Страница:
"Почему бы не могла подобная вещь повториться в нашей истории?
"Почему бы нам впадать в отчаяние и писать резолюции - ей-же-ей - более позорные, чем самый позорный мир, резолюции о "становящейся чисто формальною Советской власти"?
"Почему тягчайшие военные поражения в борьбе с колоссами современного империализма не смогут и в России закалить народный характер, подтянуть самодисциплину, убить бахвальство и фразерство, научить выдержке, привести массы к правильной тактике пруссаков, раздавленных Наполеоном: подписывай позорнейшие мирные договоры, когда не имеешь армии, собирайся с силами и поднимайся потом опять и опять?
"Почему должны мы впадать в отчаяние от первого же неслыханного тяжкого мирного договора, когда другие народы умели твердо выносить и горшие бедствия?
"Стойкость ли пролетария, который знает, что приходится подчиняться, ежели нет сил, и умеет потом, тем не менее, во что бы то ни стало, подниматься снова и снова, накапливая силы при всяких условиях, - стойкость ли пролетария соответствует этой тактике отчаяния, или бесхарактерность мелкого буржуа, который у нас, в лице партии эс-эров, побил рекорд фразы о революционной войне?
"Нет, дорогие товарищи из "крайних" москвичей. Каждый день испытаний будет отталкивать от вас именно наиболее сознательных и выдержанных рабочих. Советская власть, скажут они, не становится и не станет чисто формальной не только тогда, когда завоеватель стоит в Пскове и берет с нас 10 миллиардов дани хлебом, рудой, деньгами, но и тогда, когда неприятель окажется в Нижнем и в Ростове-на-Д. и возьмет с нас дани 20 миллиардов.
"Никогда никакое иностранное завоевание не сделает "чисто формальным" народное политическое учреждение (а Советская власть не только политическое учреждение, во много раз более высокое, чем виданные когда-либо историей). Напротив, иностранное завоевание только закрепит народные симпатии к Советской власти, если... она не пойдет на авантюры.
"Отказ от подписи похабнейшего мира, раз не имеешь армии, есть авантюра, за которую народ вправе будет винить власть, пошедшую на такой отказ.
"Подписание неизмеримо более тяжкого и позорного мира, чем брестский, бывало в истории (примеры указаны выше) и не вело к потере престижа власти, не делало ее формальной, не губило ни власти, ни народа, а закаляло народ, учило народ тяжелой и трудной науке готовить серьезную армию даже при отчаянно трудном положении под пятой сапога завоевателя.
"Россия идет к новой и настоящей отечественной войне, к войне за сохранение и упрочение Советской власти. Возможно, что иная эпоха, - как была эпоха наполеоновских войн, - будет эпохой освободительных войн (именно войн, а не одной войны), навязываемых завоевателями Советской России. Это возможно.
"И потому позорнее всякого тяжкого и архи-тяжкого мира, предписываемого неимением армии, позорнее какого угодно позорного мира - позорное отчаяние. Мы не погибнем даже от десятка архи-тяжких мирных договоров, если будем относиться к восстанию и к войне серьезно. Мы не погибнем от завоевателей, если не дадим погубить себя отчаянию и фразе".
Когда перечитываешь теперь XV том сочинения Ленина, все, что говорил и писал наш гениальный вождь, кажется всякому читателю ясным, убедительным, чуть ли не само собой разумеющимся. Метод Ильича, его основной подход ко всем явлениям социальной жизни, принципы его классовой тактики и стратегии более или менее усвоены теперь всеми сознательными членами партии, но не так было в тот момент, когда тезисы о мире впервые ставились Ильичем. Многим товарищам мысли Ильича казались еретическими и раскол в партии казался как будто неизбежным. В резолюции, принятой 24 февраля 1918 г., Московское областное бюро нашей партии вынесло недоверие Ц. К-ту, отказалось подчиняться тем постановлениям его, "которые будут связаны с проведением в жизнь условий мирного договора с Австро-Венгрией", и в об'яснительном тексте к резолюции заявило, что "находит едва ли устранимым раскол в партии"*1. Более того, в самом Ц. К. и среди самых видных большевиков точка зрения Ильича встретила сильное сопротивление. Так, на частном _______________
*1 См. цитируемый том, стр. 109. совещании наиболее видных большевиков-делегатов, с'ехавшихся на III С'езд Советов, точка зрения Ленина о необходимости немедленного мира собрала всего 15 голосов, за революционную же войну высказалось 32, за формулу демобилизовать армию, но мира не подписывать - 16*1.
10 февраля в Бресте мирные переговоры были прерваны. Троцкий, от имени русской делегации, заявил, что Россия насильнический мир отказывается подписать, но войны продолжать не будет и демобилизует армию. Результаты известны. Уже 17 февраля началось немецкое наступление. Как предсказывал т. Ленин, русская армия никакого сопротивления немецким войскам не оказала. Уже перед заключением Брестского мира т. Ленин в беседе с т. Радеком доказывал, что войну вести невозможно, ибо мужик голосовал против войны. "Позвольте, как это голосовал", спросил т. Радек. "Ногами голосовал, бежит с фронта", ответил т. Ленин.
На заседание Ц. К. от 18 февраля Ленин внес предложение: "Немедленно обратиться к германскому правительству с предложением немедленного заключения мира". Предложение принимается 7 голосами; против голосовало 6 при одном воздержавшемся*2.
На наше предложение мира германское правительство ответило пред'явлением новых тягчайших условий по сравнению с первоначальными немецкими условиями.
На заседании Ц. К. 23 февраля Свердлов огласил германские условия. И на этом заседании три члена Ц. К. голосовали против немедленного принятия германских предложений и настаивали на войне, четыре воздержались и, таким образом, Ц. К. семью голосами из 15 присутствовавших решил принять немецкие условия.
На этом заседании Ленин три раза брал слово. Он заявил, что политика революционной фразы окончена. Если эта политика теперь будет продолжаться, то "он выходит из правительства и из Ц. К. Для революционной войны нужна армия, ее у нас нет. Значит надо принимать условия"*3.
"Я не хочу революционной фразы, - заявил Ленин. - Немецкая революция еще не дозрела. Это требует месяцев. Нужно принимать условия. Если потом будет новый ультиматум, то он будет в новой ситуации".
Итак, тов. Ленину приходилось ставить своего рода ультиматум и заявлять о своем выходе из правительства и Ц. К., если политика революционной фразы будет продолжаться. Тов. Ленину не пришлось, к счастью для Советской России и всего ее будущего, привести свой ультиматум в исполнение, ибо его точка зрения была принята на упомянутом заседании Ц. К. Имена шести товарищей из 15-ти, голосовавших за предложение т. Ленина, заслуживают быть занесенными в историю: Зиновьев, Свердлов, Смилга, Сокольников, Сталин, Стасова. Из статьи Овсянникова "Ц. К. Р. К. П. и Брестский мир" _______________
*1 См. цитируемый том, стр. 621.
*2 См. там же, стр. 629.
*3 Там же, стр. 632. явствует, что Зиновьев и Сталин целиком поддерживали точку зрения Ленина уже на заседании от 9 января*1.
Тов. Ленин остался на своем посту, зато четыре цекиста и ряд товарищей подали заявление об отставке и уходе с ответственных постов.
"История скажет, кто прав", говорил Ленин, настаивая на принятии немецких условий. История уже сказала свое слово, и нет теперь в коммунистической партии ни одного человека, который не признал бы, что именно Ленин оказался безусловно прав в своем анализе внутреннего и международного положения Р. С. Ф. С. Р., что именно Ленин, благодаря своему тактическому гению, спас Советскую республику в самый критический момент ее существования.
Наша коммунистическая молодежь должна самым внимательным образом изучать книги Ленина. Ленин не только гениальный теоретик, это величайший государственный деятель, гениальный практик, умевший ставить и разрешать самые сложные и трудные вопросы момента, и вести государственный корабль в самую бурную погоду среди бесчисленных мелей и рифов, путем гениальных тактических маневров, головокружительными зигзагами и крутыми поворотами, не изменяя, однако, никогда основной линии и держа неуклонно курс на социальную революцию во всем мире.
Б. Казанский.
РЕЧЬ ЛЕНИНА.
(Опыт риторического анализа).
I.
Охватить целиком и уяснить сколько-нибудь полно речь Ленина в ее существенных и отличительных особенностях, дать характеристический анализ его ораторского слова - задача вряд ли возможная. Для этого было бы необходимо, прежде всего, быть вполне своим во всей конечно сложной обстановке его речей; не только зорким очевидцем, но непременно и активным соучастником как идейно-политической, так и фактической обстановки его выступлений. Только подобная непосредственная близость могла бы позволить надеяться с достаточной полнотой и правильностью оценить все реальное значение его слова. Без этого мы рискуем не разглядеть за напечатанным текстом важнейших, существеннейших элементов его подлинного содержания. Для сколько-нибудь правильной оценки речи оратора, политика, деятеля нужно испытать все интонационное могущество его голоса и всю экспрессию его лица, жеста и фигуры; нужно, разумеется, отдавать себе ясный отчет фактической ситуации каждого данного момента речи, чтобы быть в состоянии следить за воздействием каждой фразы, взвесить ударную силу каждого шага и поворота мысли. Только тогда, учитывая и взвешивая все это, можно было бы сколько-нибудь удовлетворительно понять и оценить все подлинное содержание и всю силу слова такого политического деятеля, каким был Ленин.
Ораторское слово - наиболее сильное из всех видов произносимого и звучащего слова, в нем, по преимуществу, может проявиться прямая активность, переводящая его в волевой акт. Ораторское слово обладает в максимальной степени действием. Его нельзя только слушать, как повесть, его нужно встретить, как вызов воли к воли и перебороть в себе, принявши решение за или против. И вот к этим-то действенным элементам ораторской речи, существеннейшим для ее понимания и оценки, недостаточно подходить путем литературного анализа. Тем более в грандиозных масштабах революционного переворота мирового значения, когда его воздействие получает резонанс в многомиллионных массах, слово вождя революции приобретает такое огромное значение, которое делает его совершенно несоизмеримым с "текстом". Напряжение упорной решимости, готовой к действию, обаяние личного темперамента, смывающего всякое сопротивление, острая стальная логика диалектической мысли, запирающая сознанию все выходы, кроме одного, все это настолько бесспорно доминирует в политической речи над чисто "словесным" содержанием, что исследователь, беспомощный перед этим, стоит перед текстом речи, как перед текстом едва понятного ему иностранного языка.
Действительно, почти все без исключения ораторы всех времен и партий воспитывали свою технику речи на литературе, часто на образцах специально ораторской литературы. Более или менее мирная обстановка, окружавшая речь рядом традиций и условных манер, позволяла ей развиваться в пышное и декоративное искусство. Для Ленина речь, статья, книга были "искусством" в совсем ином значении, таким "искусством", каким по Марксу должно быть восстание. Слово для него - средство политического искусства, орудие революционной борьбы. Вместе с тем, как и весь дух марксизма, которым дышит Ленин, оно служит необходимому, суровому и героическому делу. Поэтому бесполезно искать в речах Ленина "поэзию" или "риторику"; он не думает об изяществе построения, не щеголяет поэтической культурой и эрудицией; напыщенность и претенциозность, любование поэтическими красотами и стилистическими украшениями ему претит; он ненавидит "фразу" и презирает "декламацию" и даже к собственным принципам и лозунгам относится не как к священным догматам, а как к служебным, утилитарным формулам действия, т.-е. поскольку они для данного момента и в данной обстановке действительно полезны. Слово для Ленина - только передаточное средство, диалектическое и практическое орудие политического воздействия. В своем словесном составе речь Ленина кажется всегда прямой, безыскусственной, даже бесцветной и безразличной, как язык науки, состоящий из технических терминов и точных определений и констатирований, чистейшей прозы, лишенной всякой образности, всякой словесной игры, которая делает слово живым. Но это не так.
Речь Ленина не "литературна", не "художественна"; в ней нет "поэзии" и "риторики". Это не значит, однако, что рассмотрение ее со стороны словесной является ненужным и бесплодным. Напротив, тем интереснее в таком актуальном для нашего времени, в таком безыскусственном и вместе с тем таком могучем жанре ораторства, уяснить роль слова, обнаружить хотя бы основные рычаги и приводы, подающие и распределяющие течение речи, несущие на себе мысль. И тем замечательнее, что при всей суровой простоте, можно сказать техничности ленинской речи, которую он держит в строгом спартанском воздержании в ее механизме явственно обнаруживаются такие формы и приемы ведения речи, постоянно и как будто привычные, которые формально можно с полным правом определить в терминах традиционной, - в конце-концов античной, - риторики.
Что это значит? Это означает, прежде всего, что античная система риторики была верна, более верна и универсальна, чем это было принято думать. И в самом деле, сопоставление революционной речи с античностью не случайно. Нигде и никогда в мире нельзя найти в области политической речи чего-либо подобного той исключительной свободе и непосредственному действию слова, которые в Афинах составляли органическое и постоянное явление государственного быта, неотъемлемый, как воздух, факт политической обстановки. - Это во-первых. Во-вторых, это означает настоятельную необходимость воскрешения подлинной античной риторики в ее существе, освободить ее от крепостной зависимости, в которую она попала к господствующей до сих пор идеологии слова, превратившись в мертвую схоластику. Наклеить ряд словесных оборотов и форм построения речи, ярлыки с греческими или латинскими названиями: анафоза, матафора, апострофа, эпифоза, метонимия, гипербатон, оксоморон, просопея, гипотиноз и т. д. так же мало делает науку, как аптека не создает медицины. Нужно раскрыть действительное содержание этих терминов, понять их систему, как систему жизненных действенных функций слова.
Формальный, технический анализ ленинской речи - единственный, который сейчас доступен, ввиду соображений, высказанных в начале статьи, - произведенный в терминах античной риторики в этом отношении может быть особенно убедителен. Никто не заподозрит речь Ленина в искусственности и претенциозности, она целиком прагматична. Если, тем не менее, в ней можно обнаружить все типические приемы, канонизированные античной системой, то это означает, что они имеют реальное прагматическое значение, играют определенную деятельную роль, а не только декоративную или, шире, "эстетическую". А это, в свою очередь, приводит к необходимости усвоить новый взгляд и на самое содержание "эстетического". Границы словесного творчества все более и более колеблются под напором новых данных, вводимых новым сознанием. На примере ленинской речи - частном случае, но случае огромного исторического значения вообще и случае чрезвычайно типическом - несостоятельность старой эстетики слова обнаруживается необычайно ярко. "Что такое справедливость?" - сказал крестьянин, обсуждая в Государственной Думе вопрос о земле. "Справедливость, это - человек". Не то же ли самое можно сказать и об эстетических нормах?
Обычно различают в речи "фигуры мысли" и "фигуры словесные". Я буду различать приемы "конструктивные" - построения или ведения, "хода" речи - и приемы "функциональные" - обороты и "окраски" речи; иначе говоря, приемы синтаксиса и фразеологии и приемы семантики в широком смысле слова. Как те, так и другие применяются в пределах предложения, фразы, периода и даже в более широких пределах. Разумеется, и конструктивные приемы имеют свою семантическую функцию, и функциональные приемы, в свою очередь, служат конструктивной задаче, и те и другие являются фактами и факторами стиля и экспрессии. Но очевидно, что перевес в том и другом случае лежит на разных сторонах. И те и другие чрезвычайно разнообразны и могут достигать большей сложности во всей совокупности их выразительных свойств. Я не имею в виду давать здесь исчерпывающий их разбор и каталогизировать все виды и подвиды всевозможных приемов речи Ленина. Я остановлюсь только на наиболее простых, определенных и разительных формах конструктивных и функциональных приемов и не буду во что бы то ни стало давать их систематическую классификацию, которая неизбежна получилась бы схоластической. Я думаю, что многое будет ясно из примеров, может быть больше, чем из комментариев.
Наиболее интересными конструктивными приемами ленинской речи представляются те, в основе которых лежит повторение в самых разнообразных видах и степенях. Можно различать здесь повторение отдельного слова существительного, прилагательного, глагола, наречия, местоимения, союза - или отдельного словосочетания, выражения и целой фразы; далее повторение, подчеркнутое изменением формы слова, например: степени сравнения, числа, времени и наклонения и проч., либо усиленное приложением определения и т. п., либо развитое присоединением аналогичных элементов или распространенное в более сложную группу. Повторение может быть двойным, тройным и т. д. Далее повторение может быть не прямым, а синонимическим или аналогическим, перечисляющим или градирующим, при чем оно может совпадать отчасти с перифразой, сравнением, примером и т. п. приемами, а также с разными видами метафоры и т. д. С другой стороны, повторение может быть симметрическим и ассимметрическим, анафорическим и эпифорическим (начальным и конечным) и т. п., смотря по его положению во фразе и периоде и в интонационной системе речи. Наконец, повторение может быть параллельным и антитетическим по значению и по модальности, включая сюда и всевозможные формы противопоставления и противоречия (парадокс, оксиморон, евфемизм литотес, антифраза, антопомасия, катахреза и т. п.); иногда с этим соединяются игра слов (каламбур) и острота.
О чисто интонационных повторениях, которые могут сказываться только в построении периода или фразы или в аналогии морфологических форм или в смысловой аналогии, а может быть могут и вовсе не сказываться, трудно говорить, судя только по тексту. Все эти приемы повторения, от простейших до самых сложных, комбинированных, многочленных и фигурных повторений в системе периода чрезвычайно употребительны в ленинской речи. Их можно считать излюбленными, обычными, типическими для Ленина видами построения.
Нет надобности входить в формальный анализ многочисленных примеров повторения в ленинской речи и разносить их по многочисленным графам сложнейшей терминологии. Примеры будут говорить сами за себя. Читатель извинит их скученность в одном месте, но иначе пришлось бы поневоле приводить многие из них в нескольких местах.
1. "Самое главное теперь, это...; самое главное, это...; самое главное, это - работать на себя, а не на капиталиста, не на барчука, не на чиновника, не из-под палки".
2. "Если не разъяснить,... если не искоренить из голов, из сердец, из политики рабочих этой измены, нельзя спастись от бедствий капитализма, нельзя спастись от новых войн"...
3. "Правительство измены демократизму и революции, правительство империалистической бойни, правительство охраны капитала и помещиков от народа"...
4. "В одиночку" - мы себе сказали. "В одиночку" - говорит нам почти каждое из капиталистических государств, с которыми мы какие бы то ни было сделки совершали, с которыми мы какие бы то ни было условия завязывали, с которыми мы какие бы то ни было переговоры начинали".
5. "Продолжает причинять нам некоторые трудности, продолжает причинять нам, я скажу, большие трудности. Не потому, что мы сомневались бы... никаких сомнений в этом отношении нет... не потому, что мы сомневались бы... никаких сомнений на этот счет, могу сказать совершенно точно, также нет. В этом смысле вопрос не представляет трудностей. Трудности являются от того, что"...
6. "Маркс всю жизнь больше всего боролся против иллюзий мелко-буржуазной демократии и буржуазного демократизма. Маркс больше всего высмеивал свободу рабочих умирать с голода, или равенства человека, продающего свою силу... Маркс во всех своих экономических произведениях выяснял это. Можно сказать, что весь "Капитал" Маркса посвящен выяснению той истины, что... Едва ли найдется хоть одна глава в каком бы то ни было сочинении Маркса, которая не была бы посвящена этому".
7. "Эта была проверка не на русской почве, а на международной. Это была проверка огнем и мечом, а не словами. Это была проверка в последней решительной борьбе".
8. "Не становится и не станет"...
9. "Не хотите, не можете поверить"...
10. "Ищет, не может не искать"...
11. "Они дают нас душить, они дали задушить Венгрию".
12. "Собственность разъединяют, а мы объединяем и объединяем все больше и больше число миллионов трудящихся во всем свете".
13. "Не поняли и не желают понять, частью неспособны понять"...
14. "Все эти пути и дорожки подводили и подводят и продолжают подводить к пролетарской революции".
15. "Над ней смеются и будут смеяться, не могут не смеяться".
16. "Который всегда колебался, не может не колебаться и довольно долго еще будет колебаться".
17. "Отношения налаживаются, должны наладиться, наладятся непременно".
18. "Всякая помощь, которая могла бы быть нам оказана, которая будет нам оказана - она не только этого условия не устранит, она... это условие еще усилит, еще "обострит".
19. "Надо воевать, против революционной фразы, приходится воевать обязательно воевать, чтобы не сказали про нас: революционная фраза о революционной войне погубила революцию".
20. "Если мы хотим "вместе бить" самодержавие, то мы должны также вместе добить, вместе убить его, вместе отбить неизбежные попытки реставрировать его".
21. "Чтобы не быть франкфуртской говорильней или первой Думой, чтобы быть Конвентом, для этого надо сметь, уметь, иметь силу наносить беспощадные удары контр-революции".
22. "Нет. Формула устарела. Она никуда не годна. Она мертва. Напрасны будут усилия воскресить ее".
23. "Войну нельзя кончить по желанию. Ее нельзя кончить "воткнув штык в землю". Войну нельзя кончить "соглашением" социалистов разных стран "выступлением" пролетарий всех стран, "волей" народов и т. д.".
24. "Только диктатура одного класса-пролетариата - может решить вопрос в борьбе с буржуазией за господство. Победить буржуазию может только диктатура пролетариата. Свергнуть буржуазию может только пролетариат. Вести за собой массы против буржуазии может только пролетариат".
25. "Политика начинается там, где миллионы; не там, где тысячи, а только там, где миллионы, начинается серьезная политика".
26. "Со ступеньки на ступеньку. Раз вступив на наклонную плоскость. Со ступеньки на ступеньку".
27. "Кризис назрел". Все будущее русской революции поставлено на карту. Все будущее международной рабочей революции за социализм поставлено на карту. Кризис назрел".
28. "Середины нет. Опыт показал, что середины нет. Либо вся власть Советам:... либо... середины нет. Опыт показал, что середины нет. Либо вся власть Советам... либо".
Я думаю, что эти примеры достаточно убедительны. "Искусство" в них очевидно. "Риторика" бьет в глаза. Но это только потому, что они вырваны из целого. Но стоит вспомнить, чьи это слова, представить себе всю речь целиком и конкретно, и вот, напротив, понятие риторики становится мертвым и на смену ему должно явиться другое. Попробуем же при оценке этих примеров никогда не упускать из виду всего существа ленинского слова.
Прежде всего, эти примеры указывают на большую стойкость словесного сознания: те же слова, словосочетания, фразы возвращаются снова и снова, как лейтмотивы в музыке. Иногда, в отрывистых, короткими ударами режущих, фразах Ленина эти повторения создают необычайную экономию слова, скупой, сжатый до крайности, лапидарный стиль. В длительных более плавно развертываемых, периодах эти повторения служат кадансу, мерному раскачиванию речи и нагнетению интонационного движения. Всегда они являются опорными центрами распределения словесной массы, узловыми точками к которым она прикреплена и, таким образом, приведена в неподвижность сосредоточена и замкнута. Эта внутренняя остановка движения придает слову огромную силу воздействия как бы уничтожая общую перспективу или выводя его из нее, увеличивает масштаб, так что некоторые элементы речи, изолируемые таким образом из общего течения и плана, более или менее сознаваемого, приобретают сразу необычайную выпуклость и выразительность, вырастают до соразмерной с общим планом величины. Отрицание, противоположение, расширение ограничение, градация приобретают неожиданную остроту и рельефность. Изменения даже внутри одного повторяемого слова - перемена числа ("увертываясь от урока и уроков революции"), степени ("пахабные и пахабнейшие мирные договоры"), времени (примеры 8, 14-18) и вида (примеры 8, 12, 17), наклонения или модальности глагола (примеры 9, 10, 13-18), приставки ("тяжкого и архитяжкого мира" и примеры 20, 21), уже подобные морфологические изменения делаются чрезвычайно осязательными и звучат как модуляция в другой тон, подчеркивая происходящее усиление. Тем более это так в случаях, когда вариация захватывает несколько слов или фразу. Такие обороты, как "революционная фраза о революционной войне погубила революцию" (см. примеры 20, 21) звучат, как каламбур, настолько сильно сказывается в них созвучия и может быть невольно это созвучие и привело к таким сочетаниям и даже, пожалуй, отразилось и на построении примера 2 ("из... из... из... измены", вообще скопления "
"Почему бы нам впадать в отчаяние и писать резолюции - ей-же-ей - более позорные, чем самый позорный мир, резолюции о "становящейся чисто формальною Советской власти"?
"Почему тягчайшие военные поражения в борьбе с колоссами современного империализма не смогут и в России закалить народный характер, подтянуть самодисциплину, убить бахвальство и фразерство, научить выдержке, привести массы к правильной тактике пруссаков, раздавленных Наполеоном: подписывай позорнейшие мирные договоры, когда не имеешь армии, собирайся с силами и поднимайся потом опять и опять?
"Почему должны мы впадать в отчаяние от первого же неслыханного тяжкого мирного договора, когда другие народы умели твердо выносить и горшие бедствия?
"Стойкость ли пролетария, который знает, что приходится подчиняться, ежели нет сил, и умеет потом, тем не менее, во что бы то ни стало, подниматься снова и снова, накапливая силы при всяких условиях, - стойкость ли пролетария соответствует этой тактике отчаяния, или бесхарактерность мелкого буржуа, который у нас, в лице партии эс-эров, побил рекорд фразы о революционной войне?
"Нет, дорогие товарищи из "крайних" москвичей. Каждый день испытаний будет отталкивать от вас именно наиболее сознательных и выдержанных рабочих. Советская власть, скажут они, не становится и не станет чисто формальной не только тогда, когда завоеватель стоит в Пскове и берет с нас 10 миллиардов дани хлебом, рудой, деньгами, но и тогда, когда неприятель окажется в Нижнем и в Ростове-на-Д. и возьмет с нас дани 20 миллиардов.
"Никогда никакое иностранное завоевание не сделает "чисто формальным" народное политическое учреждение (а Советская власть не только политическое учреждение, во много раз более высокое, чем виданные когда-либо историей). Напротив, иностранное завоевание только закрепит народные симпатии к Советской власти, если... она не пойдет на авантюры.
"Отказ от подписи похабнейшего мира, раз не имеешь армии, есть авантюра, за которую народ вправе будет винить власть, пошедшую на такой отказ.
"Подписание неизмеримо более тяжкого и позорного мира, чем брестский, бывало в истории (примеры указаны выше) и не вело к потере престижа власти, не делало ее формальной, не губило ни власти, ни народа, а закаляло народ, учило народ тяжелой и трудной науке готовить серьезную армию даже при отчаянно трудном положении под пятой сапога завоевателя.
"Россия идет к новой и настоящей отечественной войне, к войне за сохранение и упрочение Советской власти. Возможно, что иная эпоха, - как была эпоха наполеоновских войн, - будет эпохой освободительных войн (именно войн, а не одной войны), навязываемых завоевателями Советской России. Это возможно.
"И потому позорнее всякого тяжкого и архи-тяжкого мира, предписываемого неимением армии, позорнее какого угодно позорного мира - позорное отчаяние. Мы не погибнем даже от десятка архи-тяжких мирных договоров, если будем относиться к восстанию и к войне серьезно. Мы не погибнем от завоевателей, если не дадим погубить себя отчаянию и фразе".
Когда перечитываешь теперь XV том сочинения Ленина, все, что говорил и писал наш гениальный вождь, кажется всякому читателю ясным, убедительным, чуть ли не само собой разумеющимся. Метод Ильича, его основной подход ко всем явлениям социальной жизни, принципы его классовой тактики и стратегии более или менее усвоены теперь всеми сознательными членами партии, но не так было в тот момент, когда тезисы о мире впервые ставились Ильичем. Многим товарищам мысли Ильича казались еретическими и раскол в партии казался как будто неизбежным. В резолюции, принятой 24 февраля 1918 г., Московское областное бюро нашей партии вынесло недоверие Ц. К-ту, отказалось подчиняться тем постановлениям его, "которые будут связаны с проведением в жизнь условий мирного договора с Австро-Венгрией", и в об'яснительном тексте к резолюции заявило, что "находит едва ли устранимым раскол в партии"*1. Более того, в самом Ц. К. и среди самых видных большевиков точка зрения Ильича встретила сильное сопротивление. Так, на частном _______________
*1 См. цитируемый том, стр. 109. совещании наиболее видных большевиков-делегатов, с'ехавшихся на III С'езд Советов, точка зрения Ленина о необходимости немедленного мира собрала всего 15 голосов, за революционную же войну высказалось 32, за формулу демобилизовать армию, но мира не подписывать - 16*1.
10 февраля в Бресте мирные переговоры были прерваны. Троцкий, от имени русской делегации, заявил, что Россия насильнический мир отказывается подписать, но войны продолжать не будет и демобилизует армию. Результаты известны. Уже 17 февраля началось немецкое наступление. Как предсказывал т. Ленин, русская армия никакого сопротивления немецким войскам не оказала. Уже перед заключением Брестского мира т. Ленин в беседе с т. Радеком доказывал, что войну вести невозможно, ибо мужик голосовал против войны. "Позвольте, как это голосовал", спросил т. Радек. "Ногами голосовал, бежит с фронта", ответил т. Ленин.
На заседание Ц. К. от 18 февраля Ленин внес предложение: "Немедленно обратиться к германскому правительству с предложением немедленного заключения мира". Предложение принимается 7 голосами; против голосовало 6 при одном воздержавшемся*2.
На наше предложение мира германское правительство ответило пред'явлением новых тягчайших условий по сравнению с первоначальными немецкими условиями.
На заседании Ц. К. 23 февраля Свердлов огласил германские условия. И на этом заседании три члена Ц. К. голосовали против немедленного принятия германских предложений и настаивали на войне, четыре воздержались и, таким образом, Ц. К. семью голосами из 15 присутствовавших решил принять немецкие условия.
На этом заседании Ленин три раза брал слово. Он заявил, что политика революционной фразы окончена. Если эта политика теперь будет продолжаться, то "он выходит из правительства и из Ц. К. Для революционной войны нужна армия, ее у нас нет. Значит надо принимать условия"*3.
"Я не хочу революционной фразы, - заявил Ленин. - Немецкая революция еще не дозрела. Это требует месяцев. Нужно принимать условия. Если потом будет новый ультиматум, то он будет в новой ситуации".
Итак, тов. Ленину приходилось ставить своего рода ультиматум и заявлять о своем выходе из правительства и Ц. К., если политика революционной фразы будет продолжаться. Тов. Ленину не пришлось, к счастью для Советской России и всего ее будущего, привести свой ультиматум в исполнение, ибо его точка зрения была принята на упомянутом заседании Ц. К. Имена шести товарищей из 15-ти, голосовавших за предложение т. Ленина, заслуживают быть занесенными в историю: Зиновьев, Свердлов, Смилга, Сокольников, Сталин, Стасова. Из статьи Овсянникова "Ц. К. Р. К. П. и Брестский мир" _______________
*1 См. цитируемый том, стр. 621.
*2 См. там же, стр. 629.
*3 Там же, стр. 632. явствует, что Зиновьев и Сталин целиком поддерживали точку зрения Ленина уже на заседании от 9 января*1.
Тов. Ленин остался на своем посту, зато четыре цекиста и ряд товарищей подали заявление об отставке и уходе с ответственных постов.
"История скажет, кто прав", говорил Ленин, настаивая на принятии немецких условий. История уже сказала свое слово, и нет теперь в коммунистической партии ни одного человека, который не признал бы, что именно Ленин оказался безусловно прав в своем анализе внутреннего и международного положения Р. С. Ф. С. Р., что именно Ленин, благодаря своему тактическому гению, спас Советскую республику в самый критический момент ее существования.
Наша коммунистическая молодежь должна самым внимательным образом изучать книги Ленина. Ленин не только гениальный теоретик, это величайший государственный деятель, гениальный практик, умевший ставить и разрешать самые сложные и трудные вопросы момента, и вести государственный корабль в самую бурную погоду среди бесчисленных мелей и рифов, путем гениальных тактических маневров, головокружительными зигзагами и крутыми поворотами, не изменяя, однако, никогда основной линии и держа неуклонно курс на социальную революцию во всем мире.
Б. Казанский.
РЕЧЬ ЛЕНИНА.
(Опыт риторического анализа).
I.
Охватить целиком и уяснить сколько-нибудь полно речь Ленина в ее существенных и отличительных особенностях, дать характеристический анализ его ораторского слова - задача вряд ли возможная. Для этого было бы необходимо, прежде всего, быть вполне своим во всей конечно сложной обстановке его речей; не только зорким очевидцем, но непременно и активным соучастником как идейно-политической, так и фактической обстановки его выступлений. Только подобная непосредственная близость могла бы позволить надеяться с достаточной полнотой и правильностью оценить все реальное значение его слова. Без этого мы рискуем не разглядеть за напечатанным текстом важнейших, существеннейших элементов его подлинного содержания. Для сколько-нибудь правильной оценки речи оратора, политика, деятеля нужно испытать все интонационное могущество его голоса и всю экспрессию его лица, жеста и фигуры; нужно, разумеется, отдавать себе ясный отчет фактической ситуации каждого данного момента речи, чтобы быть в состоянии следить за воздействием каждой фразы, взвесить ударную силу каждого шага и поворота мысли. Только тогда, учитывая и взвешивая все это, можно было бы сколько-нибудь удовлетворительно понять и оценить все подлинное содержание и всю силу слова такого политического деятеля, каким был Ленин.
Ораторское слово - наиболее сильное из всех видов произносимого и звучащего слова, в нем, по преимуществу, может проявиться прямая активность, переводящая его в волевой акт. Ораторское слово обладает в максимальной степени действием. Его нельзя только слушать, как повесть, его нужно встретить, как вызов воли к воли и перебороть в себе, принявши решение за или против. И вот к этим-то действенным элементам ораторской речи, существеннейшим для ее понимания и оценки, недостаточно подходить путем литературного анализа. Тем более в грандиозных масштабах революционного переворота мирового значения, когда его воздействие получает резонанс в многомиллионных массах, слово вождя революции приобретает такое огромное значение, которое делает его совершенно несоизмеримым с "текстом". Напряжение упорной решимости, готовой к действию, обаяние личного темперамента, смывающего всякое сопротивление, острая стальная логика диалектической мысли, запирающая сознанию все выходы, кроме одного, все это настолько бесспорно доминирует в политической речи над чисто "словесным" содержанием, что исследователь, беспомощный перед этим, стоит перед текстом речи, как перед текстом едва понятного ему иностранного языка.
Действительно, почти все без исключения ораторы всех времен и партий воспитывали свою технику речи на литературе, часто на образцах специально ораторской литературы. Более или менее мирная обстановка, окружавшая речь рядом традиций и условных манер, позволяла ей развиваться в пышное и декоративное искусство. Для Ленина речь, статья, книга были "искусством" в совсем ином значении, таким "искусством", каким по Марксу должно быть восстание. Слово для него - средство политического искусства, орудие революционной борьбы. Вместе с тем, как и весь дух марксизма, которым дышит Ленин, оно служит необходимому, суровому и героическому делу. Поэтому бесполезно искать в речах Ленина "поэзию" или "риторику"; он не думает об изяществе построения, не щеголяет поэтической культурой и эрудицией; напыщенность и претенциозность, любование поэтическими красотами и стилистическими украшениями ему претит; он ненавидит "фразу" и презирает "декламацию" и даже к собственным принципам и лозунгам относится не как к священным догматам, а как к служебным, утилитарным формулам действия, т.-е. поскольку они для данного момента и в данной обстановке действительно полезны. Слово для Ленина - только передаточное средство, диалектическое и практическое орудие политического воздействия. В своем словесном составе речь Ленина кажется всегда прямой, безыскусственной, даже бесцветной и безразличной, как язык науки, состоящий из технических терминов и точных определений и констатирований, чистейшей прозы, лишенной всякой образности, всякой словесной игры, которая делает слово живым. Но это не так.
Речь Ленина не "литературна", не "художественна"; в ней нет "поэзии" и "риторики". Это не значит, однако, что рассмотрение ее со стороны словесной является ненужным и бесплодным. Напротив, тем интереснее в таком актуальном для нашего времени, в таком безыскусственном и вместе с тем таком могучем жанре ораторства, уяснить роль слова, обнаружить хотя бы основные рычаги и приводы, подающие и распределяющие течение речи, несущие на себе мысль. И тем замечательнее, что при всей суровой простоте, можно сказать техничности ленинской речи, которую он держит в строгом спартанском воздержании в ее механизме явственно обнаруживаются такие формы и приемы ведения речи, постоянно и как будто привычные, которые формально можно с полным правом определить в терминах традиционной, - в конце-концов античной, - риторики.
Что это значит? Это означает, прежде всего, что античная система риторики была верна, более верна и универсальна, чем это было принято думать. И в самом деле, сопоставление революционной речи с античностью не случайно. Нигде и никогда в мире нельзя найти в области политической речи чего-либо подобного той исключительной свободе и непосредственному действию слова, которые в Афинах составляли органическое и постоянное явление государственного быта, неотъемлемый, как воздух, факт политической обстановки. - Это во-первых. Во-вторых, это означает настоятельную необходимость воскрешения подлинной античной риторики в ее существе, освободить ее от крепостной зависимости, в которую она попала к господствующей до сих пор идеологии слова, превратившись в мертвую схоластику. Наклеить ряд словесных оборотов и форм построения речи, ярлыки с греческими или латинскими названиями: анафоза, матафора, апострофа, эпифоза, метонимия, гипербатон, оксоморон, просопея, гипотиноз и т. д. так же мало делает науку, как аптека не создает медицины. Нужно раскрыть действительное содержание этих терминов, понять их систему, как систему жизненных действенных функций слова.
Формальный, технический анализ ленинской речи - единственный, который сейчас доступен, ввиду соображений, высказанных в начале статьи, - произведенный в терминах античной риторики в этом отношении может быть особенно убедителен. Никто не заподозрит речь Ленина в искусственности и претенциозности, она целиком прагматична. Если, тем не менее, в ней можно обнаружить все типические приемы, канонизированные античной системой, то это означает, что они имеют реальное прагматическое значение, играют определенную деятельную роль, а не только декоративную или, шире, "эстетическую". А это, в свою очередь, приводит к необходимости усвоить новый взгляд и на самое содержание "эстетического". Границы словесного творчества все более и более колеблются под напором новых данных, вводимых новым сознанием. На примере ленинской речи - частном случае, но случае огромного исторического значения вообще и случае чрезвычайно типическом - несостоятельность старой эстетики слова обнаруживается необычайно ярко. "Что такое справедливость?" - сказал крестьянин, обсуждая в Государственной Думе вопрос о земле. "Справедливость, это - человек". Не то же ли самое можно сказать и об эстетических нормах?
Обычно различают в речи "фигуры мысли" и "фигуры словесные". Я буду различать приемы "конструктивные" - построения или ведения, "хода" речи - и приемы "функциональные" - обороты и "окраски" речи; иначе говоря, приемы синтаксиса и фразеологии и приемы семантики в широком смысле слова. Как те, так и другие применяются в пределах предложения, фразы, периода и даже в более широких пределах. Разумеется, и конструктивные приемы имеют свою семантическую функцию, и функциональные приемы, в свою очередь, служат конструктивной задаче, и те и другие являются фактами и факторами стиля и экспрессии. Но очевидно, что перевес в том и другом случае лежит на разных сторонах. И те и другие чрезвычайно разнообразны и могут достигать большей сложности во всей совокупности их выразительных свойств. Я не имею в виду давать здесь исчерпывающий их разбор и каталогизировать все виды и подвиды всевозможных приемов речи Ленина. Я остановлюсь только на наиболее простых, определенных и разительных формах конструктивных и функциональных приемов и не буду во что бы то ни стало давать их систематическую классификацию, которая неизбежна получилась бы схоластической. Я думаю, что многое будет ясно из примеров, может быть больше, чем из комментариев.
Наиболее интересными конструктивными приемами ленинской речи представляются те, в основе которых лежит повторение в самых разнообразных видах и степенях. Можно различать здесь повторение отдельного слова существительного, прилагательного, глагола, наречия, местоимения, союза - или отдельного словосочетания, выражения и целой фразы; далее повторение, подчеркнутое изменением формы слова, например: степени сравнения, числа, времени и наклонения и проч., либо усиленное приложением определения и т. п., либо развитое присоединением аналогичных элементов или распространенное в более сложную группу. Повторение может быть двойным, тройным и т. д. Далее повторение может быть не прямым, а синонимическим или аналогическим, перечисляющим или градирующим, при чем оно может совпадать отчасти с перифразой, сравнением, примером и т. п. приемами, а также с разными видами метафоры и т. д. С другой стороны, повторение может быть симметрическим и ассимметрическим, анафорическим и эпифорическим (начальным и конечным) и т. п., смотря по его положению во фразе и периоде и в интонационной системе речи. Наконец, повторение может быть параллельным и антитетическим по значению и по модальности, включая сюда и всевозможные формы противопоставления и противоречия (парадокс, оксиморон, евфемизм литотес, антифраза, антопомасия, катахреза и т. п.); иногда с этим соединяются игра слов (каламбур) и острота.
О чисто интонационных повторениях, которые могут сказываться только в построении периода или фразы или в аналогии морфологических форм или в смысловой аналогии, а может быть могут и вовсе не сказываться, трудно говорить, судя только по тексту. Все эти приемы повторения, от простейших до самых сложных, комбинированных, многочленных и фигурных повторений в системе периода чрезвычайно употребительны в ленинской речи. Их можно считать излюбленными, обычными, типическими для Ленина видами построения.
Нет надобности входить в формальный анализ многочисленных примеров повторения в ленинской речи и разносить их по многочисленным графам сложнейшей терминологии. Примеры будут говорить сами за себя. Читатель извинит их скученность в одном месте, но иначе пришлось бы поневоле приводить многие из них в нескольких местах.
1. "Самое главное теперь, это...; самое главное, это...; самое главное, это - работать на себя, а не на капиталиста, не на барчука, не на чиновника, не из-под палки".
2. "Если не разъяснить,... если не искоренить из голов, из сердец, из политики рабочих этой измены, нельзя спастись от бедствий капитализма, нельзя спастись от новых войн"...
3. "Правительство измены демократизму и революции, правительство империалистической бойни, правительство охраны капитала и помещиков от народа"...
4. "В одиночку" - мы себе сказали. "В одиночку" - говорит нам почти каждое из капиталистических государств, с которыми мы какие бы то ни было сделки совершали, с которыми мы какие бы то ни было условия завязывали, с которыми мы какие бы то ни было переговоры начинали".
5. "Продолжает причинять нам некоторые трудности, продолжает причинять нам, я скажу, большие трудности. Не потому, что мы сомневались бы... никаких сомнений в этом отношении нет... не потому, что мы сомневались бы... никаких сомнений на этот счет, могу сказать совершенно точно, также нет. В этом смысле вопрос не представляет трудностей. Трудности являются от того, что"...
6. "Маркс всю жизнь больше всего боролся против иллюзий мелко-буржуазной демократии и буржуазного демократизма. Маркс больше всего высмеивал свободу рабочих умирать с голода, или равенства человека, продающего свою силу... Маркс во всех своих экономических произведениях выяснял это. Можно сказать, что весь "Капитал" Маркса посвящен выяснению той истины, что... Едва ли найдется хоть одна глава в каком бы то ни было сочинении Маркса, которая не была бы посвящена этому".
7. "Эта была проверка не на русской почве, а на международной. Это была проверка огнем и мечом, а не словами. Это была проверка в последней решительной борьбе".
8. "Не становится и не станет"...
9. "Не хотите, не можете поверить"...
10. "Ищет, не может не искать"...
11. "Они дают нас душить, они дали задушить Венгрию".
12. "Собственность разъединяют, а мы объединяем и объединяем все больше и больше число миллионов трудящихся во всем свете".
13. "Не поняли и не желают понять, частью неспособны понять"...
14. "Все эти пути и дорожки подводили и подводят и продолжают подводить к пролетарской революции".
15. "Над ней смеются и будут смеяться, не могут не смеяться".
16. "Который всегда колебался, не может не колебаться и довольно долго еще будет колебаться".
17. "Отношения налаживаются, должны наладиться, наладятся непременно".
18. "Всякая помощь, которая могла бы быть нам оказана, которая будет нам оказана - она не только этого условия не устранит, она... это условие еще усилит, еще "обострит".
19. "Надо воевать, против революционной фразы, приходится воевать обязательно воевать, чтобы не сказали про нас: революционная фраза о революционной войне погубила революцию".
20. "Если мы хотим "вместе бить" самодержавие, то мы должны также вместе добить, вместе убить его, вместе отбить неизбежные попытки реставрировать его".
21. "Чтобы не быть франкфуртской говорильней или первой Думой, чтобы быть Конвентом, для этого надо сметь, уметь, иметь силу наносить беспощадные удары контр-революции".
22. "Нет. Формула устарела. Она никуда не годна. Она мертва. Напрасны будут усилия воскресить ее".
23. "Войну нельзя кончить по желанию. Ее нельзя кончить "воткнув штык в землю". Войну нельзя кончить "соглашением" социалистов разных стран "выступлением" пролетарий всех стран, "волей" народов и т. д.".
24. "Только диктатура одного класса-пролетариата - может решить вопрос в борьбе с буржуазией за господство. Победить буржуазию может только диктатура пролетариата. Свергнуть буржуазию может только пролетариат. Вести за собой массы против буржуазии может только пролетариат".
25. "Политика начинается там, где миллионы; не там, где тысячи, а только там, где миллионы, начинается серьезная политика".
26. "Со ступеньки на ступеньку. Раз вступив на наклонную плоскость. Со ступеньки на ступеньку".
27. "Кризис назрел". Все будущее русской революции поставлено на карту. Все будущее международной рабочей революции за социализм поставлено на карту. Кризис назрел".
28. "Середины нет. Опыт показал, что середины нет. Либо вся власть Советам:... либо... середины нет. Опыт показал, что середины нет. Либо вся власть Советам... либо".
Я думаю, что эти примеры достаточно убедительны. "Искусство" в них очевидно. "Риторика" бьет в глаза. Но это только потому, что они вырваны из целого. Но стоит вспомнить, чьи это слова, представить себе всю речь целиком и конкретно, и вот, напротив, понятие риторики становится мертвым и на смену ему должно явиться другое. Попробуем же при оценке этих примеров никогда не упускать из виду всего существа ленинского слова.
Прежде всего, эти примеры указывают на большую стойкость словесного сознания: те же слова, словосочетания, фразы возвращаются снова и снова, как лейтмотивы в музыке. Иногда, в отрывистых, короткими ударами режущих, фразах Ленина эти повторения создают необычайную экономию слова, скупой, сжатый до крайности, лапидарный стиль. В длительных более плавно развертываемых, периодах эти повторения служат кадансу, мерному раскачиванию речи и нагнетению интонационного движения. Всегда они являются опорными центрами распределения словесной массы, узловыми точками к которым она прикреплена и, таким образом, приведена в неподвижность сосредоточена и замкнута. Эта внутренняя остановка движения придает слову огромную силу воздействия как бы уничтожая общую перспективу или выводя его из нее, увеличивает масштаб, так что некоторые элементы речи, изолируемые таким образом из общего течения и плана, более или менее сознаваемого, приобретают сразу необычайную выпуклость и выразительность, вырастают до соразмерной с общим планом величины. Отрицание, противоположение, расширение ограничение, градация приобретают неожиданную остроту и рельефность. Изменения даже внутри одного повторяемого слова - перемена числа ("увертываясь от урока и уроков революции"), степени ("пахабные и пахабнейшие мирные договоры"), времени (примеры 8, 14-18) и вида (примеры 8, 12, 17), наклонения или модальности глагола (примеры 9, 10, 13-18), приставки ("тяжкого и архитяжкого мира" и примеры 20, 21), уже подобные морфологические изменения делаются чрезвычайно осязательными и звучат как модуляция в другой тон, подчеркивая происходящее усиление. Тем более это так в случаях, когда вариация захватывает несколько слов или фразу. Такие обороты, как "революционная фраза о революционной войне погубила революцию" (см. примеры 20, 21) звучат, как каламбур, настолько сильно сказывается в них созвучия и может быть невольно это созвучие и привело к таким сочетаниям и даже, пожалуй, отразилось и на построении примера 2 ("из... из... из... измены", вообще скопления "