Муркок Майкл. Лондон, любовь моя

   Он заплывает в опасные воды. Политика напоминает ему о сестре, и он вдруг начинает нервничать, охваченный внезапным подозрением, что она где-то поблизости, может быть, ищет его, использовав все свое влияние в высших сферах на то, чтобы вьщворить его отсюда. Всем лондонцам знакомы слухи о том, что в Министерстве внутренних дел есть списки всех тайных квартир, и они действуют не менее изощренно, чем русские. Он снова подходит к окну и наклоняется, чтобы осмотреть Эндимион-роуд, но теперь даже собака исчезла. Только потрепанный черный дрозд сидит напротив на дереве и издает тревожный крик. Но Джозеф Кисс знает, что дрозд — просто паникер. Кричит «помогите!» даже после того, как благополучно удрал из лап кота. Но слушать его вопли некому, другие птицы исчезли. Открыв потайной ящик письменного стола, он достает из своих запасов довоенный мятный леденец. Он сосет, думает, отдыхает.
   Он снова в кресле, его черты безмятежны. Сеть спадает на окно складками, напоминающими мелкую решетку, тонкие прутья, вставленные в оконные створки, за которыми виднеются крыша, листва, в отдалении — голубое небо. Чуть подняв голову, он мог бы увидеть оставшиеся после бомбежки руины одного из больших зданий, придававших такой аккуратный вид Брикстон-Хилл. Но Брикстон-Хилл почти утратила привычные черты. Уцелели только трамвайные рельсы, пересеченные телефонными кабелями и электрическими проводами, канализационными и газовыми трубами, связывающие Брикстон так, как стальные прутья связывают бетон, и, возможно, именно по этой причине пригород не был полностью уничтожен.
   Задремав, он видит, как туман клубится на склонах древнего холма Суррей, ставшего потом Лондоном. Мягкий утренний туман летней порою; трава покрыта маргаритками и одуванчиками; песчаная колея тянется там, где ныне проходит Брикстон-Хилл. Из тумана проявляются очертания крытых кибиток, затейливо расписанных, и в них — фигуры в традиционной одежде; это цыганские караваны, ведомые лохматыми пони, такими же стойкими и выносливыми, как и их хозяева. За ними следуют другие, обыкновенные повозки; они везут продукты к Лондонскому мосту, чтобы накормить тех, кто толпится на другом берегу реки. Бегают косматые пастушьи собаки, похожие на овчарок, бредут волы и мулы, ломовые лошади. Они идут торговать с городом, чтобы потом снова вернуться в деревню. Кого-то из своих они оставят здесь, когда уйдут. Он пытается разглядеть их лица, однако тогда теряет их из виду. Он опять расслабляется и смотрит, как процессия движется, накатываясь прямо на него.
   Это приятное и ничем не примечательное видение посещает его часто. Как будто вся страна постоянно находится в движении. Как будто Лондон — это ось, вокруг которой вращается все остальное. Это упорядочивающая, цивилизующая прогрессивная сила, которая влияет в первую очередь на «домашние графства», затем на «дальние графства» и наконец на Империю, а через Империю и на мир в целом. Это город, обладающий большей властью, чем все города прошлого, и, может быть, большей властью, чем все будущие города, ибо ни Нью-Йорк не может сравниться с Лондоном, ни Вашингтон, ни какой любой другой город. Лондон — последняя столица эпохи больших городов. Золотой век подошел к концу. Лондон уже определенно достиг своего зенита и обречен закатываться подобно Афинам или Риму. Память о нем будет долговечнее, чем его камни.
   Туман окутывает цыган, гуртовщиков, стада. Джозеф Кисс пытается прорваться сквозь него, но вдруг понимает, что уже спит и сон выходит из-под его контроля.

Поздние цветы 1940

   Полюбовавшись сицилийскими несушками, Хлоя Скараманга вернулась в приподнятом настроении.
   — Они отлично устраиваются на новом месте. Кто сказал, что у них дурной норов?
   Усевшись на солнце, проникавшем сквозь низкое окно с западной стороны дома, Бет Скараманга разбирала старые вышивки. В принадлежавшей еще их матери круглой плетеной корзине было полно отличных вещичек и в том числе с изображением массы экзотических куриных пород. Дело в том, что кроме содержания собак, кошек и выращивания роз сестры разводили кур и славились успехами в птицеводстве. До тридцать девятого года они регулярно завоевывали главные призы на «Английском фермере». В этом году выставка не проводилась из-за войны. Расположенный в тени Норт-Кенсингтонских газгольдеров и скрытый от посторонних глаз высокой тисовой оградой, «Прибрежный коттедж» сохранил свой внешний облик с тех пор, как в середине семнадцатого века его построил для своего старшего пастуха епископ Гре-вилль. Семейство Скараманга, унаследовав дом два столетия спустя, бережно заботилось о сохранности камня и дерева, из которых был построен дом, и теперь он представлял собой замечательный образец старой сельской архитектуры. За это время вокруг вырос городок, ставший потом частью большого города, так что сестры вполне могли считаться теперь горожанками. Они родились и выросли в городе, которому королевским указом было предоставлено местное самоуправление, и даже если бы завтра умерли, не оставив за собой ни гроша, Кенсингтон все равно должен был бы обеспечить им достойные похороны. Пока главным фамильным домом был дом на Эдвардс-Сквер, коттедж сдавался внаем разным художникам, но когда отец умер, мать обнаружила, что число долгов значительно превосходит источники доходов. Тогда они продали дом, отремонтировали «Прибрежный коттедж» и сменили в нем мебель. Земля, на которой стоял коттедж, принадлежала им по всем документам и не могла быть оспорена ни Короной, ни Советом. Теперь они могли воплотить в жизнь свою страсть. Они добились того, чего желали, и, несмотря на то что войти в дом или покинуть территорию коттеджа можно было только по бечевнику или на лодке, потому что Газоугольная электрокомпания перекрыла им выход на Лад-броук-гроув, они были так же довольны жизнью, как когда-то на Эдвардс-Сквер. Они нимало не интересовались кенсинг-тонским обществом, но мирились с ним ради своей матери. В «Прибрежном коттедже» они благополучно пережили предвоенный экономический спад и рассчитывали пережить войну. Хлоя Скараманга вошла на кухню, чтобы снять перчатки и поставить корзину.
   — Приготовлю-ка я себе чашечку чая. А ты не хочешь?
   На ней была голубая французская блузка и старая бежевая юбка. Лицо немного покраснело на воздухе.
   — Давай лучше я приготовлю. Я ведь ничего не делала.
   — Что ты собираешься делать из этих кусочков? Подушки?
   — Нет, — решительно сказала Бет. — Они нужны викарию для благотворительного аукциона. Помочь фронту.
   — О, их быстро расхватают. Какие вышивки. Но как-то жалко.
   — Они чудесны. Помнишь Джека? — Она взяла в руки одну вышивку.
   Кохинхинский петух Джек с золотым и желтовато-коричневым окрасом был их третьим призером.
   — Какой характер! — Хлоя прошла к валлийскому шкафчику и достала нюрнбергскую чайницу. — Миссис Кокер уже открыла. Ты видела?
   — И нюхала. В этом году нам повезло. — Бет стряхнула со своего цветастого летнего платья какую-то ниточку.
   Хлоя внесла большой деревянный поднос с заварочным чайником, накрытым красной вязаной куклой, двумя чашками, старой французской фарфоровой сахарницей, двумя тарелочками, стаффордширским молочником в форме коровы, а также рождественскую коробку печенья с танцующими на крышке Арлекином и Коломбиной. Бет отодвинула корзину с вышивками, дав Хлое возможность поставить поднос и придвинуть ближе свой стул. Потом обе глянули на раскрытое окно и глубоко вздохнули.
   — Невозможно поверить, что война все еще продолжается. — Хлоя налила в каждую чашку молока.
   Оба их брата погибли в восемнадцатом году, а жених Хлои — в двадцать первом году в Румынии, в бою с русскими. Каждый раз, когда им приходилось касаться темы войны, они обычно называли ее не иначе как «весь этот бред». Девять лет жизни в относительной изоляции в «Прибрежном коттедже» подарили им ощущение неуязвимости. Вход в коттедж трудно было отыскать даже с бечевника, а единственные высокие кованые ворота вели непосредственно к ступенькам лодочного пирса. Случайные прохожие очень удивлялись, бывало, видя, как ялик Скараманга выходит в канал и направляется в сторону Малой Венеции. Несколько лодочников, все еще обслуживавших канал, оказывали им сердечное покровительство, а работники Газовой компании, озабоченные тем, как бы избавиться от двух чокнутых дам, которые выращивают цыплят, понимали, что сестры Скараманга находятся под опекой «речных угольщиков». Не подозревая об этом, сестры Скараманга считали «электриков» вполне вежливыми и порядочными, и лишь иногда Бет жаловалась руководству компании, что мужчины, работающие на газгольдерах, нарушают, как ей казалось, ее уединение.
   Бет Скараманга подняла чашку и задумалась. Хорошая погода в начале сентября всегда напоминала ей о чем-то, о чем ей не слишком хотелось вспоминать.
   — Когда будет аукцион?
   В лучах льющегося из окна света, смягчавшего ее резковатые черты и подчеркивавшего красоту губ, Хлоя была очень похожа на отца. Что касается Бет, то овалом лица и волнистыми каштановыми волосами она походила на мать, хотя в остальном напоминала сестру. Свои чудесные светло-рыжие волосы Хлоя унаследовала от Хаквудов. Золотые «колдовские» глаза были описаны еще Попом после встречи с Каролиной Хаквуд, когда он гостил у Холландов. Гордясь, что у сестры такие глаза, Бет повесила в их маленькой гостевой спальне портрет Флоренс Хаквуд, для того чтобы гости могли обнаружить сходство, и при любом удобном случае расхваливала внешность сестры. Зная, что и сама она довольно красива, она понимала, что ей не хватает оригинальности и что в свои тридцать шесть она выглядит не так потрясающе, как Хлоя в свои тридцать девять. Вспомнив их общие победы, она улыбнулась. Их было столько, этих покоренных мужчин, что сестры иногда становились предметом сплетен. Часто эти слухи возникали совершенно беспочвенно, но она наслаждалась своей дурной репутацией, ибо та давала ей определенную свободу. Еще неизвестно, как сложилась бы ее жизнь, если бы она осталась в Париже, когда Джей укатила в Италию со своим морячком. Она не могла себе представить, что была бы более счастлива, чем теперь. И ей так или иначе пришлось бы в конце концов вернуться домой, после того как немцы вошли в Париж. Бет совсем не удивилась тому, что французы сдались. Для нее они всегда были варварами, разве что с манерами и вкусом, но грубыми и заносчивыми, такими же, как их враги. Она все еще любила Париж, но издалека.
   Ее сестра внезапно рассмеялась:
   — Бетти! Где ты витаешь?
   — Кажется, я думала о том, как нам повезло, что у нас так много собственной еды. Можем есть яйца каждый день, когда захотим, а не захотим, так продадим по хорошей цене. Хотя я еще не вполне уверена в мистере О'Кифе.
   — Если мы нарушаем закон, то рано или поздно кто-нибудь нас да остановит. Мы делаем что можем, Бетти. И викарий постоянно обращается за помощью.
   Бет подмигнула Хлое:
   — Так точно!
   Обе полагали, что мистер Гузи уже завоеван, но вот кем? Этого они не могли сказать точно. Учитывая его занятость, поводы для телефонных звонков становились с каждым днем все более надуманными. Он был мягкий и симпатичный, а его жена, как они слышали, жила сейчас в Америке и не одна. Викарий, впрочем, называл себя вдовцом. Два его сына учились в школе, а за дочкой присматривала экономка. Сестры Скараманга несколько раз побывали в его доме на Далгарно-роуд, и все время, пока они там находились, пунцовая краска не сходила с его лица. Хлоя была убеждена, что викарий предпочитает Бет, но сама Бет так не думала.
   Она опять замолчала, и Хлое ничего не оставалось, как углубиться в свои размышления. Думала же она о переменчивом и непостоянном характере желаний. Поселившись в «Прибрежном коттедже», она продолжала принимать своих любовников здесь, хотя Бет предпочитала ездить к ним на дом или в Брайтон. Мужчины прискучивали ей своими разговорами, надоедали в постели, и ей становилось все более невыносимо отвечать им тем, чего они вечно от нее ждали. Постепенно в них нарастало недовольство, и они переставали звонить. А поскольку она не ждала от другого пола ничего, кроме простого удовольствия, теперь именно его ей и не хватало. А уж удовольствие она собиралась получать и в свои шестьдесят. Все это она обсуждала с Бет, которая, впрочем, всегда была более избирательной и вообще лучше ладила с женщинами.
   — У меня меньше выбор, — сказала ей Бет, — но, кажется, я примерно в таком же положении, как ты. Смешно, не правда ли?
   Хлоя читала где-то, что во время войны у женщин меняется либидо. Они либо теряют все свои биологические потребности, либо, наоборот, пускаются во все тяжкие, пытаясь произвести на свет замену тем, кто убит. Хлоя с сомнением относилась к большинству сексологических теорий и была уверена, что правила секса диктует общество.
   Сестры покачивались в креслах, словно опьяненные наполнявшими комнату ароматами: эти запахи дурманили их каждое лето. Снаружи поднял шум один из петухов голландского развода. Бет подумала, что если он и дальше будет продолжать в том же духе, то гулять ему осталось недолго. Недавно Хлое показалось, что голос петуха похож на голос мистера Черчилля, и теперь они дали ему такое прозвище. Она всегда была против убийства птиц, но им пришлось резко сократить число кур и убрать клетки для цыплят, чтобы освободить место для кошек и собак, с тех пор как люди стали сдавать их на попечение, отправляясь в эвакуацию. Сейчас у них было три охотничьих спаниеля, два шпица, немецкая овчарка, бультерьер и борзая, а также с полдюжины китайских мопсиков, которые, подобно персидским котам, любили держаться вместе. Сестры Скараманга специализировались на персидских котах и китайских мопсах, потому что они не причиняли хлопот и всей компанией занимали места меньше, чем один датский дог. Еще у них были пара сиамских кошек, а также самые разнообразные английские коты, включая совершенно замечательного Рыжего с такими же огненными, как и его шерсть, глазами. Он проводил большую часть времени в доме, потому что был любимцем Бет. Его хозяева решили переждать войну в Австралии. Бет дала ему имя Райли и всякий раз, получая чек за его содержание, испытывала неловкость, словно ей платили за то, что она содержит своего собственного любимца. Когда война кончится, ей будет жалко с ним расставаться. Что касается Хлои, то она предпочитала собак, особенно шпицев. Сейчас найти приличную еду для животных было трудно, и многие из них были недовольны своей новой диетой. Хлоя протянула руку и взяла журнал.
   Внезапно мистер Черчилль перестал кукарекать, и словно весь мир затих в ту же секунду. Ни звука не доносилось ни со стороны газохранилищ, ни с канала. Не было слышно машин с Ладброук-Гроув, поездов с железной дороги, проходившей по ту сторону газгольдеров. Стих и легкий ветерок, шелестевший листвой тисов. Такие мгновения случались иногда, но на этот раз тишина длилась дольше, чем обычно, и Хлоя вопросительно взглянула на Бет, не отрывавшую глаз от желто-розовой «мадам Равари». В самом центре цветка, словно в ожидании, застыла пчела. Казалось, будто само Время остановилось и все застыло, кроме нее, Хлои. Чтобы проверить это, она пошевелила пальцами. Она подумала, что, если захочет, может встать, но тут со стороны канала раздался всплеск. Это означало, что на канал остановка Времени не распространяется. Или Время двигалось вспять?
   Хлоя внимательно обвела взглядом знакомые балки на потолке, белую штукатурку стены, оловянную и медную посуду, большой очаг с латунным тостером и таганком для кипячения воды в зимнюю пору, каждое из окон, выходивших на маленькую аккуратную лужайку, окруженную цветочными клумбами, и высокую непроницаемую ограду за ней. Хлоя напомнила себе: здесь мы в безопасности. Она все еще сожалела о том, что цветные окна были заменены на прозрачные, пропускавшие больше света. Тишина нарастала, и Хлоя начала испытывать нечто вроде клаустрофобии. Словно в последний раз, она посмотрела на книжные шкафы с полками, на шкафчцки с фарфором и серебром, собранным во время путешествий или доставшимся в наследство от дальних родственников, на семейные портреты в больших рамах над очагом, на привезенные много лет назад из Озерного края добротные, но казавшиеся всегда такими холодными турецкие ковры..
   Мгновение длилось как затишье перед тропическим тайфуном или июльской грозой. Но стоял сентябрь, и на небе не было признака надвигающегося дождя.
   И тут наконец тишину взорвало. Хлоя услышала в отдалении звук набирающего высоту самолета, мотор которого работал словно на пределе сил. Когда этот звук исчез, она услышала глухой удар на железнодорожных путях.
   Она взглянула на часы. Половина пятого. Снова наступила тишина, словно город пытался прийти в себя, но по прежнему чуял своим звериным нутром опасность.
   «А может быть, эта тишина как-то связана с авианалетом? — подумала Хлоя. — Может, власти приказали Лондону онеметь, чтобы специальные прослушивающие устройства могли уловить шум моторов и определить, сколько самолетов участвует в налете, понять, куда они направляются?» Один гигантский радар стоял неподалеку от тюрьмы, второй был установлен в Гайд-парке. Но на самом деле никто уже не ждал нападения.
   В небе показался один самолет, возможно «гладиатор». Он шел к Фулемскому аэродрому. Теперь он летел низко и, казалось, спешил на посадку.
   Словно очнувшись от спячки, пчела начала выбираться из розы, и тут же ветерок всколыхнул ветви тиса. Осознав, что все это время она сидела затаив дыхание, Хлоя выдохнула с глубоким облегчением и, качая головой, повернулась и Бет:
   — Ангелы пролетают.
   — Из-за всего этого бреда иногда начинаешь вести себя так странно. — Хлоя протянула руку к чайнику. — Ненавижу суеверия и все в этом роде.
   Но Бет все еще нервничала. Хлоя обратила внимание, что сестра не убрала руки с подлокотников кресла и позволила налить себе чай, не протянув чашку. Аромат роз стал просто невыносим, как будто зной позднего лета выжимал из цветов все, что мог. Состояние дремоты не оставляло Хлою, хотя ужас прошел: вдали, на мосту через канал, слышался шум уличного движения, а во влажном воздухе громко жужжали мухи, пчелы и осы. Увидев влетевшего в открытое окно слепня, она даже обрадовалась. Слепень жужжал с вопросительной интонацией, словно осведомляясь, сохранят ли ему жизнь, если он влетит? Хлоя развела руками. Почему бы нет?
   Бет это не понравилось. Она терпеть не могла мух. На этот счет у нее был пунктик. А поскольку клейкую бумагу она тоже не любила, приходилось пускать в ход мухобойку.
   — Извини. Мне все еще не по себе.
   Она встала, но почувствовала, что этим предает слепня, обрекая его на смерть, после того как его лживо заверили в безопасности. Когда же, привлеченный сладостью сада, слепень вылетел наружу, Хлоя испытала огромное облегчение.
   — Это все так внезапно. — Бет расправила платье. — Действительно как перед грозой.
   — На небе ни облачка, — сказала Хлоя.
   Тут с заднего двора, из собачника, раздался заливистый лай спаниеля Томми. Другие собаки ответили ему, кто низким тревожным воем, кто тонким визгом, а вслед за ними всполошились и куры, и кошки, так что вскоре волнение охватило весь зверинец.
   — Ну и гам! Все, это последняя капля. — Хлоя отставила чашку. — быть, там крыса.
   — Я возьму крикетную биту, — сказала Бет, спеша за ней в кухню.
   Хлоя открыла задвижку двери, ведущей во двор. Визжа и скуля, все собаки метались и бросались на прочную зеленую сетку, которую сестры купили на распродаже имущества лорда Бернфорда и которая, в любом случае, была элегантнее, чем обычная проволока. Такое внимание к деталям привлекало лучших клиентов. Посредине всего этого хаоса, болтая головой из стороны в сторону, сидел коричнево-белый спаниель и тихо рычал, словно пораженный таким поворотом событий.
   — Ах ты, Томми, турчонок! — Бет начала колотить битой по решетке. — И что ты там увидел? Эй, вы все, прекратите орать! О, эти чертовы шпицы, Хло! Не выношу их тявканье! Оно у меня в ушах стоит.
   Хлое показалось, что методы сестры лишь усилили общую неразбериху, но теперь уже поздно было успокаивать собак. Оставив Бет изливать свой гнев на решетку, она пошла вдоль выбеленных известкой стен, мимо новой подпорки, которая выглядела так, словно стояла здесь вечно, посмотреть, как ведут себя кошки. Остановилась у своего любимого куста роз. Белые бутоны источали сладчайший запах. Сколько бы места ни занимали животные и огород, сестры всегда выращивали и цветы. В это лето в саду росли розовый алтей, львиный зев, васильки, жимолость, пионы, настурции и десятки других. Пока собаки выли и все больше приходили в исступление, а Бет колотила битой по металлу, Хлоя наблюдала за двумя большими бабочками. Бабочки махали крылышками и пикировали в изящном воздушном бое. Весной сестры обнаружили в сарае несколько куколок и потом следили за их превращением сначала в гусениц, а потом в бабочек, и поэтому теперь Хлоя относилась к ним почти как к своим питомцам. Три или четыре луговые бабочки еще скитались в тяжелом воздухе сада, но их срок уже подходил к концу. Она это знала. Хлоя пошла дальше, чтобы успокоить кошек. Персидские коты казались лишь слегка напуганными и вопросительно мяукали, но вот сиамцы в аристократическом смятении метались по клетке, распушив хвосты. Когда она мягко заговорила с крупным мускулистым котом шоколадного цвета, тот мгновенно остановился и прислушался.
   — Ну, ну, Чу. Что ты видел? — Хлоя просунула руку сквозь прутья решетки и почесала его за ушами. Кот замурлыкал. — Так лучше, а? — Сиамские кошки очень разумные существа.
   И тут опять внезапно наступила тишина. Победно улыбаясь, с битой на плече, из-за угла появилась Бет. А Хлоя услышала в раннем вечернем небе какой-то гул, приглушенный, похожий на жужжание далекой пчелы. Бет опустила биту. Глядя вверх, сестры встали плечом к плечу, пытаясь найти источник звука.
   — Вон там, — сказала Бет наконец, указывая на юго-восток. Она прищурилась, а потом воскликнула в восхищении: — О боже! Какой воздушный парад! По меньшей мере сотня самолетов! Куда это они?
   Зрелищу мешали башни газгольдеров, но рой тяжелых бомбардировщиков производил сильное впечатление. Эскадрилья за эскадрильей заполняли они небо, и вскоре крылья самолетов закрыли солнце.
   Бет первая потеряла уверенность.
   — Ты слышишь? — В шуме появилось что-то необычное, грохот самолетов дополнился каким-то прерывистым кашлем. Она медленно выпустила из рук биту и смертельно побледнела. — О Господи Иисусе! О Хло!
   — Это немцы, да? — Хлоя обняла сестру за голые плечи. — Это налет?
   — Но их так много, Хло!
   И хотя бомбы полетели на доки и фабрики Вулича, Уайт-чепела, Уэст-Хема, Бермондсли, Боу, Лаймхауса, Поплара, Степни и Кэннинг-Тауна, находившихся в нескольких милях дальше к востоку, земля начала ритмично сотрясаться.
   Они услышали ужасный свист, похожий на предсмертный вскрик человека.
   — Надо было разрешить им поставить у нас андерсонов-ское укрытие, — прошептала Хлоя почти неслышно.
   Они отказались от убежища, потому что оно заняло бы слишком много ценного садового пространства. Никто не предупреждал их о том, что может произойти что-то подобное.
   Они слышали беспорядочную стрельбу зенитной артиллерии, а немцы накатывали волна за волной, числом, абсолютно не поддающимся воображению. Бомбардировщики шли плотно, как римские фаланги, и шум их моторов сливался в непрерывный вибрирующий гул. А со стороны доков уже поднимался клубящийся черный дым, и небо приобрело розовато-желтый цвет — цвет розы.
   — Это зажигательные бомбы. Весь город в огне. — Хлоя говорила так, словно пыталась убедить саму себя в том, во что не могла поверить.
   — Почему их не остановят? — По лицу Бет текли слезы. — Наши-то где?
   Над головами сестер Скараманга с ужасающей четкостью пролетали черные эскадрильи, а они смотрели на них, как на воздушном параде в Фарнборо, не думая о том, что в доме могли бы быть в большей безопасности. Наверняка бомбардировщики уже скинули все свои бомбы и пощадили Норт-Кенсингтон.
   Сестры замерли, обнявшись, и не могли оторвать глаз от чудовищного пожара на востоке.
   — Они сровняют с землей весь Лондон. — Губы Бет потрескались, словно от жара. — А потом прилетят к нам. Да, Хло?
   Поскольку Хлоя не могла сказать ничего утешительного, она промолчала. Небо стало темным, как в сумерки, а бомбардировщики, неожиданно возникая из дыма, скидывали смертельный груз и уходили вверх, за пределы досягаемости зенитных пушек, ведущих огонь из Риджентс-парка, Гайд-парка и от «Уормвуд-Скрабз».
   — Они убили всех. — Бет наконец опустила глаза. — Это будет хуже, чем в Испании. Они будут стирать нас с лица земли, Хло. Пока мы не сдадимся.
   Хлоя пожала плечами.
   — Пойдем лучше выпьем по чашечке чая. Становится прохладно.