиться этой ночью в императорский дворец...
Домитилла! Сулла вспомнил, как Манчиния говорила ему, что она была той, кому Тит доверял самое сокровенное, кроме того, она выступала его сообщницей в любовных делах. Она могла быть настроена только против готовящегося братоубийства. Ее, несомненно, собираются задержать, используя стражей, а когда все будет окончено, Домициан представит ей ложный отчет. Спор хорошо это знал, когда сказал Сулле, что те, кто убьют Тита, могут стать и первыми, после Цезаря, жертвами заговора. Существование сестры делало эти последующие убийства необходимыми, чтобы замести следы убийцы... Сулла ясно представил себе, как Домициан, выбегая от своего умирающего брата, зовет находящихся поблизости преторианцев, указывает им на виновных, которые тут же падают, пронзенные мечами... Стены императорского дворца видели и не такое.
Клувий Стефан, посланный к Домитилле, вернувшись, объявил, что ее не было дома, что она уехала к богатейшему Терпнию на вечер в честь двадцатилетия его дочери. Она отправилась туда, как объяснил Клувий, с пятью охранниками из числа постоянно прикрепленных к ней преторианцев, но за ее носилками следовали двадцать стражей. Клувий узнал это от шестого преторианца, оставшегося дома. Он не скрыл от него, что он и его товарищи были возмущены этим вмешательством Кассия Лонгина в их дела. Причина, как объяснил им начальник отряда, заключалась в том, что «существовало опасение, что в эти дни что-то замышляется против членов императорской семьи».
— А он хорошо осведомлен, — пошутил Сулла. — Приведите того человека, который сидел в этом кабинете до нас, — приказал он.
К нему тут же привели Лорея.
— Лорей — это твое имя? — спросил галл.
— Да, — ответил он. — А твое?
— Это ты спросишь у Кассия Лонгина, когда вы окажетесь вместе в одной клетке приговоренных к казни с хищниками, в подвалах амфитеатра. Тебе известно, что сегодня ночью ты участвуешь в цареубийстве, или Кассий использует тебя как глупца?
— Цареубийство! — воскликнул Лорей. — Ты говоришь вздор. Мы просто хотим заменить императора, слабость которого подвергает империю опасности, тем властелином, который лучше подготовлен к управлению страной! Этой же самой ночью Тит должен быть отвезен на Капри. Он согласится уступить трон своему брату. Он скорее поэт и литератор, чем цезарь! Каждый это знает.
— Тогда ты глупец, — сказал галл. — Я хотел знать, с кем имею дело. И что ты должен получить за это должностное преступление?
— Почему я должен тебе отвечать?
— Чтобы обеспечить себе жизнь. Все, что ты скажешь или сделаешь сейчас, будет засчитываться в твою пользу на процессе, который займется вашими преступлениями. Так что в твоих интересах удовлетворить мое любопытство.
— Я должен получить пост Кассия.
— Префекта ночных стражей, в твои годы? Это действительно заманчиво. А Кассий?
— Он будет управлять Египетской провинцией.
— Он бы собрал огромное состояние. Однако я позвал тебя для того, чтобы ты помог мне разобраться в механизме заговора. У нас остается мало времени. Ты или будешь говорить, или умрешь. Если этой ночью нужно будет передать приказ одному из отрядов, посланных в город, то в какой форме должен отдаваться этот приказ? Если не дашь ответа или он нас не устроит, то умрешь раньше двенадцатого часа. Говори правду, она будет занесена в положительную характеристику твоего личного дела.
— Вижу, что у меня нет выбора, — шутливо попытался ответить тот.
— Конечно же нет. Ты можешь умереть, как это делали в прежние времена римляне. Нам об этом рассказывали в той школе, где я учился, в Лугдунуме.
— Ты меня убедил, не старайся больше. Ты этим еще больше унижаешь меня.
— Я сожалею, — ответил Сулла. — Но убийство царственной особы сопровождается неудобствами. Итак?
— Каждый приказ должен быть написан на табличке рукой Кассия и иметь его личную печать.
Галл посмотрел ему прямо в глаза:
— Ты ничего не забыл? В подобных случаях обычно используется опознавательный сигнал или пароль. Может быть, волнения ослабили твою память...
— В тексте приказа действительно должны присутствовать два слова — «без промедления».
— Я уверен, что ты сказал бы это мне сам, даже если бы я и не настаивал. Я благодарю тебя. Возвращайся в карцер и молись всем богам, чтобы нам все удалось и ты после полуночи остался бы в живых, как и префект Египетской провинции. Кален! Прикажи поставить во дворе, под окнами парадной столовой Кассия Лонгина, крест. Выполняй быстро! Мы можем все потерять буквально за несколько минут.
Кален вышел, а Сулла направился в покои префекта, которого охранял Тодж.
Он снова прошел через атрий и подошел к рухнувшему на скамейку хозяину дома, которым овладел ужас поражения.
— Кассий, — сказал галл. — Пожалуйста, проводи меня в столовую.
Гости все еще находились там, проклиная себя за то, что совершили ошибку и позволили увлечь себя льстивыми уговорами Лацертия и префекта.
— Посмотри, что делается во дворе, — сказал он, показывая Кассию на одно из окон.
Из окна префект увидел, как два человека, одетые в форму его стражей, вынесли два больших бревна. Потом к ним подошел третий с киркой в руке и начал разбивать мостовое покрытие, чтобы вырыть яму.
— Я подумал, — продолжал Сулла. — Твои преступления так значительны, как на мой взгляд, так и на взгляд Менезия, что я решил казнить тебя, что бы ни случилось. Здесь ставится крест, который еще совсем недавно ты хотел поставить для меня. Тем не менее, как истинный офицер, я испытываю угрызения совести: моя месть не должна предшествовать выполнению долга, а долг состоит в том, чтобы сорвать ваш заговор. Поэтому хотя мне это и непросто, но я оставлю тебе один шанс. Ты под мою диктовку напишешь приказы нескольким отрядам, которые ты отправил в город, о выступлении, и, таким образом, ты переживешь и двенадцатый час, и этот крест. Не забывай о двух словах пароля... А то такая забывчивость может бросить тень на наши последующие отношения. Пойдем в твой кабинет, где, совершенно очевидно, хранятся твои печати.
* * *
Носилки Суллы остановились перед домом богатого Терпния, вход в который, освещенный смоляными факелами и светильниками на жире, говорил о том, что сегодня вечером в доме проходил прием. Разнообразные повозки и носилки стояли в саду и на самой улице, куда доносился говор и смех приглашенных. Рабы-носильщики и возницы, которым раздали еду и питье, сидели на земле около стены, окружавшей сад, в глубине которого можно было различить перистиль, тоги и платья прогуливающихся гостей.Клувий вошел в празднично украшенный дом. Спустя десять минут он вернулся, сказав Сулле, что, как только Домитилла услышала произнесенное вполголоса имя Суллы, она легко согласилась повидаться с ним на скамейке в отдаленной части сада.
Галл вышел из носилок и последовал за Клувием в сад. Вскоре он уже подходил к мраморной скамейке, на которой сидела сестра Цезаря.
— Ну вот, — пошутила она, — я догадывалась, что однажды ты появишься, но я не ожидала увидеть тебя так скоро. Где ты был?
— На серном руднике у подножия Везувия. Но так как он все разрушил...
— Так тебя отправили туда, в Помпеи?
— Да. Случай правильно распорядился. Именно на этом руднике мне и нужно было находиться.
— Ты говоришь, скорее случай, чем боги? Ты так неблагодарен, хотя они позволили тебе выйти живым из сполетария? Я не думаю, что они когда-либо и кому-нибудь еще позволили такое...
— Это не неблагодарность, а скромность. Ведь я не знаю, будут ли они еще на моей стороне после полуночи.
Она не поняла, что галл хотел этим сказать, но спросила:
— Что тебе нужно от меня? Чтобы я попросила за тебя у Цезаря? А знаешь ли ты, что если я снова заговорю о тебе, то он меня спросит, что ты сделал с Манчинией накануне того дня, когда он должен был увезти ее в Остию...
— Я захоронил ее в том склепе, что приготовил для моего друга Менезия, тело которого мне так и не возвратили.
— Что ты говоришь! Как ты осмеливаешься признаваться в том, что ты...
— По приказу Лацертия его люди пронзили Манчинию кинжалом, потому что у нее было письменное свидетельство о бесчестьях, творимых их главарем. Но мои люди привезли ее тело — и это свидетельское показание — после того, как расправились с убийцей.
— А почему ты тогда же об этом не рассказал?
— Чтобы не быть обвиненным в еще одном преступлении.
Она покачала головой:
— Твой случай очень трудный... Дай мне несколько дней на размышления. Должен представиться удачный момент, чтобы я смогла поговорить с Цезарем. Он мой брат, но он правит...
— У тебя нет этих нескольких дней. Только один час, не больше.
Ее отяжелевшее, но полное нежности лицо помрачнело.
— Ты не можешь диктовать свои условия! — ответила она, уже начиная догадываться о чем-то. — Почему только час? Тебя разыскивают и ты боишься, что будешь схвачен?
— Вовсе нет. Я должен был быть погребен в Помпеях, как все те, кто жил у подножия вулкана. Никто не разыскивает даже мою тень. Но я сказал — час, так как через час Тит Цезарь, твой брат, должен погибнуть от кинжалов тех, что собрались в его дворцовых покоях и ждут условленного времени.
Сначала ее лицо даже не изменилось, так как она не поняла, что за ужасную новость сообщает Сулла, а потом она воскликнула:
— Что ты сказал?
— Ничего, кроме того, что мне открыли два человека, участвовавшие в заговоре, которых мы захватили в Помпеях и содержим в заключении на судне, доставившем меня в Остию. Вот почему я здесь: чтобы ты провела меня во дворец. У меня в распоряжении сто человек и один час, чтобы предотвратить преступление.
— Вот так! — сказала она. — Кассий Лонгин прислал мне табличку в полдень, предупреждая, что посылает ко мне двадцать стражей для моей защиты, так как получил сведения о том, что в ближайшее время с членами императорской семьи может что-то произойти...
— И даже с твоим младшим братом? — презрительно спросил галл.
На этот раз она посмотрела на Суллу с опаской, и бывший офицер-легионер понял, что она уже подозревала Кассия Лонгина, что она знала о его связи с Лацертием и что Лацертий...