Страница:
Ну и деньки пошли и даже не знаешь когда наступит последний. Говорят скоро все кончится да не кончается. И Гарри уехал. Эти жемчужинки как дети в Тутинге когда я была маленькой а ступеньки были лестницей в страну чудес как говорил дядя Леон. Ну почему это не может кончиться лишь бы не было больно я не сделала ничего плохого почему всегда достается мне я хочу только позаботиться о своем ребенке идет война рано или поздно кого-нибудь найду. Даже Мардж согласна.
С чайником в руках Джозеф Кисс проводил их тревожным взглядом до угла, пока они не исчезли.
боевой клич матерого мангани эхом разносится по лесу
Норма Маммери и ее сын Дэвид торопятся на трамвайную остановку на Брикстон-Хилл. Только что Марджори Кит-сон, которую Дэвид знает как тетушку Мардж, чем-то обидела Норму, и та решила уйти раньше времени. Дэвид счастлив, когда им удается куда-то выбраться, и ему нравится прикосновение маминой черной перчатки, и он восхищается пуделем тетушки Мардж, Роджером, и тем, как пес умеет кувыркаться. Два часа он играл с собакой в саду, пока мама и тетушка Мардж толковали о нехватке продуктов и о том, что каким-то женщинам удалось достать мяса или фруктов. Это ее обычная тема. Дэвид не помнит случая, чтобы они пошли в гости к маминым подругам и она хотя бы раз не поговорила о еде.
Когда миссис Маммери и ее малыш сворачивают на улицу, где половина деревьев покрыта зеленой листвой, а на другой стороне они обгорели, почернели и груды булыжников лежат на месте бывшего дома с меблированными комнатами, красно-желтый трамвай трогается с места, рассыпая искры с проводов. Трамвай кажется живым посланником из другой эпохи. Дэвиду очень нравится зрелище этих искр. Трамвай величественно движется вниз с холма. Дэвид переводит взгляд на дорогу, и тут его завораживает вид только что сошедшего пассажира в матросской форме и шляпе. Матрос поднимает на плечо большой мешок и дружелюбно улыбается женщине, а та, касаясь его руки, хихикает. У матроса темно-коричневая кожа. Такой цвет мать Дэвида, глядя на ткань, называет шоколадным. У этого человека даже руки темные, и Дэвид сразу вспоминает Марципана из «Радуги», только у Марципана губы больше. Дэвид поражен тем, что люди на самом деле бывают такого цвета. Это все равно что Роя Роджерса увидеть на улице, живьем! Его матери тоже любопытно, но она шепчет: «Не смотри. Это некрасиво». Насвистывая, матрос проходит мимо.
— Откуда этот человек, мамочка? — спрашивает Дэвид, думая о волшебной стране.
— Из Америки, или Южной Африки, или еще откуда-нибудь, — отвечает она.
И Дэвид вполне удовлетворен.
— Почему та женщина смеялась?
— Оттого, что дотронулась до него. Считается, что повезет, если дотронешься до черного.
— Потому что он волшебный, как Марципан?
От этой болтовни ее настроение улучшается, на душе становится легче.
— Ах, может быть, Дейви. Не знаю. В любом случае, я думаю, это невежливо. — Ее взгляд вдруг на секунду цепляется за что-то поодаль. — Хотя, кажется, он не обиделся. — Она вздыхает и садится на скамейку в ожидании следующего трамвая.
Мой сын это моя жизнь.
Момбажи Файша по прозвищу Громила идет вразвалку вниз по Электрик-авеню и напевает песенку. Это идти моряк. Это идти африканский моряк. С вещмешок на спине и с сигарета. Вот он идти. Идти вниз по дорога. Идти в дом, где его хотеть. Идти прочь от дома, где его не хотеть. Идти к леди, которая звать его Капитан. Привет, Капитан. Привет. Это твоя маленький бушмен, детка, африканский моряк. А что у него есть для нас?
Это идти моряк домой с Война, сюда из Кейптаун, и объехал весь мир, и в вещмешок у него всякий всячина со всего мир. Это идти моряк. Это идти африканский моряк рассказать тебе о Шанхае, Сиднее, Калькутте. Был везде. Был в конвое между Борнео и Рангуном. Был на Северном море в конвое. Возил припасы русским. Был на море, думал утонуть в море. В стельку напивался в ливерпульских доках. В Лагосе тоже. Но не в этот год. Этот год африканский моряк все деньги хранил, готовился в путь.
Это идти африканский моряк с медалью на груди.
Вот он идет, полный достоинства, которое никогда не сумеет умалить какой-нибудь белый дурак. Вот он идет не спеша по Электрик-авеню, приветствуя знакомых беспечным «Эй, привет!» или «Рад вас видеть, миссис!» Это идет Матрос Первого Класса Файша, прошедший через Мировую Войну и Семь Морей для того, чтобы, увидев возлюбленную, поведать ей о своих планах. Ибо он собирается осесть на берегу. Он собирается найти себе перспективную работу. Он собирается жениться на Алисе Мосс и сделать из нее честную женщину.
Он подходит к маленькой зеленой калитке. Вдоль стены дома цветут вьющиеся розы. Внутри лает собака. Он достает ключ и медленно идет по дорожке, медленными шагами, желая протянуть время. Он касается ключом замка. И уже слышит, как там, внутри, она сбегает вниз в холл, чтобы встретить его.
Красавчик мой ласковый мой сладкий спасение мое маленькое чудо мой храбрый моя нежная любовь. Благодарю Тебя, Господи! О, благодарю Тебя, Господи!
Здесь, в Брикстоне, повсюду еще полно пыльных платанов и рододендронов, иван-чая, розового алтея, маков и кустов баддлии, но район уже совсем не тот, каким был. Бомбы разрушили его, так же как разрушили Лондон. Не хватает многих домов, даже целых улиц, потому что именно на Брикстон пришлась атака первых ракет. Целью врага стали южные, стратегически не самые важные районы, потому что ошибочно немцы считали, что напали на район лондонских промышленных предприятий. Южный Лондон, дезориентировавший противника, принял на себя огненную ярость «Фау». Здесь все еще поднимаются в небо пыль, пепел и черный вонючий дым, здесь грязные дети играют в развалинах, оставшихся после тысяч прямых попаданий.
Когда пришла весть о том, что Гитлер почти побит, Южному Лондону крепко досталось. Ракеты едва не уничтожили его. От ракет он чуть не сошел с ума. Столько их обрушивалось без предупреждения, обрушивалось без всякой логики, без всякого мотива. Обрушивалось потому, что нацисты в предсмертных судорогах били наобум, наотмашь, по привычке, потому что больше ничего не умели.
О Брикстоне никто особенно не беспокоился. Без Брикстона можно было обойтись. Все, кому Брикстон когда-либо давал приют, были неудачниками и изгоями. Если бы Вермахт двинулся на город, Брикстон был бы принесен в жертву. С самого начала Брикстон был обречен. Край кирпичных заводов, железнодорожный пригород, не пользовавшийся никаким уважением.
Она любила фиалки, и так мы ее и называли, Фиалка, хотя ее настоящее имя было Нелли. Даже не Элеонора, данное при крещении. Она вообще не была крещёна, потому что ее родители к тому времени, можно сказать, застряли между двух вер, не были полностью потеряны для иудеев и не совсем пристали к англиканской церкви. Только наполовину. Они предоставили Нелли и ее сестрам самим выбирать и оставить чуждых им теперь предков ради призрачного добра, лишающего смысла все, что было прежде. Я пишу это, потому что умираю, потому что был послан сюда умереть, как я того и заслуживаю, в одиночестве, потому что я тоже отрекся от предков, не услышал их праведный голос. Я боялся. Я не мог смотреть в лицо злу. Я не мог пережить страх. Я молился, как и многие из нас, не о знании, а о неведении.
Берил Мейл не уверена в безопасности автомобильной поездки по Брикстону, однако она успокаивает себя тем, что здесь ее никто не знает. Она здесь потому, что услышала о смерти пожилой леди на Талс-Хилл и о том, что после покойной осталось несколько вещиц, в частности, кажется, пара стоящих картин и несколько антикварных безделушек. Все это нужно Берил для ее магазина на Кенсингтон-Черч-стрит. Требуется максимально быстро заполнить большое здание, и вещи с распродажи очень для этого подойдут.
Благодаря железной самодисциплине у нее вполне стройная фигура, а костюм тщательно подобран с таким расчетом, чтобы не выглядеть слишком обеспеченной, но в то же время смотреться как представительница высшего класса. На голове свежий перманент. Из серой мышки она перекрасилась в брюнетку. Почти с гордостью ведет она свой новый автомобиль, и ее нога в лакированной туфельке пока несколько неуверенно жмет на акселератор, ведь ей еще не доводилось управляться с таким мощным двигателем (каким пользуется полиция, по словам продавца). Ее резкие черты сейчас, когда она слегка пополнела, кажутся более привлекательными. У нее светло-карие глаза, бледно-розовая кожа, а брови тщательно выщипаны. Она пахнет одеколоном, который сама называет «акульим репеллентом» и которым всегда пользуется, когда отправляется на незнакомую территорию. Она подъезжает к трамвайной остановке и обращается к молодой женщине с ребенком. Женщина выглядит образованной. Берил пытается изобразить улыбку.
— Прошу прощения за беспокойство. Я пытаюсь найти Талс-Хилл.
— Вам следует вернуться. — Явно робея перед новой машиной, женщина не слишком определенно указывает на восток. — Поезжайте до Брикстон-Уотер-лейн, там поверните направо, потом еще раз направо, и это как раз и будет Талс-Хилл. Слева увидите Брокуэлл-парк. Там большая зенитная пушка. Думаю, она все еще там. Кстати, мы только что оттуда. — И она рассмеялась, удивившись этому совпадению.
— Большое вам спасибо, — говорит Берил и поднимает оконное стекло.
Норма и Дэвид Маммери глядят, как она разворачивает машину прямо перед носом следующего трамвая, который начинает возмущенно трезвонить.
— Скажите пожалуйста! — говорит Норма Маммери. Ее перчатка сжимает руку Дэвида.
— А что это вон там, мамочка? — показывает Дэвид на готическое здание за кованой решеткой ограды, но подошедший трамвай загораживает вид, и мать торопит его с посадкой.
— Это Торнтон-Хит-Понд.
К ним направляется старый кондуктор.
— Мы выйдем у кондитерской и пройдемся пешком. — Миссис Маммери роется у себя в сумочке. — Полный и детский, пожалуйста, до кондитерской в Норбери.
Она протягивает кондуктору трехпенсовик. Трамваи нравятся Дэвиду куда больше автобусов. Ступеньки трамвая находятся снаружи, открытые всем ветрам, и мальчик может стоять спиной к окну, воображая, что поднялся на борт судна. Еще Дэвиду нравятся потертые деревянные сиденья со спинками, позволяющими пассажиру садиться лицом вперед, по ходу движения. Ему нравится видеть, куда он едет. Он проворно усаживается как раз вовремя для того, чтобы успеть еще раз взглянуть на кованые ворота и замок за ними. Мать улыбается.
— Это тюрьма. Место, куда ты угодишь, если будешь вести себя так, как ты себя ведешь.
— Но я не сделал ничего плохого!
— Сегодня — нет.
Она обнимает себя за плечи, а он смотрит на тюрьму. После того как с ужасом прочитал «Большие надежды», он вполне представляет себе, кто такие заключенные, и думает, а не находится ли среди них его отец. Хотя он абсолютно уверен в том, что Вик Маммери не попал на фронт, нет никого, кто мог бы четко сказать ему, где сейчас его отец.
Прямо по курсу его любимый кинотеатр «Астория», и Дэвид внимательно разглядывает афиши: какие сейчас идут фильмы?
— О! — радостно восклицает мать. — Джордж Рафт! Может быть, сходим в конце недели?
Счастье переполняет Дэвида.
классная телка вот бы пощупать небось все американцы
Решительно постучав в дубовую дверь большого особняка, построенного во времена королевы Анны, Берил с удовлетворением отметила, что хотя дом и окружен довольно обширным садом и при нем имеется гараж, он имеет неухоженный вид. Значит, это дом человека с весьма умеренными средствами. В таких домах селились, уходя в отставку, чиновники имперской государственной службы. Она почти чуяла запах мебели и легко могла угадать, какого рода картины висят на стенах. В последнее время она начала интересоваться английской живописью, включая ранних прерафаэлитов, и хорошей мебелью восемнадцатого века. Дверь открыла пожилая женщина. Берил удивилась. Она ожидала, что ей откроет дочь покойной, то есть кто-нибудь помоложе.
— Мисс Бойл-Ансворт?
— А вы мисс Кисс? Приехали посмотреть на вещи моей сестры?
— Да.
Женщина явно стеснялась. Сейчас она была согнута артритом, но когда-то была очень высокой, может быть даже шести футов ростом. У нее была здоровая кожа и румянец на щеках, а темно-серые волосы были завязаны сзади в какое-то подобие поросячьего хвостика. Зеленые глаза, широкий нос, тонкие губы, черепаховые серьги с бирюзой, браслеты и ожерелье, цепочка и пояс, спущенный ниже талии. Берил Кисс тут же постаралась определить, кто она такая. В целом хозяйка дома выглядела как дама из артистической богемы Челси или Блумсбери начала века.
— Моя сестра была вдовой. Ее муж умер еще до войны. Он был врачом в Сингапуре. Руководил там больницей. Не думаю, что вас заинтересует большая часть вещей. Все очень старое. Хоть и не антиквариат в прямом смысле слова. Но вас рекомендовал мистер Виктор, так что я подумала, что дам вам возможность самой все посмотреть.
Мрачный холл, как и ожидалось, был заставлен темной мебелью, до того затертой и грязной, что трудно было определить материал. Там было и несколько картин, которым она уделит внимание чуть позже.
— Очень любезно, — сказала Берил Кисс Мистер Виктор — ваш поверенный?
— Поверенный моего племянника. Он же был поверенным моей сестры. А мой собственный поверенный в Райе, где я живу.
Мисс Бойл-Ансворт говорила с легким акцентом. «Наверняка немка или еврейка», — подумала Берил.
Они проследовали в переднюю гостиную, где были расставлены самые обычные стулья, из одного комплекта с диваном, разные маленькие столики, растения в горшках и фотографии. Натренированным глазом Берил заметила, однако, что рамки фотографий были великолепными экземплярами серебра «Либерти Кимрик». И вообще в комнате было очень много «Кимрика»: вазы, зеркала, часы — явный, словом, шанс найти что-то действительно стоящее. Почти неосознанно Берил кивнула, демонстрируя сдержанное разочарование:
— Что ж, давайте взглянем на другие комнаты, хорошо? Я чувствую себя немного неловко. Мистер Виктор — мой старый друг…
— С вашей стороны так любезно было заехать.
— Я постараюсь осмотреть все как можно быстрее. Я уверена…
— Нет-нет, я никуда не тороплюсь. Я останусь на всю ночь в своем лондонском клубе. Так что я не спешу.
— Что это за клуб?
— «Нью-Кавендиш».
— Тогда вы должны знать леди Кенуик. И миссис Беренгори, возможно?
— Не близко. Сейчас я редко посещаю клуб. — Мисс Бойл-Ансворт смущенно улыбнулась.
— А леди Беттертон?
— Да, с ней мы довольно хорошо знакомы. — Улыбка облегчения
Этой смесью из светской беседы и лести Берил установила контроль над положением:
— Тогда позвольте мне вас подвезти. Я еду как раз в ту сторону.
— Буду вам очень обязана. Здесь трудно с транспортом. И долго идти до остановки.
— Ну что? Давайте быстро взглянем на другие комнаты. К концу обхода Берил Кисс заметила миниатюрного Холмана Ханта, двух высококачественных Палмеров, несколько средненьких прерафаэлитов и английских акварелистов, Сар-джента, Уистлера и одного Мане, почти наверняка Мане, несмотря на скрытую тяжелой рамой подпись. Еще она увидела два образца «шератона», столовый сервиз «Веджвуд», большое количество «Минтона» и несколько отличных мейсенских статуэток.
В машине она постаралась, чтобы у мисс Бойл-Ансворт создалось впечатление, что она делает какие-то сложные вычисления, и перед тем, как завести мотор, пробормотала:
— Если семьсот пятьдесят было бы для вас приемлемо… Мисс Бойл-Ансворт пришла в замешательство и радостно согласилась:
— Это слишком щедро, по-моему. Вы уверены? Я бы так хотела поскорей от них избавиться.
— Я выпишу чек, хорошо? Когда буду вас высаживать. — И Берил двинула машину вперед.
— Ах, что вы, что вы, можно и не торопиться. Но наверное, так было бы лучше, потому что ничего не застраховано. — К весьма значительному удовлетворению Берил, мисс Бойл-Ансворт покраснела.
— Если, — сказала Берил сочувственно, — вы готовы доверить мне ключи, то я бы могла пристроить все. У меня есть доверенные люди.
— О, тогда бы вы сняли с меня такую большую заботу! — И мисс Бойл-Ансворт удобней расположилась на сиденье.
— Да, такие вещи доставляют иногда много хлопот. — Берил плавно направила машину к перекрестку, проехав под железнодорожным мостом. — Мои собственные родители погибли в прошлом году. И нам с братом пришлось заниматься их вещами.
— Попали под бомбежку? — С благодарностью за общую тему.
— Ракета. Они ехали в поезде.
— Как ужасно.
Берил переключила скорость, стараясь не показать этим жестом охватившее ее чувство триумфа.
рыба картошка с копченым лососем отличный акулий завтрак фугас угодил прямо в монастырь зеленную лавку зацепило тогда же если нынче вечером он не придет домой тогда завтра найдет в своей постели молочника вот не везет значит с уксусом было бы пожалуй пикантнее вот штунк он гадит себе в гаткес а все от него без ума ну и бондитт ну и бондитт шлуб а его папаша лучший пекарь в Брикстоне слонче жуз гасло
Переходя дорогу у светофора рядом с Брикстон-Таун-Холлом, Данди Банаджи помахал Берил Кисс, но она была занята разговором с пожилой женщиной. Данди проводил взглядом машину, решительно двинувшуюся в сторону невидимой реки, и пошел к автобусной остановке у универмага «Бон-Марш», чтобы доехать до арендуемой им квартиры в многоэтажном доме сразу за Смит-Сквер, в Вестминстере. Все остальные жильцы были похожи на политиков, проводивших там лишь часть своего времени, благодаря чему уик-енды бывали исключительно тихими, мирными. Ему было бы жалко навсегда съехать отсюда. Он смотрел через дорогу на разрушенный дом и думал о том, сколько людей там погибло. С «Фау-2» нет шансов добраться до убежища. «Фау-1» были ужасны, но их хотя бы было слышно, а «Фау-2» несется быстрее звука. Вы могли сидеть у себя в гостиной и слушать радио, когда вдруг, откуда ни возьмись, вот она — беззвучная смерть. Сколько еще могли выдержать лондонцы, у которых не осталось уже никаких сил? Хотя на такого рода вопросы существовал негласный запрет, в Департаменте эту тему поднимали не раз, несмотря на то что чиновники старались не касаться гражданских дел.
Он сел на автобус 109 маршрута, который шел в Вестминстер. Сел внизу на скамейку. Когда они добрались до Стоку-элла и Кеннингтона, он смутно почувствовал, что покинул самую опасную зону. Поскольку у Джозефа не было телефона, он попросил Данди по приходу домой позвонить миссис Кисс в Харроу и передать ей, что Джозеф задержался в Саут-Энде и приедет утром. Предположив, что женщина была родственницей мистера Кисса, Данди удивился такой таинственности, поскольку чувствовал, что они стали уже очень близки друг другу, хотя Джозеф начал приглашать его к себе домой в Брикстон всего несколько месяцев назад. Кто эта женщина? Мать Джозефа? Его жена? Никогда не знаешь, что они скрывают, эти англичане. Он достал записную книжку и набросал в нее свои наблюдения, поскольку с тех пор, как японцы потерпели поражение и ситуация в Индии нормализовалась, он собирался написать для одной из индийских газет серию статей об английской жизни и обычаях. Автобус трясло, и писать было трудно. Если индийским газетам его материал не понравится, он обратится в какой-нибудь нью-йоркский журнал. Перед войной он напечатал несколько статей, хотя редакторы постоянно меняли свое мнение, и невозможно было рассчитывать на их честность. Закрывая шариковую ручку колпачком, он заметил, как обтрепался рукав его спортивного пиджака. Это был его единственный приличный летний пиджак. Он решил, что попробует отвезти его в ателье на Пиккадилли. Там на пиджак поставят кожаные заплатки на локти. Как только автобус пересек Вестминстерский мост, Данди положил ручку и записную книжку в карман и приготовился сходить.
Я думал, ублюдки уже насладились Блицем, но им всегда мало. Я называю это предательством. Я называю это тем, что есть. Да, я знаю и более мрачные районы Лондона. Я жил и работал в разных кварталах Фулема, Сомерс-Тауна, Нот-тинг-Дейла. В сравнении с ними Брикстон — это пригородный рай. Я знаю, что значит быть полицейским и там, и тут. В Нот-тинг-Хилле действительно есть воровские притоны, где уголовники кутят в кабачках по подвалам, а потом поднимаются наверх в свои убежища. Не покидая дома, они могут найти и скупщика краденого, и проститутку. Это то, что мой сержант обычно называл полным спектром пороков… Даже таксисты откажутся везти вас в Ноттинг-Дейл. Существуют сотни рассказов о правящих там семейках, которые привыкли к кровавым схваткам с полицией. Однажды они забаррикадировали нас на нашем участке, нам приходилось патрулировать по трое. Нет, лучше уж старый добрый Брикстон, пусть даже с его бандами. С теми парнями всегда знаешь, где находишься, не то что с этими, из Ноттинг-Дейла. Поверь мне, на этот счет Ист-Энд слишком переоценивают. Я делаю ставку на южные районы. Ты уверен, что тот тип нас не узнает ?
Смакуя каждое движение, Джозеф Кисс моет посуду, аккуратно ставит ее в маленький деревянный шкафчик, сооружает бумажную крышку и с помощью клейкой ленты закрепляет ее на банке сгущенного молока, потом садится в свое удобное кресло. Когда он юношей покинул дом и вышел на сцену, это была его первая комната, унаследованная им от одного жонглера, который вышел на пенсию и уехал на побережье, в Кент. Комната обустроена так, как все его комнаты, хотя здесь он держит меньше сокровищ. Вместо афиш здесь висят групповые фотографии, главным образом из его детства, хотя один снимок был сделан в Спрингфилдской психбольнице. Данди Банаджи единственный гость, которого когда-либо приводил сюда Джозеф Кисс, если не считать одной хористки. Но это было еще до того, как он женился. Если бы он не сошел с ума и не отказался от своего истинного призвания, то, наверно, рано или поздно рассказал бы жене об этой квартире, но после того, как его решение прекратить телепатическую практику было принято ею в штыки, он перестал ей доверять. Между ними исчезла близость. Дом в Харроу записан на ее имя и почти полностью оплачен. Что бы с ним ни случилось, этот дом и значительная страховка делают ее будущее вполне определенным. Она всегда без вопросов встречала любую его ложь, и он даже не знает, подозревает она что-нибудь или просто ей все равно, чем он занят, в то время как ей предоставлена полная личная свобода. Пока не поздно, он мечтает обсудить эти вещи, но при этом путается в своем вранье все больше, и ложь уже превратилась в привычку. Они достигли жалкого равновесия, которое ни один из них не хочет теперь нарушать. И все остается как есть. Он все еще любит свою Глорию, и она, может быть, любит его, но она так сильно хотела, чтобы он стал театральной звездой, что не может примириться с его таинственным сопротивлением своей судьбе. Когда-то она мечтала о том, как будет поддерживать его в восхождении к славе, как будет переживать его провалы, но оказалась не готова ни к тому ни к другому. Он сочувствует ей, но измениться не может.
— Глория, моя дорогая.
Он смотрит сквозь маскировочную сеть на улицу, где пятнистая дворняга обнюхивает ржавые мусорные баки, поставленные у дорожки, в конце которой нет ворот. Даже солнечный свет не может скрасить мерзость запустения, сгладить впечатление того, что все отчаявшиеся души должны окончить свои дни именно здесь. Неужели в социалистической утопии с такой нищетой действительно будет покончено? Восстанет ли из руин мраморный город? Джозеф Кисс надеется, что этого не произойдет, ибо он любит Лондон таким, как он есть. Радикально изменить образ города — значит разрушить его и посягнуть на жизнь миллионов уцелевших жителей.
Он представляет Эндимион-роуд оживленной улицей, по которой взад и вперед ходят горожане в хитонах и сандалиях: идеализированная афинская сцена времен Перикла. Это так забавляет его, что он громко смеется.
— А почему бы нет? Почему, черт побери, нет? Всего доброго, мистер Атли!
Он сотрясается, и комната сотрясается вместе с ним, дребезжат, рискуя упасть с полки на голубой кафель перед его газовой плитой, маленькие китайские вазочки, подарок Пат-рисии Грант, актрисы, которая крутила с ним роман целый сезон в Сканторпе в сорок втором году. Не сразу он приходит в себя, встает и поправляет вазы. Иногда, чувствуя себя несчастным, он утешается тем, что знает: Патрисия с радостью отдалась бы ему, стоит ему только намекнуть. Ему нравилось обедать с ней или совершать маленькие вылазки в деревню, но он постоянно помнил о том, что принадлежит другой. Даже вид униформы летчика Королевских ВВС в аллее за домом в Харроу ничего не изменил для него в этом отношении, хотя он и понимал, что рано или поздно в его жизни появятся сложности. Он был намерен оттянуть этот момент на как можно более долгий срок.
что касается полифонии то даже самые современные залы неохотно устраивают концерты возможно потому что люди в военное время черпают уверенность и утешение в традиции в то же время это не объясняет обилие появившихся в последнее время экспериментальных произведений литературы поэзии даже живописи
Прокашлявшись, он вдруг спрашивает себя, а чего же они все ждут? Может быть, все привыкли к драматическим событиям и теперь им требуется, чтобы они происходили регулярно? Тогда война — это наркотик? Тогда все на крючке? Если Англии суждено обрести покой, что изобретут политики для того, чтобы вернуть людей к жизни? Еще одну войну? Вряд ли социалистам удастся построить свой «Дивный новый мир» за пару лет. Джозеф Кисс надеется, что за этим не последует гражданская война. Он знает, что люди бывают подобны бойцовым псам, которые, будучи перевозбуждены и не имея возможности драться со своими врагами, часто разворачиваются и нападают на друзей.
С чайником в руках Джозеф Кисс проводил их тревожным взглядом до угла, пока они не исчезли.
боевой клич матерого мангани эхом разносится по лесу
Норма Маммери и ее сын Дэвид торопятся на трамвайную остановку на Брикстон-Хилл. Только что Марджори Кит-сон, которую Дэвид знает как тетушку Мардж, чем-то обидела Норму, и та решила уйти раньше времени. Дэвид счастлив, когда им удается куда-то выбраться, и ему нравится прикосновение маминой черной перчатки, и он восхищается пуделем тетушки Мардж, Роджером, и тем, как пес умеет кувыркаться. Два часа он играл с собакой в саду, пока мама и тетушка Мардж толковали о нехватке продуктов и о том, что каким-то женщинам удалось достать мяса или фруктов. Это ее обычная тема. Дэвид не помнит случая, чтобы они пошли в гости к маминым подругам и она хотя бы раз не поговорила о еде.
Когда миссис Маммери и ее малыш сворачивают на улицу, где половина деревьев покрыта зеленой листвой, а на другой стороне они обгорели, почернели и груды булыжников лежат на месте бывшего дома с меблированными комнатами, красно-желтый трамвай трогается с места, рассыпая искры с проводов. Трамвай кажется живым посланником из другой эпохи. Дэвиду очень нравится зрелище этих искр. Трамвай величественно движется вниз с холма. Дэвид переводит взгляд на дорогу, и тут его завораживает вид только что сошедшего пассажира в матросской форме и шляпе. Матрос поднимает на плечо большой мешок и дружелюбно улыбается женщине, а та, касаясь его руки, хихикает. У матроса темно-коричневая кожа. Такой цвет мать Дэвида, глядя на ткань, называет шоколадным. У этого человека даже руки темные, и Дэвид сразу вспоминает Марципана из «Радуги», только у Марципана губы больше. Дэвид поражен тем, что люди на самом деле бывают такого цвета. Это все равно что Роя Роджерса увидеть на улице, живьем! Его матери тоже любопытно, но она шепчет: «Не смотри. Это некрасиво». Насвистывая, матрос проходит мимо.
— Откуда этот человек, мамочка? — спрашивает Дэвид, думая о волшебной стране.
— Из Америки, или Южной Африки, или еще откуда-нибудь, — отвечает она.
И Дэвид вполне удовлетворен.
— Почему та женщина смеялась?
— Оттого, что дотронулась до него. Считается, что повезет, если дотронешься до черного.
— Потому что он волшебный, как Марципан?
От этой болтовни ее настроение улучшается, на душе становится легче.
— Ах, может быть, Дейви. Не знаю. В любом случае, я думаю, это невежливо. — Ее взгляд вдруг на секунду цепляется за что-то поодаль. — Хотя, кажется, он не обиделся. — Она вздыхает и садится на скамейку в ожидании следующего трамвая.
Мой сын это моя жизнь.
Момбажи Файша по прозвищу Громила идет вразвалку вниз по Электрик-авеню и напевает песенку. Это идти моряк. Это идти африканский моряк. С вещмешок на спине и с сигарета. Вот он идти. Идти вниз по дорога. Идти в дом, где его хотеть. Идти прочь от дома, где его не хотеть. Идти к леди, которая звать его Капитан. Привет, Капитан. Привет. Это твоя маленький бушмен, детка, африканский моряк. А что у него есть для нас?
Это идти моряк домой с Война, сюда из Кейптаун, и объехал весь мир, и в вещмешок у него всякий всячина со всего мир. Это идти моряк. Это идти африканский моряк рассказать тебе о Шанхае, Сиднее, Калькутте. Был везде. Был в конвое между Борнео и Рангуном. Был на Северном море в конвое. Возил припасы русским. Был на море, думал утонуть в море. В стельку напивался в ливерпульских доках. В Лагосе тоже. Но не в этот год. Этот год африканский моряк все деньги хранил, готовился в путь.
Это идти африканский моряк с медалью на груди.
Вот он идет, полный достоинства, которое никогда не сумеет умалить какой-нибудь белый дурак. Вот он идет не спеша по Электрик-авеню, приветствуя знакомых беспечным «Эй, привет!» или «Рад вас видеть, миссис!» Это идет Матрос Первого Класса Файша, прошедший через Мировую Войну и Семь Морей для того, чтобы, увидев возлюбленную, поведать ей о своих планах. Ибо он собирается осесть на берегу. Он собирается найти себе перспективную работу. Он собирается жениться на Алисе Мосс и сделать из нее честную женщину.
Он подходит к маленькой зеленой калитке. Вдоль стены дома цветут вьющиеся розы. Внутри лает собака. Он достает ключ и медленно идет по дорожке, медленными шагами, желая протянуть время. Он касается ключом замка. И уже слышит, как там, внутри, она сбегает вниз в холл, чтобы встретить его.
Красавчик мой ласковый мой сладкий спасение мое маленькое чудо мой храбрый моя нежная любовь. Благодарю Тебя, Господи! О, благодарю Тебя, Господи!
Здесь, в Брикстоне, повсюду еще полно пыльных платанов и рододендронов, иван-чая, розового алтея, маков и кустов баддлии, но район уже совсем не тот, каким был. Бомбы разрушили его, так же как разрушили Лондон. Не хватает многих домов, даже целых улиц, потому что именно на Брикстон пришлась атака первых ракет. Целью врага стали южные, стратегически не самые важные районы, потому что ошибочно немцы считали, что напали на район лондонских промышленных предприятий. Южный Лондон, дезориентировавший противника, принял на себя огненную ярость «Фау». Здесь все еще поднимаются в небо пыль, пепел и черный вонючий дым, здесь грязные дети играют в развалинах, оставшихся после тысяч прямых попаданий.
Когда пришла весть о том, что Гитлер почти побит, Южному Лондону крепко досталось. Ракеты едва не уничтожили его. От ракет он чуть не сошел с ума. Столько их обрушивалось без предупреждения, обрушивалось без всякой логики, без всякого мотива. Обрушивалось потому, что нацисты в предсмертных судорогах били наобум, наотмашь, по привычке, потому что больше ничего не умели.
О Брикстоне никто особенно не беспокоился. Без Брикстона можно было обойтись. Все, кому Брикстон когда-либо давал приют, были неудачниками и изгоями. Если бы Вермахт двинулся на город, Брикстон был бы принесен в жертву. С самого начала Брикстон был обречен. Край кирпичных заводов, железнодорожный пригород, не пользовавшийся никаким уважением.
Она любила фиалки, и так мы ее и называли, Фиалка, хотя ее настоящее имя было Нелли. Даже не Элеонора, данное при крещении. Она вообще не была крещёна, потому что ее родители к тому времени, можно сказать, застряли между двух вер, не были полностью потеряны для иудеев и не совсем пристали к англиканской церкви. Только наполовину. Они предоставили Нелли и ее сестрам самим выбирать и оставить чуждых им теперь предков ради призрачного добра, лишающего смысла все, что было прежде. Я пишу это, потому что умираю, потому что был послан сюда умереть, как я того и заслуживаю, в одиночестве, потому что я тоже отрекся от предков, не услышал их праведный голос. Я боялся. Я не мог смотреть в лицо злу. Я не мог пережить страх. Я молился, как и многие из нас, не о знании, а о неведении.
Берил Мейл не уверена в безопасности автомобильной поездки по Брикстону, однако она успокаивает себя тем, что здесь ее никто не знает. Она здесь потому, что услышала о смерти пожилой леди на Талс-Хилл и о том, что после покойной осталось несколько вещиц, в частности, кажется, пара стоящих картин и несколько антикварных безделушек. Все это нужно Берил для ее магазина на Кенсингтон-Черч-стрит. Требуется максимально быстро заполнить большое здание, и вещи с распродажи очень для этого подойдут.
Благодаря железной самодисциплине у нее вполне стройная фигура, а костюм тщательно подобран с таким расчетом, чтобы не выглядеть слишком обеспеченной, но в то же время смотреться как представительница высшего класса. На голове свежий перманент. Из серой мышки она перекрасилась в брюнетку. Почти с гордостью ведет она свой новый автомобиль, и ее нога в лакированной туфельке пока несколько неуверенно жмет на акселератор, ведь ей еще не доводилось управляться с таким мощным двигателем (каким пользуется полиция, по словам продавца). Ее резкие черты сейчас, когда она слегка пополнела, кажутся более привлекательными. У нее светло-карие глаза, бледно-розовая кожа, а брови тщательно выщипаны. Она пахнет одеколоном, который сама называет «акульим репеллентом» и которым всегда пользуется, когда отправляется на незнакомую территорию. Она подъезжает к трамвайной остановке и обращается к молодой женщине с ребенком. Женщина выглядит образованной. Берил пытается изобразить улыбку.
— Прошу прощения за беспокойство. Я пытаюсь найти Талс-Хилл.
— Вам следует вернуться. — Явно робея перед новой машиной, женщина не слишком определенно указывает на восток. — Поезжайте до Брикстон-Уотер-лейн, там поверните направо, потом еще раз направо, и это как раз и будет Талс-Хилл. Слева увидите Брокуэлл-парк. Там большая зенитная пушка. Думаю, она все еще там. Кстати, мы только что оттуда. — И она рассмеялась, удивившись этому совпадению.
— Большое вам спасибо, — говорит Берил и поднимает оконное стекло.
Норма и Дэвид Маммери глядят, как она разворачивает машину прямо перед носом следующего трамвая, который начинает возмущенно трезвонить.
— Скажите пожалуйста! — говорит Норма Маммери. Ее перчатка сжимает руку Дэвида.
— А что это вон там, мамочка? — показывает Дэвид на готическое здание за кованой решеткой ограды, но подошедший трамвай загораживает вид, и мать торопит его с посадкой.
— Это Торнтон-Хит-Понд.
К ним направляется старый кондуктор.
— Мы выйдем у кондитерской и пройдемся пешком. — Миссис Маммери роется у себя в сумочке. — Полный и детский, пожалуйста, до кондитерской в Норбери.
Она протягивает кондуктору трехпенсовик. Трамваи нравятся Дэвиду куда больше автобусов. Ступеньки трамвая находятся снаружи, открытые всем ветрам, и мальчик может стоять спиной к окну, воображая, что поднялся на борт судна. Еще Дэвиду нравятся потертые деревянные сиденья со спинками, позволяющими пассажиру садиться лицом вперед, по ходу движения. Ему нравится видеть, куда он едет. Он проворно усаживается как раз вовремя для того, чтобы успеть еще раз взглянуть на кованые ворота и замок за ними. Мать улыбается.
— Это тюрьма. Место, куда ты угодишь, если будешь вести себя так, как ты себя ведешь.
— Но я не сделал ничего плохого!
— Сегодня — нет.
Она обнимает себя за плечи, а он смотрит на тюрьму. После того как с ужасом прочитал «Большие надежды», он вполне представляет себе, кто такие заключенные, и думает, а не находится ли среди них его отец. Хотя он абсолютно уверен в том, что Вик Маммери не попал на фронт, нет никого, кто мог бы четко сказать ему, где сейчас его отец.
Прямо по курсу его любимый кинотеатр «Астория», и Дэвид внимательно разглядывает афиши: какие сейчас идут фильмы?
— О! — радостно восклицает мать. — Джордж Рафт! Может быть, сходим в конце недели?
Счастье переполняет Дэвида.
классная телка вот бы пощупать небось все американцы
Решительно постучав в дубовую дверь большого особняка, построенного во времена королевы Анны, Берил с удовлетворением отметила, что хотя дом и окружен довольно обширным садом и при нем имеется гараж, он имеет неухоженный вид. Значит, это дом человека с весьма умеренными средствами. В таких домах селились, уходя в отставку, чиновники имперской государственной службы. Она почти чуяла запах мебели и легко могла угадать, какого рода картины висят на стенах. В последнее время она начала интересоваться английской живописью, включая ранних прерафаэлитов, и хорошей мебелью восемнадцатого века. Дверь открыла пожилая женщина. Берил удивилась. Она ожидала, что ей откроет дочь покойной, то есть кто-нибудь помоложе.
— Мисс Бойл-Ансворт?
— А вы мисс Кисс? Приехали посмотреть на вещи моей сестры?
— Да.
Женщина явно стеснялась. Сейчас она была согнута артритом, но когда-то была очень высокой, может быть даже шести футов ростом. У нее была здоровая кожа и румянец на щеках, а темно-серые волосы были завязаны сзади в какое-то подобие поросячьего хвостика. Зеленые глаза, широкий нос, тонкие губы, черепаховые серьги с бирюзой, браслеты и ожерелье, цепочка и пояс, спущенный ниже талии. Берил Кисс тут же постаралась определить, кто она такая. В целом хозяйка дома выглядела как дама из артистической богемы Челси или Блумсбери начала века.
— Моя сестра была вдовой. Ее муж умер еще до войны. Он был врачом в Сингапуре. Руководил там больницей. Не думаю, что вас заинтересует большая часть вещей. Все очень старое. Хоть и не антиквариат в прямом смысле слова. Но вас рекомендовал мистер Виктор, так что я подумала, что дам вам возможность самой все посмотреть.
Мрачный холл, как и ожидалось, был заставлен темной мебелью, до того затертой и грязной, что трудно было определить материал. Там было и несколько картин, которым она уделит внимание чуть позже.
— Очень любезно, — сказала Берил Кисс Мистер Виктор — ваш поверенный?
— Поверенный моего племянника. Он же был поверенным моей сестры. А мой собственный поверенный в Райе, где я живу.
Мисс Бойл-Ансворт говорила с легким акцентом. «Наверняка немка или еврейка», — подумала Берил.
Они проследовали в переднюю гостиную, где были расставлены самые обычные стулья, из одного комплекта с диваном, разные маленькие столики, растения в горшках и фотографии. Натренированным глазом Берил заметила, однако, что рамки фотографий были великолепными экземплярами серебра «Либерти Кимрик». И вообще в комнате было очень много «Кимрика»: вазы, зеркала, часы — явный, словом, шанс найти что-то действительно стоящее. Почти неосознанно Берил кивнула, демонстрируя сдержанное разочарование:
— Что ж, давайте взглянем на другие комнаты, хорошо? Я чувствую себя немного неловко. Мистер Виктор — мой старый друг…
— С вашей стороны так любезно было заехать.
— Я постараюсь осмотреть все как можно быстрее. Я уверена…
— Нет-нет, я никуда не тороплюсь. Я останусь на всю ночь в своем лондонском клубе. Так что я не спешу.
— Что это за клуб?
— «Нью-Кавендиш».
— Тогда вы должны знать леди Кенуик. И миссис Беренгори, возможно?
— Не близко. Сейчас я редко посещаю клуб. — Мисс Бойл-Ансворт смущенно улыбнулась.
— А леди Беттертон?
— Да, с ней мы довольно хорошо знакомы. — Улыбка облегчения
Этой смесью из светской беседы и лести Берил установила контроль над положением:
— Тогда позвольте мне вас подвезти. Я еду как раз в ту сторону.
— Буду вам очень обязана. Здесь трудно с транспортом. И долго идти до остановки.
— Ну что? Давайте быстро взглянем на другие комнаты. К концу обхода Берил Кисс заметила миниатюрного Холмана Ханта, двух высококачественных Палмеров, несколько средненьких прерафаэлитов и английских акварелистов, Сар-джента, Уистлера и одного Мане, почти наверняка Мане, несмотря на скрытую тяжелой рамой подпись. Еще она увидела два образца «шератона», столовый сервиз «Веджвуд», большое количество «Минтона» и несколько отличных мейсенских статуэток.
В машине она постаралась, чтобы у мисс Бойл-Ансворт создалось впечатление, что она делает какие-то сложные вычисления, и перед тем, как завести мотор, пробормотала:
— Если семьсот пятьдесят было бы для вас приемлемо… Мисс Бойл-Ансворт пришла в замешательство и радостно согласилась:
— Это слишком щедро, по-моему. Вы уверены? Я бы так хотела поскорей от них избавиться.
— Я выпишу чек, хорошо? Когда буду вас высаживать. — И Берил двинула машину вперед.
— Ах, что вы, что вы, можно и не торопиться. Но наверное, так было бы лучше, потому что ничего не застраховано. — К весьма значительному удовлетворению Берил, мисс Бойл-Ансворт покраснела.
— Если, — сказала Берил сочувственно, — вы готовы доверить мне ключи, то я бы могла пристроить все. У меня есть доверенные люди.
— О, тогда бы вы сняли с меня такую большую заботу! — И мисс Бойл-Ансворт удобней расположилась на сиденье.
— Да, такие вещи доставляют иногда много хлопот. — Берил плавно направила машину к перекрестку, проехав под железнодорожным мостом. — Мои собственные родители погибли в прошлом году. И нам с братом пришлось заниматься их вещами.
— Попали под бомбежку? — С благодарностью за общую тему.
— Ракета. Они ехали в поезде.
— Как ужасно.
Берил переключила скорость, стараясь не показать этим жестом охватившее ее чувство триумфа.
рыба картошка с копченым лососем отличный акулий завтрак фугас угодил прямо в монастырь зеленную лавку зацепило тогда же если нынче вечером он не придет домой тогда завтра найдет в своей постели молочника вот не везет значит с уксусом было бы пожалуй пикантнее вот штунк он гадит себе в гаткес а все от него без ума ну и бондитт ну и бондитт шлуб а его папаша лучший пекарь в Брикстоне слонче жуз гасло
Переходя дорогу у светофора рядом с Брикстон-Таун-Холлом, Данди Банаджи помахал Берил Кисс, но она была занята разговором с пожилой женщиной. Данди проводил взглядом машину, решительно двинувшуюся в сторону невидимой реки, и пошел к автобусной остановке у универмага «Бон-Марш», чтобы доехать до арендуемой им квартиры в многоэтажном доме сразу за Смит-Сквер, в Вестминстере. Все остальные жильцы были похожи на политиков, проводивших там лишь часть своего времени, благодаря чему уик-енды бывали исключительно тихими, мирными. Ему было бы жалко навсегда съехать отсюда. Он смотрел через дорогу на разрушенный дом и думал о том, сколько людей там погибло. С «Фау-2» нет шансов добраться до убежища. «Фау-1» были ужасны, но их хотя бы было слышно, а «Фау-2» несется быстрее звука. Вы могли сидеть у себя в гостиной и слушать радио, когда вдруг, откуда ни возьмись, вот она — беззвучная смерть. Сколько еще могли выдержать лондонцы, у которых не осталось уже никаких сил? Хотя на такого рода вопросы существовал негласный запрет, в Департаменте эту тему поднимали не раз, несмотря на то что чиновники старались не касаться гражданских дел.
Он сел на автобус 109 маршрута, который шел в Вестминстер. Сел внизу на скамейку. Когда они добрались до Стоку-элла и Кеннингтона, он смутно почувствовал, что покинул самую опасную зону. Поскольку у Джозефа не было телефона, он попросил Данди по приходу домой позвонить миссис Кисс в Харроу и передать ей, что Джозеф задержался в Саут-Энде и приедет утром. Предположив, что женщина была родственницей мистера Кисса, Данди удивился такой таинственности, поскольку чувствовал, что они стали уже очень близки друг другу, хотя Джозеф начал приглашать его к себе домой в Брикстон всего несколько месяцев назад. Кто эта женщина? Мать Джозефа? Его жена? Никогда не знаешь, что они скрывают, эти англичане. Он достал записную книжку и набросал в нее свои наблюдения, поскольку с тех пор, как японцы потерпели поражение и ситуация в Индии нормализовалась, он собирался написать для одной из индийских газет серию статей об английской жизни и обычаях. Автобус трясло, и писать было трудно. Если индийским газетам его материал не понравится, он обратится в какой-нибудь нью-йоркский журнал. Перед войной он напечатал несколько статей, хотя редакторы постоянно меняли свое мнение, и невозможно было рассчитывать на их честность. Закрывая шариковую ручку колпачком, он заметил, как обтрепался рукав его спортивного пиджака. Это был его единственный приличный летний пиджак. Он решил, что попробует отвезти его в ателье на Пиккадилли. Там на пиджак поставят кожаные заплатки на локти. Как только автобус пересек Вестминстерский мост, Данди положил ручку и записную книжку в карман и приготовился сходить.
Я думал, ублюдки уже насладились Блицем, но им всегда мало. Я называю это предательством. Я называю это тем, что есть. Да, я знаю и более мрачные районы Лондона. Я жил и работал в разных кварталах Фулема, Сомерс-Тауна, Нот-тинг-Дейла. В сравнении с ними Брикстон — это пригородный рай. Я знаю, что значит быть полицейским и там, и тут. В Нот-тинг-Хилле действительно есть воровские притоны, где уголовники кутят в кабачках по подвалам, а потом поднимаются наверх в свои убежища. Не покидая дома, они могут найти и скупщика краденого, и проститутку. Это то, что мой сержант обычно называл полным спектром пороков… Даже таксисты откажутся везти вас в Ноттинг-Дейл. Существуют сотни рассказов о правящих там семейках, которые привыкли к кровавым схваткам с полицией. Однажды они забаррикадировали нас на нашем участке, нам приходилось патрулировать по трое. Нет, лучше уж старый добрый Брикстон, пусть даже с его бандами. С теми парнями всегда знаешь, где находишься, не то что с этими, из Ноттинг-Дейла. Поверь мне, на этот счет Ист-Энд слишком переоценивают. Я делаю ставку на южные районы. Ты уверен, что тот тип нас не узнает ?
Смакуя каждое движение, Джозеф Кисс моет посуду, аккуратно ставит ее в маленький деревянный шкафчик, сооружает бумажную крышку и с помощью клейкой ленты закрепляет ее на банке сгущенного молока, потом садится в свое удобное кресло. Когда он юношей покинул дом и вышел на сцену, это была его первая комната, унаследованная им от одного жонглера, который вышел на пенсию и уехал на побережье, в Кент. Комната обустроена так, как все его комнаты, хотя здесь он держит меньше сокровищ. Вместо афиш здесь висят групповые фотографии, главным образом из его детства, хотя один снимок был сделан в Спрингфилдской психбольнице. Данди Банаджи единственный гость, которого когда-либо приводил сюда Джозеф Кисс, если не считать одной хористки. Но это было еще до того, как он женился. Если бы он не сошел с ума и не отказался от своего истинного призвания, то, наверно, рано или поздно рассказал бы жене об этой квартире, но после того, как его решение прекратить телепатическую практику было принято ею в штыки, он перестал ей доверять. Между ними исчезла близость. Дом в Харроу записан на ее имя и почти полностью оплачен. Что бы с ним ни случилось, этот дом и значительная страховка делают ее будущее вполне определенным. Она всегда без вопросов встречала любую его ложь, и он даже не знает, подозревает она что-нибудь или просто ей все равно, чем он занят, в то время как ей предоставлена полная личная свобода. Пока не поздно, он мечтает обсудить эти вещи, но при этом путается в своем вранье все больше, и ложь уже превратилась в привычку. Они достигли жалкого равновесия, которое ни один из них не хочет теперь нарушать. И все остается как есть. Он все еще любит свою Глорию, и она, может быть, любит его, но она так сильно хотела, чтобы он стал театральной звездой, что не может примириться с его таинственным сопротивлением своей судьбе. Когда-то она мечтала о том, как будет поддерживать его в восхождении к славе, как будет переживать его провалы, но оказалась не готова ни к тому ни к другому. Он сочувствует ей, но измениться не может.
— Глория, моя дорогая.
Он смотрит сквозь маскировочную сеть на улицу, где пятнистая дворняга обнюхивает ржавые мусорные баки, поставленные у дорожки, в конце которой нет ворот. Даже солнечный свет не может скрасить мерзость запустения, сгладить впечатление того, что все отчаявшиеся души должны окончить свои дни именно здесь. Неужели в социалистической утопии с такой нищетой действительно будет покончено? Восстанет ли из руин мраморный город? Джозеф Кисс надеется, что этого не произойдет, ибо он любит Лондон таким, как он есть. Радикально изменить образ города — значит разрушить его и посягнуть на жизнь миллионов уцелевших жителей.
Он представляет Эндимион-роуд оживленной улицей, по которой взад и вперед ходят горожане в хитонах и сандалиях: идеализированная афинская сцена времен Перикла. Это так забавляет его, что он громко смеется.
— А почему бы нет? Почему, черт побери, нет? Всего доброго, мистер Атли!
Он сотрясается, и комната сотрясается вместе с ним, дребезжат, рискуя упасть с полки на голубой кафель перед его газовой плитой, маленькие китайские вазочки, подарок Пат-рисии Грант, актрисы, которая крутила с ним роман целый сезон в Сканторпе в сорок втором году. Не сразу он приходит в себя, встает и поправляет вазы. Иногда, чувствуя себя несчастным, он утешается тем, что знает: Патрисия с радостью отдалась бы ему, стоит ему только намекнуть. Ему нравилось обедать с ней или совершать маленькие вылазки в деревню, но он постоянно помнил о том, что принадлежит другой. Даже вид униформы летчика Королевских ВВС в аллее за домом в Харроу ничего не изменил для него в этом отношении, хотя он и понимал, что рано или поздно в его жизни появятся сложности. Он был намерен оттянуть этот момент на как можно более долгий срок.
что касается полифонии то даже самые современные залы неохотно устраивают концерты возможно потому что люди в военное время черпают уверенность и утешение в традиции в то же время это не объясняет обилие появившихся в последнее время экспериментальных произведений литературы поэзии даже живописи
Прокашлявшись, он вдруг спрашивает себя, а чего же они все ждут? Может быть, все привыкли к драматическим событиям и теперь им требуется, чтобы они происходили регулярно? Тогда война — это наркотик? Тогда все на крючке? Если Англии суждено обрести покой, что изобретут политики для того, чтобы вернуть людей к жизни? Еще одну войну? Вряд ли социалистам удастся построить свой «Дивный новый мир» за пару лет. Джозеф Кисс надеется, что за этим не последует гражданская война. Он знает, что люди бывают подобны бойцовым псам, которые, будучи перевозбуждены и не имея возможности драться со своими врагами, часто разворачиваются и нападают на друзей.