Вот уже и Рогали. Деревня раскинулась у самого леса. С восточной стороны леса нет, там открывается глазам заросший кустами луговой простор. В Рогалях - одна улица, хаты довольно опрятные. В том месте, где хлопцы вышли из дубняка, правая сторона улицы круто изгибается, делая колено и как бы образуя небольшую песчаную площадь. На ней стоит толпа вооруженных винтовками людей.
   - Кто такие? - спрашивает ребят низенький, в красноармейских штанах, заправленных в лозовые лапти.
   - Из местечка. В наш отряд идут, - говорит Катя.
   - Долго собирались!..
   - Потом скажут - воевали...
   - Шкуры пришли спасать...
   - Становитесь к забору, сейчас поговорим...
   Митю разбирает злость. Он готов уже остановиться, сказать что-нибудь едкое, оскорбительное, но Катя дергает его за рукав - не связывайся. Останавливается перед большой хатой - она дощатым крыльцом выходит на улицу.
   Катя идет в хату. Хлопцы стоят на улице. Ждут. Через несколько минут она выскакивает - все в порядке.
   Первым идет в штаб Митя.
   За столом двое: чернявый, в выцветшей кожаной тужурке, и второй, постарше, с одутловатым, хмурым лицом. Чернявый, который поднимает на Митю усталые глаза, кажется знакомым. Где-то Митя его видел.
   - Выкладывай, что в карманах, - требует он.
   Интересно, голос человека тоже знакомый.
   Митя кладет на стол лесхозовское удостоверение, пачки немецких марок, книжку стихов Пушкина и "Атлас мира".
   Лесхозовскую бумажку чернявый рвет на мелкие клочки.
   - Где взял мундир?
   - Михайлов дал. Он теперь у вас.
   - С кем держали связь?
   - С разведгруппой капитана Мазуренки. Мы шли к ним.
   В этот момент в хату врывается Андреюк.
   - Наш это! - кричит он с порога. - Бинты, медикаменты я ему передавал.
   - Будем знакомы, - чернявый, поднявшись, протягивает руку. - Командир отряда Якубовский.
   Молниеносная вспышка в памяти: летний день, местечковцы роют возле Вербич окопы, командует работами молодой подтянутый лейтенант.
   - Я вас знаю, - говорит Митя. - С сорок первого года. Помните, окопы возле Вербич...
   Лейтенант задумчиво улыбается. Андреюк тем временем исчезает.
   - Если мы с тобой знакомы, подари мне атлас. Я все же командир, а таких карт не имею.
   О деньгах Якубовский не спрашивает - кладет себе в сумку.
   Лобика, Сергея допрашивают еще меньше. После того как хлопцы появляются один за другим на крыльце, Митю снова зовут. Якубовский на этот раз расхаживает по хате.
   - Записку, которую ты передал с Михайловым, мы читали. Только ты очень добренький. Хвалишь людей, которые пошли служить немцам.
   - Я знаю их.
   - Откуда знаешь?
   - С Михайловым часто встречался. Думаете, было просто отправить двадцать семь человек в лес? Мы им листовки давали, газеты. Они б не пошли к вам, если бы не поверили, что вы их примете.
   - Михайлова нет, - задумчиво говорит Якубовский. - Погиб в бою с власовцами.
   Митя обескуражен. Еще и месяца не прошло, как он простился с лейтенантом.
   - Немцы своего среди двадцати семи нам не подсунули? - спрашивает Якубовский. - Не допускаешь?
   - Нет. Какой у этих пленных авторитет? Если бы хоть раньше в партизаны пошли...
   Якубовский усмехается:
   - Ну хорошо. О вашей группе скажу вот что. Служили десантникам, послужите и нам. Отряд местный. Батьковичский. Ты с товарищем, Якубовский имеет в виду Лобика, - останешься при штабе. Для особых поручений. Старшим назначаю тебя.
   V
   Возле забора у штабной хаты Митю с Лобиком останавливает приземистый, одетый в темно-синюю гимнастерку и галифе человек.
   - Не узнаете?
   Круглое белое лицо, тихий голос. Да это же Анкудович - он приходил в местечко еще в первую военную зиму, созывал подпольщиков на собрание. Позднее прислал на лечение Ключника.
   Сколько всего переменилось за полтора года. Будто вечность прошла. Хлопцы рассказывают о расстреле Сергея, его сестры, о своей службе у десантников, о Ключнике, которого угораздило во второй раз попасть в местечковую больницу.
   - Знаю, - говорит Анкудович. - Я начальник разведки и контрразведки. С Мазуренкой видимся часто. Он мне сведения дает, я - ему.
   - Где теперь Мазуренка?
   - Его группу перебрасывают дальше. Часть осталась, часть ушла.
   Так вот оно что! Ясно, почему никто не пришел на встречу. Может, даже хорошо, что так случилось. Ни у Мити, ни у Лобика нет особого желания идти с Мазуренкой в немецкий тыл. Дрожать, трястись? Никогда в жизни они не станут больше подпольщиками!..
   Анкудович между тем рассказывает о Ключнике. Когда арестовали Сергея, он прибежал в отряд, имея в кармане немецкий пропуск в Овруч - Ключник оттуда родом. Анкудович отстегал его, бумажку порвал. Когда партизаны наступали на Росицу, Ключник от взвода отбился. Никто его в бою не видел, потому и не подобрали раненого.
   Митя внимательно слушает, он полон противоречивых чувств. Когда-то они, подпольщики, смотрели на Ключника как на бога. Он казался необыкновенно находчивым, смелым. Какое там, в местечке, было страшное время! Со всех сторон подстерегала опасность. Даже оттуда, откуда они ждали помощи!..
   Зачисляют хлопцев в первую роту. Командиром там Семен Гайчук, мужчина крупный, рослый, политруком - Петр Лисавенка. Поскольку Митя с Лобиком оставлены при штабе, они должны поселиться в другой половине штабной хаты, постоянными жителями которой являются командир и политрук.
   Низенький партизан, который заговорил с хлопцами, когда они только вышли из дубняка, принес вязанку соломы, бросил на пол - постель готова. С хлопцами больше разговаривает политрук. Он необыкновенно словоохотлив, на то, что новичков подселили к ним, командирам, не обижается, - наоборот, как бы даже радуется, что есть возможность поговорить с людьми, которые близко видели немцев.
   - Как Гитлер осмелился на нас напасть, не могу понять, - начинает он разговор. - Бандит, и больше ничего. Бандиты не очень раздумывают, когда собираются на какое-нибудь дело.
   Говорит Лисавенка немного нараспев, по-деревенски растягивая слова, и его пересыпанная местными словечками речь свидетельствует о его очень высоком образовании.
   Для командира и политрука - отдельные кровати, остальные - их в комнате семь или восемь человек, - не раздеваясь, валятся на пол и сразу начинают выводить носами рулады.
   Политрук не спит.
   - Я в вашем местечке был, - продолжает он. - Там мой брат живет. Я, когда убежал из плена, к нему заходил. Может, слышали о Ничипоре Лисавенке? Он зоотехник, институт кончил.
   Митя немного помнит смуглолицего, хмурого человека, который работает в "Заготскоте". Но в подпольных делах он не участвовал, и Митя не знает, что о нем сказать.
   Лисавенка будто угадывает Митины мысли.
   - Дурак он, хоть и грамотный. К немцам пошел на службу. Наши, когда придут, по головке не погладят. Я вот не пошел, хотя и сватали. Прятался, кое-как прослонялся, пока не дожил до лета.
   - В местечке многие служат, - возражает Митя. - Но не враги же они. Кто был в колхозе, мог жить, собирая урожай. А как быть остальным?
   - Ты - молод, ничего не понимаешь.
   - Что тут понимать? Пришли немцы, у них оружие, власть. Силой заставили вернуться на службу. Кто помоложе - угнали в Германию. Что было делать? На небо лезть?
   - Так-то оно так, да не все одинаково думают.
   - Так они слепые! - горячится Митя. Есть люди, для которых служба маскировка. Вот партизаны забрали из местечка триста коров. Дулю с маком имели бы они, если бы им не помогли. Да и на Росицу напали не с завязанными глазами.
   Лобик толкает Митю под бок - не распускай язык. Храп стихает, некоторые из тех, что лежат на полу, прислушиваются к разговору.
   Ночной разговор не остается бесследным. Командир роты поглядывает на хлопцев с большей, чем вчера, доброжелательностью, а низенький - его зовут Вася Дашук - вьется возле них как вьюн. Принес два котелка супу, от огромного, как колесный обод, хлебного каравая отрезал несколько ломтей.
   Суп густой, мяса в нем, пожалуй, столько, сколько картошки, но он совсем не соленый.
   Митя встает, копается в вещевом мешке, достает узелочек с солью. Партизаны, сидящие за столом, глядят на него испытующе. Что ж, соли Митя прихватит еще, когда пойдет в местечко, а эту надо поделить.
   Перед обедающими Митя насыпает на стол по кучке, и ему даже странно видеть, с каким наслаждением набрасываются люди на соль. Солят суп, куски хлеба, по щепотке завертывают в носовые платки, достав их из карманов.
   С сигаретами было то же самое. Не успел Митя достать из кармана последнюю, начатую еще вчера пачку, как к нему потянулось несколько рук. Сигареты партизаны тут же охаивают, но курят их охотно, раз за разом глубоко затягиваясь. Митя жалеет, что легкомысленно отдал вчера Якубовскому марки. Без марок сигарет не купишь, а так бы он принес каждому из новых знакомых по нескольку пачек.
   Из всех, кто обосновался во второй половине штабной хаты, наиболее интересен немолодой партизан Евтушик. На голове у него шапка косматых волос, лапсердак неряшливый, рваный, разлезшиеся опорки надевает на босу ногу, но форса не теряет и очень остроумен в разговоре.
   - Надо нам в местечко пробраться, - заявляет он, выкурив Митину сигарету. - Почешем женам полицаев пятки, табаком разживемся. Вот эти хлопцы проведут.
   - На Залинейную улицу можно пройти, - Митя вступает в разговор охотно. - Охраны там нет.
   - Полицаев много?
   - Двое или трое. Дома не ночуют.
   Евтушик достает из-за пазухи кисет. От вырванного из какой-то книги, свернутого в квадратики листка осторожно отрывает полоску бумаги. Насыпает щепоть ядовитого зеленого самосада, сворачивает неуклюжую цигарку. Высекает из кремня железной дужкой кресала огонь.
   - Ладно, хлопцы. Придет время. Вы мне пока какую-нибудь газетину достаньте. Можно с портретом Гитлера. Я его, собаку, дымом пущу.
   С жадностью вглядывается Митя в партизанскую жизнь. Рогали - деревня довольно аккуратная. Хаты, даже хлева накрыты дранкой, усадьбы просторные. Вооруженные винтовками люди расхаживают по дворам, по улицам, две небольшие группы уходят из деревни. В одном дворе стоит обычная воинская кухня, возле нее девчата чистят картошку.
   Одеты, обуты партизаны кто во что горазд. На ногах у некоторых лозовые или веревочные лапти. Есть такие, что носят немецкие мундиры. Но у всех на шапках, пилотках - красные ленты.
   Сергей с женой - в противоположном конце деревни. Там устроились семейные - Андреюк, Шкирман, отец, мать и младший брат Сергея Омельченки, другие местечковцы.
   Андреюка дома нет. Забежал вчера в штаб, мелькнул перед парнями и исчез. Жена его полощет в корыте около колодца детские пеленки.
   - В госпиталь пошел, - говорит о муже. - Госпиталь в лесу. Где - я сама не знаю.
   Когда Митя выходит со двора, женщина его окликает. Торопливо вытирая руки о фартук, подбегает к воротам, просит:
   - Если пойдете в местечко, то не забудьте о нас. Принесите кусок мыла. Мы как с пожара выскочили, в чем стояли...
   Жена Шкирмана выглядит повеселее. Но и от нее Митя узнает немного. Муж на задании, как и большинство партизан. Тут, в деревне, только те, кто на постах или откуда-нибудь вернулись.
   Митя идет обратно в штаб. На завалинке сидит Лобик, держит между колен почти новую, с блестящей ложей трехлинейку.
   - Где ты винтовку взял? - Митя не может понять, откуда у товарища такое роскошное оружие. На длинную французскую железяку, к которой не было ни одного патрона, вряд ли кто мог позариться.
   - Поменял, - смеется Лобик.
   Митя не скрывает зависти - у его винтовки убогий вид. От долгого лежания под пнем краска с ложи слезла, дуло, другие железные части источены ржавчиной, как оспой.
   - Французских винтовок тут много, - объясняет Лобик. - И патроны есть. Оказывается, волостные управы, гарнизоны имели как раз такие. Теперь все перешло к партизанам.
   Так вот почему украденная Митей французская винтовка стояла в Громах, в волости. Немцы, очевидно, специально завезли. Но от того, что наступила разгадка, Мите не легче.
   - Так просто поменял? - спрашивает он у Лобика.
   - В придачу соль отдал. Ту, что баба положила.
   В полдень высокий худощавый паренек в начищенных до глянца хромовых сапогах документально оформляет приход хлопцев в отряд. Записывает Митю, Лобика, Сергея в толстую, с графами кредита и дебета, бухгалтерскую книгу. Фамилии людей в списке личного состава отряда стоят под цифрами, перевалившими за третью сотню.
   Вторую ночь они проводят в той же хате, на той же соломе. Но кровати пустуют, командира роты с политруком нет, да и на полу просторно - вместе с Митей и Лобиком ложится только Вася Дашук, вестовой при штабе.
   По хате снует высокая, хмурая женщина, одетая в рваный халат и самотканую юбку. За весь день она слова не сказала хлопцам. Между печью и задней стеной хаты - небольшой промежуток, там женщина спит. Сейчас, хоть на дворе и темно, она куда-то ушла.
   - Вы при бабе языков не развязывайте, - вполголоса говорит Вася. Лютая змея.
   - Почему? - спрашивает Митя.
   - Сын у нее в полиции. Еще в прошлом году, когда громили Пилятичи, сбежал в местечко и служит там. За год, сволочь, мог бы одуматься.
   Митя в замешательстве: штаб в доме полицая. Разве не могли партизаны выбрать другую хату?
   Он говорит об этом Васе, но тот в ответ только хмыкает.
   - Мы теперь никого не боимся. Знаете, сколько раз за лето нас гоняли? Эсэсовцы, власовцы. Две большие блокады были. Села пожгли, но и мы и люди научились: в лесу скрываемся. Сюда немцы не дойдут - нет прямой дороги. Чтобы попасть сюда, надо пройти Пилятичи, Пажить, Лозовицу. А там всюду партизаны... Поэтому на мать полицая наплевать. Хата большая, вот и взяли под штаб...
   - Где Якубовский? - спрашивает Митя, хотя спрашивать об этом нельзя. - Он обещал нас послать на задание.
   - Пошлет. Не лезьте поперед батьки в пекло. Отряд заготовку ведет. Хлеб ночью в ямы закапываем. Фронт наступает, но если до зимы немцев не прогонят, что будем есть?
   - Прогонят, - говорит Митя. - Наши подходят к Брянску.
   На другой день утром Якубовский вызывает к себе Митю и Лобика. Сидит за столом один, двух партизан, которые о чем-то с ним разговаривали, отсылает.
   - Пойдете в местечко, - говорит он. - Нужна соль, как можно больше. Вы явку своим товарищам назначили?
   О встречах с местечковцами в лесу хлопцы не думали. Шли к Мазуренке. Но есть дед Бондарь, он сделает все, что надо.
   Услышав фамилию деда, Якубовский с минуту как бы изучает лица сидящих перед ним.
   - Кому доводится родственником дед?
   - Мне, - отвечает Лобик.
   - Ты сына его знаешь?
   - Он же мне дядя. Но я его давно не видел. Приезжал перед войной...
   Якубовский смягчается.
   - Вот что, хлопцы. Будьте осторожны. Бондаря ранило, когда шел от отца. Нарвался на засаду. Не исключено, что следили и за отцом. Старику скажите, что все в порядке. Сына его отправили самолетом в Москву. Ему теперь лучше.
   О дедовом сыне хлопцы знают давно, еще с прошлой весны, когда он жил в Горбылях. На связь с ним ходил Сергей Омельченка. Этим летом Микола принес весть, что Бондарю дали звание полковника, он руководит партизанским штабом. Передавал Микола и смутные слухи о том, что настоящего порядка в штабе нет, там часто спорят, ссорятся.
   Так вот какое задание! Митя с Лобиком идут на кухню, им дают по большому куску вареной говядины, буханку хлеба. Молодые девчата, которые там работают, глядят на них с интересом.
   В это утро Мите вообще везет. У Васи Дашука, который сидит на крыльце штабной хаты, аккуратная с блестящей ложей винтовка, и Митя, как вчера Лобик, предлагает обмен. Соли у него не осталось, он может предложить почти новый пиджачок, который отец купил перед самой войной. Носит его Митя под немецким мундиром. Кроме пиджачка Митя дает десять патронов - их у партизан не густо.
   Вася примеряет пиджачок. Он ему немного великоват, но зато Вася похож в нем на человека. До этого ходил прямо-таки в лохмотьях.
   А у Мити винтовка. С такой и перед девчатами не стыдно показаться.
   Перед выходом из Рогалей Митю с Лобиком останавливает одна девушка. Волосы у нее светлые, как пшеничная солома, фигура стройная и необыкновенно красивое, белое лицо.
   - Я вас знаю. Видела в местечке. До войны я там работала, а вы в школе учились.
   Девушку зовут Женя. После семилетки была наборщицей в типографии. Теперь набирает партизанскую газету. Просит приносить заметки.
   Удивительна партизанская жизнь! Чем-то похожа она на мирную, довоенную. Но чем - сразу не скажешь. Может, своей открытостью, радостным ощущением будущего?
   Погода стоит отменная. За Рогалями, с южной стороны, - широкий простор. Кое-где на гладкой равнине высятся высокие дубы, стройные, увешанные бусами красных гроздей рябины. Был на этом месте когда-то лес, об этом говорит множество пней и пеньков. Трава жесткая, порыжелая. По-летнему жаркое солнце плывет в голубой, с редкими облачками выси, окутывает дрожащим маревом распростершиеся дали.
   По украинским степям под таким же солнцем катится лавина советского наступления. Красные дивизии, армии рвутся к синему Днепру. От Батькович Днепр недалеко, всего сорок километров. Он тут является пограничной полосой между Украиной и Беларусью. Выйдут красные полки на Днепр и на правом низком берегу увидят лесной полесский край.
   Митя немного жалеет, что вырос вдали от реки. В междуречье, образованном Днепром, Припятью, Березиной, текут только речушки, наподобие узенькой Медведки, которая вливается в пересохшую Росицу, а та - в Днепр.
   Медведка - рядом. Экскаватор выпрямил ее русло, по выброшенному на берег илистому грунту густо поднялся чертополох, горец и другое болотное пустозелье. Речушка ведет к Кавенькам. Отсюда каких-нибудь три часа ходьбы. Но в Кавеньках - власовцы. Они как бы прикрывают местечко от партизанского леса. Хлопцы решили сделать крюк, через Вьюнки и Прудок выйти на Дубровицу, а там, когда стемнеет, проскочить к дедовой усадьбе.
   На болотах кое-где раскинуты побуревшие стожки. Еще больше травы некошеной, нетронутой. С дороги поднимаются стайки черных дроздов. Люди, видно, редко ходят по дорогам, так как птицы взлетают чуть не из-под самых ног. В воздухе плавает прозрачная паутинка.
   Часа через два хлопцы видят песчаное взгорье, на котором притулились серые, с обомшелыми крышами хатки. Вдоль них тянутся старые раскидистые вербы. Это - Вьюнки. Такой описывал деревню Примак, которого прошлой осенью посылали сюда налаживать связь с партизанами.
   Женщины в огородах роют картошку. Смуглый подросток ведет на веревочном поводу гнедую лошадь. На нижней перекладине прясла, свесив босые ноги, сидят белоголовые ребятишки. На двух партизан с винтовками, которые идут по песчаной улице, никто не обращает внимания. Лобик поддразнивает:
   - Примак едва ноги унес. Труслив он. Никто бы его не тронул...
   Школа, где Примак работал учителем, находится в конце деревни. Это приземистая, на две половины хата, с довольно большими окнами. Вот тут, под забором, Примак, очевидно, лежал, когда ночью пришли партизаны и стали бить в школе окна.
   - Шомполов Примаку могли дать, - говорит Митя. - Ему надо было самому найти партизан.
   Километра через три Прудок. Увидели хаты, такие же серые, старинные. Деревня побольше Вьюнков, с длинной, извилистой улицей. По ней тянется цуг повозок. На возах мешки с рожью, рядом важно шагают незнакомые вооруженные люди с пришитыми к шапкам красными полосками.
   Еще час ходьбы, и уже показалась Дубровица. Солнце висит за дальним лесом, золотит стекла окон. Как-то особенно выделяется березовая роща на песчаном пригорке, посреди разбросанных хат. Стройные тонкие березки будто надели белые рубашки.
   Деревню хлопцы обходят. Останавливаются в кустах, неподалеку от того места, где прошлой осенью встретились с Мазуренкой. В том лесу Драгун свел хлопцев с десантниками, но дальнейшей их судьбой не очень-то занимался. То же самое можно сказать и об Анкудовиче, Ключнике, сестре Сергея. У партизан - свои заботы, подпольщиков, связных они, видно, ставят не очень высоко.
   Хлопцы достают из торбы запас, вяло жуют мясо с хлебом. Мясо несоленое, есть его не хочется.
   Нет, Митя и Лобик своих товарищей, местечка не забудут. Там они пережили горе и радость, там у них как бы выросли крылья. Только неделю побыли в лесу, в чужой деревне, а как тянет к родным околицам! Хорошо, что им дали такое задание. Есть возможность доказать партизанам, что недаром они сидели в местечке. Соли достанут, сделают все как надо. Деда пошлют к Примаку, так как Миколу дома не застанешь.
   На опушку леса спускаются сероватые сумерки. Хлопцы встают, по сухому торфянику шагают к местечку.
   Все получается так, как наметили.
   Винтовку Митя с Лобиком прячут в дедовом картофельнике, чуть слышно скрипнув воротами, заходят во двор. Отсюда за лугом видна станция. Тускло мерцают там огоньки стрелок. Залинейная улица спит. Выплывает месяц, в его зыбком свете чернеют хлева, подворья.
   Лобик постучал в окно, и сразу же в сенях послышались шаги.
   - Пришли. - Стоя в одном белье, дед отпирает дверь.
   Окна завешены, горит каганец. По хате, охая, ходит бабка.
   - Ох, мои вы детки... В такие годы мыкаться на чужбине.
   Мите нравится дедова хата. В первой ее половине, где теперь сидят хлопцы, все на крестьянский манер - большая, побуревшая от копоти печь, деревянные лавки, связки лука на шестке под потолком. Зато в другой, чистой комнате стоит никелированная кровать, стулья с изогнутыми спинками. Стол там застлан белой скатертью, передняя стена сплошь завешана фотокарточками в старомодной оправе.
   Бабка тем временем ставит перед хлопцами по глиняной миске борща. Улучив момент, когда она выходит в кладовку, Лобик вполголоса сообщает деду:
   - Павла ранили в ту ночь, как был у тебя. Самолетом доставили в Москву.
   На лице старика ни одна морщинка не дрогнула.
   - Чуяло мое сердце. Неспроста сволочь эта, Князев, дня три из хаты не вылазил. Выслеживал, вынюхивал.
   - Мы кокнем Князева! - вдруг загорается Лобик.
   - Сиди уж лучше. Ты кокнешь! Найдет свое без тебя.
   О том, что его трясли немцы, допытывались о сыне, дед и словом не обмолвился. Ни тогда, когда хлопцы уходили в лес, ни теперь.
   Ночуют Митя с Лобиком в хлеву на сеновале. Сена дед набил под самый конек. Густой запах высохшей, слежавшейся травы приятно дурманит голову. Засыпают они мгновенно. Просыпаются от скрипа двери. Полумрак хлева из всех щелей пронизывают полосы солнечного света.
   Внизу стоит Примак. Он принял меры предосторожности: через плечо пара старых, вконец изношенных сапог. Подошвы у них отстали, болтаются, как языки, и впечатление такое, будто сапоги смеются над своей судьбой.
   Алексей взбирается на сеновал, рассказывает новости.
   Миколы в местечке нет. Вместо него приходит за сводками учительница из Громов. На железной дороге Грише помогают два хлопца, у которых Примак взял подписку. Митину тетку немцы не тронули, им теперь не до этого освобожден Брянск, станция забита эшелонами. Некоторые полицаи стали увольняться со службы.
   Следующий большой город за Брянском - Гомель. Через считанные дни возьмут и его. Митя от удовлетворения потирает ладони.
   Примак придерживается другого мнения:
   - Не танцуй. Еще всего хватит. От Орла до Брянска тоже близко, а шли полтора месяца. Вы хорошо сделали, что убежали в лес. И что Микола притих. Гвозд и ко мне приставал. Власовцы ловят людей из сожженных сел, отвозят в Сиволобовский лагерь.
   Примаку задание дают срочное: связаться с Краснеем, Куницким. Соль будут доставать они, а Примак - приносить к деду.
   Алексей щерит ровные, белые, как чеснок, зубы. Смеется он всегда заразительно.
   - Я думал - водокачку прикажете взорвать.
   - Водокачка пускай постоит. Как Плоткин?
   - Начинает ковылять. Его Люся лечит. Прибегает по три раза в день.
   - На соль подключить Плоткина. Раз сам придешь, раз он. Чтоб не бросалось в глаза.
   О Сюзанне Митя не спрашивает. Есть вещи, о которых не спросишь даже у близкого человека.
   Вечером запыхавшийся Примак приносит в большом крапивном мешке соль, торопливо сует Мите в руки пачку бумаг и сразу, даже как следует не попрощавшись, исчезает.
   О предосторожности Алексею напоминать не надо.
   ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
   I
   С каждым днем Митя с Лобиком все глубже входят в партизанскую жизнь, становятся своими в шумном и суетливом водовороте многолюдья. За солью сходили еще раз, суп, мясо на кухне теперь солят, и это заметно поднимает авторитет хлопцев в глазах партизан.
   По пути Митя и к дядьке Авраму завернул. Мать с малышами живет в шалаше. Шалаш - в лесочке, недалеко от дядькиного огорода. Мать ночует в хате, готовит еду в печи и только на день уходит в лес.
   У Батьковичского отряда особых забот сейчас нет. Полицейские гарнизоны разогнаны, немецкие обозы поблизости не проезжают. Суетливое движение, которое Митя заметил с первого дня, объясняется просто: семьи большинства партизан ютятся по лесам, в шалашах, и бойцы, отпросившись у командиров, ходят их проведать.
   Ночью в Рогалях выставляются посты, днем сидят в скрытых местах дозоры.
   Есть в отряде люди, которые вызывают у Мити острый интерес. Это разведчики. Они все как на подбор молодые, подтянутые, в военных гимнастерках, брюках галифе. Разведчики всегда уезжают и приезжают на лошадях.
   Уходя в лес, Митя рассчитывал стать разведчиком. И он, и Лобик, наблюдая в местечке за немцами, кое-чему научились. Но отрядные разведчики к себе их даже близко не подпускают. Один раз Митя сделал попытку завязать знакомство с хлопцем, лицо которого показалось более приветливым. Но тот, буркнув два слова, демонстративно отвернулся от него.